Кольцов. Часть 2

Лана Ланитова, 202

События, описываемые в этом романе, произошли ровно сто лет тому назад. Бурные и ревущие двадцатые… 1924 год. По столице свободно разгуливают обнаженные люди. Скажете, что такого не могло быть. И ошибетесь. Это были члены так называемого общества «Долой стыд». Итак… Москва. НЭП. И очень откровенная история любви и страсти. Он – довольно успешный и популярный в московских богемных кругах врач, практикующий хирург и костоправ. Она – любящая и любимая красавица-жена. О них все говорят, как о счастливой и яркой паре. Их семья – образец социалистической ячейки общества тех лет. Подрастают двое сыновей. Но так ли все гладко в этой семье, как кажется на первый взгляд? Море соблазнов, эксперименты с чувственностью, острая как бритва ревность, измены, происходящие под крышей их совместной уютной квартиры и на глазах жены. Многоженство и групповой секс, которые супруг считает нормой. Боль и страдания. Ложь и предательство. Тайны прошлого. Обо всем этом вы узнаете, прочитав этот роман. Роман изобилует откровенными эротическими сценами и содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

Глава 1

1924 год. Май. Москва

На следующее утро жар у Светланы^[1] спал, но бледность еще не сходила с ее щек. От этого ее карие глаза казались еще больше и темнее.

— Тебя не тошнит, радость моя? — ласково спрашивал Андрей, теребя рукой ее пушистый затылок.

— Если ты намекаешь на беременность, то нет, — спокойно отвечала она. — Как раз сегодня утром я в этом убедилась.

— А… Так вот почему моя девочка бледна.

Он сел напротив и взял ее ладони в свои руки.

— Признавайся негодница, ты использовала те злосчастные лимоны? На той неделе ими явно пахло в нашей спальне, — он делал нарочито важное лицо, пытаясь дурашливо пожурить Светлану.

— Нет, — соврала она и отвела взгляд.

— А почему ты тогда не беременна уже несколько месяцев?

— Андрей, доктор сказал, что лучше сделать перерыв. Он рекомендовал мне съездить на курорт.

— Поедешь, обязательно поедешь. А что, у него есть веские основания? — Андрей нахмурился.

— Нет, я здорова. Он сказал, что просто не помешает принять курс женских ванн и грязей.

— А, ну это мы и без него сообразим. Вот съездим осенью в Париж, а потом, глядишь, и на воды я тебя вывезу. Я буду делать все, моя радость, чтобы ты у меня рожала почти каждый год, как Пушкинская Наташка своему любимому поэту. Ты же любишь у нас поэзию? Во-оо-от! Не станем нарушать традиции классиков! — Андрей бодрился, шутил и старался приподнять настроение у Светланы.

На ее лице даже появилось некое подобие улыбки. Появилось, но тут же растаяло.

— Осенью мне надо будет ехать в Коктебель за мальчиками, — с грустью сказала она. — Я уже безумно по ним скучаю.

— И я скучаю. Но им будет хорошо там до самых холодов. Так что мы успеем с тобой и в Париж скататься, и на курорт, и в Коктебель. Правда, моя киса?

Он вел себя ровно так, будто меж ними и не было никаких ссор. Он совсем не хотел, чтобы она вновь вернулась к разговору об его нечаянном адюльтере, о котором он и сам старался теперь забыть.

— Андрей, пока мальчики у родителей, я хотела бы немного поработать. Меня давно звали преподавать грамоту рабочим. В Москве есть несколько читален.

— Рабочим? Опять! Ты в своем уме? Мы уже ранее обсуждали это. И ты знаешь мое мнение на сей счет. Ты что, действительно хочешь, чтобы на тебя там пялились здоровые мужики?

— Ну, почему именно мужики? Можно преподавать и детишкам. Меня зовут еще и в интернат для сирот и бывших беспризорников. Стране нужны грамотные преподаватели.

— Какие беспризорники? Да, все они отпетые хулиганы и уличные воришки.

— Андрюша, не говори так. В первую очередь, они дети. Просто война и революция отняли у них родителей. И советская власть должна…

— Довольно, — прервал он жену. — Сейчас ты станешь читать мне лекцию о том, какими пряниками их кормит советская власть. Не трать свои силы и мое терпение на пустые разговоры. Я сочувствую беспризорникам и детям войны. Но мое сочувствие заканчивается ровно там, где речь идет о моей семье. Все, что касается моей семьи, находится лишь в моей компетенции. И ни в чьей более. Ты поняла?

Он подошел к ней ближе и взял ее за подбородок.

— Ты поняла?

— Поняла, — она отвернула лицо.

— Света, отдохни лучше это лето. Ближе к зиме вернутся мальчики. Если тебе так скучно, то езжай к ним прямо сейчас. А перед Парижем вернешься домой.

— Хорошая мысль, — она с горечью усмехнулась и сделала надменное лицо. — Оставить тебя одного? Ты верно давно об этом мечтаешь.

— Света! Давай не будем вновь начинать этот никчемный разговор. Я же уже все объяснил.

В ответ она молчала. Ему показалось, что ровно с этих пор у его жены появилось немного иное выражение лица. Она стала задумчивей. Особенно тогда, когда оставалась одна, она все чаще смотрела в проем окна и о чем-то думала. В эти минуты она словно отсутствовала в комнате.

* * *

Прошла неделя.

— Завтра состоится очередное собрание общества «Долой стыд», — как бы, между прочим, читая газету, сообщил Андрей.

В ответ она напряглась и вновь посмотрела в окно.

— Светик, ау, ты слышишь меня?

— Слышу… Ты поедешь туда?

— Я обещал. Меня ждет Радек и другие активисты. Ты понимаешь, я уже записан в члены этого общества. Если я исчезну, меня могут не так понять. Начать искать, в конце концов. Туда, Света, входят весьма важные люди. Много товарищей из Коминтерна, наши партийцы. С ними лучше не ссориться.

Она встала и открыла шкаф с бельем. Руки машинально перебирали стопки с чистыми полотенцами. Казалось, что она пытается отвлечься какой-то рутиной работой.

— Свет! Отчего ты молчишь?

— У нас много белья грязного скопилось. Надо стирать… — рассеянно отвечала она.

— Я же с тобой не про белье разговариваю. Ты что, не слышишь меня?

— Я все слышу, Андрюша.

Она достала пушистое банное полотенце и простынь и положила их перед Андреем.

— Возьми. Тебе завтра это понадобится. А летние брюки и тенниску я погладила и отнесла в твой кабинет.

— Свет, ну чего ты? — он подошел и обнял ее. — Хочешь, поехали вместе. Там много супружеских пар. Я ведь хотел все разведать и брать тебя с собой.

— Нет, Андрюша, я не поеду.

— Это почему?

— Я не смогу быть весь день на ярком солнце.

— Глупости какие! Вспомни Коктебель. Ты целыми днями была на жаре.

— А сейчас не хочу. То было море.

— Светуля, у нас с тобой будет море. Я каждый день мечтаю лишь об острове и море. Я уже тебе говорил, что присматриваюсь к местной публике. Я хочу набрать с собой хорошую команду единомышленников.

— Наверное, они легко найдутся среди московских кокоток, слоняющихся без дела по подмосковным пляжам. Думаю, ты наберешь среди них целую команду.

— Ты опять за свое? — он нахмурился. — Ты отлично знаешь, что ехать на острова я хочу с тобой и только с тобой. Но, там еще будут другие люди — мужчины и женщины. И поверь, вдали от цивилизации, от навязанной нам морали, ты и сама изменишься. И начнешь проще смотреть на отношения полов. Со временем там не должно быть никаких болезненных привязок. Там люди дышат свободно. Они свободны в проявлениях чувств и своих симпатий. Там будет иное общество.

— Даже так? Значит, любовь, долг, верность — это болезненные привязки?

— Любовь — нет. А долг и верность — от этих понятий за версту несет бабушкиным нафталином. Даже Коллонтай об этом говорит. Почитай ее статьи об эросе.

— Мне не интересны эти статьи.

— Я знал, что ты мещанка. Но, я постепенно буду менять твои взгляды. Мы входим в общество будущего, где патриархальная семья с ее закостенелыми устоями будет непременно разрушена. И на ее смену придут иные союзы. Союзы свободных и творческих людей. Среди богемы таких много. Ты знаешь их имена. Например, Лиля и Осип Брики и Володя Маяковский. Да, разве они одни?

— Я очень уважаю талант Маяковского, но его Лиля, если честно, меня нисколько не интересует. Как не интересуют и их альковные тайны.

— Света! Ну, как ты устарела!

— Хорошо, любимый. Тогда ты не будешь против, если назавтра я приведу в нашу семью еще одного мужчину, как твоя Лиля?

Он подошел к ней близко и посмотрел в глаза.

— Ты хочешь со мной поссориться?

— Почему? Ведь ты же имеешь широкие взгляды на взаимоотношения полов. И у нас же полное равенство.

— Я плохо тебя ебу? — он крепко сжал ее руку.

— Хорошо. Но я не имела возможности сравнивать. Или же свобода нравов касается только мужчин?

— Если ты еще раз скажешь мне нечто подобное, я на самом деле поссорюсь с тобой. Ты — моя. И точка. И заруби себе это на своем длинном носу. На тебя эти законы не распространяются. Я — мужчина, и у меня иная физиология. Ты — женщина. И не морочь мне раньше времени голову. Я пока еще не все детально обдумал, относительно правил существования на наших островах. Хотя, там будет анархия, и полное отсутствие каких-либо правил. Для всех. Кроме тебя. Ты — исключение. Для тебя в моем кодексе будут написаны отдельные правила.

— Я и не сомневалась, что у меня — самый справедливый в мире муж.

— Ты будешь либо со мной, либо ни с кем. Вот — главное правило для тебя. И оно определено тем, что ты еще пока что моя жена. Я так хочу! И я так сказал! О любых изменениях я буду извещать тебя заранее.

— Андрей, там что, реально все ходят голые?

— Да.

— И ты разденешься донага?

— Да. Таковы правила. Это — культура здорового тела, понимаешь? Я уже тебе много рассказывал о натуризме. Слушай, я настаиваю, поехали вместе. А, Свет?

— Нет, Андрей. Я воздержусь.

— Как же ты тогда будешь жить со мной на острове? Ведь там не будет предметов. Не будет одежды и тряпок.

— Андрей, если честно, то мне сложно представить тот мир, о котором ты грезишь. Я не могу пока понять все твои замыслы и принять их. Я не представляю, как женщине можно постоянно быть даже без панталон или трусиков. А как же быть с личной гигиеной? А обувь? Ты знаешь, какая у меня кожа на ногах. Я вечно стираю все пятки новой обувью.

— Вот именно. А там твои ножки будут дышать без всякой обуви. Ты будешь ходить по мягкому песку и траве.

— А в лесу, где иголки, сучья, колючие ветки, шипы и шишки? Андрей, я однажды шла босиком по тропе в Коктебеле. У меня порвался ремешок от босоножек. И что ты думаешь? Я пришла домой с избитыми в кровь ногами — камни, ветки, ракушки, степные колючки. И нестерпимый жар. Мама мне лечила потом ноги всю неделю. Бинтовала с мазью. Я не могла ходить.

— То вашем Коктебеле, — отмахнулся Андрей. — Там степь и жара.

— А на острове будет только манна небесная под ногами? А мальчики? Как там будут ходить малыши?

— Отстань. Все будет хорошо.

— Да, а ты подумал о том, как там будут обстоять дела с детскими врачами?

— Зачем тебе эти аллопаты? Что умного от них ждать, кроме идиотских пилюль? У тебя муж — доктор. А медицина должна быть лишь восстановительная. Если, скажем, человек сломал ногу в лесу, то надо уметь правильно наложить… шину.

— А не гипс?

— Можно и без гипса обойтись. Надо же, какая грамотная у меня жена! Гипс? Будет вам и гипс! Там есть глина.

— А операции? Если, скажем, приступ аппендицита?

— Если человек не жрет никакой гадости, то у него в принципе не может воспалиться аппендикс. Надо, Света, питаться видовой пищей. А видовая пища — это плоды!

— Ну, хорошо! А роды? Кто будет принимать роды?

— Я, конечно. Но вообще женщина должна легко рожать самостоятельно.

— Андрюша, а если у матери ребенок лежит неправильно, и надо кесарить? Она же у тебя скончается от потери крови вместе с ребенком.

— Кесарить!? Какие вы все образованные стали! Давно ли ты думала о том, что ребенка можно выносить за пару месяцев? А? Или это была не ты?

Она сильно покраснела и посмотрела на него с обидой.

— О, господи! — он схватился за голову. — Оставайся ты лучше дома. Я один поеду на острова.

В этот вечер они почти не разговаривали друг с другом. Рано утром он разбудил ее обычным ритуалом. Он повернул ее на бок и задрал тоненькую сорочку. Два теплых ото сна, чуть розоватых полушария предстали перед ним в своей беспомощной наготе. Как он любил это зрелище. Плавный переход от узкой талии к бедрам, упругие ляжки, сомкнутые во сне. Он сильнее согнул ее ноги и привычным движением раздвинул вход. Горячий и голодный член вошел в нее сразу, без каких-либо прелюдий. Она проснулась от резких толчков и выгнулась навстречу ему.

— Киса моя, — шептал он. — Сейчас я наспускаю моей сладкой девочке. Да? Так, Светик? Как тебя надо ебать? Так? Долго? Ты любишь долго?

Он еще сильнее прижал ее к себе, ухватив руками за бедра. Она застонала от приятной боли.

— Стоит мне в тебя войти, как ты уже вся мокрая. Тут же… Светка, дай мне свои губки и сладкие сисечки, — он перевернул ее на спину. — Блять, как я хочу тебя. Все время хочу! Ты моя! Всегда будешь только моей. Ты слышишь? — он ухватил ее за волосы, впившись крепким поцелуем в шею.

— Андрюша, не надо в шею. Я не смогу надеть открытое платье. Пожалуйста! — захныкала она, не переставая качаться бедрами навстречу ему.

— Кошка, какая же ты ебучая… Какая ты у меня наливная, сисястая. Я пьянею от тебя. И я хочу целовать именно в шею. Я обожаю твою шейку.

— Да, — шептала она.

Он вышел из нее и опустился ниже.

— Не ставить засосы на шейке?

— Неа…

— Тогда давай свои толстые ляжки. Я наставлю засосов возле пизды.

— Андрюша…

— Что, любимая? Тебя только так надо ебать. Часами… Чтобы у тебя не было сил, говорить всякую чепуху. Я заебу тебя так, что ты не сможешь сегодня ходить. Будешь лежать до вечера и снова ждать меня. Поняла?

— Да…

— Громче!

— Поняла… Ах…

— Иди, я приласкаю клитерок твой сладкий. Ты сейчас еще им кончишь.

Он присел рядом — пальцы проникли во влажную щель.

— Андрюша, я еще не ходила в туалет.

— Потерпишь… Сильнее кончишь. Я знаю…

Он был прав. Спустя три минуты его нежных, но настойчивых ласк, Светлана вскрикнула, судорожно выгнувшись всем телом. Ее острые ноготки впились в его руку.

— Все… А… Не надо больше. Я обмочусь… Больно! Остановись…

Он часто продлевал яркость этого момента, игнорируя ее мольбы. Острое, словно кинжал наслаждение, близкое по ощущению к боли, пронизывало насквозь все ее естество ровно до тех пор, пока она не начинала хныкать. Срывающимся, жгучим шепотом она молила его о пощаде. Но если бы он внял ее просьбам, она бы первая была разочарована его самцовым отступлением в этой загадочной и понятной только им двоим игре. Эти мгновения можно было смело охарактеризовать, как «сладкую муку», в которую она несла всю свою страсть, все исступление. В эти мгновения муж казался ей сексуальным маньяком, злодеем и тираном. Но от этого она еще больше обожала и хотела его.

А после он вновь вошел в нее, с трудом преодолевая узость ее входа.

— Ты так кончаешь, что я не могу войти.

— Я знаю… Тише, Андрюша…

— Да, больно… Больно. Я так хочу, — рычал он ей в самое ухо. — Тебе и должно быть больно. Сейчас я вновь разъебу тебя.

Он отпустил ее только на несколько минут, сходить в туалет и попить воды. А далее все продолжилось вновь. Сколько это длилось, она не замечала. Она и вправду лежала уже без сил, мокрая от влаги и пота.

— На!!! — зарычал он на последнем вздохе и влил в нее всю свою силу, всю страсть.

Когда она проснулась, его рядом уже не было. На кухонном столе лежала записка: «Светочек, не скучай. Постараюсь вернуться пораньше. Сиди дома и жди меня. Твой муж».

Светлана вновь сделалась задумчивой. Она приняла теплый душ, а после расчесала длинные волосы и пошла завтракать.

«А вдруг он снова будет там с блондинкой? — думала она. — Или с брюнеткой. Нет, это же все неправда. Он же сказал, что все наврал от злости. Назло… Но, зачем? И гадалка… Какое страшное совпадение. Разве подобное бывает?»

Она смотрела в проем летнего окна, а минуты капали на дно чаши времени.

«Может, мне надо еще раз сходить к этой Джулии? Вдруг она сможет все пояснить. И еще там есть у нее какой-то колдун? Нет, медиум. Гипнотизер? Господи, о чем я только думаю. Они все, наверное, шайка шарлатанов. Но, ведь она даже не взяла с меня денег…»

Ей ужасно захотелось, собраться и сбегать на квартиру к Софье. Но саму Софью ей вовсе не хотелось видеть. Надо бы проскользнуть прямо к Джулии. А вдруг она сможет мне сказать нечто важное?

Светлана даже сделала попытку одеться и побежать на Троицкую. К тому старому дому. Но посмотрела на часы. Стрелка близилась к трем часам дня.

«Я не успею сбегать к Джулии. В любой момент может вернуться Андрей. А у меня еще даже не приготовлен обед».

* * *

В этот раз Андрей добирался до Серебряного бора на экипаже попроще и подешевле. Ванька, как видно, совсем недавно оторванный от родной сохи, сосредоточенно правил двумя пегими лошаденками. Он ехал, и время от времени косился на ездока. Смущался и спрашивал, правильно ли он выбрал дорогу. Как ни странно, добрались они до места назначения почти за то же время, что и на лихаче. Андрей расплатился с извозчиком, а тот совсем по-старому поклонился ему и сказал:

— Благодарствую, барин.

«С ума он, что ли сошел? — подумал Андрей. — Или это новая прихоть совбуров и жирующих нэпманов, вновь почувствовать себя господами? Бог с ним».

Воспитывать молодого извозчика Андрею не хотелось. Ему вообще не хотелось ни с кем разговаривать, а тем паче вести проникновенные речи о том, что революция в России свершилась ровно для того, чтобы вот такие молодые крестьяне не раболепствовали и не кланялись перед каждым встречным.

— Спасибо, голубчик, — с вежливой, но холодной улыбкой отвечал ему Андрей и пошел в сторону пляжа.

На этот раз народу здесь было поменьше. Он так же разделся в небольшом ивовом пролеске, а вещи и портфель спрятал за корягой.

Может, он пропустил всеобщее собрание, о котором накануне говорил Радек, а может в рядах членов общества произошли какие-то изменения, но сейчас он увидел совсем иную картину — пляж был полон простыми отдыхающими натуристами. Кто-то играл в шахматы, кто-то читал газету, кто-то просто спал, подставив солнцу бледную и тощую задницу, а кто-то, презрев все нормы морали, накрывшись шляпой, целовался. Причем Андрей отчетливо видел, как у любовника произошла эрекция.

Андрей шел вдоль берега, высматривая глазами Радека, но вместо него увидел вездесущую активистку Зоеньку. Она лежала на животе и грызла большое яблоко. На ее голове, вместо привычной красной косынки, нынче красовалась синяя панама.

— Здравствуйте, Зоенька! — поприветствовал ее Кольцов.

— А, это вы, товарищ Виноградов, — сквозь набитый рот, произнесла Зоя.

— Разрешите, я расположусь рядом с вами?

— Конечно! — глаза Зои сияли от счастья.

Андрей расстелил на песке сложенную пополам простынь, которую ему дала с собой Светлана, и разлегся возле сосредоточенной активистки.

— Я сегодня приехал чуть позже, — начал Андрей. — И, видимо, что-то пропустил.

— Вовсе нет. Сегодня вообще не было орг-части.

— Вот как?

— Да, дело в том, что Карла вызвали на конференцию в Цюрих. И он отбыл. Велел нам самим организовываться. Но все материалы и списки членов остались у него на квартире. Никто из наших не смог туда проникнуть. У него очень суровая сестра. А жена тоже в отъезде.

— И что же получается, что без Радека в строю разброд и шатание?

Зоя рассмеялась:

— Как хорошо вы, Андрей, знаете выражения Владимира Ильича. Я помню, что это выражение Ильич использовал в своей работе «Что делать?», а потом и в речи на II съезде РСДРП. Он говорил: «элементы разброда, шатания и оппортунизма». Так, кажется, — Зоя снова улыбнулась. — Радек определенно прав — вам, товарищ Виноградов, надо вступать в ряды партии.

— Ой, нет. Только не сейчас, — попытался отшутиться Андрей. — У меня двое маленьких детей, жена и много работы.

— А что же вы не привезли с собой жену? — в голосе Зои послышалось легкое разочарование.

— О, она пока еще не сознательный элемент. Не готова к вступлению в наше общество.

— Вы должны проводить с ней разъяснительную работу, товарищ Виноградов. Чтобы из ее сознания уходила косность мышления. Для строительства нового общества нам нужны люди нового типа, свободные от буржуазных предрассудков и псевдо морали. Нам, коммунарам, не понятно чувство стыда. Мы смело шагаем в будущее без фиговых листочков поповской стыдливости. Кто не с нами, тот против нас!

Лицо Зоеньки разрумянилось.

— Зоя, Зоя! Успокойтесь, вы не на агитке. Я сам разберусь с несознательностью собственной супруги.

— Извините… — Зоя насупилась и отвернулась.

Андрей сел и посмотрел на воду в реке.

— Зоенька, — примирительным тоном произнес Андрей. — Вы уже купались? Как водичка?

— Холодная, — буркнула Зоя.

— Надо закаляться, товарищ Климович, — с улыбкой произнес Андрей. — Новому обществу нужны сильные и здоровые члены.

Он выпрямился во весь рост и пошел в воду, чувствуя на спине пристальный взгляд активистки.

Плавал он долго. Вода, вначале показавшаяся ему ледяной, теперь приятно холодила упругие мышцы. Он долго лежал на спине, медленно перебирая ногами, и смотрел в яркую синеву неба. Над рекой носились стрижи.

«Господи, как хорошо-то, — подумал он. — И как же будет нам хорошо со Светкой на острове. Без всех этих большевиков, коммунистов, активистов, жирующих нэпманов, огпушников и прочей мрази. Если с нами и поедет кто-то, то это должны быть умные и порядочные люди. С жуликами и негодяями райскую жизнь не построишь. Но, где же таких взять? — уныло думал он. — Куда ни глянь — всюду злобные свиные рыла… Ладно, поживем-увидим».

Когда он вышел из воды, Климович, перевернувшись на спину и заложив руки за голову, вызывающе раздвинула короткие ножки и загорала теперь белым животом. Андрей старался не рассматривать ее субтильную фигуру. Он лег на живот и сделал вид, что задремал. Одним глазом он посматривал на активистку. Ее маленькие груди в таком положении казались и вовсе плоскими. Впалый живот венчал кустик рыжеватых лобковых волос.

— Сегодня народу меньше, — раздался чуть приглушенный голос Зои из-под синей панамы, которой она закрыла свое лицо. — Катеньки тоже нет, — не без ехидства сообщила Зоя.

— Какой Катеньки? — глупо отозвался Кольцов.

Зоя стянула рукой панаму и пристально посмотрела на Андрея.

— Вы серьезно, товарищ Виноградов?

Андрей непонимающе глядел на активистку.

— Нет, вы серьезно тут же забываете о женщине, как только с ней переспите? — лицо Зои выражало смесь усмешки и злой иронии.

Она поднялась и села. Руки пошарили возле изголовья. Климович достала котомку и выудила из нее пачку папирос. Зажгла спичку и прикурила.

— Удивительные вы люди, мужчины, — она затянулась. — Сегодня любовь, а на завтра уже поминай как звали.

— Зоенька, уж не мораль ли вы решили мне читать? — вдруг развеселился Андрей. — А кто в прошлый раз так горячо вещал с трибуны о том, что буржуазная мораль должна стать пережитком? Кто говорил: «долой семью, с ее косными элементами патриархального уклада»? Да, здравствуют множественные союзы из нескольких членов. Разве это не ваши горячие речи?

— Мои, — осклабилась Зоя, выпустив очередную порцию дыма.

Курила она некрасиво. Совсем не женственно, вытягивая губы и скрючивая короткие пальцы.

— Ну, а раз ваши, то какие же претензии ко мне?

— Простите, но я же не призывала быть настолько легкомысленными. Вы, товарищ Виноградов, далеко пойдете.

— Может быть, — усмехнулся Андрей и, раскинув в сторону руки, изобразил собой полную утомленность разговором и желание подремать на солнце.

«Зря я расположился рядом с ней, — зло думал Кольцов. — Она меня точно уморит своим табачищем. Вот такой активистки как раз на моем острове только и не хватает. Через два дня в петлю от нее полезешь. А в самом деле, как я мог забыть о Екатерине? Не приехала, значит. Видать, будущий муженек не пустил. Отгуляла наша Катенька. Да и бог с ней! Пусть теперь мается со своим старым финдиректором. За плюшки, монпансье и цацки, надо, девочка, платить. В твоем случае ты заплатишь за все не только своей молодостью, но и жизнью».

Андрею вновь стало противно. Пред мысленным взором возник образ незабвенной Ирмы. Её смех, когда она сидела в роскошном авто, рядом с комиссаром. Он так живо вспомнил ее предательство и все собственные унижения, что у него заломило в висках.

«Все вы одинаковые, — с раздражением подумал он. — Недаром ваша прародительница Ева продалась змею-искусителю за яблочко. А может и не за яблочко. А, скажем, за зеркальце, помаду, духи или расческу. Да, именно за гребешок она и продалась. За поганый гребешок, чтобы расчесывать свои длинные волосья».

Ему захотелось встать и уйти с пляжа. Все вокруг посинело от яркого солнца и стало каким-то колючим и чужеродным. Он приподнял голову и огляделся. Парочка любовников с эрекцией давно исчезла. Видно, пошли совокупляться в соседний лесок. А что? Обычные люди. Только не надо мне их на моем острове. И вон того лысого дядю с животом, как у беременной бабы, тоже не надо. И тех двух, с шахматами. И активистку Зоеньку не надо. И Радека хитроумного тоже. Мой бог, что я тут делаю? Оказывается, даже нагота не делает людей ближе. И если ты болван, то таковым останешься и в природе. Если собрать всех этих разномастных умников, активистов-авантюристов с глупыми речами, вместо мозгов, всех этих партийных функционеров и их проституток, нэпманов, восторженных поэтов, аферистов-финансистов, морфинистов и онанистов, оппортунистов, троцкистов и марксистов, — Андрей откровенно глумился. — Собрать всю эту разномастную публику и свезти на мой остров — то все это пошлое отродье превратит мою голубую мечту в дешевый фарс.

Андрей чуть не рассмеялся от отвращения.

«Вот он, срез любого общества. Только еще попов не хватает и огпушников. Хотя, огпушники наверняка тут есть и маскируются под ярых активистов и комсомольцев. А вечером строчат доносы высшему начальству на Лубянке. Светка права. Надо быть осторожнее. Чтобы из огня да не попасть в полымя. Да и кто из них, собственно, согласился бы бросить все блага этой гнилой и порочной цивилизации и укатить на остров? Зачем им это? Их и тут неплохо кормят. Вон как отожрались осетриной из Торгсинов. Давно ли голодали?»

Солнце стало припекать сильнее. Андрей достал полотенце и укрыл им плечи.

«Светка… Только одна Светка не умеет быть фальшивой. Лапушка моя нежная. Самое преданное мне существо. Я с ней ласков — она счастлива. Когда я с ней груб, она плачет. Мало плачет дуреха, она страдает по-настоящему. Так, что горячка, видите ли у нее начинается. Дворянское отродье! Как же я влип с тобою. Мне бы кого попроще, более крепкую и толстокожую. Как я с такой неженкой и на острова? Черт! Черт! И без нее не могу. Как только вспоминаю ее карие глазищи, распахнутые и темнеющие от страсти, когда она кончает подо мной, у меня каждый раз происходит взрыв в мозгу. Касание ее пальцев похоже на касание мотыльков. Светка! А как она раздвигает ноги! Словно бабочка, пришпиленная ботанической иголокой. Послушно, широко. Доверительно… И вместе с тем чудовищно развратно. А там у нее всегда мокро, узко, скользко… Черт!»

Он почувствовал, как член уперся во влажную ткань простыни.

«А что, если теперь лечь на спину и шокировать активистку Зоеньку новым видением? Как вы, Зоенька, отнесетесь к манифестации такого рода? Голосующий член! Причем, не член вашей ячейки или партии, а вполне себе реальный — ЧЛЕН. Торчащий ХУЙ. А что, Зоенька, вы же сами выступали за естество. Так что получите его во всей, так сказать, природной красе».

Ему вновь стало смешно.

«Надо ехать домой и снова отодрать Светку. Чем больше я ее ебу, тем сильнее мне этого хочется. Хочу еще как-нибудь выебать ее и при других бабах. Чтобы они смотрели и завидовали. А потом и их выебу у нее на глазах. Чтобы она плакала от ревности, а потом отдавалась мне так, словно в последний раз. Держалась бы двумя руками за свое сокровище…»

Он чуть не зарычал в голос.

«Кольцов, с такими мыслями ты не скоро сможешь встать. Подумай лучше о гангрене, например…» — веселился он.

Через четверть часа Андрей таки поднялся во весь рост.

— Вы уже уходите? — небрежно спросила его Зоенька.

— Да, товарищ Климович, — строго ответил Андрей. — Вот хочу сегодня отбыть домой пораньше. Давно желаю заняться чтением новой статьи товарища Троцкого.

Зоя приподняла голову и удивленно посмотрела на Андрея.

— Отлично, товарищ Виноградов. Обязательно приходите к нам на летучку, во вторник вечером. Сбор на Патриарших. И к следующей субботе должен уже подъехать Радек. И тогда мы сможем собраться по поводу обсуждения Устава сообщества.

— Да, я постараюсь всенепременно, — отвечал Андрей. — Буду, постараюсь, если работа над статьей Троцкого не займет у меня времени больше, чем я рассчитываю. Знаете ли, Зоенька, я еще тот тугодум. Пока разберусь, что к чему, пока вникну… А у меня уже скопился ряд трудов Ленина. Тоже надо изучить. Засим разрешите откланяться.

Андрей шутовски поклонился активистке и отправился прочь с пляжа.

— Фигляр! — раздраженно прошептала она вслед, уходящему красивой походкой Кольцову. — Но, как хорош! Ему бы я отдалась…

* * *

— Светка! — крикнул он с порога. — Как вкусно у нас пахнет! Я голодный как волк.

— Андрюша, — раскрасневшаяся и немного запурханная Светлана появилась в коридоре. — Я испекла тебе пирог с абрикосами и миндалем и сделала окрошку. Ты будешь окрошку? Она без мяса.

— Конечно, буду! Сначала я съем все, что ты наготовила, а потом я проглочу тебя. Маленькими кусочками. Светка, ты будешь сегодня орать, так я тебя заебу…

— Наши соседи скоро напишут на нас жалобу, — смущенно произнесла она.

— Нет, Светик. В этом доме очень толстые стены. Я проверял. Твой муж — очень талантливый хирург. Ты знала об том?

— Да, — она улыбалась.

— Да… — передразнил он ее. — А потому, раз я у тебя такой чертов умница, то мне что дали?

— Что?

— О, господи! Ну, конечно же, самую роскошную квартиру. Здесь стены полметра толщиной. Наверное, когда строили этот старый особняк, то какой-нибудь извращенный купеческий гений хотел сделать в этих стенах несколько пыточных кабинетов. А? Как ты думаешь?

— Андрюша, ну что ты такое говоришь?

— А ты думала, что твои дворяне все сплошь были ангелами? Были и среди них те еще развратники, — Андрей посмотрел на высокие потолки коридора. — Слушай, а давай как-нибудь поиграем с тобой в насильника и пленницу? А? Я привяжу тебя на весь день с раздвинутыми ногами и буду подходить к тебе столько раз, сколько захочу. И буду ебать тебя столько, сколько захочу.

— Андрюша, я итак отдаюсь тебе столько, сколько ты захочешь, — она обняла его мягкими руками и прижалась к его груди.

— Я знаю, но может, иногда мне интересно полюбоваться на твою полную беспомощность. Ты даже не сможешь убрать мои руки во время оргазма. Не сможешь сомкнуть ног.

— Я тогда просто умру от боли.

— Приятной боли.

— Да, но она порой невыносима…

— Черт побери, он у меня снова стоит. Может, попробуем прямо сегодня связать тебя на пару часов? А, моя киса?

— Не-ее-ет…

— Вот когда ты говоришь нет, а глаза твои туманятся, я всегда знаю, что «да»! И, черт побери, мне жаль, что здесь очень толстые стены.

— Почему?

— А я хотел бы, чтобы все тетки этого дома слышали, как ты орешь. Слышали и сходили с ума от зависти.

— Ты сумасшедший, — Светлана улыбалась. — Сумасшедший развратник.

— Корми меня, только несильно. А то мне будет тяжело, — скомандовал он. — И готовься.

— К чему? — она хитро смотрела на него.

— К экзекуции, — сурово ответил он. — Сегодня я точно тебя свяжу. А потому иди и готовься.

— Как? Душ я только что приняла, — она покраснела.

— Морально, дурочка…

— Как это?

— Ну, например, читай молитвы.

* * *

На работе, в свободные от операций часы, Андрея не оставляли мысли об островах или неведомых землях, где тепло, много фруктов, нет никакой одежды и прочих предметов цивилизации. Все более и более он приходил к выводу о том, что все самое плохое в мире связано лишь с развитием прогресса. И что любая цивилизация, какими бы гуманными целями не прикрывалась, всегда ведет к войнам, смертям и разрушениям. К гибели людей, животных и загрязнению природы.

Но кто же изначально был виновником всей цивилизационной заразы, которая, по мнению Андрея, росла словно раковая опухоль или грибница по всему земному шару? И если бы он был глубоко религиозным или воцерковленным человеком, то очевидно нашел бы корни всех бед в библейских рассказах о грехопадении Евы. Он знал, что именно женщины, их природная алчная, изворотливая и хитрая суть создали все предпосылки для роста так называемой «предметной среды». Которая, по сути, была чужда природному миру. Любая тряпка, гребешок, бусинка, колечко — все это было лишь истоками того, отчего мир рано или поздно обрастал кучей чужеродных природе вещей. Спустя века эта самая куча увеличивалась до таких масштабов, что заслоняла собой все живое пространство. Деструктировала созданное творцом до степени полного и бесповоротного разрушения.

Бабы и только бабы всегда провоцировали представителей сильного пола на добывание всех этих маленьких и гнусных «предметиков», отличающих их друг от друга, дающих им мнимое преимущество перед подобными себе. Выделиться в безликой толпе. Чем не смешная цель? Что же на самом деле принадлежит «венцу божьего творения», кроме собственного тела, как инструмента познания? Да, ничего. Но мало кто этого понимает. Андрей с ужасом осознавал, что этого не понимает никто! Эта толпа человекоподобных возомнила себя хозяевами планеты. Жалкие, ничтожные и самонадеянные твари! Они не понимают, что весь этот мир и вся природа дана им лишь во временное пользование. А они взрывают землю гранатами, стреляют пушками, убивают животных, гадят всюду, где только живут.

И да, именно в женщинах, в их природе, он видел истоки этой чудовищной дисгармонии.

А мужчины — более чистые и непорочные создания, чем женщины — всегда были готовы потакать прихотям новоиспеченных Лилит. Почему потакали? Да, просто потому что любили. Чисто и безусловно. В отличие от их бабского продажного племени. Да, трансформация от Евы до Лилит происходила молниеносно. И происходит до сих пор.

Он тут же вспоминал Ирму. В эти минуты он особо ненавидел весь женский род. Ненавидел за их предательство.

Успокаивался он лишь тогда, когда мысли его вновь уносились к жене.

«Слава богу, что Светка у меня не такая. Она почему-то совсем не жадная. Она может подарить домработнице Дашке любую дорогую тряпку, чулки, платья, флаконы духов. Она вечно таскает вещи для сбора погорельцам, лишенцам и каторжанам. Кормит бездомных собак и плачет всякий раз, когда смотрит в их голодные глаза. Эта простофиля способна отдать все, что есть у нее за душой. И хоть она неженка и любит комфорт, и красивые платья, я точно знаю, что она не бросила бы меня, если бы я не стал зарабатывать ни рубля… Если бы я стал совсем нищим или калекой. Или все-таки бросит? Нет… Она не такая. Она идейная и чистая. И умная к тому же. Она будто знает, глубинно знает, что природа всех, даже самых красивых вещей, к счастью, не вечна. Знает, что все вещи рано или поздно превращаются в тлен. Знает и потому совершено безразлична ко всем богатствам мира. Она была с ним счастлива и не роптала на тяготы в голодном 1920, тогда, когда они вернулись из жаркого фруктового Крыма в холодную и полуголодную Москву. И ныне, в нэпманской мишуре жирующих совбуров, ей безразлично почти все, кроме, пожалуй, мороженого».

Он с нежностью вспоминал о том, как она слизывала своим остреньким розовым языком круглое сливочное лакомство и жмурилась от счастья. Он пристально смотрел на ее язык и тут же мечтал поцеловать ее и ощутить его шелковую гладкость.

— Светка, у тебя идеальный язык, — усмехался он.

— Почему?

— У него слишком здоровый вид. Поверь мне, как доктору.

Она хохотала в ответ, дразня его и показывая кончик самого прекрасного в мире языка.

И даже, когда она просилась с ним в Париж, он знал, что меньше всего она будет таскаться по дамским магазинам в поиске тряпок и духов. Он знал, что эта эстетка тут же побежит в Лувр.

Только наличие Светланы примиряло его в презрении к женскому роду. Она своим существованием словно бы растворяла и нивелировала это самое презрение. Иногда он думал о том, что просто ему повезло заполучить именно то исключение, число которого ничтожно до изумления. Заполучить в свои руки именно чеховскую Душечку. Неужели Господь так любит его, что дал именно ему иную женщину, так не похожую на прочих? Может, он видел мои страдания и пожалел меня — думал Андрей. Или же просто не пришло время, и даже моя Душечка может выкинуть финт? Хоть он и держал ее в строгости, но иногда его посещали мысли о том, что вдруг и она способна на предательство.

— Нет, и еще раз нет! — говорил он вслух сотне невидимых оппонентов, вечно спорящих с ним в его собственном воображении. — Она любит меня. Любит сильно. Я знаю это.

А далее он думал о том, что весь библейский миф об искушении Евы змеем, придуман неспроста. Что змеи и ящеры реально существовали и существуют ныне. И змеи эти не кто иной, как враги рода человеческого, проникшие на землю. Именно они, эти дьявольские создания, слились с основной массой людей и разрушили все замыслы творца. Именно они открывали все «блага цивилизации», той цивилизации, которая рано или поздно вела к гибели человечества.

— Нет, надо отсюда бежать! — решительно говорил он. — А сподвижников надо искать постепенно, ощупью. Может, среди аспирантов или студентов. Молодые люди еще не испорчены так, как старые толстяки, каким, например, был его коллега Сидорчук, который вновь сидел напротив Андрея с неизменным бутербродом во рту.

В ординаторской, над письменным столом Андрея, теперь висела цветная карта мира. И время от времени Андрей разворачивался к ней и с наслаждением рассматривал океаны и цепочки мелких островов.

«Где-нибудь, среди них, будет и мой остров», — мечтательно думал он.

— Что, Андрей Николаевич, опять островами грезите? — с набитым ртом спросил его Сидорчук.

* * *

Андрей настолько увлекался мечтами об островах, что многие мысли произносил вслух. Однажды в ординаторской отдыхали молодые практиканты. Кольцов только что вернулся из операционной. Операция была довольно сложная — иссекали грыжу у тучного пациента. В конце операции интерны хлопали ему. А он, вдохновленный, в хорошем расположении духа, вновь завел разговор о том, что если бы пациент питался правильно и вел здоровый образ жизни, то никогда бы не заболел.

— Природа предусмотрела все, — глаза Кольцова блестели. Он смотрел на лица восторженных молодых людей. — Это человек испортил себя и собственное здоровье неправильным и чрезмерным употреблением пищи.

— А как надо правильно? — робко спросила молодая рыженькая практикантка.

— А правильная пища для человека — это плоды, — доброжелательно пояснил Кольцов.

— А я люблю селедку, — потупившись, отвечала смелая девушка.

— А вы потому любите селедку, милая барышня, что вас приучили к ней с детства. А на самом деле — соль и сахар — это враги для организма человека.

— Да, мне бабушка давала селедку с зеленым лучком и картошкой, — призналась она. — А еще я люблю колбасу и окорок.

— А я шашлык и плов, — подал голос студент с кавказскими чертами.

— Во-оо-от! Вы видите, насколько ваши вкусы испорчены с самого детства? Наши бабушки и мамы неправильно кормили нас всех.

— У меня была хорошая мама, — насупился кавказец. — Она все делала правильно.

— Да, я же не говорю, что у вас плохие мамы, товарищи. Я говорю о другом. Вы же сами врачи. У вас хорошие и светлые мозги. И вы видите, сколько болезней существует в этом мире. А ведь большая часть из них появилась в результате неправильного питания. Мы состоим из того, что сами едим. И если пища чиста, то и тела наши и клетки этих тел — здоровы и чисты. Тогда откуда же взяться болезням?

— Ну, завел свою шарманку, — тихо прошептал Сидорчук, покидая ординаторскую.

— Я приехал с Урала, — сообщил всем вихрастый низкорослый паренек. — У нас зимой трудно прожить без мяса или сала. На зиму дед набивает полный погреб дичью. И ловит в реке тайменей, осетров и муксуна. И потому мы не голодаем. У нас большая семья.

— Эх, если бы я спросил вас, молодой человек, что же ваш дед забыл на Урале, где полгода зима и стужа, вы верно бы и не ответили мне.

— Как это что? Мы там живем.

— А как вы там оказались?

— Мы переселенцы со времен Екатерины.

— Вот! Получается, что оказались вы там совсем не по своей воле!

— Ну, не знаю. Мы давно привыкли и нам нравится. Это родина наша. Я люблю зиму. И мы с дедом и отцом вместе ходим на охоту.

— Убиваете зверье? — Андрей махнул рукой.

— А что же нам делать?

— Жить там, где тепло, — безапелляционно отвечал Андрей.

— А летом у нас тепло. Даже жарко.

— А вы представьте, что на планете есть места, где тепло круглый год.

— Ну, это не в Советском Союзе, — заявила рыженькая девушка.

— Да, это не в Советском Союзе, — махнул рукой Кольцов.

* * *

Однажды в конце рабочего дня к Кольцову подошел заведующий отделением, солидный профессор Грабичевский.

— Андрей Николаевич, задержитесь на минуту.

— Я вас слушаю, Владлен Михайлович.

Зав отделением взял Кольцова под руку и прошел с ним по коридору.

— Вот что, голубчик, у меня к вам есть особая просьба. Завтра я намерен привести на осмотр одну важную персону. Это женщина. Она работает в Отделе изобразительных искусств, при Наркомпросе.

— Вот как! — иронично воскликнул Кольцов и приподнял одну бровь. — Важная птица.

— Важная. Но есть птица и поважнее.

— Да?

— Птица поважнее — это ее родной братец, — Грабичевский понизил голос до шепота. — Он работает в ОГПУ, в одном из секретно-оперативных управлений УСО, под руководством самого Менжинского.

— О, Владлен Михайлович, мне уже страшно. А вдруг над этими двумя птицами есть еще одна птица, поважнее двух предыдущих? Тогда я точно умру от важности момента.

— Что? Ах, нет! — зав отделением кокетливо рассмеялся и погрозил пальчиком. — Вы все шутите, Андрей Николаевич.

— Да, какие уж тут шутки, коли все так серьезно. И когда эта ваша барышня придет?

— Завтра. В три часа пополудни. Будьте, пожалуйста, в вашем кабинете.

— А что, собственно, с ней?

— Там что-то с ногами. Надо бы определить, нет ли тромбофлебита.

— Хорошо, я посмотрю. Могу идти?

— Да, конечно, — Грабичевский задумчиво смотрел в сторону Кольцова.

— Что-то еще, Владлен Михайлович?

— Андрей Николаевич, я вот, что давно хотел вам сказать. Мне тут просигнализировали, что вы довольно часто ведете в ординаторской и на кафедре какие-то, прямо скажем, вольтерьянские дебаты.

— Да? — Андрей нахмурился. — И кто же вам просигнализировал?

— Нам не нужны детали, — жеманно произнес Грабичевский. — Вы, Андрей Николаевич, у нас один из лучших хирургов клиники. Я даже не побоюсь назвать вас одним из талантливейших хирургов столицы. Я, кстати, давно вам предлагаю подумать о написании диссертации. Но, не в ней суть. Ах, о чем я? Да, вот… — он снова взял Кольцова за пуговицу от больничного халата. — Андрей Николаевич, времена сейчас непростые. Ваши речи об островах и иностранных государствах могут растолковать не так, как надо. Опять же поступил сигнал, что и о советских продуктах вы отзываетесь дурно. Вы можете быть кем угодно. У нас в стране не возбраняется быть даже вегетарианцем. Но! — Грабический оглянулся по сторонам. — Давно ли молодая республика справилась с голодом? А это все был результат порабощения народных масс царским режимом, годы революции и гражданской войны. Люди только-только есть стали вдоволь. А вы им про то, что, дескать, колбаса вредна, есть мясо — дурно. Не надо, Андрей Николаевич. Товарищи вас могут не понять.

Андрей внимательно посмотрел на лоснящиеся от жира щеки Грабичевского и его выпирающий живот, и подумал о голодном прошлом этого человека.

— Я вас понял, Владлен Михайлович, — сухо произнес Андрей и кивнул.

— Вот и отлично, — Грабический улыбался. — Не забудьте. Завтра в три.

— Хорошо.

* * *

Вечером Андрей жаловался Светлане на непроходимую, на его взгляд, тупость многих советских функционеров.

— Светка, я иду иногда по улице, и мне кажется, что вокруг не люди, а куры с гребешками. И что они не говорят, а что-то кудахчут друг другу.

— Андрюша, прекрати. Ну, что за экзальтированные выдумки? Тебе просто надо отдохнуть. Ты слишком много работаешь. Да, еще жара. Я давно тебе говорила, чтобы ты прекращал вести прилюдно все эти разговоры о вреде цивилизации и прелестях островной жизни.

Она подошла близко и, обхватив руками его голову, прижала к себе. Губы коснулись его щек, глаз и русой макушки.

— И ты туда же? Я просто пытаюсь подобрать команду единомышленников.

— Подобрал? — она вновь нежно погладила его по щеке, словно ребенка.

— Нет, Светка. Все смотрят на меня глазами отмороженных окуней. И хоть бы у одного повернулась в башке здравая мысль. Света, сколько лет они живут? Шестьдесят, семьдесят? А многие еще меньше. А между тем человек должен жить как минимум лет сто пятьдесят. Они уже в сорок имеют кучу болячек. Я же врач, я каждый день оперирую и вижу все то, что творится у них внутри. То, насколько растянуты дерьмом их кишечники. Они все похожи на кашалотов. Хотя, я зря грешу на кашалотов. Нет в мире более всеядного чудовища, чем человек.

— Ну, ты хватил!

— Да, Света! Да! Наши запасы прочности велики. Но, нужна иная, более здоровая среда.

— Андрюша, милый, но не все люди также сильны духом как ты. Вот, даже я. Я ведь часто ем сладкое. И даже иногда рыбу или колбасу. Немного, но ем. И не смотри на меня так. Люди не совершенны. И в этом мире хочется попробовать многое. Иначе мы бы все родились без чувства вкуса.

— Ешь. Ты ешь немного. Но не жрешь же, как они.

— Нет, не жру, — она прыснула от смеха. — Но я же не худенькая, Андрюша.

— Тебе и не надо быть слишком худенькой. Ты женщина и самочка. Я больше говорю о мужчинах. Посмотри, каждый второй ходит с пузом. Они отожрали их всего за каких-то пару лет.

— Андрей, но многие и вправду в войну наголодались. Вспомни еще недавнюю Москву. Да, я уверена, что и сейчас во многих областях люди не едят досыта. У соседки родственники живут в Поволжье. Она мне рассказывала, что там два года был страшный голод. И даже случаи людоедства.

— Светик, давай тогда поедем одни. Я присмотрел тут парочку мест в океане с хорошим климатом. Нам же ничего с собой не нужно. Лишь горстку семян возьмем. И будем там питаться одними плодами. И жить вполне себе счастливо. Ты даже не представляешь, каково это — жить на свободе. Я буду ночами играть тебе на флейте, а ты будешь слушать меня. И мы будем друг друга любить.

— Андрюшенька, любовь моя, ты у меня самый умный, сильный, смелый и талантливый человек. Но ты такой идеалист и мечтатель. Ты говоришь, что мы поедем туда с горсткой семян. Знаешь ли ты, что такое семена? Нет? А я знаю. Мой папа, покупая домик в Коктебеле, брал с собой огромную кучу разных семян. А в результате взошли и прижились из них немногие. Прижились лишь абрикосы, персики, виноград и черешня. И то лишь от саженцев, которые он купил на рынке в Ялте. Да, и пока деревья начнут плодоносить, что мы будем есть в это время?

— Тогда надо найти земли с развитым садоводством.

— Любимый, но это же будут чьи-то сады. Мы ничегошеньки не знаем о нравах островитян, об их обычаях, об их мироустройстве. А вдруг они нас прогонят или побьют? Многие чернокожие не любят белых и пришлых людей.

— О, Светка! Ты режешь меня без ножа. Замолчи.

— Я молчу, любимый. Но надо еще о многом думать. Андрюшенька, родной мой, все твои мысли опережают время. Не ко времени пока твои идеи.

— Ну, почему?!

— Почему? Люди еще карточки не забыли и хлеб из опилок. А политика Военного коммунизма с ее продналогом и продразверсткой? А тысячи голодных лишенцев? Ты все время на работе, а я видела их лица, лица голодных и изможденных людей, просящих подаяние. А Владимирка с ее каторжанами? Андрюша, не ко времени все это. Дай людям в себя прийти.

— Ну, эта же власть строит коммунизм и рапортует о том, что голодающих у нас уже нет.

— Есть они, Андрюша, они всегда есть.

— Света, ну к чему эти крайности? Я не хочу постоянно жить в мире страданий. Пойми ты. И ты еще молода, а я даже мальчишкой помню, сколько всего жрали купцы и помещики в «обжорных рядах» и трактирах. У этой страны всегда — крайности. Толпы голодных, а рядом с ними жратва от пуза сильных мира сего. Они подобны свиньям. Им вечно всего мало.

— Андрей, этот мир несовершенен.

— И ты мне это говоришь? Помнишь, как я однажды рассказывал о том, что у меня был опыт выхода из тела?

— Помню…

— И вот, именно тогда я ощутил такую легкость и такое наслаждение, что сама мысль о возврате в «футляр», была для меня просто чудовищной. Я парил в темном родном пространстве и был счастлив! Но меня тогда вернули назад. Это было очень больно и жестоко. Вернули грубо, указав мне на мое место. А знаешь, что было за несколько мгновений до этого?

— Что?

— Я вознамерился, подобно самому Творцу, создать нечто свое, понимаешь? По-видимому, в каждом из нас есть часть от Творца, раз мы созданы «по образу и подобию». И я, его «подобие», решил дерзнуть на творение собственной реальности, собственной планеты. Организовать все иначе, чем создано на земле. Понимаешь? По своим правилам — без лжи, боли и страданий.

— Ну, это на тебя похоже, — улыбнулась она.

— Но мне, Светка, не дали. Мне указали «мое место». И оно сейчас в этом «футляре», в котором я живу. А потом я стал думать о том, что каждый из нас может все изменить хотя бы в рамках своей собственной жизни. Жить там, где нет атрибутов гнилой цивилизации. Жить именно так, как и задумывалось изначально творцом. Отсюда и возникли мои идеи об островах, где тепло и где я смогу жить только по моим правилам.

— Ты у меня идеалист и великий утопист, Андрюша, — прошептала она.

Утром она прижалась к нему всем своим мягким телом. Сквозь сон он почувствовал ее поцелуи.

— Андрюша, хороший мой, если бы ты только знал, как я тебя люблю…

— Господи, счастье ты мое… Дурочка… За что же ты меня так любишь?

* * *

В три часа дня, как и обещал ему заведующий отделением Грабичевский, в дверь его кабинета раздался стук.

— Войдите, — сухо отозвался Кольцов, не отводя взгляда от рентгеновского снимка.

Краем глаза он увидел, что в кабинет вошел сам Грабичесвский, ведя под руку какую-то высокую даму.

— Вот, Андрей Николаевич, — сладким голоском возвестил Грабичевский. — Как и обещал, я привел к вам Варвару Семеновну Бронш. Любите и жалуйте, — он натянуто хихикнул. — От вас, Андрей Николаевич, мы желаем получить полную медицинскую консультацию.

— Присаживайтесь, товарищ Бронш, — деловито распорядился Андрей.

Грабичевский сделал Андрею знак глазами, видимо, означающий важность момента и побуждающий Кольцова быть более учтивым с высокой персоной. Затем он качнулся на коротких толстеньких ногах и, заложив пухлые ладошки за спину, лилейно произнес:

— Ну что ж, тогда не буду вам мешать.

Андрей кивнул, вновь не поднимая глаз ни на новую пациентку, ни на заведующего. Когда за Грабичевским закрылась дверь, он посмотрел внимательно на чиновницу. Это была худощавая брюнетка, за тридцать, высокая и элегантная. На ней был надет дорогой английский костюм из темного твида, из-под которого виднелась белоснежная шелковая блузка. Черные волосы были коротко и модно подстрижены под каре. Бледное лицо казалось довольно миловидным. Правильные черты лица и темные круги вокруг карих глаз напоминали чем-то образ незабвенной Веры Холодной. Дама сидела довольно непринужденно, скрестив худенькие ноги, обутые в дорогие лакированные туфли. Она смело смотрела Андрею прямо в глаза и обворожительно улыбалась.

— Ну-с, на что жалуемся?

— Я? — она еще раз улыбнулась и переменила положение ног. — Я, в общем-то не жалуюсь, а просто хотела бы предотвратить возможные неприятности.

Голос у чиновницы был чуточку хрипловат, но довольно приятен. И было в нем, как показалось Андрею, нечто порочное и вызывающее. Едва уловимый флер некой таинственности.

— Так… — Андрей откинулся на спинку стула. — Слушаю вас внимательно.

— Дело в том, что в жару у меня немного отекают ступни ног, в области лодыжек. Сказали, что с почками и сердцем все обстоит неплохо, но вот…

— Снимите чулки, мадам, мне нужно вас осмотреть. У вас есть заключение прочих докторов?

— Да, непременно.

Она зашла за ширму.

Спустя некоторое время Андрей записывал в карточку результаты осмотра.

— На первый взгляд я не вижу у вас, Варвара Семеновна, никаких серьезных отклонений. Вены расширены лишь на одной ноге. Умеренно. Ток крови, я полагаю, неплохой. Цвет кожи одинаков по всей ноге. Я явно не обнаружил у вас никаких признаков поражения вен. Конечно, надо наблюдать все в динамике и только. Я назначу вам мази, и пройти курс анализов. После которых уже смогу окончательно поставить диагноз.

— Значит, вы не находите ничего страшного? — с улыбкой спросила она, кокетливо пряча узкие ухоженные ступни. Андрей успел заметить, что ногти женщины покрыты розоватым лаком.

«Дамочка явно любит бывать за границей, — отметил он. — У нас ногти красят лишь кокотки. И то не столь изысканно. И духи, как чувствуется, не из дешевых. Но ноги, на мой вкус, сильно тощие. И зад тощий, — он бегло осмотрел ее фигуру, когда она отходила к ширме. — А впрочем, Кольцов, какое тебе дело до фигуры твоей пациентки? Тем более, чиновницы. И то, что она откровенно строит тебе глазки, не делает ей честь. А впрочем, какая там честь у партийной номенклатуры? Типичная бюрократка. Ладно, не о том я думаю».

— Итак, Варвара Семеновна, вот вам рецепт на две мази. Натирайте ими ноги на ночь попеременно — чередуя. После результатов анализов, я смогу вам назначить более расширенное лечение. Как вариант — лечение грязями, ванны. Что еще? — Андрей задумчиво посмотрел в окно. — Ах, да, пожалуй, самое главное.

— Да? — она кокетливо улыбнулась.

— Самое главное, товарищ Бронш, это правильное питание.

— Это какое же? — тонкая бровь изогнулась в ироничной усмешке.

— Минимум соли и сахара. Сладостей желательно совсем не употреблять. Меньше алкоголя и животных жиров.

— Доктор, я вообще не ем животного мяса, — с придыханием заявила она.

— Вот как? — Андрей внимательнее посмотрел ей в глаза. — Отчего-с так?

— Я строгая вегетарианка. И лишь совсем редко я позволяю себе есть живых устриц, крабов, омаров и чуть-чуть икры. Все остальное — любое мясо, колбасы, окорок и прочие мясные продукты я совсем не употребляю. С самого детства.

— А что же вы едите, мадам? — Андрей смотрел на чиновницу с бо́льшим интересом.

— Я ем плоды, — томно произнесла она и взмахнула крашеными ресницами. — Ягоды, фрукты, иногда орехи и немного злаков. Правда, я еще чуть пристрастна к хорошему хлебу. Выпечке. Но и это не так часто. Сейчас на нашей даче уже поспела клубника. Вот ягоды я сейчас и ем.

— Это весьма похвально. Честно сказать, вы меня весьма удивили.

— Я старалась, — она рассмеялась.

— Андрей Николаевич, а я вас узнала.

— Вот как? В каком смысле?

— Я видела вас в Серебряном бору, на пляже, вместе с Радеком.

Андрей покраснел.

— Правда, — продолжила она игриво. — Радек мне сказал тогда, что ваша фамилия Виноградов.

— У вас хорошая память на лица, фамилии, — краска стыда не сходила с лица Андрея.

— Это профессиональное. Я художница. Я рисую портреты. И я хотела бы писать вас с натуры.

— Меня? Зачем? Разве у вас нет иной натуры? — Андрей нахмурился.

— Нет, такой как вы, увы, нет. Вы прекрасно сложены. И лицо, ваше лицо… Оно прекрасно.

— Да, перестаньте…

— Отчего же? Я довольно правдива. И если мужчина красив, я ему прямо об этом и говорю. Впрочем, я столь же правдива и в отношении красивых женщин. Я художник, и вижу натуру такой, какая она есть.

— Так вы, Варвара Семеновна, получается, член общества «Долой стыд», раз были на том же пляже, что и я? — перебил ее смущенный Кольцов.

— Я? — она засмеялась. — Конечно, член. Я вообще, знаете ли, люблю все новое, авангардное. Новых людей, новые идеи, новую моду. Маяковского люблю. А вы?

— Я почти равнодушен теперь к поэзии. Поэзия осталась в далекой юности.

— Ну, что вы! Маяковского нельзя не любить. А Есенин? Я писала его портрет. Хотела писать и Блока, но не успела. Вам, верно, уже сказали, что я работаю в Наркомпросе, в Отделе изобразительных искусств?

— Да, кажется. Я точно не помню.

— Ах, Андрей Николаевич, вы совсем не умеете лгать, — она погрозила ему тонким пальцем. — А у Радека, на его собраниях, мне иногда приходилось бывать. Но я скорее просто натуристка. Люблю сама ходить обнаженной, и все мои натуры ходят у меня по даче обнаженными. Я пишу с них картины. У меня много красивых девушек и юношей. Совсем недавно я писала большое полотно «Фавн в окружении нимф». Даже Костя Коровин хвалил мои художества. Я бывала у него в Париже. Вы любите Коровина? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Константин Алексеевич прекрасный импрессионист. Я познакомилась с ним в Гурзуфе. Он много работ делал для театра. Прекрасных декораций! У меня на даче часто бывают художники, поэты. Весь московский бомонд. Возьмите мою визитку. Здесь есть три моих номера — один в Наркомпросе. Там соединят с коммутатора. Есть и домашний, и на даче. У нас с братом имеется огромный участок в Переделкино. Он еще мало застроен. Нам досталась усадьба одного бывшего помещика. Неплохой каменный дом, сад, аллеи, которые я устроила по своему вкусу, озеро с лодками. Да, у нас много приятных безделиц.

Андрей внимательно посмотрел на визитку чиновницы.

— Вы непременно должны побывать у меня. Я решительно хочу писать ваш портрет. А потом вы сможете прекрасно провести у нас время. Поверьте, оно будет незабываемо. У меня собираются только самые раскрепощенные люди.

— Хорошо, благодарю вас, Варвара Семеновна, за приглашение.

— Обещайте, что непременно позвоните мне, и мы встретимся.

Андрей смотрел на женщину с улыбкой и молчал.

Когда она изящно встала со стула и пошла к выходу, он кинул ей на прощание:

— И все же, Варвара Семеновна, старайтесь есть меньше соленой икры.

Она обернулась и, тряхнув волосами, рассмеялась.

Примечания

1

Здесь и далее — все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно. Как и случаен выбор географических мест и их названий. Исключением являются лишь несколько реальных исторических личностей, имена которых автор старалась упоминать в максимально уважительной и корректной форме.