Кольцов. Часть 2

Лана Ланитова, 202

События, описываемые в этом романе, произошли ровно сто лет тому назад. Бурные и ревущие двадцатые… 1924 год. По столице свободно разгуливают обнаженные люди. Скажете, что такого не могло быть. И ошибетесь. Это были члены так называемого общества «Долой стыд». Итак… Москва. НЭП. И очень откровенная история любви и страсти. Он – довольно успешный и популярный в московских богемных кругах врач, практикующий хирург и костоправ. Она – любящая и любимая красавица-жена. О них все говорят, как о счастливой и яркой паре. Их семья – образец социалистической ячейки общества тех лет. Подрастают двое сыновей. Но так ли все гладко в этой семье, как кажется на первый взгляд? Море соблазнов, эксперименты с чувственностью, острая как бритва ревность, измены, происходящие под крышей их совместной уютной квартиры и на глазах жены. Многоженство и групповой секс, которые супруг считает нормой. Боль и страдания. Ложь и предательство. Тайны прошлого. Обо всем этом вы узнаете, прочитав этот роман. Роман изобилует откровенными эротическими сценами и содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

Глава 2

Почти всю неделю Андрей не вспоминал о своей странной пациентке. Он был сильно увлечен работой. Иногда приходилось делать по три операции в день.

Однажды в конце рабочего дня заведующий Грабичевский, запыхавшись от быстрой ходьбы, стоял возле палаты, где Андрей осматривал тяжелых больных.

— Андрей Николаевич, вас к телефону.

— Кто? — настороженно спросил Кольцов.

— Я, конечно, не могу сказать точно, но мне показалось, что вам звонит товарищ Бронш. Варвара Семеновна. Потому что соединили меня через коммутатор Наркомпроса. Вы тогда сделали ей назначения?

— Конечно. А как же. И ей назначен прием через две недели.

— Я не знаю, зачем она звонит. Может, ей что-то не пошло в лечении? Идите скорее к аппарату. Они прямо в мой кабинет позвонили.

— Хорошо, иду.

Андрей быстро дошел до кабинета заведующего.

— Алло! — напряженно спросил он.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — пропели в трубке. — Здравствуйте, дорогой. Что же вы мне так и не позвонили за всю неделю?

— Я был очень занят.

— Сегодня пятница. А завтра у вас выходной?

— Да… Если не будет срочных операций. Правда, у меня с утра обход. Есть два тяжелых пациента. А что?

— А то, что завтра у меня на даче собирается довольно интересная компания. И я хочу, чтобы и вы были непременно среди моих гостей. Отказа я не приму.

— Но… Ну, хорошо. Во сколько?

— Во сколько вы освободитесь?

— Около десяти утра. Как до вас добраться?

— Не стоит об этом думать. Завтра к десяти за вами придет машина, прямо к клинике. Я жду вас непременно. И предупредите своих домашних, что вы можете немного припоздниться. Хорошо?

Андрей не отвечал.

— До завтра! — ласково проговорила трубка, и послышались короткие гудки.

* * *

— Светик, ты не сильно обидишься, если я завтра вновь уеду на встречу по своим общественным делам?

— Куда? Опять в Серебряный бор?

— Не совсем. На этот раз сообщество собирается в поселке Переделкино. Там будет Радек и другие товарищи, — пространно фантазировал Андрей, отводя в сторону глаза.

— Дался тебе этот Радек, словно он приятель тебе или родственник.

— Не приятель и не родственник, но ссориться с этими людьми я не буду. У них длинные руки.

— Ох, Андрей, как мне все это не нравится. Зачем ты с ними связался?

— Я знаю, милая. Но я постараюсь быть недолго. Только если я припозднюсь, ты ложись спать без меня.

— Что это еще за новости, Андрей? Ты хочешь сказать, что можешь не прийти ночевать?

— Почему? Непременно приду. Мне, правда, сказали, что там прошли проливные дожди, и чуточку размыло дороги. Я просто хочу предупредить, чтобы ты, если что, не волновалась. Вот и все.

— Андрюша, если там размыло дороги, то зачем вообще туда ехать?

— Свет, я же все объяснил. Меня туда позвали такие люди, которым лучше не отказывать.

Светлана с грустью посмотрела в окно.

— Ты там ходишь обнаженным. Обнаженными ходят пред тобою чужие женщины.

— Света, я никого из них не вижу даже в упор. Понимаешь ли ты?

— Нет, не понимаю. Я не верю тебе. С самых первых дней нашей совместной жизни ты не раз с восхищением говорил мне о том, что мечтаешь переспать сразу с несколькими. Ведь это так?

— Да, так, — вызывающе ответил Андрей. — И что в этом особенного? Я мужчина. А все мужчины по своей природе полигамны. Самой природой так заложено, что каждый самец может и должен оплодотворить как можно большее количество самок.

— Андрей, мне тошно тебя слушать. Мы же не приматы.

— А чем, помилуй, приматы хуже нас? У тебя есть скверная черта — ты любишь устроить глупейшую ссору совсем на пустом месте. Ты разве можешь что-то изменить в природе?

— Нет, но нам же, в отличие от приматов, дан разум.

— Да, особенно он дан вам, бабам.

— Почему ты так со мной разговариваешь?

— А как мне с тобой разговаривать, если ты заранее мне хочешь испортить настроение? Вам, бабам, надо всегда докопаться до «правды». Вот и получайте ее на здоровье.

— Ты опять?

— Это ты опять. Будь ты умной, с разумом, как ты говоришь, то обжегшись не раз на этих темах, не стала бы поднимать их вновь. Ведь ты знаешь, как они меня бесят! Ты вновь хотела правды? Я тебе ее скажу. Я мечтаю проводить хоть одну, две ночи в неделю не только в твоем обществе, но и рядом, скажем, с еще какими-то двумя или даже тремя женщинами. И это вовсе не значит, что я тебя не люблю. Я люблю тебя, и ты навсегда остаешься моей. Ты — мать моих детей. Но было бы лучше, если бы ты приняла этот сценарий, ибо я мечтаю, рано или поздно, воплотить его в реальность.

— Андрюша, что ты говоришь!? — у Светланы дрожал подбородок. — Как ты себе это представляешь?

— Как?! Обыкновенно. Я приглашу сюда к нам девушек, на ночь или две. А может, и на неделю. А ты, в свою очередь, должна будешь молчать, улыбаться и наслаждаться тем, что твой мужчина необыкновенно счастлив. Я так хочу! Понимаешь ли ты? И так будет. И лучше, если ты сразу это примешь. Светка, я — султан по натуре. Понимаешь, султан? Видно, в прошлых жизнях я часто был таковым. А ты всегда рождалась моей женой, либо наложницей. Всегда рождалась для того, чтобы быть моей, подо мной, для меня!

— О господи, по-моему, у тебя мания величия, Андрей!

— Потрогай ЕГО, — он схватил ее за руку. — У меня даже от мыслей об этом, он стоит…

— Как только ты кого-нибудь приведешь в нашу спальню, я сразу уйду из дома! — крикнула она.

— Куда это ты уйдешь? Нет, дорогуша. Ты никуда не уйдешь. Вот дамы эти, в случае чего, могут идти на все четыре стороны. А ты — нет. Ты моя. И я буду тебя ебать самую первую. Тебя всегда — первую. И только потом их. И тоже при тебе. Чтобы ты видела.

— Этого никогда не будет! — ее карие глаза сверкали от злости.

— Будет! Еще как. И ты привыкнешь. Привыкнешь. Я сказал!

Он ухватил ее за руку и подвел к дивану. А там, развернув к себе спиной, опрокинул ничком. Светлана беспомощно качнула руками и клюнула носом в угол круглых плюшевых подлокотников. Придерживая ее одной рукой, второй он стянул с нее коротенькие батистовые панталоны и, раздвинув колени, без подготовки зашел в нее во всю длину. Она вскрикнула и попыталась выгнуться.

— Терпи, кошка. Не выгибайся. Чувствуй мой хуй. Чувствуй, Светонька. Чувствуй его силу. Чувствуй, как я упираюсь тебе в матку. Сейчас ты потечешь… Я же знаю… Вот, уже потекла. Девочка моя. Ты моя! Слышишь?

Она уже не сопротивлялась. Повинуясь природной тяге, она сама поднимала зад выше, опуская плечи и голову ниже.

— Видишь, ты же моя самочка. Как хорошо, ты всякий раз подставляешь мне пиздочку. Она аж вся выворачивается навстречу моему хую. Он у меня сейчас толстый, как болт. Толс-тый… Длинный. Ты чувствуешь, как он бьет до упора? Говори…

— Да, — хрипела она, придавливаемая его натиском. — Да… — она почти задыхалась.

— Да… И ты всегда мне будешь подчиняться. Всегда…

Через несколько минут он почувствовал знакомое сжатие. А потом еще одно. И еще…

— Всякий раз, когда я приказываю, ты должна сама насаживаться на мой хуй. Поняла?

— Поняла-а-а…

— Киса моя… Девочка моя толстопизденькая. Как я люблю твой толстенький лобочек. Мне всегда нравились именно такие лобки.

Одной рукой он залез в ворот ее домашнего платья и ухватил за грудь.

— Развернись, — скомандовал он. — Нет, пойдем лучше в спальню. Мне тут неудобно тянуться.

Он взял ее за руку и поволок в спальню, по дороге снимая с нее домашнее платье и сорочку.

— Когда мы дома одни, не надевай на себя ничего, — с жаром говорил он. — Ты должна всегда встречать меня голой и готовой. А я буду зажимать тебя везде, где захочу. Захотел на кухне — ты должна тут же раздвинуть ноги, прогнуться и дать. Захотел в ванной — даешь в ванной. Захотел за письменным столом или на столе — ты подчиняешься без разговоров.

— Я итак тебе всегда подчиняюсь, — слабо возражала она, закрывая глаза.

— Молчи и слушай, когда я говорю. Или скажи: «Да, мой господин!»

— Ну, Андрюша…

— Не Андрюша, а господин.

— Да…

— Мой господин, — повторяй.

— Мой господин, — эхом ответила она и почувствовала, как его губы жадно впились в ее полураскрытый рот.

А после он долго тискал ее торчащую грудь, зацеловывая и отсасывая до боли соски. Светлана привычно вскрикивала. Вскрикивала она и тогда, когда он, раздвигая слишком широко ее ноги, вновь и вновь вгонял в нее свой раскаленный от желания член.

И совсем уже не вскрикивала, а кричала во все горло она тогда, когда он вводил поочередно в нее пальцы правой руки, постепенно сжимая их в кулак.

— Как я люблю чувствовать тебя на своем кулаке. В таком состоянии ты особенно беспомощна.

Она потеряла счет оргазмам. Время от времени он ласкал ей пальцами и языком клитор, доводя ее до исступления. И лишь тогда, когда спустя долгое время, она была уже почти без чувств, он кончил в нее с рыком, похожим на рык тигра, со словами:

— На!!!!!

* * *

Утром он ушел рано, когда она еще спала. Путь от дома до клиники занимал у него немногим более пятнадцати минут. Утро выдалось свежим и душистым. Пахло цветущей сиренью, жасмином, боярышником и клейким тополем. Громко чирикали воробьи. Нежные лучи летнего солнца занимались над столицей.

После бурной ночи любви со Светланой он чувствовал себя как всегда бодро — ужасно хотелось жить и смеяться. Он казался себе, чуть ли не Гераклом, удовлетворившим полсотни дочерей Феспия. Он был вполне доволен и сыт своей любимой и ненаглядной женой. И если бы сейчас, с утра, ему кто-то напомнил о том, что еще накануне вечером он заявлял свои права на владение целым гаремом, в ответ он, вероятнее всего, бы просто рассмеялся. Светлана знала, что все его «султанские» намерения испарялись после каждой их ночи любви. К утру оказывалось, что он вполне сыт одной, любящей его женщиной.

Именно сейчас он шел по утренней Москве и просто, совсем по-человечески чувствовал себя абсолютно счастливым.

Он даже напрочь позабыл о том, что к десяти часам утра за ним должна была приехать важная машина.

Андрей быстро сделал обход в реанимационной палате и остался доволен тем, как шли дела у его выздоравливающих пациентов. А после он сидел в ординаторской и делал записи в карточки.

В дверь постучали.

— Войдите, — буркнул он, не поднимая головы от записей.

Но в кабинет никто не входил.

— Да, входите же, — раздраженно добавил он и вышел из-за стола.

Андрей быстро распахнул дверь и немного растерялся. На пороге стояла его недавняя знакомая Варвара Семеновна Бронш. В этот раз чиновница была одета в темно-синее крепдешиновое платье, отороченное изысканным белым кружевом. Возле горла красовался белый ажурный бант. На черных гофрированных волосах сидела элегантная маленькая шляпка, также белого цвета. Былыми были и новомодные туфли, и маленькая сумочка, и длинные перчатки. Чиновница казалась дивой, сошедшей с обложки парижского журнала мод.

— Андрей Николаевич, ну что же вы? — проворковала чиновница. — Я вас жду возле входа уже больше двадцати минут.

— Ах, да, — спохватился он. — Простите, Варвара Семеновна, я несколько заработался.

— Прощаю, — она прошла в ординаторскую, изящно села напротив и закинула ногу на ногу. — Прощаю, мой дорогой. Как я могу вас не простить?

— Сейчас я соберу бумаги и буду готов, — Андрей старался не смотреть в ее сторону.

— Ну, хорошо. Я жду вас в машине.

Когда он вышел на улицу, то буквально ослеп от глянца и роскоши новенького темно-синего Mercedes-Knight, стоящего напротив входа в больницу.

Стараясь не спешить, Андрей медленно подошел к машине. Задняя дверка распахнулась, и оттуда выглянула Варвара Семеновна.

— Андрей Николаевич, ну что же вы! Садитесь.

Он сел рядом с женщиной на заднее сидение машины. Мерседес взревел и, попыхивая, поехал по Садовому кольцу в сторону Арбата, а после выскочил на Можайское шоссе. Они двигались в поселок Переделкино.

— Андрей Николаевич, пока мы в дороге, я хочу прояснить для себя некоторые моменты, а заодно и ввести вас в курс дела. Итак, — она обворожительно улыбнулась.

— Я слушаю вас внимательно, — твердо произнес Андрей, рассматривая быстробегущие улицы за окном машины.

— Андрей Николаевич, — вкрадчиво начала Варвара Семеновна, положив узкую смуглую ладонь ему на колено. После чего Андрей удивленно посмотрел на чиновницу. Но руку не убрал. В конце концов, он умел вести себя с дамами, и если дама сама… то… — Андрей Николаевич, — продолжила чиновница, насладившись произведенным эффектом. — Я полагаю, что раз судьба закинула вас в ряды общества «Долой стыд», к самому Радеку, стало быть, вы вполне знакомы с идеями натуризма.

Андрей кивнул.

— А раз так, то вас никак нельзя назвать ханжой. Не только назвать, но и помыслить даже о подобном отклонении.

— Вы угадали, Варвара Семеновна, я далеко не ханжа и вполне знаком с идеями натуризма.

— Я сразу поняла, что не ошиблась в вас. Отчего меня так и тянет нарисовать ваш портрет. В качестве кого вы бы предпочли, чтобы я изобразила вас на холсте?

— В каком смысле?

— О, я люблю изображать свою натуру в разных исторических реалиях. Я, например, могу изобразить вас Гераклом или Самсоном.

— Ну, это уж слишком. Я хоть и подтянут, но не атлет.

— О, это несложно исправить.

— Накачать мне огромные бицепсы? — насмешливо произнес Андрей.

— Нет, что вы, — она засмеялась, красиво обнажив зубы. — Исправить прямо на холсте. Пририсовать желаемое.

— Нет, благодарю. Я за правду жизни, — сухо ответил Андрей и вновь отвернулся.

— У, какой вы серьезный и принципиальный… Таким вы мне еще больше нравитесь. Тогда… Тогда я могу вас изобразить, например, в роли турецкого султана, в гареме. И знаете, мне легко организовать всю массовку для данной композиции. Роль султана вам подходит?

— Вполне! — неожиданно для себя хмыкнул Андрей и рассмеялся.

— Я знала. Знала… Мне вообще кажется, что я вас чувствую очень глубоко. Вы не находите, что мы с вами очень похожи?

— В чем, например? — Андрей вызывающе засунул руки в карманы летних брюк.

— Ну, во-первых, мы оба питаемся плодами. Во-вторых, мы оба — не ханжи, и, в-третьих, мы оба творческие натуры.

— Я ремесленник, — обронил Андрей.

— Не прибедняйтесь, Андрей Николаевич. Хороший хирург не имеет права не быть творческой личностью. Если бы это было иначе, то слава о ваших волшебных руках не шла бы по всей Москве. Я слышала, что вы принимаете людей и как костоправ, остеопат и мануальщик. Вправляете позвоночник. О, это вообще очень редкая и ценная специальность. Вы знаете, один мой знакомый художник страдал болями в позвоночнике, и ему посоветовали обраться к Герберту Аткинсону Баркеру. Вы слышали о нем?

— Да, — кивнул Андрей. — Но он же живет в Англии.

— Именно. Мой друг и ездил к нему в Лондон. И, представляете, доктор буквально возродил его — боли отступили.

— Да, так бывает.

— Вот и вы! Это же очень ценно в наше время. Я только чуточку удивлена, отчего вы не занимаете высокую должность? И не делаете себе карьеру? Тем паче сейчас, когда на базе Странноприимного дома разместился один из корпусов института скорой помощи имени Склифосовского.

— Именно по вышеозначенной причине и не делаю.

— Почему?

— Потому, что я неплохой хирург и костоправ. А любая общественная работа и лишние регалии лишь тешат бесов самолюбия и отвлекают собственно от самой работы.

— Вы… Вы… Просто… У меня нет слов! Теперь я точно влюблена в вас.

— Я женатый человек, Варвара Семеновна.

— Оу, и он мне только что говорил о том, что не ханжа. Что с вами, Андрей Николаевич? Причем тут ваша семья, дети, супруга и ваша личная свобода? Я полагаю, что вас трудно удержать в каких-то моральных рамках. Моральные рамки созданы для идиотов и плебеев. Для пролетариата, — понизив голос, произнесла она.

Он вновь усмехнулся.

«Эк, тебя понесло, милая барышня, — подумал он. — Так ты, бог знает, до чего можешь договориться. Пролетариат — тебе не брат. Жаль, что тебя сейчас не слышат твои партейные товарищи. Слишком много болтаете, госпожа художница…»

Но вслух он ничего не произнес, а лишь слегка улыбнулся.

— Андрей Николаевич, если позволите, то я продолжу. Я сама — человек весьма раскрепощенный. И далека от всяких условностей. Я увлекающийся человек. Я люблю не только живопись, но и литературу, поэзию, музыку. У меня на даче часто играют симфонический или джазовый оркестры. И вальсируют обнаженные пары.

— Даже так?

— Да… А сегодня вечером как раз музыканты и приедут.

— Музыканты у вас тоже обнажены?

— Нет, музыканты у нас, как и положено, во фраках. Обнажены у нас лишь юные девушки. Есть и несколько юношей. Остальные гости раздеваются по желанию. В моем поместье есть озеро и отличный пляж. Именно там все гости чаще всего и бывают обнажены, как в Серебряном бору, у Радека. Часть из них облачается в костюмы к торжественной части или банкету. Часть так и остаются — голышом.

— Позвольте спросить, а кто же все эти обнаженные девушки? Они, часом, не проститутки?

— Нет, что вы! Как вы могли подумать? Проституция в нашей стране давно уничтожена.

— Ой, ли? — хмыкнул Андрей.

— Ну, почти уничтожена. А все эти девушки и юноши — они обычные комсомольцы. Причем, членство в рядах комсомола у нас обязательное условие. В своей обычной жизни они передовики производства — знатные ткачихи, птичницы, поварихи. Да, много кто. Есть у нас и юноши — сталевары. А раздеваются они все лишь по доброй воле, потому, что молоды, красивы, здоровы. И им не к чему стесняться своих тел.

— О, эти речи о пользе наготы и ее моральных оправданиях я слышал уже у Радека и его активистки Зоеньки.

— Ах, Зоенька? — Бронш хищно улыбнулась — Эта глупышка сходит с ума от Радека. Влюблена в него как кошка. А он ее игнорирует, — с деланным сожалением произнесла Варвара Семеновна. — А что может быть хуже для женщины, чем безответность?

— О, есть много чего хуже для женщины, — жестко возразил Андрей.

— Что, например?

— Что? Ну, вот хотя бы ампутация конечностей.

— Ну-уу, Андрей Николаевич, к чему эти крайности?

— Ну, как же к чему? Знаете, сколько рук и ног мне пришлось ампутировать за годы Первой мировой и в Гражданскую? О, это целые кучи конечностей, разорванных снарядами. И были среди них даже конечности в красивых туфельках. Таких, как у вас, например.

Художница потемнела лицом и спешно убрала ноги под сидение.

— Вы знаете, мне потом даже мерещилось все это.

— Что именно?

— А вот эти ноги, руки… здоровых молодых людей.

— Андрей, перестаньте, — она вдруг ухватила его за голову и прижала к себе. — Война давно позади. Не вспоминайте плохое.

Андрей смутился от ее смелого порыва и тихонечко отстранился.

«Что на меня нашло? Почему, когда баба воркует так ладно и сладко, мне всякий раз хочется сказать ей гадость? Идиот. Нашел с кем откровенничать. Небось твой братец на Лубянке сам людей пытает… Все вы одним миром мазаны… Пожалел волк кобылу».

— А вот мы уже и подъезжаем, — радостно возвестила художница. — Раньше здесь было поместье графа Р-кого. Но он уже давно в Париже. А мы вот живем теперь здесь. — Милости просим, Андрей Николаевич!

Перед тем, как покинуть машину, она ухватила его за руку и, задержавшись дольше положенного возле его уха, обдавая жаром влажного дыхания и запахом заморских духов, прошептала:

— Мы с вами договорились? Ничему не удивляйтесь…

* * *

Как довольно быстро понял Кольцов, сие предупреждение носило вовсе неслучайный характер. Удивляться было чему.

Варвара Семеновна подошла к высокому, выше обычного забору, тонкие пальцы, унизанные перстнями, нажали на большую кнопку механического звонка. Клавесинная трель прозвучала довольно резко. Андрею показалось, что за воротами, в невидимом до поры «царстве» наркомовской художницы послышались невнятный шум, суета и топот.

— Готовятся к приему, — шепотом сообщила она и улыбнулась чуть надменной, царственной улыбкой.

Перед тем как открылись ворота, Андрей успел заметить, что высокий зеленый забор уходил в бесконечную даль с обеих сторон дачного поселка.

«Ничего себе, — внутренне подивился Кольцов, — это какая же была усадьба у бывших помещиков, сбежавших в Париж? А может и расстрелянных? И что, теперь вся эта необъятная территория принадлежит этой номенклатурной штучке? Да по вам, товарищ Бронш, плачет повторная экспроприация. Экспроприация, и еще раз экспроприация, — мысленно грассируя как вождь, повторил про себя Кольцов».

Внезапно двери распахнулись, раздался скрежет граммофонной пластинки, и из репродуктора, установленного на высоком столбе, понеслась до боли знакомая мелодия «Марша авиаторов».

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор.

Всё выше и выше, и выше

Стремим мы полёт наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Под эту популярную музыку Варвара Семеновна ухватила нашего героя под руку и ввела в чертоги своего загадочного «царства». Прямо от ворот, в неведомую перспективу, скрывающуюся в облаке зелени, шла широкая парковая аллея, огороженная с обеих сторон крепкими соснами и пирамидальными тополями. За ними простирался довольно густой смешанный лес, сквозь который не было видно ни одного строения. Лишь справа, как показалось Андрею, едва заметной полоской проступила голубизна далекой реки или озера. Из-за яркого солнца Андрей не смог рассмотреть хорошенько все детали.

Под ногами что-то хрустнуло. Андрей опустил голову и увидел белую мраморную крошку. Щедрым ковром она покрывала собой всю широкую и длинную дорожку, идущую от ворот. Но главным было не это…

По обеим сторонам от дорожки, уходя вдаль, тут и там стояли такие же белые и довольно монументальные мраморные постаменты. На этих постаментах красовались гипсовые скульптуры. Первой шла скульптура девушки с веслом — такие гипсовые девушки совсем недавно стали появляться в столице. Они всегда привлекали нашего героя некой несуразностью — античные пропорции женских фигур сочетались с вполне советскими атрибутами новой жизни. По замыслу советских скульпторов, гипсовые дивы всякий раз держали в руках весла, молотки, метательные диски или серпы. А иногда, при явной наготе и откровенности форм, эти советские богини вдруг изображались заинтересованными читательницами. Пудовые книги покоились на их мощных и не по-женски крепких руках. Андрея забавляли новые веяния советского изобразительного искусства.

Вот и сейчас он с явным изумлением уставился на образ девушки с длинным веслом. Скульптура поразила его мощными и сильными ногами и довольно крупными алебастровыми ягодицами. Он посмотрел пристальнее. Со скульптурой было явно что-то не так… И тут его осенило. С гипсового лица на него смотрели совсем живые, озорные и лукавые девичьи глаза.

— Подождите, товарищ Бронш, она что, разве живая? — Андрей поперхнулся от удивления и отступил назад. — Полно вам меня морочить. Это же живая девушка!

Варвара Семеновна подавила в себе едва заметную улыбку и сделала нарочито строгое лицо. Андрей двигался по аллее и еще с большим удивлением рассматривал скульптуры. Да, все они были живыми. За девушкой с веслом шла не менее аппетитная девушка с диском. Казалось, она присела для того, чтобы метнуть сей спортивный снаряд. Ее сильные ноги дрожали от напряжения. Девушка едва удерживала равновесие на высокой мраморной тумбе. Андрей поспешил далее, дабы несчастная смогла переменить позу. После нее шла скульптура рабочего. Это был обнаженный юноша с доменными щипцами, в рабочей спецовке и маской на лице. Следующий постамент приютил у себя метателя молота. У него была довольно мощная фигура атлета с хорошо очерченными мышцами рук и ног. Обнаженные гениталии были прикрыты загипсованной марлей, ловко замаскированной под общий тон белой кожи.

Да, все фигуры на этой аллее были живыми! Их выдавали живые глаза и едва заметное шевеление пальцев рук или ног, а иногда и легкое раскачивание фигур.

Далее пошли «пионеры» с горнами и целые композиции «строителей социалистического государства». Многие из них были полностью обнажены и густо измазаны гипсом. Даже их волосы казались неживыми.

— Варвара Семеновна, вы умеете удивить, — усмехнулся Андрей. — Но, простите, зачем? Что за нелепая инсталляция? Прикажите им расслабиться и смыть все эти белила. Я полагаю, что стоять в таком виде на солнце не очень-то полезно.

— Потерпят, — с неожиданным холодом произнесла чиновница. — Андрей Николаевич, смею заметить, что все это представление организовано по личной инициативе нашей комсомольской спортивной секции. Все эти люди — спортсмены. Их никто не неволит. Именно так они довольно часто выступают на выездных концертах. А то — прикажите! Придумали тоже… Я не помещица, и крепостное право у нас отменили еще в прошлом веке. Все мои гости исполняют свои роли лишь по собственному и искреннему желанию. Я лишь хотела вас удивить и порадовать.

— И вам это удалось, — сухо кивнул Андрей и вежливо улыбнулся.

— Вы же цените красоту человеческого тела, атлетическое сложение. Ведь, правда, они хороши?

— Да, очень. Мне просто показалось, что гипс, краска и тело — это не вполне гигиенично. Может быть зуд, сыпь.

— Да-да, в вас сейчас доктор говорит. А вы посмотрите на все это с эстетической точки зрения. Я художник, Андрей Николаевич. И я люблю новые формы художественного выражения. Авангард, постимпрессионизм, модерн, символизм, экспрессию. Я люблю эпатировать. Привыкайте…

Андрей усмехнулся. — И потом я же предупредила вас о том, чтобы вы старались ничему не удивляться.

— Я постараюсь…

«А чего ты, собственно, бунтуешь, дружок? — подумал Кольцов. — Воротишь нос от буржуйских забав нэпманских чинуш. Раз уж назвался груздем, то полезай в общий кузов. Вкуси, так сказать, все прелести разом. То ли еще будет…»

— То ли еще будет, — вторя его мыслям, словно дьяволица, произнесла товарищ Бронш и хищно улыбнулась.

Когда Варвара Семеновна и Андрей дошли до конца аллеи, сквозь высокие кусты сирени показался абрис трехэтажной усадьбы.

— Сейчас я познакомлю вас с моим милым лесным гнездышком. И мы с вами, Андрей Николаевич, отобедаем в небольшом кругу моих знакомых. Остальные же гости соберутся ближе к вечеру. А вы пока отдохнете, искупаетесь в моем озере.

— Благодарю, Варвара Семеновна. Но не стоит хлопотать по поводу обеда. Я вовсе не голоден.

— Зато я голодна! — она, шутя, щелкнула белыми зубами. — А вы просто составите мне компанию.

Перед тем как свернуть с основной аллеи на боковую, ведущую к усадьбе, Андрей оглянулся назад — все мраморные тумбы теперь были пусты — скульптуры исчезли, будто их и не было.

«Наверное ускакали в лес резвыми козликами», — веселясь, подумал Андрей.

— Кстати, к осени мне завезут сюда коллекцию античных статуй из одной помещичьей усадьбы. Сейчас их реставрирует мой знакомый скульптур. Так что, сия инсталляция была лишь моей временной забавой.

Из репродукторов теперь неслась другая, так хорошо знакомая Андрею песня:

Наш паровоз, вперед лети!

В Коммуне остановка,

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка.

* * *

«Лесное гнездышко» художницы напоминало собой лучшие образцы поместий, построенных в середине прошлого века. Это было огромное трехэтажное здание с белым треугольным фронтоном и четырьмя мощными колоннами, расположенными на довольно просторном мраморном портике. Ниже шла широкая лестница с золочеными перилами. Сам фронтон был украшен античными скульптурами, изображающими Фемиду, с завязанными глазами и знакомыми весами в руках.

«Может, в этой усадьбе жил кто-то из царских судей, — мимоходом подумал Андрей. — Уж больно все торжественно».

От его внимательного взгляда не ускользнуло и то, что, судя по всему, сие здание совсем недавно было подвергнуто тщательнейшему ремонту, а возможно, и реставрации. Казалось, что сам воздух еще наполнен запахом свежих белил, известки и струганных досок. Стены здания были окрашены в нежно фисташковый цвет. И это сочетание с белым фронтоном, белыми витиеватыми капителями, фигурными карнизами с лепниной, белой балюстрадой между вторым и третьим этажами, вазонами, аттиком, белыми стрельчатыми окнами — создавало ошеломительный эффект роскоши и какого-то почти царственного великолепия.

— Да-с… — Андрей, задрав голову, рассматривал «лесное гнездышко» чиновницы.

— Красиво? — не без гордости, спросила его Варвара Семеновна.

— Впечатляет. Я, действительно, удивлен.

— Ах, не удивляйтесь, mon amie, — с улыбкой произнесла хозяйка и незаметно прикоснулась к ладони Андрея.

— Из вашей усадьбы, Варвара Семеновна вышел бы отличный клуб для отдыха лучших передовиков производства, — покачал головой Андрей.

— Вы правы, — с улыбкой, стараясь выглядеть невозмутимо, согласилась она. — Официально усадьба и оформлена, как дача отдыха для творческой интеллигенции.

А после, немного помолчав, добавила.

— Вы знаете, Андрей Николаевич, именно таким я вас себе и представляла.

— Каким?

— Немного дерзким, непокорным, имеющим на все свое мнение. Редкий гость бы посмел мне сказать нечто подобное.

— Да?

— Да, — кивнула она. — Здесь все меня очень боятся. Почти раболепствуют. Скажу по секрету, что еще сильнее они боятся моего родного брата.

— Вот как? А он что у вас занимается людоедством? — не унимался Кольцов.

Варвара Семеновна рассмеялась, красиво запрокинув голову. Правая рука стянула белую шляпку. Она наклонилась и сорвала колосок. Темная прядь упала ей на высокий лоб.

— Вы что, и вправду не знаете, кем работает мой брат?

— Даже не представляю, — не моргнув, соврал Андрей.

— Он работает на Лубянке, большим начальником.

— Вот как? И именно поэтому я тоже должен его бояться?

— Нет, что вы, вам вовсе нечего бояться. Тем паче, что вы мой гость, и тем паче, что я настолько к вам неравнодушна.

Андрей сделал вид, что не заметил последнюю фразу. Женщина смущенно рассмеялась.

— А о брате моем и вправду ходит много нелепейших слухов. Поговаривают, что даже в нашем доме у него есть особая комната в подвале, где его сотрудники из ОГПУ допрашивают людей.

— А она таки есть?

— И вы туда же, Андрей Николаевич! — со смешливым упреком произнесла чиновница и кокетливо погрозила Андрею пальцем. — Что находится в моем гостеприимном доме, я вам все-таки покажу. Немедленно идемте.

Она потянула Андрея за руку и повела к ступеням.

«Нет, и все-таки она не в моем вкусе, — подумал он. — Уж слишком субтильна — ни задницы, ни ляжек, ни титек…»

Теперь ее маленькая сухая ладошка на вполне законных, казалось бы, основаниях крепко держала руку Андрея.

— Идемте!

Она толкнула высокую дубовую дверь, покрытую отличным яхтенным лаком, и впустила Андрея в огромный холл. Здесь было очень светло — яркие брызги солнечных лучей текли из высоких боковых окон и окон, расположенных с противоположной стороны дома. На полу красивым узором лежал глянцевый, начищенный до блеска паркет. С двух сторон от холла шли широкие лестницы, очевидно ведущие на второй этаж здания и выше. Прямо от порога стелилась красная ковровая дорожка, доходящая до самой стены. А на стене, лицом к каждому входящему, располагалось огромное полотно, на котором был изображен улыбающийся немного лукавой улыбкой вождь пролетариата — Владимир Ульянов (Ленин) в своей неизменной кепке и с легким прищуром татарских глаз.

Прямо под портретом возвышались два беломраморных вазона с охапками свежих гвоздик, доставленных из подмосковной цветочной оранжереи. Рядом с вазонами стояли двое юношей в пионерских галстуках. Судя по атлетическим фигурам, эти «стражи» давно вышли из пионерского возраста. Как только хозяйка усадьбы вместе с Андреем подошли к портрету, караульные с невозмутимым видом, по-пионерски, салютовали гостю и хозяйке.

Варвара хитро улыбнулась. Андрей успел заметить, что под короткими штанишками молодых людей выступали крепкие, покрытые волосами, мужские ноги.

Андрею становилось весело.

«То ли вы, мадам, столь умны и лукавы, что так ловко превращаете обедню в фарс, — рассуждал Кольцов. — То ли? Ну нет, не можете же вы всерьез, да вот так… Хотя…»

Он любил наблюдать за поведением современных совбуров и представителей новой власти. Среди них попадались весьма оригинальные личности — великолепно образованные, талантливые и легко приспосабливающиеся к новым условиям. Те, кто не умел лицедействовать, давно уехали в Стамбулы, Сингапуры и Парижи. И жили там, отчаянно ностальгирую по утраченной навсегда России. А те, кто умел держать фигу в кармане и искусно лгать, остались на родине. И теперь, казалось, были вполне счастливы. Новые приспособленцы, родом из царской России.

— Этот портрет Ильича написал мой хороший друг, художник С-кий. Ему хорошо удается образ вождя. Вы не находите, Андрей Николаевич?

— Да, мне кажется, что весьма похоже на оригинал, — с важным видом, заложив руки за спину, ответствовал Кольцов.

— Пойдемте, нас с вами ждет прекрасный обед. И я познакомлю вас с моими друзьями.

Варвара Семеновна взяла Андрея под руку и повела его в сторону от одной из боковых лестниц. Прямо за ней шли двойные двери, ведущие в огромный обеденный зал. Стены этого зала были окрашены в нежно-лимонный цвет. В этом помещении царила совсем иная обстановка, нежели в политически конъюнктурном холле. Андрею показалось, что он, словно по мановению волшебной палочки, переместился в век, эдак, восемнадцатый. Стиль этого зала нес в себе элементы классицизма и рококо. Уж не сам ли Антонио Рина́льди мог ваять нечто подобное? Этот зал напомнил Андрею интерьеры Гатчинского замка или Версаль. Лимонные стены были украшены белыми картушами с умопомрачительными рокайлями и растительными завитками. Центральное панно изображало собой Венеру в окружении множества толстых купидонов. Огромные окна были занавешены бархатными портьерами горохового цвета, перевитыми золотистыми кистями. Меж портьерами трепетал от ветра тонкий белоснежный тюль.

Посередине зала располагался стол овальной формы, покрытый накрахмаленной скатертью. В середине стола возвышалась фарфоровая ваза с белыми розами. Стол был сервирован изящными тарелками, явно из императорских коллекций, и хрустальными фужерами. Тут же стояли кувшины с вином и ваза с фруктами, другая ваза была наполнена свежими ягодами клубники.

Андрей немного растерялся от всего этого великолепия. Но еще больше он растерялся от вида господ, восседавших за столом.

— Познакомьтесь, товарищи, это мой новый друг, доктор Кольцов Андрей Николаевич. Он работает при институте Скорой помощи имени Склифосовского. Он врачует многие недуги. Слава о его таланте идет не только по столице, но и за ее пределами. Скажу больше — к нему едут оперироваться наши товарищи из Парижского и Цюрихского отделения Коминтерна. Он в самом зените своей славы, а еще так молод.

— Варвара Семеновна, ну это уж слишком, — Кольцов покраснел.

— Не скромничайте, мой друг. Я знаю, каким трудом достается подобная слава.

Хозяйка подвела Андрея ближе к столу.

— А теперь я хочу вас познакомить с моими друзьями. Разрешите вам представить Валентину Петровну Кривошеину. Она у нас настоящий командир в юбке. Во время Гражданской командовала несколькими боевыми отрядами. Воевала наравне с мужчинами. Имеет награды от самого Буденного. Ныне работает в комиссии по борьбе с беспризорностью.

Из-за стола привстала женщина лет сорока, с широким лицом и тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. Короткие светлые волосы были зачесаны назад и убраны под костяную гребенку. Мужские скулы, короткий толстый нос, тонкие, плотно сжатые губы — все это выдавало в ней женщину решительную и с характером. Андрей боялся именно таких женщин. Они казались ему несуразными мужи́чками, могущими сломать любую человеческую судьбу. Торс этой мужебабы был облачен в кожаный пиджак с ремнями, с которым она, по-видимому, не желала расставаться даже в июньскую жару. Андрей не удивился бы, если бы эта грубая на вид мадам, вдруг вытащила из кобуры маузер и, повелевая им, поставила бы всех к стенке.

Валентина Петровна, вопреки ужасным фантазиям нашего героя, расплылась в некотором подобии улыбки, похожей на улыбку сытого крокодила, и протянула к Андрею руку для знакомства. Андрей постарался сжать командирскую ладонь как можно крепче и тоже улыбнулся в ответ. Но предательская испарина таки проступила на его холодном лбу.

Недалеко от командирши располагался невысокий лысый господин, одетый в малоросскую расшитую рубашку навыпуск, с живым, чуть насмешливым лицом и еврейскими выпуклыми глазами. Рядом с ним, судя по всему, сидела его жена. Это была высокая худощавая особа в скромном темно-синем платье. Время от времени она что-то шептала супругу на ухо, делая страшные глаза и шикая на него. Со стороны это выглядело так, словно бы она одергивала шаловливого ребенка. А ребенок продолжал гримасничать и баловаться за столом. Чопорная супруга этого странного господина имела обиженное, почти унылое лицо. Она была откровенно некрасива и болезненно бледна, и, видимо, стеснялась своей внешности.

— Познакомьтесь, Андрей Николаевич, это товарищ Кацман Арон Самуилович и его супруга Сара Яковлевна. Совсем недавно товарищ Кацман назначен директором Сандунов. Кстати, вы любите баню?

— Скорее нет, — сухо отвечал Андрей.

— А это вы напрасно, молодой человек, — грассируя, скороговоркой, произнес директор Сандунов. — Я приглашаю вас к себе и покажу вам, что есть настоящая русская баня.

«Где ты, и где русская баня? — внезапно подумал Андрей, но вслух ничего не произнес. — И что вы все, как один, картавите? Мода у вас такая, что ли?»

— В московских Сандунах, знаете ли, не только купеческий русский дух присутствует, а и эклектика западноевропейской роскоши, античности и восточного стиля, — похвастался банщик. — Мрамор у нас из Италии, плитка из Германии и Англии. Настоящий шик. А какие у нас залы! Мавританский, неорококо, римский. Милости прошу вас к нам, в Сандуны. Уж мы вас попарим, Андрей Николаевич, на славу.

— Благодарю.

— Андрей Николаевич у нас знаком с идеями натуризма, а потому, я полагаю, Арон Самуилович, мы таки непременно посетим ваши роскошные залы.

— Конечно, Варвара Семеновна. А я угощу вас прекраснейшим пивом и свежими раками. Есть у нас и икорка, и омары.

Слева от банщика сидел высокий худощавый брюнет с довольно привлекательными, почти испанскими чертами породистого лица. Одет брюнет был в темный импортный костюм. Прямо за столом он курил дорогую сигару. И был представлен Андрею, как некий Луи, поэт, который совсем недавно вернулся из Мадрида. Луи не произнес ни слова, а только скользнул по Андрею смолью иссиня черных глаз и коротко кивнул. На противоположной от Луи стороне развалился абсолютно рыжий господин в светлой паре и, наклонившись к бокалу, цедил красное вино.

— А это наш дорогой Ромочка. Он лучший художник-символист и футурист. Только слишком много пьет, и когда-нибудь пропьет-таки свой уникальный талант, — последние слова Варвара Семеновна произнесла чуть громче и веселее. Они явно были адресованы пьяному художнику.

Ромочка откинулся на спинку роскошного стула и вызывающе посмотрел на хозяйку.

— Да, пью и что с того? Я полная бездарность, знаете ли, — в мутных глазах плескались обида и неподдельная боль.

— Ну, начинается, — протянула Бронш. — Не обращайте внимания на Ромочкину самокритику. Он очень талантлив. А вина я вам, Роман Петрович, сегодня более не дам!

— И это будет несправедливо! — вскинулся художник. — Чем я хуже других? Ее, его, их? — он бесцеремонно тыкал на гостей коротким пальцем, но те почти не смотрели в его сторону.

Андрей сделал вывод, что пьянство этого господина для всех собравшихся было делом привычным.

Пьяненький Ромочка уронил рыжую голову на руки. А после вновь приподнял ее и изрек:

— Вы ошибаетесь, Варварочка, я все-таки бездарь. Вот Вовка Маяковский — он гений. Он и как поэт гениален и как художник не плох.

— Я не люблю Маяковского как художника, — отозвалась полная блондинка, лет тридцати, в розовом блестящем платье, с голыми руками и откровенным декольте, отороченном страусинными перьями. — Мне кажется, что как художник, он откровенно слаб.

— Позвольте, а вы видели его футуристические картины? — не унимался Ромочка.

— Видела и что с того? — затянулась пахитоской дама. — Чушь! Ваяют они там с Лилечкой какую-то белиберду. Лозунги одни.

— Это для вас, папуасов, сие белиберда! — откровенно хамил Ромочка блондинке.

Но, судя по всему, ее не коробило подобное поведение рыжего художника.

— По мне, так каждый должен заниматься своим делом. И если ты пишешь недурственные стишата, то и продолжай их писать, — она улыбнулась вызывающей улыбкой, моргнула длинными ресницами и вновь затянулась пахитоской.

— Да, что вы понимаете в живописи, Розалия Платоновна? Вы лучше бы помолчали, а?

— Понимаю не меньше вашего, товарищ Худейкин.

— А может, хватит? — вдруг громче других произнес седовласый господин в строгом фраке, похожий на итальянского мафиози. — Варвара, прикажи подавать обед. Иначе наш гость сойдет с ума от их вечных споров.

— Минутку, Виктор, — проворковала Варвара Семеновна. — Андрей Николаевич, эту прекрасную даму зовут Розалия Платоновна. Она работает в Наркомторге.

Дама вновь улыбнулась какой-то деланной и несколько глуповатой улыбкой и протянула Андрею обе руки для поцелуя.

Андрей не стал целовать ее руки, а лишь взял одну из полных ладошек и слегка пожал ее.

— А это как раз и есть мой брат. Его зовут Виктор Семенович, — произнесла Бронш, представляя Андрею седовласого господина, похожего на мафиози.

Огпушник довольно пристально посмотрел в синие глаза Андрея. Но Андрей выдержал его прямой взгляд и пожал ему руку.

«Надо же, — подумал Андрей. — И этот товарищ с Лубянки тоже здесь. Грозный огпушник… Мило! Отчего же он не в форме? Разоделся во фрак. Фигляр! Все здесь дешевые фигляры. Вот же в какую компашку я угодил».

Меж тем Андрей тоже сел за стол. На противоположном конце огромного зала распахнулись лаковые дубовые двери, и в комнату вошли два напомаженных официанта. Каждый из них толкал перед собой передвижной столик, уставленный разнообразными блюдами.

— Андрей Николаевич, — хозяйка, расположившаяся рядом, наклонила к нему черноволосую голову. — Здесь вегетарианцы лишь мы с вами. Остальные гости довольно охочи до скоромного. А потому, не удивляйтесь изобилию наших гастрономических изысков. Надеюсь, что лицезрение на вкушение пищи иного свойства не доставит вам сколько бы значимый душевный и физический дискомфорт.

— Что вы, — с улыбкой перебил ее Андрей — Я довольно терпим ко вкусам других.

— А нам с вами сейчас принесут фруктов, ягод, и я заказала ячменных и кукурузных лепешек. Еще мы с вами выпьем немного итальянского и грузинского вина. Хорошо?

— Хорошо, но вот только вино… Если честно, то я не большой любитель винопития. Скажем откровенно, вина я почти не пью. Считаю его вредным. Ведь это же не более чем продукт брожения. Куда лучше просто виноградный сок.

— У меня очень хорошее вино. И ради нашего знакомства и знакомства с моими друзьями, вы просто обязаны выпить. Ну, чуть-чуть, — Варвара улыбнулась милой улыбкой.

Официанты подвозили к столу разнообразные блюда. Были здесь и поросенок с зеленью и хреном, и жареные пирожки, и мясные паштеты, и рыбный галантир, и белые грибы, и устрицы и омары, и паюсная икра. От обилия закусок у Андрея разбежались глаза. Вот он гастрономический рай нэпманов, думал Кольцов. И где же ваши «ешь ананасы, рябчиков жуй — день твой последний приходит, буржуй»? Что-то не похоже, господа-товарищи, чтобы вы постились, аки пролетарии.

Он сам, поглядывая на аппетиты гостей, скромно ел спелую клубнику и персики, закусывая все это хрустящими, еще теплыми лепешками.

Красивый брюнет, испанских кровей, изящно резавший серебряным ножом кусок сочной отбивной, с легкой надменной усмешкой посматривал в сторону Андрея. Весь его взгляд красноречиво говорил о том, что он не одобряет вегетарианских привычек нового гостя.

Призывно булькнуло по бокалам красное вино, запахло терпкой вишней и виноградом сорта «Изабелла».

— Товарищи, я предлагаю выпить за моего нового гостя, доктора Кольцова. Прошу теперь его любить и жаловать.

Гости подняли бокалы и приветливо посмотрели на Андрея. Даже товарищ с Лубянки, как показалось Кольцову, смотрел на него с откровенной симпатией. После второго бокала по телу Андрея разлилось приятное тепло. Захотелось шутить, танцевать и радоваться. Официант подошел к круглому столику, стоявшему возле окна, и завел новенький английский патефон. По залу потек обворожительный и певучий речитатив Вертинского:

Ваши пальцы пахнут ладаном,

А в ресницах спит печаль.

Ничего теперь не надо нам,

Никого теперь не жаль.

И когда весенней вестницей

Вы пойдете в синий край,

Сам Господь по белой лестнице

Поведет Вас в светлый рай.

Андрей любил Вертинского. А потом зазвучала песня «Лиловый негр»:

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

Куда ушел Ваш китайченок Ли?

Вы кажется потом любили португальца?

А может быть с малайцем Вы ушли…

В последний раз я видел Вас так близко,

В пролете улицы умчало Вас авто…

Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско

Лиловый негр вам подает манто…

Из-за вина Андрею все стало казаться близким, красивым и словно наполненным каким-то глубоким смыслом. Даже чавкающая блондинка из Наркомторга, с аппетитом уплетающая жирный кусок поросенка, не казалось ему отвратительной в своем природном варварстве.

Рыжий художник давно спал на бархатном диване, расположенном в углу обеденного зала. Никто из гостей на него не обращал уже ровно никакого внимания.

Изрядно закусив и выпив, гости принялись танцевать под песни Вертинского. Брюнет танцевал с Розалией Платоновной, огпушник Виктор пригласил на танец коренастую командиршу в кожаном пиджаке. Директору из Сандунов пришлось уныло топтаться возле собственной супруги, которая оказалась выше своего мужа на целую голову. От этого она сутулилась и выглядела весьма неуклюже. Андрей, как и ожидалось, пригласил на танец Варвару Семеновну. Пальцы ощутили тонкую талию, скрытую под шершавым крепдешином. Варвара прижималась к нему всем телом. Андрей вновь почувствовал аромат ее заморских духов. Ему показалось, что когда-то он уже вдыхал этот запах. Похоже, это было в Париже. Да! Он вспомнил его. Эти духи назывались"Ньют де Ноэль"^[2] ("Рождественская ночь"). Это был новый, совершенно фантастический аромат от Caron. Он тогда не успел купить его для Светланы и очень сожалел об этом. Острые и терпкие духи. В них слышался запах землистой горечи ветивера и белых гвоздик — свежих, влажных, очень холодных. Они контрастом обволакивали сладость конфетного иланг-иланга, индольного жасмина и великолепного сандала…

О, боже, куда меня несет, думал он. Я тоже становлюсь поэтом. Холодные гвоздики, иланг-иланг. Что с тобой, Кольцов? Из каких ассоциаций лезет это все? Ирма? Нет, черт! Только не она. И бог с ней. Светка? От Светки всегда пахнет вкусно. Никто не пахнет так, как Светка. Надо будет купить ей в подарок духи. В Париже. Эти или другие.

— У вас хорошие духи, — неожиданно для себя, произнес Андрей, глядя в глаза Варваре.

— Я знала, что вы оцените.

— Я помню их. Имел удовольствие познакомиться с этим ароматом на выставке в Париже, в отделе дамских туалетов.

— Вот как? — она улыбнулась.

— Да, это"Ньют де Ноэль". Я угадал?

— Да, вы правы.

Из граммофона полилось аргентинское танго. Теперь он решительно вел ее по залу.

— Мне говорили, что вы великолепный танцор, — чуть задыхаясь, произнесла Варвара.

— Вам врали…

— А еще мне говорили, что вы хорошо пишете пейзажи.

— Вранье…

— А еще мне говорили, что вы — отличный музыкант и хорошо играете на флейте.

— И это неправда…

Андрей изящными движениями производил основные шаги в танго — очо кортадо. И это получалось у него так непринужденно и красиво, что брюнет из Мадрида теперь смотрел на него с откровенным восхищением.

Шаг и снова шаг-падение, прерванный шаг, траспье, очос вперед, очос назад…

Перед окончанием танца он сделал зажигательную волькаду. А после и решительную кебраду — привлек Варвару к себе, усадил в глубокий выпад, и прогнул назад. Звуки танго стихли.

Вокруг раздались аплодисменты.

— Вы очень искусны в танце, — произнес огпушник.

— Благодарю, — Андрей скромно кивнул и довел Варвару Семеновну до ее места.

Варвара вся раскраснелась, карие глаза потемнели. Женщина прерывисто дышала и смотрела на нашего героя откровенно влюбленным взглядом.

Обед незаметно шел к концу, голову окутывала легкая дрема. Чуть отстраненно Андрей слышал смех розовой блондинки и красивого идальго. Седовласый мафиози куда-то исчез. А командирша, подперев квадратную щеку, уныло смотрела перед собой и машинально тыкала серебряной вилкой по соленому груздю. Рыжий художник все также похрапывал в углу. А банщик со своей сутулой женой подались на прогулку.

— Возможно, вас чуточку смутили мои гости, — проговорила Варвара, доставая папиросу из серебряного портсигара. — Вы не против, если я закурю?

— Как я могу быть против, Варвара Семеновна? Вы здесь хозяйка, а спрашиваете о таком пустяке. Что касается гостей, то меня мало чем можно смутить. И потом, я нахожу всех ваших друзей довольно интересными личностями.

— Да?

— Вполне.

— Они и вправду довольно забавны — каждый из них, — Бронш затянулась ароматной папиросой. — Правда, их трудно назвать друзьями. Друзей у меня почти нет. Это, скорее, приятели. И потом несколько моих самых близких приятелей подъедут только к вечеру.

— А вот как врач, я бы вам рекомендовал со временем отказаться от курения. Я полагаю, что смолы, находящиеся в табаке, могут некоторым образом сгущать кровь. А вам при вашей склонности к тромбофлебиту…

— Ах, оставьте. Сейчас не надо о моем тромбофлебите, которого у меня пока еще нет.

— Хорошо, как скажете, — Андрей улыбнулся.

— Вы, верно, устали?

— Не сильно. Просто жара, обед. Вино… Сейчас пройдет.

— Пойдемте, я покажу вам свою мастерскую и картинную галерею.

— Пойдемте, — Андрей встал из-за стола.

Они вышли в большой холл и стали подниматься по ступеням на второй этаж.

— Вы знаете, у меня здесь бывают поэты и художники. Часто Маяковский с Бриками, Есенин бывал пару раз. Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Игорь Северянин, Василий Каменский. Из художников бывал Александр Бенуа. Вы не видели его новый альбом «Версаль»? Акварели с текстом. Очень интересная работа.

Андрей кивнул.

— Бывал Добужинский Мстислав. Он отличный иллюстратор Пушкина и Лермонтова. Бывает здесь и Боря Кустодиев и Василий Кандинский, супрематист Малевич. Да, много кто еще. Скульптор Мухина Вера Игнатьевна, художница Серебрякова Зинаида.

Пока они медленно поднимались по лестнице, откуда-то с галереи второго или третьего этажа, навстречу им пронеслась бледная супруга главного банщика из Сандунов. По ее лицу было видно, что она плакала. Она всхлипывала и трубно сморкалась в большой клетчатый платок.

— Сарочка, что с вами? Что-то случилось? — участливо спросила Варвара Семеновна, пытаясь остановить женщину за руку, но та еще пуще залилась слезами и, замотав головой, украшенной нелепой черной шляпкой с вуалеткой, убежала вниз по лестнице.

— Что с ней? — поинтересовался Андрей.

— Les querelles de famille^[3], — насмешливо произнесла Бронш и пожала плечами. — Вот отчего я не желаю выходить замуж.

— Вы ни разу не были замужем? — бесцеремонно поинтересовался Кольцов.

— Была, но недолго. Это была моя первая любовь. Вы будете смеяться, но мой супруг считался в те годы довольно талантливым поэтом. Притом он был писаным красавцем.

— У вас его фамилия?

— Нет, что вы. Я не взяла его фамилию. Мне нравится фамилия моего отца.

— Ну, и отчего же вы расстались?

— О, в этой истории было все так тривиально. Две творческие личности редко уживаются под одной крышей. Мы прожили всего два года, ссорясь каждый божий день. А потом он пристрастился к вину и картам. И я ушла от него. Мне было тогда всего двадцать. Но даже теперь я ничуть не жалею, что рассталась с этим человеком. Он навсегда отбил мне желание выходить замуж.

— Печально…

— Да, я знаю, что вы женаты.

— Женат.

— Вы счастливы в супружестве?

— Вполне, — улыбнулся Андрей.

Варвара Семеновна тоже улыбнулась, но глаза ее не улыбались. В этот момент они показались ему особенно холодными и какими-то колючими. Она прошла чуть вперед, цокая каблучками белых туфелек.

Перед нашим героем открылся не менее великолепный второй этаж здания с огромным залом, оформленным, как и обеденный, в стиле классицизма и рококо. Стены второго этажа были окрашены в нежно бирюзовый цвет. Здесь было много позолоты и жемчужного глянца. Огромные панно и витиеватые картуши украшали образы обнаженных нимф и сатиров.

«Да, видимо, портрет вождя на первом этаже — это не более чем китч или дань конъюнктурным традициям, — с раздражением думал Андрей. Хмель давно выветрился из его головы и ныне он взирал на все более трезво: — Большая часть этого «скромного лесного гнездышка» — не что иное, как настоящий Версальский замок. Да уж, хорошо устроились, товарищ Бронш, чиновница из Наркомпроса. И нет на вас управы. А тот, чей портрет висит на первом этаже, до вас теперь уже не доберется. А жаль. Хотя, чего это я так разозлился? Уж не зависть ли это? Смешно. Завидовать всем эти побрякушкам, глянцу и нафталину? Увольте. Как говорил Бальзак: «За каждым богатством кроется преступление»».

— Вот, здесь и находится моя картинная галерея, — продолжала ворковать Бронш, не догадываясь об экспроприаторских настроениях своего гостя. — Весь второй этаж и почти все гостиные, и комнаты для отдыха заполнены картинами лучших мировых живописцев. У меня даже есть несколько работ восемнадцатого века и одна шестнадцатого. Есть такой фламандский художник Хуан де Фландес. Одна его малоизвестная работа — это настоящий бриллиант моей коллекции. Есть несколько картин малых голландцев семнадцатого века. Франца Хальса и Яна Стена.

— Даже так? — Андрей присвистнул. — Да, у вас тут целая Третьяковка.

— Мы с братом собираем эти картины уже давно. Еще до революции я начала собирать свою коллекцию. Правда, в Гражданскую мне пришлось продать пару работ, чтобы хоть как-то выжить. Зато сейчас…

— Что сейчас?

— Сейчас все иначе, — самодовольно отозвалась Бронш. — И кроме тех отечественных фамилий, что я вам уже перечислила, а каждый из моих гостей непременно дарил мне хоть одну свою картину, у меня есть еще шедевры Левитана, Бакста, Шишкина, Серова, Айвазовского. Много кого…

— Впечатляет, нечего сказать, — отозвался Андрей, переходя словно в музее от картины к картине.

— Живопись — моя страсть. У меня и дома, в квартире на Никольской, тоже много картин, — улыбнулась Варвара. — Пойдемте лучше в мою мастерскую. Я покажу вам и собственные работы.

Виляя узкими бедрами, хозяйка вела Андрея по длинным коридорам, переходя от одного пассажа в другой. Помимо картин, в коридорах располагались старинные столики с жирандолями. Часть комнат была закрыта. Некоторые открыты настежь, и всюду присутствовало почти царское великолепие — от роскошных портьер, до старинной и дорогой мебели — все казалось Андрею почти сказочным. В одной из комнат он увидел Беккеровский рояль, отражавшийся чёрным лебедем в лаке паркета. Были здесь и комнаты, полные шкафов с книгами.

— Это библиотека моего брата, — мимоходом сообщила ему Варвара. — Помимо художественной литературы, он много читает книг по юриспруденции. А вот и его кабинет. Но он всегда его замыкает на ключ.

В одном из широких пассажей Андрей заметил шелковый диван, явно старинной работы.

— Скажите, Андрей Николаевич, а ваша жена красива? — внезапно спросила его Варвара, стараясь выглядеть безразличной.

— Да, многие находят ее вполне милой.

— А вы сами? — она делано рассмеялась.

— Ну, я бы, наверное, не женился на ней, если бы она мне не нравилась.

— А сколько ей лет?

— Она намного моложе меня. Ей двадцать.

— О, боже! Такая молодая? — глаза Бронш вновь сделались холодными. — И чем же она у вас занята?

— Она домохозяйка и воспитывает двух сыновей.

— Вот как? — Бронш присела на один из диванов и закинула ногу на ногу.

Возле располагался столик, на котором лежала книга в старинном переплете и золотистая коробка иностранных папирос. Как показалось Андрею, хозяйка чуть нервным движением тонких пальцев выудила папиросу и закурила.

— Двадцать лет, двое детей… Mille pardon, за мое любопытство, дорогой товарищ Кольцов, но при вашем интеллекте, о чем вы можете разговаривать с этой юной леди? Наверняка она еще очень глупа.

— А вы знаете, да… Бывает, что так. Приходится мириться с бабской глупостью. Глупа. Ваша правда. Но красива. А впрочем, вы знаете, она неплохо образована для своих лет. Она училась в Смольном и получила довольно приличное домашнее образование. Знает кучу стихов, разбирается в поэзии и искусстве. Знает три языка. Но, вы ужасно правы — она таки глупа, как и всякая баба.

Бронш внимательно посмотрела на него и неожиданно рассмеялась.

— А вот теперь я просто сгораю от любопытства. Непременно приведите ее ко мне в следующий раз. Непременно. Ей здесь понравится. Воздух, озеро. Я еще свожу вас сегодня на озеро. А вечером танцы.

— Хорошо, я подумаю.

— Непременно возьмите ее с собой. Я просто настаиваю.

Она выпустила дым из тонких ноздрей и пристально посмотрела на Андрея.

— Можно я перейду на «ты»? И буду звать тебя просто Андреем? Андрюшей?

— Нет, нельзя, — делано насупился он, а после захохотал. — Господи, ну конечно. Хватит нам уже выкать.

— Да, пожалуй. И вот еще что. Сейчас, когда вы мне бегло рассказали о своей семье, мне показалось… Хотя, нет…

— Что вам показалось?

— Андрей, мы оба забываем, что перешли на «ты». Мы сейчас выпьем шампанского на брудершафт и уже вряд ли собьемся.

— Так что тебе показалось?

— Мне показалось, что ты немного, как бы это сказать, «домостроевец» что ли? Бьюсь об заклад, что дома ты себя ведешь как глава семьи, и тебя все слушаются. И дети и жена. Хотя, она еще очень молода, чтобы тебя не слушать. Это понятно.

— А разве должно быть иначе?

— Должно и можно. Сейчас, в новом обществе, у мужчины и женщины равные права. А вы знаете, что Лев Троцкий писал в письмах Ленину о том, что семья, как ячейка общества, давно себя изжила?

— Правда? — Андрей лукаво приподнял бровь. — А Ленин что же?

— А Ильич отвечал, что нужно не только разрушить семью как буржуазный пережиток, но и дать полную свободу пролетариату в плане нравов.

— О, даже так? — Андрей изобразил на лице неподдельный интерес.

— Да… А ты знаешь о том, что Инесса Арманд была возлюбленной Ильича?

— Нет, в первый раз слышу, — соврал Кольцов.

— Да, она была для него не просто любовницей. Она была для него любимой женщиной. Заметь, у Ильича была и законная супруга.

— Я понимаю.

— Крупская догадывалась об их любви, но терпела и молчала.

— Вполне разумное поведение для женщины, — кивнул Андрей.

— Ты так считаешь? А знаешь, Ленин много разговаривал с Инессой о женской эмансипации. Инесса стала настоящим борцом за права женщин. О половом равноправии говорили еще и до революции. Эти лозунги звучали не только из уст большевиков. Они были популярны и у меньшевиков и эсеров. Многие революционеры призывали освободить слабый пол от семейного рабства. А Коллонтай?

— А что Коллонтай? — оживился Андрей.

— Александра, а я, кстати, немного знакома с ней, всегда стояла за свободу любви. Она написала брошюру «Любовь и новая мораль». Я люблю иногда ее перечитывать. И главным лейтмотивом там идут слова о том, что «Половая мораль — это пустая фикция»!

— Вот как!

— Да. Александре даже приписывают довольно интересный подход к чувственной любви. Слышал ли ты что-нибудь о теории «стакана воды»?

— Нет.

— Эта теория довольно забавна. Коллонтай считает, что вся любовная чувственность должна быть сведена к этому принципу: к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение безо всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды. Заняться любовью просто, как выпить стакан воды.

— Забавно. Ты тоже так считаешь?

— Я? — она рассмеялась. — Ну, если бы я была ханжой, то, верно, ты вряд ли бы мог встретить меня в обществе «Долой стыд».

— Ну, о Коллонтай мне довольно уже вещали и у Радека, — Андрей зевнул и с наглым скучающим видом посмотрел на фламандский пейзаж в золоченой раме, украшающий голубую стену.

— Вы, верно, устали, Андрей, — она запнулась. — Я снова перехожу на «вы». Нет, нам определенно надо выпить на брудершафт. Идем в мою мастерскую.

Примечания

2

«Nuit de Noel» от «Caron» — это знаменитый аромат для женщин, принадлежит к группе ароматов восточные цветочные. Выпущен в 1922. Парфюмер: Ernest Daltroff. Один из тех ароматов, которые безоговорочно составляют золотой фонд парфюмерного искусства. Эти духи упоминает в своих стихах А. Вертинский, называя их «злыми духами». По его воспоминаниям этим ароматом был пропитан весь Париж.

3

Семейные ссоры. (франц.)