На суше и на море. Том 1

Лазарь Иоханинович Коган, 2020

Здесь представлена не автобиография, а художественная автобиографическая повесть о становлении и жизни человека от раннего детства и до преклонного возраста, 85 лет. В этой, первой книге трилогии, дано описание жизни главного героя ЛИКа, полной приключений и невероятных событий, от 1938 до 1967 годов 20 века. Все изложенное базируется на реальных фактах и в реальном масштабе времени. Приятного чтения!

Глава 1. Детство

1.1. Первое открытие

Малыш трех лет упорно карабкался по высоким ступеням крыльца родного дома, который казался ему огромной крепостью, затерявшейся в горах Памира. Высота над уровнем моря 3000 м. Ближайший город Хорог в 720 км. Ближайший поселок рудник Бекташ в 5 км. Погранзастава в горах Памира. Яркое майское горное солнце освещает ослепительно белые вершины, высотой до 7 тысяч метров, которые вздымаются над крупнейшими на Памире ледниками Шунганского и Ишкашимского хребтов, отрезающих заставу от большой Земли. Вокруг яркая зелень майских трав альпийских лугов. Насыщенный их терпким запахом хрустально чистый разряженный горный воздух. Шум бурной горной реки Коксу, притока Пянджа, с ледяной, прозрачной голубой водой, бьющейся о скальные берега, заглушает все другие звуки. В этом шуме можно услышать все, что создаст воображение, или его нет, как не замечает всю эту великую красоту ребенок, родившейся здесь и еще не знающий другого мира.

Ближайшая цель, которую малыш хочет достичь, забраться в дом, где сейчас нет никого, кто способен помешать его дерзкому плану — залезть в спальню, в высоченный темный мамин шкаф. Там хранится множество загадочных, запретных и потому особенно интересных вещей, которые его старшие братья и родители ему не дают.

Интенсивно работая руками и ногами, он взбирается на крыльцо и с огромным усилием отворяет тяжеленую входную дверь в дом, которая к его большой радости оказалась приоткрытой.

Теперь знакомой дорогой, через темную прихожую в светлую столовую, где круглый раздвижной стол в центре, всегда покрытый белой скатертью украшенный вазой с букетом цветов, был местом и вкусного угощения, и убежищем при желании спрятаться от взрослых. Теперь прямо к винтовой лестнице на второй этаж. Это вторая полоса препятствий, которую взрослые ему одному преодолевать запрещают.

Но сейчас все можно, дорога наверх открыта. Чувство пьянящей радости предстоящего открытия и свободы преодолевает страх, и малыш быстро карабкается по крутой лестнице наверх к заветной цели — загадочному шкафу в спальне родителей, допуск в которую был большим подарком. Наконец, трудная дорога к заветной цели преодолена. УРА!!!

Но шкаф закрыт, а дверная ручка так высоко. Что делать?!

Любопытный и оригинальный детский ум, еще не знающий ни запретов, ни правил, и руководимый одними лишь инстинктами и желаниями, быстро находит решение. На глаза малышу попадаются большие портняжные ножницы, забытые матерью в «недоступной» ребенку комнате. Подсознательно, действуя ими как рычагом и просовывая их между створками двери шкафа, ему удается его открыть.

Долгожданные вещи перед глазами. Это по-восточному яркие платья, такие гладенькие и так нежно и знакомо пахнущие мамой. Они ласкают малыша, забравшегося внутрь шкафа, и подымаются куда-то далеко вверх.

Одно из них, гладенькое белое, особенно привлекает внимание ребенка. Нужно его обследовать, но как? В руках страшное оружие — огромные ножницы, которые становятся орудием познания. Двумя руками с большим трудом он раздвигает и сжимает их лезвия и направляет ножницы вдоль платья снизу вверх, насколько позволяет его рост, разрезая нижнюю часть платья на полосы, как хвост у воздушного змея. Радости нет границ! Но она не долговременна. Ветром распахивает входную дверь дома, и от сквозняка дверцы шкафа захлопываются, запирая малыша внутри этого темного и страшного пространства. Ножницы открыть дверцы не помогают и превращаются в орудие опасное для ребенка.

После нескольких безуспешных попыток вырваться из плена напуганный малыш плачет и взывает к маме о помощи. Но дома никого. Радость свободы, полученной благодаря одиночеству, обернулась страхом заточения. Убедившись, что помощи ждать не приходится, вдоволь наплакавшись и натерпевшись страха, мальчик засыпает в закрытом шкафу.

Только через два часа непрерывных поисков, страшно обеспокоенная мать обнаружила в собственном шкафу мирно спящего сыночка с ужасными ножницами в ручонках и разрезанное на полосы выходное атласное белое платье — результат его исследований.

Вероятно, именно с этих ранних лет малыш впервые ощутил пьянящую радость свободы и высокую цену, которую приходится за нее платить не только самому, но и своим самым близким людям.

1.2. Первая загранкомандировка

В горах, на лоне природы, время летит быстро. Три года пролетели для нашего героя незаметно. Он рос в кругу своих сверстников с заставы и из ближайшего поселка — рудника Бекташ, находящегося в 5-и км ниже по течению быстрой горной реки Коксу, притока Пянджа, самой крупной реки Памира. К 6-ти годам он заметно подрос и поздоровел.

Соседские мальчишки по заставе и поселку были пестрой многонациональной ватагой ребят: светловолосые, но до черноты загоревшие, в основном, дети русских офицеров, черноволосые с огромными глазами, худощавые — дети таджиков, коренных жителей и с монголоидными лицами — дети узбеков и киргизов. Никто из них в это время и не подозревал о существовании рас и национальностей. Все они говорили одинаково хорошо на русском, фарси (таджикском) и узбекском языках.

Мир окруженной горами заставы казался мальчику бесконечно большим, интересным и веселым, как само счастливое детство для здоровых детей, растущих на лоне природы.

С утра и до позднего вечера ватага 5–7летних мальчишек носилась по заставе и ее окрестностям до поселка Бекташ, выдумывая всевозможные игры и развлечения. Взрослым до них не было никакого дела, или так детям казалось, ибо их никто ни в чем не ограничивал. Но на самом деле за ними всегда наблюдали добрые и мудрые глаза кого-либо из родителей или предков — бабушек и дедушек, которые, как это принято в Средней Азии, всегда были рядом, но делали это незаметно для детей, чтобы не мешать развитию их самостоятельности и самобытности. Дети им за это были благодарны на всю жизнь и сохраняли почтение к взрослым (старшим) до собственной старости. Прекрасный обычай востока.

В 1939 году по пакту СССР и Германии восточная Польша была присоединена к западной Белоруссии и стала частью Советского Союза. Это позволило воссоединиться семьям, разделенным еще в первую Мировую войну и Октябрьскую революцию, в результате которой Польша отделилась от Российской империи. К такой семье относилась мать нашего героя, Елена Стрелец, родившаяся в 1902 г. в городе Гродно, который принадлежал в начале 20 века Польскому королевству, входившему в состав Российской империи.

Теперь, в начале 41 года, после долгой разлуки, ей представилась возможность вновь повидаться со своей большой семьей, по-прежнему проживавшей в городе Гродно. Ее, любимую старшую дочь, в семье ждали родители и шестеро братьев и сестер.

В 1915 году Елена Стрелец, достигшая 13-летнего возраста, оказалась в эвакуации в России, где и осталась на всю свою долгую жизнь, связав ее с отцом нашего героя, революцией, гражданской войной и затем строительством светлого социалистического будущего в Средней Азии.

И вот теперь, 26 лет спустя, мать четверых сыновей, жена советского офицера-пограничника, участник революции и гражданской войны, профессор она возвращалась домой в Польшу, в типичную «буржуазную» семью.

Ее отец, проработавший всю свою жизнь на табачной фабрике еще с царских времен, и мать, известная в окрестности Гродно модистка, с нетерпением ждали приезда своей старшей дочери Эльки (Элькиле). Они не подозревали, что к ним возвращается совершенно другой человек, очень сильный, закаленный в боях и социалистических буднях Советского Союза.

Отъезд вместе с матерью в Польшу был для шестилетнего парнишки грандиозным событием. Ведь до этого момента дальше Бекташа он от дома не отъезжал.

Выехали они в конце февраля в составе конного отряда.

Дорога от заставы до Хорога шла вдоль берегов Пянджа и в те времена представляла собой широкую караванную тропу, местами буквально висящую, над глубочайшими пропастями пересекаемых ущелий. В таких местах выстраивались авринги, т. е. вбивались колья в отвесной стене и на них укладывались доски или бревна, по которым коней вели под уздцы, а наездники спешивались. Не обходилось и без ЧП, когда кони, испугавшись высоты, вставали на дыбы, их было трудно успокоить. Иногда, это кончалось трагически. Мостки не выдерживали вздыбившихся коней, и все летело в пропасть. Поэтому опытные проводники, таджики и киргизы, задолго до сложных участков брали лошадей под уздцы и закрывали им глаза специально заготовленными повязками так, чтобы кони не могли смотреть вниз и не пугались.

Но самое безопасное было ездить на ишаках. Они не только не боятся аврингов, но и как-то чувствуют их прочность и никогда не шли на шаткие мостки. А ишачье упрямство (здесь полностью оправданное) всем хорошо известно. Поэтому для безопасности во главе каравана всегда шел старый ишак (ослик), за ним проводник и уже потом все остальные.

Это правило уже хорошо было известно нашему шестилетнему герою, который вместе с мальчишками участвовал в «экспедициях» на ишачках за дровами и за дикими фруктами в тугаи вблизи заставы, по дороге, на которой было множество аврингов.

Опасных троп он не боялся.… Но мама волновалась основательно, хотя и тщательно старалась это скрыть. Сын видел это или, вернее сказать, чувствовал и всячески старался успокоить маму. Перед каждым висячим мостком он приговаривал: «Мамочка не бойся, ничего плохого не будет. Видишь, ишачок уже прошел».

Путь от заставы до Хорога занял пять дней. Пять дней среди февральских заснеженных гор. Ночевали в пересекаемых дорогой горных кишлаках, населенных таджиками. Их радушие и вкусные угощения скрашивали трудности зимнего перехода. И теснота, и убогость их жилищ не замечались неприхотливыми путниками, которые в дороге за день так изматывались и так промерзали, что утлые домики приютивших их хозяев казались им барскими хоромами.

Наконец, горы расступились, и перед глазами изумленного мальчика на месте слияния двух крупных рек Шахдара и Гент предстал «огромный» одноэтажный город из глинобитных домов, разбросанных по обе стороны ущелья, переходящего в долину.

Был конец февраля 1941 года. Уже ощущалось дыхание весны, но зеленели только причудливо искривленные ветрами горные сосны — арчи, покрытые шапками снега.

Горный поселок, каким был Хорог в то время, казался шестилетнему мальчишке огромным. Ведь сразу сосчитать все видимые дома ему не удалось.

Это был его первый город. Здесь, в доме дальних родственников отца, их уже ждали. Теплая встреча, горячая банька с мороза и вкусный ужин сразу же позволили забыть о трудностях зимнего перехода в высоких горах. А на утро снова в путь.

Но дорога от Хорога до Оша хотя и была высокогорной, с крутыми поворотами и местами очень узкой, однако здесь уже ходили караваны автомобилей. Но лошади, ишаки, овцы, бараны, яки часто преграждали путь машинам.

В крытой полуторке, в теплой кабине, наши путешественники быстро спускались вниз, в широкую Вахшскую долину, к большому, по тем временам, городу Ош. От Оша уже была проложена ветка железной дороги к столице Таджикистана городу (Душанбе).

На тракте Хорог-Ош не обошлось без приключений. На скользкой дороге, не смотря на цепи на колесах, газик несколько раз зависал над обрывами. Приходилось пассажирам выходить, водителю отрабатывать назад и вновь выруливать на дорогу, прижимаясь к стене над пропастью. У пассажиров и водителя сердце замирало, и дух захватывало, но самому маленькому из них, еще не знавшему опасности, было очень интересно и весело.

На многие километры вокруг были видны покрытые глубоким снегом горы. Автомобильное движение в этих местах разрешалось только в светлое время суток.

На узких участках дороги автомашины не могли разъехаться, и приходилось обоим добираться до специальных расширительных площадок. Преимущество было у водителя, двигающегося вверх. В такие минуты наш малыш особенно торжествовал. Ведь на заставе автомобилей еще не было, а тут сразу два или больше, да еще сложно маневрируют. Красота!

Ночевали в сторожках, специально расставленных через каждые десять километров дороги. В день проходили не больше 50–60 км. Все путешествие по Памирскому зимнему тракту заняло 6 суток. Повезло, что снежный буран в начале пути длился не долго, а стратегическая трасса хорошо расчищалась солдатами Туркестанского горного округа.

В Оше уже бушевала весна. Все фруктовые деревья и прежде всех урюк — цвели. Было тепло днем так, что пришлось одеться по-весеннему. Сладкий аромат цветущих деревьев пьянил и кружил головы. Но долго бродить в этом цветущем раю, не было времени. Вечером сели на поезд на Сталинабад. Билеты уже были предварительно взяты по просьбе отца местными пограничниками. Связь у них была хорошо налажена.

Посадка на поезд в 22–30. Тесные пассажирские вагоны общего назначения — плацкартные места. В вагоне тускло горят лампочки. Очень душно. Тесно от множества людей, говорящих на русском, таджикском и узбекском языках.

Сутолока посадки, шум громких голосов прощающихся и обилие впечатлений переезда от Хорога до Оша утомили героя нашего романа.

Едва он прилег на отведенную ему плацкартную полку, как мгновенно уснул сном праведника.

А мама, оберегающая сон ребенка, еще долго беседовала с соседями по купе, чередуя, русский, узбекский и фарси. Она всегда любила общение с коренными жителями Средней Азии, знала их нравы и обычаи. Поэтому с ней охотно беседовали, особенно местные женщины, которые совсем недавно избавились от паранджи, в чем была и мамина заслуга.

В Сталинабад прибыл поезд без опоздания в 11–30 утра.

Это дало возможность прогуляться по городу, где бушевала весна. Солнечный теплый день. В центральном сквере поют во всю птицы. Цветет урюк, алыча, кизил и расцветают маки.

Широкий проспект в центре столицы Таджикистана с центральной аллеей для пешеходов и цветочными клумбами по бокам, большие «высотные» трехэтажные здания из кирпича, произвели на мальчика неизгладимое впечатление. Но главное открытие — легковые автомобили, которые гордо проезжали по центральным улицам этого солнечного города, окруженного снежными горами. Красота, вот только очень много людей вокруг.

Поезд на Ташкент уходил в 21–00 вечера, и это позволило нашим путешественникам побродить по Сталинабаду. Оказалось, что рядом с поразившим воображение мальчика центром находится старый город, где узкие улочки и глинобитные одноэтажные дома без окон, выходящих на улицы, были уже хорошо знакомы мальчику по поселку Бекташ.

Поезд на Ташкент был скорым и разместились сын с матерью в купейном вагоне со всеми удобствами, каждый на своей полке, и мальчику казалось, что он совсем большой. Его невозможно было оторвать от окна, хотя стемнело, и за окном почти ничего не было видно.

Утром показались пограничные столбы с Афганистаном. На станции Термез в вагоны и на вагонные площадки поднялись пограничники. Мальчик встретил их как родных, что суровых воинов сперва озадачило, но затем, после разъяснений матери, рассмешило и позабавило. Они «приняли» мальчонку в свой отряд, и в качестве особого отличия старшина надел на него свою пограничную фуражку, что привело его в полный восторг. Он теперь не сомневался, что здесь свои родные пограничники, без которых он и не мыслил возможности безопасного и уверенного существования. Чем ближе подъезжали к Ташкенту, столице Узбекистана и всей Средней Азии, тем больше становились проезжаемые города и тем больший интерес они вызывали у мальчика. Он буквально впивался глазами в каждый минарет, в каждую крепость, каждый большой дом. С интересом рассматривал их из вагонного окна, и требовал от мамы и соседей по купе и даже проводников вагона разъяснений. Такое любопытство не могло остаться не замеченным матерью и вызывало в ней одновременно радостные и тревожные чувства. Ведь совсем недавно, прошлой осенью, она проводила из дома своего самого младшего из троих своих старших сыновей Геночку, который вслед за своими старшими братьями Семеном и Леонидом уехал учиться в Ленинград, в военно-химическую академию. Семен закончил бронетанковую академию, Леонид служил на границе с Польшей, в Либаве. Трое старших сынов пошли по отцовской дороге — служить советской родине. И чуткое материнское сердце обеспокоилось, что и этот столь любимый и столь поздний ребенок долго дома не засидится.

Рано утром следующего дня поезд приближался к Ташкенту. Лил сильный дождь, но было тепло по сравнению с зимней погодой конца февраля на Памире. На вокзале, вооружившись зонтиками и плащами, наших путешественников встречали родственники отца, его братья и сестры и их дети, т. е. родные дяди и тети и многочисленные двоюродные братья и сестры нашего героя, как это принято в азиатских семьях.

Их дома находились недалеко от вокзала, и все они знали о существовании и с интересом ждали своего горного братца и его маму, так навсегда и остававшуюся для них очень уважаемой, но далекой и странной тетей из Европы. Они были одеты в яркие восточные наряды и были очень похожи на таджиков, но говорили на каком-то непонятном гортанном языке?

Встречающие бросились обнимать приехавших «из-под небес». Все что-то бурно говорили. Но когда встречающие поняли, что их родной язык не понимают ни мать, ни сын, слегка смутившись, перешли на очень правильный, сохранившийся в Средней Азии еще со времен ее завоеваний Скобелевым, чистейший русский язык, хотя и узбекский, и фарси они все знали прекрасно.

Домой к старшей тете Тамаре отправились пешком, распределив весь багаж среди многочисленных родственников. Там, умывшись с дороги и отдохнув, сели за длинный стол, который украшали ляганы с волнующе пахнувшим бухарским сладким пловом.

Большой одноэтажный с мансардой дом «Главтети» (как с уважением и любовью ее называли и взрослые, и дети), старшей дочери многодетной семьи деда Лазаря Когана (Кагана), стоял на берегу большого полноводного арыка Салар, среди цветущего фруктового сада. Рядом, через забор располагался городской живописный парк с искусственным озером, парк имени Тельмана, знаменитого немецкого коммуниста — интернационалиста.

Это место, как и сама высокая и по-восточному строго-красивая Глав тётя, мальчику очень понравились. Оно чем-то напоминало ему родной дом на заставе, а строгая красота Главтети была сродни красоте матери, хотя совершенно другого типа. И хотя он еще этого не понимал, но Глав тётю сразу же признал как свою родную, что осталось на всю жизнь.

Все семейство за столом шумно разговаривало на русском, но иногда хозяева, позабывшись, особенно дети, переходили на свой гортанный язык.

Это был древний еврейский язык — иврит, свято хранимый тысячелетиями изгнанниками из Израиля, рассеянными их Господом среди молодых и древних народов Азии.

Разговаривать публично на этом древнем языке в советской Средней Азии запрещалось, а в царские времена его вообще считали одним из среднеазиатских наречий. В царской России людей, говоривших на этом языке, считали сартами, азиатами, и в отличие от европейских евреев в правах не ограничивали, в том числе и в праве оседлости и военной службы. Но все это наш герой узнал только 60 лет спустя, когда начал интересоваться своими корнями.

А сейчас, сидя здесь, в доме Главтети, за праздничным столом, он сделал еще одно важное открытие, что его маленькие двоюродные братья и сестры чем-то отличаются и от него, и от его друзей из шумной многонациональной ватаги на заставе в горах.

Плов оказался очень вкусным. На заставе такой сладкий плов не готовили ни узбеки, ни таджики. Вообще здесь на столе отсутствовали мясо и жиры, а красовались ляганы и кайсы со свежей зеленью, сухими и свежими фруктами. Но что было самым удивительным, на столе стояло сухое красное вино, которое разрешали пить даже детям, как сок. Вероятно, это была еще одна древняя восточная мудрость, которая исключала пьянство в восточных семьях.

День пролетел незаметно, а вечерний поезд на Москву отправлялся в 23–00. В 22–00 вся шумная компания родственников поднялась из-за стола. Младшие дети уже давно спали, т. к. в короткие февральские дни солнце рано садится. Но взрослая половина родни легко подняла весьма скромный багаж наших путешественников и отправилась на вокзал в «пешем строю». Уже выспавшийся наш мальчик бодро шагал со всеми. Не смотря на свои шесть лет, он уже был неутомимым и опытным ходоком, как и все жители гор.

Прощания должны быть не долгими, как при очень кратковременной разлуке. Этой мудрости следуют многие народы и люди, которым приходится часто разъезжать по свету. Поэтому прощание было теплым и очень коротким. Посадив гостей в купейный вагон, наскоро попрощавшись, родственники ушли, не дожидаясь отхода поезда, который был битком набит пассажирами всех возрастов и национальностей. В Москву из них ехали далеко не все. Для этого нужно было иметь особый пропуск. Но до Москвы 3500 км. Множество городов пересекал Турксиб на этом пути.

Устроившись в уютном вагоне, в теплом и просторном купе, сын и мать быстро уснули после бурных эмоций, пережитых при встрече с родственниками. Мерно застучали по рельсам колеса. Впереди трое суток езды до столицы их великой родины СССР — златоглавой Москвы.

От окна мальчика было трудно оторвать. Пейзажи за окном менялись быстро. Уже зеленевшие хлопковые поля и цветущие сады долин Узбекистана сменяли сухие степи казахской полупустыни Арала, где на станциях предлагали всевозможную вяленную и сушеную рыбу, в том числе и балыки знаменитой белой (осетров, севрюг и даже огромных белуг) рыбы и черную икру. Мама накупила всего впрок, учитывая и прекрасный аппетит сына, и желание угостить редкими для них восточными яствами ждущих ее родных в Польше и родных отца в Москве. Здесь наш герой впервые увидел море, вернее Аральское озеро, которое тогда было полноводным и ему показалось огромным. Вода подходила почти прямо к железнодорожным путям. Такой голубовато-зеленной массы воды до горизонта он еще никогда не видел. Местный язык он хорошо понимал, хотя и говорили местные «киргизы» (казахи) с каким-то странным акцентом. И когда он у них спросил, указывая на водную гладь: «Бу нема? (это что?)», впервые услышал тюркское слово ДЕНГИЗ — МОРЕ. Он хорошо запомнил это новое слово, не подозревая, что всего через 17 лет свяжет с ним всю свою жизнь.

Долго еще после отхода поезда со станции из вагонного окна было видно море, от которого мальчик не мог оторвать взгляд. Своей широтой и красотой оно было под стать его родным горам.

А поезд летит и летит, стучат по рельсам колеса, слегка раскачиваются вагоны. И вечером, когда за окном вагона темно, приятно слушать мамино чтение о Синдбаде — мореходе или «Гулливер в стране лилипутов». Да и сам он уже мог читать, хотя и очень медленно. Поэтому ленился и предпочитал слушать, что рассказывают или читают другие.

Еще одним ярким событием, которое мальчик запомнил на всю жизнь, были рассказы матери, навеянные дорогой, о том, как они с отцом в теплушках воинского эшелона ехали из Украины на Туркестанский фронт, воевать с басмачами и устанавливать в Средней Азии власть советов. Как их обстреливали белогвардейские и басмаческие банды, как приходилось браться за винтовку, а то и за пулемет. Как теряли друзей и встречали новых. «Не в барском купе, как сейчас, а в теплушках военного поезда, ехали мы в Среднюю Азию — родину отца, только что поженившись. Это было нашим свадебным путешествием», — рассказывала мама. Шел 1918 год, маме 16 лет. А сейчас, 23 года спустя, мама сама ехала «как барыня, а сын как барчук», в отдельном купе. Трудно было понять, радуется она или сожалеет об этом.

В районе Куйбышева железная дорога пересекала Волгу. Здесь еще стоял лед. С высоты железнодорожного моста было видно множество разбросанных по белоснежному льду черных точек, рыбаков, занятых подводным ловом рыбы. Эта картина огромного моста и замерзшей широченной реки вызвала восторг и недоумение мальчика. Как может замерзнуть такая широченная река? Ведь на Памире даже в суровый мороз и малые речки не замерзают! Куда же девается поток воды в замерзшей реке? Как можно удить рыбу во льду? Ведь она должна там замерзнуть, и как ее вытащить удочкой изо льда? Пришлось маме, красному профессору физики и теоретической электротехники, а ныне из-за жизни на заставе, учителю математики и физики в сельской школе, разъяснить сыну, что большая и глубокая река течет медленно и поэтому замерзает, но не промерзает до дна. Толщина льда не более двух метров. Что подо льдом река продолжает течь, и в ней живет живая рыба, т. к. температура воды в реке подо льдом больше точки ее замерзания. А рыбаки пробуривают лунку во льду и ловят рыбу на удочку, как в обычной не замерзшей реке. Все оказалось очень просто.

«Вот какая у меня умная мама», подумал сын. И в этом он убеждался еще множество раз в течение долгих лет жизни, пока мама была жива.

Москва 1

«Москва, столица нашей родины, Союза Советских Социалистических Республик», торжественно объявил диктор по вагонному радио. Из окна вагона виднелось множество пересекающихся и параллельных рельсов. На некоторых из них стояли и двигались пассажирские и товарные поезда. Чувствовалось во всем и в торжественном тоне диктора, и в звучащих по вагонной сети песням: «Москва моя! Страна моя! Ты самая любимая!», и во взволнованных лицах пассажиров, что поезд уже едет по Москве. Очень плавно минута в минуту по расписанию поезд после трех суток пути останавливается на Казанском вокзале Москвы. Рядом, на параллельных путях стоят и отправляются пассажирские поезда других направлений. Множество суетящихся людей. Идет снег, холодно — 21C°.

Вещи уже собраны. Одежда теплая наготове. Нетерпению мальчика нет предела. Но мама что-то ждет. Постепенно вагон пустеет. В этот момент в купе входят два статных офицера и заключают маму и сына в крепкие мужские объятия, вручая маме красные розы. Невиданная вещь зимой на Памире. Живые розы!!!

Так встретили наших путешественников в Москве, двоюродный брат отца Лазарь и мамин старший сын, и брат мальчика Семен. Конечно, это был сюрприз.

Старший на 16 лет брат, уже боевой офицер танкист, высокий и по-спортивному стройный, легко поднял своего младшенького к потолку вагона, приговаривая:

«Как ты вырос, Кебан, такой сильный и смелый, что добрался до Москвы». Это для мальчика было высшей похвалой. И он сиял от восторга от слов старшего брата и встречи с таким могучим и красивым офицером, каким был его новый дядя.

Дядя Лазарь, двоюродный брат отца, действительно был могуч телом и очень красив собой в свои 50 лет. С мамой они были хорошо знакомы еще с гражданской войны, когда Лазарь служил в Средней Азии. Он уже давно жил и служил в Москве, в наркомате обороны и с Еленой (Елей) не виделся много лет. Его дом в Москве служил пристанищем всех родных и сослуживцев, разбросанных по огромной стране, когда они заезжали в Москву. Так было и сейчас.

Выбравшись из вокзальной толпы на привокзальную площадь, все четверо сели в черную легковую машину, поджидавшую дядю, и поехали по широченным улицам и Садовому кольцу к дяде домой, на Поклонную гору. Там стоял трехэтажный деревянный бревенчатый дом, где у дяди была своя трехкомнатная отдельная квартира. Неслыханная роскошь по тем временам.

Кебан, так звали мальчика братья, был оглушен шумными улицами Москвы, полными автомобилей и толпами людей, стоящими у переходов и движущимися по тротуарам вдоль улиц, не смотря на мороз. Такая суета сует его пугала и отталкивала. В легковой «эмочке» он ехал впервые вообще, и по Москве, в частности, и это ему нравилось. Но когда они поднялись в квартиру дяди, он почувствовал облегчение и защищенность, которой так не хватало в бурном потоке московских улиц, несмотря на присутствие мамы, старшего брата и атлетического генерала-дяди. Толпа ему была враждебна. И он воспринимал ее как единое многоголовое, многоликое, много хвостатое чудовище.

Дядя жил один, без семьи, и мама, быстро умывшись и переодевшись с дороги, приготовила наспех завтрак для всех мужчин, с нетерпением ждавших его появления на столе, за которым они дружно расселись. В центре стола букет из роз и красивая бутылка красного вина со странной непонятной надписью. Дядя налил взрослым в высокие фужеры это пенящееся вино, а мальчику в такой же фужер налил красный гранатный сок, и, встав, провозгласил тост: «За столь долгожданную встречу!».

Завтрак длился не долго. Чувствовалось, что офицеры торопятся. И действительно, вскоре они встали из стола и, извинившись, попрощались до вечера. Мама была огорчена столь краткой встречей со старшим сыном и дядей. Но жена военнослужащего привыкла к таким кратким встречам и быстрым расставаниям. Это удел военнослужащих и их семей. Темп бурной московской жизни сразу же дал себя знать. Несмотря на мороз, мама решила посмотреть центр Москвы и показать его сыну. Ведь о Кремле и Красной площади он был хорошо наслышан.

Тепло, одевшись, они вышли на улицу и спустились к ближайшей трамвайной остановке.

«Красная Аннушка» (трамвай А) не заставила себя долго ждать. Они оба быстро поднялись в теплый и переполненный вагон, и трамвай с шумом и грохотом поехал к Киевскому вокзалу. Мальчик на все это смотрел с интересом и опаской. Трамваев он никогда не видел, но о них читал. Грохот вагонов, толпа пассажиров, теснота были ужасной пыткой для свободного горного жителя. И он не видел высоких домов и широких улиц, зажатый в толпе взрослых пассажиров. Наконец, эта мука закончилась. Когда они вышли из вагона трамвая на привокзальной площади, он попросил маму наклониться и прошептал ей на ухо: «Смотри, мама, только меня не потеряй. Здесь никто и никогда меня не найдет». Мама удивилась и поняла состояние сына. Она крепко взяла его за руку, и они пошли ко входу в метро, крупнейшую его станции «Киевская». Опять толпа застилала красоту станции метро. Только на бегущей лестнице эскалатора мальчик заулыбался, взглянув на длинную вереницу лестничных ступеней, уходящих глубоко вниз. В вагоне метро опять толпа. И только на станции «Площадь революции», выйдя из душного вагона в зал, мальчик с облегчением вздохнул и обратил восхищенный взгляд на бронзовые скульптуры героев — революционеров, которыми был украшен этот зал из гранита и красного мрамора.

Выйдя на площадь Революции, остановились у стен музея революции и любовались огромным зданием гостиницы «Москва». Затем пошли на Красную площадь к мавзолею В. И. Ленина, по площади к памятнику Минину и Пожарскому, к Казанскому собору.

Издали любовались рубиновыми звездами Спасской и других башнях Кремля, золотыми куполами колокольни Ивана Великого и других внутренних кремлевских храмов. Конечно, попасть в Кремль и не мечтали. Там великий вождь и учитель всех народов Иосиф Виссарионович Сталин. Совсем рядом этот великий человек — друг и защитник детей.

Даже шестилетний мальчишка уже хорошо это знал. На заставе висели портреты и плакаты с фото Сталина, а его имя повторялось в лозунгах и призывах везде и всюду. Гремели песни: «Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет, с песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет!». Конечно и мать, и сын были крайне взволнованы грандиозностью увиденного, своей причастностью и близостью к великому Сталину, Кремлю, мавзолею В. И. Ленина — учителя и соратника Сталина. На площади было холодно и, к счастью, мало людей. Можно было совсем близко подойти к мавзолею и Спасским воротам, в которые въезжали и выезжали легковые автомобили.

В феврале в Москве темнеет рано. Бегом припустились в метро, в эту ужасную толпу, которая к вечеру стала еще больше и агрессивнее. Скорее, скорее домой, прочь от этой давки и духоты. Мальчик, привыкший к бескрайним просторам далекой заставы, не мог понять, как Сталин может жить в этой тесноте и жуткой толпе людей. И как вообще могут люди здесь жить? На эти вопросы его мудрая мама ответила, что москвичи все очень сильные, жесткие люди, привыкшие к такой бурной (жуткой) жизни.

К дому дяди Лазаря добрались в сумерках. На входе в дом их остановил часовой, но мама показала ему документы, он отдал ей честь и пропустил к лестнице на третий этаж, где находилась квартира дяди. Наконец, они вдвоем в теплой квартире вдали от шума бушующего городского потока.

Чай, горячий и терпкий из памирских трав быстро восстановил их силы. Наш герой по просьбе мамы прилег отдохнуть и крепко уснул после такого обилия впечатлений, которых в его обычной жизни хватило бы на годы.

Проснулся он от прекрасной мелодии и высокого голоса мамы, поющей незнакомую песню на каком-то странном языке, очень похожем на русский, но более певучем и мягком со многими неизвестными ему словами. Мама любила и умела петь. Ее высокий, очень сильный и приятный голос знали и ценили все ее родные и сослуживцы. Всегда в компании ее просили спеть, и долго просить не приходилось. Как узнал Кебан гораздо позже, маму очень серьезно приглашали учиться в консерваторию, но папа был против, и она стала не певицей, а красным профессором физики.

В большой комнате своей холостяцкой квартиры дядя собрал старых сослуживцев по Средней — Азии по случаю приезда Елены Стрелец, которую хорошо помнили и уважали.

И вот она пела, как много лет назад, в компании старых друзей — однополчан любимую ими украинскую песню «Распрягайтэ хлопци коней». Вся веселая компания дружно подпевала. На заставе мама эту песню не пела, или он ее не слышал, а здесь она звучала как-то особенно торжественно. Выходить из спальни не хотелось. Он знал, что взрослые начнут его обнимать и подымать к потолку. Но ему было приятно тихо лежать в постели дяди и слушать мамино пение. Пусть взрослые думают, что он спит. А он… и снова заснул улыбаясь.

Рано утром его разбудил мамин строгий голос. «Пора вставать, сын». Мама, когда хотела подчеркнуть значимость своих слов, называла его как взрослого — сын. А, вообще, она обращалась к нему по — разному, в зависимости от значимости и темы разговора, от ласкательно уменьшительного сынок, до почтительно — комичного: «Ваше величество, высочество, превосходительство, благородие» и т. п. странные обращения.

Обращение «сын» значило, что нежиться не придется. Мама была уже красиво и торжественно одета в костюм с галстуком и с красной косынкой на голове, памятке гражданской войны. «Мы едем в Кремль на встречу участников революции и гражданской войны. Возможно, там будет товарищ Сталин», торжественно сказала мама. «Быстро вставай и одевайся». Тут уж не до сна. Увидеть товарища Сталина! Что может быть важнее и интереснее!?

Дядина «эмка» уже ждала внизу. Поехали в Кремль к Алтуфьевской башне. Сегодня 23 февраля, день Красной армии. Большой праздник. По этому поводу и была организована правительством встреча ветеранов революции и гражданской войны, на которую сейчас и ехали. У северного (?) въезда в Кремль выстроилась вереница легковых автомобилей, приглашенных на встречу. У ворот пассажиры выходили из автомобилей и шли в проходную, где их тщательно досматривали и проверяли документы. Затем по широкому кремлевскому двору, где снег был убран, по черной брусчатке шли к Кремлевскому большому залу. Среди взрослых гостей были и дети. Их пригласили в отдельное помещение. Наш герой, не ожидавший разлуки с мамой, сперва расстроился. Но вокруг были только дети и сопровождавшие их высокие офицеры, мужчины и женщины, в синих красивых формах, со звездами на шапках. Это мгновенно успокоило мальчика. К военной форме он привык с раннего детства. От нее веяло уверенностью в защите и безопасности.

Ребят повели на экскурсию по кремлевскому двору, рассказали об истории постройки кремлевской стены, дворцовых зданий и церквей. Показали главное здание Кремля, над которым развивался красный флаг со звездой, серпом и молотом, символами единства военных, рабочих и крестьян. В нем, совсем рядом, кабинет товарища Сталина.

Затем детей привели к огромным размерам Царь пушке и Царь колоколу, и рассказали историю их создания и жизни. После осмотра кремлевского двора, все вошли в грандиозный зал, где разделись и слушали концерт лучших артистов Москвы. В основном исполнялись народные песни и танцы. Наконец, поднялись на верхний этаж, где детей ждали вкуснейшие угощения, уже выставленные на столах. Здесь было все, что только могло нашему памирцу присниться. Многих из выставленных яств он никогда до этого момента не видел. Всего было вдоволь и можно было есть без ограничений. Хотелось дивными конфетами набить карманы брюк, но было стыдно. Никто из присутствующих здесь детей этого не делал. Ведь большинство из них на таких приемах бывали и раньше, и хорошо знали, что после угощения, перед прощаньем, выдадут подарки с множеством вкусных вещей. Так оно и было.

Время пролетело мгновенно, как в сказке наяву. Одевшихся детей вывели на свежий морозный воздух кремлевского двора, где их уже ждали родители. Сказка заканчивалась, но самого главного чуда не произошло. Товарища Сталина он так и не увидел, хотя был совсем близко. Сталин встречался с взрослыми, его соратниками по революции и гражданской войне. Мама его видела, и не в первый раз.

Когда возвратились к дяде на квартиру, уже темнело. Там их ждал Семен. Сегодня последний вечер в Москве. В 23–00 поезд с Белорусского вокзала уходил на Минск, и в его составе специальные вагоны следовали в бывшие польские, а ныне западно-белорусские земли городов Белосток и Гродно, конечные пункты назначения наших путешественников.

До отхода поезда оставалось еще много времени. Взрослые чинно уселись вокруг стола с мамиными розами и чашками крепкого чая на памирских травах, и о чем-то очень серьезно разговаривали. Часто в их разговоре звучали тревожные слова: «фашизм, немцы, Германия, война». После сказочной встречи в Кремле, мальчик и думать не мог о какой-то войне, о которой сейчас говорили его самые близкие люди. Но ему хорошо запомнились слова дяди: «К сожалению, война будет и очень скоро». Он вскочил с глубокого дядиного кресла, подбежал к дяде, схватил его за руку и спросил: «Когда?»

Дядя, не ожидавший такой бурной реакции ребенка, который, казалось, совсем не слушал разговор взрослых, пристально посмотрел племяннику в глаза и серьезно ответил: «НЕ завтра». Спокойный и уверенный голос дяди, большого командира Красной армии, успокоил мальчика, и он вновь погрузился в свои детские мысли о празднике в Кремле.

Когда они начали собирать вещи, мама попросила сына особо осторожно упаковать кремлевский подарок и сберечь его для детей своих братьев и сестер в Гродно, где она знала, живется не сытно. Мальчик вспомнил об ожидающих его приезда двоюродных братьях и сестрах и мысленно сравнил их со встреченными в Ташкенте. Но он очень ошибался. В Гродно его ждали совсем другие встречи.

До Белорусского вокзала дядин автомобиль доставил всех четверых очень быстро. Быстрой была и посадка в теплый и очень удобный вагон, где в отдельном купе они и расположились. Брат и дядя внесли слегка располневший от подарков и покупок багаж. Обнялись и расцеловались. Им казалось, что прощаются они совсем ненадолго, ведь обратная дорога проходила опять через Москву. И никто не предполагал, что с сыном, братом и дядей, такими родными молодыми и красивыми, они прощаются навсегда.

Поезд тронулся с перрона очень плавно. Брат и дядя, высокие и статные офицеры, шли рядом с окном, к которому прижались мать и сын, но потом стали отставать, прощально махая руками, и исчезли из вида.

Поезд набирал скорость, двигаясь параллельно улицам Москвы, очень хорошо освещенным. Затем освещение становилось слабее, по мере того как поезд удалялся от центра столицы. И быстро огни за окном сменила густая ночная февральская тьма, разрываемая иногда тусклыми огнями малых станций, сквозь которые экспресс проносился, даже не сбавляя скорость.

После такого насыщенного бурными событиями и глубокими переживаниями дня и проводов вечером, наши путешественники, выпив принесенный проводником чай с лимоном, немедленно отправились спать на свои полки мягкого купе генеральского вагона, билеты в который приготовил дядя Лазарь. Мальчик и не подозревал, сколько смертельной опасности, тяжких трудов и лишений лихих лет революции и гражданской войны, (а дядя и отец еще и китайской, и финской войн), испытали его старшие родные, чтобы он мог так интересно и комфортно путешествовать.

В Минск поезд прибыл строго по расписанию в 11–00 утра. Здесь их вагон от состава отцепили и подсоединили к другому составу, Минск-Варшава-Берлин. Публика в вагоне изменилась, теперь здесь почти не осталось гражданских лиц, которых и в Москве было не много. Перед отправкой из Минска в вагон вошел молодой офицер пограничник, отдал честь и попросил предъявить документы. Внимательно изучив их, сверив лица, поблагодарил и уже хотел выйти из купе, но был остановлен неожиданным вопросом мальчика: «Товарищ командир, вы здесь тоже нарушителей границы ищите?». Удивившись такому уставному обращению шестилетнего ребенка, и, вероятно, догадавшись по документам, с кем имеет дело, строго ответил: «Так точно, пограничный досмотр, товарищ!». Мальчик вспыхнул от радости и вытянулся по струнке, как не раз делал на заставе при «официальных» обстоятельствах. Офицер взглянул на радостно и широко улыбающуюся мать и тепло сказал: «Хорошую вы нам смену готовите, Елена Моисеевна, спасибо вам». Имя и отчество мамы он запомнил мгновенно, профессионально. Но если бы он знал, какой глубокой болью в мамином сердце отразились эти хорошие слова. «Хватит вам моих троих старших!», — подумала мама, а для этого младшенького она мечтала о другой судьбе — физика, ученого энергетика, но не военного, несмотря на то что военных любила и уважала, да и сама от них была неотделима.

Поезд тронулся, впереди новые старые — польские земли, как в Российской империи, королевство Польское. Как и раньше в России, теперь в СССР, для въезда в новые теперь западно-белорусские земли требовался специальный пропуск, как за границу. Ехать предстояло сутки. Мама в Москве набегалась и наволновалась так, что у нее разболелся троичный нерв. Боли ужасные. Мама закуталась в азиатский шерстяной платок, легла на диван и отключилась, предоставив сыну полную свободу.

В вагоне шторами был приглушен свет. Мальчик пытался себя занять. Долго смотрел в окно, любуясь высокими, стройными, покрытыми снегом соснами и елями, которые пролетали за окном вагона. Но однообразный суровый зимний лесной пейзаж не мог долго удерживать бурную энергию здорового мальчишки, привыкшего к простору и движению. Книга о Синдбаде-мореходе так же ненадолго задержала его внимание. Он посмотрел с сочувствием на лежащую и пытающуюся уснуть маму, затем очень тихо открыл дверь купе и вышел в коридор вагона, пол которого устилала ковровая дорожка со знакомым азиатским орнаментом.

Двери некоторых купе были приоткрыты и или открыты. Мальчик с не скрываемым интересом заглядывал в них. В купе сидели солидные мужчины и очень изредка женщины. Большинство в военной форме. Детей не было. Прогуливаясь по вагонному коридору, он столкнулся с пожилым и очень полным мужчиной в штатском. Заметив любопытного, но скучающего в одиночестве мальчика, «толстый дядя» дружелюбно улыбнулся и спросил: «Скучаешь, дружище?». Так запросто к нашему герою никто из незнакомых людей не обращался. И он насторожился. Ведь на заставе его учили не разговаривать с незнакомыми людьми, а сразу же сообщать о них пограничникам или взрослым. Но к кому обращаться сейчас? Мама больна, знакомых нет. Он быстро пробежался по коридору, заглядывая в открытые купе. В одном из них увидел высокого военного в пограничной хорошо ему знакомой форме. Решение было мгновенным. Мальчик вошел в купе, подошел к пограничнику, вытянулся по стойке смирно и выпалил: «Товарищ командир, там, в коридоре чужой и мне незнакомый человек». В первое мгновение офицер хотел рассмеяться, но вероятно сообразил о серьезных мыслях мальчика и встал. «Спасибо боец, пойдем, посмотрим», сказал он, и вместе они вышли из купе в коридор, где у окна стоял толстый дядя в штатском. Завидев приближающуюся пару, дядя пошел к ней навстречу и спросил: «Что же ваш сын скучает?». К удивлению мальчика, пограничник не стал спрашивать у толстяка документы, но сказал: «Он не скучает, а занят важным делом. Проявляет бдительность».

Взрослые рассмеялись, а наш герой не понял над чем они смеются, но почувствовал уверенность, что толстый дядя не нарушитель. Пограничник пригласил его и дядю в свое купе, где был еще один пассажир, угостил мальчика морсом и разговорил его, «выпытав» все военные тайны, которые хотел услышать. Когда же «боец» рассказал о Москве, кремлевском званом приеме, о заставе на Памире, отце и маме, старших братьях, дяде и Ташкентских родичах, то толстый дядя спросил: «Маму зовут Елена (ЭЛЬКА) Стрелец?» Мальчуган удивленно кивнул головой, что означало: «Да!».

Толстый дядя преобразился. «Веди меня к ней скорее», быстро и взволновано попросил он. «Сейчас мама очень болеет и к ней нельзя», — ответил мальчик. «Мне можно и даже очень можно», — парировал напористый толстяк. Мальчик взглянул за поддержкой на пограничника, но тот с любопытством следил за их беседой и не поддержал мальчугана. Но мальчик не сдавался. Он хорошо уже знал, что во время приступа троичного нерва маму беспокоить нельзя. «Нет, позже», — твердо ответил он.

Словесная дуэль прекратилась, мальчик победил. Но тут вмешался пограничник.

«Вот что, герой» — сказал он, — «Этот неизвестный — знаменитый нейрохирург Соломон Яковлевич Гордон, земляк твоей мамы и очень хорошо ее знает. Наверное, он сможет ей помочь прямо сейчас. Веди его к ней!». Аргументы в устах командира пограничника были вескими, и дальше сопротивляться было глупо. Все втроем пошли к маме. Она дремала на своем диване, крепко укутав голову в шерстяной платок. Ее тело расслабилось, и было видно, что острая боль отступила. Доктор, как его теперь мысленно назвал мальчик, приложил палец к губам и жестом поманил всех вернуться в коридор вагона. Мальчик вышел последним, осторожно закрыв дверь купе. «Приступ проходит, боль спала, сейчас нужен покой и сон. Вы правы, коллега», — обратился он к мальчику.

Вернулись все в купе пограничника, чтобы не беспокоить маму. Доктор рассказал, что они с мамой «с одного гнезда», из Гродно. Обоих первая мировая война заставила эмигрировать вглубь России, на Украину. Затем революция и гражданская война разбросали их в разные края огромной России — СССР, в том числе и в Ташкент, где он познакомился с родителями «коллеги», и конечно сдружился с ними, особенно с мамой, которой, как и ему самому, было нелегко привыкать к Средней Азии. Тогда он был начинающим полевым хирургом, а не знаменитым ученым с мировым именем.

Несколько лет они жили рядом в одном доме в Ташкенте. Много помогли ему в те трудные голодные годы отец и мать мальчика. Знал он и ташкентскую родню отца…

За морсом, чаем и рассказами время пролетело быстро. Дверь в купе была открыта, и увлеченные рассказом доктора мужчины не заметили, что в дверях стоит стройная, красивая молодая женщина, которая внимательно прислушивается к их разговору.

Когда же они ее заметили, то быстро поднялись в приветствии. Наступила пауза, которую нарушил возглас мамы: «СОЛ!», и ответ доктора: «ЭЛЬКА!», и они крепко по-родственному обнялись и расцеловались.

«Вот так нарушитель», подумал мальчик.

Доктор Сол, теперь так называл его мальчик, мама и сын прошли в свое купе, где мама не смогла удержать слезы радости. Она долго разговаривала с Солом на странном непонятном мальчику картавом языке. Он внимательно прислушивался, стараясь уловить знакомые ему слова из трех известных ему языков, но безуспешно. Это был родной язык маминого детства — идиш, адаптированный европейскими евреями немецкий язык. В доме мальчика на нем не говорили, так как его не знал отец. Не говорили и на иврите, т. к. его не знала мать. Вот и получилось, что своих родных языков мальчик и не знал.

Казалось, что мама и доктор Сол никогда не наговорятся. Они вспоминали детство в Гродно в далекие предвоенные годы, еврейскую гимназию, ее учителей, праздники: польские, православные, еврейские, приезд Царя в Гродно в начале. Первой мировой войны, польских друзей детства, эвакуацию, революцию, разоружение городовых, гражданскую войну в Средней Азии, голодную жизнь в Ташкенте в начале 20-x годов.

Нашему новоиспеченному «коллеге» надоело сидеть тихо одному. Очень хотелось пить, но беспокоить маму он не стал, понимая, что разговор с доктором Солом ей очень важен.

Мальчик отправился к командиру — пограничнику. «Беседуют?», спросил командир у мальчика. Он понимал, что маме с доктором есть о чем поговорить. Уже смеркалось, и когда «боец» попросил воды, пограничник решил выйти с мальчиком из вагона в привокзальный буфет, т. к. в поезде морса не оказалось.

Поезд остановился на станции Белосток. Это была пограничная станция между Белоруссией и вновь возвращенными землями — Западной Белоруссией. Наш доблестный боец и его командир пограничник решили сделать вылазку на Белостокский вокзал и попить морс. Как только поезд остановился, они выскочили из вагона на перрон и отправились за морсом в ресторан, ничего не говоря маме. Стоянка была очень короткой, и когда они, наконец, выпили желанный напиток и купили пару бутылочек с собой, поезд уже начал движение. Бросились вдогонку. Успели заскочить в последний вагон, на последнюю подножку. Помогла пограничная форма. Проводник, стоящий на подножке без лишней суеты, принял мальчика из рук пограничника, который сам ловко запрыгнул на подножку уже набравшего приличную скорость вагона. Все были возбуждены и, пройдя в вагон, зашли в купе проводника объясниться.

Командир предъявил документы и билет, а вот с ребенком пришлось разбираться.

Когда прошли в свой вагон, проводник последнего вагона и начальник поезда зашли в мамино купе и попросили ее предъявить документы. Мама ничего не знавшая о приключении своего героя несколько удивилась, немедленно предъявила все требуемые документы. Внимательно просмотрев их, начальник поезда поблагодарил маму, вернул документы и ушел. Мама вопросительно взглянула на сына и пограничника. Но они только заговорщически улыбались. Однако командиру пришлось рассказать маме о случившемся, и извиняться за свою неосторожность. Все обошлось, укрепив в сознании мальчика всесильность пограничников.

А тем временем поезд приближался к конечной точке долгого путешествия, к городу Гродно. Рано утром мама, которая от предвкушения встречи и остатков приступа головной боли почти не спала, разбудила сына. Нужно было подготовить его к не простой для понимания советского шестилетнего мальчика встрече с родными.

Гродно

Для торжественного момента мама принарядилась сама, причесала свои длинные локоны и даже подкрасила губы, что никогда раньше не делала и чем очень удивила сына.

Мальчика одели в непривычный для него костюм и даже повязали галстук. Прическа тоже перетерпела изменения. Очень жесткие черные волосы, торчащие во все стороны как иглы у ежа, смазали бриолином и расчесали на гладкий пробор. Когда мальчик взглянул в зеркальную дверь вагона, то себя не узнал. На него смотрел не вольный обитатель гор, а какой-то прилизанный мальчишка с галстуком, буржуйский сынок. Да и мама с помадой на губах, с рассыпанными пышными локонами, спадающими на ее плечи, в длинном платье, выглядела совершенно необычно. Это уже не была героиня революции и гражданской войны в узкой юбке, кожанке и революционной красной косынке на голове.

И наш герой понял, что надвигаются совершенно невероятные события, которые не могли быть у него на родине в СССР. Тепло, одевшись в шубки и меховые шапки, наши путешественники в сопровождении командира — пограничника и «доктора Сола» последними вышли из вагона, медленно остановившегося поезда. К ним на встречу чинно и спокойно приближалась группа людей, во главе со статным, высоким и совершенно седым стариком, с пышной седой бородой. У всех в руках были цветы. Мама, взяв сына за руку, медленно пошла к ним навстречу, как бы сомневаясь, что это ее родные и вообще, что все это наяву, а не во сне. И чем ближе она подходила, тем быстрее и увереннее становились ее шаги. Наконец, напряжение достигло предела, и мама бросилась в объятия отца, которого очень любила и не видела много лет. «Элька, май таере Элька», повторял высокий старик, обнимая старшую любимую дочь. Все плакали и взрослые, и дети. Мама из рук деда, Моисея, перешла в объятия своей матери, невысокой, тоже благородно седоволосой и очень аккуратно и гармонично одетой женщине 59 лет, которая как ни старалась, но не могла сдержать слез. И затем по — старшинству объятия с братьями и сестрами, Залменом и Лизой, и еще тремя младшими. На это время о мальчике забыли. Он стоял рядом и был так далек от всех этих людей, самых дорогих и близких для мамы, но которым до него, как ему казалось, и не было никакого дела так же, как до командира — пограничника и «доктора Сола».

Мама смутно помнила Залмена и Лизу, а младших сестер и брата пришлось разгадывать, но они сами называли свои имена при объятиях. Все сдерживали слезы и бурные эмоции, охватившие всю семью, Стрелец. Наконец, маме представили детей — ее племянников и племянниц, в возрасте от 16 и до 4-х лет. Всего 8-мь человек, которые родились после отъезда мамы. Каждый из детей, празднично одетый, представлялся сам. Мальчики кланялись, гордо сгибая шею в выразительном поклоне, девочки слегка приседали, прижимая руки к полам пальто. Церемония встречи продолжалась довольно долго. И вот настал торжественный момент. Мама представила сына деду, бабушке, его родным тетям и дядям, двоюродным сестрам и братьям. Все они обнимали мальчика и что-то говорили, но понять он ничего не мог. Сам же твердо повторял выученное «Здравствуйте»! Ни кланяться, ни приседать он не умел и поначалу отнесся к этому ритуалу не серьезно, смех его разрывал. Он на минуту вообразил такое у себя дома, на заставе или даже в Бекташе, и звонко, задорно, по-детски искренне расхохотался, чем озадачил своих чинных родственников. Мама удивленно поглядела на своего Зорюшку, как она его часто звала, догадалась, в чем дело и тоже счастливо рассмеялась. Напряженность и строгая радость встречи, ее чопорная ритуальность, сменились легкой радостью и счастьем родных людей, встретившихся после долгих 26 лет разлуки. Теперь наступила очередь представить родителям доктора Гордона и командира — пограничника. «Доктор Сол» легко вписался в церемонию встречи, поздоровавшись первым с дедом, бабушкой и всеми остальными членами семьи Стрелец на идиш. Мама кратко его представила как соотечественника и друга. А вот с пограничником было сложно. Он не знал ни идиш, ни польский, спокойно стоял в стороне «на страже» вещей приехавших. Мама представила и его, одновременно исполняя роль переводчика. После встречи вся публика с перрона прошла в чистенькое здание вокзала, где опять прошли спец контроль. И вот теперь настало время проститься с командиром — пограничником и доктором Солом, которого никто не встречал. Мама дала им адрес родного дома, который за все эти годы не изменился, и они распрощались. Пограничник прощался с мамой по — военному, отдав ей честь в знак уважения, как жене командира — пограничника. О ее боевой биографии он и не догадывался.

Семейство Стрелец в полном составе, во главе с дедом, который взял за руку младшего внука, вышло из уютного и чистенького вокзала на широкую площадь, ровно вымощенную булыжником. У выхода росли голубые елки. Было прохладно, но снега не было видно ни на деревьях, ни на мостовой. Дедушка помахал рукой извозчику, стоявшему недалеко от выхода из вокзала. В одну коляску все не уместились, пришлось нанимать еще одну. По широкой мостовой въехали в город. Небольшие аккуратные одноэтажные, как правило, с мансардой, дома растянулись вдоль чистеньких улиц. Изредка встречались дома двухэтажные, огражденные красивыми деревянными заборами. Контраст белым стенам кирпичных домов составляли крыши из красной черепицы. Зелень хвойных деревьев вдоль улиц чередовалась с темными стволами лиственных. Очень чисто и аккуратно все это выглядело, как на картинках в книжке «Сказки Андерсена».

Мирный пейзаж этого города дополняли шпили католических соборов и купола православных церквей и синагог. Проехали почти весь город пока добрались до родного дома мамы, где проживало все семейство Стрелец. Большой, но одноэтажный дом с мансардой стоял у самого берега реки Неман. Он был отгорожен от улицы аккуратно подстриженным кустарником, служившим зеленным забором для просторного двора, выходящего дальним концом прямо к крутому спуску к реке. Река еще не проснулась от зимнего сна и была покрыта буро-белым льдом. Соседние дома находились на большом расстоянии друг от друга, что создавало впечатление индивидуальности каждого дома и каждой семьи в нем проживающей. Кроме зеленых оград и расстояния дома ничто не разделяло.

Экипажи остановились у широкой вымощенной дорожки к парадному входу в дом. Первым вышел из коляски дед Моисей, галантно подавший руку бабушке и потом маме, чтобы помочь им спуститься вниз. Наш герой, ехавший с дедом, бабушкой, мамой и ее сестрой Лизой и братом Залменом, ловко выпрыгнул сам, не дожидаясь торжественного спуска старших. Он смело подошел к лошадям, дотянулся до их морд и угостил конфетками, которыми его щедро одарили родные при встрече. Лошади, как и собаки, для него были своими на заставе. Громко и привычно сказал лошадям: «Спасибо!», — чем вызвал одобрительную улыбку ямщиков и недоумевающие взгляды родственников, которые чинно выходили из своих экипажей.

У входа их ждала пожилая женщина, одетая в черное длинное платье, которая с особым вниманием вглядывалась в маму. Когда они поравнялись, женщина и мама обнялись и расцеловались. «Прошу пани до дому», сказала с волнением пожилая женщина. Это была неизменная няня — горничная семьи Стрелец на протяжении 40 лет, на руках которой выросли все шестеро детей и восемь внуков старших Стрельцов. Обняла она и нашего мальчика, что-то ласково говоря по-польски. Все один за другим, по старшинству, вошли в просторную прихожую, обставленную высоченными встроенными шкафами светло коричневого цвета, с зеркалами в полный рост человека. Прихожую освещала люстра из такого же дерева, с четырьмя лампочками в абажурах розового цвета. Такой красоты мальчик нигде прежде не видел. Он стоял в оцепенении и внимательно разглядывал все вокруг. Его никто не торопил, давая возможность привыкнуть к новой обстановке. Уже все разделись и прошли в гостиную, когда к нему подошла мать и горничная, тетя Поля, и помогли раздеться. Затем провели нашего героя в ванную, где он был не менее удивлен ранее невиданным огромным белым корытом — ванной и большим зеркалом. Здесь не было привычного рукомойника, из блестящего крана текла холодная или горячая вода. Такое он уже видел у дяди в Москве. А дома, на заставе, в туалете, висел рукомойник, в который наливали из кувшина воду холодную или подогретую.

Умывшись, дорогие гости, и хозяева сели к празднично накрытому столу во всю большую комнату — гостиную. Во главе стола сел дедушка. Он рядом с собой посадил маму и сына — почетных гостей. Потом села за стол бабушка и все остальные члены семьи по старшинству. Дедушка Моисей выглядел почти библейским патриархом. С длинными пепельно-седыми волосами и седой пышной бородой, в черной шляпе, высокий и солидный, он произнес какие-то очень серьезные слова, как объяснила мама, молитвы, и все принялись за трапезу, сильно проголодавшись на свежем, холодном воздухе.

По сравнению с обедом у Главтети, еда была скромная. Борщ постный, отварная рыба с картошкой, салат из кислых и маринованных овощей. В качестве десерта — печеные яблоки, слегка посыпанные сахаром. К рыбе подали красное вино, но детям его пить не разрешалось. Для них была приготовлена очень вкусная настойка из клюквы. Старшие произносили тосты, и, хотя мама их переводила, все равно они были сыну непонятны.

Непонятны были и сами люди, взрослые и дети, говорившие на неизвестном ему языке и странно ведущие себя. Но дом и обстановка в нем очень понравились. Предстояло еще обследовать большую часть дома и главное, большой двор со спуском к реке.

Когда обед закончился, дети, одевшись, вышли во двор погулять к крутому берегу Немана. Наш герой пошел вместе с ними. Они вели себя очень спокойно, тихо беседовали и казались взрослыми в своих «парадных» одеждах. Ни разговаривать, ни чинно с ними вести мальчик не умел. Он шел последним по дорожке к берегу реки. Лед на реке еще стоял, и хорошо видны были рыбаки, сидящие на скамеечках с удочками у пробуренных лунок.

Памятуя о пояснениях мамы, полученных при пересечении Волги, он решил проверить их на практике. Когда подошли к краю крутого берега, он увидел тропинку, спускавшуюся вниз к реке. Тропа была крутой и местами скользкой, там, где образовались проталины. Однако нашего героя это ничуть не смутило. Ведь в горах на заставе он бегал с мальчишками по тропам и круче, и много выше над быстрой Коксу, и летом, и зимой. Для него было это естественно и буднично.

Ничего не говоря занятым беседой детям, он свернул с дорожки на тропу, ведущую вниз к реке, и начал бегом спускаться. Когда его кузены и кузины (как их представляли) обнаружили отсутствие гостя, он уже был далеко внизу, спускаясь по круче к реке. Они начали что-то кричать, но мальчик не обращал на них никакого внимания, весь поглощенный движением по крутому спуску и желанием увидеть воду подо льдом.

Последние несколько метров, по скользкому спуску он проехал на ногах, как на лыжах, и оказался на льду замерзшей реки. Попрыгав по льду, проверив его прочность, направился к ближайшему рыбаку, находившемуся в 100 м от него. Он и не подозревал, какой опасности подвергался. На реке глубокий снег покрывал лед, но это не смутило мальчика. И такие препятствия для него были вполне естественны. Но шел он медленно. И когда добрался до рыбака и стал за его спиной, наверху за ним наблюдало все семейство Стрельцов, взрослые и дети. По совету мамы никто не звал его и старался не нервничать. Мама это все взяла на себя, зная о хорошей выучке сына к таким ситуациям. Когда мальчик спросил рыбака о воде и рыбе, тот не ответил. Он не ждал кого-либо в гости. Рыбаки это не любят. Тогда мальчик дернул его за рукав. Рыбак оглянулся и побледнел. Ребенок на льду реки, на котором и взрослым находиться запрещалось, да еще в последние дни февраля, когда вот-вот начнутся ледовые подвижки.

«Ты чей?», спросил он мальчика по-польски. Конечно, мальчик его не понял и начал по-русски расспрашивать рыбака о рыбе и воде подо льдом. Дедушка, рыбачивший на льду, старой, еще царской «закалки», знал по-русски, хотя за годы свободной Польши многое позабыл. Он крепко выругался, выдернул из лунки леску, на крючке которой билась живая рыбка, и тем самым сразу же развеял все сомнения мальчика, громко рассмеявшегося от радости очередного открытия.

Живой и звонкий смех мальчика смягчил гнев старика. Он взял мальчишку за руку, свернул все свое рыбацкое имущество, и вместе они пошли к берегу, к ступеням на круче по протоптанной дорожке на льду. Наблюдавшее за мальчиком семейство Стрельцов несколько успокоилось и отправилось к месту, где лестница выходила наверх к мостовой на берегу Немана. Через час мальчик был вручен в целости и сохранности в руки матери и всей встревоженной родни. Дед — рыбак, приведший мальца к родным, был одарен бутылкой самогона, о чем, конечно, ребенок не знал.

Первыми словами мальчика было: «Мама, рыбка действительно живая, и вода подо льдом есть. Ты совершенно права!» Никто из окружающих так и не понял, о чем они говорят. Ни мать, ни, тем более, никто другой не ругали мальчика. Только дед внимательно оглядел его с головы до пят и тихо что-то сказал своей старшей дочери.

Вечерело, когда вся взволнованная компания вернулась домой. Там их ждали бабушка и тетя Поля. На столе все было накрыто к ужину. В центре стола возвышался цветной самовар с большим красным чайником наверху. У самовара хлопотала бабушка. Все расселись на свои места, оживленно обсуждая приключения маленького гостя.

«Теперь держи ухо остро», думали взрослые, «с этим, сорви головой, не соскучишься».

К чаю подали пирожки с ежевичным вареньем и маленькие тарелочки с медом. Неслыханное лакомство для гостей. А вот сахара на столе не было. Перед едой дедушка опять встал, прочел молитву, и только потом вся семья приступила к еде.

Это озадачило мальчика. О Боге он ничего не знал, кроме того, что это сказочный герой, в реальной жизни не существующий. А здесь? Такой серьезный и важный дедушка молится Богу перед едой? Но вопросов он задавать не стал. Столько много событий произошло за один только сегодняшний день, что на заставе хватило бы на месяц. Еще предстояло раздать московский кремлевский подарок детям. Мама произнесла какую-то фразу и все за столом посмотрели в его сторону. Мальчик понял, пора начинать. Он встал из-за стола, прошел в прихожую, где на маленьком столике лежал кремлевский пакет. С трудом приподнял его и принес в столовую. Но сам распределить подарок не мог. Он только догадывался о его содержимом. Решил просить помощи мамы, но она взглядом адресовала его к деду. Тяжелый пакет он положил на стол перед дедом и сказал: «Теперь ты и раздавай». Дедушка раскрыл пакет, покачал головой и попросил Полю принести большое блюдо. Когда красивое фарфоровое блюдо, расписанное цветами, принесли, дедушка высыпал в него содержимое пакета. Все с интересом рассматривали кремлевский подарок: большие конфеты трюфели Красный октябрь, плитки шоколада Мокко, длинные леденцы, круглые шарики шоколада с изюмом, румяные яблоки и бело-зеленные крупные груши, гроздь черного винограда без косточек, и два банана. Это была для того времени неслыханная роскошь. Дед призывно развел руками: «Берите и ешьте, что больше нравится», сказал он. К блюду потянулись нетерпеливые детские руки, и оно быстро опустело. А наш герой был рад, что доставил своим новым двоюродным братьям и сестрам удовольствие. Сам к кремлевским угощениям и не прикоснулся. Для него это было нелегко сделать, такие прелести ему доводилось есть только однажды в Москве по большому празднику.

После ужина и вечерней прогулки по двору вместе со старшим двоюродным братом, которому тайно было поручено, глаз не спускать с сорванца, наконец, удалось искупаться в ванне (в белом большом корыте). Удовольствие и благодать от пахучей чистой воды, от большущего махрового полотенца и выданного белого мягкого махрового халатика привели мальчика в восторг. Все эти роскошные вещи он видел впервые.

Но пик удивления мальчик испытал, когда его отвели в маленькую спальню в мансарде.

Широкая кровать с жестким пружинным матрацем и двумя огромными подушками, легким и очень теплым одеялом, предназначенная ему, привели его в восторг. Он немедленно испытал упругость матраца, прыгая на нем. Но мама его резко отдернула, объяснив, что не прыгать, а лежать и спать нужно на таком матраце. В комнате пахло хвоей. Мансарда была сделана из сосновых бревен, округлые контуры которых, были видны по стенам. Высокий желтый потолок подпирали толстенные арки тоже из сосновых, но струганных досок. Под потолком горели три лампочки в деревянном абажуре, такого же цвета, что и потолок. Над кроватью на стенке горела маленькая лампочка, ночник, розового цвета. В углу комнаты стол, небольшой шкаф, два стула и два табурета, рядом с кроватью тумбочка. Вся мебель из светлой карельской березы. Все сверкало чистотой и излучало приятный запах, тепло и уют. На полу, во всю длину кровати, установленной вдоль стены у большого окна, задернутого разовой шторой, лежала шкура бурого мишки, что вызвало очередной восторг мальчика. Он лег в эту сказочную кровать в сказочной комнате под самой крышей дома и долго не мог уснуть, после того как мама ушла, пожелав ему доброй ночи и, выключив люстру, оставила гореть уютный огонек ночника.

Теперь он ясно понял, что попал в другой мир, и что началась другая жизнь, совсем не похожая на прежнюю, на заставе в горах Памира.

Утром наш герой проснулся поздно. Его никто не будил, было очень тихо. В первое мгновение он не мог понять, где находится. Однако постепенно вспомнил весь вчерашний день и все связанные с ним приключения. Вставать не хотелось. Еще раз внимательно оглядел свою чудесную спальню и окружающую его обстановку. Привлекла его внимание медвежья шкура. Как было устоять перед соблазном пройтись по ней босым. Он встал, накинул мягкий халат на светло-желтую пижаму, в которую мама обрядила его перед сном. В комнате было прохладно. Мальчик подошел к окну и оттянул розовую штору.

В глаза ударил яркий солнечный свет первого весеннего дня. Окно выходило на восток. Из него открывался чудесный вид на Неман, припорошенный свежим ночным снежком и освещенный взошедшим утренним солнцем. Красота замерзшей реки, белизна припорошенных свежим снежком улиц и домов города, зеленых хвойных и белых лиственных деревьев, а главное сани, запряженные парой лошадей, ехавшие вдоль улицы, приковали внимание мальчика. Он стоял у окна, любуясь этим мирным пейзажем весеннего субботнего утра первого дня марта 1941 года. Дома никого не было. Почтенное семейство Стрелец в полном составе, включая и маму, отправилось в синагогу, где по старой традиции в субботу собиралась вся еврейская община города. Отдельно мужчины, отдельно женщины, каждые на своей половине. Елена Стрелец, давно уже утратившая в войну и революцию веру в Господа, все же пошла в синагогу, во-первых, чтобы не огорчить отца, который очень гордился приездом старшей дочери из России, а во-вторых, очень хотелось повидаться со старыми подругами из гимназии. И это ей удалось. В синагогах Европы традиционные богослужения не отличались ортодоксальной строгостью. Они после обычно коротких обязательных молитв переходили в гражданскую мирную беседу законопослушных горожан. Элька, в платье своей сестры Лизы, внешне ничем не отличалась от собравшихся здесь молодых женщин. Она не забыла языки идиш и польский, на которых они разговаривали, и только легкий акцент, появившийся за долгие годы жизни в России, отдельные интонации и тонкие штрихи поведения в синагоге выдавали ее длительное отсутствие в родных местах. С помощью своей мамы она узнавала гимназических подруг, теперь уже солидных молодых женщин, матерей семейств. Всеми была приглашена в гости, со всеми вела себя радостно и весело, но острое чувство одиночества не покидало ее во время этих встреч.

Здесь, в синагоге, она была совершенно чужой, не смотря на сильное желание вспомнить былые счастливые детские годы с этими же подружками, в этих же стенах. Она много раз мечтала об этой встрече за долгие годы скитаний по России, СССР, Средней Азии, и не находила сейчас свершения своих чаяний даже частично.

От маленькой Эльки не осталось почти ничего, в синагоге была Елена Моисеевна Стрелец, взрослая много повидавшая женщина, убежденный атеист, революционер, коммунист-интернационалист, гражданин Советского Союза — теперь ее истинной родины, которую она сама создавала и страстно любила.

А в это время в ее отчем доме ее шестилетний младший сын Зорюшка любовался у окна незнакомым, но очень красивым пейзажем утреннего Гродно, берегами Немана.

Он замерз, стоя босым на медвежьей шкуре, но этого не замечал, наблюдая необычную картину за окном. В комнату тихо вошла тетя Поля и окликнула мальчика. Он обернулся, открытая улыбка озарила его лицо, и, показывая на окно, сказал: «Красиво, почти как в горах».

Тетя Поля не знала по-русски, но по лицу мальчика все поняла и рассмеялась.

«Пора умываться и завтракать», — сказала тетя Поля по-польски. Теперь настала пора догадываться мальчику. Он последовал за горничной вниз в ванную комнату, умылся, переоделся в свое будничное платье и в кухне сел к столу. Здесь его ожидало еще одно открытие — керогаз, на котором тетя Поля быстро разогрела гречневую кашу с молоком и поставила ее в тарелочке перед мальчиком. Его превосходный аппетит порадовал горничную. Каша была буквально сметена, пришлось дать добавку. Затем чай с молоком и гренками. Такой завтрак ему мама часто готовила, и он удивился, что тетя Поля готовит точно так же. Ему и в голову не пришло, что мама копировала тетю Полю, которая в мамином детстве готовила именно такие же завтраки: каша и гренки.

Поев все с аппетитом, быстро без всяких уговоров, мальчик начал надевать верхнюю одежду для выхода на улицу, чем озадачил горничную. Она хорошо помнила вчерашнее ЧП с мальчиком и не знала, что делать. Но в этот момент вернулась мама, которая раньше всех покинула синагогу. Поблагодарив тетю Полю, мама взяла сына за руку, и они пошли обозревать Гродно.

Прежде всего, направились к центру. Здесь возвышалось двухэтажное здание бывшей мэрии, а ныне размещался городской совет депутатов трудящихся. Над зданием развивался красный флаг СССР. Мама вспомнила, как здесь на городской площади встречали в 1914 году царя Николая II. Тогда над зданием мэрии развивался царский триколор и двуглавый орел Российской империи. Странное чувство охватило маму перед знакомым зданием: и сожаление об ушедшем детстве, и гордость за участие в создании новой большой родины СССР, флаг которой гордо развивался теперь здесь, на ее малой родине. Она попыталась это объяснить сыну, но понял он ее чувства гораздо позже, много лет спустя, когда уже совершенно взрослым человеком вновь посетил эти места.

С городской центральной площади направились к зданию гимназии, где мама училась. Там и сейчас находилась школа. Мама с волнением, а сын с интересом вошли в школу.

Мальчику этот визит был особенно важен. В сентябре ему предстояло идти в первый класс. В хорошо знакомом здании маминой школы все сохранилось как 26 лет назад.

Но никого из старых преподавателей мама не нашла. Пыталась получить справки о них в учительской, но почувствовала очень прохладный прием сегодняшних учителей. И только когда она настоятельно обратилась к директору по-русски, тот заулыбался и на чисто новгородском русском объяснил ситуацию. Местная интеллигенция не признала новую власть. Весь состав учителей во главе с директором был отправлен в отставку и заменен поляками, проживавшими долгие годы или родившимися в России, безусловно, лояльными советской власти. О судьбе своих коллег-предшественников он ничего не знал. Мама прекрасно поняла, в чем дело, она ясно могла представить судьбу своих старых учителей. Ей было их искренне жаль. Но, «Лес рубят, щепки летят», — мысленно повторила она жестокие, крылатые слова товарища Сталина.

С сыном, в сопровождении директора они обошли здание школы. Мама показала классную комнату на втором этаже, в которой она училась в последний год перед эвакуацией. В коридорах висели на стенах огромные портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, хорошо известные мальчику.

После осмотра школы директор пригласил их в свой кабинет, угостил чаем. Они с мамой о чем-то долго разговаривали, пока сын был занят осмотром плодов детского творчества, выставленных в этом же кабинете. Когда мама рассказала директору, что и она учитель математики и физики, то немедленно получила приглашение поработать в школе, хотя бы временно, до отъезда в Союз. Учителей, да еще математики и физики, катастрофически не хватало. Мама дала согласие помочь становлению новой жизни у себя на родине, в своей родной школе. Ведь им предстояло прожить в Гродно до сентября.

После школы пошли к рядом стоящему католическому собору, остроконечный шпиль которого упирался ввысь. Шпиль украшал прямой католический крест. Величественное здание собора привлекло внимание мальчика. Высокие обитые бронзовыми листами ворота входа в собор были открыты. Он потянул маму внутрь храма. Мама на минуту задумалась и хотела сказать, по прежней привычке, что им туда нельзя. Но после паузы решительно повела мальчика внутрь. Она решила, что теперь можно посещать и католический, и православный, и иудейский храмы, как музеи. Ведь они атеисты.

В храме было полутемно, пусто. Скамьи для молящихся в центре зала, красивые картины из жизни и страданий Христа вдоль стен. На полу у стен надгробные плиты основателей собора и рядом их бронзовые изваяния. Но главное, что поразило мальчика, было в центре собора, под самым куполом. Оттуда, с высоты, на него смотрел грозный лик Бога-отца, излучающий свет.

Свет падал на образ Господа сверху, сквозь мозаичные узкие окна шпиля, освещая лик Господа так, что казалось, будто ОН излучает вечерний красноватый свет на очарованного ребенка. Мальчик долго не мог оторвать взгляд от лика Господа, пока мама не взяла его за руку и повела к алтарю, где стояли огромные подсвечники с горящими свечами. На мальчика здесь смотрело множество образов апостолов и святых, и каждый подсвечивался горевшими свечами. Было красиво и тепло. Его согревал какой-то внутренний свет, и мальчик, пораженный всем увиденным, блаженно улыбался. Мама не могла понять, что с ним происходит. Сын выглядел совершенно необычно, тихим, задумчивым и счастливым.

Но буйная энергия растущего организма взяла вверх над блаженным оцепенением. Мальчик пришел в себя и потянул мать к выходу. Когда они вышли из собора, мальчик спросил:

«Мама, а кто там светил мне с высоченного потолка?».

И получил неожиданный ответ.

«Сам Господь Бог», ответила мама неожиданно для себя самой.

«А разве Он есть?», опять спросил сын.

«Да. У них есть», ответила мать…

Домой пришли к обеду. Их уже ждали. Традиционно, после похода в синагогу все семейство собиралось за столом. Иногда приходили близкие и дальние родственники, друзья. Беседовали, пили чай, чинно обсуждая события за истекшую неделю. Дети развлекались по-своему, в своих детских комнатах. Сегодня к обеду пришло много гостей посмотреть на Эльку и ее сына, приехавших из Союза. Мама беседовала с родными и близкими, иногда представляла сына, которому вся эта чопорная публика порядком надоела. Он рвался скорее поесть и пойти погулять во двор к Неману, утренний вид которого его пленил. Но все что-то ждали и к столу не садились. Наконец, дедушка пригласил всех занять места за столом и уселся сам во главе.

Произнеся традиционную молитву, он представил вернувшуюся в отчий дом старшую дочь и ее сына всем собравшимся и попросил их помочь приехавшим адаптироваться к новой, для них, обстановке. Но велико было его удивление, когда в ответном слове приветствия собравшимся мама сообщила, что в понедельник она выходит на работу в школу, учителем математики и физики. Наступила напряженная тишина. Ведь собравшиеся взрослые хорошо знали об участи, постигшей старых преподавателей гимназии.

Затем мамин кузен дерзко спросил:

«Эля, ты послана из Союза на смену старым учителям гимназии?»

«Нет, я это делаю по доброй воле, пользуясь возможностью у себя дома помочь детям понять новую жизнь!» последовал твердый ответ в наступившей напряженной тишине.

Всем собравшимся стало ясно, что в помощи Элька не нуждается.

Она вернулась «не блудным сыном», а хозяином новой жизни, которую большинство из присутствующих не принимало.

Опять наступило напряженное молчание, которое нарушил глава семьи.

«Каждому человеку Господь Бог уготовил свой путь, и нам нужно уважать этот выбор», сказал библейского вида старый и мудрый дед Моисей.

Обстановка была разряжена этими словами.

Вновь наступила непринужденная атмосфера радостной встречи родных и близких людей.

Все это время словесной перепалки наш герой ждал, когда же, наконец, разрешат есть. Мама еще в поезде его строго наставляла, что в ее семье раньше самого старшего нельзя начинать есть. Вот он и ждал. И дождался. Субботний праздничный обед бабушке и тете Поле удался. На столе дымилась огромная фаршированная рыба, окруженная печеной картошкой. Мальчик знал и любил это блюдо. Мама его всегда готовила по праздникам.

Он быстро поел и вместе с другими детьми поднялся на второй этаж, в большую детскую комнату мансарды. Здесь в кругу своих старших кузенов и кузин он чувствовал себя стесненно. Языковый барьер и совершенно разное воспитание мешали быстро установить дружбу с этими аккуратными, спокойными и интеллигентными детьми. Мальчик не знал как ему с ними вести. Помогла Ривка, восьмилетняя дочь маминой самой младшей сестры Иды. Она сразу же решила взять опеку над своим младшим кузеном, особенно после его безумной выходки у реки, спуск к которой был детям категорически запрещен даже летом. Ривка была крупной девочкой на вид лет 11, с пышными светлыми волосами, сплетенными в толстую косу. Отец ее был поляк, от него она унаследовала голубые глаза и светлые волосы.

Когда Ривка увидела своего младшего кузена стоящим в растерянности в детской комнате, решительно подошла к нему и что-то убедительно стала ему говорить по-польски. Конечно, наш герой ничего не понял, но решительный вид большой девочки, с добрым смеющимся лицом, громко и прямо обратившейся к нему с незнакомыми словами, вызвал у него доверие. Мальчик попросил ее пойти вместе на улицу погулять.

Но на, сей раз, ничего не поняла Ривка, и они оба громко засмеялись.

К этому заразительному смеху присоединились все дети, находившиеся в детской комнате. И мальчик почувствовал себя легко и радостно. Так непринужденно и просто он вошел в мир детей своей новой родни.

С понедельника начались трудовые будни всей большой семьи Стрелец. Кроме дедушки, бабушки и тети Поли с раннего утра и до вечера из взрослых дома никого не оставалось. Дети все вместе в 8–30 уходили в школу, где трудилась теперь их новая учительница Елена Моисеевна, или тетя Эля.

Наш герой оставался один с дедом, бабушкой и тетей Полей. Утром после завтрака с кем-либо из них он шел гулять в город. Чаще всего гуляли с дедом. Дед всегда ходил очень прямо, высоко держа голову в традиционной широкополой черной шляпе, которую приподнимал, когда здоровался со встречными знакомыми. Иногда он останавливался побеседовать и с гордостью представлял своего внука от старшей дочери Эльки. Всегда в таких случаях нашему герою приходилось напрягаться, т. к. на приветливые вопросы встреченных знакомых деда он не знал, что нужно отвечать, не понимая их вопросов. Выход оказался простым. Мальчик громко и отчетливо здоровался по-русски, а все остальное объяснял дед.

Походы с дедом ему нравились, и казалось, что он понимал его рассказы об окружающих их домах, площадях, парках, о встреченных экипажах и людях, хотя дед говорил то на идиш, то по-польски. И когда дед говорил по-польски, мальчик лучше понимал. Этот язык был более близок к русскому, чем идиш. С каждым днем мальчику становилось проще и понятнее в новом городе, в новой стране.

К обеду возвращались из школы его кузены и кузины, и вся веселая компания детей усаживалась за стол, накрытый к обеду заботливыми руками бабушки и тети Поли.

Вторая послеобеденная прогулка совершалась с кем-либо из кузенов и кузин.

Если это был старший брат Давид, то они отправлялись в дальнее путешествие к маминой школе. Иногда встречали маму с тяжеленым портфелем полным тетрадок, который почти взрослый и сильный Давид всегда брал из рук тети, помогая донести его до дома.

Уже чувствовалось дыхание весны, хотя и бывали морозные ночи.

Но особенно веселыми для мальчика были прогулки с младшей кузиной Ривкой. Они дальше своего двора или дальше своей улицы не ходили, везде и каждый раз находили что-то новое и интересное. Поняв, что кузен немного понимает по-польски, Ривка старалась его научить говорить, как следует, и не коверкать польские слова на русский манер. Она всегда высмеивала его произношение и весело учила «пшекать». Кажется, ей это удавалось. Веселились и смеялись они от души по поводу и без него.

Вечерами мама часто до поздней ночи сидела за тетрадками, так же как дома на заставе.

Но иногда, они усаживались вдвоем, в комнате сына, и тогда он с глубоким вниманием слушал ее рассказы или чтение книг. Мама всегда была занята важными делами, и когда могла провести время с сыном, для него это был праздник.

Быстро летели дни и месяцы насыщенной жизни в гостях. Даже начали уходить куда-то в дальние уголки памяти воспоминания о родном домике на пограничной заставе в горах Памира, об отце и родных братьях, которых он плохо знал, так как они мало бывали дома, о детской многонациональной компании друзей по двору (заставе). Мальчик не заметил, как почти бегло начал говорить по-польски и понимать элементарные слова и фразы на идиш, как начал растягивать русские слова на западный манер.

В доме Стрельцов, как он их называл, ему все нравилось. Красивая однотонная мебель и полосатые разноцветные обои гостиной и спален, кухни и детской. Мансарда с бревенчатыми стенами и высоким брусчатым потолком, ванная и туалетная комнаты с горячей и холодной водой, прихожая со встроенными шкафами с зеркалами. Он и не заметил, как привык к этой комфортной обстановке, о которой еще не знали у него на родине подавляющее большинство людей. И однажды он спросил у мамы: «Мы здесь живем как буржуи?».

«Да, сын», — ответила мама, погруженная в проверку тетрадей.

«А мне здесь нравиться, только очень тесно и гор нет».

Мама взглянула на него пристально и пояснила:

«Живем хорошо, как буржуи, потому что буржуев здесь нет. Мы их выгнали».

Мальчик ничего не понял. Как можно жить хорошо, как буржуи, выгнав буржуев?

С раннего детства ему внушили, что «буржуи» — это плохо. С ними воевали мальчиш-Кибальчиш, папа и мама, но здесь, в этом доме ему было хорошо.

«И дедушка, и бабушка, и все его дяди и тети, и его кузены и кузины живут как буржуазины, а буржуями не являются?», — думал мальчик. Пока понять все это было трудно. Основ Марксизма-Ленинизма он еще не изучал. Но буржуйская жизнь ему явно нравилась.

Наступила весна. Все вокруг украсилось свежей молодой зеленью. Река освободилась ото льда и плавно несла свои полные темно-коричневые воды в Балтийское море. Стало очень красиво в укрывшемся свежей листвой городе белых домов с красными и оранжевыми черепичными крышами и куполами соборов.

С каждым днем становилось теплее и теплее. Уже все ходили в костюмах, сбросив зимние пальто и шубы, а самые смелые одевались совсем легко в рубашки и платья. Его прогулки с дедом, бабушкой и кузенами продолжались ежедневно с завидной точностью и пунктуальностью. Он уже понимал и прислушивался к разговорам на улицах и дома, взрослых и детей. Все чаще звучали тревожные слова: немцы, фашисты, война.

Однажды, во время прогулки по городу с дедом, в субботу, они зашли в странный храм, куда мама его еще не приводила. Купола этого коричневого храма не были украшены крестами. Перед входом в собор дедушка поцеловал какую-то золотую табличку с надписью и попросил сделать тоже внука. После небольшой паузы мальчик согласился.

Они вошли в темный, после яркого весеннего солнца зал, освещенный свечами.

В зале не было никаких украшений, картин, скульптур. На возвышении выделялась только кафедра, за которой стоял священник в черной одежде и в черной шляпе на голове, как у деда. На кафедре лежала большая толстая раскрытая книга. Его окружали одни мужчины. Женщин не было видно. Все были в темных одеждах с галстуками, в черных шляпах или в странных черных маленьких тюбетейках, как у узбеков, только поменьше и, сплошь черные. Все мужчины стояли в центре зала рядами вдоль скамей и с очень серьезным видом читали вслух на каком-то гортанном языке черные маленькие книжечки, которые они держали в руках. Язык, на котором читали мужчины, очень напоминал язык его родных в Ташкенте. Это бал древний еврейский язык иврит, забытый большинством западных евреев, говоривших на идише — плохом немецком.

Только еврейские священники, раввины, знали и говорили на иврите. На нем читали молитвы.

После яркого солнечного майского дня в этом мрачном соборе (синагоге) мальчику было тесно, душно и страшно. Хотелось поскорее выбежать на улицу. Однако дед не торопился уходить. В мальчике назревал протест. Свободный от всех условностей и религий наш герой громко крикнул:

«Эй, вы, зачем вы здесь молитесь, ведь Бога нет! А на дворе светит ярко солнце. Все идите на двор!».

Все обернулись к входу на звук звонкого детского голоса. Дед Моисей стоял на входе, держа за руку своего младшего внука. Хорошо, что внук свой страстный призыв прокричал по-русски. Почти никто и не понял его крамольных слов. Все сочли это за милую детскую шалость и улыбались симпатичному мальчику, пришедшему в храм с дедом Моисеем, которого все здесь знали и уважали.

Все обошлось мирно. Воистину, мальчик не знал, что творил. И суровый и милостивый Господь Израиля его простил. И потом, в течение долгой жизни мальчика, много раз ОН спасал его от больших бед и даже самой смерти.

Пролетел май, закончились занятия в школе. Стало очень тепло. Наступило лето, июнь 1941 года. Дети часто сами, под руководством Давида, или с кем-либо из взрослых ходили купаться на реку, на песчаную отмель. Вода в Немане была необычно теплой для мальчика, привыкшего к обжигающей ледяной воде горной реки. Он подолгу находился в воде, наслаждаясь ее ласкающей теплотой и песчаным пляжем.

В один из таких солнечных дней, когда дети баловались в воде и загорали на песке пляжа, неожиданно на пляже появилась очень взволнованная мама. В белом платье и туфлях на каблуках она не походила на пляжных отдыхающих, а ее деловая и быстрая походка выдавала напряженное волнение. Когда сын заметил маму, быстро приближавшуюся к ним, он сразу почувствовал ее волнение и побежал на встречу. Мама обняла его и строго сказала по-русски: «Немедленно собирайся, и идем домой». Он знал, что в таких случаях спорить с мамой бесполезно. Мама подошла к детям, обняла и расцеловала каждого из них, сын последовал ее примеру, вызвав недоумение у кузенов и кузин, особенно Ривки, которая сильно расстроилась. Но мама всем приветливо улыбнулась, помахала рукой и, наскоро попрощавшись, они очень быстро направились к дому Стрельцов. По дороге домой мама молчала и сказала только одну фразу: «Мы немедленно уезжаем домой. Папа зовет».

У дома стояла военная защитного цвета эмка. Большая редкость для Гродно того времени.

Все вещи были упакованы и погружены в автомобиль. Их ждал командир пограничник, знакомый им по поезду, и водитель. В доме были только дедушка, бабушка и тетя Поля, вся в слезах. Мальчику помогли переодеться в его комнате, и они с мамой спустились в гостиную, где стояли бледные и взволнованные старики. Мама и сын крепко обняли их, поцеловались. Тетя Поля наскоро вручила им сумку с едой. Все вышли в прихожую и через парадную дверь во двор. Мама взяла сына за руку, и они быстро пошли к машине. Но потом она остановилась, бросилась назад к неподвижно стоящим у входа деду, бабушке и тете Поли, еще раз их крепко, крепко обняла, расцеловала, и пошла к автомобилю, не оглядываясь, стараясь скрыть бегущие по ее щекам слезы. Эту сцену прощания, стоящих у входа дома стариков и обнимающую их мать, мальчик сохранил в памяти на всю жизнь.

«Эмка» рванулась с места и помчалась на вокзал. Все происходило так быстро, что мальчик даже не успел оглянуться и помахать рукой бабушке и дедушке, которых он видел в последний раз.

1.3. Возвращение. Война

На вокзал прибыли за 15 минут до отхода поезда. При входе на вокзал, перрон и в вагон у них тщательно проверяли документы несмотря на то, что везде сопровождал их знакомый командир пограничник. Он передал маме какую-то особенно важную бумагу, которую она предъявляла дополнительно к документам, и тогда их быстро пропускали часовые и отдавали честь, как командирам. У входа в вагон, после того как пограничник помог внести вещи в купе, они попрощались с ним. Мама его поблагодарила особенно тепло, обняла и поцеловала в лоб, как своего старшего сына Семена, с которым пограничный командир был, вероятно, ровесником. Поезд тронулся ровно 18–00 21 июня 1941 года, почти за сутки до начала Великой отечественной войны СССР против фашистской Германии.

Началась долгая дорога домой. Мимо окон поезда пролетели домики и соборы уютного Гродно, мост через Неман. В этот момент они увидели в окне дом Стрельцов, который и мальчику уже стал близким, а маме он был и оставался родным всю ее долгую жизнь, где бы она ни находилась.

В вагоне почти не было штатских, одни военные, большинство в пограничной форме и форме войск НКВД. Зеленые и голубые, как в шутку их называла мама. Поезд быстро мчался на восток. Навстречу, на запад двигались, в основном, грузовые составы.

В купе мама и сын немного успокоились после неожиданной скоропалительной гонки с отъездом. Умывшись, сели ужинать, попросив у проводника чай с сахаром, печенье и морс — любимый напиток мальчика. Открыли сумку, заботливо собранную бабушкой и тетей Полей, где обнаружили множество вкусных вещей.

После ужина, мама показала сыну телеграмму — молнию от отца. Телеграмма была предельно краткой и категоричной. Ее текст:

«Немедленно выезжайте домой. Жду. Целую, отец».

Одновременно с отправкой телеграммы по своим каналам погранвойск он просил коллег содействия в оказании помощи жене и сыну по возвращению домой. И такую помощь они получил на самом высоком уровне. Бумага, которую передал маме командир-пограничник, была всесильной, в чем они убедились очень скоро. Это было письмо, напечатанное на бланке наркома внутренних дел, и оно гласило:

«Всем подразделениям и службам НКВД предписывается оказывать полное содействие возвращению тов. Стрелец Елены Моисеевны с сыном к месту постоянного проживания».

Подпись: Народный комиссар СССР Л. П. Берия

Печать.

А поезд мчался на восток, домой. Ночью проехали Белосток, прошли КПП и таможенный контроль, далее путь шел на Минск — Москву. Все спали, когда поезд резко затормозил и остановился. Ранее утро, уже светало. И вдруг совсем рядом раздались взрывы. Бомбили железнодорожные пути и мост. Это не было учением, мост рухнул сразу же. Военные, находившиеся в поезде, мигом выскочили из вагонов, помогли выбраться мальчику и маме, и врассыпную бросились в лес, прямо у железной дороги. Несколько бомб попало в соседние составы, и вагоны опрокинулись и загорелись. Налет был молниеносным. Мальчик не успел ни испугаться, ни что-либо понять. Но мама и военные из поезда поняли все сразу. Страшное слово «Война» звучало у всех на устах. Мальчику показалось, что самолеты были с красными звездами. И это действительно было так. Впервые минуты налета все сомневались в его реальности, предполагая, что это учения, пока ни рухнул мост и загорелись вагоны.

Для состава, в котором ехали наши путешественники, все закончилось относительно благополучно. Паровоз и все вагоны были целы. Но путь был поврежден, а мост разрушен. Вперед продвигаться было нельзя. Но и возвращаться назад на ближайшую станцию было опасно. Машинист и начальник поезда пытались связаться со станцией по телефону, но пока это не удавалось. Поезд стоял в лесу. Ждали указаний, что делать дальше.

После совещания с ответственными военными пассажирами, начальник поезд принял решение возвращаться на ближайшую узловую станцию. Пути, к счастью, не были повреждены, и через несколько часов поезд прибыл на станцию.

Здесь собралось несколько составов, все пути были забиты. Суматоха и напряженность царили в атмосфере. Слово война звучало многократно из репродукторов и не сходило с уст озабоченных и взволнованных людей. Разрушенный мост через реку Нарва восстанавливали, а пока было принято решение направлять поезда на север через Вильнюс на Минск — Москву. Опасаясь бомбежки, поезд отправили поздно вечером. Пройдя через Белосток — Гродно и мост через Неман, поезд прибыл в Вильно.

Странно, но немцы Вильно не бомбили, и здесь обстановка была спокойной.

Ночью поезд направился на Минск. Столица Белоруссии уже подверглась бомбежкам.

Вокзал и часть путей были разрушены. Утром опять маршрут поезда был изменен, и его направили не на Москву, а на Киев. Изменения маршрута, военная напряженная обстановка, бомбежки не пугали мальчика, а даже увлекали его. По ночам часто в небе были видны не только звезды, но и разноцветные лучи трассирующих пуль обстреливающих поезд фашистских самолетов и защищающих его зенитных пулеметов, установленных на крышах вагонов. И как мама не старалась оттащить сына от окна, он находил способы посмотреть на ночное небо, полное ярких звезд, разрезаемое цветными линиями трассирующих пуль.

Быстрое продвижение немецких войск по территории Белоруссии и Украины на восток к Москве, вынудило наших путешественников, превратившихся в беженцев, изменить маршрут и добираться домой в Среднюю Азию южным путем, через южную Украину, Ростовскую область, Краснодарский край, Дагестан, Азербайджан к Каспийскому морю.

Такому интересному путешествию можно было бы только позавидовать, если бы не обстоятельство его вызвавшее. Огненное дыхание войны уже охватило все европейскую часть СССР. Бомбили города Белоруссии, Украины, Прибалтики и России.

Потянулись на восток длинные колонны отступающих советских войск и беженцев.

Потоки людей, подвод, автомашин из окна поезда казались мальчику длинными хвостами многоголового чудовища, медленно ползущего на восток в сторону его дома. Это вызывало тревогу и подсознательное чувство страха оказаться в этой жуткой толпе.

До Киева добрались благополучно, хотя поезд трижды обстреливали.

В вагоне полностью поменялись пассажиры. Большую часть из них теперь составляли женщины с детьми. Стало шумно и тесно в переполненном вагоне. При каждой остановке поезда все пассажиры старались попасть на перрон или на открытый воздух. Остановки были частыми. Расписание поездов нарушилось из-за налетов немецкой авиации. При налетах, как правило, поезд останавливался, пассажиры разбегались прочь от железнодорожных путей, и старались укрыться в поле или в лесных полосах, прилегающих к полотну.

В таких случаях бежали все, понимая, что медлить смертельно опасно. Даже дети, которые были еще лишены чувства страха, старались не медлить, не капризничать.

Наши герои тоже были настороже, и бежали прочь от поезда, как только он останавливался в «чистом поле». Продвижение поезда на юго-восток замедлилось и стало очень опасным…

До Днепропетровска добрались только 27 июня. Город бомбили огромные бомбардировщики Хенкель и днем, и ночью. Мост через Днепр был разрушен. Пути забиты эшелонами с беженцами и войсками, направляющимися в противоположные стороны. Железнодорожные линии интенсивно бомбили.

К вагону, где находились мать с сыном, сквозь возбужденную толпу пассажиров пробился плотный военный в синей фуражке НКВД. Лицо его было усталым и напряженным. Он обошел весь вагон, внимательно оглядел всех пассажиров и остановился у купе, где находились наши путешественники.

«Вы Елена Моисеевна Стрелец?», — обратился он к матери. Получив положительный ответ и проверив документы, военный представился и протянул пакет матери.

В пакете лежали деньги и письмо от отца. Отец сообщал, что он направляется из заставы в действующую армию, и советовал, при необходимости оставить эшелон и продвигаться на восток всеми доступными способами.

Прибывший военный ждал решения матери. Он сообщил ей, что через несколько часов отходит на Жданов колонна автомашин с семьями военнослужащих. В Жданове они будут посажены на судно, направляемое через Азовское и Черное моря в Сухуми.

Быстро собрав вещи, мать и сын покинули вагон, в котором прожили почти две недели, и пошли за военным. Вечерело. В городе пахло гарью. Через час ходьбы по улицам незнакомого, но красивого города с белыми каменными домами и множеством деревьев, прибыли к месту сбора эвакуируемых семей военнослужащих. Здесь уже собрались женщины и дети, стояли автомашины — военные зеленые полуторки, приспособленные к перевозке людей.

Резкая перемена обстановки, толпа женщин и детей, разбитые бомбежкой дома, колонна военных грузовиков вызвали тревогу у мальчика. Он впервые почувствовал опасность, которую принесла война, понял, что эта опасность сохраниться надолго.

Перед посадкой на машины у всех проверили документы. При проверке документов наших путешественников в списках их фамилий не оказалось. Только после разъяснений сопровождающего военного и предъявления письма наркома начальнику колонны их посадили в автомобиль рядом с водителем.

Когда стало темно, колонна автомашин тронулась в путь. На головной машине зажглись синие маскировочные огни фар, а на остальных только подсветки. Мальчик был рад, что оказался вновь в кабине грузовика, особенно после выезда колонны из города. Широкая темная степь и яркие звезды южного украинского неба окружали его. Грузовики двигались быстро и почти бесшумно по гладкой дороге. Гул моторов убаюкивал, и он заснул, крепко прижавшись к маме.

Колонна шла всю ночь без остановок. Утром, когда совсем стало светло, автомашины остановились в селе. Их укрыли маскировочными сетками, рассредоточив по дворам. Беженцы разбрелись по хатам, стараясь купить еду и найти место для сна.

Местные жители принимали их радушно и с большим сочувствием. Денег за еду брать не хотели, только за продукты, покупаемые впрок. Летнее раннее утро в мирном украинском селе успокоило и детей, и их матерей, многие из которых тревожной ночью не могли сомкнуть глаз.

Днем беженцы, укрываясь в садах и соседней роще, стараясь не привлекать внимание самолетов разведчиков, часто пролетавших над селом.

Многие купались в речке, в том числе и наши герои. Рядом купались и веселились местные ребятишки, гордо плавали гуси и ныряли утки, по берегам мирно паслось колхозное стадо коров. Казалось, что войны нет, и здесь никогда не будет. Внимательному наблюдателю могло показаться странным только одно — почти полное отсутствие мужчин.

Мирный чудесный день пролетел мгновенно. Как только стемнело, раздалась команда:

«По машинам!». Колонна автомашин выстроилась, и погрузка пассажиров прошла быстро. Даже дети, чувствуя напряженность своих мам, вели себя собранно и тихо. Сердечно простились с местными жителями, в основном с женщинами и подростками. Многие плакали при расставании, понимая, какая трудная година их всех ждет впереди.

Из села колонна направилась на юго-восток к городу Жданов, крупному порту на Азовском море. Тишина ночной степи и бесконечная глубина, и ширь звездного неба пленили внимание мальчика. Он уже мечтал о возвращении домой на высокогорную заставу Памира, где звезды светили еще ярче, а ночное небо было еще больше. Спать не хотелось, и он задавал множество вопросов водителю и маме о звездах и созвездиях, о самолетах разведчиках — «рамах», об автомашине, на которой они ехали, о войне и военных действиях.

«Где наша Красная армия? Когда мы разобьем немцев?».

На эти вопросы он получал ответы от шофера или от мамы. Они искренне были уверены, что немцев остановят, скоро разобьют и выгонят из СССР.

Июньская ночь пролетела быстро. Колонна приближалась к поселку Камыш-Заря на рассвете. Прохлада утреннего воздуха, насыщенного терпким запахом цветущих трав, восходящее яркое солнце пробудили дремлющих в грузовиках пассажиров. Красота просторов степи, покрытой колышущимися от ветра травами, в лучах восходящего солнца радовала глаза. Но эту идиллию нарушил гул моторов приближающихся самолетов. Они шли на большой высоте с востока на запад. Тяжелые бомбовозы, сопровождаемые маленькими истребителями. Начальник колонны, заметивший самолеты первым, принял их за советскую и тревожную команду: «ВОЗДУХ!!!» не подал. Грузовики продолжали движение в сторону поселка, и были хорошо видны с высоты полета самолетов. Три истребителя отделились от воздушной эскадры и стали быстро снижаться.

Только тогда, осознав смертельную опасность, начальник колонны подал сигнал тревоги.

Автомашины остановились, и пассажиры, женщины и дети, бросились врассыпную в зелень колосящейся пшеницы, спасаясь от летящих прямо на них истребителей.

Немецкие летчики, летящие на бреющем полете, хорошо видели атакуемые ими цели, и расстреливать беженцев не стали. Они направили огонь своих пулеметов на военные автомашины. Наши путешественники, дремавшие в кабине одного из грузовиков, находящегося в конце колонны, выпрыгнуть из автомашины и укрыться в степи не успели и попали под обстрел при первом же заходе самолетов. Мальчик хорошо видел, как стремительно надвигается на них истребитель и трассы пулеметных очередей, поджигающих грузовики. Мама прикрыла собой сына и прижала к полу кабины, когда немецкий самолет с черно — белыми крестами пронесся над ними. Боковое стекло кабины разлетелось вдребезги, а на брезентовой крыше образовались дыры от пуль.

После первого захода истребители подожгли три машины, и пошли на разворот.

Воспользовавшись минутным затишьем, мать с сыном бросились из кабины в спасительную канаву на обочине дороги и прижались к земле. И как раз вовремя.

Истребители пошли на второй заход. Спустившись совсем близко к земле, они огнем из пулеметов расстреливали грузовики, которые загорались как спичечные коробки.

Пролетели они совсем низко над нашими героями, обдав их смерчем горячего воздуха.

Машина, в которой еще минуту назад они укрывались, запылала.

Третьего захода самолетов, которого все беженцы, прижавшись к земле, со страхом ожидали, не было. Истребители, истратив весь боекомплект, оставшийся после главного рейда, взмыли вверх, нагоняя эскортируемые бомбардировщики.

Наступила тишина.

Медленно, с опаской оглядываясь на небо, беженцы возвращались к остаткам колонны.

Из двенадцати грузовиков уцелели только семь. Несли раненых детей и взрослых.

Сопровождавший беженцев врач и несколько женщин с санитарными сумками оказывали им помощь. Все были живы, но получили ранения, пять человек.

На оставшиеся автомашины погрузились все беженцы, хотя и пришлось сильно потесниться. В кабинах разместили раненых, а все остальные уселись на деревянных скамьях из досок в кузовах. Потрепанная налетом автоколонна тронулась к ближайшему укрытию — поселку Камыш-Заря, к которому благополучно прибыла через два часа. Эти два часа страха и напряжения, вызванные движением в светлое время суток в ожидании нового налета, были эквивалентны многим часам продвижения ночью.

Рассредоточившись по поселку и укрыв автомашины маскировочными сетками, отнесли тяжелораненых в местную больницу и начали устраиваться на отдых в домах местных граждан.

Наши герои остались живы и невредимы, но потеряли весь багаж. Осталась только небольшая полевая сумка с документами и деньгами, с которой мать никогда не расставалась.

Налет произвел переворот в сознании всех беженцев. Теперь они ясно поняли, какой смертельной опасности подвергаются, передвигаясь днем на военных грузовиках.

Местные жители помогали беженцам как могли. Кормили, поили молоком и колодезной водой. Устраивали на отдых. Начальник колонны обратился за помощью в местный сельсовет с просьбой выделить транспорт для доставки беженцев в порт Жданов, находящийся в ста километрах. Ехать детям в переполненных грузовиках еще две ночи было невозможно.

Председатель сельсовета, пожилой прихрамывающий мужчина в военной форме без знаков различия, после долгих переговоров с начальником колонны и звонков в районный центр, выделил три подводы и одну грузовую полуторку.

Было принято решение, что грузовики будут двигаться ночью, а подводы и днем, и ночью, в надежде, что они не привлекут внимания немецких истребителей.

Беженцам предоставили выбор, каким транспортом двигаться дальше. На подводы распределили, прежде всего, тех, чьи автомашины сгорели. В их число попали и наши путешественники. Елена Стрелец не стала настаивать на продолжение поездки в автомобиле, считая, что справедливо пересесть на подводу, так как их грузовик сгорел.

После обеда, в полдень, чтобы не терять времени, на телегах, наполненных свежим сеном, наскоро соорудив из досок скамьи, отправились в путь. Караван из трех повозок, по десять пассажиров в каждой, с упряжкой из двух лошадей, растянулся вдоль проселочной дороги на Володарское — Жданов.

Ярко светило июльское солнце, пахло скошенными травами и громко трещали цукаты.

Такая езда не была новостью для нашего героя. Мирный пейзаж летней степи успокоил мальчика после глубокого потрясения, полученного во время авианалета. Он прилег в сено на дне телеги, быстро катящейся по сельской дороге, и крепко уснул.

Поздним вечером караван остановился в поле у реки. Решили дать передохнуть лошадям и детям, которым езда на таком транспорте не была привычной. Возницы распрягли лошадей, и повели их на водопой, а наши путешественники расположились у стогов сена и готовились к ужину и краткому ночлегу. Яркая половинка луны хорошо освещала окружившую их степь. Поужинав запасенными продуктами, беженцы забрались в душистые стога свежескошенного сена и опьяненные острыми запахами трав, лунным сиянием и мирной тишиной наступившей ночи, крепко уснули. Ночная прохлада не помешал им.

На рассвете, в утренней дымке, быстро собравшись, караван тронулся в путь.

А тем временем немецкие войска стремительно продвигались на восток. Уже был взят Минск, осажден Киев. Усилились бомбежки городов, железных дорог, крупных промышленных центров, автострад. Каждый день над беженцами, продвигавшимися по «безопасным» проселочным дорогам, пролетали вражеские эскадрильи, а разведочные самолеты — рамы, казалось, висели неподвижно в воздухе. Шел 15-й день Великой Отечественной войны.

К полудню подводы подошли к роще, где решили укрыться и переждать жару. До Жданова оставалось 43-и километра. Лошадей распрягли и дали им возможность попастись. Телеги не укрывали, считая, что для истребителей они не представляют интереса.

Пока мамы готовили обед в роще, наш герой, привыкший к Средне — Азиатской жаре, нежился под ласковым летним украинским солнцем, лежа в соломе на дне телеги. Он наблюдал за ястребами, высоко парящими в голубой лазури неба.

Его внимание привлекла черная точка на горизонте, быстро приближавшаяся с востока. Через несколько минут уже отчетливо были видны контуры самолета, низко летевшего прямо на него. Напуганный недавним авиа налетом, мальчик вскочил со дна подводы и уже хотел броситься в рощу, в укрытие, но увидел красные звезды на крыльях самолета. Он обрадовался своему красному самолету, как родному брату, встал во весь рост и начал приветственно махать руками.

Ни испугаться, ни удивиться он не успел, когда длинная пулеметная очередь разрезала тишину, и трассы пуль подняли пыль рядом с повозкой, на которой стоял мальчик, приветственно машущий руками.

Фашистский истребитель, замаскированный под советский ястребок, рыскавший по дорогам в поиске военных целей, помчался дальше. Ребенок в телеге его не заинтересовал.

Мать, бледная как полотно, бросилась к сыну, а тот спокойно улыбался, не понимая, что был на волосок от смерти, и только Провидение его спасло. Господь Бог к нему был милостив и на этот раз.

Обстрел обоза ясно показал всем, что передвигаться даже по проселочным дорогам днем опасно. Не запрягая лошадей, возницы спрятали повозки под деревья, укрыли зеленью. Решили ждать вечера и двигаться ночью. Почти полная луна позволяла это сделать.

Обоз тронулся в путь в 22–00. Было еще светло от солнечного заката, но сумерки и ночь наступили быстро. Отдохнувшие и сытые лошади бежали резво. Лунные тени от повозок отражались на дороге и были похожи на корабли, плывущие по степи.

Дети и взрослые дремали после дневных переживаний, а наш мальчик крепко спал, удобно устроившись в соломе на дне повозки. Сегодня он был героем дня, хотя совершенно не осознавал этого.

К утру обоз прибыл в село Першотравенное, где возчики отпустили лошадей на пастбище и замаскировали подводы. Беженцы разбрелись по хатам в поисках пищи и места для отдыха после бессонной ночи. Наш герой, выспавшийся ночью, бродил вокруг домика, где приютили его мать, мгновенно заснувшую, после вчерашних треволнений. Хозяева накормили его и с жалостью провожали его и маму, когда вечером караван вновь тронулся в путь. Ранним утром 17 июля благополучно прибыли в крупный порт на Азовском море Жданов.

Город был заполнен беженцами и войсками. Промышленные объекты бомбили, но порт и его окрестности, охраняемые плотным кольцом аэростатов и зенитной артиллерией, оставались не тронутыми и исправно работали. Здесь уже находилась главная часть их группы, прибывшая на автомашинах.

Вечером ждали посадки на судно, чтобы плыть через Азовское море в Черное и далее на Сухуми. Вокруг порта скопились толпы волнующихся беженцев. Местные власти едва справлялись с их потоком. Вход в порт усиленно охранялся войсками НКВД.

Весь день мать с сыном бродили по городу и отдыхали в городском парке. Удалось прикупить легкую одежду и продукты для рейса на корабле. К 20–00 вернулись к порту, где присоединились к своей группе, которая значительно поредела. Часть группы направили на железнодорожную станцию для отправки в Ростов, а оставшуюся готовили к посадке на пароход.

Вход в порт проводился по спискам. У всех строго проверяли документы.

В 22–00 поднялись на борт танкера «Азов», забитого пассажирами. Размещались на открытых палубах, в трюмах, в каютах и даже в служебных помещениях.

Наших путешественников поместили на шлюпочной палубе, у спасательных плотов, ближе к корме. Отсюда хорошо было видно здание управления портом и суда, стоящие у причалов.

Мальчик впервые поднялся на борт судна. Возбужденная толпа пассажиров, теснота, неустроенность и накопившаяся усталость за день хождения по городу не располагали к любованию морем, вода которого здесь в порту имела кирпично-серую окраску.

В 23–00 судно отошло от причала. Три маленьких буксира тащили его на выход из порта.

Когда танкер вывели и развернули носом к каналу, раздался мощный гул главного двигателя. Плавание началось. Берег стал медленно удаляться и вскоре исчез в темноте.

Азовское море очень мелководное. Крупнотоннажные суда могут проходить его только по центральному каналу, идущему от Керчи до Жданова, Таганрога.

Ветер и прохлада ночи заставили мальчика и его мать покинуть шлюпочную палубу и спуститься в трюм, битком набитый беженцами. Увидев спускающихся по трапу женщину с ребенком, пожилой моряк в офицерской форме сказал, что мест в трюме нет. Он предложил им до утра провести время в своей каюте, которая будет свободна, пока он занят на вахте. Это было очень своевременно, так как наши герои валились с ног от усталости.

В маленькой каюте было тепло и уютно. Такого комфорта они давно были лишены и, умывшись, свалились на маленький узкий диван и флотскую койку, которые им теперь казались царскими ложами.

В 8–00 хозяин каюты разбудил своих гостей, напоил чаем и угостил мальчика принесенными с камбуза яблоками. Солнце давно взошло, ветер утих, и можно было отправляться на палубу.

Поблагодарив моряка, наши странники вышли на свежий морской воздух. Они оба в море были впервые и были поражены бесконечной зеркальной гладью голубовато-зеленой воды, расстилавшейся до горизонта со всех сторон.

«Мама, смотри какая красота, как в горах!» — воскликнул сын.

Было действительно очень красиво вокруг. Тишина, бескрайний простор и покой, которого им так не хватало на земле в последние 20-суток войны. Мама согласилась с необычным сравнением моря с горами, сделанного сыном. Совершенно разные стихии, но объединяла их великая красота, которая правила ими.

К вечеру танкер «Азов» подошел к Керченскому проливу. Проведя весь день на палубе, любуясь морским простором, наши путешественники проводили огромное красное солнце, скрывшееся за керченские сопки.

Керченский пролив очень мелководный и узкий. Для крупных судов здесь прорыт канал, по которому они могут переходить из Азовского в Черное море. Канал обозначен буями, красные и зеленые огни которых мигали вдоль всего пути.

Ночью вошли в Черное море, Танкер начало покачивать крупной зыбью, оставшейся после недавно прошедшего здесь шторма. Пассажиры почувствовали перемену обстановки. Плавная изнуряющая качка для многих из них была весьма непривычна. Несколько часов спустя, мальчику стало плохо.

Воспользовавшись утренним приглашением пожилого штурмана, мама отвела сына в штурманскую каюту и уложила на диван. Ей так же стало плохо. Тошнота подступала к самому горлу. Но приходилось держаться, хотя в каюте, расположенной на нижней палубе, было значительно спокойнее, чем наверху.

Судно быстро продвигалось на юг, не смотря на свежий встречный ветер. На следующее утро наш герой почувствовал себя лучше. Вместе с матерью они поднялись на главную палубу, освобождая каюту для штурмана, который отдыхал в дневное время после ночной вахты.

При «смене вахты» в каюте, штурман посоветовал устроиться на палубе лицом к ветру по ходу судна и вручил нашим «бедолагам» подсоленные сухари.

«Так легче будет привыкать к качке», сказал он.

«Больше двигайтесь и постарайтесь что-то делать», добавил он на прощанье.

Свежий морской воздух оживил, а вид пенящихся волн восхитил мальчика. Но качало значительно сильнее, чем вчера. Шторм разыгрался не на шутку. Танкер водоизмещением 5000 тонн кренился от сильных волн и юго-западного ветра, порывы которого достигали 20–25 м/с.

Удалось укрыться от ветра за трубой на шлюпочной палубе. Здесь, под жарким июльским солнцем они любовались мощью разбушевавшейся стихии и читали взятую у штурмана книгу «Чукоккола», которую он купил для своего внука, того же возраста, что и наш герой.

К вечеру шторм немного утих. Благодаря соленым сухарям тошнота улеглась, но есть не хотелось. А вот жажда нарастала. Штурман несколько раз подходил к мальчику и его матери и предлагал спуститься в его каюту. Но они вежливо отказывались, не желая лишний раз его стеснять. Однако к 20–00, когда штурман заступил на вахту, они спустились в его каюту. Выпив приготовленного для них чая, улеглись спать, испытывая блаженство от защищенности и возможности, наконец, прилечь в тишине каюты.

Спали они так крепко, что не услышали, когда ранним утром штурман открыл дверь каюты и позвал их на выход.

Судно стояло у причала в порту Сухуми. Началась его разгрузка, и сход пассажиров на берег. Попрощавшись со штурманом и сердечно поблагодарив его за гостеприимство, наши путешественники влились в поток беженцев, спускавшихся по трапу на берег. Море было совершенно спокойным, светло синим, а вокруг возвышались зеленые горы.

Вдали хорошо были видны снежные вершины Кавказского хребта.

Пальмы окружали порт плотным кольцом. Все дышало миром и божественной красотой.

У наших путешественников от этой благодати даже дух перехватило. После всего пережитого, мирный пейзаж казался не реальным. И если бы не усталый и озабоченный вид беженцев, война, бомбежки и налеты фашистских самолетов, массовая эвакуация здесь казались бы абстрактными понятиями.

Выбравшись из общей толпы пассажиров на площадь, группа, прибывшая из Днепропетровска, собралась у здания порта. Здесь их коллективная поездка заканчивалась. Эвакуированные погрузились в поданные автомашины, и их развезли в заранее подготовленные квартиры в домах, как в самом Сухуми, так и в его окрестностях, уплотнив местных жителей.

Начальник группы подошел к нашим путешественникам и вручил им пакет с билетами на поезд Сухуми–Тбилиси, и пожелал благополучного возвращения домой. Он предупредил, что в Тбилиси их будут встречать.

Поезд уходил поздно вечером. Поэтому решили посмотреть этот сказочный город и сделать самые необходимые покупки в дорогу. После обстрела колонны вещей у них не осталось. Простившись с начальником колонны, наши путешественники пошли на рынок, одновременно осматривая город. Дома были белые кирпичные, одноэтажные и отделены друг от друга большими садовыми участками. Фруктовые деревья прогибались от плодов вишни, яблок, абрикосов, слив, груш, мандаринов. Фруктовые деревья росли не только на участках, но и вдоль улиц, так, что можно было срывать плоды и есть прямо с деревьев. Никто не запрещал. Проходившие местные жители с удивлением и некоторой жалостью смотрели на мать с ребенком, срывающих и жадно поглощающих фрукты. Они сразу же узнавали в них беженцев.

На рынок пришли к полудню. Разнообразие, обилие овощей и фруктов поразили их. Стоял обычный для восточных и южных базаров гвалт. Темпераментная смесь грузинского, абхазского, армянского и русского языков придавали рынку особый колорит Закавказья.

Запасшись продуктами и самыми необходимыми в дороге вещами, пообедав в городской столовой, отправились на набережную и пляж. Спокойная гладь морской синевы радовала глаз. На пляже было мало купающихся, только шелест волн нарушал тишину. Устроившись на песке под беседкой, они искупались, придя в восторг от теплой и ласковой морской воды. О войне в таком райском месте даже вспоминать не хотелось. Вся окружающая их природа излучала тепло, негу, покой.

Греясь на песке, они сладко дремали, отходя все дальше от пережитых ими трагических событий.

Незаметно наступил вечер. Красное солнце опустилось в море и скрылось за горизонтом, подарив нашим путешественникам на прощанье незабываемое зрелище — вспышку зеленого луча на фиолетовом небосклоне. Этот прекрасный добрый вестник моря мальчику запомнился на всю жизнь.

Поезд отходил поздно вечером. Прошлись по вечерним улицам Сухуми, мимо зоопарка, где располагался знаменитый обезьяний питомник.

Крики диких зверей среди пальм, влажная теплота морского воздуха создавали нереальное ощущение близости настоящих джунглей.

Наш герой, годы спустя, вспоминал этот пейзаж, когда в юношеском возрасте читал книги о путешествиях в тропических странах.

На станцию пришли за час до отправления поезда. Здесь царила обычная вокзальная суматоха. Но никаких беженцев не было видно. О войне напоминали лишь грозные плакаты и лозунги, да еще призывники, толпившиеся у теплушек, и провожающие их родные с заплаканными глазами.

В купейном вагоне, где они расположились, грузинское гостеприимство, чистота постелей, фрукты и нарзан на столике, до глубины души поразили наших путешественников, а мать растрогалась до слез, которые показались у нее на глазах.

После длительной прогулки по городу и всех приятных переживаний от вновь вернувшейся мирной жизни, наши герои уснули так крепко, что до самого Тбилиси не просыпались на промежуточных станциях и остановках.

Только когда до Тбилиси оставалось ехать 30 минут, проводник разбудил их, громко постучав в дверь и прокричав: — Тбилиси, Тбилисо, Тбилиси!

Пассажиры засуетились, собирая вещи, но матери с сыном собирать было нечего. Нужно было только умыться. В окне были хорошо видны горные массивы, покрытые густой темной зеленью. Белые каменные дома и домики взбирались высоко от дороги по горным склонам. Внизу от железной дороги виднелась стремительная горная река. Весь пейзаж напоминал мальчику «его» горы. Но здесь зелени было гораздо больше, горы ниже и все вокруг радовало глаз своей мягкостью, а не подавляло величием, дикой и суровой красотой как в горах Памира.

Поезд остановился на вокзале, где на путях стояло еще несколько составов.

В вагон вошел молодой высокий грузин в военной форме НКВД, с двумя кубиками на петлицах.

Вежливо поздоровавшись при входе в купе, он передал Елене Стрелец пакет с билетами до Баку и деньгами, спросил, чем может помочь. Вероятно письмо наркома СССР, на его малой родине, было особенно весомым. Это чувствовалось во внимательном отношении встретившего их военного.

До отхода поезда в Баку оставалось три часа. Он предложил показать город и пригласил мать с сыном в автомашину, стоявшую у входа на вокзал. Удивленно заметив полное отсутствие вещей у прибывших, лейтенант что-то кратко приказал водителю. Они поехали вдоль центральной улицы имени Ленина к большому военному магазину — военторгу. Здесь купили небольшой чемодан и маленький рюкзак и наполнили их всеми необходимыми в дороге вещами, включая летнюю одежду для молодой женщины и ее сына. Сделав необходимые покупки, отправились на самую высокую точку города, в парк имени Сталина, где гигантский монумент вождя обозревал Тбилиси, раскинувшийся у его ног. Военный пригласил гостей в ресторан, расположенный в парке, откуда открывался вид на столицу Грузии, и заказал завтрак. Пока его готовили, он с гордостью хозяина рассказывал о наиболее интересных местах и памятниках архитектуры этого древнего города, хорошо видимых сверху.

За интересным рассказом время пролетело очень быстро. Пора было возвращаться на вокзал.

В поезд сели за 15-минут до отхода. Любезно оказав помощь в размещении подопечных в купе вагона, лейтенант вежливо попрощался, и наши путешественники опять остались одни.

Мама разобрала наскоро сваленные в чемодан и рюкзак покупки, и поезд тронулся. До Баку ехать 18 часов. Красивые горные пейзажи сменялись зелеными равнинами. По мере продвижения к Азербайджану бурная растительность субтропиков сменялась деревьями и кустами засушливых зон. Горы становились ниже, и коричнево желтые цвета начали преобладать над зелеными. Все настойчивей и громче звучала азербайджанская речь на станциях и даже в вагоне, где публика постепенно менялась. Наш герой и его мать хорошо понимали азербайджанскую речь, очень близкую к узбекской. Да и сами азербайджанцы по внешнему виду и по поведению напоминали узбеков, так что на станциях при покупке овощей и фруктов мать и сын обращались к ним по-узбекски, как у себя дома.

В Баку поезд прибыл рано утром. Было жарко и душно. Очень сильно пахло нефтью. На вокзале толпы беженцев рвались в порт для посадки на суда, идущие через Каспийское море в Красноводск, в Среднюю Азию. Опять вокруг разговоры только о войне, о налетах, о падении Киева и стремительном продвижении немцев к Москве.

Никто не встретил наших путешественников. Билетов на пароход у них не было. Кругом суматоха, почти давка у ворот порта. Впервые за все время путешествия мальчик испугался. Он крепко сжал руку матери и сказал:

«Мамочка, смотри меня не потеряй, ведь у меня здесь нет ни братика, ни сестрички!».

Эта детская мольба заставила мать собраться и действовать немедленно.

Она направилась прямо к военному коменданту города, резиденция которого находилась рядом с вокзальной площадью. У резиденции толпилось множество военных, которые с недоумением смотрели на женщину с ребенком, уверенно идущую прямо к охраняемому часовыми входу в комендатуру.

Подойдя к часовым, она попросила вызвать дежурного командира и срочно связать ее с представителем НКВД, который всегда находился во всех подобных организациях даже в мирное время. Уверенный и требовательный тон, с которым говорила женщина, внушил к ней доверие. Часовые были обязаны вызвать командира и представителя НКВД в любом случае, тем более при таком решительном требовании.

Через десять минут к ним подошел невысокий плотный человек в штатском. Мать предъявила ему свои документы, представилась и в свою очередь попросила представиться подошедшего. Удивленный таким поведением женщины, он не стал представляться, а пригласил ее с сыном пройти в здание комендатуры.

Их пропустили внутрь без всякой проверки и провели в большую приемную представителя органов. Кроме молодого человека азербайджанской внешности и приведшего их мужчины в комнате никого не было. Вошедшие поздоровались, и молодой человек, приветливо им ответил и произнес только одно слово: «Рассказывайте».

Вместо рассказа мать протянула письмо наркома. Взяв письмо, а затем внимательно его изучив, молодой человек сразу же подтянулся, стал серьезным и попросил гостей подождать в соседней комнате, дверь в которую вошедшие сразу не заметили.

Ожидание было не долгим, но напряженным. Минут через десять молодой человек с улыбкой пригласил мать с сыном в приемную и принес извинения, за то, что их не встретили на вокзале. Произошла путаница, пояснил он:

«Встретили не тех, а искомые не стали долго ждать и сами пришли», пытался пошутить он.

«С такой не пропадешь!» — добавил молодой человек, глядя на мать. Но, уловив суровый взгляд в ответ на неуместный комплемент, осекся и совершенно серьезно еще раз извинился.

Несколько минуту спустя в кабинет вошел военный в синей форме и пригласил наших героев в «эмку», уже стоявшую у входа в комендатуру. Только в машине у них отлегло от сердца. Металл авто и забота сильной руки мгновенно отделили их от бурлящей, пугающей толпы беженцев. Через весь город их отвезли в ведомственную гостиницу у моря, где накормили завтраком и предложили отдохнуть. Здесь было тихо и уютно, даже прохладно. Вид окружающей зелени и волнующихся коричневатых вод Каспия успокаивал.

Было еще утро, когда вошедший ординарец вручил им пакет с пропуском в порт и билетом на пароход. Он сообщил, что в 18–00 за ними придет машина, и отвезет их для посадки на судно «Революционер Фиолетов», отходящее в 20–00 на Красноводск.

До прихода машины оставалось семь часов. Решили до обеда осмотреть окрестности гостиницы и искупаться в море, хотя цвет воды и запах нефти не вдохновляли на такой подвиг. С грустью вспоминали Сухуми и черноморский пляж.

Однако, при непосредственном контакте с водой и бескрайней песчаной отмелью, оказалось все не так уж плохо. Морская вода была чистой, а коричневый цвет ей придавал микропланктон и глинистое дно. Запах нефти исходил не от воды, а от множества нефтяных вышек, видневшихся вдали.

Купание на пустынном пляже принесло облегчение после утренней сутолоки на вокзале.

Пообедав в гостиничной столовой, в город решили не ехать, а отправились в номер спать, наверстывая упущенный утренний сон. Только к 17–00 они проснулись и опять побежали к теплым каспийским водам, решив еще раз искупаться на дорогу.

Автомобиль и сопровождающий их военный прибыли ровно в 18–00, как и обещали.

В порту царили суета и толчея. Тысячи людей, в основном женщины, дети, старики рвались в единственные портовые ворота. Охрана едва справлялась с этим многоликим и многоголосым потоком. Оказаться в нем было большим горем. Ведь большинство из них ехало в никуда, гонимые войной и фашистами.

Наши герои были в несравненно лучшем положении. Они возвращались домой, да еще под высоким покровительством. Но война успела опалить и их.

Автомобиль подъехал к грузовому порту в Черном городе. Здесь беженцев не было. В грузовой порт требовались специальные пропуска, и он тщательно охранялся.

Военный, сопровождающий их, предъявил удостоверение и пропуска охранникам, и машина беспрепятственно въехала на территорию грузового порта, направившись к стоящему здесь у причала т/х «Революционер Фиолетов». Судно готовилось к рейсу. Дрожь от входящего в режим главного двигателя сотрясала все судно. Посадка пассажиров еще не началась.

По высоко задранному трапу вся группа поднялась на борт судна и прошла в каюту капитана, который заранее был предупрежден об их визите. Пригласив старпома, капитан распорядился выделить для наших путешественников каюту четвертого помощника, который в рейс не шел. Их проводили в светлую, уютную каюту в носовой части судна, на второй палубе. Из большого иллюминатора хорошо было видно, как устанавливали на берегу переносные перегородки и большие трапы для организации посадки пассажиров — беженцев, направляемых в Среднюю Азию.

Через 30-минут все было готово к приему пассажиров. Ворота между грузовым и пассажирским портами открылись. Толпа беженцев хлынула вдоль перегородок к трапам.

У трапов перед посадкой на судно у всех строго проверяли документы. Когда допущенные к посадке беженцы подымались по трапам, на их усталых, а порой изможденных лицах светилась радость. Но какое горе испытывали те, кого отстраняли от посадки, можно было легко понять даже издалека. Ведь они прошли тяжкой, смертельно опасной дорогой мытарств, страха и лишений, пока добрались до Баку и, наконец, до спасительного судна. И вот трагический финал — дальше их не пускают…

Отвернувшись от окна, мальчик спросил:

«Мама, почему их не пускают? Куда они едут? Зачем?».

На эти вопросы было легко ответить, но принять все это было трудно.

«Не пускают, так как документы или билеты не в порядке, едут к родным, знакомым или просто бегут от фашистов куда подальше, чтобы остаться живыми» — с горечью ответила мать.

Посадка продолжалась два часа. Пароход был забит до отказа. Шум и гам царили теперь там, где еще два часа назад был слышен только гул главной машины.

Даже в каюту доносились крики и возбужденный говор беженцев. Желания выйти из каюты не возникало. Здесь они чувствовали себя как в осажденной крепости.

В 23–00 отдали швартовые, и буксиры выволокли пароход на рейд. Задрожали переборки и подволоки от мощного гула главного двигателя, и огни причалов и улиц Баку начали медленно удаляться. Они еще долго светили вдали, прорезая своим светом темноту ночи.

Гвалт на судне постепенно стихал, и, под утро, наконец, наступила долгожданная тишина.

Яркие звезды южного неба радовали глаза, а шум воды, разрезаемой форштевнем, напоминал рокот горной реки.

Ранним утром, когда ребенок еще спал, мать вышла из каюты и направилась на палубу, забитую пассажирами, спящими прямо на полу. Ей искренне было жаль этих простых людей, оторванных войной то дома и мирной жизни.

Море вокруг было зелено-синим, но по мере восхода солнца вода приобретала голубую окраску. В эти относительно спокойные минуты, когда младшему сыну не угрожала опасность, мать могла думать о старших сыновьях и муже, которые, несомненно, уже непосредственно участвовали в войне. Особенно ее беспокоила судьба второго сына Ленечки, служившего в пограничных войсках в Либаве, и принявших на себя самый первый коварный удар фашистов. Никаких сведений от дорогих ей мужчин она пока не имела.

С подъемом солнца постепенно судно начало оживать. Плачь и крики малых детей, громкие голоса пассажиров наполнили все вокруг.

Мать вернулась в каюту, где сладко спал ее младший любимый сын.

К полудню погода начала быстро портиться. На Каспии сильные шторма налетают стремительно, и море меняется прямо на глазах. Первый же порыв ветра сорвал развешенные пассажирами вещи и большую их часть унес в море.

На палубах появились матросы во главе с боцманом и начали крепить разбросанные вещи пассажиров, призывая их спуститься с палуб в трюм для их собственной безопасности и безопасности судна, перегруженного сверх всякой меры. В трюме было очень тесно и душно, и беженцы спускались туда неохотно. Однако, когда ветер набрал полную силу, и волны высотой до 3–5 м. с яростью обрушились на судно так, что по главной и второй палубам покатились реки воды, и над судном установилась сплошная пелена брызг, всех пассажиров буквально ветром сдуло с палуб в твиндек и трюма.

Началась сильная качка, так как ветер был северным — бортовым для «Фиолетова», идущего на восток.

В душных переполненных каютах нижних палуб и твиндека качка бала тяжелым испытанием для большинства беженцев, никогда не выходивших в море. Морская болезнь их одолевала до потери сознания. Стараясь спасти от сильной бортовой качки перегруженное судно, капитан изменил курс с В на С-СВ.

Качать стало меньше. Но и тогда, спасти пассажиров от морской болезни не удалось.

Они, страдали от тошноты, выскакивали из кают и трюмов на палубы, где их окатывал теплый душ из морских брызг и потоков воды.

Особенно трудно приходилось детям и их матерям. Подыматься на открытые верхние палубы было опасно, и запрещено. Могло смыть за борт крупной волной. Об этом было объявлено по судовому радио. Но удержать страдающих морской болезнью людей не удавалось.

Наши путешественники тоже чувствовали себя плохо, но комфортные условия каюты, где хорошо работала вентиляция, скрашивали их быт. Мальчик, не смотря на подступающие приступы тошноты, внимательно наблюдал за игрой волн и ветра, срывающего белые пенящиеся гребни над волнами.

Неожиданно его взгляд упал на главную палубу, где пожилая женщина с двумя детьми боролись с порывами ветра, стремившегося повалить их на пол, а волны смыть за борт.

Картина была страшной, мальчик в приступе отчаяния закричал: «Мама их сейчас смоет в море, они утонут!»

Мама заметила происходящее только после крика сына. Немедленно бросилась из каюты к выходу на палубу и позвала на помощь. Двое крепких матросов уже спешили к женщине с детьми. Они втащили их в пристройку на главную палубу, прежде чем очередная волна накрыла ее. Все пятеро, бледные и мокрые стояли в безопасном коридоре. Матросы ругались, объясняя пожилой даме с детьми, что шутки с бурным морем плохи. Но делали они это далеко не на литературном русском языке. Вмешалась мать, резко отдернув матросов в терминах для них вполне понятных. Затем она обратилась к пожилой даме мокрой, и едва живой от испуга. Узнав из ее сумбурных ответов, что она с детьми не может вынести качку, находясь в душном трюме, и, что лучше выброситься в море, мать пригласила всех троих в свою каюту.

Когда мокрые дети и их бабушка вошли в каюту, мальчик просиял от радости. Всю сцену спасения он хорошо видел и считал себя причастным к этому доброму делу. Особенно его обрадовало появление детей, с которыми он не общался почти весь обратный путь домой.

Это были мальчик 10-и лет, Боря и его сестра Лина, 7-лет. Всей семьей, с родителями и бабушкой, они эвакуировались из Киева. Под Таганрогом их состав разбомбили. Родители пропали (погибли), а они с бабушкой добираются в Самарканд, где живут их дальние родственники. Бабушка, Александра Ефимовна, рассказала маме о перенесенных ими страданиях и унижениях на этом тяжком пути. И когда мама слушала рассказ этой старой женщины, она окончательно поняла, в каких комфортных условиях они путешествуют в военное время, благодаря заботе отца.

Расположились все пятеро в каюте 4-ого помощника. «В тесноте, но не в обиде», — как говорится в старинной русской поговорке.

Дети бесконечно радовались прекрасным условиям в каюте и рассказывали друг другу наперебой об увиденном и пережитом ими. Казалось, они совершенно забыли о шторме, качке, недавно пережитой опасности бать смытыми волнами за борт, а погрузились в одну, только им известную страну детской фантазии для них неотделимую от реальности.

А двум женщинам было о чем поговорить после обрушившихся на них испытаний.

К вечеру налетевший шторм начал стихать, судно легло на генеральный курс, уже не рискуя быть опрокинутым.

Утром тихое и ласковое море ничем не напоминало разъяренную стихию, каким оно было вчера. Спасенные гости собрались спуститься в трюм, когда волнение улеглось, но мама, к всеобщей радости, предложила им оставаться в каюте до прибытия в Красноводск, до которого оставалось всего сутки хода.

Теперь, когда волнение улеглось, и спокойная голубовато-зеленая вода застилала весь горизонт, дети смогли выйти на свежий воздух на палубу, где устроились у самых шлюпок. Других мест не было. Измученные штормом обитатели подземелья (трюма и нижних палуб) выбрались наверх, к свежему воздуху, и их усталые тела заняли все верхние палубы.

Было жарко, грело летнее туркменское солнце, белое солнце пустыни.

Спасались чаем. Днем палуба раскалялась до 50–60 градусов С, и ее поливали из пожарных шлангов морской водой. У неосторожных пассажиров, жителей северных городов, начались тепловые удары. Судовому врачу и медсестре прибавилось работы.

Но для наших путешественников это не было серьезным испытанием. Такая температура не редкость для районов Средней Азии. А здесь морской ветерок смягчал жару.

На следующий день утром показались выжженные солнцем серо-коричневые горы Красноводска.

Судно вошло в Красноводскую бухту в 8–30 утра, но уже стояла туркменская жара. Воздух не шевелился. От раскаленных гор, как из кузнечного горна, растекался горячий воздух. Спиртовой термометр зашкалил на отметке + 50С, в тени.

Началась выгрузка пассажиров.

Памятуя наставления, полученные в Баку, Елена Стрелец ждала, когда иссякнет поток беженцев и прибудет представитель военного коменданта.

Она посоветовала своим новым попутчикам остаться в каюте и ждать. У нее созрел план помощи этим приятным и настрадавшимся людям. Елена решила не расставаться с ними до приезда в Самарканд, который их маршрут в Ташкент пересекал.

Все оказалось так, как она ожидала. К ним в каюту постучал, а затем зашел мужчина в светлом льняном костюме, среднего возраста и высокого роста. Очень стройный, прямой и подтянутый, как и все туркмены. Вежливо поздоровавшись, он представился и, проверив у мамы документы, вручил ей купейные билеты на поезд Красноводск — Ташкент, деньги и письмо от мужа. Прежде чем читать письмо, мама обратилась к прибывшему представителю с просьбой, получить разрешение для поездки с ними ее родственников, которых она встретила на судне. Он внимательно проверил документы родственников и сообщил, что эту просьбу легко исполнить, если мама согласна ехать всем пятерым, в выделенном ей с сыном купе. Конечно, все были согласны. Представитель коменданта забрал документы родственников и обещал взять им билеты в течение часа. Но сообщил, что за дополнительные билеты нужно будет платить.

Только расставшись со стройным туркменом и отправив всех гулять на палубу, Елена присела на диван в каюте и с волнением начала внимательно читать письмо мужа. За долгие годы, прожитые счастливо вместе, она научилась читать его письма «между строк», т. е. понимать то, что не предназначено для других.

Письмо было очень теплым и заботливым. Отец все прекрасно знал и понимал происходящее лучше других. Он находился в действующих войсках, но, как всегда, не писал, где именно. Сообщал, что он и сыновья Семен и Генрих живы и здоровы. Письма от них ждут маму дома. Но ее насторожила тревожная фраза, которая относилась ко второму сыну: «Наши западные пограничные части так быстро меняют свои позиции, что связь с Леонидом пока установить не удалось». Она очень хорошо понимала, что это значит. Ее сердце сжалось от дурного предчувствия.

Ровно через час в каюту вошел уже известный ей представитель коменданта и вручил документы и билеты для ее родственников. Расплатившись за билеты, и сердечно поблагодарив пожилого мужчину за помощь, Елена Стрелец поднялась на шлюпочную палубу, где расположились дети и Александра Ефимовна. Она сообщила им радостную весть, что едут они все вместе, и поезд отходит в 20–00. У них оставалось еще много времени. На пароходе и в порту стояла туркменская жара +50С в тени. О прогулке по городу в такую погоду не могло быть и речи. С разрешения капитана остались на судне до посадки на поезд. Судно опустело. Матросы скатывали палубы, готовя его к очередному рейсу. Наш герой и его новые друзья всячески старались попасть под живительные струи пожарных шлангов, спасаясь от жары. От окружающих город гор горячий воздух веял как от утюга. Бухта с голубовато — зеленой морской водой, окруженная горами, была очень красивой. Но жара расплавляла эту красоту. Даже привыкшие к азиатской жаре мать и сын чувствовали себя неважно, а их новые «родственники» совсем плохо. Они не умели потеть, и их тела перегревались. Спасали только зеленый чай и морской душ.

До вечера находились в каюте, охлаждаясь под вентилятором. Но и вечер не принес желанной прохлады. Все те же +50°С.

Простившись с капитаном судна и поблагодарив его за помощь, в сопровождении представителя коменданта пешком пошли к вокзалу, который располагался в 500 м. от морского порта.

Вероятно, жара наложила свой отпечаток на поведение людей. В отличие от Бакинских баталий на вокзале и в порту, здесь все происходило очень медленно и спокойно.

В вагон прошли почти свободно, даже документы никто не спросил, а проверили только билеты, как в мирное время. Война сюда еще не докатила своих тревог и ужасов. Туркмения, как и вся Средняя Азия, жили еще мирной жизнью.

В вагоне было нестерпимо жарко и душно, не смотря на настежь раскрытые окна.

Прощаясь, туркменский попечитель дал ряд советов:

Не пить воду, а только зеленый чай,

Тщательно мыть и осторожно есть фрукты и овощи,

Не покупать и не есть мясо. При этом он тихо произнес страшное слово ЧУМА.

При сильной жаре заворачиваться в мокрую простынь и носить ее пока не высохнет.

Мать и сын поблагодарили его по-узбекски, прижав руку к сердцу. Но это вызвало у него снисходительную усмешку.

«Мы туркмены, а не узбеки», серьезно сказал он на чистейшем русском языке.

Что это означало, мальчик узнал много лет спустя, работая на грандиозном строительстве Туркменского канала.

Распрощавшись с подопечными, стройный попечитель ушел.

Расположились в купе удобно, хотя и тесновато. Дети на верхних двух полках, бабушка и мама на нижних. Вагон был переполнен. Жара и духота мучили пассажиров нещадно, до тех пор, пока поезд не тронулся и стал набирать ход. Только тогда живительный ветерок ворвался в раскрытые окна вагонов, и стало прохладнее. Памятуя полученные наставления, воду не пили, заваривали чай в кипятке, взятом из титана. Киевлянам было в диковинку пить чай в 50-и градусную жару. Но скоро они поняли, что только так можно здесь напиться. За окном сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее замелькали домики, вагоны, автомобили, всадники на конях и верблюдах, параллельные пути, такыры и барханы, покрытые зелеными зарослями саксаула. Началась пустыня Каракумы.

Дети впервые видели пустыню и восторженными возгласами встречали большие барханы и кусты саксаула, о которых они только читали или только слышали от старших. Но все же в вагоне было жарко, особенно когда поезд останавливался на разъездах и станциях, которых по этому единственному железнодорожному маршруту сквозь пустыни было множество. Белое солнце пустыни склонилось к закату, стало оранжево — желтым, а затем красным, и опустилось за горизонт, посылая прощальные лучи в абсолютно ясное небо.

В 22–00 уже зажглись звезды. Пора было ложиться спать, но жара не спадала.

Воспользовались четвертым советом наставника. Намочили простыни, завернулись в них и легли прямо на деревянные полки, скинув матрасы. Такая процедура детей привела в восторг, прохлада высыхающих простыней их оживила. Сон был забыт, начались игры и рассказы. Старший Борис постарался удивить сестру и нового приятеля страшными сказками о приведениях, мертвецах, ведьмах и чудовищах. Однако, после действительно страшных картин, которых они насмотрелись при эвакуации, рассказы Бориса казались милыми сказками. Наконец, сон победил. Дети угомонились и крепко уснули под мерный стук колес поезда, завернувшись во влажные простыни.

Женщины еще долго беседовали, делились своими заботами, по привычке тихо разговаривая, стараясь не мешать детям, которых теперь могли разбудить разве что разрывы бомб.

Они уже незаметно стали детьми войны…

Утром поезд остановился у небольшого поселка Небит-Даг. На станции было много народа, встречающих и отъезжающих в Кызыларват, Ашхабад, Чарджоу, Бухару, Самарканд, Ташкент и далее на восток.

Здесь впервые купили и попробовали огромные туркменские дыни, вкуснее и больше которых нет нигде в мире. Продавал их высокий, прямой как тростник старик, с длинной седой бородой, одетый в стеганный черный халат и в высоченной каракулевой шапке. Дынь была целая гора. Каждая, весом от 15 до 20 кг, стоила всего 20–30 копеек. Рядом с дынями за платформой стояла телега (арба) на двух огромных колесах, с запряженным в нее одногорбым верблюдом, который, не обращая никакого внимания на поезд и суетящихся пассажиров, медленно объедал зеленые веточки саксаулового куста. Картина была типичная для жителей Туркмении, но полная экзотики для наших путешественников, особенно для детей. Верблюдов они видели разве что на картинках и в зоопарке.

Почти час ожидали встречный поезд, и только после его прибытия, отправились дальше.

Кругом одни барханные пески и ровные как стол такыры.

Не смотря на непрерывное движение и открытые окна, в вагоне было очень жарко. Пришлось опять прибегнуть к помощи чая и простыней. А вот купленные дыни доставили путешественникам огромное удовольствие. Кроме них в жару есть ничего не хотелось.

Зеленый чай со сладкой дыней, стоящие на столе, гармонично вписались в пейзаж окружающей пустыни за окном вагона.

Наш герой впитывал эти новые впечатления и картины как губка, не подозревая, что уже через одиннадцать лет вновь, но уже надолго, встретиться с пустыней.

К вечеру поезд остановился на станции Кызыларват. Мама среди пограничников слышала часто поговорку: «Под землей Бог создал ад, а на земле Кызыларват!».

Кушка (самая южная точка СССР) и Кызыларват считались самыми трудными местами для пограничной службы.

Термометр на пути от Красноводска до Кызыларвата замер на высшей отметке +50°С, не опускаясь ни днем, ни ночью.

На станции было много военных в полевой форме. Они отправлялись через Красноводск — Баку — Махачкала на фронт. Опять слышалось зловещее слово ВОЙНА.

Дети при виде военных притихли, они уже хорошо знали, что такое война.

Наш герой, привыкший к военным, всегда видел в них главных защитников.

Большое количество советских военных вызывало в нем уверенность в победе над немцами. И всякой встрече с войсками он был рад. У его новых друзей вид войск вызывал тревогу. Они хорошо помнили, что их беды начались, после того как в Киев хлынули отступающие части Красной армии.

Но скоро поезд тронулся. Все пятеро сели за ужин, где дыни, чай и купленные на станции фрукты доминировали над всем остальным, что нашлось в их скромных запасах.

Мокрые простыни быстро высыхали, и их приходилось мочить снова и снова. Это было единственным спасением от жары. Ночь пролетела быстро и без каких-либо событий. На малых станциях продавали мясо баранье и верблюжье. Но покупать его боялись, помня наказ наставника.

Мальчики о чем-то долго беседовали, наконец, и они уснули, следуя примеру Лины.

Обе женщины еще долго не могли заснуть. Каждая из них переживала свои заботы и тревоги.

Но жара плавила мозги и не давала сосредоточиться на главной мысли. Далеко за полночь, в очередной раз, намочив простыни, они уснули тяжелым сном.

Утром поезд прибыл в Ашхабад, столицу Туркмении. Появились деревья и цветы в газонах на станции. Все растения искусственно поливалось. На пироне было много народа, людей разной национальности, но доминировала русская речь.

Дети в сопровождении мамы вышли на пирон. Здесь хорошо поливали, и утром было не жарко. На пироне шла бойкая торговля овощами, фруктами, дынями и огромными арбузами. Конечно, арбузы и дыни красномяски купили первым делом, но и все остальное осталось не без внимания. Стоило здесь все очень дешево. Даже скуповатые киевляне отметили этот факт.

Нашему герою нравились туркмены. Высокие, стройные, прямые как жерди в высоченных каракулевых шапках и халатах, они напоминали сказочные персонажи из прочитанных ему книжек. И он не мог понять, почему узбеки и даже воинственные таджики пугали своих детей туркменами: «Будешь шалить, придет туркмен (бабай) и тебя заберет», часто говорили они… Действительно, вид у туркменских всадников на верблюдах или на конях был грациозным и воинственным, но в век танков и самолетов совершенно не страшным.

Передвигались туркмены с большим достоинством и чувством превосходства над прочими, находящимися на уровне их плеч. Совершенно не торговались и не пересчитывали деньги за проданный товар, будучи полностью уверенными, что их обмануть, не посмеют.

На станции продавали газированную воду, но детям не разрешили ее пить.

Прогуливались по пирону, разминая соскучившиеся по ходьбе ноги. Час пролетел быстро.

Поезд тронулся, и замелькали дома и улицы Ашхабада, а затем опять пески и такыры Каракумов. Но после Ашхабада стало прохладнее, и температура 30°С казалась совсем низкой. Пассажиры в поезде ожили. Дети старались выйти из вагона при первой возможности. На станциях появились деревья. Чувствовалось приближение оазисов и главной реки Средней Азии Амударьи. Вечером прибыли в Чарджоу. Здесь на вокзале и вдоль пирона было множество военных из Туркестанского округа, отправляемых на запад.

Кроме этого, ничто не напоминало о войне.

Изобилие фруктов, овощей, дынь и арбузов радовало глаза. Состав публики сменился, большинство из торгующего люда были узбеки. Наш герой почувствовал себя совсем дома. С туркменами он разговаривать не решался, хотя с трудом, но все же понимал их речь. Очень уж они были большие и гордые.

А узбеки это свои, почти родные. Оказалось, что он по ним соскучился, поэтому говорил с ними долго и с удовольствием, жестикулируя и с интонациями узбекского мальчишки (бала). Вмиг из польского барчука он превратился в настоящего «бала». Это превращение или вернее возвращение сына порадовало мать и удивило его новых друзей. Они с недоверием смотрели на этого загорелого чернявого узбеченка, в которого он превратился чудесным образом, когда купил черно-белую тюбетейку и привычным движением насадил ее на голову. Он уже чувствовал себя дома, в полной безопасности и искренне радовался этому.

До Ташкента оставались сутки езды. Ожившие дети, не переставая, о чем-то спорили, говорили и носились по коридору вагона. На каждой остановке их ожидали открытия и новые пейзажи. Мост через Амударью, самую полноводную в это время года реку, проехали медленно, что позволило детям разглядеть и лодки, и малые суда, плывущие по коричневой воде. Вдоль реки и в ее окрестностях было много деревьев, подходящих к самой железной дороге. Вдали и рядом виднелись ярко-зеленные поля хлопка.

На ближайшей же станции продавали рыбу любых размеров и способов приготовления. Рыба не мясо, и запрет покупать на нее не распространялся. «Не высокая» +30°С температура воздуха пробудила аппетит, особенно у детей, которые всю поездку не ели мясного. Поэтому на копченую рыбу с овощами набросились все пятеро. Благо и хлеб был в изобилии.

После пиршества наши путешественники угомонились и заснули богатырским сном.

С каждым часом пейзаж становился приветливее. Поезд шел по территории Узбекистана между Сырдарьей и Амударьей. Здесь все земли искусственно орошались водами этих больших рек — источниками жизни. Были видны сады и поля, на которых паслись коровы, лошади и ишаки. О войне здесь знали только по сводкам радио и из газет, да еще по мобилизации мужчин, которых призывали с каждым днем все больше и больше.

А вот теперь появились еще и беженцы.

На каждой станции их встречали эвакуаторные бригады, помогали разместиться в автомобилях и развозили по подготовленным заранее местам, где им предстояло прожить долгие годы войны.

Новые друзья, особенно бабушка, приуныли. И хотя они ехали к родственникам, которых бабушка знала, но не видела много лет, неизвестность дальнейшей жизни в Самарканде, куда они направлялись, их пугала. Елена много рассказывала бабушке об обычаях Средне-Азиатских народов, об их традиционном гостеприимстве, дала советы, как правильно вести себя, чтобы не обидеть хозяев.

«Главное, изучить местный язык (хотя бы основные обиходные термины) и обычаи. Тогда никому, а тем более пожилой женщине совершенно нечего бояться. К старым людям все народы здесь относятся с уважением и почтением много большим, чем в России и на Украине» — говорила она.

Ночь пролетела быстро, а утром открылись глазуревые древние минареты Бухары.

Это уже были исконные земли узбеков и таджиков с очень далеких времен. Здесь сохранился колорит древнего города, столицы Бухарского эмирата. Если не считать самой станции и железной дороги, то вид и неторопливая жизнь вокруг замерли на столетия.

Казалось, вот-вот на станцию въедет ходжа Насреддин на своем «говорящем» ишаке.

Наш герой с большим интересом разглядывал минареты, видневшиеся вдали и стены дворца эмира. Но он еще не знал истории этого государства, а вот красивую и мелодичную таджикскую (фарси) речь он расслышал сразу же. По пирону степенно проходила целая группа весьма пожилых людей, одетых в белые халаты и в зеленых бархатных тюбетейках. Они говорили по-таджикски, направляясь как раз в сторону вагона, где ехали наши путешественники.

Мальчик знал, что зеленые тюбетейки носят муллы и ходжи. На Памире к таким людям относились с особым уважением.

Когда старики поравнялись с вагоном, вдоль которого прогуливался мальчик со своими приятелями, он пошел к ним на встречу, приложил правую руку к сердцу, слегка поклонился и громко поздоровался по-мусульмански на арабском языке: «А салам алейкум, а Рахматулла!

Старики повернули головы в его сторону и с доброй улыбкой ответили: «Ваалей кум, а салам». На этом местный этикет требовал закончить общение, если старшие ничего больше не говорят и не спрашивают. Но мальчику очень хотелось поговорить по-таджикски и похвастаться перед своими товарищами.

Нарушая обычаи и местный этикет, он пошел вслед за почтенными стариками, спрашивая их, куда они едут? Никто из них не обернулся в его сторону. Ожидая ответа, он продолжал идти за ними, удаляясь от вагона. Борис, старший из детей, чувствуя свою ответственность, окликнул мальчика и попросил вернуться. Русская речь и европейский вид друзей мальчика не остались незамеченными одним из стариков. Он понял, что мальчик не таджик, хотя и говорит чисто по-таджикски.

Эта догадка объясняла его странное поведение. Мудрый старик остановился, повернулся к нашему герою и сказал: «Ты очень хорошо начал, но заканчиваешь как любопытная сойка. Разве тебя не учили, как нужно разговаривать со старшими?».

«Конечно, учили, и я знаю, что виноват» — ответил он.

«Но я был на войне и видел бомбежки!» — выпалил наш герой.

Эта фраза была выкрикнута им с такой болью, что старики остановились и все разом повернулись к ребенку. Они внимательно посмотрели на него. Затем самый старший из них подошел к нему, положил раскрытую ладонь на его тюбетейку и тихо произнес:

«Бис мулла, а Рохман Рахими! (Да хранит тебя Бог!)».

Мальчик притих, успокоился и, поблагодарив дедушку, бегом вернулся к своим друзьям.

Они с тревожным любопытством наблюдали эту удивительную сцену.

«Кто эти старцы, и о чем ты с ними говорил?» — спросила Лина.

«О войне и о Боге я говорил с муллами», гордо ответил он.

* * *

Поезд тронулся, вдали скрылись минареты и купола Бухары. За окном хлопковые поля, сады, камышовые тугаи вдоль каналов ирригации. В рассказах и играх незаметно летело время. Анна Ефимовна собрала небольшой багаж своих внуков и приготовилась к прибытию в Самарканд. Она так сильно волновалась, что Елене пришлось ее многократно успокаивать. Волнение бабушки можно было понять, ведь она еще несколько дней назад потеряла дочь и зятя, потеряла свой дом и все нажитое тяжким многолетним трудом.

В Самарканд поезд прибыл по расписанию, ровно в 20–00. Здесь из вагонов вышло много беженцев, которые резко выделялись среди местных жителей и лицами (нет загара, светлые волосы и глаза) и одеждой (очень теплой для этих краев в июльскую жару) и странными котомками с вещами, а главное тревожным выражением глаз, полных боли и страданий.

Наши путешественники помогли своим попутчикам выйти из вагона. Все пятеро стояли рядом на пироне в ожидании встречающих Анну Ефимовну родственников.

Долго никто к ним не подходил. Они уже начали волноваться, но в этот момент к вагону подошла очень пожилая дама в старомодной широкополой соломенной шляпе и молодой мужчина, в летной форме, чем-то очень похожий на женщину. Дама внимательно оглядела всех, остановила взгляд на бабушке и подошла к ней.

«Аня?» — тихо и неуверенно спросила она.

«Фрида!» — выкрикнула бабушка.

Старые женщины, не видевшие друг друга почти 30-лет, обнялись и заплакали.

Потом в объятия заключили детей, представленных бабушкой.

Казалось, о наших путешественниках совсем забыли, и они, улыбаясь, отошли в сторону, очень обрадованные теплой встрече бабушки и детей с их родными.

И только тогда, когда молодой летчик взял нехитрые пожитки прибывших и уже собирался уйти, бабушка Аня вспомнила о своих «спасителях». Она подошла к ним, обняла мать и сына, расцеловала их и сердечно поблагодарила. Внуки последовали ее примеру.

Еще долго мать и сын смотрели вслед этим хорошим людям, приятно осознавая, что смогли им помочь.

Самарканд от станции укрывала густая зелень высоченных тополей и чинар.

Поезд тронулся и быстро набрал крейсерскую скорость. За окном мелькали кишлаки, железнодорожные поселки и небольшие города, очень похожие друг на друга.

Вечером проехали большой мост через Сырдарью.

Жарким утром 12 июля 1941 г. поезд прибыл в Ташкент. От Гродно до Ташкента добрались за двадцать два дня. А по насыщенности событиями эти дни были равны нескольким годам нормальной мирной жизни.

Наших героев уже ждали. С нетерпением ждали этой встречи и они, желая вновь оказаться в кругу родных людей, после долгой и трудной поездки.

На пироне выстроилась почти вся многочисленная папина родня, но без мужчин.

Мужчины уже были призваны в армию для защиты отечества на фронтах войны, и находились за тысячи километров от дома.

Встречали сноху и племянника, брата с огромным любопытством и радостью, как родных, вернувшихся с войны. И это были совсем другие люди, чем при первой встрече.

Город утопал в зелени деревьев и в цветах. Все поливалось заботливыми руками жителей по нескольку раз в день. Поэтому в тени многочисленных парков, садов, в чайханах над большими арыками было прохладно, не смотря на 35°С жару.

Вся большая семья отправилась по традиции к Главтети Тамаре, где прибывших решили разместить и оставить на длительное время, прежде чем они возвратятся на Памир.

В тенистом дворе Главтети на берегу большого арыка Салар было прохладно. Его холодные воды понижали температуру окружающего воздуха на 10–12 градусов С.

Там был уже накрыт длинный стол, и готовился плов, запах которого приятно щекотал ноздри.

Умывшись с дороги, гости прошли к столу, во главе которого сидела очень старая, сгорбленная временем, совершенно седая бабушка Гита, мать отца и еще одиннадцати детей, большая часть которых находилась за этим столом.

Мама хорошо знала бабушку с момента приезда в Ташкент в 20-году.

Она ярко помнила трудную историю, когда после возвращения с гражданской войны мужа, его отец не признал ее законной женой, т. к. он женился без его разрешения на женщине другого рода и племени, недостойного гордым левитам — племени еврейских раввинов. А вот бабушка Гита признала 1блетнюю Эльку сразу, и не ошиблась.

Старая бабушка Гита расцеловалась с прибывшей невесткой, дрожащими руками обняла самого на тот момент младшего из многочисленных внуков и что-то тихо сказала на непонятном мальчику языке. И хотя слова были совершенно другими, он почувствовал в них тот же смысл, что и в прощальных словах старого муллы, который его напутствовал в Бухаре. Бабушке было 93 года, и он хорошо запомнил на всю жизнь ее дрожащие холодные руки, с длинными пальцами, обтянутые коричневой сухой кожей, похожей на пергамент.

Рядом с бабушкой сидела Глав тётя, истинная хозяйка этого дома и тоя. К сожалению, ее муж, дядя Матвей, весельчак, балагур и заводила подобных компаний, и старший сын Лев, уже отбыли в армию. Глав тётю мальчик признал своей еще в прошлый визит и старался к ней быть поближе.

К середине дня дети, отделившись от взрослых, пошли купаться в Саларе. Мальчик уже порядком устал от расспросов своих сестер и братьев о поездке, особенно о войне, и с огромной радостью окунулся в прохладную воду реки. Вода была коричневой и совсем не ледяной как в родной Коксу. Удовольствие от купания и игр в воде со своими кузенами он получил огромное. Ведь после последнего купания в Немане, он ни разу не окунался в реку. С грустью он подумал о кузене Залманке и кузине Ривке, оставшихся в Гродно. Мальчик тяжело вздохнул от своих тяжелых мыслей и тут же оказался в воде, куда его столкнул старший братишка Гриша.

Здесь уж было не до воспоминаний, нужно было скорее плыть к берегу. Вода в Саларе текла очень быстро.

Накупавшись и набегавшись, дети вернулись к столу и как раз вовремя. Плов был готов.

На этот раз настоящий узбекский плов из барашка. Аромат плова разносился на весь двор.

Казалось, что за месяц войны здесь ничего не изменилось. Да и что могло измениться в многовековом укладе жизни этих людей, этого древнего библейского народа, пережившего множества войн и нашествий? Но это только казалось. Почти в каждой семье кто-то уже ушел на фронт, кто-то готовился к мобилизации. А по радио сообщали о тяжелых боях и потере городов, республик, областей. Немцы стремительно продвигались к Москве. А здесь праздничный стол с пловом…

Не смотря на настойчивые приглашения Главтети погостить подольше, мама решила возвращаться домой, на заставу, через три дня. На вокзале в военной комендатуре она получила билеты до Оша, через Сталинабад (ныне Душанбе), куда хотела попасть и навестить старых друзей. В Ташкенте за три дня побывали в гостях далеко не у всех родственников и друзей мамы.

Перед отъездом мама очень серьезно и долго беседовала с Глав тётей Тамарой, которая собиралась идти на фронт медсестрой. Она предложила Елене с сыном переехать в Ташкент, к ней в дом, где в кругу родственников пережить военные годы. Так будет легче всем и безопаснее. Ведь на заставе никого нет, ни отца, ни старших сыновей. Да и младшему начинать учебу в школе лучше было бы в Ташкенте, в столице Средней Азии.

Доводы были очень разумные, Глав тётя всегда считалась самой серьезной и ответственной в большом семействе Каганов. Но мама, все взвесила, и с благодарностью отказалась. 16.07. 41 вечерним поездом выехали в Сталинабад.

* * *

Железная дорога в Сталинабад из Ташкента шла сложными путями, через Самарканд, Бухару, Каган, Карши, Термез, и заняла двое суток.

В Сталинабаде пробыли трое суток, жили в ведомственной гостинице погранвойск. Мама решала какие-то свои служебные дела, связанные со школой. Сын сопровождал ее во все учреждения или подолгу скучал, ожидая в гостинице, когда мама освободиться.

Побывали в цирке, приехавшем из Киева в эвакуацию, и в детском местном театре кукол, где ставили замечательный спектакль «Лампа Аладдина».

Но уже хотелось домой, в горы, на заставу. Дом был брошен, пора было готовиться к новому учебному году. Мама с нетерпением ждала возможности прочесть письма от отца и сыновей, ожидавшие ее дома. Особенно она волновалась о судьбе Леонида.

20.07. 41 выехали в Ош, получив в пограничном управлении разрешение на проезд к постоянному месту жительства, через Хорог, на заставу с названием «Памир-5».

Поезд до Оша продвигался медленно. Дорога была сложной, одно путевой. На всех станциях приходилось останавливаться, пропуская встречные поезда. Чаще всего это были военные эшелоны. В вагоне и на станциях звучала знакомая узбекская, таджикская, русская речь, продавались фрукты и овощи. Все выше становились горы вокруг, пересекаемые маршрутом, все быстрее течение рек и прозрачнее вода в них.

Чувствовалось, что скоро будут дома.

В Оше пробыли всего один день в ожидании попутного транспорта в Хорог. Город утопал в зелени, но из-за отсутствия дождей она покрылась серым налетом пыли. Клубы пыли подымались на всех дорогах, пролегающих по лессовому грунту.

Ранним утром 22.07, ровно через месяц после начала войны, наши путешественники выехали на грузовой пограничной автомашине в Хорог. Машина везла снаряжение, предназначенное для пополнения запасов на заставе, и должна была прибыть в ближайший к заставе населенный пункт, до которого уже доходил автомобильный тракт.

Круто вверх, серпантинами ехал грузовик по Памирскому тракту.

Чем выше подымался он, тем выше становились горы вокруг, глубже и круче ущелья. С каждым километром, пройденным вверх, радостней становилось мальчику. Он уже ощущал благоговейное дыхание родных гор, слышал шум горных рек, видел вдали снежные вершины и рядом на перевалах ярко зеленные альпийские луга, покрытые цветами. Он был дома, и счастье переполняло его. Мать с радостью наблюдала за переменой настроения мальчика.

Она и сама была рада возвращению домой, но радость ее омрачала мысль, что возвращаются они к пустому дому, где их никто не ждет из самых родных людей, уже ушедших в военную жизнь.

На высокогорной дороге пейзажи быстро сменялись, один красивее другого.

То над дорогой нависали гранитные или базальтовые скалы и далеко внизу в ущелье виднелось синее русло горной реки, извивающейся как змея, то на перевалах открывался великолепный вид горных хребтов, возвышающихся один над другим и уходящих вдаль к снежным вершинам Памира.

На крутых подъемах часто перегревался мотор, и приходилось делать остановки. На остановках готовили еду, бродили вокруг, собирая цветы и изредка фрукты в тугаях у рек.

Ночевали в «кемпингах», выстроенных через каждые 50 км этой высокогорной дороги. Конечно, удобства там были минимальные, но можно было выспаться на кровати (железной солдатской койке) или поесть горячую пищу, которую можно было сварить или подогреть самим на плите, всегда обеспеченной дровами.

Путь от Оша до Хорога (550 км) преодолели за четыре дня. Хорог встретил их жаркой погодой, ледяной водой Гента и Шахдары, изобилием фруктов и овощей, а также продуктов скотоводов киргизов: сыров, айрана, кумыса, катыка, козьего и коровьего молока.

Мама приготовила прекрасный завтрак из этих продуктов и настоящих узбекских лепешек. Позавтракав вместе с водителем, который оказался на редкость молчаливым, продолжили путь по южному ответвлению Памирского тракта. Оно было построено совсем недавно, уже после отъезда наших героев в Польшу, вдоль берегов реки Пяндж, и вело к крупным кишлакам.

Еще два дня пробивались по этой горной дороге, совсем недавно бывшей только караванным путем для гужевого транспорта. На 180-ом км на юг от Хорога в поселке Лянгар машинная дорога закончилась, дальше продолжалась караванная тропа. Оставалось еще 100 км вдоль реки Памир, через рудник Бекташ до заставы. Здесь в Лянгаре, на высоте 3000 м, простились с хмурым, но очень умелым водителем, и пересели на высланную за ними повозку с парой пограничных лошадей во главе со знакомым старшиной.

Встретили мама и сын старшину срочной службы Ивана как близкого родственника, чем не мало смутили этого коренастого и широкоплечего русского парня лет 27.

По дороге домой ему пришлось отвечать на тысячу вопросов, которые задавали то мать, то сын наперебой, начиная со здоровья командира заставы Алексея Федоровича Бондаренко, до любимой собаки, огромной казахской овчарки, волкодава Пальмы.

До заставы добирались два дня, проходя по 50-т км в день и переночевав в кишлаке, расположенном на пути домой.

Вот, наконец, показался поселок горняков Бекташ, где добывали флюорит. Здесь переждали жару и пообедали в столовой рудника. Там всегда хорошо кормили.

Мама не могла не зайти в школу, где вела математику. О ее приезде в школе уже знали и ждали. Она привезла из Сталинабада новые учебники и методические пособия, дополнения к программам и инструкции по обучению в военных условиях. После краткой беседы с директором и передачи документов, отправились знакомой дорогой домой.

Еще час, и длинное кольцо пути застава Памир-5 — Гродно — Памир-5 замкнулось.

28.07.41 они вернулись домой.

Огромная казахская овчарка Пальма бросилась им на встречу прямо у ворот заставы, и чуть не сбила маму, поднявшись от радости на задние лапы во весь свой рост, стараясь облизать мамино лицо. Затем нежно ткнулась своей огромной мордой в лицо мальчика, которого знала с рождения и берегла как собственного детеныша.

В сопровождении Ивана и Пальмы открыли дверь и вошли в дом. К удивлению мамы, все было аккуратно сложено на свои места и чисто убрано. Дело соседей, с благодарностью подумала мама, увидев прибранный дом, вазу с цветами на круглом столе в гостиной и пачку писем рядом с ней.

Уложив вещи, мама с волнением села за письма, а сын вместе с Пальмой пошел в соседнюю комнату, в которой он теперь, с отъездом братьев, был хозяин.

Все здесь было на своих местах, как оставил он почти полгода назад. Вот только сам он стал совсем другим. Это трудное путешествие закалило мальчика, расширило его представление об окружающем мире и о себе самом.

Даже любимая деревянная черная лошадь воспринималась им со снисходительной улыбкой юноши, рассматривающего свои детские игрушки.

Конечно, юношей он еще не стал, но раннее безоблачное детство закончилось. Он уже был мальчиком военного времени.