Улыбка Адикии

Ксения Славур

Старшеклассники Олька и Руслан любят друг друга, но любовь доставляет им больше огорчений, чем радостей – увы, они совсем не Ромео и Джульетта, не наивны и не романтичны. Разные по натурам и мировоззрению, они желают оставаться верными себе и упорствуют в ожидании уступок от другого, что приводит к прекращению отношений, но не чувств. В студенчестве они вновь встречаются и отдаются страсти, многие годы зревшей в них. Они счастливы, но их счастливый полет обрывается самым грубым и непоправимым образом волей совершенно постореннего для них человека, который посторонним себя совсем не считает.

Часть I

В удивительно чистой, светлой и уютной комнате за столом перед распахнутым окном сидела девочка. Ее свежее и румяное личико на фоне бледно-розовых обоев выглядело так же очаровательно и нежно, как цветы герани, стоявшей тут же на столе. Умиление, которое возникало у всякого, кто впервые видел ее, всегда сменялось удивлением, стоило только встретиться с девочкой глазами — для четырнадцати лет взгляд у нее был неожиданно осознанным.

Откинувшись на спинку стула она раскачивалась на его задних ножках, придерживалась руками за стол, задумчиво смотрела вдаль и грызла карандаш. Делать уроки ей совсем не хотелось, ее отвлекала приятность бытия — по крайней мере, она сама так говорила — и она эту приятность с удовольствием впитывала.

Теплый весенний ветерок чуть шевелил накрахмаленные, еще бабушкины, кружевные занавески, раздвинутые по бокам окна, и приятно касался Олькиных щек. В комнату вливался аромат цветущей вдоль стены дома сирени, и девочка по-кошачьи жмурилась и водила головой, с наслаждением вбирая в себя воздух.

Окно выходило на улицу, отгороженную от дома красивым палисадником с пестрой клумбой и затейливым невысоким заборчиком. За заборчиком был тротуар, мощенный брусчаткой лет сто пятьдесят назад, одинаковый для всех трех улиц и переулков старой части городка. Затем красовался ряд высоких тополей, про которые отец говорил, что они посажены руками школьников тридцать лет назад, и лично он сажал эти, возле их дома. Потом шла дорога, на которой не так давно из асфальта уложили лежачих полицейских такой ширины, что, оберегая днище автомобилей, водители переезжали их наискосок. С другой стороны улицы на девочку смотрели так же распахнутые окна соседских домов с непременными палисадниками и заборчиками, тоже отделенные от дороги тополями и тротуаром. К этой картинке Олька привыкла с рождения, и она ей нисколько не надоела, даже наоборот, всякий раз вызывала щемящее чувство сознаваемой любви к отчему дому и родине.

Сейчас, глядя в окно, она испытывала весеннюю радость. Небо было безоблачным, бесконечно высоким и лазоревым. В природе царила та взбудораженная радость и нарядность, какие всегда бывают в начале любого праздника. Тополя ровно побелены и одеты в сильную, молодую, еще не запыленную листву. Заборчик она сама недавно красила вместе с отцом, и эмаль еще не утратила глянцевого блеска. Занавески постираны, окна вымыты. В косых лучах закатного солнца сновали недавно прилетевшие ласточки и золотилась пыль. Весна! Внутренние соки у всего живого бурлят, не дают усидеть на месте, поэтому и Ольке совсем не до учебы. Да и что там учить, одно повторение и закрепление материала пошло!

Из задумчивости ее выдернул букет сирени, который стал появляться из-под подоконника. Сирень была необычного густого пурпурного цвета, такая росла только у тети Кати, проживающей в конце их улицы. Тетя Катя своими кустами очень гордилась и дорожила, никому не давала отростков, зато с удовольствием рассказывала, что это маджентовая сирень сорта «Леди Линдсей», и не знать этого в их городке мог разве что глухой. Однако глухих не было, и тетю Катю за нежелание делиться красотой все считали вредной, а парни почитали обязательным воровать у нее сирень на букеты девушкам.

Олька широко и радостно улыбнулась и потянулась к окну:

— За Колькой повторяешь, да? — упрекнула она того, чье лицо скрывалось за цветами. Колька, восемнадцатилетний брат Ольки, регулярно обрывал все соседние клумбы для своей подружки. — Доиграешься ты, Русик! Оторвет тебе тетя Катя руки!

— Не оторвет! — за букетом явилось лицо Руслана и влюбленными карими глазами уставилось на Ольку.

Вообще-то, воровать цветы или обносить сады, как это принято среди мальчишек с Октябрьского района, в котором проживала Олька, было не в правилах Руслана. Он жил в восточной части городка, в Татарском местечке, сразу за мечетью, там были другие нравы, которые Руслан обозначал коротко: «Позорить отца я не буду». Но в данном случае он, действительно, повстречал Кольку и пошел с ним за компанию — оказалось, воровать сирень. Русик только обреченно вздохнул и уныло, без Колькиного озорства и веселья, обломал несколько веток.

Девочка взяла цветы, погрузила в них лицо и глубоко и с наслаждением вдохнула аромат, потом без всякой утайки влюблено посмотрела на гостя.

— У тебя так вкусно пахнет! — подтянулся на подоконник Руслан, заглядывая в комнату.

— А! Залазь! Мама сочников напекла. Вот тарелку принесла, горячие еще. Только разуйся и кружева не испорть!

— Почему мама, а не ты?

— Потому что мамам так полагается! А я еще ее дочечка, которую она хочет побаловать! Когда я буду мамой, то буду сама все делать, понял, зануда?

Зануда промолчал, лицом выражая несогласие и осуждение. Его сестры уже взяли на себя дом, мать только готовила по будням, пока все были в школе. В душе ему не нравилось, что Олька живет как попрыгунья-стрекоза, будет ли она хорошей хозяйкой, если ничего не делает?

— И вообще, я же на танцах была. Репетируем много, на Последнем звонке будем танцевать. Знаешь, как красиво придумали! — От подобного объяснения Руслан покачал головой. — Я уже так уверенно сальто делаю и на воздушный шпагат в поддержке меня поставили, классно?

— Класснее некуда! Скачете в трусах, не стыдно?

— Нет, а должно быть стыдно?

— Женщины не должны показывать себя.

— Женщины! — фыркнула Олька. — Не придумывай ерунды и залазь давай, сочники стынут!

За два года, что Русик знал Ольку, она не раз запросто предлагала ему забираться к ней в комнату через окно. Он видел, что таким образом и Колька, и его друзья оказываются внутри своих домов и «ходят в гости» друг к другу. Русика эта манера смущала, он не мог привыкнуть к такой простоте. Обычно он отказывался и шел через дверь, обязательно сначала подходил к Олькиным родителям, здоровался и докладывал, что пришел к их дочери. Олька смеялась и называла это дворцовыми церемониями, а папе с мамой нравилось.

— Правильно себя ведет! — говорил отец.

— Да, показывает уважение дому и родителям, — соглашалась мама. — Красиво и приятно. Да и просто воспитанно.

— У мусульман так принято, вам, обормотам, поучиться бы!

Руслан с малолетства был полон внутреннего достоинства, как будто впитал его с молоком матери, и обычно вел себя степенно. Лишь иногда он все же позволял себе дерзость залезть в окно и потом все время волновался, что будет неудобно, если вдруг его увидят в комнате девушки. «Девушка» смеялась и призывала не беспокоиться из-за ерунды:

— Это же прикольно! Этим детство и отличается! Взрослым уже не полазаешь! А почему ты меня все время называешь девушкой? Мне кажется, я еще на девушку не тяну. Посмотри, какая тощая! — Олька подбегала к зеркалу и смотрела на себя. — Если, конечно, губы накрасить и каблуки надеть…

Руслан густо краснел и не смел сказать, что его сестры уже с двенадцати лет одели хиджабы и считались девушками, потому что у них появлялись месячные.

— Не надо красить, ты итак красивая.

Русик вздохнул и принял приглашение лезть в окно. Про кружева он знал, что имеются в виду не занавески, а тонкая резьба деревянных наличников на окнах. Дом Румянцевых был сказочно красив: богато украшен резьбой еще прапрадедом Ольки и старательно поддерживался всеми поколениями семьи. Этот дом фотографировали заезжие гости, и он являлся визитной карточкой их городка. Русик сам несколько раз видел таких любопытствующих туристов, в душе возмущался и даже испытывал что-то вроде угрозы. Разве это нормально, что в твой двор, дом заглядывают чужие люди? Кто знает их мысли и намерения? Вдруг сглазят или недоброе замышляют? Дом его родителей, как и все дома в их районе был обнесен высоким глухим забором, и это правильно, защита от чужих. Руслан не мог постичь удовольствия, с которым Олька, ее отец или мать при виде глазеющих чужаков принимались рассказывать о своем доме, предках. Он смотрел на их улыбающиеся, открытые лица и сторожился: как бы не вышло беды. Если у Мануровых оказывался чужой человек, после его ухода читали специальную оберегающую молитву. И то часто, то скот начинал болеть, то у матери поясницу ломить, то молоко после дойки быстро скисало. Открытость Румянцевых Руслана пугала и в то же время вызывала любопытство как нечто диковинное.

Он уже знал, что от прапрадеда Румянцевы свой род и вели, дальше корней не знали. Предок был краснодеревщиком, делал мебель на заказ и деревянные украшения для облицовки домов и внутреннего убранства. Женился он на мастерице-вышивальщице и оба, умелые и работящие, хорошо зарабатывали заказами, построили этот просторный и светлый дом и жили в достатке. Их выцветшее фото висело на стене среди других старых черно-белых портретов в Олькиной комнате. На каждом снимке безошибочно определялся кровный родственник Ольки, потому что в роду Румянцевых все были на одно лицо: востроглазые, курносые, пухлогубые, румяные, с чуть заостренным выдающимся подбородком и крутым лбом, как у прапрабабушки. У Русика это вызывало что-то вроде презрения: все похожи на женщину! По какой-то причуде природа не допускала даже малейшего отступления в чертах лица из поколения в поколение, все рождались как под копирку. Вдобавок, все как один были кудрявыми. Олька смеялась, что девчатам в их роду иметь подобную внешность весьма нравилось, а парням нет — разве возможно выглядеть мужественно и сурово, если у тебя крошечный вздернутый носик, яркий круглый рот и румянец во всю щеку? Все парни из семьи стригли свои кудри почти в ноль и радовались расквашенному в драке носу: хоть неделю, а более-менее крупным он все-таки был.

Румянцевы являлись столпами местного общества, так повелось еще от прапрадеда, который был яркой и сильной личностью. Он приехал и прижился здесь до революции, говорили, что бежал из Питера по политическим мотивам, но точно никто ничего не знал, да и давно уже не задавался таким вопросом. Единственное, что всех всегда интриговало, родится ли у очередного новобрачного из этой семьи ребенок, не похожий не них. Гены их были так сильны, что и у дочерей, и у сыновей рождались дети с одинаковыми чертами. Неважно, какая у них была фамилия — Семеновы, Богатыревы или Огневы — про них говорили: «Румянцевская порода! Все на одно лицо» и называли их просто румянцевскими внуками. Не в пример другим жителям городка, детей у них всегда рождалось мало, один или два. Даже если девчата Румянцевы (они же Огневы, Семеновы или Богатыревы), выходя замуж, в свадебных обещаниях и собственных желаниях клялись и стремились обзавестись многочисленным потомством, ничего у них не получалось. То же и у сыновей Румянцевых. Услышав про это Русик победно улыбнулся: когда он женится на Ольке, детей у них будет много и все похожи на него. Иначе и быть не может. Просто у русских мужчины слабые, а на самом деле кровь по мужской линии передается, так считается испокон веков и неважно, что пишут ученые. У Мануровых все четверо детей пошли в отца, черноволосые, кареглазые, ширококостные. Мать Руслана была светлой и сероглазой, с тонкой белой кожей, сквозь которую просвечивались голубые жилки. Руслан помнил, что она, будучи беременной последним ребенком, иногда вслух мечтала, чтобы хоть он родился похожим на нее. И помнил, как отец взял на руки новорожденного сына и с гордостью сказал: «Мой!»

— Мне всегда почему-то жалко бывает сорванные цветы, как будто бы их убили, — сказала Олька, глядя на роскошную пурпурную сирень. — Ты больше их не рви, пусть цветут.

Русик пожал плечами и скрылся с глаз — разуваться. Потом аккуратно подтянулся и влез в комнату.

— С молоком? — спросила Олька.

— Ну да.

Она придвинула ему стакан и тарелку с теплыми сочниками. Сколько Олька его знала, Руслан всегда был очень сдержан, в гостях ел и пил только чуть-чуть.

— Если не хочешь, то скажи, что не хочешь, мол, спасибо за предложение и все. А то тебе понаставят всего, а ты только клюнешь! — несколько раз говорила она.

— Нельзя отказываться, это уважение к дому и хозяевам.

— Мама дорогая, а проще нельзя? И что это за логика? Напрасно заставлять хозяйку суетиться, бегать туда-сюда — это вежливо? Потом же еще и убирать!

Такие замечания приводили Руслана в возмущение, он не понимал, почему Ольке не стыдно говорить подобное и не знал, что ответить, твердил, что так полагается, что это святая женская обязанность.

— Вот бы святой мужской обязанностью было не утруждать женщин понапрасну! — зубоскалила Олька.

Больше всего Руслана огорчало в Ольке отсутствие всякого желания доставлять мужчине удовольствие и неумение смолчать. Как такую представлять родителям? Он так и видел, как каменеет лицо отца при виде неугомонной и вертлявой девицы. Отцу все равно, что сердце Руслана горячо и трепетно бьется только для нее, он не знает, какой нежной и мягкой она бывает, он бы заметил только ее неуемность и независимость. Еще бы и посмотрел на сына презрительно: мол, не умеешь ты, сын, женщин выбирать. Нет, не научена Олька вести себя с мужчинами, сама себе вредит, всегда что-то да скажет поперек! Руслан надеялся, что это по малолетству и скоро пройдет. Его мама была тихой, уступчивой и услужливой, а сестры, по крайней мере, умели вовремя замолчать и не спорили ни с ним, ни с отцом.

***

До знакомства с Олькой и всеми Румянцевыми Руслан искренне считал, что женщины считаются хорошими, только если они такие же, как его мама и сестры — живут и интересуются исключительно домом и не знают другой радости, кроме как накормить семью и заслужить похвалу мужчины. Олька, которая ни разу на его памяти не подумала угодить ему или отцу, или брату, которой вечно было дело до всего на свете, которая обязательно всегда чего-то хотела и не стеснялась заявлять об этом, участвовавшая во всех событиях и мероприятиях школы, часто побеждавшая мальчиков, вызывала у него недоумение и опасение: зачем и отчего она такая, как будет жить и куда смотрят ее родители?

Отношения между Олькиными родителями и их отношение к детям Руслан тоже находил странными. Оказалось, что он знал Нину Петровну, потому что она работала в городском музее, и несколько раз вела экскурсии для их класса. Руслан помнил, что она произвела на него такое же впечатление, какое производили все русские женщины, одетые в костюмы и накрашенные: что они, такие умные и деловые, наверное, никудышные жены и хозяйки, и лично он на такой женщине никогда бы не женился, как и его отец. Однако, бывая в доме Румянцевых, мнение Руслана изменилось, хотя окончательно одобрить Нину Петровну он не мог, потому что она была лишена подобострастия перед своим мужем и этим ставила Руслана в тупик: как мужу быть с такой женой?

Нина Петровна, улыбчивая и словоохотливая, никогда не бездельничала и вкусно готовила, Руслан у них попробовал много такого, чего раньше не ел. Сидящей без дела Руслан видел ее только по вечерам, когда они с Николаем Николаевичем смотрели вечерние новости и обсуждали их. Нина Петровна удивила тем, что была в курсе всех событий на свете, имела обо всем свое мнение, иногда не соглашалась с Николаем Николаевичем и, бывало, он ей уступал, и не упускала возможности поговорить и посмеяться. В кухне у нее всегда работало «Веселое радио» и ее смех не смолкал. При появлении Николая Николаевича Нина Петровна и Олька не затихали в почтении, а, наоборот, будто только его и ждали, тянулись к нему совершенно по-свойски, не стеснялись обниматься, подшучивали, забыв спросить, не устал ли, не голоден ли. Все это было совсем не похоже на взаимоотношения в его семье, где отец представлялся мудрым и снисходительным патриархом, а остальные пребывали в послушании и смирении перед ним.

Руслан не мог понять, воспитывают Румянцевы своих детей или нет. Его отец при любой возможности поучал и наставлял свою семью, читал им из Корана и судил о всех их поступках с точки зрения шариата. Не дай бог, чтобы кто-либо из детей огорчил бы отца! Этого они боялись больше всего. А Олька и Колька, казалось, вольны были делать все, что им хочется, они не боялись рассказывать родителям о своих проказах и неудачах, не боялись вызвать их недовольство. Руслан сам слышал, как Колька им объявил, что снова влюбился, ему только улыбнулись и погрозили пальцем: ну-ну, вертопрах, не забывай о достоинстве девушки, а то с тебя как с гуся вода, а с нее нет! Лишь пару раз Руслан слышал, как Николай Николаевич, чуть сведя брови, говорил Кольке:

— Ты берега определяй! — и все, но было очевидно, что Колька видел в этом осуждение, неодобрение и требование быть благоразумным, и это имело для него значение — он тушевался.

С одной стороны, Руслан немного завидовал Колькиной свободе, но и пугался ее: как определять эти самые берега, если тебя не учат этому каждый вечер?

После знакомства с Румянцевыми Руслан часто думал, смог бы он жить так, как они. И выходило, что не смог бы, отсутствие руководства отца вызвало бы у него растерянность, а отсутствие у женщин демонстративного почитания и возвеличивания мужчин лишило бы его веры в свои силы, свою ответственность за семью.

Руслан размышлял, смогла бы его мама быть такой же, как Нина Петровна и что из этого вышло бы? Он приглядывался к матери, и она вызвала у него щемящую нежность, потому что в отличие от я-калки Ольки и инициативной Нины Петровны, никогда не проявляла своих желаний, как будто бы их у нее не было. Она всегда угождала отцу и детям.

— Мам, а ты сама чего хочешь? — спросил он ее однажды, когда ей заказывали обед.

— Я? — удивилась и немного растерялась мама. — Да мне важно, чтобы вы ели, а я уж так, после вас.

— Что ты любишь? Сама любишь?

— Не помню уже…Я любила кыстыбый с зеленым луком.

— Фу! С зеленым луком! Гадость какая! — скривились сестры Руслана.

— Мам, приготовь нам с тобой на двоих. Я хочу попробовать.

С какой улыбкой посмотрела на него мать! На следующий день Руслан бежал со школы домой, ему не терпелось узнать, что же любила мама. Вдвоем, как заговорщики, они ели горячие лепешки, запивая их прохладным молоком, и счастливо смеялись. Мама смеялась! Почти хохотала. Такого Руслан никогда прежде не видел. Он смотрел ей в глаза и как будто видел впервые: мама, оказывается, может радоваться не только их хорошим оценкам и отменному аппетиту. У нее есть свои радости, личные. Руслан был удивлен. Для него мама всегда была принадлежностью их дома, обеспечивающей им всем удобства. Никого никогда не интересовало, что она любит и чего хочет — не интересовало отца, и, значит, их тоже. А тут такое открытие! Руслан стал разговаривать с матерью. Она сначала отмахивалась: «Ты голодный? Тебе что-то надо?» Он улыбался: «Нет, мам, ничего не надо. Просто хочу с тобой поговорить» Постепенно она раскрылась, и Руслан был поражен тем, что мама, оказывается, умница и много знает. У нее было свое мнение и свой взгляд, неожиданно свежий, прогрессивный, с юмором. Она не хуже Нины Петровны знала мировые новости и прекрасно помнила школьную программу. Почему же она обычно молчит?

Будучи у бабушки, он попросил посмотреть ее детские фотографии и не поверил своим глазам: его молчаливая мама, скромница в длинных платьях и платках, плескалась в море, ходила в походы, ездила в лагеря, участвовала в конкурсах и высоко поднимала победные кубки. Она играла в большой теннис! Руслан был взволнован до глубины души.

— Мам, почему ты стала другой? — прибежал он домой и протянул ей фотографии. Сверху лежал снимок, на котором она в майке и джинсах сидела у костра и вытаскивала из ноги занозу. Это было в походе в выпускном классе.

— Потому что я вышла замуж, — поняла его вопрос мама.

— И что?

— И все.

— Что все?

— По-твоему, папе понравилось бы, если я оставалась прежней?

— Мне кажется, ты была такая здоровская! — Руслан подумал, что их семья была бы похожа на семью Румянцевых, если бы мама оставалась прежней, и у них всегда было бы весело.

Мама улыбнулась.

— Здоровская девушка с этих фотографий и хорошая жена для твоего отца это разные понятия, они совсем не совпадают.

— Почему? — Руслану подумалось, что Нина Петровна и в девчонках была такой же, как сейчас.

— У папы свои представления о хорошей жене. Мне пришлось под них подстроиться.

— Ты ему нравишься вот такой?

— Никакой другой он не признал бы.

— Но… ты же все время молчишь! Даже непонятно, какая ты.

Мама улыбнулась.

— Я молчу, чтобы слышен был папа. Женщина не должна заглушать или затмевать мужчину.

— А он каким был? Ну тогда, в детстве.

— Таким же, как сейчас. Он всегда был молчаливым и задумчивым.

— Почему он не подстроился под тебя?

— Это ты у него спроси.

Руслан спрашивать не стал, он побаивался всегда важного, чуть отстраненного отца, думал сам.

Метаморфозы мамы произвели на него глубокое впечатление и вызывали несогласие. Он долго размышлял над этим, представлял, каково было бы ему, если вдруг пришлось подстраиваться под кого-то и стать другим. Менять себя так кардинально, как мама, ему совсем не хотелось, ведь тогда это был бы уже не он, а какой-то другой человек. Зачем это? Он это он, а не кто-то там еще. И вообще, как так можно стать другим? Ему казалось, что можно только притворяться. Как противно! Неужели мама притворяется, обманывает их всех? Руслан мучился от этого подозрения, ведь тогда выходило, что их семья держится на обмане и не является лучшей семьей на свете, как он всегда искренне считал.

Однажды вечером, когда все уже ушли спать, а мама все еще была в кухне, он спросил:

— Мам, а ты притворяешься другой, да?

Хотя прошло уже два месяца после их разговора о том, какой была мама до замужества, она поняла сына.

— Нет, мой дорогой, не притворяюсь, — погладила она его по голове. — Я просто простилась со своими девичьими мечтами и желаниями и смирилась, что в замужестве они не исполнятся, им тут нет места. Я сосредоточилась на своей новой жизни и искренна в ней.

— Почему именно ты должна была измениться? Было бы лучше, если бы папа стал веселее, тоже играл в теннис.

— Потому что так велел Аллах. Жена подчиняется мужу.

— Даже если он в тысячу раз глупее и хуже ее? — шепотом уточнил Руслан.

— Да. Папа считает, что женщина не может быть умнее или лучше мужчины, — потрепала мама его волосы.

— Разве это… справедливо?

Мама обняла его.

— Спасибо тебе, мой дорогой, за этот вопрос. Возможно, скоро он перестанет тебя волновать.

— Почему?

— Потому что мужчинам нравится возвеличиваться за счет женщин.

— Разве возвеличиваются не сами по себе? Обязательно за чей-то счет?

— За чужой счет проще, не особо нужно самому стараться.

— А счастье? Как же женщинам быть счастливыми?

Мама снова прижала Руслана к себе.

— Я счастлива счастьем детей. Думаю, и другие женщины так, других вариантов у нас нет, ты ведь уже знаешь, у нас женщине воздается честь и хвала только за материнство и заботу о других. Ничего другого нам отмерять не пожелали.

Руслан ушел чрезвычайно взволнованным. По выражению Кольки, Олькиного брата, у Руслана плавился мозг от всего того, что он услышал от мамы и над чем думал в последнее время. Его первые впечатления о подоплеке построения взаимоотношений между мужчиной и женщиной, между мужем и женой были не самыми приятными.

Он присматривался к отцу, сравнивал его с матерью. Теперь, когда он знал, какой она была, ему было жалко маму, почему-то казалось, что она в проигрыше. Отец, напротив, всегда выглядел довольным собой и своей жизнью. И они, дети, были счастливы. Из всех них только маму можно назвать обделенной, ограбленной. Получалось, они светились за ее счет. Руслан довольно долго переживал по этому поводу и чувствовал, что в долгу перед матерью. Он пытался придумать, как устранить несправедливость по отношению к ней. Ничего толкового в голову не приходило, потому что при любом варианте недовольным стал бы отец.

Однако скоро, как мама и говорила, переживания Руслана сошли на нет, потому что в октябре отец записал его на воскресные занятия в мечети и дополнительно сам начал интенсивно обучать Корану и Суннам и, спустя полгода, Руслан уже не помнил своего сочувствия матери. Она такая, какой должна быть. Его родители идеальны. Если мама несчастна, то виноваты дедушка с бабушкой, что воспитали свою дочь не в духе шариата. Девочек следует с рождения готовить к роли жены, они не должны ни знать, ни хотеть чего-либо другого. Не с чем сравнивать — нет горя. Это Руслан понял крепко и поэтому сильно переживал за Олькино воспитание, за перспективу их отношений, за ее неприятие тесных рамок, но в чувствах к ней был не властен над собой.

***

Русик взял сочник и принялся жевать. Сегодня у него было унылое настроение, отец сказал, что на все лето отправляет его к дядьке и прабабушке в деревню: «Ума наберешься, на земле поживешь, посмотришь, как крестьяне хлеб свой добывают. Да и поможешь им, а то все к ним только отдыхать ездят» Целых три месяца он не увидит своей любимой Ольки, своей неугомонной звездочки!

Олька тоже притихла, расслабилась, неспеша ела, улыбаясь ему. Такой, притихшей и смиренной, он любил ее больше всего, до боли в груди, до слез. В такие моменты он чувствовал в ней таящуюся женскую мягкость, мудрость, покладистость. В таком настроении она никогда не говорила дерзостей, не спорила, не тараторила без умолку и не хохотала. Она заглядывала ему в глаза, слушала, вникая и не перебивая. Руслан чувствовал себя значительным и главным для нее. Наконец-то все ее внимание и мысли сосредотачивались на нем! В такие моменты ему хотелось говорить ей что-нибудь невозможно умное и важное, с чем она должна была согласиться и признать его превосходство. Но что сказать, он не знал. Его отец в кругу семьи обязательно говорил что-нибудь назидательное и поучительное из Корана или высказываний Пророка, мудрецов. Например, сейчас можно было бы сказать Ольке, что он очень доволен ее поведением. Его сестры были бы счастливы услышать такие слова, потому что делать мужчине приятное высшее благо для женщины. Вот только поймет ли это Олька? Он сомневался, а насмешек или тысячу вопросов слышать не хотел.

— Я уеду на все лето, — тихо сказала Олька.

— Я тоже.

— Наверное, мы вырастем и не узнаем друг друга.

— Я тебя узнаю в любом виде.

— В деревне нет интернета и зона покрытия отсутствует, представляешь? Звонить можно только с почты.

— Я тоже буду вне связи. Когда ты возвращаешься?

— К школе. У тебя уже остается последний класс. Быстро время бежит.

— Снова я пропущу твой День рождения!

— Да, и снова я его отпраздную в кругу семьи. Да даже если бы я тут была, все равно в августе никого еще нет. Да и тебя угораздило родиться на майские праздники! Мы всегда уезжаем.

— Давай после школы всегда праздновать вместе!

— Давай!

— Я серьезно.

— Я тоже.

Они снова притихли, взяли еще по сочнику. Олька задумчиво ела, смотрела на крошки, собирала их пальцем и отправляла в рот.

Она поглядывала на Руслана как полагается смотреть влюбленной барышне — стыдливо, любуясь им. В последнее время она ловила себя на том, что ее тянет прикоснуться к нему, к его лицу, плечам, груди. Ей хотелось ощущать его и от этого было неловко. На Восьмое Марта в школе в актовом зале устроили дискотеку, Олька впервые танцевала с Русланом, именно в эти моменты к ней пришли новые чувства. Его горячая кожа под тонкой рубашкой, приятный и какой-то очень юношеский запах из-за расстегнутого воротника, напряжение мышц при каждом движении и дрожь, часто пробегавшая по его телу, пробудили в ней новые чувства. С того вечера Олька часто испытывала томление в себе и в такие моменты смущалась Руслана.

Сейчас она тоже почувствовала подступающую слабость и прятала нарастающее смятение за опущенным взглядом, лишь иногда посматривая на него. Его от природы смуглая кожа к маю уже успевала сильно загореть, отчего белки глаз и зубы казались невероятно белыми и нарядными. Нос с небольшой горбинкой, крупный рот, покатый лоб, красивые скулы и — самое главное! — мощная шея под невероятно нежной тонкой кожей. Его шея волновала ее больше всего, хотелось уткнуться в нее носом. С четырех лет Руслан занимался борьбой, был невысоким, широким в кости, мускулистым, обманчиво неповоротливым. В свои семнадцать лет в белой рубашке с расстегнутым воротником и подвернутыми рукавами, отутюженных брюках, с густыми смоляными волосами, достающими до плеч, и темной тенью над верхней губой он выглядел умопомрачительно. Олька, идя с ним по улице, уже несколько раз замечала, что на Руслана обращают внимание и даже оборачиваются вслед взрослые женщины. Если они заходили в магазин и там были женщины, они замолкали, смотрели на Руслана, некоторые смущались и даже розовели, как будто перед ними был не юноша, а взрослый. Олька удивлялась, ведь назвать Руслана красавцем было нельзя — у него же короткие кривые ноги! Он брал чем-то особенным, отчего все замолкали и сглатывали внезапный спазм в горле.

После Восьмого Марта для Ольки тоже все в нем стало прекрасно, даже кривые ноги. Она считала, что он создан для нее. Когда он молчал, не поучал и не одергивал ее, у нее было чувство, что есть такая сторона человеческих отношений, в которой они задуманы природой составить единое целое. В остальном же, общаясь с ним, она уставала от противоречий в их характерах и надеялась, что, повзрослев, он изменится, хотя бы ради нее, и тогда они никогда не будут доводить друг друга до белого каления. Однако Руслан, взрослея, все больше давил на нее, делал множество замечаний и недовольно хмурился. Он хотел, чтобы она перестала быть собой и стала другой. Какой именно Олька не знала, только чувствовала, что вряд ли сможет быть такой, как ему нужно. В такие моменты возникало понимание, что Руслан другой, чужеродный ей и никогда не изменится. И она никогда не изменится.

Олька посмотрела на Русика, как неторопливо он ел, исполненный прямо-таки царского достоинства. Улыбнулась тому, что всегда у него был такой вид, словно он оказывает одолжение, соглашаясь на угощение, и почувствовала, как жар любви разливается в ее груди к этому сдержанному, воспитанному юноше, не терпящему дерзости, мата, курева и алкоголя.

— Ты непростой, да, Мануров Руслан?

— Отец у меня непростой, — секунду помедлив, ответил Русик.

Олька чуть кивнула, она видела его отца в школе, он был похож на царей библейских времен, какими их рисовали в иллюстрациях, и догадывалась, как много подразумевают слова его сына.

— А ты сын своего непростого отца.

Руслан повел плечом, мол, куда же деваться?

***

Мануровы являлись одной из самых уважаемых и влиятельных семей в татарском сообществе городка. Их высокий авторитет и влияние заработал отец Руслана, Раиль Ринатович.

Татар в городке проживало столько же, сколько и русских. Во время советского безбожия и унификации те и другие в большинстве своем по образу жизни не слишком отличались друг от друга, запросто отмечая Пасху и уразу да облачаясь в одни и те же фасоны. Однако после распада СССР, с началом периода национального самосознания и самоопределения, люди стали ревностнее относиться к своим традициям и вере. Многие начали избегать смешанных браков и блюсти устои внутри семей, но в остальном придерживались светских правил. Позже появилась новая когорта татар, к которой относились и Мануровы — приверженцы ислама на арабский манер. По крайней мере, их так называли, обвиняя в том, что они отказываются от татарской культуры в пользу арабской. Камнем преткновения у спорщиков была женская одежда: носить татаркам хиджабы или нет, ведь традиционно не носили, а сейчас вдруг вздумали.

У Мануровых носили, потому что глава семьи, Раиль Ринатович, считал это обязательным, а ослушаться его или полагать как-то иначе никому не приходило в голову — самый вид этого мужчины, исполненного какого-то необыкновенного одухотворенного достоинства, с невозмутимым и строгим взглядом судьи, вынуждал людей сомневаться в себе и принимать мнение Манурова-старшего за истину. Его присутствие обычно отбивало у детей всякое желание проказничать, а взрослым придавало виноватое или угодливое выражение лица и такое же настроение.

Раиль Ринатович казался человеком-глыбой, однозначно и неоспоримо ведающим, что такое хорошо и что такое плохо. Никто и не предполагал, что в свое время, прежде чем стал таким, каким его все знали, он преодолел топь сомнений и пугающего разочарования. Кроме того, до определенного момента Раиль Ринатович был совсем другим человеком, тихим и безучастным ко всему. Изменилось все в один миг, который он определял возвышенно и поэтично: когда сердце его озарилось праведным светом.

Раиль с малолетства отличался от сверстников, был молчаливым, впечатлительным и жадным до знаний ребенком. Он никогда не шалил, не лазал по деревьям, не ломал конечностей и не набивал шишек, его интересовали только книги, сначала с картинками, потом самые разные. Он читал запоем и переживал прочитанное до глубины души, до бессонницы. Красота мира и тайны мироздания волновали его не отвлеченно, а лично, он чувствовал, что является частью всего и все вокруг немножко в нем.

Раиль прекрасно учился в школе, великолепно рисовал. Всегда спокойный, чуть отрешенный он был любим учителями и не замечал одноклассников. Он не был популярен, потому что существовал в своем мире и редко спускался на землю, но его и не дразнили по той же причине, вряд ли бы он заметил насмешку. Зато на него надеялись: учителя — что получат гарантированно блестящий ответ, ученики — что у Раиля всегда можно было взять тетрадь и списать, даже без спроса, он на этот счет не заморачивался.

Сам Раиль обычно пребывал то на дне морском вместе с капитаном Немо, то зависал на краю черной дыры, никак не решаясь распасться на элементарные частицы и затянуться в нее, то сидел перед мольбертом, до слез расстраиваясь, что рука не может воспроизвести того, что видит его внутренний взор. Его ум искал, неустанно искал что-то такое, чего хотелось его беспокойному сердцу, но всякое его новое увлечение заканчивалось одинаково: не то! Неясная внутренняя потребность тянула его куда-то, куда — он не мог понять.

Раиль блестяще окончил университет, потом аспирантуру и остался в науке, занявшись преподавательской деятельностью. Любой другой бы на его месте жил да радовался, но Раиль Ринатович год от года испытывал все больший душевный дискомфорт и неопределенную тоску. Сердце его ныло, внутренняя тягота не давала покоя, взгляд его совсем обернулся внутрь, открывая ему собственное одиночество и неприкаянность. Родители, безмерно обожавшие своего единственного сына, стали поговаривать о необходимости жениться. Раиль слушал их и понимал, что никакая девушка не заполнит пустоту в его душе, ему нужно что-то другое. И в один прекрасный день, случайно оказавшись на молитве в отстроенной мечети, он испытал потрясающее ликование, почти экстаз, он был неимоверно счастлив и наконец-то понял, что душа его ищет Бога. Впервые в тот день глаза его осветились радостью и сердце зажглось нетерпением.

***

Нечаянно обретенная вера, вдруг осознанная принадлежность своей души Богу наполнила Раиля восторгом и высшей любовью. С энтузиазмом новообращенного он ликовал и светился, ему не терпелось продемонстрировать Создателю, какой преданный и одаренный сын есть у Него. Вся накопленная и нерастраченная горячность его натуры требовала совершить немыслимые подвиги души, чтобы быть достойным ответной любви Бога. Ему хотелось узнать все, что можно узнать о Всевышнем и восхищаться, и любоваться Его красотой и совершенством. В Его красоте и совершенстве Раиль не сомневался, он был уверен, что вера откроет перед ним удивительные знания, которые вознесут его выше черных дыр и глубже морского дна. Он чувствовал, что в вере заключено все, что нужно человеку, нужно ему.

Раиль приобрел Коран и все книги по исламу, какие были в продаже, и с трепетом приступил к чтению. Тут-то он и попал в топь сомнений и разочарования, порожденных несоответствием представлений с ожиданиями и действительности.

Он оказался не готов к новому мировосприятию. Приступая к самостоятельному изучению Корана Раиль находился во власти знаний светских наук и представлений европейской культуры, что существенно влияло на понимание священных текстов и ввергало его в когнитивный диссонанс¹. Далеко не сразу он понял, что ислам является самостоятельным мировоззрением со своей системой ценностей, в корне отличающейся от европейской, и, чтобы принять его, потребуется изменить привычное мышление. Мир ислама — мир покорности; не инициативы, не своеволия, не выставления своего я, а покорности слову Всевышнего, и это надо понимать и принимать буквально, каждый день, каждую минуту всяким действием демонстрируя ее. Мусульманин тот, кто покорился и живет так, как предписано.

В начале же своего пути Раиль наивно жаждал душевного слияния с Всевышним, искал призыва Аллаха возлюбить Его так же, как Он любит нас, и был неприятно удивлен, что ни о какой взаимной любви и причастности души человека к Его сущности речи не идет. Раиль никак не мог принять утверждения, что человек всего лишь недостойный раб, задача которого исполнять предписанное Аллахом, чтобы Он был доволен. Почему недостойный? Разве он, Раиль, недостойный? Даже если так, зачем было создавать людей недостойными? Да и само желание быть довольным от покорности казалось слишком мелким, тщеславным и суетным, совсем не божественным. «Я ведь создал… людей только для того, чтобы они Мне поклонялись» — Раиль не верил своим глазам. Его охватывала внутренняя дрожь: не может такого быть! Этого недостаточно! Он смутно чувствовал, что ему не хватает понимания правильно толковать эти тексты, догадывался, что не стоит воспринимать слова буквально, старался угадать, что же подразумевается за этими величественными строками. Он торопливо читал дальше, желая больше узнать о взаимоотношениях Всевышнего и человека.

Он узнал, что если Аллах будет доволен, то человеку обещается рай, в котором все из золота и драгоценных камней, даруется изысканная и обильная еда и не пьянящее вино и наслаждения в виде чернооких гурий, после каждого соития вновь становящихся девственницами. Еды много, вина много, сплошь девственницы — рай. Все, предел достигнут. Что запрещается здесь, на земле, будет там, на небе. Мелко и слишком привязано к телу. Душа где? Ведь у Раиля всегда ныла именно душа, а не тело.

Взволнованный Раиль ходил туда-сюда по своей комнате и спрашивал себя: «А если я не стремлюсь к еде, вину и гуриям? Если я хочу приобщиться Богу, совершенством своей души приблизиться к Нему, Совершенному?»

Новообращенный боялся признаться себе в том, отчего мятежно билось его сердце: предложенного Кораном ему мало! Наверное, он чего-то не понял! Ведь в вере должно быть все, что нужно человеку!

В своих поисках Бога Раиль не сдавался: не может быть такого, чтобы великая мировая религия была столь проста! Он что-то упустил и готов изучать священные тексты снова и снова, пока не отпадут все вопросы!

В очередной раз знакомясь с предписаниями, Раиль сжимался: да, от него не требовалось развитие собственных талантов во славу Всевышнего и прочие прекрасные порывы, которые по его обывательскому представлению могли понравиться Тому, Кто его создал. Он не сразу понял, что оценивает священный текст с точки зрения человека европейского образования и взглядов, и что ему нужно освободиться от этого. По европейскому вектору восприятия он полагал Творца в каком-то смысле своим отцом, который будет радоваться успехам и талантам земного сына так же, как радуются его родители. Требования же к истинному мусульманину оказывались иного порядка и не подразумевали обратной связи, образцовый верующий должен всего лишь выполнять пять обязанностей: признавать Аллаха, молиться пять раз в день, держать пост в месяц Рамадан, раз в году выплачивать обязательную милостыню и совершить паломничество в Мекку. Все. Действительно, все.

Раиль испытал нечто вроде разочарования и обмана в ожиданиях. Не слишком ли… просто? Он был готов превзойти самого себя ради любви к Богу, прыгнуть выше головы, а оказалось, что Всевышнему не интересны способности Раиля, более того, оказалось, таланты приводят человека к большому греху, потому что талантливый человек желает творить, а творить может только Аллах. Тупик. Раиль косился на свои конкурсные работы, написанные в художественной школе. «Времена года» — четыре пейзажа с детьми, животными, птицами, написанные им под вдохновением от музыки Вивальди. Раиль получил за них первое место. Родители заказали для полотен дорогие рамы. Пропасть между его картинами и предусмотренным шариатом мировоззрением была бездонной. Ему стало страшно: остановиться в развитии и довольствоваться только прославлением Аллаха? Еще пять раз молиться, поститься в Рамадан, раз в год выплачивать милостыню и съездить в Мекку? И все?!

Смятение повергло Раиля в пучину сомнений и раздумий.

Нет, он чего-то не понял, не уловил сути учения!

Он решил изучить свою веру досконально и под руководством тех, кто понял дух ислама.

Твердый в своем намерении, он снял со стен все свои рисунки и спрятал их в шкаф, споро уволился с работы и отправился учиться в Аравию.

Здесь он нашел правильное понимание веры и наконец-то обрел душевный покой.

Раиль понял и принял то, что между ним и Аллахом невозможна любовь, возможна милость Его к человеку. Любовь предполагает сопоставимость, сравнимость, которых нет и быть не может между Творцом и Его творением. Как он, презренный, мог претендовать на любовь Аллаха к себе? Кто он такой перед Ним? Букашка, раб. Поэтому совершенная вера мусульманина выражается в любви к закону, к установлениям Всевышнего, и через них к Нему самому. Раиль отказался от своих прошлых представлений, полюбил законы ислама, и в ревностном исполнении их находил удовлетворение и обретал душевную гармонию. Шариат — вот правильный и праведный путь для человека!

Он проникся характерным для Аравии образом жизни, в котором вере принадлежат не только слова и мысли, но и быт, и социальные процессы. Все, каждый шаг совершать так, как того требует Всевышний и предписал Пророк! Правильный путь указан и расписан — соблюдай его. Чтобы Аллах был им доволен — вот чего Раиль искал столько лет! Как мудр, как бесконечно мудр Создатель! Зачем ему таланты и способности Раиля, когда Он сам создает все, чего пожелает? К чему удивлять Его? Чем можно удивить Его? Смешно даже так думать! Ему можно только поклоняться и доставлять удовольствие исполнением Его законов. Раиль Ринатович ликовал и чувствовал себя по-настоящему счастливым и умиротворенным. Только так стоило жить: от рассвета до заката каждым движением, мыслью, желанием, поступками подтверждать свою принадлежность Аллаху и доставлять Ему удовольствие!

Сомнения и метания оставили Раиля: действительно, чего он искал и что нового мог открыть, если уже давно Пророк научил людей, как правильно жить? Душа его обрела покой и уверенность, сердце твердость, взгляд решимость, а лицо стало одухотворенным. Он стал совсем другим человеком, непоколебимым и уверенным в ощущении своей роли, даже миссии в этой жизни. Раиль, помня о своих сомнениях и метаниях, зарекся вступать в обсуждение религий с европейцами. Европеец тогда сможет понять и принять ислам, не бояться и не отрицать его, когда устанет от христианской свободы выбора, от личной ответственности, от поисков любви, когда захочет жить в рамках установленных правил, спасительного шариата.

По окончании учебы Раиль совершил хадж и вернулся домой, желая преподавать в медресе при мечети, донося до детей и взрослых мудрость веры.

***

Айназ, двоюродная сестра Раиля, студентка четвертого курса педагогического института, вернулась домой после летней практики, открыла дверь, скинула со спины тяжелый походный рюкзак и, еле живая от усталости, прямо в коридоре разлеглась на полу.

— Какое счастье сбросить эту тяжесть! — сказала она, закидывая ноги в грязных джинсах на рюкзак. — Думала, не дотащу! Мам, ты дома? Мы следующим летом едем на теплоходе на Соловки! Говорят, там другой мир!

— Дома, доченька, дома! — вошла в коридор мать. — Здравствуй! Вставай! Послезавтра сваты придут, готовиться надо.

— Что? Какие еще сваты? — Айназ села, соображая, что, кроме как к ней, в их доме сватам приходить не к кому, испугалась, защитилась: — Мне отчет по практике писать и сдавать надо!

— Подождет твой отчет. Это не главное.

— Да, дочка, пришла твоя пора, Раиль сватается, — сказал подошедший отец. — Теперь все остальное в сторону!

Тут же в коридор высыпалась многочисленная родня, оказывается, все съехались ради сватовства и помолвки. Все наперебой принялись поздравлять Айназ, обнимали, целовали, благословляли, теребили и трясли, не давая ей, так и сидевшей на полу, сказать ни слова. Все еще хлопая ресницами и не успевая до конца осознать новость, она почувствовала необратимость ситуации: настал тот момент, после которого ее жизнь больше не будет прежней!

Сватовства Раиля Айназ ожидала: сколько себя помнила, тетка с матерью всегда прочили его ей в женихи, приучали, так сказать, к этой мысли. Айназ и привыкла, на парней никогда и не смотрела. Она не знала, что приучают только ее, хитрая тетка Раилю племянницу при каждом удобном случае хвалила, но о женитьбе никогда не говорила, страховалась, вдруг мальчик полюбит другую, не неволить же его. Мужчине можно жениться по выбору сердца, девушке — по выбору родителей, откуда ей, глупышке, знать, чего она хочет и что лучше для нее? Чего Айназ не ожидала, так это того, что ее могут выдать замуж до окончания института, не дав возможности отгулять диплом и устроиться на работу.

— Это же только сватовство? Мне еще год учиться.

— Институт подождет, жених настаивает на скорейшей свадьбе, — сказала мать и растворилась в общей суете.

— На скорейшей? — скривилась Айназ. — С чего бы?

Раиля она видела редко, он всегда то учился, то работал, потом жил заграницей, с полгода как вернулся, и, вообще, был малообщительным, задумчивым человеком. В детстве Айназ иногда подглядывала за мужчинами, сидящими за столом у них в гостях. Ее, энергичную и порывистую, не пускали подавать блюда на их стол, поэтому она подсматривала в дверную щель. Раиль обычно сидел с почтительным видом, скромно потупив взор. Родители хвалили его за умение вести себя среди взрослых, за скромность и уважительность. Маленькой Айназ несколько раз удавалось увидеть выражение его глаз: он отсутствовал, думал о своем, ему были явно неинтересны разговоры старших. С Айназ он никогда не общался, наверное, потому, что был намного старше.

— Он взрослый мужчина, без женщины ему трудно, — шепнула бабушка, единственная, всегда обращавшая на внучку внимание и не оставлявшая ее вопросы без ответа.

Айназ смутилась и покраснела. Ему трудно без женщины! Ее отдают замуж, чтобы ему было легче! Даже не спросили про ее планы и желания, без чего ей трудно! Сами обо всем сговорились! У Айназ выступили слезы стыда и обиды на несправедливость.

— Смирись, звездочка моя, — бабушка погладила щеку девушки сухой теплой ладонью. — Служить мужчине женская доля. Теперь ты будешь думать, не что нужно тебе, а что нужно ему.

— Двадцать первый век на дворе, бабуль! Какое служение?

Бабушка обняла Айназ:

— Некоторые вещи не меняются.

***

Из-за большого числа гостей, бабушка спала с Айназ. Айназ долго ворочалась.

— Ба, он же за границей учился, он очень умный?

— Да, очень умный. Хадж совершил.

— Теперь типа святой? — хихикнула Айназ.

— Нет, что ты! Просто исполнил обязанность мусульманина. Говорят, Раиль соблюдает все законы ислама.

— Наверное, он как ты, — снова хихикнула Айназ. — Ты тоже верующая и очень мне нравишься. Добрая такая. — Она обняла бабушку. — Никогда ты никого не ругаешь, не осуждаешь, даже замечаний не делаешь. Все у тебя хорошие и прекрасные. Рядом с тобой так приятно находиться, сразу хочется что-то хорошее делать.

— Хорошее? — повернулась бабушка.

— Да. Ну, учиться лучше, людям помогать, улыбаться, радоваться, все в таком роде. Мне нравится как ты всегда говоришь: «Радуйтесь божьему миру, дети мои, и Бога радуйте!» Из-за тебя я и сама стала Бога любить.

Бабушка ласково похлопала ее по руке горячей сухонькой ладошкой:

— Ну и хорошо, козочка моя!

— Наверное, и Раиль такой, а, может, даже лучше.

— Наверное. Дай-то Бог!

***

Раиль Ринатович попросил родителей подыскать ему в жены порядочную девушку и, не раздумывая, согласился жениться на двоюродной сестре Айназ.

Если бы в школе или в университете ему сказали, что он женится на кузине, Раиль покрутил бы пальцем у виска и отверг такой вариант, как кровосмесительный. Теперь же он находил подобный выбор невесты наилучшим, потому что женитьба на двоюродной сестре не запрещена Кораном. Кроме того, Айназ была племянницей матери, а не отца, и, согласно священному учению, родственники матери не первые, а следующие по близости родства после родственников отца, и неважно, что утверждает генетика — какой ученый может тягаться со знаниями Пророка? И что такое ученый, если его утверждения расходятся с Кораном? Кроме того, Раиль хорошо знал семью избранницы, и был уверен в порядочности Айназ и готовности стать достойной женой, хотя понимал, что набожностью она не отличается, как и ее семья. Ну, это дело поправимое, ведь совсем недавно и он был далек от истины.

У матери Раиля были свои резоны в выборе невестки: девственница; своя; известна вся родня; известно, как воспитывалась и что собой представляет. Прекрасно готовит и знает домашние дела. Опять же калым останется в семье. В случае чего она с родной сестрой всегда договорится, и вместе они решат любое недоразумение в молодой семье, свои не чужие, найдут общий язык! Да, наилучшая невестка! А уж ей как повезло с женихом!

Гордость за сына у родителей Раиля не знала границ: какой он умный, как зрело подходит к построению своей жизни, какое уважение проявил к ним, попросив подыскать невесту!

Раиль, как истинный мусульманин, относился к браку серьезно, как к единственно возможному образу жизни: каждый мужчина, умеющий содержать семью, должен жениться. Семья предусмотрена Аллахом для рождения детей, удовлетворения физических потребностей и удержания от греха. Для этого Раиль женился и прекрасно сознавал свои обязанности: содержать супругу, быть с ней ласковым и уважительным, главенствовать над ней (потому что Аллах дал мужчине преимущество над женщиной), воспитывать детей в духе ислама. Он ясно и четко представлял себе, какой будет его семейная жизнь, как будут вести себя его жена и дети — это подробно описывалась Пророком и не только — и никаких отступлений с учетом характера супруги не принял бы. Если она в чем-то не соответствовала бы требованиям шариата, должна была измениться. Вариантов нет.

***

На следующий после свадьбы день, когда Айназ принялась раскладывать свои вещи, Раиль отвел ее руку от чемодана:

— Это тебе не понадобится, верни все родителям. — На удивленный взгляд жены он пояснил: — Мы купим тебе приличную одежду.

— Это все новое, специально купили.

Раиль осуждающе посмотрел на юбки, блузы, жакеты, платья:

— Это неподобающая одежда. Оставь все, пойдем в магазин.

Он привез ее в специализированный магазин и сам, указывая продавщице на манекены в длинной закрытой одежде и хиджабах, выбрал несколько платьев и платков. Айназ растерялась и оробела и при посторонних людях не решалась спросить, как все это понимать. Довольный Раиль пояснил сам:

— Вот, ты не должна искушать мужчин своей красотой!

Такой аргумент ее обезоружил и даже польстил — ее ревнуют, как приятно! Казалось, это ненадолго, не всерьез и ничего не значит. Она с любопытством рассматривала себя в зеркале, находила, что новый наряд ей идет: высокая, тоненькая молодая женщина с белым личиком и смущенной улыбкой, свежесть и красота которой подчеркивалась целомудренной одеждой. Айназ вопросительно смотрела на продавщицу и мужа.

— Отлично! Вам очень идет! — заверяла одна, и одобрительно кивал другой.

На том они и ушли.

За ужином муж как бы между делом обронил:

— Ты уже забрала документы из института?

— Что? Нет. Зачем?

— Теперь ты замужняя женщина и тебе не пристало, как девчонке бегать на лекции.

Айназ удивленно вспорхнула ресницами:

— У нас нет детей, я буду все успевать! Год остался.

— Моя жена не будет находиться в обществе других мужчин и не будет никого вводить в грех. Это недостойное поведение для женщины.

— Причем тут это? Я не собиралась никого вводить в грех.

— Это от тебя не зависит, женщины влекут грех сами по себе.

Айназ оторопела, затем ее охватило возмущение: училась же она как-то четыре года, не вводя никого в грех! Да и вообще, лично она никого соблазнять не собиралась, а если мужчины от одного вида женщины впадают в грех, то сами пусть сидят дома с закрытыми глазами, почему она должна себя ущемлять? Она открыла рот, чтобы сказать это, но Раиль, нахмурившись, ее опередил:

— Жене подобает слушаться мужа, а не создавать ему проблемы пререканием.

Айназ растерялась: даже отец не разговаривал с ней так безапелляционно.

Однако через день, в течение которого новобрачная раздумывала, насколько Раиль серьезен в своем требовании, к ним в гости пришла ее мать. Уж она-то не стеснялась возражать зятю и даже пустила слезу, говоря, что дочка всегда мечтала учить малышей. Раилю пришлось разрешить жене окончить институт заочно, с оговоркой, раз этого очень хотят ее родители. Так и сказал: «Разрешаю тебе окончить учебу» У Айназ даже в висках застучало от возмущения. Он разрешает! С чего он вообще может ей что-то запрещать или разрешать? Даже не спрашивает, не советуется! Но она промолчала, боясь стать причиной ссоры или перебранки. Раиль хоть и согласился на учебу, но про работу ответил, что его жена будет тратить свою энергию только на него, дом и учить собственных детей.

По требованию Раиля Айназ бросила заниматься теннисом, чем очень расстроила своего тренера, потому что именно она на всех вузовских соревнованиях приносила победу. Левша Айназ со своей левой подачей являлась трудным соперником.

В считаные дни новобрачная поняла, что ее представления о счастливом браке не осуществятся, потому что не соответствуют представлениям Раиля. Молодой муж ясно дал понять, что ее желания неправильные, поэтому исполнены быть не могут.

***

Почему ей казалось, что они с супругом удивительным образом совпадут? В ее девичьих представлениях муж был ее дополнением, тем, кто осуществит ее мечты, а иначе зачем он нужен? Она видела, как они с мужем, улыбаясь, держались за руки и шли навстречу жизни, с удовольствием работали и по вечерам рассказывали друг другу о своих успехах или трудностях. Они должны были ходить в кинотеатр, в гости, принимать гостей, гулять по набережной, ждать отпуска, чтобы поехать на море. Вместе бы отправились на теплоходе на Соловки… На деле выходило какое-то средневековье — спрятана дома, слышит только поучения из Сунн и Корана и кучу требований. Еще и виновата бывает: «Ты огорчаешь меня!» Уж как он ее огорчает!

Айназ была ошарашена не столько набожностью Раиля — потому что давно привыкла и любила набожность своей бабушки, в которой ничего тягостного для других не было — сколько его стремлением навязать свои представления ей. В первые дни их совместной жизни Раиль, видимо, надеялся, что жена добровольно будет следовать его примеру и ограничивался демонстрацией правильного поведения. Однако недогадливая жена оставалась при своих привычках, лишь с любопытством поглядывала на мужа. Тогда Раиль решил привести супругу к вере, поскольку муж пастух своей жене и в ответе за ее душу. Вот тогда небо показалось Айназ с овчинку! Она не ожидала, что каждое ее слово, движение, поступок или намерение будут оцениваться вслух и дотошно разбираться. Как оголтелый комментатор Раиль давал оценку ее поведению с утра до вечера.

— Почему ты говоришь это? — не понимала Айназ. — Это же странно.

— Я должен привести тебя к вере.

— Я верую, просто я не слишком религиозна. Я верую в душе и стараюсь не грешить. Никогда не была завистливой, лгуньей, гордой или нечестивой, я не желаю чужого и все такое прочее, у меня все нормально с нравственностью! И я всегда помню, что все тайное все равно происходит на глазах у Бога. Что еще?

— Ты думаешь, что веришь. На самом деле это не так. Верить в Аллаха — значит, соблюдать шариат. Этому должен был научить тебя отец. Раз он не научил, научу я.

Шариат оказался правилами поведения, охватывающими все сферы жизни, Айназ и не подозревала, что такое может быть. Ее родители были обычными людьми, выросшими в Советском Союзе на закваске из интернациональных и коммунистических идей. Как и все в республике, они придерживались национальных традиций и праздников, бесконфликтно сочетая это со светским мышлением и отношением к жизни, поскольку представления о морали и тут, и там были одинаковые, а татарские традиции лишь вносили в их жизнь приятный колорит и делали ее особенной.

Требования же мужа казались Айназ то странными, то нелепыми, то смехотворными, то устрашающими, но Раиль относился к ним серьезно, и от его настойчивости и методичности становилось жутко. Отступать молодой супруг явно не собирался и давил на нее как пресс. Айназ, левша от природы, проглатывала подступавшие слезы, всякий раз слыша негромкое: «Пророк ел правой рукой» При этом Раиль переставал есть сам и спокойно ждал, пока она не возьмет ложку в правую руку. Она пыталась отстоять право спать на животе, но муж будил ее, напоминая, что Пророк не велел так спать, что спать следует на правом боку.

Интимная жизнь, на первый взгляд, вроде, такая же, какой Айназ ее представляла из фильмов, имела другой внутренний посыл и наполненность, и тоже дотошно регламентировалась Раилем. Раиль не понимал, что его восторг от ежесекундного присутствия Аллаха в его жизни неподготовленная жена не разделяет. С каким душевным трепетом от следования указаниям Пророка исполнял Раиль свой супружеский долг, с таким же внутренним неприятием замечала Айназ в его глазах удовлетворение не от близости с ней, а от надлежащего исполнения предписанного. Даже в постели они не в своей воле!

Раиль, перед тем как лечь с ней, всегда сначала молился, клал ладонь ей на лоб и шептал по-арабски. Айназ робела, стеснялась, зажималась — разве это не их личное дело, не зов сердец?

— Зачем молиться перед этим? — единственное, что смогла она спросить.

— Так предписал Пророк. Следует изгнать шайтана.

— Может, его здесь нет? Мы же законные супруги.

— Женщина! — огорченно восклицал Раиль, сокрушаясь ограниченности мышления жены. — Если мы зачнем ребенка, то пусть это будет с благословления Всевышнего.

— Зачать сегодня не получиться из-за дня цикла.

— На все воля Аллаха, — назидательно говорил муж, удивляясь ее недалекости и призывая себя не сердиться.

Айназ замолкала. Чуткость и высокая чувствительность отнимали ее надежды: в близости муж искал не ее, а облегчение своей потребности и исполнение должного. С таким же успехом он мог спать не с ней. Она обижалась, не могла расслабиться, смущалась возможного наступления той неги, которая уже несколько раз готова была разлиться по ее телу. Да и после молитв это блаженство представлялось ей постыдным. Иногда ей казалось, что они в постели не одни и в темноте видела то усмехающегося черта, то деликатно отвернувшегося ангела. «Неужели, — думала она, — нет действия, принадлежащего только нам, без присутствия Аллаха? Когда мы сами будем важнее всего друг другу, когда Он отворачивается?»

Какое-то время она ревновала мужа к вере, оскорблялась и со временем, так и не почувствовав себя желанной женщиной, не распалившись и не раскрывшись, стала равнодушна к интимной стороне жизни.

***

У Айназ чуть не случилась истерика, когда супруг потребовал, чтобы в туалет она входила с левой ноги и никогда там не разговаривала:

— Если вдруг я позову тебя, а ты в туалете, то ты должна только покашлять, я все пойму.

Айназ посмотрела на Раиля полоумным взглядом, но он был абсолютно серьезен:

— Так велел Пророк.

Айназ не верила своим ушам, она открывала рот, как рыба, выброшенная на сушу, не зная, что ответить Раилю. Раилю ее ответа не требовалось, он спокойно и настойчиво доносил до нее суть требований:

— Аллах предусмотрел все для мусульман, не оставил шайтану ни одной лазейки. В этом смысле нам очень повезло! — лицо Раиля стало благостным, взгляд смиренно опустился, а пальцы рук поглаживали друг друга — это означало, он начинает разъяснять ей суть шариата в затронутом аспекте.

Сквозь шум в ушах Айназ расслышала, что Аллах возвеличил Посланника, и земля чудом проглатывала его испражнения, а людям Пророк не велел смотреть на собственные испражнения, потом уже шум перебил голос Раиля, и она ничего не слышала.

— Мы в тюрьме, да? — глаза Айназ были расширены от ужаса. — Мы никогда не принадлежим себе? Неужели Аллаху есть дело до того, с какой ноги я вхожу туалет?

— Глупая женщина! Воистину женщина скудна умом! — Раиль рассердился, покраснел и нахмурился. — Пророк (мир Ему и благословение!) поднял посещение уборной на уровень, при котором можно получать награду от Аллаха! Каждый из нас может зайти в туалет и заработать огромное воздаяние, выполнив пятнадцать суннатов Посланника!

Раиль долго еще пересказывал эти суннаты, сознание Айназ выхватило только, что следует снимать кольца, опираться на левую ногу, опасаться брызг и до, и после каждого действия читать молитвы, всякий раз специальные. Ну и что выходить из туалета надо с правой ноги с чувством глубокой благодарности к Создателю.

Раиль не умел разъяснить жене, что соблюдающий правила ислама человек невольно настраивается на смирение и ни на миг не теряет ощущение присутствия Всевышнего в своей жизни. Что жесткость требований и необходимость ежеминутно сознавать присутствие Всевышнего действует благотворно и не дает сбиться с пути. А без разъяснения этого Айназ только пугалась и отрицала эти требования.

Раиль молился пять раз в сутки, в том числе и ночью. Это вызывало уважение у Айназ до тех пор, пока как-то раз она встала попить воды, и, проходя через комнату, услышала недовольный голос мужа. Он велел ей не проходить мимо, когда он молится: «Женщина, осел и черная собака прерывают намаз» Айназ была до слез оскорблена таким уравнением, в детстве ей сто раз случалось проходить мимо молящейся бабушки и ни разу та не попрекнула ее: погруженная в молитву бабуля ее просто не замечала. В сердце Айназ разлилось едкое неприятие и Раиля и его убеждений. Стоя в кухне со стаканом воды она мелко дрожала и зло говорила: «Святоша! Как же ты думал о Аллахе, если увидел меня? Я думала о воде и тебя не видела!»

Благодаря Раилю Айназ поняла, что ничего не знала про ислам в версии мужа, и семья ее тоже не знала, хотя все они считали себя мусульманами. Наверняка ее родители удивились бы не меньше нее всем требованиям шариата. Все-таки, они были слишком светскими людьми, слишком европейцами. Еще Айназ поняла, что шариат вгоняет ее в депрессию. Она хотела разграничения между жизнью души и жизнью тела. Кесарю кесарево, богу богово, как-то так. В пику Раилю ее вера в том солнечном виде, которую она переняла от бабушки, крепла день ото дня, и в ежедневных обращениях к Богу она обещала смирить себя, не ожесточиться, не впадать в отчаяние, не унывать и исполнить свой супружеский долг надлежащим образом. В тот период только Бог, к которому до замужества она обращалась лишь перед экзаменами, помогал ей приспособиться к новой реальности. А приходилось ей туго.

***

День за днем, месяц за месяцем Айназ с горечью сознавала, что весьма наивно полагала, будто в замужестве наконец-то станет себе хозяйкой, свободной от родительской воли и будет жить по своему усмотрению. В родительском доме свободы у нее было больше, можно сказать, она в принципе была свободной. Ну уберет, сготовит, сделает уроки, какие еще обязанности? Никаких. Жила в удовольствие. Лежала, читала, гуляла, смотрела телевизор, ходила в гости, ездила с друзьями в путешествие. Казань, Питер, Нижний Новгород, Москва. Весело, шумно, интересно. Рюкзаки, стоптанные кроссовки, ноющая спина и прекрасное настроение. Планировали отправиться на теплоходе на Соловки, говорили, что там необыкновенная красота и благодать. Айназ вздохнула: как она, оказывается, была счастлива в девичестве. Никто не приставал с вопросами: «Зачем тебе читать? Эта книга соответствует учению? Прилично ли гулять?» Теперь нет. Муж выбросил все ее книги, оставив только те, что касались домоводства. Айназ горько сожалела о собрании сочинений Стефана Цвейга и Мопассана.

— Разврат какой! — презрительно оскалился Раиль, брезгливо беря книги через платок и кидая их в пакет.

— Почему разврат? Они же природу человека описывают, мы, люди, такие: любим, надеемся, ошибаемся, впадаем в крайности. Не знаю, я люблю психологию.

— Плохо делают! Описывают всякие глупости, а тем, кто читает, становится любопытно, они хотят повторить все это! Не знали бы и не повторяли бы! Что-то хорошее здесь пишут? Низость человека.

— Разве не полезно знать свою природу, свою силу и слабости? И здесь больше о высотах души пишут, о высотах через слабости. Ни о чем не думают только примитивы, глисты, например.

— Не полезно! Полезно знать Коран! И интересоваться только им! Полезно боятся Аллаха!

Возражать Раилю было чревато, он закручивал гайки все сильнее, и в своем стремлении наставить жену на праведный путь не знал ни снисхождения, ни усталости. Он контролировал ее круглые сутки во всем: как сидеть, что надевать, что смотреть, с кем говорить, о чем думать и какие выводы делать. Айназ была несвободна и задыхалась. У нее отсутствовали поводы для радости и улыбки, ее утешителем и связью с привычным миром и другими людьми был телевизор, который она включала, когда муж уходил на работу, и выключала к его возвращению.

Раиль совершенно искренне и с самыми добрыми намерениями изолировал супругу от общения с подругами и искоренял ее интересы. «Это для твоего блага» — каждый раз говорил он. «Моего или твоего блага?» — молча опускала взгляд Айназ, мужу ничего не говорила, знала, что бесполезно. Она уже поняла, ни в Коране, ни у Пророка не говорилось, что женщина должна жить полной жизнью, развивать себя. Раз не говорилось, значит, не нужно и вредно. Все необходимое для жизни и спасения перечислено: покорность мужу, Аллаху, благодарность им, молитвы, пост, дом. Море, путешествия, теннис в список не входят. И подружки-иноверки не входят, по этому поводу она выслушала несколько нравоучений. Поэтому с любимой Машкой Айназ не общалась со свадьбы. Даже по телефону не говорила, Раиль проверял список ее звонков и сообщений.

К концу года она пожаловалась матери и бабушке. Мать обеспокоилась, но заступилась за зятя, расхваливала его праведность, рассказывала, как Раиля уважают в их районе, заклинала дочь слушать мужа, не перечить ему, ссылалась на традиции.

— Он глубоко верующий человек и живет по заветам Пророка.

— Да пожалуйста! — горячилась Айназ. — Только причем тут я? Я, например, в инопланетян верю, но не говорю же об этом с утра до вечера, не добиваюсь, чтобы он тоже в них верил! Почему он считает, что должен перепрограммировать мой мозг на свой лад? Где свобода воли? — Айназ раскраснелась, задохнулась, остановилась, помахав на лицо ладошкой.

Мать с бабушкой молчали, видели, что она еще не выговорилась, ждали. Они знали, что Айназ сговорчивая и мягкая, побушует и успокоится.

— И вера какая-то странная у него! — продолжила новобрачная. — Ограничительная! Представляете, есть список того, чего можно и чего нельзя. За рамки списка выходить смертельно опасно! А списочек тот еще! Даже примеры приводить не хочется. Но что меня возмущает, так это безапелляционность требований. Если ты хочешь чего-то, чего нет в этом списке, или хочешь не так, как описано, то гореть тебе в аду! А если рядом с таким грешником есть правоверный мусульманин, то его святая обязанность добиться, чтобы ты все делал правильно. Иными словами, ад у тебя наступит уже на земле, потому что этот правоверный не отстанет от тебя, это называется джихад языка. — Айназ снова остановилась перевести дух. — Я все время слышу, что я должна и как я должна! Должна то, се, пятое, десятое — что это за жизнь, в которой ты только должен? Я помимо долга хочу, люблю, интересуюсь, понимаешь? А оказывается, то, чего я хочу, люблю и интересуюсь не предусмотрено! Как в тюрьме, честное слово!

— Да что такого ты ему должна? — лица бабушки и матери выражали недоумение. Женщины нечаянно утратили бдительность, поддались эмоциям и сами испытывали возмущение.

— Самое главное для женщины — должна своим поведением доставлять мужу удовольствие.

Мама смущенно опустила глаза.

— Нет, мам, не смущайся! Это, как я поняла, означает не иметь своих желаний, только идти навстречу желаниям мужа. Так предписал женщине Аллах, представляешь? А удовольствие Раиль получает от того, отчего я впадаю в депрессию!

— Как это?

— Все, чего хочу я, ему доставляет неудовольствие, а это грех и вина для меня, представляешь?

— Почему?

— Потому что мои желания не должны выпадать из шариата, и не быть такими, которые он не может осуществить, иначе он расстраивается, а расстраивать такое достойное создание как мужчина большой грех! И за это я попаду в ад. Представляешь?

Мать молчала, явно обескураженная.

— Он расстраивается, что я смотрю Мистера Бина и смеюсь, знаешь почему? Потому что смеющийся человек забывает бояться Всевышнего. Не боишься Всевышнего — не боишься мужа, не боишься мужа — все, порядок мироздания нарушен!

Айназ снова перевела дыхание, поправила волосы.

— Раиль не может быть со мной на равных, понимаете? Ему нужно, чтобы я была ниже по всем показателям и, как скудная умом, смотрела бы ему в рот, ожидая руководящих указаний. Он ждет, чтобы я демонстрировала ему, что без него ничего не смыслю и не проживу, особенно без его бесценных советов и оценок! Ему хоть в голову приходит, что до него я двадцать лет жила и в нем не нуждалась? И припеваючи жила!

Она закрыла глаза и покачала головой:

— Ой, мам, как меня бесит его отношение ко мне! Как будто я недееспособная и не в силах сделать что-то без его согласия. Мне на все, буквально на все, нужно спрашивать разрешение: я выйду из дома? я поем? я посплю? я повидаю родителей?

— Видимо, он тебя оберегает, — попыталась утешить дочку мать.

Айназ отмахнулась.

— А чего стоит необходимость просить деньги! Это какой-то тупик, мам! Работать мне нельзя, потому что по шариату муж должен содержать жену. При этом я постоянно слышу, что должна быть благодарной за то, что он содержит меня. Еще цитирует мне кого-то, что женщина не вполне полноценна, потому что ее содержит муж. Мам, где логика? Я бы сама себя прекрасно могла содержать и не давала бы повод утверждать, что я неполноценная.

— Я сама дам тебе денег, хорошую премию получила, купи себе что-нибудь приятное.

— Ой, мам, спасибо, но я ничего уже не хочу. Да и Раиль увидит, спросит, откуда. Не хочу нравоучений, что я его позорю, беру деньги у других. Да и вообще, он боится меня разбаловать. Я тебе уже говорила: радостная и разбалованная женщина перестает быть благодарной своему мужчине.

— Дорогая, ты говорила это все Раилю?

— Пыталась как-то.

— И что он?

— Говорит, что я привыкну находить радость в соблюдении предписанного, что это высшая благодать.

— Ну, вот видишь, дочка, — цеплялась мать, — верь ему.

— Мам, да ты пойми! Он как зомбированный — я зову его в кино сходить, а он говорит, что не станет пропускать молитву из-за ерунды и не желает смотреть на то, что создали много возомнившие о себе неверные.

— Ягненочек мой, — вступила в разговор бабушка, — у тебя нет другого выхода, только как принять образ жизни мужа. Пойми, он мусульманин и ведет себя как мусульманин.

— Ну и что? Мы тоже мусульмане, но фильмы смотрим!

— Мы неправильные мусульмане, шариат не соблюдаем, а он правильный. Это наша вера, она и у тебя в крови, не сопротивляйся.

— Я что, прошу кого-то убить или ограбить? Чем кино веру нарушает? Ой, бабуль, попала я как кур в ощип!

Айназ было не до вопросов веры, ей, например, так и было горько, что ни о каком свадебном путешествии на море Раиль и слышать не хотел, хотя в ее представлении о медовом месяце авантюрный вояж был непременным атрибутом. Вместо красивого купальника закрытая одежда!

Нельзя ходить в кинотеатр, потому что там показывают разлагающие душу фильмы. Нельзя общаться с подружками, потому что они не мусульманки и ведут себя не так, как подобает и подают ей дурной пример. Нельзя ходить в библиотеку и фитнес-центр, потому что там есть мужчины. Она должна избегать всего, что может отвлечь ее от угождения мужу.

— Жить в вакууме, чтобы такое несовершенное существо, как женщина, не утруждало думать о себе такое драгоценное существо, как мужчина, представляешь, мам? С него — мое жизнеобеспечение, с меня — отказ от себя во имя его довольства. Зашибись, сделка! Личность мужчины может быть любой, а женщине личность вообще не нужна, нужно только умение не огорчать его.

— Теперь ты во власти мужа.

— Ой, не говори мне этого! — махала руками молодая жена. — Я устала целыми днями сидеть одна в доме, не удивляйтесь, если начну выть волком.

— А зачем ты сидишь?

— А мне никуда нельзя! Только в магазин и то быстро, не глядя по сторонам! Меня ведь везде подстерегают святые мужчины, которых я ввергну в соблазн и разврат! Я грешница априори!

— Что, все так плохо?

— Да ужас какой-то!

— Хорошее-то есть?

— Хорошее? Хорошее тоже есть. — Айназ усмехнулась. — Когда ему что-то нравится, он меня одобряет. Покровительственно так, как султан слугу или отец неразумное дитя. Увидит, например, что холодильник полный и на плите кастрюли с едой стоят и назидательно так говорит: «Посланника Аллаха спросили: «Какая жена является наилучшей?» Он ответил: «Та, которая радует его, когда он смотрит на нее; повинуется ему, если он что-то велит ей; и не противоречит мужу, если ему не нравится что-то в ней самой или в том, как она расходует его имущество»

— Вот видишь, цветочек мой, он тебя хвалит, — улыбнулась бабушка.

— Вижу, бабуль. Вот бы еще меня он хвалил, а не Коран. Я уже не знаю, у него есть собственные мысли в голове или все вытеснено. Мне так странно рядом с ним, как будто человека стерли и запрограммировали священными текстами. Он как биоробот.

Айназ видела, что бабушке с матерью не нравятся ее слова, тон, выражение лица. Она поняла, что вызывает у них беспокойство: опасаются, как бы Айназ не подумала о разводе, боятся скандала, позора. В их роду никогда не разводились, не было принято. Айназ вздохнула:

— Не переживайте, я не собираюсь сбегать, хотя желание такое возникало, не скрою. Я беременна. Остается только смириться.

— О, моя дорогая, поздравляем тебя! — кинулись ее обнимать родные. — С детьми тебе будет некогда обращать внимание на всякие глупости. Вот увидишь, все наладится!

Айназ устало улыбнулась:

— Как поняла, что беременна, сразу почувствовала такую жалость к ребенку, что все остальное стало неважно.

— Все женщины так. Ты думаешь, все живут в сказочной любви? Лишь бы детей вырастить да выучить, — вздохнула бабушка, оставив домашнюю политику и перейдя к доверительности. — А потом надо переженить. Потом уже хочется внуков дождаться. Так и успокаиваешься, перестаешь желать собственного счастья. Только всегда надеешься, что у детей все хорошо будет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Когнити́вный диссона́нс (от лат. cognitiо «познание» и dissonantia «несозвучность», «нестройность», «отсутствие гармонии») — состояние психического дискомфорта индивида, вызванное столкновением в его сознании конфликтующих представлений: идей, верований, ценностей или эмоциональных реакций.