Мастер-класс

Кристина Далчер, 2020

В США уже несколько десятков лет назад началась реформа образования. Чтобы эффективно распределять средства, учеников делят на уровни, каждый месяц измеряя их Коэффициент. Те, у кого он достаточно высок, получают право на привилегии и возможность поступить в колледж, отстающие же отправляются в таинственные интернаты в глубинке. Елена, успешный преподаватель и мать двух дочерей, совершенно раздавлена, когда Фредди, ее младшая, получает грозное уведомление о переводе. За фасадом благих намерений она замечает опасные призраки прошлого – ведь детей не впервые в истории делят на категории. На что готова мать, чтобы спасти своего ребенка? Встречайте новую книгу от автора всемирно известного романа «Голос» о будущем, которое может наступить уже завтра. «Далчер удивительным образом сочетает элементы триллера и антиутопии, фантазируя о том, к чему может привести тенденция оценивать детей по результатам тестов. Поклонники «Рассказа служанки» будут в восторге». – Publisher Weekly

Глава тринадцатая

У меня все хорошо.

У меня все хорошо, все хорошо, все хорошо, все хорошо.

Малколм и Энн уютно устроились и едят мороженое. Ну, допустим, Малколм-то ел обезжиренный замороженный йогурт, подслащенный «Сплендой», а вот Энн ложками уплетала пломбир «Роки-роуд», заедая его земляничным. Ни тот, ни другая понятия не имели о том, что было известно мне.

На мой взгляд, основная проблема заключалась в том, что мне достался муж, настолько погрузившийся в пузырь собственного интеллектуального превосходства, что представить себе существование какого бы то ни было мира за пределами этого кокона для него было абсолютно невозможно. Мысль о возможных неудачах внутри нашей семьи попросту не проникает в Малколмову систему оценок реальности. Ну, а Энн живет в состоянии того блаженного забвения, в котором способны существовать только тинейджеры.

Но я-то знаю, что все это вот-вот переменится.

— Малколм, — тихо окликнула его я.

Он поднял на меня глаза, и я все поняла; больше мне ничего не нужно было ему говорить.

Хотя сказать мне очень хотелось! Мне хотелось выкрикнуть миллион слов, и все они начинались бы с буквы «F» и заканчивались буквами «UCK». Во всяком случае, все были бы в высшей степени неприличными.

— Это невозможно, — только и вымолвил Малколм.

Возможности поддаются измерению лишь до получения окончательного результата, — вспомнила я, но так ничего и не сказала, лишь сунула ему свой телефон с эсэмэской из Министерства образования и молча подождала, пока он прочтет. Много времени на это не потребовалось — министерство безжалостно экономно в подобных оповещениях. Имя ребенка, номер его ID, то есть удостоверения личности, последний показатель Q-теста, определяющий нынешний уровень ребенка и полностью меняющий его жизнь. В данном случае это 7,9.

— Это ошибка, — тут же сказал Малколм и встал с дивана. — Я все выясню.

— Выясни, выясни, — кивнула я.

Через пять секунд он уже висел на телефоне; впрочем, сам разговор продолжался полминуты. И под конец разговора Малколм реагировал исключительно односложно: «О!», «Так», «Да».

Я смотрела то на него, то в коридор, ведущий в комнату Фредди, и снова на него. С виду Малколм все тот же, что и двадцать пять лет назад. А познакомились мы с ним и того раньше. У него все то же угловатое лицо, зачастую лишенное каких бы то ни было эмоций; те же квадратные прямые плечи, словно он готовится принять сокрушительный удар мяча и тут же отбить этот мяч обратно с не менее сокрушительной силой; те же светло-русые волосы, волнами обрамляющие лицо, хотя на висках и в углублении под затылком уже мелькает седина. А вот стекла в очках, которые он носит, стали за последние четверть века гораздо толще. В остальном же Малколм совершенно не переменился.

Хотя, должно быть, переменилась я сама, ибо теперь, когда я на него смотрю, я не вижу ничего такого, что можно было бы любить.

— Нам необходимо это уладить, — быстро сказала я, заметив, что Малколм перестал разговаривать по телефону и двинулся на кухню. — Немедленно.

Я была настроена решительно и загнала его в угол, но он повернулся ко мне спиной, делая вид, что пытается оттереть со столешницы какое-то грязное пятно.

— Малколм! Ты слышишь? Нам необходимо немедленно все уладить.

Я выросла в семье людей тихих и спокойных, где мужчины и женщины никогда не орали друг на друга за воскресным обедом, не пытались с помощью крика доказать собственную правоту и неправоту оппонента. Напряженные ситуации, конечно, возникали, но их всегда старались разрешить мирно, контролируя себя, стремясь сберечь собственные и чужие нервы.

А вот гробовое молчание Малколма меня отнюдь не успокаивало. Это была какая-то непробиваемая каменная стена, исполненная угрожающего насилия, вызывающая раздражение и дающая слишком много возможностей для самых неприятных размышлений и предположений.

Когда он все же сподобился мне ответить, голос его звучал почти неслышно.

— Мы ничего не будем улаживать, Елена.

То, что он назвал меня полным именем, должно было, видимо, означать, что разговор окончен. Но мне на это было наплевать.

— А если бы это был ребенок президента? Или сенатора? Неужели ты хочешь сказать, что и они бы смиренно смотрели, как их ребенок садится в желтый автобус через каких-то два дня после оглашения результатов теста?

Это явно его задело. Он прищурился.

— Случаются и отступления от правил.

— Нарушения правил, ты хочешь сказать?

— Нет, Елена, всего лишь отступления. Наше государство ко всем детям относится одинаково.

Я налила себе полный стакан вина — до самой верхней кромочки, — залпом выпила почти все, разве что на дне осталось чуть-чуть. Возможно, хмель поможет мне стать храбрее? А может, я хочу впасть в бешенство и наконец дать Малколму понять, как я его презираю?

— Хватит с меня твоих дерьмовых рассуждений об «одинаковом отношении ко всем детям»! — рявкнула я.

И в этот момент на кухне появилась Энн с плошкой растаявшего мороженого, которое превратилось в весьма неаппетитную жижу.

— Что происходит? — тут же поинтересовалась она. — У вас, ребята, очередная супружеская ссора?

В ответ она получила кислую улыбку от отца и преувеличенно тяжкий вздох от меня.

— Мы уезжаем! — вдруг решительно заявила я. Пусть Малколм сам разбирается, кто это «мы» и куда «уезжаем».

— Что?! — Энн была явно изумлена. — И куда это мы уезжаем? — И она, не дожидаясь моего ответа, завопила: — Да у меня через две недели вечеринка! И математический клуб! И финал соревнования адвокатских команд! И…

Я резко прервала ее:

— И ни в какую государственную школу-интернат твоя сестра не поедет. Точка. Конец абзаца.

Энн так и застыла с открытым ртом; нижняя челюсть у нее слегка двигалась, но изо рта не вылетало ни звука.

— Ступай в свою комнату, Энн, — велел ей Малколм и повернулся ко мне. Я почувствовала на плече тяжесть его руки, но то было не ласковое прикосновение, а сдерживающие оковы. — Ты хотя бы имеешь представление, Эл, какая мне грозит опасность, если мы вздумаем сейчас уехать? Ведь я в первую очередь должен показывать пример остальным. Я все-таки не расклейщик афиш со сводом необходимых правил. Я работаю в Министерстве образования, будь оно трижды проклято!

— Я имела в виду только себя и девочек.

В ответ на мое пояснение Малколм взорвался чем-то более всего похожим на лай. Впрочем, это, возможно, был просто саркастический смех.

А затем куда более спокойным, но куда более опасным тоном он заявил:

— Я не позволю тебе никуда увезти мою дочь.

Мою дочь. Единственное число.

— Ты ведь не хочешь, чтобы Фредди здесь оставалась, верно? — сказала я. — Ты вообще больше не хочешь ее видеть. Она тебе не нужна.

Малколм не ответил. Но это его молчание на самом деле означало очень многое.

Я сбросила с плеча его руку и одним глотком допила оставшееся в стакане вино. Малколм быстро на меня глянул, и я тут же налила себе еще, снова выпила и налила еще, так что в бутылке практически ничего не осталось.

— А тебе известно, Малколм, какие неприятности грозят нашей семье, если ты все это не уладишь?

Но я и сама чувствовала, что эти мои слова лишены должной силы, и Малколм лишь улыбнулся в ответ.