Курсант из Тис-Утор – I. Где я?

Кохуро (2024)

Нао-Лейн — мир, взлелеянный Океаном, — приютил немало народов. Среди них и славящие солнце Гонья, и хранящая текучее Пламя Империя Форддосс. Говорят, у отлитых из живого металла лейнийских кораблей есть сердца, а владыка его настолько хитёр, что может обмануть даже Грань. Кохите, не то благословлённый, не то проклятый древней силой, скитался по Пустоте с начала жизни. О Лейне ему известно немного: мир-Страж, родина наставника, доступная военная служба. Способно ли это место надолго его принять?.. Может, после стольких неудач и не стоило бы мечтать об обретении дома, но лейнийская осень слишком очаровательна, чтобы не попытаться. Это — первая из трёх частей истории Кохите, а Кохите — первый из пяти героев Нового времени Нао-Лейна.

Глава 8. Тебе нравится горький чай?

Горьковатый тягучий запах с примесью густого янтарного цвета не выветрился из Библиотеки до глубокой ночи, хотя я даже пару раз приоткрывал окно. Алури ушёл ещё засветло. Выжег мне душу своим чаем и отправился собираться на какое-то завтрашнее задание.

Про чай я не шучу: сам по себе нкар — вещь заманчивая. Немного шершавый, немного вяжущий, отдалённо напоминающий шоколад с какими-то фруктами и вызывающий чувство внутреннего тепла. Но Алури решил добавить туда свой любимый жгучий корень с говорящим названием айера. «Я — суть разрушения», — тогда перевёл его я.

— Не «а-йера», а «аийе-ра», дурак, — возразил на это Алури.

— Йеф, а я-то думал это койерский корень.

«Ко-йера» — несущий разрушение; теория про йанов корень казалась мне правдоподобной. «А» в лейнийском штука многозначная, но обычно сводится к «это я» или «по сути своей». А вот «аийе» означает направление вовне, от «ты» до «излучать». То есть айера — «излучающий свет». Такой очень немилосердный свет, способный испепелить всё и вся. Но Алури сказал, это растение так назвали из-за очень яркой пыльцы.

Ещё мы поговорили о Гонья и их великолепной мифологии. Стоило взять на заметку: побитый жизнью миан, имеющий доступ к неограниченным запасам заварочных трав, рассказывал куда более занимательные истории, чем миан относительно довольный.

— Вот Основатель, живший тут до тебя, очень хорошо знал медвежий пантеон, и именно это позволило ему стать Основателем.

— На роль ещё одного Основателя я и не претендую.

— Если кратко, у Гонья-нейру всё сводится к природным силам. — Алури откинулся назад, сцепив руки за спинкой стула. — Есть боги, небесные силы; огненная птица Рерьо — их материальное проявление.

Я тут же продемонстрировал свои знания:

— А, это на которую Основатель сел!

Миан от такой формулировки поморщился, но ничего не сказал.

— Рерьо являет собой высшую небесную волю, а противоположные ей земные энергии воплощены в джарах. Они — что-то вроде низших божеств или духов. Часть из них выдумали Гонья-нейру, часть реально существует. Мало что из этого можно проверить, поскольку в основном обитают они глубоко в лесу, а идти туда достаточно опасно даже для Магистра.

— Сильно. И как они живут с таким соседством? Медведи. Я читал, что они даже детей на инициацию отпускают в этот лес.

— Всё верно, где-то на двадцать один день. В возрасте младшего лицеиста, между прочим. Но им почти ничего не угрожает, потому что наиболее опасные твари находятся за рекой Глисс и не в состоянии её перейти. «Небесная песнь, благословенный свет, излившийся с небес во защиту славной солнечной расы», как говорят Гонья-нейру. — Лейниец усмехнулся. — У них все старые книги в таком стиле написаны. «Славный народ Гонья, благословлённый солнцем». Они уверены, что произошли от клубней растения конэгна, на которые попал свет, и не рассматривают никакие другие версии. Так что когда тебя в следующий раз кто-то из них назовёт щоже, говори в ответ «картофельная башка». Примерно равносильно.

— Дети картошки? Картошки и солнца? — я прыснул.

— Конэгна — не совсем картофель, но да.

— А чёрные кошки им чем насолили?

— Все кошки, по мнению Гонья-нейру, в состоянии быть джарами. Вместилищами духов. В зависимости от цвета шерсти их относят к разным силам. Рыжие кошки — вместилища Юбы, земного огня. Белые — вместилища Смерти. А вот чёрный цвет — цвет поглощения — традиционно ассоциирован с Ваандой. Ваанда тоже одна из джар. Она обитает в центре леса, видит всё в пределах реки Глисс и пожирает любую энергию, находящуюся вне баланса. Когда энергия в дефиците, Ваанда впадает в спячку, но стоит появится чему-то лишнему — и она пробуждается. Именно из-за свойства уравнивать она нападает на всех, кто пересёк реку. Если бы не Глисс, Ваанда бы вышла из леса. Для Гонья-нейру это равносильно концу света, и с ними сложно не согласиться. У них даже есть выражение «не подкармливай Ваанду». Потому что если она съест лишнего, то её баланс сместится, и она начнёт пожирать безостановочно; возможно, даже река не сможет её удержать… А ты…

— Предложил тому парню покормить кошку Ваанды? — догадался я.

— Хуже. По понятным причинам мало кто из живущих видел Ваанду, и выглядеть она может как угодно. Известно лишь то, что она чёрная. С позиции Гонья-нейру любая чёрная кошка может быть воплощением её части или даже самой Ваандой. Правда, я не думаю, что настоящая Ваанда смогла бы так незаметно добраться до Шестого.

— У-у-у… Так я реально теперь какой-то почитатель йан в глазах Гонья?

— Ну, может и не всех Гонья-нейру, но знакомых того парня — уж точно.

Алури подогрел остывший чайник в руках и разлил нам ещё по чашке жгучего настоя. На этот раз губы онемели не так сильно, как от первой чашки, но пить приходилось всё так же медленно. Лейниец рассказал о паре случаев, когда его отряду приходилось переходить Глисс в поисках пропавших детей, и об интересных существах, что он сам находил, собирая в лесу травы. Не знаю, совпадение это или йановы способности шойвы, но миан опять вызвал во мне поток воспоминаний.

Собственно, из-за этого я и сидел на диване битый час не в состоянии заснуть. Одна йанова фраза. Если Алури сделает так ещё раз, я точно буду думать, что он это специально.

«Тебе нравится горький чай?»

Ложка постукивала о стенки чашки, размешивая сахар. Два коротких удара и один длинный. Снова два коротких, и снова длинный. И снова.

— Как ты только его пьёшь? Как моя бабушка… — Алея забавно сморщилась, а я только пожал плечами. — Тебе нравится горький чай?

— Да я как-то… Он не так уж плох и сам по себе. Я помню, как иногда просто заливал водой листья, кору или даже корни, и это было на вкус гораздо хуже. Иногда. А бывает, что даже вкусно.

Алея спряталась за чашку, так, что видны были только её тёмно-зелёные глаза в обрамлении чёрных кудряшек. Раньше её волосы были прямыми, но за моё последнее исчезновение с ними случились какие-то трубочки, на которые Алея временами наматывала пряди.

— Ты ведь настоящий инопланетянин, — в её взгляде появились искорки, — а ведёшь себя совсем как человек.

— Я человек, — возразил я, — просто не отсюда.

Глухой стук чашки, опустившейся на скатерть. Алея встала и перегнулась через стол, наклонившись ко мне. Её холодные пальцы обхватили мои запястья, не позволяя отпрянуть.

— Но разве это плохо? Что ты такой не отсюда? Что не похож на нас?

— Это странно. — Я пытался отвести взгляд, но её глаза, казалось, были везде. — Это неправильно. Мои перемещения — это неправильно. Так не должно быть.

— Но разве странности — это неправильно? — Она наклонила голову, будто хотела рассмотреть меня с другого угла. — Странности — это интересно. Они притягивают. Я люблю странности.

Её дыхание коснулось моего уха, и я дёрнулся. С щелчком повернулся ключ в дверном замке, и Алея молниеносно упала обратно в своё кресло, будто ничего не было. Её щеки чуть порозовели.

Чай остыл, и Алея ушла на кухню, чтобы подогреть чайник. Бабушка Риобэ неторопливо разбирала вязаную сумку в коридоре; я слышал, как стукаются друг о друга банки сушёных ягод, и видел лёгкую дрожь её тени.

Женщина вошла в зал с обычной спокойной улыбкой, которая ничего не выражала. Бабушка не снимала её, даже когда ругалась.

Мы обменялись обычными приветствиями. Она спросила меня, как поживает тётя Мальт и не расшиб ли я себе чего за два дня пребывания в Риунне. Это был второй или третий год там, когда тайна моего происхождения успела рассеяться. Я пропадал и возвращался, и когда перемещения выходили менее удачными, бабушка Алеи лечила меня. Они были не родные бабушка с внучкой. То есть, вроде, родные, но как-то очень далеко и сложно: через семью Алеиного четвероюродного дяди. Алея жила у неё подолгу, потому что родители были заняты на работе в паре городов от нас и для ещё довольно маленькой девочки жизнь там была бы не самой радостной.

Алея здесь тоже была немного инопланетянка, пусть и вертелась среди местных детей. Я не смотрел на неё как на девушку; в то время ещё нет. Но она взрослела быстрее меня, как и Ольир, и все остальные мои друзья. В тот день я не понимал, почему бабушка Риобэ рассердилась, поймав Алею на кухне, и почему так старалась скрыть это от меня. И почему сама Алея выскочила от неё вся взведённая, сцапала меня за рукав футболки и потащила прочь из дома, сказав:

— Пошли лучше к твоей сестре.

Я понял это через семь исчезновений, успев дважды сломать руку и заработать долго державшийся шрам на виске. Это были короткие вспышки, как неясные сны, когда случайно задремал на лавочке в парке. Меня швыряло быстро и не очень долго: я потерял всего пять лет в Риунне.

С какого-то дня мир вдруг стал более ярким: и яблони сиреневым вечером, которые я обрывал, перемахнув через старый деревянный забор, и сторожевая собака, едва не стянувшая с меня ботинок, пока лез обратно, и шум крови, смешивающийся с шумом дождя, когда бежишь по крышам крохотных домиков возле тёплого порта, и запах пороха от куртки, в которую прятался несколько дней назад, пролезая через глухой чёрный дым и непрекращающийся рокот орудий, и свежесть воздуха, когда идёшь на рассвете через поле, а росы так много, что вся рубашка насквозь мокрая и липнет к лопаткам.

Тогда я встретил рыжую дочку лесника, с соломенной шляпой и россыпью веснушек, мешавшейся с солнечными бликами. Её звали Грея и у неё была маленькая деревянная флейта. За две ночи, проведённые в их доме, я впервые ощутил на себе, что дружба — не единственная форма отношений с девушкой.

Я спал в небольшой пристройке, на сене, под самым потолком. Она сидела дома, за стеной, и играла мне на флейте. Вечером, перед сном. А наутро я приносил к её порогу самые красивые камни со дна реки и свежий букет васильков. Всего два дня — на третий я исчез.

Это было… странно болезненно. Но жизнь текла слишком насыщенно, чтобы на этом останавливаться. Первые серьёзные проблемы с выживанием — и я оставил мысли о Грее. Настолько, что до возвращения в Риунну успел встретить и запомнить ещё несколько девушек, часть из которых была даже безымянной. Улыбка в ответ на цветы или поданную руку, небрежное касание под столом, пойманный взгляд, поцелуй на прощанье и безделушка на память. С одними я был лишь пару минут, с другими — день или даже несколько. Кому-то нравились мои истории, кому-то было достаточно моего лица — или рук. Хотя что уж такого у меня в руках — я не знал. Меня и самого порой опаляло чем-то не хуже разбушевавшегося огня. Опаляло, и так же легко отпускало.

Когда я вновь встретился с Алеей, я смог посмотреть на неё уже другими глазами. И понял, что она ждала этого момента.

Роза Риджи — праздник, когда весна перекатывается в лето. Когда в горах, что синим силуэтом виднеются с последней улицы, распускается золотой плющ и аромат его пыльцы скатывается на город. Кару непримечателен на первый взгляд: просто городок, ближайший к ущелью. Но это определённо самое волшебное место в Риунне; неслучайно именно здесь осела тётя Мальт, и, может, неслучайно за него зацепился я. В Кару граница, отделяющая этот мир нэ от чего-то запредельного, необычайно тонка. И здешняя традиция привязывать праздники не к датам, а к природным состояниям — такая привычная для кхин, но редкая для миров плотных. Неудивительно, что тётя Мальт в такие дни позволяла себе «немного магии»: заговаривала большие корзины к низкому полёту, чтобы дети могли кататься, запускала по воздуху плавучие огни и иногда в шутку меняла напитки в гигантских кувшинах, что принято было выставлять на веранду для угощения гостей и случайных прохожих. Вот был у вас лесной жгучий чай, а стоит оглянуться — уже искрящийся имбирный лимонад, который зимой в Кару не достать… Есть какой-то символизм в том, что окончательно исчез я из Риунны в Адуэц — День Опавших листьев. Когда с рукиары на Овальной площади опадает последняя резная лапка и остаются лишь грозди тёмных ромбовидных ягод.

Но в день Розы Риджи до Адуэца было ещё полгода. А до того самого Адуэца — гораздо, гораздо больше. В воздухе парили цветные ленты, девчонки всех возрастов бегали по улицам босиком в поисках украденных поклонниками туфель. Лёгкие платья вздувались на ветру парусами, прозрачными против солнца, усыпанными мелкими цветами. Воздух ещё пах прошедшей вчера грозой, я чувствовал её: за день до Розы Риджи всегда проходит большая гроза.

Сознание тёти Мальт коснулось моего, просто убеждаясь, что я вернулся, и исчезло. На меня с шумом налетел какой-то подросток, извинился и побежал дальше. Я рассеянно смотрел ему вслед, на качающиеся у него на спине сандалии на розовой ленте, и думал, что теперь он кажется мне скорее ровесником, чем старшим, как было раньше.

— Ах вот ты где, маленький негодник!

Меня дёрнули за волосы, и я обернулся.

Платье цвета спелой травы разбегалось складками от жёлтого пояса на широких бёдрах. Светлые, чуть в рыжину, тяжёлые косы были сложены на небольшой голове в две петли и украшены мелкими ирисами. Когда круглое лицо сморщилось в капризную мину, я неожиданно для себя узнал в молодой женщине Олли.

— Боже, что у тебя с бровью? Пол-лица в крови!

Сестра потянула меня за отросшую чёлку, чтоб повернуть к свету.

— А, это? — Я осторожно коснулся лба пальцами. Неприятно жгло. — О балку ударился. Был шторм.

— Как всегда информативен, — фыркнул какой-то человек с тонкими усами. Выжидающе на меня уставился, а потом расхохотался. — Да Бальру я, не узнал?

— А-а, — задумчиво протянул я. — Выходит, я вам больше не старший брат.

— Да, шкет. — Бальру хлопнул меня по плечу, протянул чистый платок. — На, лицо вытри. А то бабки опять подумают, что гроза принесла морского беса, оттого что девчонки вчера венки жгли.

Я с неудовольствием заметил, что теперь едва достаю ему до подбородка.

— Ну ты и же-е-ердь. — Я гаденько засмеялся. — Теперь сам драконов с дерева доставай.

— Ух я тебе!

Он пригрозил мне кулаком, но, вместо того, чтобы врезать, только раздражённо дёрнул свои плетёные подтяжки. Я знал, что на самом деле он не злится. Ему всегда нравилось изображать сердитость.

— Вообще-то мы очень рады, что ты пришёл сегодня, — немного неуверенно начал Бальру, когда мы прошли пару узких украшенных улочек по направлению к Овальной площади. — Просто тут такое дело, — он бросил быстрый взгляд в сторону, — мы с Ольир сегодня объявляем о помолвке. А ты же всё-таки, ну, её старший брат.

Он посмотрел на меня так пристально, что я рассмеялся. Может, они и выглядят взрослыми, но в целом — это всё те же люди, которых я знал. Вполне понятные, свои. Я окончательно смог расслабиться: всё по-старому, очередная Роза Риджи в моей жизни. Я дома.

— А я ждал, что это случится гораздо раньше. — Я отступил на пару шагов и слегка подтолкнул их обоих в спины. — И раз уж вы парочка, то и ходите как парочка, — я сцепил их руки, — вот. Негоже мне посередине идти.

— Кохите…

Опыт подсказывал, что в глазах Ольир вот-вот соберутся ливневые тучи, так что я останавливающе поднял руки. Она мужественно сдержалась, и я выдохнул.

— Вот, молодец, праздник же — чего грустить? Родители уже на площади?

— Да. — Сестра шмыгнула. — И родители, и тётя Мальт. Она сегодня организовала нам оркестр из лесных духов. А ещё она… тебя же так долго не было, и она сказала… Сказала, что мы можем тебя больше не увидеть. Что ты тоже взрослеешь, пусть и медленнее нас. И ты… Если ты начнёшь меняться, как меняются такие, как вы с тётей Мальт… она сказала…

— Что ты забудешь дорогу домой, — закончил за неё Бальру. — Если услышишь миры, которые будут звать тебя сильнее.

Олли только кивнула и повисла у него на шее.

— Я понимаю, что она имела в виду. Это случилось. Но я же всё-таки вернулся… — Я пожал плечами. — Не знаю, почему именно, но Риунна ещё держит меня достаточно сильно.

Меня поймали в сложный ком объятий, и я запутался, где кончаюсь я сам и начинаются Бальру с Ольир.

— Да ладно вам… — Я попытался высвободиться. — Пойдёмте лучше веселиться. Если я могу однажды навсегда исчезнуть, нужно наслаждаться каждым днём… И ещё я ни разу не пробовал вино из розовых лепестков. А где ещё его пробовать, если не в Кару на Розу Риджи?

— Считаешь себя достаточно взрослым для вина? — Бальру шутливо ткнул меня в бок.

— Да! — я всплеснул руками. — Отсутствие усов ещё не делает меня мелким! У кхин их вообще не бывает.

— Кхин?

— Тётя Мальт так называет себя с Кохите, — ответила за меня Ольир.

— Ну ладно, взрослый хин. — Друг с нажимом взъерошил мне волосы на макушке, попутно достав из них пару щепок. — Так ты у нас вправду с корабля на бал?

Он засмеялся.

— Ага. Между прочим, трёхмачтовый парусник. Но, думаю, в итоге он всё равно затонул. И да, я запомнил, что ты назвал меня породой мелких собачек, и ты об этом ещё пожалеешь.

Я сделал страшное лицо, но долго не продержался. Оставшиеся до площади улицы мы прошли смеясь, делясь историями и последними новостями Кару. К своему удовольствию, я ничего важного не пропустил.

С каждым поворотом гирлянды с флажками рассекали небо всё более густой сеткой, людей становилось больше, как и цветочных корзин в распахнутых окнах, и падающих временами цветных лент. Музыка уже началась, и даже на подступах к Овальной площади, далековато от её центра, кто-то танцевал.

Зеленоватая дымка плюща ползла по белым и золотистым стенам домов, кое-где поднимаясь над их зубцами ажурным парусом, вздымающимся и опадающим на ветру. Я чувствовал, как по-особенному яркое, умытое после грозы солнце впитывается в меня, и ветер, и тепло земли сквозь камень. Это сейчас я могу сказать, что моя ари просто открылась, завершив формирование, но тогда я этого не знал. Я просто пытался запомнить Риунну, воспользовавшись странным новым восприятием. Касался своей невидимой частью крыш, оплетал флюгеры, опускал воображаемые руки в фонтан. И Риунна в ответ коснулась меня, прохладной рукой скользнув по шее возле воротника.

— Кохите. — Зелёные глаза сливались для меня с ползущим плющом, будто фигура напротив была призрачной. — Ты так вырос.

— Алея, ты уже с работы? Так быстро!

Голос Ольир гулким колокольным звоном вернул меня в реальность.

Ощущение прикосновения к крышам исчезло, и цветное сияние улицы за пределами, привычными глазу, тоже. Алея больше не растворялась в своём летящем платье — простом и белом, едва прозрачными струями спадающем от тонких лент на оголённых плечах. И живое сияние молодых листьев плюща больше не мешалось с её радужками. Она была прежней, только осанка стала прямее и движения более плавные. И что-то во взгляде, чего я раньше не замечал.

— Да, Аркадия отпустила меня пораньше. Мы сплели достаточно букетов утром, я буду свободна до завтрашнего полудня, а если повезёт — то и до послезавтра.

Под одобрительное «о-о-о!» Ольир они быстро обнялись и обменялись традиционными гроздьями ранних ягод. Я задумался о том, почему раньше не замечал, какие у Алеи острые локти. Опустил взгляд к колышущемуся подолу её платья, голым лодыжкам и убедился, что она обута. Обута и, кажется, пришла одна.

— Ты теперь работаешь в цветочном в Ветровом переулке? — спросил я, когда мы все двинулись к лёгким плетёным столикам, за одним из которых сидели наши родители с тётей Мальт. Последняя выглядела точно так же, как в последнюю нашу встречу.

— Да, зарабатываю. Хочу со следующего года перебраться в большой город. — Алея тряхнула чёрными кудрями. Всё ещё завивает. — Надо много всего купить для учёбы. Стану врачом, как бабушка.

Я по-доброму завидовал ей. Знать куда идти и чем заняться в жизни — а что будет у меня кроме вечных перемещений? Есть ли хоть где-то для меня место?..

— А ты — опять попал в какую-то передрягу?

— Да ерунда, просто поучаствовал в кораблекрушении. Бывает гораздо хуже.

— Кораблекрушения, вулканы, космические порты — ты столько всего видел! За такое короткое время! А мы… — Алея печально вздохнула. — Мы видим только эти дома который год подряд. Эти горы, равнину и лес. Хоть бы что-то новое…

— Ты поэтому хочешь уехать так рано?

— И поэтому тоже. Знаешь, я…

Мы подошли вплотную к столикам, и разговор прервался.

Отовсюду посыпались знакомые, встали навстречу родители. Я снова угодил в центр всеобщих объятий. Разливали вино и лёгкий золотистый чай из припасённых тётей Мальт почек. Гомон, музыка, хруст песочного печенья залили площадь так густо, что я едва не растворился. Говорили о помолвке Ольир, о переезде наших соседей и возвращении сына леди Кармиссы. О составленном тётей Мальт прогнозе погоды на лето и новых травяных запахах в лесу, о новых исследованных минералогами пещерах и очередном переименовании несчастной улицы Фонтанов, которая даже при мне успела побывать и Высокой, и Апельсиновой, и Пыльной.

Когда вечер стал скатываться с крыш, поджигая оранжевые фонарики на балконах, а музыка стихала медленными волнами, уже не гремя, а мягко просачиваясь в разбегающиеся от площади улицы, мы вчетвером — я, Бальру, Алея и Ольир — сидели на краю широкой чаши большого фонтана. Родители ушли отдыхать на террасе к тёте Мальт, да и сестра моя уже будто была одной ногой не здесь, хотя внешне никуда не собиралась.

— Бальру, если вы сейчас пойдёте гулять на Сиреневый луг, я тебя не убью. Сегодня же Роза Риджи, и вы в своём полном праве, — тихо сказал я.

Олли вспыхнула, как ягода рукиары. Я только улыбнулся.

— Ты даёшь своё братское благословение, о небесный человек? — одновременно шутливо и осторожно спросил Бальру.

— Даю.

Сестра только похлопала на меня глазами, но ничего не сказала. Бальру приобнял её за талию и мягко утянул в направлении Поворотной улицы. Они ушли, а я долго смотрел, как всё сильнее уменьшаются их фигурки, пока они не скрылись за подсвеченным гирляндами фасадом.

Алеин взгляд скользил по моей спине; я чувствовал его кожей и долго не решался оборачиваться. Потом всё же повернулся, но смотрел больше в сторону, едва касаясь бликов на оголённых плечах, волнистого контура волос и выпутавшихся из платья коленей.

— Скоро, наверное, будет звёзды видно, — сказал я, лишь бы не молчать. — Люблю звёзды; они все чем-то похожи, пусть разные. Всегда успокаивают.

— Мне они тоже нравятся. — Алея задумчиво провела пальцем по краю фонтанной чаши между нами. — Скажи, — она поймала мой взгляд, — раз уж ты сам отпустил сестру на Сиреневый луг в Розу Риджи, пойдёшь ли со мной, куда позову?

Я глотал густой сиреневый воздух и не мог отвести глаз от тени в ямочке между её ключиц. Я знал, что она следила за мной, за каждым моим движением с момента нашей встречи днём. Я чувствовал себя разоблачённым, и, Койера, мне это нравилось.

— Пойду куда угодно, — прошептал я, сплетаясь с ней пальцами.

Алея повела меня переулками прочь от Овальной площади, прочь от центра, куда-то в ту часть Кару, где я никогда не бывал. Мы рассыпались неясными бликами в сиреневой мгле винтовой лестницы, поднялись на самый верх старой водонапорной башни, под мягкую ладонь тёмного неба. Сиреневый был повсюду, отражался от её кожи, терялся в её глазах; всё тонуло в нём дальше вытянутой руки. Алея снова была будто призраком, едва ощутимым в моих руках. А всё за пределами нас — исчезло вовсе. Мы были единым целым до рассвета, пока первые блёстки золотого огня не изгнали сиреневый из Кару.

Алея спала, припав щекой к моему плечу. Солнце ползло по её коже, медленно превращая из наваждения в живую девушку. Во мне что-то свербело, что-то чесалось в позвоночнике. Я уже знал, что это значит. Выпутался медленно из объятий, поцеловал в висок и отполз к дальней стене. Пустота опустила мне на плечи свои колючие лапы.

— Кохите?.. — Алея сонно заворочалась, не открывая глаз.

— Прости меня, — только и успел сказать, прежде чем вихрь перемещения вырвал меня из Риунны.

Мне суждено было вернуться только через тридцать лет.

Я резко проснулся от удара об пол. Свалился с диванного подлокотника. Сердце бешено стучало, и я решил, что лучше всего сейчас будет прогуляться. Но вместо улицы почему-то направился в глубину книжных полок. Шершавые корешки стремительно мелькали под пальцами, но мне ничего не хотелось брать в руки. Я просто шёл вперёд, поворот за поворотом, будто что-то тянуло меня туда. Казалось, я что-то слышал где-то на краю сознания, неразличимый голос. Чем дальше — тем отчётливее, чем дальше — тем роднее.

— Алея?

Крупные зелёные глаза на секунду мелькнули за книгами и исчезли. Я обогнул ещё несколько стеллажей и успел увидеть призрачную изящную руку.

«Не оставляй меня больше»

Я шёл вперёд, не заботясь о том, что полки под пальцами стали больше похожи на зависшую в воздухе прозрачную жижу.

«Кохите»

— Кохите. — Линель выросла передо мной, как непреодолимая стена, и морок спал. Мы стояли в непонятном тумане, и я совершенно потерялся, с какой стороны в него зашёл. — Не позволяй миражам играть с тобой. Идём обратно.

Она подтолкнула меня в спину.

— Что это было?

Женщина печально улыбнулась и наклонила голову на бок.

— Тёмная сторона Библиотеки. Архив живой до ужаса. Дай ему подкреплённый эмоциями образ — и он воплотит его. Твоё сознание сильно, но ты ещё совсем неопытен. Не увлекайся. В лабиринтах Архива можно заблудиться навечно, но, на твоё счастье, есть я.

Она проводила меня так далеко, как смогла — почти до последнего ряда. Не стала ничего расспрашивать, просто повернулась и исчезла. Я почувствовал, как же ужасно выдохся. Открыл окно, завернулся в плед и упал на диван. Мне снилось что-то неясное и тревожное, и через всю ночь шумом в ушах тянулось одно:

«Не оставляй меня. Не оставляй меня больше».