Аджимушкай. Красные звезды в каменном небе. Роман. Том 3

Константин Стерликов

С мая по октябрь 1942 года не стихали бои в районе поселка Аджимушкай, под Керчью. Гарнизон полковника Ягунова П. М. сражался в тылу врага, в окружении, в плотном кольце блокады. Сражался не в воздушном пространстве, не на море, и даже не на земле, а глубоко в древних выработках камня ракушечника – Аджимушкайских каменоломнях. 170 суток в кромешной Тьме… Без запасов еды, воды и оружия. Книга содержит нецензурную брань.

© Константин Стерликов, 2022

ISBN 978-5-0056-0578-8 (т. 3)

ISBN 978-5-0056-0579-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В оформлении книги использованы фотографии из личного архива автора.

«Мы были. Мы пали. Мы будем

Сердцами в веках гореть.

Мы пламенем собственных судеб

В знамена расплавили смерть.

Мы здесь часовыми остались.

Мы строго молчим сейчас.

Принявшие ливни стали,

Земли мы кровная часть.

Не призраки ночи могильной,

Земные, мы в землю вросли.

Сквозь каски, осколки, гильзы

Пустили мы к солнцу ростки.

Вы пейте мирную воду,

Солите спасенный хлеб.

Вы наши суровые годы

Найдите в пунктире примет.

Вы воздухом вдоволь дышите,

Бродите по тропам весны

И также, как мы, полюбите

Спокойную гордость страны.

Мы были. Мы пали. Мы будем…»

Александр Марков. 1969 г.

Часть 7 « Окаменение Реальности…»

Глава 1

Генерал Гакциус, сидя в своем, достаточно уютном для военного времени, кабинете, пристально смотрит на вошедшего оберштурбаннфюрера Перштерера, имеющего самый «героический вид». Правая рука на перевязи, лицо посечено царапинами и ссадинами, взгляд тверд и непреклонен.

— Да здравствует победа, господин генерал! Зиг Хайль! — выпаливает Перштерер дойдя до середины комнаты, — Вы хотели меня видеть?

— Зиг Хайль, оберштурмбаннфюрер! — вяло и хмуро отвечает Гакциус, — садитесь Перштерер. У нас будет очень серьезный разговор.

— Я весь во внимании, господин генерал, и готов сделать все во славу Рейха!

— Да… мои уже наделали! — ворчит Гакциус, откидываясь в высоком кресле, — В этом вашем Аджимушкае. Как он мне надоел! Проклятие какое-то… Я вынужден обратиться к Вам, дорогой Алоиз, хоть Вы и подчиняетесь непосредственно штандартенфюреру Отто Олендорфу, который работает в Симферополе. Я хотел бы получить от Вас объяснения, герр Перштерер. (переходит на доверительный тон) Как такое могло произойти? Как комиссары смогли выбраться из своих пещер, атаковать поселок и уничтожить, черт возьми, весь, понимаете Перштерер, весь наш гарнизон? Рихтер убит… Его штабные офицеры тоже. Выжили единицы. Нам нанесен серьезный урон. Выведен из строя артиллерийский парк, располагавшийся в районе поселка, разрушены все коммуникации, разбита линия обороны, взорваны склады, уничтожена техника… Потери подсчитываются, но мне больно смотреть на эти цифры! Это позор Перштерер, так упасть лицом в грязь… Это неслыханно! Доннер вертер… Что за дикая страна!

Оберштурбаннфюрер молчит, внимательно глядя на генерала, стальным взглядом затаившейся кобры и будто о чем-то сосредоточенно думает.

— Я свято верил, и мне докладывали о том, что комиссары дохнут как крысы под землей, от нашего газа и наши бомб! Что дни этого подземного гарнизона сочтены… А тут… внезапно как молния в ночи, как сработавшая мина… В тылу нашей армии, в одну ночь гибнет весь гарнизон! Как это понимать? Это не мелкая партизанская гадость, диверсия или случайная перестрелка. Это хорошо спланированная и блестяще проведенная крупномасштабная военная операция. Если так дальше пойдет, ваши «красные кроты» скоро нас и из Керчи выгонят! Вы этого хотите?

— Никак нет, господин генерал! Я полагаю, взятие города силами подземных войск большевиков невозможно. Что касается недавней трагедии, я думаю красные умело притупили бдительность мелкими вылазками, успокоили охранные батальоны, что ничего большего как нападать на часовых и проводить небольшие налеты на окопы, они не могут. Потом неожиданно нанесли массированный удар. Вот и результат. Такого больше не повторится!

— Откуда такая уверенность?

— Не все так плохо, есть и хорошие новости.

— Что именно?

— Мы тоже нанесли большевикам отличный удар, может даже посильнее полевых схваток. Это по моей линии.

— Да говорите уже, чего тяните, с Вами все в порядке?

— Простите, господин генерал, видимо я еще не совсем отошел от боя, и мысли немного путаются! Это скоро пройдет… Так вот, наша победа этих дней в том, что Ягунов, командир этой подземной крепости, погиб! Это большой успех…

— Насколько это может быть правдой? — меняется в лице Гакциус.

— Абсолютной правдой, господин генерал! Мне сообщил мой агент, внедренный в ряды подземного гарнизона. В короткой шифровке сказано, что объект «Тифон» мертв. Подробностей пока нет. Скоро будут. Я отправлю Вам отчет, для совместных оперативных действий, как только все выяснится.

— Тифон — это из греческой мифологии? Подземное чудовище, с которым почти никому из смертных нельзя было справиться… Так вы называли Ягунова? Да Вы романтик, Алоиз! Тем не менее весьма точно. Убить дракона, как это делал наш Зигфрид, что ж… весьма поэтично и в духе наших национальных традиций! Борьба с силами тьмы и хаоса… Здесь в Аджимушкае она разворачивается буквально, прямо как в старинной германской легенде.

Как это случилось?

— На данный момент есть три версии. От других моих источников. Первая. Самоубийство. Полковник Ягунов не выдержал длительного пребывания в этих ужасающих катакомбах, не вынес степени ответственности за судьбы людей, которых он загнал под землю и заставил сражаться! Словом зашел в тупик, сломался и не смог больше нести этой непомерный груз…

Вторая. Ликвидация полковника моим человеком. Мы разрабатывали операцию с закамуфлированной миной. Разные ее варианты, я думаю это и осуществилось!

Третья. Роковая случайность. Во время короткой стычки у входов в каменоломни, он мог погибнуть в бою… Мой агент отмечал, что Ягунов мало проводил времени в штабе, и часто бывал на подземной передовой и на секретных наблюдательных пунктах. Всегда был в гуще сражения. Вмешался слепой случай, внес свои иррациональные коррективы. Бывает и такое… Даже генералы на фронте гибнут от шальных пуль и снарядов.

Как бы то ни было, я с полной уверенностью могу констатировать, — Перштерер улыбается — как лечащий врач, что полковник Ягунов, доставивший нам столько неприятностей мертв… Это несомненная победа!

— Сомнительно, чтобы такой командир как Ягунов, смог приставить пистолет к виску или сотворить что-то подобное… Не тот типаж! — размышляет вслух Гакциус, — Такие обычно дерутся до конца! С отчаянным фанатизмом и яростью загнанного в угол зверя… И в какие-то моменты даже берут верх, побеждают! Да и случайно такие личности не погибают…

— Я тоже в это плохо верю. Психологический портрет говорит совершенно о другом. Хотя в этом подземелье, мне кажется, дрогнуть может каждый, сойти с ума там недолго… От этого никто не застрахован.

Но в данном случае, скорее всего, хорошо поработал мой человек, и идея с миной удалась. Мы долго думали, как провести устранение командной верхушки. И склонились, что лучше всего будет случайный взрыв в темноте подземелья…

Но для пропаганды я думаю, лучше запустить эту первую версию. О самоубийстве бессмертного подземного полковника. Она деморализует красных. И посеет панику! Стая без вожака долго не протянет…

— Что ж, толково… Вы я смотрю, не допускаете промахов и просчитываете ситуацию на много ходов вперед! Похвально…

— Иначе бы я и не служил в «СС», господин генерал! И осмелюсь заметить, что в последних событиях с поражением в Аджимушкае, с моей стороны, ошибок нет. За полевую армию я не отвечаю. У них свои умные головы и свои храбрые начальники. А агентурная и антипартизанская работа идет как прежде. Мы взяли за горло местное подполье и полностью контролируем процесс и поворачиваем его в выгодном нам русле. Это моя зона ответственности и я приложу все усилия, чтобы не уронить честь немецкой армии!

— Пожалуй, Вы правы, Перштерер. Вашей вины, в том, что случилось, в ночь, с 8 на 9 июля, нет. И я искренне надеюсь, что мы скоро покончим с этим безумным комиссарским подземным формированием.

— Мы нанесли удар прямо в сердце. Теперь подземный дракон точно издохнет. Шансов у них нет…

— А если найдется кто-нибудь, подобный Ягунову? Там же много фанатичных комиссаров, сотрудников НКВД и прочих советских псов-церберов? Вы не рассматривали такое развитие событий? Появление еще какого-нибудь сумасшедшего большевистского выскочки, способного повести за собой этот подземный сброд?

— Я изучал досье старших командиров… На наше счастье, таких как Ягунов нет! Есть интересные экземпляры, но они не тянут на масштаб и талант нашего покойного красного полковника! Гарнизон обезглавлен. К тому же при роковом взрыве погибло еще несколько старших офицеров. Голова Красной Гидры упала не одна… Нам не о чем беспокоиться. Без Ягунова они обречены! Или мы добьем их порознь или наконец-то сдадутся сами!

— Кстати как раз об этом…. Как Вы видите развитие стратегии дальше? Может сейчас есть смысл провести решительный штурм? И уже покончить с этим подземным кошмаром?

— Ни в коем случае, господин генерал! Мы только зря потеряем людей… Разумнее, будет продолжить блокаду, но сделать ее активней! Усилить деятельность саперных частей. Методичный подрыв кровли. Метр за метром… По данным разведки, это действительно наносит красным кротам серьезный урон. Тактика капитана Фрейлиха работает безупречно. Бесконечный ураган взрывов и они не выдержат… Те, кто уцелеет.

— А газ?

— Он уже неэффективен. Они научились строить газоубежища. И прячутся как клопы в щели. Ничем не вытравить! А когда над ними рушится потолок, это совсем другое дело…

— И все же… Пошел третий месяц, как они портят нам всю стратегическую картину, и мешают развернуть наступление на Кавказ! И несмотря на все исключительные меры, они упорно сражаются!

— Это финал. У них нет больше выбора. Со смертью их командира все кончилось! Они погибнут под обвалами или вымрут сами от голода и жажды… Единого мощного сопротивления уже не будет. Трещина пошла по стеклу… Кроты распадутся на части и группы. Полковник Ягунов был связующей цементирующей силой среди той стихии, которая в мае заполнила каменоломни. Теперь все развалится само собой. Нужно лишь подтолкнуть в нужный момент, что мы и сделаем.

— Вижу, Вам досталось от красных?

— Немного… Мы все-таки на войне!

— Может, полежите несколько дней в госпитале?

— Это излишне, господин генерал! Я в порядке и готов работать. Раны пустяковые…

— Вы настоящий воин! Как Вам вообще удалось выжить?

— Интуиция и опыт. И старая привычка всегда быть готовым к бою! Даже глубоко в тылу…

— Вы молодец, Перштерер! Когда мы покончим с этими подземными дьяволами Аджимушкая, я буду ходатайствовать вашему начальству о представлении Вас к награде, возможно к Железному Кресту… Вы заслужили!

— Благодарю Вас, господин генерал! Я буду служить с еще большим рвением во имя Рейха! Да здравствует наш вождь Гитлер! И наша Победа!

— Хайль! Скорее бы уже раздавить эту варварскую Россию! Беседа с Вами оказалась весьма ценна и продуктивна. К тому же Вы сумели порадовать хорошими новостями. Наконец-то есть ощутимый результат в этом деле. И будем верить, что произошел коренной перелом в этой непонятной битве! Идите, Перштерер, плетите сеть против подземных комиссаров, используйте весь ваш талант и всю магию вашего ордена «СС» — этого воплощенного духа наших предков и возвращайтесь с победой!

— У меня есть еще одно замечание, господин генерал! Которое я хотел представить на ваш суд…

— Я Вас слушаю!

— Я анализировал все события, которые происходили в Аджимушкае и пришел к выводу, что немецкие части надо вывести из района каменоломен и заменить их союзниками.

— Зачем? Вы боитесь за наших солдат? Все-таки красные кроты представляет угрозу? Что-то я не совсем Вас понимаю.

— Нет, здесь другое. Подлая партизанщина — не наш профиль. Мы привыкли воевать в окопах, честно, по правилам! Я не хочу… Чтобы наши доблестные воины Вермахта кисли в окопах. Ожидая занесенный в темноте нож. И чтобы терялся боевой дух нашей армии! Слишком много уже пролито немецкой крови. И в этих аджимушкайских скалах и в других местах… Пусть румыны получают штык в спину от своих братьев славян. А мы будем решать другие более важные и великие задачи!

— Они крайне ненадежны… Мы сильно рискуем, оставляя это осиное гнездо Аджимушкая под их охрану! Если красные уничтожили батальоны Рихтера, то табор румын они разгонят в два счета! Зачем нам это?

— Сейчас в Аджимушкае уже не будет ничего серьезного. Мы вывели с поля главную шахматную фигуру, короля, или ферзя… Как угодно! Партия фактически выиграна! Пешки и кони быстро разбегутся… Румын вполне хватит, чтобы контролировать агонию этого большевистского стада!

Можно оставить спецчасти «СС» и саперов разумеется… А сыны славной Валахии и Трансильвании, эта «доблестная гвардия» Антонеску пусть несут караульную службу, сидят в окопах. И ловят своих братьев по грязной крови. Пусть крысы жрут крыс! А мы сохраним живой ресурс Германии! Мы и так в этой войне потеряли очень много.

— Я подумаю… В принципе предложение заманчивое и вполне разумное. Мне нравится ход ваших мыслей, герр Перштерер. Я согласен, наши союзники больше балласт, чем реальная помощь на фронте. От них только путаница и провалы всех операций. И их можно использовать лишь как живой щит! Никаких серьезных операций им доверять нельзя! Это уже не раз проверено на нашем горьком опыте. И в Европе, и в Африке. Сколько раз нас преступно подводили итальянцы своей пустой бравадой и отсутствием храбрости и должных боевых навыков. И сколько раз мы за ними залатывали все дыры на фронтах! Только наш немецкий солдат способен воевать грамотно и мужественно. Германия как была так и будет нерушимым столпом Европы! Она — солнце для всего мира! Образец для подражания и пламя прогрессивных свершений, ведущее к Новому типу Цивилизации!

— Полностью с Вами согласен, господин генерал! Поэтому и прошу изменить расстановку сил в Аджимушкае…

— Я обдумаю детали, вынесу предложение в штабе. Мы обсудим ваш план, оберштурбаннфюрер. Он не лишен здравого смысла, и я думаю, офицеры меня поддержат… Но в любом случае, будьте бдительны! Не расслабляйтесь, как это сделал покойный бедняга Рихтер! Жаль, толковый был офицер… Большая утрата! Просто я уже становлюсь немного суеверным от этих мертвых каменоломен. Столько времени на них потрачено. За неделю мы очистили от большевиков весь полуостров, а здесь застряли… Как в сточной канаве! Нелепица и глупость казалось бы… Кучка разбитых армейских частей сидит под землей. В полном тупике! А мы всей мощью наших войск не можем ничего сделать! Бред…

— Наш враг непредсказуем. С первобытными инстинктами и животной агрессией. Привычная логика отсутствует напрочь! Дикий Восток, который объединили большевики, монголо-татарская орда! Застывшее феодальное средневековье… Я бы не удивился, действительно увидев здесь дракона, или боевого слона. Взять хотя бы здесь в Аджимушкае… Мыслимо ли это? Регулярной армии залезть в брошенные пещеры и вести оттуда боевые действия! Это за гранью какого-либо понимания… Лишний раз доказывает варварскую природу русских!

— Ничего, план Геббельса поставит точку в их скверной истории. Мы преобразуем эти отсталые дикие края в культурный сад. Взрастим новую цивилизацию, а выживших сделаем рабами. Любят каменоломни? Вот и будут в них работать, как в Древнем Риме! Приносить пользу настоящему развитому человеку! У нас Великая Миссия, Перштерер. Мы должны спасти цивилизованный мир от нашествия этих страшных варваров! И это никогда нельзя забывать…

— Еще немного, господин генерал, и мы закончим этот Восточный Поход полным триумфом нашего духа! Нас не остановит ничто, никакой мрак этих мест… Руна Солнца на нашей форме ознаменует невиданную эру Процветания!

— Да, это будет славная страница в истории нашей многострадальной Родины! Кровавая, трагическая, но небывало героическая и великая! Как всегда! Германия не раз поднималась из пепла… И в этот раз в пепел мы обратим всех своих врагов! Огнем и железом! Не оставим ничего… Только гордый размах крыльев германского орла! Да будет так!

— Германия превыше всего… Зиг Хайль!

— Зиг Хайль, мой дорогой Перштерер! Парите как коршун и уничтожьте этих проклятых комиссаров, засевших в подземных скалах! Сотрите их в прах… Завалите камнями. Сбросьте в бездну Забвения! Чтоб от них и следа не осталось!

— Так и будет, господин генерал! Я выкую такой капкан, из которого не один из них не выберется. Мы превратим их в скорбные подземные тени! Они навеки останутся в этих камнях! И о них никто никогда не вспомнит!

— Это несомненный успех, Вы сами рады, что убрали такого значительного врага? — улыбается Гакциус, — Это ведь как победить в трудной опасной дуэли?

— Если честно мне любопытен другой персонаж этой подземной пьесы. Он постоянно попадается мне в оперативной работе и преследует в мыслях. Не знаю почему так сложилось, но между нами словно какая-то мистическая связь… Я его считаю вроде персонального врага. Мне кажется, он играет одну из ключевых ролей во всем этой странной и безумной обороне. Если не самую главную! И я хочу расправиться с ним лично.

— И кто это?

— Правая рука Ягунова. Комиссар подземного гарнизона Иван Парахин.

— Он не погиб во время взрыва?

— Нет. Видимо это судьба. Мне кажется, нас что-то связывает. И главный наш поединок впереди. И мы должны встретиться лицом к лицу и увидеть полыхающие огнем глаза и ощутить дыхание друг друга. И сойтись в яростной схватке. Как два рыцаря в стародавние времена, обнажив клинки…

— Это цель №2? Еще и комиссар… Когда Вы его ликвидируете?

— Я хочу взять его живым. Бросить его поверженным к своим ногам, раздавить в красную кровавую грязь. Довести до безумия! Посадить в клетку как экзотического восточного зверя. Посмотреть за его повадками, заставить медленно умирать… сломить все их идеи, повергнуть в прах! Мы служба «СС» и советские комиссары — похожи, мы боремся идеологически. Вот с ним это да, своего рода дуэль, беспощадная и кровавая. Чтобы перевернуть, вывернуть в крайней жестокости все основы… Стереть врага без остатка! Как это делали наши предки! Это дело чести! И я должен это свершить.

— Вы не рискуете, играя с ним, и оставляя его в живых? Может и его отправить в коммунистический ад, как Ягунова? Побыстрее… Не заиграйтесь с романтизмом, дорогой мой! Враг хорош только в мертвом виде, уж поверьте…

— Нет. Я все контролирую и нанесу удар в нужный момент как всегда. Без Ягунова даже Парахин не имеет такой силы должного сопротивления.

— Что ж дело ваше, Вам видней. Вы умный воин, и я думаю, знаете что делаете. Тем более ликвидация полковника Ягунова подтверждает ваш потенциал и компетентность, и вашу поистине паучью хватку! В хорошем смысле…

— Благодарю Вас, господин генерал! Я не подведу Вас… Слово офицера! Как бы не изворачивались большевики под землей… Им осталось недолго.

Глава 2

В утопающем пространстве огромного изломанного каменного зала, на выступах сидят несколько бойцов подземного гарнизона, одетых легко — в фуфайках, чтобы шинели не мешали мобильности передвижения… Вооружены легко — автоматами и пистолетами, а в руках, кроме факелов настоящая роскошь, которая достается в основном разведчикам — электрические трофейные фонарики.

Чуть поодаль, у уходящей вверх пологой стелы, разместились командир команды «слухачей» старший лейтенант Николай Белов и воентехник капитан Григорий Трубилин.

— Эх, ну и громадина вокруг нас! Дух захватывает… Не перестаю удивляться нашим катакомбам — редкому произведению природы и рук человеческих! Вроде и результат весьма практичной потребности, а присмотришься так получилось нечто совсем необычное… Потерянная античность, словно какой-то замаскированных древний храм. И дух его будоражащий, зажигающий явно ощущается в этом загадочном лабиринте. Чего только не переливается в этом мраке!

Есть гигантские залы поражающие воображение своим величием, есть змеиные таинственные проходы, маленькие кельи, куда едва протиснешься…

И все так причудливо переплетено! Что голова кругом… Словно изматывающий колдовской хоровод. Не оставляет чувство что это все для чего-то сделано! Для какого-то очень важного процесса… Как каменная машина или тайный агрегат. И мы — необходимые ингредиенты? Чудно… А когда по тоннелю идешь, всегда кажется, что за стеной есть что-то еще… Что-то живое, подобное тебе…

На все наброшен покров мрака, который все секреты надежно защищает… А что еще может скрыто там, в самой глубине этой каменной бездны? Попробуй угадай!

— Тебе романы писать надо, Гриша! — бесстрастно хмыкает Белов, — Ничего примечательного я в этих старых камнях не вижу! Заброшенный карьер, яма глубоченная, перепутанная… И все! Никакой архаичной красоты абсолютно не ощущаю! Больше похоже на пустой забытый ангар, или скорее целый забытый элеватор. Потерянный отработанный хозяйственный объект! Никаких взоров пламенных богов в темноте, никаких зашифрованных артефактов и фей парящих и прочей напускной сказочности я не замечаю… Хотя многие, включая тебя, восторгаются! Мол, обломок древней великой цивилизации! Каменное эхо Боспора… Подземелье, полное тайн! Только где они, эти ваши тайны? Кроме заплесневелых плит, редких насекомых и затхлых углов с брошенной утварью камнерезчиков, ничего нет! И цивилизации все наверху — Царский курган, храм Аполлона на горе Митридат и прочая видимая обычным человеческим глазом сохранившаяся античность… Понятно, что все эти вдохновенные фантазии людям жизнь в каменоломне облегчают! Но надо быть реалистом, а не придумывать нелепых ангелочков и пугающих гномиков. Так и до религиозного мракобесия недалеко! Человек существо такое — что захотел то и увидел! А потом свою же околесицу в догму возвел… И пошло, поехало. Все в нас, Гриша! В нашем удивительном и мощном механизме Разума! Он как трактор… Все цели определит, все перепашет, и довезет куда надо! Надо только уметь им управлять и знать какие педали нажимать… Я здесь второй месяц и ничего особенного, значительного, поражающего воображение так и не заметил! Паутина оставленных коридоров. Ветхая обрушающаяся местами система. Пустота душная. Унылое однообразие… И пахнет мусорной свалкой!

Что тут можно найти? Почувствовать эдакого? Кроме тягостного давления нависшего над тобой камня? Да и устал я от мрака этого тягучего, как болотина! Солнца хочу… Тепла родного, ослепительного света и треплющего волосы, ветра! Вот тебе мой сказ…

— Нет в тебе романтики, Николай! Тут вокруг такой древний дух в камне скрывается и такая мощь потаенная чувствуется, что аж мурашки по коже, а ты все про какую-то хозяйственную скучную прозу жизни! А как же без мечты жить? Без, пусть сумасшедших, непрактичных, наивных, сентиментальных порывов? Пламенных импульсов? Этого безумного прометеевского огня? Они нас вперед и двигают!

— Моя романтика наверху зреет и колосится! Благодатными полями и заливными лугами! И добрым урожаем… Цветущий мир и умножение жизни — вот мой горизонт и моя первейшая заповедь! Ты без молока, мяса и хлеба долго протянешь на своих древних чудесах? Статую древней богини за титьку доить будешь? Или у каменного истукана обед просить? В этом вся соль… Все ответы на смысл нашего существования. Нет я не против достояний прежней культуры, где она есть и уместна. Но возводить ее в идеал — увольте! Человек прежде всего хочет есть, а потом уже книжки читать… На сытый желудок! Знаешь историю про Будду? Как он голодал и довел себя до крайнего истощения, оказался на волоске от смерти… И тогда понял, что умрет и ничего не достигнет что задумал. Его спасла проходившая мимо девушка — дала поесть немного риса. И тогда он осознал, что дух — это замечательно, только тело тоже нужно кормить. Иначе вообще ничего не будет… Ну и создал потом свое учение, которое в Азии до сих пор живо. Понимаешь, меня? Даже основатель одной из религий, принял то, что основа это — земная пища, то, что дает нам мать Природа. Хлеб наш насущный…

Может я и категоричен, только мое правило — накорми человека, а потом занимайся хоть чем — хоть диссертации пиши, хоть пой во всю глотку, хоть романы сочиняй, хоть картины создавай замысловатые… Выражайся, совершенствуйся как хочешь!

— И откуда ты такие истории знаешь? — усмехается Трубилин, — Про Будду и прочие иноземные вещи?

— Да был у меня в совхозе моем, в Симферополе один студентик на практике, Востоком интересовался, все говорил, что Запад — это упадок и гниение, и Россия должна с восточным миром слиться окончательно. Мы с ним по вечерам долго гутарили, под рюмочку, оно хорошо идет… задушевная то беседа! Он мне много чего понарассказывал — и про религии разные, и теории научные всякие — настоящая карусель в голове завертелась!

— И как? Не захотелось в монахи подстричься? Принять какую-нибудь забавную экзотическую веру?

— Чтоб я и в религию? Спаси и сохрани! Да никогда! — смеется Белов, — Да и стричь мне нечего! Лысый почти… Каждый волосок как незаменимая ценность. Много в нашем мире всего запутанного и соблазнительного… Он и радость дает и западней подстерегает… А от себя так скажу — мы сами себе хозяева, и сами должны определять свой курс! Без всяких там навязывающих смутных учений! И не поддаваться темным сетям обмана. Жизнь она одна и мы сами должны ей распоряжаться!

— С этим согласен. Кроме нас никто о нас и не позаботится. Что сейчас и надо сделать. Так что давай к делу… Для начала в целом о этих каменоломнях.

Наша система это подземные выработки, образовавшиеся в результате добычи строительного материала — камня-ракушечника, которая производилась в пласте меотического известняка мощностью не менее 10 — 12 метров.

— Что такое меотический? Никогда не слышал…

— Так древние греки называли Азовское море — Мэотис. Потом так стали звать окаменевший пласт морских моллюсков. Так камень этого подземелья и образовывался из миллионов умерших существ…

— Огромная могила? Или безвестное кладбище?

— Вроде того, получается… Так вот, идем дальше. Если брать взглядом сверху, шахтное поле ориентировано северо-запад — юго-восток и имеет размеры примерно 250 на 800 метров, при этом наименьшая ширина поля в северной части каменоломен составляет около 100—120 метров, наибольшая — около 300 метров. Общий уклон участка и, соответственно, подошвы выработок к юго-западу и составляет 3—5 градусов.

Добыча камня велась на глубине примерно 10 метров и толщина кровли над выработками составляет также около 8—10 метров, в отдельных местах доходя до 15 метров, ширина выработок в среднем — 4—7 метров, высота — от полутора до 3 метров. На отдельных участках штолен, в южной части до 4—5 метров. В принципе такой огромный дот способен выдержать любые удары артиллерии и даже авиации, что и было перед обороной и в ее начале, но закладки пакетов авиабомб разрывают каменный панцирь изнутри…

И вся система соотвественно начинает меняться. Территория катакомб опять же неоднородна.

А на небольшом участке в южной части каменоломен характер выработок значительно отличается от остальных частей системы: здесь коридоры расположены параллельно и под прямым углом друг к другу, а целики — только прямоугольной формы. Подошва выработок представляет собой слежавшиеся обломки — бут и опилки камня ракушечника — тырсу, толщиной от нескольких сантиметров до полуметра, лежащие на скальном ложе.

Выработка велась, как говорят местные старожилы камерно-столбовым способом, но бессистемно, можно сказать хаотично, отсюда вся запутанность катакомб. Выемка камня осуществлялась из разных исходных точек, вглубь от линии входов, а отработанные участки соединялись между собой, образуя сложный лабиринт коридоров, и общая площадь которых сейчас составляет около 170 гектар… Внушительное произведение! На момент нашего спуска сюда, было зафиксировано 34 входа, из них 4 больших, через которые свободно въезжал грузовик… Сейчас в результате боевых действий, несших преимущественно взрывной характер, все перемешалось, подсчитать точно нельзя… Одни заваливались, другие образовывались! И это происходит постоянно. А все большие центральные входы разрушены и завалены немцами. Но внутренние коридоры еще достаточно стабильны.

Теперь просмотрим этот участок. Вот карта!

— Карта? Откуда? Неужели в этом нашем темном чулане можно весь наш гордиев узел тоннелей как-то отобразить? Как тебе удалось?

— Не я один… Коллективное творчество! Я когда спустился сюда, сразу стал в уме схему набрасывать и пытался характер выработок понять. Сначала мы не собирались здесь надолго оставаться — что-то исследовать смысла не было. Потом возникла практическая потребность. Товарищи соображающие подключились. Местные очень помогли — семья Данченко. Николай Семенович и его сын Коля, товарищи Проценко и Селезнев… Вообщем произведение народного искусства!

— Как у нас все оказывается переплетается причудливо — в один документ столько сил и разных судеб вложено! Прямо подобно мрачному змеистому узору Лабиринт печати ставит на нашу работу! Копия извивов его темного тела!

— Забавная мысль! Собственно в природе так и есть — окружающая среда влияет на облик и характер растущего и обитающего в ней существа… Ладно, вернемся к подземелью. Каменоломни — замкнутая система и она имеет свои особенности, которые нам нужно использовать в борьбе с коварный врагом. Необходимо запомнить вот эти ключевые места — своего рода перекрестки, в случае обвала они могут перекрыть сразу несколько проходов и блокировать находящиеся там наши части. Для размещения личного состава лучше брать боковые штольни с многочисленными ответвлениями. Так есть шанс уйти в случае обвала. И там взрыв погасится наличием множества переборок… Сейчас по гарнизону пройдет передислокация. Наиболее опасные участки придется оставить. Где-то отодвинутся дальше вглубь…

— Не опрометчиво обнажать участки близкие к выходам? Может немцы только этого и ждут? Чтобы ворваться в нашу крепость?

— Чтобы к нам проникнуть, надо постараться! Да и боятся они сюда лезть… Уже проверено. Конечно, на охранные подразделения ляжет двойная тяжесть, но так мы обезопасим основной контингент.

— Да схватка у нас все жестче разгорается… И все привычные представления о войне рушатся. Все правила этими выродками нарушены!

— Это точно. Битва у нас неравная еще и с такими зверствами как газ и колодцы с авиабомбами. Нам нужно выстоять и победить! А вы — передовой отряд в борьбе с палачами — саперами и их закладками авиабомб! На вас сейчас вся надежда!

— Надеюсь получится фрица переиграть! Это как партия в темную! И действовать надо быстро. Чтобы предупредить людей и вывести…

— Ошибки быть не должно! Сам понимаешь, что на кону стоит! От вас сейчас жизни людей зависят… Судьба всего гарнизона! А то похоронят нас всех под этими скалами одной лишь серией взрывов. И даже никого боя не случится в ответ… Поэтому забудьте про все, слушайте скалу, как собственный пульс… Выбрали вас, вы — важнее чего-либо!

— Справимся! Не первый день в катакомбах… Я все прекрасно понимаю. Степень ответственности, и все возможные последствия. Все будет отлично, Гриша! Мы не допустим гибели людей. Будем яростно рыть этот мрак, пеленговать все возможные звуки, даже пролетевшей мухи… Станем как летучие мыши, а товарищей спасем!

Доносится отдаленный грохот, прокатывается едва уловимый гул. Кажется, стены слегка качаются…

— Что это? Взрывы?

— Да. Но не здесь… Это канонада. Бомбежка в порту, скорее всего… Или завод Войкова опять фрицы обстреливают! Там до сих пор какие-то отряды бьются, также как мы…

— Постоянно что-то взрывается! Не у нас так где-нибудь рядом. Начинаешь привыкать как-то ненормально к такой обстановке. И здесь над нами немчура не спит, мать их, саперы! Какая у них методика?

— Да все просто бурят шурф, дальше выдалбливают, расширяют отверстие. Самое отвратное работают наши военнопленные! И авиабомбы наши — советские! Скорее всего с ближайших захваченных аэродромов! Уничтожают нас нашими же руками! Вот ведь извращенный вероломный ум фашистского скорпиона!

— Это не наши руки! Предатели… Они прекрасно осознают что делают! Помогают фашистам осуществлять их изуверский план, рвать каменоломни, убивать наших людей, хоронить их под завалами. Они хуже чем пришедшие оккупанты… Так как предали Родину и своих товарищей!

— Да, и никакого снисхождения при встрече им не будет! Все фашистские холуи получат по заслугам! Пощады не будет… А особо тем, кто в Аджимушкае орудовал, и помогал осуществлять все дикие эксперименты над нами!

— Да уж изгаляются как могут! Такого и не подумать, и не представить… Это уже не война, а просто казнь! Когда ты в своем превосходстве, берешь и просто взрываешь людей, массово. Тут не подлость выстрела в спину, а слова даже не подобрать… Извращение всей мыслимой разумной природы! Антиэволюция… Путь от человека назад во тьму!

— У нас концентрация зла получается, только там наверху, как воронка засасывающая. Места то тут светлые, даже подземелье, несмотря на свою мрачность, достаточно жизненно. Защитить нас пытается! А эти нелюди, упыри, с собой чуму лютую адскую принесли и сеют ее, с фанатичным бешенством…

— Да, у нас верх с низом поменялся! Черное с белым… По идее эту фашистскую свору надо согнать сюда и запечатать как злых духов в склепе и вечном мраке! А получается мы тут сидим и света не видим! И за него сражаемся…

— Может так и надо? Нам победить всю Тьму! И здесь, и там… Чтобы бы больше этого нигде и никогда не было! Опуститься на самое дно Пропасти и одолеть сам источник! Да и недолго этим зверям нацистским пастись осталось. Это их последний ход! Теперь словно за нами!

— И оно будет грозным…

Как все закручивается! Работенка вам тоже не из приятных предстоит… Значит ваше подразделение теперь «слухачами» зовут? Интересно придумали!

— А как еще? Просто и метко. По-другому и не скажешь… Такие мы теперь и есть!

— Получается в арсенале гарнизона прибыло… Еще одна специфическая команда, «сосуны» камня, служба водоснабжения у нас есть, теперь вот вы — живые антенны во мраке! Чего только у нас не появляется… Что в обычных условиях в армии и не представишь. Дальше то кто еще будет?

— Дальше не надо, Гриша! Хватит и этого… После каждого инквизиторского преступного выпада фашистов нам приходится новые виды подразделений придумывать. И пока вполне эффективно. Но удача мадам капризная, может и отвернуться! А мы оружием небогаты… Один ум, солдатская смекалка и остается!

— Ну, на ней мы почитай, все войны и выигрывали! Оружие у нас как дополнение. А первое — это совершенно нестандартное решение на грани безумия! Это уже русская традиция… Которая нам и приносила победу!

— С нами воевать — сразу подписать приговор! Когда до них всех дойдет? Конечно мы всегда платим большую цену, но победа остается за нами!

— Это верно. Ладно, пойдем дальше. Теперь смотри Коля, в случае обвала, если он уже застиг и порода рушится — надо уходить укрываться в любой нише или проеме. Пласт пород всегда опускается по центру и на границе, по краю есть шанс уцелеть. Мы весь личный состав проинструктируем на собраниях, но и чтобы вы это помнили как поп «Отче наш…» и постоянно напоминали людям. Чтобы это у них в мозг, в кожу въелось, иначе не спастись!

— Ясно, сделаем! Открываем новый производственный уровень. По сохранению семян человеческой жизни в этом мрачном подземелье! Будем слушать как враг крадется и заодно что нам эти каменоломни на ухо нашепчут… Видимо за века много чего на душе каменной скопилось? Ты бы так сказал, с позиции своей романтики?

— Именно! Все секреты катакомб теперь твои! Ты как исповедник будешь этих печальных скал! Все его слезы и радости… тебе доверяются и твоим подчиненным! Будешь знать больше, чем кто-либо… О тех, кто в этот камень ушел!

— Нам бы только не уйти! — вздыхает Белов, оглядывая огромный свод над собой, — Все что угодно, но не хочу здесь лежать, если помру… Только наверху — чтоб теплая земля и солнышко пекло сверху! И птицы пели!

— Рано нам о смерти думать! — замечаетТрубилин, — Нас еще много чего дальше ждет. Умереть просто. И пока не имеем права. Без нас кто страну поднимать будет? Возвращать ей всю мощь и величие?

— Я так… на всякий случай! Пожелание Судьбе и самому себе! Чтоб уж наверняка отсюда выйти на человеческий простор! А там уже пускай как сложится. Не хочу в этих камнях оставаться…

— Не останемся! Это не наш мир, какой бы порой таинственный и привлекательный не был! Это чужая территория. Мы здесь случайные гости. И скоро уйдем. Нас солнце ждет…

Глава 3

Сумеречная степь слабо колышется под порывами налетающего с моря ветра. Над каменоломнями висит едкая серая пелена от постоянных взрывов, закрывая небо и солнце. Так что не понятно, что сейчас — разгар дня или поздний вечер. Подполковник Бурмин хмуро наблюдает за происходящим из щели замаскированного НП, то поднимая бинокль, то просто внимательно оглядывая все раскинувшееся широкое пространство, словно ищет ответ на что-то. Все замерло, будто в каком-то странном оцепенении. Не видно, не ощущается ни единой души. Но это на первый взгляд. То там, то здесь на вражеском горизонте мелькают едва уловимые контуры, замечается внушительное передвижение, иногда даже доносятся резкие голоса. Два противоборствующих лагеря продолжают свою скрытую игру, прячась в одной большой засаде. Борьба только разгорается…

Внезапно, сзади, в глубине узкого прохода раздается шорох… Сыплется мелкий камень, тревожно пляшет пламя факела. Из вязкого мрака выступает крупная монументальная фигура комиссара Парахина.

— Ты чего здесь Иван? — хмуро спрашивает Бурмин, бросив быстрый взгляд, и вновь приникая к окулярам бинокля, — На красоты степи полюбоваться или по делу? Весь запыхался, как будто за тобой черт гонится…

— Да по твою душу! — отряхивается от известковой пыли и крошки Парахин, — Послан бесами прямо из Бездны… Везде тебя искал, весь гарнизон облазил, руки ноги ободрал, а ты поди-ка ж, здесь сидишь… На фрица наглядеться не можешь! Других занятий нет? На НП у нас и сержанты с рядовыми отлично справляются! Убегаешь, прячешься…

— И что так соскучился? — мрачно шутит подполковник, — Так я не девка красная, чтоб быть предметом тонких чувств, в штабе мы бы все равно пересеклись! Раньше я не был объектом такого пристального внимания. Все как обычно. Я в своем секторе… На своем месте. Занят рутинной работой. Что нужно то? В чем такая срочность? Горит что ли что?

— Еще как горит, Григорий! Алым пламенем… Гарнизон у нас уже который день без командования. Можно сказать обезглавлен. Не порядок! Вот я к тебе и пришел.

— А я что? Должен решить этот штабной вопрос? Так я вроде обыкновенный комбат, такой же, как и другие…

— Ты и должен возглавить гарнизон, вдохнуть в него жизнь! Повести дальше…

— Пошутил, Ваня?

— Я сейчас похож на клоуна? Времени на прибаутки и песенки сейчас нет. В гарнизоне траур. Ягунов погиб. И я не в том настроении, чтобы как-то изысканно веселится. У меня что, других дел нет, чтоб тебя по всем каменоломням рыскать и дешевыми анекдотами развлекать? Очнись уже, приди в себя…

— Да я в полном порядке! Это ты чего-то кипятишься, и весь на взводе….

— Многие командиры и почти все солдаты склоняются к тому, что командование нашим гарнизоном должен принять именно ты, и никто другой… Я естественно в числе первых «за»…

— Нет. Это не ко мне. Я не смогу!

— Так, ну-ка положи бинокль и посмотри на меня товарищ Бурмин! Я с тобой хотел по-человечески, да видно не получается… Тогда как представитель партии поговорю. Разворачивайся и садись напротив меня! Разговор будет серьезный.

— Ишь ты как! — усмехается Бурмин, — Ну будь, по-твоему, товарищ комиссар! Разошелся то как… Пылаешь, хоть костер разжигай! Что стряслось, Ваня?

— То и стряслось, что командир нам нужен. И лучшая кандидатура это ты!

— С чего это?

— Ты валенком не прикидывайся, Гриша! Сам все прекрасно понимаешь… Ты как раз то, что нам надо. Смелый, решительный, даже в чем-то авантюрно-безумный! С легендарным боевым опытом, любимый бойцами. Ты популярен. Молодые лейтенанты с тебя глаз не сводят, на тебя равняются, тебе подражают…

— У нас все популярны. И с опытом тоже. Многие Гражданскую прошли. Насчет авторитета, так ты в первых рядах. С тобой вообще никто не сравнится. Люди тебя на руках готовы носить. За твою отзывчивость и силу внутреннюю! С тобой и на краю пропасти спокойно. Потом хоть кого возьми, хоть Левицкого, хоть Панова… И вообще по уставу, у нас должность должен старший по званию занимать, то бишь получается Верушкин! Он полковник, ему и карты в руки…

— Верушкин? Теперь ты шутишь? Да, он работник штаба, с бесценным опытом, заместитель Ягунова, отличный стратег. Федор Алексеевич конечно прекрасный преданный командир, в своем деле, и человек замечательный тоже. И для нашей обороны он сделал неизмеримо много, спас нас всех и с газоубежищами, и с грамотным размещением служб в катакомбах, и советы его были просто бесценны, земной как говорится поклон! Но ты, же понимаешь, что в любом случае, это был бы не самый лучший вариант. Каждый должен выполнять обязанности соответствующие его возможностям. Он из госпиталя не выходит. Еле передвигается. У него больное сердце и общее состояние очень плохое. Мы его оберегаем, как можем. Хоть бы дотянул до конца обороны, а там, в нормальную больницу на долгое лечение. Но руководить, принимать ответственные решения, идти в бой, вдохновлять на борьбу… Вести за собой, в том числе сомневающихся и отчаявшихся, это увы, не он. А ты знаешь, что до наступления, он был под арестом? За пассивность действий в боевых условиях? Я не знаю деталей этого дела. Может там и «особисты» перестарались, но это тоже о чем-то говорит. Командир должен быть энергичным, деятельным, дерзким, где-то даже безрассудным. Личным примером вести за собой! Таким как ты. Лучшего и представить нельзя. А ты у нас — «Багратион»! Тебя так все в гарнизоне зовут. Делай выводы.

К тому же условия у нас особенные, с каждым часом фашисты все новые номера выкидывают, каждый человек на грани предельной колышется. Ему опора надежная нужна, живой пример, который его воодушевит!

А устав… Мы тут свой устав пишем, подземный! И выбираем того, кто сможет спасти и победить! Понимаешь меня? А я как комиссар не могу возглавить полк при таком обилии боевых опытных командиров, моя область — следить за армейской дисциплиной и вдохновлять на борьбу. Я в тактических вопросах не силен. Я — флаг, но не ствол оружия…

— Понимаю, но не могу! Здесь все по-другому. Мы не в поле. Зажаты в каменный тупик. Тут в плане общего командования взгляд иной нужен.

— Ты же полком танковым командовал? В чем проблема?

— Тут все не так. Здесь человек специфический нужен, с редким талантом. Мы не наверху в обычных условиях. У нас все верх ногами! Как в Зазеркалье черном каком-то… Тут особая интуиция нужна. Ягунов лучше всего все это чувствовал и понимал, и на эту роль подходил. Его нельзя заменить. Никем. Он был особенный. Он обладал какими-то необъяснимыми способностями, неуловимым властным обаянием, просто магическим магнетизмом. Притягивал к себе как солнце, все живое и настоящее. Вокруг него все вращалось, он был центром боевого вихря. Увлекал за собой, без усилий. Одно тихое слово и все становились покорны, как по воле гипнотизера. В него верили, как в Бога. Он был больше, чем командир, в нем было естественное истинное величие. Я так не смогу. Я просто не такой.

Уважение есть ко всем командирам. Солдаты в бой идут, больше сердцем, а не по приказу. Я это вижу. Тут словами не объяснить! После гибели Ягунова, словно стержень внутри всего сломался, основная опора рухнула, или ось слетела, и все понеслось под откос… Будто остановилось все и умерло!

— Вот оно как! Значит «остановилось»? «Умерло»? То есть всему конец? И гарнизона, полка обороны Аджимушкайских каменоломен имени товарища Сталина, больше нет? Вы все, и ты, и другие, еще в армии? Или демобилизовались? — выходит из себя Парахин, голос приобретает стальные нотки, — И что теперь? Гарнизон можно уже хоронить? Или подождем еще пару дней, поплачем? Все хором?

Вы что все разнылись? Как сопливые школьницы?

Прекращайте упаднические настроения! На вас солдаты смотрят! Вы хотите, чтобы все пошло прахом? Все, чего мы добились за эти трудные дни?

В память о Павле Максимовиче мы обязаны продолжать борьбу и вдохновлять своих бойцов!

И что ты предлагаешь, нам, в этой ситуации оставаться без командира гарнизона? Пустить все на самотек? Погрузиться в нескончаемую печаль, вечно скорбеть?

Нет, дорогие мои! Больно, невыразимо тяжело, но надо идти дальше. Ягунов был мне близок, как никто другой. При одной мысли о том, что его нет, разум мутнеет и мне самому жить не хочется.

Но я осознаю, что есть долг перед Родиной и товарищами. За нами масса людей… Они хотят Жизни и Победы! Их нельзя погубить.

А отчаяние, растерянность, пассивность — прямой путь к Смерти! Нельзя поддаваться никаким слабостям. Одна трещина — и все возведенное здание рухнет! Как бы ни было тягостно и невыносимо, мы должны стоять как столбы, как вековые камни! Не зря мы даже ими и окружены. Вот он пример прямо перед глазами. Нам сама Земля помогает!

Некогда нам рыдать. Воевать надо. И воевать максимально результативно. После Победы все вспомним, и обо всем поплачем. Вволю! А сейчас не до слез… У нас на это просто времени нет!

Нельзя замыкаться в себе, уходить, распыляться. Это опасно. Надо всем быть вместе, друг другу помогать! И быть открытым. А у нас что? Левицкий ходит растерянный, как привидение, Панов закрылся как моллюск, створки захлопнул, не разговаривает ни с кем. Ты вон колыхаешься здесь, на окраине крепости, лица нет…

Это что, боевая армейская часть, ее старшее руководство?

Вы командиры Красной Армии или кисельные барышни?

Очнитесь! Приведите себя в порядок. И все силы на борьбу с внешним врагом, а он не дремлет!

На вас солдаты с надеждой смотрят и все видят… Не допускайте перед подчиненными никаких изъянов! Будьте примером, иначе все наше дело развалиться!

Вы командиры Красной Армии! За вами жизни сотен людей! А это ваше уныние и скорбь, как зажженный фитиль, побежит дальше и рванет не хуже немецкой бомбы, ты понимаешь, о чем я говорю?

Нельзя нам предаваться потерянности и безысходности и останавливаться ни на минуту! Немец только этого и ждет. Разведка у них работает что надо. Нет Ягунова — нет гарнизона! Нельзя дать им такой шанс. И поставить всех на край пропасти. Они знали куда бить. Только мы и этот удар должны перенести и доказать, что нас ничем не сломить, ни жаждой, ни газами, ни бомбами, ни гибелью самых дорогих нам людей…

Поэтому нам всем надо работать, с еще большей энергией, с большим пылом! Так чтоб, крылья за спиной распахивались, и вы неслись со скоростью истребителя! Только так мы по-настоящему отомстим и за Павла Максимовича и за всех наших погибших!

— Да не смогу этим всем управлять! Тут особая сила нужна. Взгляд на все процессы опять же нестандартный, интуитивный, свежий… Я самый обыкновенный. Мне командира батальона за глаза хватает.

— Боишься, значит, не справится! Переступить черту и пойти дальше… Так я о себе расскажу! Я вообще не военный по сути своей…

Ты же знаешь, я до того, как до майора дойти, простым шахтером был. Самым обыкновенным, ничем от других не отличался. Пахал в забое, долбил породу и был счастлив! И меня все устраивало. Все было просто, понятно и удобно. Никаких проблем. А потом на тебе — работа по комсомольской линии, организационная, с людьми, ответственная, не всегда понятная. Я думал, с ума сойду. Справился, в 18 лет вступил в партию. Потом Харьковский Коммунистический университет. И далее самое интересное — задание партии, направление на работу в армию! При всем том, что я всегда был мирным человеком, гражданским до мозга костей! Я считал, это уж абсолютно не мое, невозможно это никак! И вот с 1932 года, уже десять лет по гарнизонам мотаюсь, дошел даже до подземных!

Я это к тому, что во всех нас потенциал заложен огромный, безграничный. И только от нашей воли зависит, как его открыть и использовать.

Это еще и наше внутренне сражение, наш выбор… Хочешь и дальше сидеть, там где удобно или дать решительный бой, прежде всего самому себе, повести всех к спасению и Победе?

— Это большая ответственность Ваня, за судьбы людей. Это не отдельная боевая операция. Это более глобальный масштаб. Где на карту поставлено все. Здесь нельзя ошибаться. Малейший промах и все обернется безвозвратной трагедией для всех!

— Ты не один. Мы все рядом. Решение принимаем совместно, всем штабом. Пойми, нам Знамя сейчас нужно… Человек, Образ, который поведет всех в бой! Ты в армии с юных лет, у тебя уникальный опыт. Ни одну военную компанию прошел. На тебя сотни глаз смотрят… Они ждут. Твоего взгляда, слова, поступка! Ты должен их повести! Больше некому, пойми это… Нельзя допустить дробление и развал гарнизона. Только твоя воля и жесткость даст возможность вновь слиться в непобедимый монолит и двигаться дальше вперед!

— Никто и не думал останавливаться. Просто каждый должен быть на своем месте.

— Твое место сейчас именно это…

— Не знаю…

— Сейчас все от тебя зависит. Не больше, не меньше. Будет гарнизон дальше жить и бороться или зачахнет за неделю… Разброд уже начался! Ты и только ты сможешь спасти положение. Думай, Гриша! Решай… Или дальше с революционной песней в бой идем, или гнием во тьме, лапки кверху… Ты наша единственная Надежда! Другие могут конечно справиться, но не так, все быстро развалится. Нам нужен монолит, камень, буря и пламя! Это ты и есть… Все сейчас, абсолютно все, все мы в твоих руках!

— Ты просто дьявол, Парахин! Если в Эдемском саду и был змий-искуситель, так это был точно комиссар… Я даже имя его знаю!

— А ты сомневался? — смеется подыгрывая Парахин, — Кто человеку Свободу дал? И безграничные возможности. Наш Черный изгнанный отверженный брат огненного пролетарского духа! Вот мы и поныне продолжаем делать людей могучими титанами! Чтоб никому и ничему не кланялись! Кроме Правды…

Ну смотрите! — глаза Бурмина вспыхивают странным огнем, — У меня другая тактика будет… Спокойно я сидеть никому не дам! Все таким яростным вихрем завертится! Я такую бурю подниму… И церемонится ни с кем не буду! Чтобы выйти из сложившейся ситуации, нужно не просто гореть, а полыхать… Пощады не будет! Никому… Мне и Никифоров с его «тройками» не понадобится! Сам к стенке поставлю! Учтите…

— Это и нужно, Гриша! — довольно улыбается Парахин, — Сейчас необходим твой необузданный взмывающий огонь… Иначе все скиснут в этом мраке подземном! Просто воскресший древний грозный боспорский Царь! Глаза горят, мускулы силой наливаются, разум кипит! Могучий и бесстрашный… Внушающий ужас всем своим врагам! Вот теперь мы не пропадем…

Глава 4

— Ты что тут рыщешь, Володя? — за спиной в темноте раздается хриплый голос комиссара Храмова, — Тут уже линия обороны обрывается, там фрицы дальше…

— Я знаю… — оглядывается Желтовский, поправляя автомат, — Ну собственно мне туда и надо! Есть дельце небольшое.

Из крупного пролома льется зыбкий вечерний свет…

— Ты что один на прогулку собрался? И с какой целью? — огромной тенью нависает Храмов, — У нас все выходы согласуются со штабом! В самоволку никто не ходит, товарищ лейтенант!

— Так я же недалеко… Букет полевых цветов Валюшке соберу и назад! — хитро блестят глаза Желтовского, — Всего лишь пяток метров! Не более…

— Все шутишь! Если б и было где… Ты еще найди, цветы эти! Выжжено все! Куда собрался, Володя?

— Я же сказал… За щедрыми дарами керченских степей! Так и есть… Только за тем, что можно съесть. За травой! Мне людей кормить надо! А не на складе прохлаждаться…

— Так и корми. Зачем на линии огня шастать?

— Чем? Кормить то?

— Команды в поля и огороды ходят регулярно. Неужели не хватает?

— Этого мало… У меня запас на исходе. Я — интендант! И моя задача — чтобы закрома подземные были полны! Тыл должен быть крепким… Иначе и в бой никто не сможет пойти.

— Ну эта арифметика нам известна. Но у нас каждым своим делом занят. И все службы важны. Мы как единый организм. А у каждого органа своя роль… А ты я чую, хочешь на голову встать, как в цирке! Зачем?

— Это мое дело. Моя зона ответственности, чтобы люди с голоду не умерли! И было чем товарищей угощать, хотя бы раз в сутки… А то ведь совсем плохо стало. Склад пустой, продукты на скалах не растут!

— Ээ-э нет… Что-то ты темнишь, Володенька! Тут дело в другом… Даже не в запасах неприкосновенных!

— И в чем же? — улыбаясь разворачивается Желтовский, — Шо не понятно? Я тебе, Федор Иванович, таки весь расклад выложил… Все «Аллегро»! Чего еще?

— А скорее всего в том, что заскучал ты в своих дремучих складских владениях товарищ интендант! И решил ты с фашистом познакомиться поближе… Что вполне понятно с точки зрения простой армейской психологии, а нашей подземной — особенно! А вот с точки зрения устава — непозволительно! У нас полк обороны Аджимушкая, часть РККА, а не махновская сотня! Поэтому, разворачивайся дорогой мой, и на родную базу! Бегать по полям на виду у фашистов, под прицелом их огневых точек — сомнительное удовольствие. И можно попасть под трибунал… сам знаешь!

— Да знаю я это все… — морщится Желтовский, — Ну, хорошо, Федор, твоя взяла! Не могу я больше на складе и кухне сидеть. Там без меня все прекрасно справляются. Прилежаев там просто царь и бог! У него там все на мази… Он вообще сугубо штатский человек и попал в свою жилу… А я так не могу! Душа дела настоящего просит. Боевого! Истомился я весь… Воевать хочу, а не в душном подземном складе, как Кащей с ключами и книгами учета чахнуть… Да и с поставками травы все плохо… Две команды не вернулись! Варить еду почти не из чего. У меня были кое-какие запасы, но их не хватит. Так что все серьезно, комиссар!

— Тебе боевых вылазок мало? Мы все ходим… По очереди, сменяя друг друга. И разведка, и диверсии! Что не так?

— Я редко попадаю… В силу своей специальности! Так по мелочевке… То пост наружный, то небольшая заварушка поблизости. А что действительно значительное, так там другие идут — или погранцы или морпехи Панова! А опять не у дел…

— Но твоя первая обязанность — обеспечить личный состав продуктами, вещами, всем необходимым для жизнедеятельности и ведения боевых действий. Следить за инвентарем, распределять все равномерно и держать людей по возможности в достатке и сытости!

— Именно!

— Ну и? Что не устраивает?

— Но само оно с неба не свалится! Я не товарищ Моисей из иудейской пустыни… Волшебных посохов у меня нет, кроме этого! — побрякивает оружием Желтовский, — И манны небесной тем более… И я сам должен прилагать усилия, чтобы что-то появилось.

— Есть специальные службы, кто этим занимается. Разведка всегда приносит и траву и зерно. Мальчишки таскают иногда больше всех… Ты один, чего сможешь, с парой вещьмешков? Хочешь голову под пулю подставить? Так мы не имеем права так глупо погибать! Мы все ответственны за других… Каждый на своем месте должен быть! Иначе Ковчег наш Подземный, быстро ко дну пойдет!

— Мои два вещьмешка могут спасти чью-то жизнь и не одну… Народ истощен. Еле ходит, падает в коридорах. И я должен не это все спокойно смотреть? Нет! Хочешь ты или нет, товарищ комиссар, а я все равно пойду! Можешь меня потом расстрелять как дезертира или еще кого… Но только когда я ячмень или пшеницу принесу! Договорились?

— Ну что ты за человек, Желтовский? Что тебе не сидится? Куда ты все время мчишься? Как ты вообще в интенданты попал… Тебе бы в кавалерии служить! Скакать по полям на лихом рысаке!

— Короче, Федор! Вон там ложбина, я приглядел… Мигом выходим на пшеничное поле. Посты у фрицев чуть подальше, я наблюдал, все проверил. Дело верное. Пошли со мной! — лукаво улыбается Желтовский, — Потом вместе за нарушение воинской дисциплины, вон у той стенки застрелимся… Как японские самураи! Как тебе такой план?

— Дьявол тебя раздери, Володенька! Змей — искуситель одесский! Это хлеще эдемского… Все это неправильно. Но с другой стороны… Где наша не пропадала? Я тоже засиделся в штабе в последнее время. Сил уже нет… Встретились твою налево, два одиночества! Ладно, сгоняем по-быстрому!

— Я знал, что тебе понравится. Вот видишь, как мы удачно здесь встретились, прямо судьба свела или боги подземные шалят, о нас пекутся! А приди сюда Парахин или Никифоров, так и слушать бы не стали… Блюстители порядка! Да и мне не так грустно одному будет колосья щипать…

…Когда опускается черный покров ночи, Храмов и Желтовский уже ползут в поле, умело обойдя посты противника.

— Сколько у тебя? — тихо шепчет интендант.

— Три четверти… — еле слышно отзывается комиссар.

— Тут еще ячмень рядом и два огорода на отшибе… Там может быть репа и щавель. Или еще чего интересного!

— Сейчас здесь закончим и дальше пойдем. Но надо торопиться! Скоро светать начнет… Ночи короткие, не успеваешь оглянуться, а восход уже алеет.

— Успеем… Здесь еще немного осталось. Все подберем и ходу! Место удачное попалось!

— Воздух то какой! Травой пахнет… Аж голова кругом идет. И земля теплая. У нас каменюки холодные как лед! Просто другой мир!

— Отвыкли мы от своего привычного обитания. Обычное душное грязное поле сказкой кажется…

— Ничего! Скоро все закончится. Выйдем во весь рост, пройдемся наконец как хозяева всех этих просторов… И не будем уже как воры какие-то последние на своих же полях ползать! А то ведь все перевернулось. Пора возвращать все на места! Вот когда…

Пулеметная очередь огненным зигзагом над головой срезает колосья. Заставляет мгновенно вжаться в землю…

— Засекли? — выдыхает Храмов, спешно затягивая вещьмешок.

— Подожди… — приподнимается Желтовский, — Может так, для острастки шмаляют. У них это часто случается… Нервишки сдают. Хлипкий они народец!

Еще одна очередь полыхающей змеей проносится по траве, бьет уже рядом… Разнося в пыль стебли и взбивая прелую рыхлую почву…

Где-то сверху вспыхивают прожектора, ослепляя словно разверзшиеся небеса. Сияющие лучи хищно гуляя крест-накрест, широкими полосами режут взор… Раздается отрывистая немецкая речь…

— Ну что, пора до дому! — расстегивает кобуру Храмов, — Романтическая прогулка под луной закончилась…

— Давай-ка вон туда… вдоль изгороди и вниз!

— Там же посты… и крюк приличный!

— Там нас не ждут! А где мы пойдем, уже наверняка засада. Мы мими проскользнем. Они в темноте плохо видят…

Желтовский и Храмов бросаются в темноту и тенями скользят по полю… То там, то здесь, раздаются окрики и отдельные выстрелы. Пулемет пока молчит.

Луч прожектора гротескно высвечивает поникшие колосья… Голоса теперь доносятся с разных сторон. Фашисты видимо оцепляют квадрат, чтобы блокировать нарушителей ночного спокойствия и не дать никаких шансов уйти. Несколько выстрелов бьют почти в упор по метнувшимся теням. Желтовский вскидывает автомат МП-40, дает длинную очередь и резко уходит в сторону… Храмов стреляет веером из парабеллума. И также ныряет в спасительный мрак. Чернота ночи вмиг окрашивается огненными язвами выстрелов. Поверх покачивающейся травы, изрыгающимся яростным пламенем колотит пулемет…

Желтовский и Храмов несутся сквозь хлещущую по телу высокую траву… Пули свистят, прожигая воздух, то вдалеке, то совсем рядом. В темноте, когда роковой свинец может вылететь откуда угодно, невольно перехватывает дыхание. Солдаты подземелья петляют, прижимаясь ближе к оврагам. Выход на путь к каменоломням уже близко… Еще пару десятков метров и можно спокойно погрузиться в спасительный мрак предвходовых расщелин.

Но неожиданно Желтовский влетает во что-то тучное и мягкое, увязая в нем. В первые секунды он не может понять что это… Он вертится, пыхтит, пытается за что-то ухватиться, скинуть с себя и прижать к земле непонятное живое препятствие. Оказывается… Это немец! Видимо не менее ошалевший, чем наскочивший на него интендант. Желтовский пытается освободиться, сбросить с себя навалившуюся довольно резвую и сильную преграду, но они лишь непроизвольно сцепившись, катятся куда-то вниз, обдираясь об камни и какие-то колючки…

Интендант изворачивается и пробует нанести удары, но бесполезно… Все заканчивается жесткой хваткой, переплетением рук и ног. Глухая возня продолжается и пока никто не берет верх. Они перекатываются уже в какой-то мокрой грязи, как вдруг раздается выстрел… То ли шальная пуля, то ли срабатывает оружие немца, то ли что-то еще. Желтовский цепенеет, замирает, прислушиваясь к ощущениям своего тела. В кого угодила пуля? Кровь бешено пульсирует в висках… Ничего не ясно. Кто из них поражен? Кому выписан приговор судьбы? Что будет дальше? Но фашистский солдат резко обмякает и соскальзывает вбок. Желтовский пружинисто, как кошка, вскакивает и ныряет во мрак ночи.

Тут же, недалеко, Храмов натыкается на двух немцев, они также внезапно сталкиваются, не успевая даже применить оружие. Первый фашист бросается на комиссара, цепко обхватывая его, но тот выкручивается и наносит серию ударов по противнику… Последний сокрушающий боковой в челюсть, опрокидывает немца.

Второй фашист по-борцовски кидается в ноги комиссару и валит его на землю, подминая и выкручивая руки… Храмов силится вырваться, но враг наседает и уже дотягивается до горла. Комиссар отчаянно барахтается, но немец значительно сильнее и здоровее — сытнее и крупнее. Солдаты подземелья, подорванные голодом, физически гораздо слабее.

Фашист уже довольно что-то бормочет, давит все больше… И тут из темноты вылетает поблескивающее лезвие ножа. Желтовский с размаха всаживает клинок в бок немца несколько раз. Тот хрипит и грузно заваливается в сторону.

— Жив, комиссар? — протягивает руку интендант, — Как это ты тут с таким боровом сошелся?

— Ага! Спасибо Володя! Ну и катавасия… на меня такой хряк баварский свалился, я думал раздавит в лепешку! Аж кости все хрустнули. Хорошо их кормят однако… Такие туши по полям бегают! Не то, что мы, скелеты ходячие.

— Тогда берем оружие и деру! Совсем жарко становится. Они нас в кольцо пытаются взять. Надо спешить…

— Тут еще один!

Храмов поднимается, покачиваясь, находит пистолет и три раза стреляет в упор начинающего приходить в себя от нокаута первого немца. Тот сразу опрокидывается…

— Ну все, пошли! — торопит Желтовский, — Потом еще придем. Их тут хватит для отстрела не на один день…

И они, как призраки, растворяются в густом мраке.

…Когда за спиной смыкаются камни и они зажигают лучину провода, запыхавшиеся, переводят дух и ошалело улыбаются друг другу.

— Сходили… вернулись! — усмехается Храмов, осматривая ссадины и порезы, — Сейчас за нами музыка заиграет, минометная! Уже трескотня пулеметная по всем окрестностям. Расшевелили осиное гнездо… Пусть постреляют в пустоту черную ночную! Меньше останется!

— Это да! Пусть боезапас тратят… Но главное пшеницу набрали. И ячменя еще… Будет что печь и из чего варить. Немного, но все-таки! Кому-то порядком поможет. На одной воде и сахаре далеко не уедешь.

Храмов наклоняется, садится на валун и смеется…

— Ты чего? — недоумевая спрашивает Желтовский.

— Пацаны ровней ходят, никогда не попадаются, уже с месяц! А мы увальни, напоролись! Еще и прямо в патруль башкой въехали! Это же надо… Цирк настоящий!

— На то они и пацаны. Чтоб как мыши юркнуть! Я в детстве куда только не лазил… И в сады и огороды чужие, и на заводские территории, и за портовые заграждения! Чего только не было. Вот пригодилось… через столько лет! Хорошее детство было, полезное! Многому научились! Все сгодилось на войне. А насчет патрулей — тут не всегда угадаешь! Кому как повезет. При всей осторожности.

— Ну что, доволен, интендант? — щурится от света лучины Храмов, — Покоцал фрицев? Скольких ты уложил?

— Получается троих точно… Пока шел! Может зацепил еще кого, когда отстреливались. Темно было!

— Силен. Теперь успокоился немного? Не будешь в самоволку бегать? По охраняемым садам и огородам? Все-таки это уже не детские забавы и не пустое озорство! Тут подзатыльником и шлепком по заднице не отделаешься! Здесь жизнь на кону! Нам повезло еще… Они грамотно нас окружали. Я это даже нутром почувствовал, как зверь, которого охотники загоняют. Сегодня подфартило, выскочили! А один шаг не туда — сам понимаешь…

— В ближайшую неделю не буду! — хитро щурится Желтовский, — А там поглядим…

Глава 5

В притихшей казарме Немцов почти не мигая, как в трансе, смотрит на пламя горелки из снарядной гильзы….

— О чем задумался, Коля? — подсаживается рядом Волошенюк, — С тобой все в порядке? Не заболел?

— Полный порядок! Все в ажуре… Свет вот впитываю по крупицам, смотрю на него и душа поет. Завораживает… Забываешь обо всем, что здесь с нами происходит. Какой он все-таки прелестный и безмерный. Он словно танцует! Радостно так… В последнее время чувствую как мрак в меня вливается, заполняет почти до глотки… Рвет изнутри! Липнет везде как клейка сеть или трется об кожу, как взлохмаченный зверь, давит отсутствием пространства, черный бездонный Монолит! Как будто тонешь… В пучине адской. Что за сила здесь обитает?

— Сила она наверно вообще одна! — замечает Волошенюк, — только меняет одежды и маски, как актер в театре! И имя ей сама Жизнь! Все ее игры и наблюдаем в изобилии…. И пытаемся понять и ее и себя!

— А как же Смерть? Боль, утраты… Пороки и преступления разные? Всякая гнусность и змеиная ложь?

— Ее теневая сторона! Все мы отбрасываем тени… И носим Бездну внутри! И способны и на высокое самопожертвование и на бессмысленную жестокоть. Когда руду плавят, всегда шлак остается! Когда возделывают урожай, остается грязь. Так и здесь… Мир — это процесс, становление, движение вперед! А при каждом движении есть и сопротивление, и заблуждения. Без этого видимо никак!

— Все равно неправильно это. Свет с мраком не сочетается никак! Жизнь должна быть цветущей, без изъянов и боли… А тут словно болезнью пораженное! Живое должно постоянно двигаться. А у нас как огромный корабль, который в трясине увяз…

— Страдания тоже чему-то учат. Дают бесценный опыт. Корректируют курс! Заставляют работать над собой. Раздвигают границы привычного наконец. Дают посмотреть на себя со стороны.

— Это все хорошо, если не переборщить! Если на краю обрыва стоять и раскачиваться все сильнее, рано или поздно вниз рухнешь… Или чем дальше и глубже в воду заходить, не умея плавать, кроме предсмертного дна ничего больше не увидишь!

— Да пусть хоть что перед нами встает! Сколько бы ни было! Тут все от силы человека зависит… Какие бы испытания и катастрофы не сваливались, даже если все разъяренные дикие силы на него обрушаться! Есть в нас что-то такое особенное глубоко внутри, перед чем любая природная мощь отступает… Наши предки на утлых кораблях в шторм пускались и побеждали морскую стихию и себя самих. Вот на них и надо равняться.

— Замечательно, когда есть на чем плыть! Или на что опереться… У нас кроме мрака и голых камней и нет ничего! Ни одной доски для какого-нибудь судна или даже лодки! Так что у нас как-то по-другому складывается, Толик! Мы больше в волнах тьмы болтаемся, еще удивительно долго. Просто чудо какое-то!

— Чудес не бывает! Есть наша воля и способности. И благоприятные условия. Тогда и выстраивается гармония с внешним миром, когда получается все легко. Вот и зовем это Удачей и Чудом! На самом деле это результат предыдущей кропотливой работы…

— Нет в тебе романтизма, Толя! Все то, ты пытаешься объяснить и разложить по полочкам, а нужно ли это! Может что-то должно оставаться Тайной и в этом вся прелесть Жизни?

— С чего ты взял? Я за смелые и необычные проекты! Только без суеверной шелухи! Любое явление должно опираться на разум. А разные смутные призраки только смущают рассудок и ведут на болотные тропы, как в сказках…

— Мечты, даже самые сумасшедшие, дают простор для свершений, окрыляют, если хочешь… Заставляют переживать обычные вещи по-новому! Раскрашивают полотно серой обыденности яркими цветами…

— Только чтоб они пустыми и бесплотными не оказались! Излишние мечтания и томные чувства, тоже ни к чему хорошему не приведут! По мне так лучше больше дела, поменьше зефирных грез… Из сладкой дремы, сам по себе паровоз не появится, и хлеб на стол сам не свалится! Тут серьезно поработать придется! Так что, если что-то хотим получить, необходима блистающая как молния мысль и действие! Вот формула на все времена…

— Чего вы там галдите, как чайки на пирсе? — с лежанки недовольно приподнимается Чернышов, — Дайте поспать! Скоро на пост заступать, а вы разорались, как радио в выходные! Никакого покоя нет. То фриц бомбит, то вы кудахчите, как девицы на лавочке… Сил нет! Еще и время на пустую болтовню находите, шли бы куда-нибудь, занялись чем полезным!

— Мы тихо… Спи уже! — улыбается Немцов, — Если тут не разговаривать, так совсем умом помешаться можно. Здесь нужно всегда тонус поддерживать естественно-человеческий. А то мигом во мрак обернешься… И моргнуть не успеешь! Бдительность самого себя необходима. Об общении тоже не забывать! И беседовать с кем угодно, хоть с камнями….

— Точно! Это очень важно. — поддерживает Волошенюк, — Нас сейчас это только и связывает, пока еще что-то лопочем друг другу, а то разлетимся по углам, как искры от костра. И быстро потемнеем, как эти глыбы угрюмые… Тут грань между Жизнью и Смертью очень тонкая… Только шагни не туда!

— Да ну вас! — прячется в темноте нар Чернышов, — Сейчас начнете всякую лабуду собирать! От скуки… Вот ведь неймется людям ночью! Все я спать! Шепчитесь там, только не во весь голос! Отдохнуть надо перед дежурством…

— Да мы и так как мыши, Леша! — улыбается Немцов, — Давай, закрывай уже глазки и посапывай уже! Уносись во сне, где светло и красочно, и где есть что пожевать… Потом расскажешь!

— Замечательно бы было через сон отсюда вырваться, улететь к своим! На тот берег… Быстро и незаметно для врага! — мечтательно произносит Волошенюк, — Может когда-нибудь люди так научатся?

— Это из области магии! — скептически хмыкает Немцов, — Там чего только нет… И шапки-невидимки, и сапоги-скороходы и скатерть самобранка! Нам бы она больше всего не помешала, чтоб поесть досыта, хоть раз…

— Раньше и тарантас без лошади, и телефон были немыслимы, из сферы фантазий и колдовства! Про электричество и авиацию я вообще молчу! Однако теперь это обыденные вещи… Кто знает, куда еще шагнет наука!

— Ковер-самолет тебе надо выписать, Толик! — доносится из темноты голос Чернышова, — Вместо «Илюшки»! Пулемет на узорчатую роспись поставишь, и будешь строчить по фрицу, только бороду не забудь отпустить длиннющую как у восточных колдунов, до полноты картины! Ты ведь как раз стрелок-бомбардир по специальности, вот и дерзай, громи врага под волшебными облаками! Ох, вы сказочники! — зевает Алексей, — Послушаешь, так и как тепло становится, как дома…

— Ты вроде спать собирался? — смеется Волошенюк, — Что уже желание пропало? Интересно стало?

— Уснешь тут с вами, полуночниками! Горазды языками чесать, народ смущать…

— Утро уже! На часы глянь… Солнышко поди уже выкатилось в своей огневой мощи и величии! — отмечает Немцов, — Вся природа пробуждается, а ты дрыхнешь, как медведь в берлоге…

— Да тут ночь всегда! Солнце оно может, где и катается, но только не у нас! — ворчит Чернышов, — Подземное царство мрака и вечного холода! Обитель мертвых… Преисподняя в чистом виде! Может попы и правы насчет ада? Где ж тогда Рай?

— Рай у нас внутри… — неожиданно заявляет Волошенюк, — Это наше самое настоящее, наша суть, это наши поступки, то что мы делаем! То что можем и должны, и даже сверх этого… Тот свет который несем в мир! То лучшее, что мы способны дать другим…

— Это что мы ангелы что ли, по-твоему? — усмехается Немцов, — Сильно приторно и старорежимным нафталином попахивает, какой-то поповщиной несет, не по-комсомольски! И вообще у нас с этой пернатой братией цели разные. Они охмуряют людей, как сон напускают соблазнительный и коварный, а мы наоборот просвещаем и ведем к новым горизонтам.

— Может и ангелы, отчего нет? По небу тоже умеем летать! — усмехается Волошенюк, — Только крылья у нас стальные, а не куринно-пушистые, и вместо сердца, что? «Пламенный мотор»! Может мы, и покруче их будем! Засунь в наше подземелье этого херувимчика, я бы посмотрел на него! Через пару часов умчался бы к себе, под облака! На пуховые эдемские перины… А мы уже не одну неделю во мраке красным пламенем горим! И еще сможем…

— Да мы все сможем! — потягивается, разводя руки в стороны Чернышов, — Только дай цель! Мы ее мигом в прорези мушки поймаем. И ни архангелы, ни бесы, нам ни чета… Мы — строители новой эры Коммунизма! «Мы наш, мы новый мир построим…» И никто нас не остановит, никакая фашистско-буржуйская мразь!

— У нас врагов еще много! — задумывается Немцов — И сила у них тоже приличная! Немало придется приложить усилий и времени, пока мы эту гадость с земли выведем…

— Зато какой будет результат! — подмигивает Волошенюк, — Мир станет прекрасным садом, вернется к изначальной Красоте и Счастью! Никто никого не будет убивать и мучить… Вот тогда мечта всех нормальных людей и осуществиться!

— Славно мы заживем после Победы, ребята! — потягивается Чернышов, — Города возведем лучше прежнего! Заводы громадные, машины новые… Вся прогрессивная мысль найдет в нашем обществе свое полное воплощение! Все изменится кардинально. Все известные блага будут доступны. Люди будут наслаждаться тем, что создали! Каждый день будет праздником! Нам и ангелы позавидуют, ежели они есть, где… Мы невозможное и невообразимое сделаем повседневностью!

— По сравнению с этим подземельем, любой день, любое место райскими кущами покажется… — задумчиво вздыхает Немцов, — Когда же наше заточение кончится?

В дрожащем мареве тьмы раздается крадущийся шорох. Слышится шарканье и «журчание» осыпающегося песка… Все оборачиваются. Вбегает запыхавшийся Скибин.

— Братва! Наши фрицев бомбят! Айда наверх к амбразурам… Дело мировой важности есть! Подсобить надо… Да поживей вы! Чего вялые такие?

— Десант что ли? — вскакивает с лежанки Чернышов, — Дождались? Ты уверен?

— Что там, Ваня? — поворачивается Волошенюк, подхватывая трофейный автомат, — Наступление началось?

— Неужели наши? — замирает Немцов, — Канонаду слышно было, высадка штурмовых отрядов началась?

— Не совсем! Давайте за мной… По дороге все объясню! Некогда сейчас трепаться!

— Ух ты, какой загадочный и суровый! — собирается Волошенюк, засовывая гранаты за пояс, — Вас какая сегодня муха укусила? Один сонный как бирюк ворчит, другой весь взбаломошный, как дельфийский оракул вещает смутными фразами. Все такие интересные становятся!

— Что еще за оракул? — бросает Немцов, застегивая шинель, — Изъясняйся по-русски! А то не поймешь тебя порой, то ли ты шутишь, то ли серьезно что-то говоришь…

— Древнегреческий… Потом расскажу! — осматривает амуницию Волошенюк, — Это область забытой религии. Созвучной кстати, этим местам… Тут античности больше чем современности!

— Утро чудес и сказок! — зевает Чернышов, — Забытые боги, химеры подземные, фрицы, загадки мрака! Чехарда какая-то! Будто я еще сплю!

— Может и спишь! — смеется Немцов, — В нашей катакомбе особо не отличишь, где сон, где явь… Все смешивается!

— Сейчас проснемся! Если хороший бой предстоит, — глаза Волошенюка загораются неистовым огнем, — там весь туман в голове сразу рассеется…

— Ну что все? Готовы? — поторапливает Скибин, — Тогда живо за мной! Двигаем к посту №3, не отставайте!

Вскоре, оставив позади извитый и темный теряющийся путь к выходам, курсанты присоединяются к группе своих товарищей, которые высунувшись из узких расщелин, напряженно во что-то всматриваются.

— Ну и? — вопросительно смотрит на Скибина Волошенюк, — Давай рассказывай, зачем ты нас сюда гнал как Макар телят при виде волка? И что должно произойти потрясающего, я кроме голой степи и торчащих вдали в окопах фрицевских стволов и касок, ничего не вижу!

— Самолеты наши замечаешь, в воздухе? — указывает пальцем на группу кружащихся в небе советских бомбардировщиков, Скибин, — Вон там, южнее города?

— Ну да, обычная картина, наши часто налеты на фашистов устраивают, — скептически вздыхает Волошенюк, — и обстрелы с берега! Мы уже привыкли к этому… Десанта после этого, как правило, не случается!

— Горит там не слабо! Керчь 2, станцию бомбят, не иначе… — предполагает Чернышов, — И хорошо работают, ребята! Одно загляденье… Удары очень точные, понятно даже отсюда!

— Ага! Железную дорогу… Фашистские эшелоны со всех их смертоносным содержимым! — добавляет Немцов, всматриваясь в поднимающиеся столбы черного дыма, — Ну мы это давно знаем Ваня! В чем интрига?

— Что вы за народ! Привыкли, знаем, умеем, не такое видали! Надо из всего извлекать стратегическую пользу! Слушайте сюда…

Мы когда на этом посту с братвой сидели, заметили одну очень интересную закономерность. Каждое утро после восхода солнца из-за горы Митридат выскакивает одно-два звена истребителей или бомбардировщиков и обрушивает огонь на фашистские коммуникации. Обработав немецкие объекты, выходя из атаки, наши самолеты делают маневр, и уходя от зенитных батарей, идут прямо на нас, то есть на Аджимушкай, а потом уже возвращаются на Кубань. И так всегда!

— И что? — смотрит в упор на товарища Волошенюк, — Нам, от этого какой прок? Они к нам не садятся и даже не видят нас, скрытых каменным панцирем. При всем желании нас не обнаружить. Надо быть волшебником, чтобы сквозь камни что-то разглядеть.

— Вот именно… Что не видят! — замечает Скибин, — В этом вся соль…

— Вань, ты изъясняйся поконкретней, — недовольно произносит Чернышов, — я что-то тебя ни хрена понять не могу! Ей-богу! Чего мы тут в скалах сидим, торчим головами как грибы на опушке, практически на поверхности, рискуя быть обнаруженными со всеми вытекающими последствиями? Ближе к делу…

— Да я тоже пока не понимаю суть нашей прогулки! — поддерживает Немцов, — Ради чего стоило бежать марафонскую дистанцию? По кривым коридорам, сбивая ноги о камни? Чтоб на наши самолеты поглазеть?

— Так и надо чтоб они нас увидели! — улыбается Скибин, — С рацией все глухо… Нас не слышат, а здесь совсем другое.

— И как? — напрягается Волошенюк, — Кто нас из под облаков разглядит, мы тут как жуки в темной трещине ползаем! Захочешь, не увидишь…

— Увидят, если сигнал подать! — вспыхивают глаза Скибина воодушевляющим огнем, — И все продумать!

— Каким образом? — застывает Чернышов, — Костер тут не разведешь, да и светло уже… Что еще может быть?

— Ракеты… — торжествующе выпаливает Скибин, — Все просто! Обычные сигнальные ракеты! Никаких выкрутасов.

— А это не дезориентирует наши выходы? — задумывается Волошенюк, — Хорошо бы с командирами согласовать. А то такая самодеятельность против всего гарнизона обернуться может…

— Мы уже в штаб ходили, нам дали добро, даже похвалили! — поясняет Скибин, — Поэтому нам нужно лишь поймать момент, когда самолеты пойдут на нас и дать залп…

— Надеешься, нас увидят? — задумчиво пожевывает травинку во рту Немцов, — Ракету могут и за немецкую принять! За сигнал к атаке, боевой тревоге, или еще чего… Как-то неубедительно.

— Попробовать стоит! — воодушевляется Волошенюк, — Дело стоящее… О нашем существовании всего не знают, но догадываются точно. Нужно дать знать, что мы еще живы и сражаемся!

— А то без этого не ясно… — ворчит Чернышов, — У нас каждую ночь так полыхает, что наверно на Дальнем Востоке видно, или на Марсе, что бой жесточайший идет. Тут невооруженным глазом видно, что кто-то бьется! Не фашист же сам с собой хлещется огнем, и себя снарядами нашпиговывает… Все сопки изрыты!

— Все обманчиво! Особенно издалека… Одно слышать отголоски и делать что-то вслепую, другое — получить ясную весть, что здесь базируется подземное соединение — твердо заявляет Волошенюк, — Может фриц просто карьеры рвет для строительства укреплений или расстрелы неугодных устраивает? Понять сложно без точных данных.

— Шансов мало, что нас даже так заметят, — размышляет Немцов, — но раз уж собрались… Будем сигналить чем можно, авось и удастся!

Самолеты, проскользнув в клубах дыма, будто пропадают совсем. Но через какое-то время выныривают из-за горы носящей имя боспорского царя, и стремительно направляются к каменоломням. Курсанты вжимаются в скалы, затаив дыхание. Поблескивающие в лучах солнца машины, уклоняясь от огня фашистских зениток, набирают высоту…

Могучими стальными птицами они разрезают легкую дымку утреннего тумана и разворачиваются на вираже…

— Вань давай уже! — беспокоится Волошенюк, — Это проскочат мимо! Потом опять караулить…

— Нет. Еще рано. Я все рассчитал! — выдавливает из себя Скибин, сжимая в руках ракетницу, — Все особенности данного участка. И тут важно не промахнуться во времени. И угол обзора из кабины…

— У них поворот от солнца! — сообщает Немцов, — Сложно им будет что-либо разглядеть, еще и при том, что зенитки их поливают…

— Смотрю и глазам не верю! — восклицает Скибин, — Самолеты наши, родные! Давно ли мы такого же корпуса касались рукой! Фюзеляж сверкает в лучах солнца! Крылья, звезды… Почему же мы здесь, а не с ними, в небе? За что нам так? Аж слезы наворачиваются, братцы!

— У нас особый путь выпал! — замечает Чернышов, — Но наше небесное от нас никуда не уйдет! Я в этих камнях оставаться не хочу… Когда вся эта подземная канитель закончится, на деревьях буду сидеть, как птица! Подальше от земли, поближе к облакам и солнцу!

— Это точно! Я бы после наших катакомб вообще бы земли не касался! — мрачно усмехается Немцов, — Висел бы как дирижабль, впитывал бы в себя Свет и простор…

— Да, замечательная мысль, только рано или поздно все равно на землю спуститься придется! — смеется Волошенюк, — Мы ни к чему не принадлежим, живем на границе всех стихий, такая уж у нас доля… Человеческая! Ну что Ваня? Ты там не задремал? А то мне кажется я уже твой храп слышу!

— Сейчас! Я смотрю угол удобный… Учитываю скорость и высоту! Я все еще не забыл, что я штурман! Мрак подземный мои навыки не забрал! А вот сейчас пора…

Скибин неестественно выгнувшись как какой-то запутавшийся удав, высовывается из расщелины, и тщательно прицелившись стреляет. Красная ракета, шипя и оставляя за собой причудливый дымный след, змеей вырывается вверх….

Звено самолетов проходит близко, в зоне видимости, но не одна машина не отклоняется от курса и не подает никаких признаков заинтересованности красными сигнальными огнями.

— Что-то никак! — констатирует Чернышов, — Хотя выстрел отменный, лучше не сделаешь…

— Братки, родненькие! Летчики… Мы здесь! — почти кричит Скибин по щекам и заросшему подбородку парня текут слезы… — Туточки мы сидим! Гляньте вниз хоть разок…

— Эх, за ними бы сейчас! — мечтательно выдавливает Чернышов, — Всего какие-то сотни метров и считанные минуты времени и мы на свободе!

— Только дразним себя бесплотными фантазиями! — сокрушается Немцов — Одна вспышка на фоне ближайшего пожарища и разрывов зениток, капля в море.

Скибин хмуро перезаряжает ракетницу и, выждав момент, стреляет еще раз, уже по другой траектории, как бы в перекрестье…

Красная вспышка и дымовой шлейф стелется прямо по курсу самолетов, но те упрямо идут в своем направлении, словно ничего не происходит. И внизу в принципе ничего не может быть…

— Уходят! — вертит головой, следя за движением проносящихся машин, Чернышов, — Красиво идут, но от нас! Напрасно все…

— Очень быстро все происходит! — вздыхает Немцов, — Там бы за приборами успеть уследить и за огнем противника, а не за нашими фейерверками! Счет на секунды идет…

— Давай еще ракету! — распаляется Волошенюк, — Еще успеем!

— Все! Нет больше…

— Не густо… Что ж делать? — обводит всех грустным взором Немцов, — Чего еще придумать?

— Стрелять, не услышат! — щурится от восходящего солнца Волошенюк, — Надо как-то помаяковать им… что ли!

— А, черт бы все побрал! — вскакивает Чернышов, — Гулять так гулять! Где наша не пропадала… Сколько можно по углам, как насекомые прятаться? Надоело! Пошло все… Играй гармонь! Душа гуляй… Поехали, пацаны!

— Ты чего? — оборачивается Волошенюк, — Что творишь, Лешка?

Чернышов быстро скидывает шинель, снимает гимнастерку, потом белую рубаху, рвет ее, нанизывает на штык винтовки и выдвигается вперед, в нейтральную зону обстрела.

— Ты куда? С ума сошел? — пытается остановить Немцов.

— Прикройте если что! — сухо бросает Чернышов, и, высунувшись из темноты расщелин, начинает неистово размахивать своим флагом в разные стороны. Звено стремительно проносится прямо над каменоломнями, где затаились курсанты. Тени самолетов ложатся на рваные камни, гул двигателей заставляет дрожать вековые скалы. Стальные тела стремительно проносятся мимо и уходят ввысь…

Пулеметная очередь со стороны немецкий окопов поднимает фонтан острых секущих каменных осколков. Чернышов скатывается вниз.

— Жив? Не зацепило? — подхватывает товарища Волошенюк, — Ты, куда полез вообще, чудила?

— Хрен знает… Может и цепануло где! — выдыхает исцарапанный Чернышов, глядя в одну точку, — Ну что там?

— А ничего… — напряженно смотрит в небо Немцов, — Прошлись над нами и до дому подались! Говорил же я…

— Попытаться стоило! — наваливается на выступ скалы Скибин, — Завтра еще попробуем, ракеты только раздобыть надо!

Но неожиданно один истребитель, отколовшись от всей группы и сделав круг, снижается и приветственно машет крыльями, в знак того, что их поняли и увидели. Красные звезды на крыльях сияют вспыхнувшей надеждой…

— Они заметили! Они нас «услышали»…. — кричит почти истерично Скибин, — Ура, братцы! Теперь и помощь будет! Получилось!

— Они вернутся! — твердо произносит Волошенюк, — Теперь надо караулить каждый день… Ждать вестей и помощь с того берега! Наших заветных ласточек…

— Ура! — как будто порывом ветра, дружно и воодушевленно прокатывается над изрытой взрывами степью.

Но уже через считанные минуты каменоломен скалы содрогаются от обрушившегося шквала взрывов.

Начинается бешенный минометный обстрел… Земля вздыбливается как разбушевавшийся ретивый конь. Темные столбы поднимаются закрывая все пространство, разнося вокруг ошалевшую бурю каменных и железных смертоносных осколков… Периметр, где засели курсанты, тщательно обрабатывается фашистскими батареями, квадрат за квадратом, смешивая камень, землю и огонь в единый дикий смерч уничтожения, не оставляя никаких шансов.

Но курсанты вовремя ныряют под землю, в спасительный мрак катакомб… Посылая фашистам добрые порции проклятий.

— Зашевелились, суки! — бросает Чернышов, скатываясь по откосу темного прохода, — Ночью наше время… Мы вам рыло то почистим!

— Разошлись то как! Не понравилось… — улыбается Волошенюк, — Мы еще вам не такое организуем! Попляшите, как бесы в аду!

— Пусть камни крошат… Мы вглубь уходим, во тьму! — оглядывается Немцов, — Нас не достанешь! Камень крепкий, а мрак нас никогда не выдаст! Друг он нам теперь, боевой и самый надежный…

— Еще одна победа, братцы! — едва не подпрыгивает от радости Скибин, — Наконец-то, то нас услышали и увидели! Мы теперь не одни…

Глава 6

Иевлева тяжело и слегка оцепенело смотрит в обступающий монолитно отлитый мрак… Он, как незримый древний зверь, затаившийся в хитрой засаде, все видит, контролирует каждое движение и неуклонно продвигается к своей окончательной цели. Он читает мысли и обрывает все связи, он разрывает чувства и отравляет разум. Он безупречен и беспощаден. И он крайне голоден. Ему нужна живая светлая теплая пища… Которая мечется в тягучей темноте случайным мотыльком от стены к стене!

Куда идти? Путница, с маленькой лучиной телефонного провода, озирается и поворачивает за угол… Преследует постоянное ощущение упорного взгляда в спину. Оглянешься — никого! Только бьет тревожным набатом собственный пульс и растерянный ищущий хоть что-то знакомое, взгляд… Тьма сжимает громадными каменными тисками. С каждым шагом скалы сужаются, становятся все ближе и ближе, словно кто-то невидимый касается, а потом и хватает тебя за руки и пытается утянуть в черную пучину! И кажется, еще мгновение и грубые изломанно-причудливые челюсти каменного чудовища сомкнутся и свежая кровь брызнет на эти унылые подземные валуны. Перехватывает дыхание от ужаса и безысходности. Сколько еще шагов можно пройти? Сколько вздохов? Сколько ударов сердца? Сколько мельканий изломов стен перед воспаленными глазами? Последние метры… И что потом ждет? Как это произойдет? Это вязкая топь катакомб колышется как вероломная мифическая медуза. Мира давно нет. Есть заброшенные завалы Мертвой Тьмы. Останки кого-то Гигантского? Запретного и отчаянного? Темного и Неистового? Что будет дальше? Где они все зависли, над какой безымянной клокочущей раной пропастью? Жизнь замуровывается в забытый сумеречный Камень. И она, хрупкая фельдшер, станет просто одним из этих неприметных пыльных разломанных валунов? Как все странно и страшно в этом мире! Иевлева резко и непокорно встряхивает головой, откидывая выбившуюся из-под шапки челку и отгоняя навязчивые тревожные мысли…

— Кто ты? Зачем ты здесь? Иди к нам… — натяжно будто кто-то воет из черной бездонной глубины коридора, — Ты нужна здесь! Забудь все, что было раньше, и кем ты была! Иди к новой свободной жизни. И к новому Свету! Все изменилось… Мы — твоя настоящая семья! Мы невыразимо сколько тебя ждали… Разбитое однажды, должно восстановиться! Ты так долго скиталась, пора вернуться домой!

— Что за бред? — глухо бормочет Иевлева, — Или правда там кто-то во мраке есть… Или я уже схожу с ума! Да где же этот проход? Я хоть туда вышла? Какие-то повороты незнакомые.

Сзади раздается шорох и звук осыпавшегося камня.

Фельдшер резко поворачивается, поднимая лучину провода над собой. От нее будто что-то отшатывается… Словно потревоженная птица в сторону шарахается какая-то вытянутая тень. Лицо обдает жгучим ледяным сквозняком. Всем нутром ощущается чье-то присутствие. Иевлева поправляет внушительную сумку на плече и быстро опускает руку к кобуре.

— Кто там? — тихо и властно произносит Вера.

В ответ проносится только шелест мусора и волчий вой неугомонного, взъерошенного колючего сквозняка. И неизменный немигающий Черный Зрачок провала каменоломен вновь сверлит своим инфернальным огнем до самой души. Все! Мертвая хищная Пустота, как неведомая тварь, готовая принять какой угодно облик и растерзать в любой момент…

Иевлева осторожно поворачивается и пробирается дальше сквозь зависшие коварные лохмотья тьмы… Мысли путаются. Хочется вдруг сорваться и бежать без оглядки, как в детстве когда было страшно. Но тут никуда не убежишь. Всюду один и тот же замкнутый лукавый капкан. Играющий самовлюбленно издевающийся мрак! Высасывающий все силы…

Будто тонешь в кошмарном хищном море, и никому тебя уже не спасти! Вера пересиливает себя. Глубоко дышит несколько раз и уверенно шагает вперед, разгоняя липкую темноту, как обволакивающий туман. Но кажется, что стоит на месте… Одно и тоже движение по кругу! Поворот сюда, поворот туда, немного прямо и опять все заново — как заколдованный пируэт подземного вальса. До тошнотворного обреченного головокружения. Бесконечный кем-то запущенный безумный волчок. Иногда даже кажется, что время не просто остановилось, а пошло вспять, покатилось назад, как слетевшее с оси колесо. И теперь произойдет вообще неизвестно что. Такое, чего даже не вообразить…

Где-то сбоку тишину нарушает невнятная назойливая возня. Иевлева сразу замирает и мягко уходит за рваный выступ скалы, опуская свой путеводный огонек как можно ниже.

Снимает сумку. И вынимает револьвер. Сначала все тихо. Но потом, шум нарастает. Начинает мелькать слабое призрачное пламя.

Вера облизывает пересохшие растресканные губы и несколько раз резко зажмурившись, и открыв глаза, напряженно вглядывается в гнетущий мрак. Бледные отсветы пропадают. Но шаркающие грубые звуки кружатся неподалеку. Фельдшер вжимается в сырой камень, чтобы быть незаметней и тушит свою лучину. Полностью сливается с раскинувшейся беспредельной тьмой. Только учащенное дыхание нарушает монументальный каменный покой. Все замирает. Как будто ничего не было… Может просто видение, галлюцинация? И вдруг тяжелые шаги раздаются уже прямо затаившейся в засаде Иевлевой, и сквозь бледные отсветы неизвестного источника освещения, угадывается мрачно очерченный контур, чуть нагнувшийся, как человекоподобный коршун, выискивающий добычу… Он останавливается, озираясь… Медленно, как-то зачарованно поворачивается словно что-то учуяв, и крадучись, устремляется туда… Движения точные и уверенные. Он из племени людей или какой-то пробудившийся демон, воплотившаяся тень? В пляске призрачных отсветов ничего не разобрать…

И как с ним бороться? Пулей или крестным знамением? Противный холодок пробегает по телу. Влажная ладошка крепче вжимается в рукоять оружия. Фельдшер делает глубокий вздох…

— Стой! — резко и громко выпаливает Иевлева, — Ты кто? Без глупостей или я стреляю…

— Тьфу! Ты чего пугаешь так? Свои ведь… — летит надломленный голос, — Ты сам-то кто будешь? Пароль?

— 34 — 16. Отзыв?

— 57 — 84!

— Значит наш… — Иевлева зажигает лучину, и из темноты проявляется усталое осунувшееся лицо лейтенанта Велигонова.

— Привет, Вера! — подносит ближе свой коптящий провод лейтенант, — Ты чего из мрака бросаешься? Проказница, блин… Я уже за автомат схватился. Ты вообще как здесь? Вроде не твой участок.

— Гуляю… — нервно шутит Иевлева, — А то на нашей улице совсем скучно стало! Вот решила новые просторы для себя открыть, и свежие впечатления. Авось, что небывалое встретится! И все изменится…

— А если серьезно? — чуть хмурится Велигонов, — Далековато ты забралась от госпиталя. И вообще от центра базирования гарнизона. Тут же дикая часть каменоломен начинается, не изученная… Тебя что на приключения потянуло? Для этих мест разведка существует!

— Все просто, — улыбается Вера, — Я при исполнении… У нас новый объект. Туда и иду! А ты сам куда направляешься?

— Я в увольнительной после дежурства. Хочу ближе к выходам сходить. Вдохнуть хоть немного кислорода в нашем затхлом болотном царстве… А то уже мутить начинает, и голова кружится. Не хватало еще в обморок рухнуть! Вот будет несуразица….

— Тогда нам примерно по пути! Там тебе будет воздух… Пошли со мной. Заодно поможешь. Кое-что сделать надо, у нас людей не хватает. Медики тоже гибнут… Подземелье всех сжирает!

— Мы что к постам обороны идем? Зачем?

— Не совсем… Это немного другое. Такого еще у нас не было! Каменоломни непредсказуемы, вращаются как замысловатая головоломка. Дойдем сам все увидишь!

— Как все таинственно! Не успеваешь отследить, что вокруг происходит. У нас уже и медики создают свои секретные бункеры. Может и нам, инженерам, уже что-нибудь тоже подобное сделать? Тайную узкоколейку, в древние глубины подземелья… А, Вера?

— Ну не такое уж все секретное, но чем меньше знают, тем безопасней, золотое правило войны! У нас и так много ребят погибло из-за лишней болтливости еще в начале… У тебя что нового? Давненько не виделись! Как там у вас?

— Работаем. Как обычно, — пожимает плечами Велигонов, — особо примечательного ничего нет. Мотаемся по всему гарнизону. Там где мы нужней… Укрепляем своды. Фриц вон почти каждый день породу рвет бомбами. Вот и латаем где можно. Трудимся в связке со «слухачами» Белова. Как они что-то учуяли, людей уводим. Взрыв прогремел. Мы тут же смотрим, что можно сделать. Как лучше блокировать проникновение противника. И как обезопасить этот участок… Своды укрепляем, определяем новые надежные места. И плюс еще профилактика подпоры делаем из балок и рельсов, возводим опоры из бута по периметру… Так и живем. У вас как, в лазарете?

— Чем дальше, тем хуже. Медикаментов и раньше было несопоставимо мало, а сейчас практически ничего, один самогон — универсальное средство для всех случаев. Трофейное разлетается очень быстро, да и мало его. Это ведь не регулярные поставки, а от случая к случаю, как разведка добудет… Люди сильно сдали. Долгое пребывание под землей без света и элементарных условий, сказывается. Выросло число обычных заболеваний — простуда, пневмония, дизентерия. Но мы не сдаемся… Уже есть кое-что. Случается обхитрить мрак… Как сейчас. Туда мы и идем. А в целом, если честно, по сути — смотрим, как человек медленно умирает… Стараемся изо всех сил, делаем что можно. Хоть как-то облегчить страдания. Боремся с Костлявой… С переменным успехом.

— У вас вообще ад полный. Заходишь — и сразу гибелью пахнет, негасимой болью. Как вы выдерживаете — крики, стоны, бред… И провожаете каждого в потусторонний мир. В казармах и говорят, что лучше сразу пулю наповал, чем даже легкое ранение. Отсроченная мучительная смерть. Человек зависает где-то между границей живого и мертвого. Словно не живет, в каком-то сне кошмарном пребывает…

— Да, нас уже можно вполне переименовать в похоронную службу! Мы собственно и так мертвецов хороним. А тут делаешь свое дело и понимаешь, что каждый второй — потенциальный труп, даже по медицинским показаниям. Но ты борешься за него… И в глаза смотришь, утешаешь, а сама знаешь что скоро угаснут они, исчезнет живой блеск и затянутся слепой мертвой пленкой! Разговариваешь, подбадриваешь, что мол все будет хорошо, а через пару часов его не будет… И слезы сами катятся! С ума сойти можно…

— Да вам медикам, доля выпала, возможно, самая тяжелая. Людей из пучины страданий выдергивать. Тут особая закалка души нужна. Чтобы все это пройти и самому не сломаться… Не всякий мужик такое выдержит, а вы, молоденькие и хрупкие с таким ураганом чудовищным боретесь!

— Нам всем не сладко приходится! На верху, изможденным под пулями ползать и в схватку вступать с сытым, сильным и до зубов вооруженным врагом, это тоже почти отчаяние! Шансов победить практически нет… А ведь побеждаем, и возвращаемся с трофеями! Гарнизон живет, несмотря ни на что…

— Да что б не было! Хоть мрак, хоть бомбы… Это наша земля, наша Родина! Мы ее не отдадим. В камень уйдем, но позиций не оставим. Есть вещи поважнее собственной жизни.

— Лучше бы чтобы все были живы, итак крови пролито, больше чем в море…. Когда мы выйдем отсюда? Про десант что-нибудь слышно? Новости с Тамани есть?

— Не знаю… Конкретный сведений нет. Но активность на правом берегу высокая. Постоянные обстрелы порта и полосы прибрежной обороны. И регулярные налеты наших бомбардировщиков. Я думаю, готовится плацдарм для высадки.

— Это все и раньше было. Обычные прифронтовые будни, когда противника треплют, проверяя на прочность, и ища слабые места… А кардинальных изменений видимо нет. Ни разведгрупп, ни поддержки с воздуха припасами, ни попыток какой-либо связи с нами! Сколько мы еще здесь протянем? Тут каждый день за целый год… Долго нам еще бродить по этой каменной преисподней? Как думаешь? Если…

Иевлева осекается, крепко задумавшись.

— Если что?

— Если нас не забыли…

— Брось, Вера! Это все крайняя усталость и замкнутое пространство… Это не может быть бесконечным! Наши придут! Настанет час… Обязательно. И мы поднимемся с флагом победы из этих черных глубин! Красная звезда взойдет…

— Что-то в последнее время не очень верится! Мы все дальше уходим из нормального мира, словно корабль, который тонет в пучине мрака… За столько времени с нами никто не связался и похоже даже не пытался! Почему? А ведь в случае высадки десанта, мы должны быть серьезной ударной силой. На нас обязательно должна быть сделана ставка. А нас в упор не замечают… Группы уходят в сторону берега и исчезают! Как в заколдованной топи! Все, что связано с нами, сразу обрываются… Как будто нас списали со всех счетов. И обратной дороги для нас нет!

— Хорошо подготовленный удар произойдет быстро и незаметно. В этом весь смысл. Чтобы усыпить внимание врага и не предпринимать никаких лишних, обнаруживающих стратегические замыслы, рекогносцировок. Тут и связи особой не нужно. И так все понятно. Если наши высадятся, мы сразу уже ударим. У нас же все отлажено, кто, где и когда выходит… С первыми залпами в заливе вырвемся на поверхность красной бурей и сметем фашистскую сволочь с крымской земли! Ни единого гнуса нацистского не останется…

— Дождаться бы этого решающего боя! А то все больше и больше все это кажется далекой несбыточной мечтой… Может правда каменоломни давят, уже на разум. А может это и есть страшная правда!

— Крепись! Столько уже прошли… Осталось немного потерпеть. Мы выиграем эту битву! Если нас в первые дни не смогли сломить, то сейчас и подавно… Мы уже одержали верх!

— Ага… Сидя в самом низу! Как-то странно все в этом мире получается! Отстаиваешь свет сидя в жуткой чернющей Пропасти. И побеждаешь, стоя на самом краю… По-другому в этой жизни бывает? Кто так все устроил? Ну, вот, кстати, мы уже и пришли…

— Еще б знать куда! Не могу понять что за наваждение… Свет пробивается потоком. Причем мощно, как водопад небесный. Хоть и вечер уже, а все равно глаза режет от такого сияния. И голоса доносятся… Что это?

— Санаторий. Если уж свет небесный, так пожалуй, маленький уголок рая в нашем мрачном подземелье…

— Шутишь? Какой еще санаторий? У нас палат медицинских нормальных нет и многие казармы с травяным настилом, прямо на камнях… А ты про какие-то здравницы рассказываешь, а Вера?

— Сейчас сам все увидишь, пошли уже, Фома неверующий… Прикоснись к чуду!

Они проходят дальше по тоннелю и попадают под арку огромного пролома от взрыва авиабомб. Там по окружности в сгущающихся сумерках, как темные гротескные пещерные существа изогнутыми тенями копошатся люди. В основном здесь находятся раненые. Многие лежат, принесенные на носилках, кто-то сидит, прислонившись к камню, кто-то едва заметным силуэтом ковыляет вдоль скал. Среди них суетится немногочисленный медперсонал, заботливо укладывая, или проводя какие-то медицинские манипуляции. В темноте все это слабо колышется, как притихший муравейник.

— Ничего себе! Картина просто фантастическая! Как сон незабываемый… — восклицает Велигонов, — Но зачем они здесь? Тут одни дыры… В чем смысл? Еще и немцы могут залезть или сверху расстрелять! Как-то опасно все это…

— Зачем это все? Воздух! Чистый, свежий и сухой. Бывает даже горячий долетает. Это настоящее лекарство. Многие идут на поправку! Этот наш санаторий здорово помогает. Раны затягиваются, легкие очищаются, выспаться можно нормально, не в затхлой сырой яме. Люди даже внутренне меняются… Всем естеством измученным вдыхают кусочек утраченного человеческого мира!

— Замечательно, кто бы мог подумать… Вы настоящие молодцы! То есть вы периодически выносите раненых сюда? Как на обязательные процедуры?

— Верно. Это сейчас форма терапии. И очень эффективная! Потом еще что-нибудь придумаем.

— Но ведь открыто все сверху! Того и гляди, фриц наведается на такую-то поляну разверзшуюся… Это же просто лакомый кусочек для саперов и штурмовых отрядов!

— Все под контролем. Сверху, рядом оборудованы НП, посты снаружи и здесь во всех коридорах, выходящих сюда пулеметные точки. В случае тревоги нам дают сигнал, и мы мобильно уходим в тень, вглубь. Все отработано. Мы готовы ко всему. Немцы не лезут! Боятся… Пару раз попробовали, но быстро получили по зубам, и теперь сидят далеко в стороне. Относятся также как к другим входам в каменоломни. Не приближаются! Знают, чем все это для них закончится.

— Серьезно вы тут развернулись! Не подойдешь, не поймаешь! По всем правилам военной науки!

— Стараемся… Приходится изобретать на ходу, из того что есть вокруг! Высекать огонь из камня! Импровизировать с тем, что дает природа-матушка! Вот и наша новая палата появилась чуть ли не случайно. Как озарение. Вопреки всему этому мраку! Живительный ветерок в этой каменной Жажде… Как ручей в пустыне… И самое главное — Надежда! Входящая в тебя с каждым вздохом.

— Это точно! Дышится и вправду очень легко. И радостно. Как будто жизнью наполняешься! Чуть ли не крылья за спиной распускаются! Вот так бы взмахнул и полетел прямо в небо обетованное!

— Как оно далеко все-таки! — вздыхает Иевлева, — Посмотришь отсюда, увидишь его краешек в проломе каменном и прямо тоска жжет… Как глубоко мы провалились! И как долго придется выбираться отсюда!

Сверху сквозь тихий гомон раненых доносится отдаленный клекот стрельбы и еще какие-то непонятные звуки.

Велигонов поднимает голову и внимательно смотрит в зловеще нависший овал воронки.

— Точно безопасно для раненых? — спрашивает лейтенант, — Уж очень неспокойно наверху… Того и гляди, фугас немецкий залетит! Или еще что похуже…

— Все рассчитано. Это почти мертвая зона для минометных батарей. Мы все учли. Если обстрел начинается, обычно у известных входов в катакомбы… Фашисты там и стараются во всю! А здесь пару мин над головой просвистит и где-то дальше ухнет… От случайностей конечно никто не застрахован. Но пока все спокойно идет.

— Понятно. Грамотное убежище. И сколько таких? Обителей спасения?

— Пока два… Здесь и у карьера бывшего. Там завалов много. Как каменный топкий лес.. Сходу не разберешь, что и куда! Немецкие саперы постарались, но это и обернулось против них! Туда зайдешь — верная смерть! Лабиринт из обвалов, кое-где еще и потолок качается… Как непроходимое болото из обваленной породы. Вот мы там тоже устроились! Фашисты туда даже не суются…

— Все-таки фашист в каменоломнях прочно увяз… Справится с нами пожалуй, невозможно, — подсмеивается Велигонов, — Если мы на простых камнях санатории устраиваем! И сражаемся во тьме преисподней!

— Да, мы уже сделали, больше чем возможно. Битва у нас небывалая развернулась, и крайне жестокая, но самое главное, что непредсказуемая. Неизвестно куда чаша весов качнется. Это подземелье тоже неоднозначное, и до сих пор непонятное. Оно и защищает, и убивает… И попробуй, угадай его настроение.

— Мне кажется, все-таки оно нас больше хранит, чем козни строит. Мы еще живы благодаря ему! Без него мы давно бы костьми в поле лежали… Как большинство наших товарищей.

— Мы многого не знаем. Почему мы именно здесь оказались? Для чего? Почему мы отрезаны от всего мира, словно нас уже больше нет? Что вообще происходит? Мне кажется, затянуло нас куда-то, в какой-то неизведанный темный омут, откуда нельзя вернуться…

Иевлева внезапно оглядывается, словно что-то услышав, но там нет ничего… Только колыхающаяся, как забытое древнее беспредельное чудовище — Тьма, с довольным превосходством тихо смеется….

Глава 7

За окном тихо и темно. Уже давно идет комендантский час. Город спит переливаясь редкими огнями сторожевых постов. Ворчит гудением бронекатеров в проливе. Да вскрикивает лаем собак и рваным ритмом чеканящего шага ночных патрулей. Но всего этого не видно. Проем окна занавешан тяжелыми шторами и закрыт ставнями. В полутемной комнате молодая девушка возится с каким-то непонятным ящиком на столе, а в углу, прислушиваясь к посторонним звукам на улице, за ней наблюдает мужчина лет 30—35. Лица его не разглядеть, он весь утопает в темноте и виден только колышущийся контур.

— Как ты здесь уже столько времени? — спрашивает сидящий.

— Нормально, не жалуюсь, — улыбается девушка, — район хороший, неприметный, главное свой, не окраина и не центр, то самое серое, спокойное и незаметное, которое не вызывает подозрений. Порт далеко, военные объекты тоже. Соответственно постов и проверок мало. По работе я и так там вблизи оказываюсь. Информацию можно от людей собрать. У меня целая группа работает. И весьма плодотворно.

— Вас всех на Тамани формировали? И потом сюда направили?

— Нет, изначально оставили меня одну с радиостанцией. Я потом потихоньку всех собирала сама — самых надежных и толковых. Теперь у нас целый отряд. Портим фашисту жизнь день и ночь, без устали…

— Сама? Создала боевую разведгруппу? Молодец!

— А чего сидеть? Одной не так эффективно. В нашей работе в любом случае люди нужны — информаторы, помощники, сочувствующие… Меня учили, как сеть расширять… Вот применила на практике!

— Хорошая у тебя игрушка — «Север», серьезная, — подходит гость, разглядывая рацию, стоящую на столе девушки, — с такой большие дела проворачивать можно.

— Еще бы! На 400 км берет! То, что надо… Командование позаботилось дали лучшее. Отличная штука! — ласково почти по-детски поглаживает корпус радиостанции девушка, — Это мой любимица! Соловушка! Заливается песнями, аж сердце тает… Все по высшему разряду, ни одного сбоя, ни одной поломки. Служит безупречно.

— Замечательно! Это источник наших будущих побед… Этот маленький чемоданчик посильнее всех пушек будет. Ты отсюда бьешь помощнее артиллерии! Не оставляя фашистам никаких шансов…

— Стараюсь, у меня уже 46 шифрограмм отправлено и 68 сеансов связи. И это только начало… Будем увеличивать интенсивность и качество! Находить самое ценное. И передавать в Центр. А там уже будут собирать грядущую бомбу для проклятых оккупантов!

— Без таких, как ты, бой будет идти вслепую… Информация о противнике — самое важное о войне. Когда знаешь, где и что располагается, какова численность — считай, половина сражения уже выиграна! А если еще подкинуть ложные сведения врагу, запутать его — считай успех не за горами!

— Вот мы и плетем здесь сеть, как на рыболовном сейнере, чтобы очистить наши моря от поганых хищников! Кое что уже попадается… Но нужно сначала крупную рыбину повылавливать. А потом и все остальную на палубу высыпать. И пусть наше руководство сортирует кого куда — согласно содеянным злодеяниям.

— Им всем нацистским выродкам, тут огромную яму надо вырыть, еще глубже, чем наши каменоломни! Всех туда затянуть… Чтоб не одна сволочь не выскочила! И не один в свою Швабию гнусную не вернулся!

— Как Вы сегодня дошли?

— Нормально. Тихо без проблем. Как кот по огородам… Никто не заметил, даже прохожие. Все гладко прошло. Даже сам не понял, как здесь оказался.

— Кто вас вел, Бобошин?

— Нет, я сам. Я понял схему, теперь могу ходить один. Профессиональные навыки включились…

— Вы тоже разведчик?

— Вроде того. Я из НКВД. Интересы и методы пересекаются.

— Как в каменоломнях?

— Тяжело… И с оружием, и с питанием. И с оказанием медицинской помощи. Возросла смертность от болезней и голода. Большая часть погибает не в бою, а в штольнях от истощения и инфекции. Так дальше продолжаться не может. Нужно что-то предпринимать. Люди умирают просто так, это не допустимо. Необходимо рассматривать все возможные варианты.

— Мы попробуем наладить поставки в «Скалу» и еды и боеприпасов, но большие партии отправить будет невозможно.

— Пока не стоит! Сильно большой риск… Я все сам видел. Чтобы пройти весь маршрут до города, это как по минному полю наугад… Шанс один к десяти, если не меньше! Поэтому крупные акции пока отодвинем. Нам сейчас важна связь по этому, открывшемуся коридору! Единственно можно медикаменты передать, у нас уже почти ничего нет…

— Хорошо. Мы подготовим «посылку», договоримся о передаче. Товарищи сообщат в условленном месте. Где будет свежая «почта». Там и заберете. Через недельку организуем.

Вы что-то принесли для Большой земли?

— Конечно! Сидел бы я здесь… Тут много чего. Передай вот эти данные о дислокации немецких войск. Это добыла наша разведка. Здесь подробно и о поступившей недавно технике и рекогносцировке некоторых частей, и фамилии командиров и вся диспозиция из захваченных карт. В общем полная картина маслом! Хоть в Третьяковку вешай…

— Да, вы тоже там зря не сидите. Удивительно как смогли это все достать! Вас же блокировали как пленников в клетке. Можно сказать замуровали! Там головы не поднимешь… Сразу снайперы бьют и пулеметы!

— У нас есть свои способы как с этой мерзотой фашистской обращаться… НП много секретных, которых немцы обнаружить не в состоянии. Периодически берем пленных, жизнь кипит… Подземелье, тоже имеет свои преимущества!

— Да, бой у вас выдался чрезвычайно тяжкий! Непредставимо… Мы здесь хоть и тоже по краю ходим, а все равно свои люди кругом и воздух чистый, и солнце над головой, и поесть можно пусть не досыта, но все же! А там, у вас мрак, глубина беспредельная, холод, жуть подземная! Знаю я эти катакомбы! Была не раз… Не представляю даже как вы там так долго находитесь! Там пару часов хватает, чтобы потом неделю кошмары снились. Близко находится и то не по себе становится. А в штольнях сидеть вообще невыносимо. Еще и сражаетесь…

— Война не выбирает линию фронта! Солдат Красной Армии все сдюжит. Хоть огонь, хоть воду, хоть бездну подземную! Самое главное — врага ненавистного бить! А все остальное поправится… Мы в Аджимушкае немцам здорово на глотку встали! Очаг боев не просто в тылу, а приграничной полосе! Это многого стоит. Так что все это нужно и важно…

— Вы сделали уже больше, чем могли! Вас давно пора переправлять на Тамань. Дальше эта битва пойдет не в вашу пользу… Центр запрашивал о возможности эвакуации ваших людей. Мне нужно дать ответ.

— Мы бы и сами хотели об этом спросить. С продуктами мы протянем до середины августа максимум. А потом даже представить страшно… Голод и болезни всех выкосят. Часть гарнизона нужно вывести из катакомб. Но как? Морем? Нас же много! Побережье охраняется не менее тщательно, чем и Аджимушкай. Фашисты все оплели металлической паутиной. Мышь не проскользнет…

— Пока не знаю… Через пролив возможно. Есть места и люди надежные. Но только очень малыми партиями. Может еще какой-то вариант будет.

— Значит, ты и есть знаменитая «Тоня»? — неожиданно спрашивает посетитель, — уж не чаял увидеть.

— Ага, она самая… — невозмутимо крутит ручки и переключает тумблеры, настраивая рацию, девушка, увлеченно, словно строчит платье на швейной машинке — а что?

— Да так, ничего… Наслышаны, ты у нас в катакомбах знаменитость, нить на волю, луч светлой надежды… Для нас живая легенда!

— Каждый выполняет свой долг. Я сумела через подполье местное связаться с вами! Было трудно, но ничего, справилась.

— Это очень впечатляющая и талантливая оперативная работа, и большая победа! Далеко пойдешь… Не каждый может в этой отрасли функционировать, тем более проявить себя. А у тебя успехи налицо.

— Ничего особенного. Будни войны, не более! Как бы сказали на заводе — производственная необходимость. Выбор оптимальной стратегии. Солдат в окопе не думает о талантах, когда врага уничтожает… Так и здесь! Все заурядно и серо, на самом деле. Это как решать домашнее задание в школе.

— Как звать то тебя по-настоящему? Хоть узнать героиню, которая под носом у немцев работает, стратегические сведения передает. Крушит фронт врага изнутри! И никто ее не видит.

— Женя…

— Красивое имя! Звучное… Я бы сказал интеллигентное!

— Да, только в детстве с пацанами путается. Я стеснялась раньше. Потом привыкла.

— А фамилия? Не бойся, мы в одной связке. Я сам руководил подобными операциями. После Керчи может, еще также вместе работать будем. Поэтому, можешь представиться, как есть…

— Дудник! Женя Дудник… Я в разведке совсем недавно. Можно сказать, первый опыт. Я думала, будет страшней и сложней. Ничего, пообвыклась…

— А вас как величать, «господин хороший»? — озорно блестит глазами девушка, — Или вам нельзя раскрываться по службе?

— Ну пока зови меня товарищем Сергеем, а там видно будет. Тебя кто готовил? Гаврилюк?

— Да, он был руководителем по специальности. А Вы откуда знаете?

— Почти одна контора. А по шифровальной работе?

— Щеголев. Очень строго учил. До мучений невыразимых! Все доводилось до автоматизма, до условных рефлексов. Но зато результат налицо. Сильно пригодилось! Сейчас я ему бесконечно благодарна.

Даже я такой не была, когда детей учила. А я в добреньких учителях никогда не ходила… Все делала по правилам, даже строже!

— Когда успела?

— Я ведь простой учительницей раньше работала, пока меня на оперативную работу не привлекли. В марте дело было. В конце. А так я самая обыкновенная — комсомолка, труженица, педагог в школе. Очень нравилось с детьми заниматься. А тут война, все перевернулось!

— Простых учительниц в разведку не берут… Было что-то еще. Так что расскажи уже всю свою историю! Такая юная и уже такие повороты судьбы!

— Так, кое-что. Не сказать, чтобы сильно важное. Но может это и сыграло определенную роль. Я в начале 1942 года окончила курсы радистов при Керченском рыбокомбинате. Меня заметили, как одну из лучших… Ну и пошло само собой!

— А подготовку где проходила? В Керчи на тот момент центров подготовки, насколько я помню, не было…

— Все верно. По приказу штаба разведотдела 47-й армии Северо — Кавказского фронта, с 4 апреля по 8 мая 1942 года обучалась в Темрюке. Там была учебная база. Там меня и готовили.

— А когда забросили? До наступления немцев?

— Еще 15 мая во время эвакуации наших армий и жестоких боев в Керчи. Момент был выбран хорошо. Полная неразбериха, огонь, взрывы, город горит, все рушится, из жителей города никто ничего не видит, не понимает… Потом когда все утряслось, я уже жила в доме родителей, словно как и всегда, без каких-либо подозрений.

— Да, толково. А когда начала радиосеансы?

— Не сразу! Сначала осмотрелась. Зарегистрировалась в комендатуре. Устроилась на работу. Стала приглядываться к людям. Намечать цели для выполнения поставленных задач. К непосредственной работе приступила 27 мая. Мне поставили задачу вести разведку в Керчи, и по возможности в окрестностях, обращая внимание, прежде всего на передвижение войск, инженерные и оборонительные сооружения, воздвигаемые на берегу пролива. Начала сбор сведений. Все пошло даже лучше, чем я ожидала! Город маленький, шила в мешке не утаишь, даже если оно немецкое… Поэтому все нужное, почти само потекло в руки! Только успевай, передавай.

— «СД» на оккупированных территориях работает безукоризненно. Не забывай!

— Кому я нужна? Обычная девушка. Скромная, незаметная… Живу с родителями. Ничем не выделяюсь от остального населения. И возраст настолько юный, что никак не скажешь, что я разведчик, еще и радиоспециалист…

— Да, не подкопаешься! Но сильно не расслабляйся, немцы не дураки! Есть такая опасная штука как радиопеленг… Там уже никакой наружной слежки не надо и агентурной сети. Накроют разом, не отвертишься!

— Я помню. Это угроза номер один. К этому я готова. Я все делаю быстро, в определенные мертвые часы эфира, как учили! Меняю график, в эфир выхожу не так часто. Меняю место передачи. Я в любой точке могу оказаться, а где, просчитать невозможно. При всем старании немцы не успевают… Хотя я слышала, что за мной уже охотятся! Спецкоманда «СД» и даже видела машину с антенной на кузове, колесила по улицам. Но меня поймать — постараться надо. Я все приемы и уловки выучила, на «отлично»!

— Будь осторожней! Там в «айнзацкомандах» «СС» псы матерые работают. И с радиоперехватом у них все отлично налажено. Малейший промах, случайная ошибка — и все, накроют, пискнуть не успеешь…

— Понятно. Поэтому я все досконально продумываю и проверяю на несколько раз… Не беспокойтесь! Я очень аккуратно все делаю. Никаких следов, ничего лишнего. Узнал — сделал — ушел… Потом все уже в другом месте. Все под контролем. Если бы они могли — уже бы засекли… Но я проворна, как амбарная мышь. Им меня не достать!

— Замечательно. Пусть так и будет! Живи и борись, только не забывай об осторожности. Эх, хорошо тут у вас на поверхности! Не то что в нашем подземном мире Аида! Воздухом надышаться не могу, и на вещи вокруг насмотреться… Так все ярко и насыщено! Как будто нереальное все. И голова до сих пор кружится, как пьяный. Не верится, что из нашей черноты глубинной вырваться можно. Словно в сказку попал! Как во сне…

— Представляю… Каково после стольких недель мрака на воле оказаться! Так и с ума сойти можно. Совсем другой мир! Это как заново родиться…

— Точно! Вроде все нормально, а потом ловишь себя на том, что думаешь и делаешь что-то непонятно. Совсем как дурак! И смешно, и грустно… Первые минуты, когда выходишь из под земли, вообще в себя придти не можешь, барахтаешься как впервые упавший в воду, соображаешь где ты и зачем, и дуреешь от открывшегося необъятного пространства вокруг! Инстинктивно тянет назад… В привычное убежище! Потом постепенно начинаешь ползти вперед…

— У вас там другое измерение. Когда сама знаешь, что это и как это может быть, остро осознаешь, насколько все немыслимо тяжко. Про опасности я вообще молчу — даже если нет обстрелов, потеряться в катакомбах — пара пустяков… Свернул не туда — и все! Годами можно ходить… Они еще непростые — манят как кикимора болотная, затягивают. И одна черная пропасть кругом. Как вы там столько времени держитесь — за гранью понимания, аж подумать жутко! Так рация готова, я все проверила. Сеанс через 25 минут. Давайте ваши добытые сокровища. Я успею зашифровать. Потом полетит все вольной птицей туда, где это ждут с нетерпением…

— На, держи. Результат последних схваток, тяжелых боев, сколько крови за этими строчками, словами не выразить. Тихо! Шум какой-то во дворе, — гость достает пистолет и мягко, по-кошачьи, подходит ближе к окну, вслушиваясь, — для такой тихой улицы слишком много! Не нравится мне это… Голоса отчетливо слышу, трое точно разговаривают.

— Это наши, не волнуйтесь! У меня ухо как антенна… Это у меня уже наработано. Каждый звук я по-особому воспринимаю. Сразу различаю кто свой, кто чужой… Как пес по запаху! Сейчас тревожиться не стоит.

— Уверена?

— Более чем, все в порядке! — улыбается Женя, — Я полагаю это наши ребята — Сергей и Толик, дежурят. С ними кто-то из моих домашних. Если что сигнал тревоги подадут. Все свои, все надежно охраняется…

— Под самым знакомым может скрываться смертоносное жало! Мы имеем дело с очень умным и коварным врагом. А там, снаружи, как-то все неубедительно происходит. Чутье меня редко обманывает… Надо проверить. Потуши свет, я приоткрою окно!

— Как скажите, только все это пустое! Говорю же наши на дворе. Даже не на улице! Так как там патрули ходят. Но у нас всегда спокойно. Ночных патрулей почти не бывает… Район у нас благонадежным считается, вдали от военных и важных зон. Не стоит тревожиться! Все проверено. Это наши дозорные…

— Удостовериться не помешает. У тебя оружие есть?

— Да, револьвер…

— Стреляешь хорошо?

— Огневую подготовку проходила, нормативы сдавала. Все прошла с достойными отметками!

— Тогда на всякий случай, приготовься! Встань туда, у шкафа… И следи за дверью!

— Есть, товарищ командир! — вздыхает радистка, — Только время зря теряем… Я же говорю, мои это гудят…

— Может и так! — вглядывается в щель приоткрытой ставни гость, — Только мы не в игрушки играем. Одна оплошность — и вся сеть полетит к черту! Такое уже бывало… Так что там? Ну вроде ты права, действительно твои. Но больно сильно они там гутарят для такого часа… Эх, сколько вам еще учиться надо для нормальной профессиональной работы! Молодые горячи головы! Ничего наверстаете потом. А вот в конце улицы что-то появилось, и к нам приближается…

Глава 8

Ничего больше нет. Мрак! Все окутал собой, проник во все… зачаровал самый стойкий огонь, стер все границы и образы, всосал в себя, все живое и теплое, как гигантская мифическая медуза… Переваривая и преображая в свою темную глубинную плоть! Он здесь единственный настоящий Хозяин! Всегда был и будет. Не слышно ни голосов, ни случайных звуков… Ни видно ни красок, ни оттенков бледнее черного, ни внятных контуров… Непробиваемый купол. Непредсказуемая пропасть, коварно играющая предметами и событиями. Сделай шаг, протяни руку… Что шероховатое ты почувствуешь? Камень? Чью-то загрубевшую кожу? Свою могильную стену? Или то, о чем у тебя даже нет представления? Все утонуло… Так было раньше, так будет всегда!

В изорванной темноте трепыхаются какие-то останки живущего, в которых трудно узнать, кто это… Они обезображены и выедены Тьмой до основания… В них, в закопченных, и задубевших, изможденных до предельного края, и вывернутых постоянной подземной мукой, только угадывается прежний облик, очертания тел размыты… Они затухают в последних всполохах еще теплющейся жизни или уже мертвы… Восставшие по капризу темных скрытых сил подземелья покойники, блуждающие по галереям. Неугомонные призраки… Одни глаза сверкают во мраке с прежним дерзким живым блеском! Все остальное мутно колышется, как брошенная ткань в беспокойных темных волнах…

— Я тебя почти не вижу! — прорезает мрак женский голос, — Ты еще здесь?

— Куда я денусь? — отвечает через какое-то время мужской голос, — Мы теперь тут все будем. Поймали нас! Некуда больше идти…

— Странный ты какой-то! Словно не ты, а совсем незнакомый человек. С твоим лицом! Как такое может быть?

— Мы все здесь меняемся. Сам себя не узнаешь, удивляешься! А лицо, что — оно лишь маска, которую мы носим. Внутри мы такие разные…

— Что теперь будет? Куда мы провалились?

— Если мы еще есть, значит что-то будет… Мы где-то плывем, что-нибудь нас ожидает!

Огонь у стены разгорается ярче, и мрак немного отступает выбрасывая на свет, как на берег останки кораблекрушения облики двух обитателей подземелья…

— Какой месяц у нас идет? — слабо выдыхает Желтовский, — Про день не спрашиваю… Все слилось в каменную черноту!

— Не знаю… Крутилось что-то в голове! Не то конец июля, не то уже август, — эхом отзывается из темноты Кохан, — может и осень уже наступила! Или год прошел… Мы что с тобой, с ума сошли?

— Нет! — твердо заявляет интендант, — Все в порядке… А эти метки во времени, календари, цифры! Зачем? Может это уже не нужно вовсе… Мы постоянно в голове всю эту дребедень держим. А суть может в другом… В природе ничего этого нет! 8-го декабря или 5-ти часов вечера… Чушь все это. Мы сами это придумали. Вот лишнее и ушло! Что-то другое начинается…

— Что именно?

— То, к чему должны были всегда придти. И не замечали, и не слышали этого…

— Я не понимаю тебя! — восклицает Кохан.

— А я сам себя в последнее время не понимаю! Что-то такое происходит, то пугающее, то забавное внутри, а разум отказывается это воспринимать, и ты зависаешь как шут с диковинными игрушками! И смеешься уже сам с собой… Над чем — не ясно!

— Ты и здесь смеешься… Когда уже ничего не осталось! Одна смола мрака осталась, все затянуло! И мы в этой тягучей клейкой топи барахтаемся, опускаемся все глубже…

— Пока смеешься — ты живой! А если надменную мину серьезности на своей физиономии вылепить, так это почитай, уже все — могила наступила. Смех — дар богов!

— А мы живы вообще? Или это уже… все? Вот так раз — и погасло! Как лампочка хлопнула — и мертвая тишь!

— Кто знает? Может живы, а может и ушли… уже далеко от человеческого существования! Что там наверху, что здесь внизу, на черте… трудно что либо определенное сказать. Жив ты или помер! Я вообще слышал, говорят, смерть незаметно проходит, ты не успеваешь понять, что это случилось и просыпаешься уже в другом состоянии, ином мире, и никаких изменений в себе и вокруг не чувствуешь! Словно все так и было, как раньше…

— Что-то должно измениться! — категорично заявляет Кохан, — Не может быть, чтобы такое печальное и грандиозное Событие, как легкий ветерок пронеслось… Почему тогда столько плача и скорби? Не просто так! Потому что наверняка меняется много, почти все…

— А может все остается, так как есть? — озирается Желтовский, — И просто продолжает длиться! И мы дальше плывем в слепом едком тумане…

— Нет, так нельзя! Неправильно это, — качает головой Кохан, — Смысл смерти я думаю в кардинальном преображении и себя, и реальности. Она как новый сон — из одного вышел, забыл, получил следующий… Как-то так!

— А ты что ждешь? — улыбается Желтовский, — Прекрасные сады? Ангелов? Бесов? Пэри и джинов? Или еще какие фантастических персонажей? Сказочное царство?

— Трудно сказать. Но что-то Светлое… Близкое и знакомое. Когда-то забытое… Как дом родной, где уже больше нет печалей и утрат. Что-то простое и надежное. Тихая, спокойная жизнь в любви… Мы ведь плохого ничего не делали! Наказания и темных областей не заслужили! Всегда за Свет сражались…

— Кому это все надо? — хмуро вздыхает интендант, — Кто за что боролся, и кто что заслужил… Реальность вот она — мы потерянные во мраке, тонем все дальше! И не важно живы мы или мертвы… Весь процесс перед нами! Никому, мы похоже уже не нужны. Ни небесам, ни людям, одной Тьме! На забаву… Как корабли без штурвала и парусов, отчаянно носимся по бушующему мраку, и проваливаемся в адскую пучину! Теряя рассудок… и все чем когда-то были!

— Может мы сиющие звезды? И сами не осознаем этого…. А человеческий облик — это ширма, одежда, нелепая и клоунская? Кто так смеется над нами? Зачем? Вокруг одно безумие! Помрачение всего… буквально! И тела, и разума… Мы становимся все чернее и чернее… У тебя есть выпить? Пока еще не поздно.

— Да. Немного с собой! Ношу… Если рана или еще что-нибудь! У нас тут все может произойти. Из разряда дурного и фатального.

— Самогон?

— Водка трофейная… Ребята из разведки подогнали! Шнапс короче, немецкий. Благородный продукт!

— Давай! Может, в себя придем. Всех химер из мозга прогоним! Надоели уже мысли терзать и чувства жечь! Я их ощущаю физически реальней чем саму себя! Как тут умом не двинуться? И понять, что вообще с нами здесь в глубине подземной творится?

— А я будто проваливаюсь в какую-то мягкую пропасть, вспыхиваю, начинаю гореть и стекать как воск! Капать куда-то вниз своей расплавленной плотью… А оттуда будто звон доносится, или какая-то чудная музыка. А я вижу, что меня все меньше и меньше становится! И я скоро догорю совсем… И не будет уже ничего! И меня никогда не будет. Черная пустота! И все… прощай несостоявшийся летчик, товарищ Желтовский… Что ты был, что тебя не было — никто не заметил. Вот такая шутовская ирония Жизни!

— Это ловушка! Вероломное нападении изнутри! — вспыхивают глаза Кохан пронзительным блеском, — Тьма нас жрет! Уплетает за обе щеки… Как мы едим куриц или яблоки! Теперь нас с аппетитом кушают… Преподнесли на блюде в этом подземелье темным обитателям. Они и рады полакомиться…

— Здесь другое! — возражает интендант, — Мы питаемся по необходимости и уважаем чужую жизнь… Защищаем и храним Жизнь в целом! А не губим ради хищнической алчности. Пытаемся построить что-то замечательное из этого темного Хаоса, постоянно стремящегося к Разрушению… Мы — как форпост Светлого мира. Его передовые отряды!

— Свет… Белый, безграничный и всемогущий! Где он? Забыл он нас! Совсем… Вот и все хваленое милосердие. Законы справедливости! Воздаяния… Где это все? Когда мы дохнем здесь как мухи… Даже лишены достойной смерти! Как черви по углам иссыхаем… Никому до нас дела нет! Что это? Для чего? Бессмыслица какая-то… Вот скоро мы умрем, это факт! Или уже… Что я несу? Ты понимаешь, Володька?

— Я вижу шнапс хорошо зашел! Кровь закипела… Страсть взыграла! Глядишь и крылья скоро за спиной расправятся! Хмельной дар Диониса — великая вещь! Мудрая… Если подходить с должной мерой! А вообще, Валя, что касается этих катакомб, и всех страданий, это наш Выбор! И я от него не отступлю! Можно было всего этого избежать — легко и припеваючи! С белой тряпкой наружу — и фашист тебя примет с распростертыми объятиями! Только это нам надо? Предательство Родины и самого себя? Это хуже смерти и любых мук… Никогда и никак! А наш путь горький и тяжелый, потому что правильный! Так всегда было… И для героев, и для пророков древних. Мы конечно, ни те, ни другие! Но кое-чего все-таки стоим. Такой армаде фашистов кинуть вызов и кружить ее несколько месяцев — это победа! А что будет дальше — по херу! Мы выиграли этот бой, и давай еще по одной! За победу!

— Как скажешь… С тобой хорошо! Ты и мертвый надежный и веселый! С тобой в любой пропасти отрадно. Хороший ты мужик, Вова!

— Да не мертвый я! И ты тоже не труп еще… Что за мысли?

— С чего ты взял? Докажи… — покачивается захмелевшая Кохан, — Все исчезло, растворилось! Никого кругом нет… Одни мы в подземелье этом проклятом! Среди могильных камней. Все товарищи в коридорах мертвые лежат… Спят вечным сном! Одни мы как всегда ненормальные шарашимся, пока гарнизон спит! Романтики хреновы…

— Чего доказывать? Руку к огню поднеси и очнись уже… — советует Желтовский, — Порезвились и хватит, давай по делу уже… Устав и обязанности в полку еще никто не отменял! Товарищ из военторга…

— Это не доказательство! Так и во сне может быть, — упрямо произносит Кохан, — а в чертогах Смерти и не такое вольно случится! Все у нас перепутано дьявольски! Ничего не разберешь. Меня нет… Или я еще есть! Так смешно. Не мне! Что за издевательская игра? Кому это нужно? Вся наша боль и кровь? Кто ей живет?

— Значит так надо, Валя! Может, без этого никак! Не будет ничего… Хорошего и светлого! И мы должны пройти этот путь во что бы то стало! Потому как…

Недалеко, в темноте раздается грохот, будто что-то упало или спрыгнуло со скалы…

— Что это? — поворачивается Кохан.

— Сейчас поглядим! — Желтовский берет факел и освещает низкое помещение. Никого нет. Только сквозняк уныло воет свои тихие рулады… Вокруг полное каменное оцепенение.

— Пусто! — констатирует интендант, — Может камень упал, осыпался, кровля от взрывов шаткая стала, такое случается, может утварь твоя кухонная не устояла, рухнула… Ничего подозрительного!

— А если нет? И это кто-то живой был? Затаился во тьме?

— Кто тут может быть, кроме нас? На такой глубине? Фашист сюда точно не долезет… Заплутает и сгинет в лабиринте сразу! А все остальные привидения всякие местные — так они нам вреда не приносят, скользят себе тихо, вздыхают, и дальше по своим призрачным делам… Культурные существа! Все бы такие были.

— Мы уже сами может призраки? И пугаем кого-нибудь? Если есть еще кто… Где все наши кстати? Я никого не вижу! Может мы одни в гарнизоне остались? В этой огромной каменной массе запутанной… Что ж теперь будет то?

— Да все здесь, рядом! Ты с чего взяла, что мы одни? Никто ни куда не делся…

— Не знаю… Мне почему-то кажется, что мы теперь с тобой Одни остались! И все ушли куда-то!

— Куда тут уйдешь? Стены непрошибаемые кругом! Хоть жизнь, хоть смерть, а отсюда не выберешься… Будешь нести свою Вахту до скончания века! Пока смена не придет. Таких же как мы! И потом опять по кругу… Странная вещь получается. Где мы оказались? И какова Правда всего этого?

— Может когда-нибудь нам что-то и откроется! — сверкает глазами Кохан, — А может так и будем в темных тоннелях блуждать, искать проблески света и обетованного выхода… Непонятный этот мир какой-то! Как аттракцион безумный. Вроде живешь и дышишь полной грудью, а потом понимаешь, что ты в клетке находишься. И сам ее и создаешь… И как из этого всего вырваться — никто не знает. Словно спим мы все!

— Когда-нибудь проснемся! И все узнаем. Рано или поздно все тайны раскрываются. Тогда станет ясно, зачем мы здесь были в этом подземелье, и что это за место на самом деле… А пока насущным займемся, хватит разглагольствовать на темы, где ответов нет! Я к тебе, Валюша не с пустыми руками пришел…

— Что принес? Опять крыс? Или чего похуже? Кикимору подземную, дохлую какую-нибудь?

— Нет больше крыс… Ушли или не попадаются. И кикиморы не встречаются… К сожалению! И то веселее бы было… Все-таки живая душа, не камни мертвые!

— Тогда не знаю что и думать! Только ты и можешь что-то новое придумывать и гарнизон кормить.

— Это не я один… Совместное народное творчество! Один человек мало что может. Ему всегда коллектив необходим. А наш — как одна большая семья… Все друг за друга!

— Ну так что там у тебя? Давай выкладывай, буду колдовать, как из твоих даров что-то съедобное сварганить!

— Портупеи из свиной кожи! Там в мешках и подсумках у стола…

— И что прикажете с ним делать, господин Желтовский? — иронично косится Кохан, — Вот так прямо брать и жевать? Или как?

— Резать и варить! И получать удовольствие.

— Каким образом, как змеюк болотных?

— Нет резать очень мелко, лапшой… Чтоб вываривалось все нужное, и разжевать можно было. — И что из этого может получиться?

— Кожа натуральная, свиная! Считай, похлебка знатная должна выйти.

— «Прекрасно»! Так и тырсу грызть начнем… Когда ремни закончатся! И сколько их кстати по гарнизону? Хватит?

— Рейд один сделали… Раздели братков, — смеется Желтовский, — пока достаточно! С комиссаров много поснимали… У них и портупеи и ремни отличные, крепкие! Видела бы ты их лица! Ничего понять не могут! Куда? Зачем? А штаны что веревкой держать? А что тут сделаешь, приказ есть приказ… Смеху было! Мы с Храмовым ходили, собирали, он тоже свою сбрую скинул, каким-то шнурком подвязался… потом говорит в вылазке у фрица ремень с бляхой одолжу! Они у них качественные… Надолго хватит. Такие дела, Валюша! Импровизируем, как можем.

— Да тут больше ничего и не остается! Когда все нормальное и естественное пропало. Как хочешь, так и выкручивайся! На голых скалах, как змея подстрелянная, извивайся! Ищи выход… Которого нет!

— Ну, на самом деле ходов здесь много! — подсмеивается Желтовский, — Глянь, сколько коридоров вокруг нас. Только закрыты они, как двери! Найти бы ключ… и все стразу станет другим! Я полагаю тут рядом с нами, много чего есть! Только мы к этому пока выйти не можем. Приложим усилия, пройдем очередные барьеры и врата распахнутся… И встретят нас!

— Какие врата, Володя? — недоуменно хлопает отяжелевшими от подземной пыли ресницами Кохан, — Ты о чем вообще? Тоже в красивые небылицы поверил? Нет тут ничего! В каменоломнях этих. Кроме… Смерти! И не было… Никаких богов и духов чудесных! Легендами, воображения человека рожденных… Никаких сказочных царств и подземного рая. Выдумки все это… Приди в себя! Все что вокруг нас — ощетинившиеся мертвые глыбы и холодная пустота, это и есть истинная реальность этих катакомб!

— Это сложно. Вернуться к себе… Я в последнее время с трудом понимаю себя! Будто пропадаю… Хотелось бы, если умереть, то в здравом и ясном уме, не идиотом помешанным! Осознавать этот трагический процесс. А тут какая-то галиматься внутри начинается, словно пьянеешь неизвестно от чего!

— Это тьма подземелья нас так касается! Уж не знаю благословение это или проклятие — тут все смешалось в одно! Будто кубок с горьким и изысканным вином нам преподносят изнутри… И мы сами не замечаем, как осушаем его! И теряем себя… Мрак аджимушкайский, он такой — пьянит гораздо сильнее любого вина… И куда это приведет, возможно он и сам не знает!

Глава 9

В небольшое помещение операционной подземного госпиталя капитан Левицкий и двое солдат торопливо вносят на носилках раненого, прикрытого шинелью. В тусклом освещении коптилок из снарядных гильз на них поднимает взгляд совсем молодой хирург, практически юноша… Чем вызывает недоуменные переглядывания бойцов. Рядом с врачом суетится, помогая, Вера Иевлева.

— Добрый день, пан доктор! — бодро приветствует Левицкий, — Или вечер. Один хрен… на разберешь, темно всегда! Что день, что ночь, все смешалось. В общем здравствуйте! Прибыли мы…

— Здравия желаю, товарищ капитан! — тихо произносит юноша, — А мы уж заждались, вносите. Перекладывайте больного на кушетку, аккуратней. Сейчас еще раз посмотрим. Вера, материалы все готовы?

— Да, собрала все что есть… — отзывается из темноты Иевлева, — особо не разбежишься, даже для такой сложной операции.

— Нужен свет, готовьте факела! — деловито бросает хирург, — В такой темени себя не видно, не то что пациента. Копошимся почти вслепую, как кроты! Вера, еще тот резервный пакет с бинтами достань, уж ничего не остается… И рубахи кончаются! Ума не приложу, что через неделю будет… Преисподняя, а не лазарет. Хоть зелье вари и заговоры читай!

— Мы же из вылазок приносим! — напоминает Левицкий, — Медикаменты в первую очередь… Специально за ними охотимся! Потрошим фрицев, только перья летят!

— Это капля в море на такой гарнизон, товарищ капитан! — вздыхает врач, — Все ваши бесценные находки разлетаются с быстротой молнии. У нас раненых все больше. А когда взрывы эти адские начались, так вообще сплошной поток пошел искалеченных и побитых скалами. Сутками на ногах! У меня медсестры падают уже… Ну, ладно, плакаться потом будем. Давайте к делу! — хирург открывает журнал, — Так, кто это у нас на очереди?

— Политрук Исаков Сергей Михайлович! — отвечает Левицкий, ставя в угол автомат, — Из последней вылазки нашей…

— Да, это я! — хрипло доносится из темноты, — Подкосил меня ганс проклятый… Но ничего, встану, отомщу! Все рыло разворочу оккупантам проклятым.

— Ага… вижу! — листает тетрадь рядом хирург, — Первичный осмотр делал я… помню! Хотя тут за час все в голове перемешивается, себя забываешь. Так значит, множественные осколочные ранения в ногу… заражение… начавшаяся гангрена. Все очень серьезно, дорогие мои! Придется потрудиться, и потрудиться всем присутствующим!

— А нам то, что делать? — восклицает Левицкий, — Мы же не медики!

— Держать будете! — улыбаясь в упор смотрит молодой врач, — Чтоб с пациентом все хорошо было… Операция не простая предстоит, мало приятная и мучительная, сразу говорю! Потребуется мобилизация всех сил — и физических и моральных! Потому как анестезии у нас уже давно нет. Вот ваша силушка богатырская и понадобится. А то у меня девчонки хрупкие и шатает их от голода и недосыпания как березу на ветру… Так что готовьтесь товарищи!

— Обезболевания вообще никакого? На живую резать будете? — спрашивает Исаков, приподнимаясь на локте, — Что ж, если что потанцуем…

— Обязательно, Сергей Михайлович! Потанцуем, — грустно задумчиво произносит хирург, — Вся наша анестезия — стакан самогона и самокрутка покрепче! Более ничего не имеем… И молитва подземным богам! Шучу… Вера! Ну-ка подсвети сюда, я раны осмотрю… Ну да, я так и думал, ничего не изменилось. Стало хуже намного, заражение дальше пошло, грустненькая история у Вас получается, товарищ политрук!

— Что скажете, доктор? — волнуется Левицкий, — Насколько все плохо?

— Настолько, что поврежденную ногу придется по колено отнять, — твердо произносит хирург, — иного выхода я не вижу!

— Твою мать… — выдыхает Исаков, — Других вариантов, кроме ампутации, нет?

— Другой вариант — смерть! И очень медленная и мучительная. Так то вот, Сергей Михайлович! Такой расклад Судьбы… Расстраиваться сильно не стоит! Потеря ноги это не потеря Жизни! Радуйтесь, что живы в этом нашем подземном аду… Могло быть гораздо хуже. Нам каждый день настоящих калек поставляют — у кого череп раздроблен, у кого позвоночник сломан, у кого внутренние разрывы органов повсеместно от сильнейшей контузии, те, кто уже вообще не встанет с лежанки, и многие с перспективой только на кладбище…

— Не унывай, Серега! — поддерживает друга Левицкий, — Мы тебе протез организуем, у нас в батальоне умельцы есть, я слышал… Еще у девчонок наших на свадьбе повальсируешь! Мы тебе сгинуть не дадим!

— Благодарю! — удивительно бодро отвечает Исаков, — Только что я теперь за воин буду и политрук одноногий? Это же посмешище… Позор какой-то! Что ж за доля мне выпала!

— А ты пиратов вспомни! — неожиданно заявляет Левицкий, — Одноногих и знаменитых! Они шороху на морях наводили такого… Что все вздрагивали! Так и ты фашистов гонять будешь, еще сильнее прежнего!

— Комиссар-пират? — улыбается Исаков, — Это что-то новое… Да, интересно! Тогда надо бороду отпускать, подлиньше и погуще! И кафтан флотский у Панова брать! И саблю у кавалеристов… Миномет на плечо у Фоминых, и снова в бой! В пороховом дыму громить врага!

— Вот и будете у нас подземным флибустьером, Сергей Михайлович! — подыгрывает доктор, — Вы еще много чего сможете… У Вас организм сильный, я это вижу! И операцию должны перенести хорошо.

— Вы и с одной ногой дадите фору остальным! — добавляет Иевлева, — Такой кавалер, что дамы падать будут… А ранения даже такие, только добавят мужественного шарма!

— Ты — комиссар, Серега! — продолжает Левицкий, — А что из этого следует? Ты — знамя для всех нас! За тобой идут… Тебе верят, на тебя уповают. Так что отвертеться, тебе от службы не удастся! Не надейся. Ты нам всем нужен. И не важно, сколько у тебя там ног! Голова и сердце на месте… Этого достаточно!

— При каких обстоятельствах получили ранение? — спрашивает хирург, — В степи, в подземелье? С какого расстояния?

— В бою, у амбразур, — морщится Исаков, — там где Ягунов Павел Максимович пал… Странно все как-то случилось! Будто леший подземный все закрутил. Или фриц постарался…

— И как все произошло? — подносит инструмент Иевлева, — Никто толком до сих пор объяснить не может…

— Я и сам ничего не понял, — задумывается Исаков, — все как в тумане… Первый раз такое приключилось! Мы у амбразур были. Нам сказали атака, вроде наша, внезапно на какой-то шорох поднялись, потом кто-то крикнул сбоку, немцы прорвались! Ну мы туда… Там и Ягунов был. Какие-то фигуры смутные колыхаются. Как привидения. Мы — пароль! В ответ что-то невнятное… Стали подходить ближе, и ослепительный взрыв… Там и Ягунов был. Темно, ни черта не разобрать. Только тени мелькали! Вот мне тоже досталось. Удивляюсь, как живой остался, я почти рядом стоял.

— Темная история! — замечает врач, — Я бы даже сказал мистическая… Командир полка погиб, и никаких внятных объяснений, никаких следов! Просто поразительно.

— А у нас что, светлая может быть? — горько усмехается Левицкий, — В этом громадном склепе? Живем во мраке, как забытые тени, ползаем в норах, как ящерицы, что такое дневной свет нам уже невдомек становится!

— Осиротели мы без Павла Максимовича! — на мгновения замирает в задумчивости Иевлева, — Пусто стало и на душе, и в штольнях наших… Какой человек был! Как родной отец нам всем… Я как сейчас помню, перед глазами стоит! Как часто он к нам в госпиталь заходил, справлялся о делах, с ранеными беседовал. Воодушевлял, вселял уверенность, как только время находил и силы! Редкой души и обаяния был человек… От него какая-то сила исходила притягательная, прямо как магическая! Рядом с ним всегда так спокойно и светло становилось… И сила внутренняя пробуждалась! Все больное и темное куда-то уходило. Появлялось непоколебимая вера в победу, и желание бороться. От одного взгляда, слова, будто гипноз!

— И кто сейчас будет? — любопытствует хирург, — Кандидатура есть? Или уже назначили?

— Вопрос решается, — поясняет Левицкий, — Тут дело непростое. Ошибиться нельзя… Судьба гарнизона напрямую зависит от личностных качеств того, кто возглавит наше соединение.

— Да Бурмин будет! — усмехается Исаков, — Чего гадать? Я даже говорить не хочу! Кто еще?

— Это танкист? Командир батальона? — уточняет Иевлева, — Тот, что с завода Войкова пришел… Я его хорошо помню! Перевязывала в первый день его появления… Храбрый воин! Сильный… Вожак! Сразу чувствуется и внутренняя сила и внешняя. За ним все пойдут! Я слышала он популярен в полку, особенно среди молодых, они ему подражают…

— Григорий — это то, что нам нужно! — оживляется Исаков, — В нем все есть — и ум, и напор, и хитрость тактическая, и огонь, и надежность каменная… Старой закалки боец! Еще с Гражданской… Прошел такое, что многим не снилось! Где только не воевал — от Востока до Запада! И везде успешно…

— Да, наш подполковник мне тоже нравится! — кивает Левицкий, — Бушующее пламя и твердость железа… Удивительное сочетание! Совместные боевые операции с ним проводить — одно удовольствие. И солдаты у него, «войковцы», как на подбор, богатыри! Будто из стали вылиты… Не раз ход сражение переламывали в нашу пользу!

— Вот и ждите ближайшей коронации! — смеется Исаков, — Бурмин знает куда солдат вести и что делать… С ним не пропадем!

— Будем надеяться, что так все и случится! — осматривается вокруг хирург, — Однако, пора товарищи! Начнем, пожалуй… Вера, инструменты? «Корнцанг», иглы, зажимы Кохера?

— Простерилизовано, готово! — отзывается Иевлева.

— Отлично! Сейчас еще раз осмотрю раны… Так, все понятно.

— Приступим? — выдыхает Вера.

— Зажигайте факела! — командует хирург, — Вставляйте в крепления по стенам. Вы, (кивает на двух солдат) будете держать комиссара, фиксировать на операционном столе, если возникнет необходимость, а Вы, товарищ капитан будете светить отдельным факелом рядом со мной, и перемещать свет, как я скажу… С тобой Вера, мы оперируем. Все ясно?

— А Вы это… товарищ доктор! Раньше оперировали? — неожиданно спрашивает Левицкий, — Что заканчивали? И вообще…

— А! — улыбается хирург, — Я понял. Молодость моя смущает? Вполне логично еще и для такой обстановки! У меня за моими юными плечами Одесский медицинский институт. До войны практиковал в своем городе. Ну и продолжил здесь… в силу обстоятельств! Из тех раненых, что через меня прошли, жалобы были?

— Нет…

— Ну вот видите! Поэтому не волнуйтесь, все будет хорошо… Я свое дело знаю! И с вашим комиссаром обойдусь максимально деликатно. А вот, Вам, Сергей Михайлович, и ваше обезболивающее… Откушайте!

Медик протягивает Исакову стакан самогона.

— Ну это дело! — довольно улыбается Исаков, — Такое лекарство мне по душе… Надо к вам почаще в медсанчасть заглядывать. А то бывало, придешь в больницу, а тебя там пичкают всякими порошками и таблетками! А здесь то, что нужно.

Политрук приподнимается, берет полный стакан, нюхает, потом залпом выпивает.

— Эх, хорошо! — выдыхает комиссар, — Ай, да доктор, ай да молодец! Я буду к вам почаще заходить, поправлять здоровье.

— Шутите, это хорошо. Значит, все будет прекрасно! Организм он все чувствует… Его не обманешь! Ну вот, Вам еще пилюля, — врач протягивает самокрутку крепкого табака, — Вкушайте, расслабляйтесь, а мы пока еще раз все проверим и приступим.

— Ну мне у вас определенно нравится, — откидывается на стол Исаков, — Буду вас навещать по политработе вне графика! Замечательно пошло, мрак рассеивается… Тепло и загорается все внутри! И почти полетел я…

— Как скажите… Мы всем рады! А комиссарам, буревестникам революции, особенно. Вы — наши крылья в этой пропасти жуткой… Дух, одолеет любую тьму!

— Что-то с инструментом у вас не разбежишься, товарищ доктор! — приглядывается Левицкий, — С таким скудным набором можно сложные хирургические операции проводить?

— Чем богаты… как говорится! — грустно улыбается хирург, — Благо, что хоть это есть… Крючки, зажимы, скальпель… Справимся! В данном случае с комиссаром, будет круговая ампутация с рассечением, по Пирогову! Классика! Как учили… Никогда не думал, правда, что вот в таких условиях придется… в такой преисподней долг медицинский исполнять! Но судьба — дама непредсказуемая и своенравная, все может подкинуть, даже самое немыслимое. Мы сейчас тут, в тесном отсеке каменоломен… Над нами висит 16 метров монолитной скалы и температура около 5—6 градусов! Невообразимо для любого клинического помещения. Про освещение молчу! При таком перевязку правильно сделать сложно, а уж операция… Ну да ничего! Все будет нормально. Не в первой! Мы и здесь сможем человеку помощь оказать и на ноги поставить! А посадите в нашу катакомбу любого западного европейского мэтра, «светило науки», профессора медицины — так он сам убежит отсюда в истерике, не говоря, о лечении пациента. Вот с этого и начинается наша Родина. Мы можем все! Где угодно и как угодно… Хоть воевать, хоть лечить!

…А кость будем резать вот этим! Так что держитесь, товарищи!

Молодой медик вздыхает и поднимает вверх тускло блеснувшее лезвие обыкновенной, немедицинской ножовки…

— Этой? — изумляется, даже чуть отшатывается Левицкий, — Она же обычная, столярная! Сам такой пользуюсь дома… Как можно?

— Спокойно, товарищ капитан! — подмигивает хирург, — В умелых руках и палка саблей станет… Как говаривал Суворов! Или не он… Не важно! Смысл ясен. Благодарите небеса, что хоть это есть… Вера, раны обработала?

— Да, все в порядке! Можно начинать…

— Жгут, бинты, тампоны?

— Все есть, все готово!

— Вот и отлично! Как чувствуем себя, товарищ политрук?

— Замечательно. Хоть сейчас в бой! Хмель свое дело знает… Вмиг всю нечисть мрачную внутри разгоняет!

— Сейчас еще рановато воевать, — замечает врач, — А вот после операции может быть вполне… Сейчас другая схватка будет — с болью, с самим собой! Это сражение самое трудное…

— Фашистов бил, а уж себя как-нибудь вытяну! — усмехается Исаков, — Я человек тоже конечно с характером, но свое внутреннее отражение одолею!

— Вот и славненько! Тогда поехали, товарищи! — кивает хирург, — И да помогут нам забытые боги катакомб… Сначала рассечение, потом будем пилить! Крови будет много, не пугайтесь!

— Держись, Серега! — пожимает плечо политрука Левицкий, — Мы все тут, рядом… Не отдадим тебя темным силам!

— Да куда ж вы чертяки, денетесь? — подсмеивается Исаков, — Если я и умру, так и в раю ваши лица будут маячить перед глазами! Мы теперь скованы подземными узами навечно! Все как один. С вами ничего не страшно… Все свои!

Хирург сосредоточенно вглядываясь в зыбком призрачном пляшущем свете факелов, сильным почти механическим отработанно-уверенным движением опускает правую руку и холодное сверкающее лезвие входит в истерзанную плоть… На белый халат летят первый брызги крови…

Глава 10

…В окопе, накрытом защитным брезентом, фельдфебель Вильгельм Флеснер вглядывается во взъерошенную аджимушкайскую степь. Пионеры 88 батальона заканчивают закладывать заряды и готовятся к взрывам кровли каменоломен. Флеснер делает пометки в планшете, как вдруг сзади появляется вытянутая тень. Суеверно вздрогнув, фельдфебель поворачивается, на пороге возвышается внушительная фигура офицера «СС». При тусклом освещении она кажется огромной. Словно из мрак поднялся мистический великан. И явился с непонятной целью…

— Господин Книппе? — удивлено замирает сапер, — К нам, в полевые будни! Слава Победе! Рад Вас видеть, герр гауптштурмфюрер! Вот никогда бы не подумал… Мы же совсем не передовой!

— Зиг Хайль, Флеснер! — проходит вперед офицер «СС» стряхивая капли дождя и снимая перчатки, — Как обстановка? Что скажете?

— Трудимся согласно боевому заданию! Минируем кровлю, скоро приступим к взрывным работам.

— Погодка не мешает? — улыбается Книппе, — Сегодня настоящий ливень! После стольких жарких испепеляющих дней. Одна гадалка в Мюнхене предрекла мне смерть именно в дождь! Правда, смешно? Не верю я в эти предсказания… Только мозг затуманивает. Не правда ли, Флеснер?

— Так точно, господин гауптштурмфюрер! Совершенно с Вами согласен… Суеверия — вещь и глупая, и опасная одновременно. Сбивает с толку! Уводит с правильного курса! Полагаться нужно только на свой ум и волю! И тогда успех нам обеспечен. А насчет дождя — хвала небесам! Он пошел… Жара стояла несусветная. А мы в поле целыми днями. Плюс взрывная разнарядка! Сверху — солнце, на земле — жар от подрывов… Воздух будто сгорел! Пылью надышались до самых печенок, словно шахтеры в забое! Земля под ногами гудит и качается. Еще коммунисты огрызаются… Где могут там и не упустят случая пострелять или напасть. Несмотря на все успехи, потери мы тоже несем!

— Вы герои, Вильгельм! — переходит на дружественный тон Книппе, — На самом краю, на передовой… Вы со своим командиром капитаном Фрейлихом, сделали то, что не могли другие! Пробили панцирь каменного чудовища! И нанесли ему, несомненно смертельные раны… Вы просто молодцы! Если кто и приведет нас к победе в этом проклятом Аджимушкае, так это вы, ваш 88 батальон! На таких преданных и мужественных солдатах, дерущихся в самых тяжелых условиях, и держится Германия!

— Благодарю Вас, господин гауптштурмфюрер, мы лишь выполняем свой долг! — даже чуть вытягивается фельдфебель, — Для нас честь вести вперед нашу 46 дивизию, и быть награжденными благосклонным вниманием доблестных войск «СС»! Вместе — мы всесокрушающая сила…

— Хорошо сказано, Флеснер! Вы молодчина… Капитан Фрейлих говорил мне о Вас, хвалил, вы действительно воин достойный внимания. Не зря на вашем мундире красуются Железные кресты… Тут и слова излишни! Человека на фронте видно сразу. А битва в Аджимушкае особая, многие, что самое печальное, офицерские чины, скисли! Что недопустимо.

— Да, герр Книппе, бой трудный! Но надо признать, захватывающий! В моей практике такого не было… Есть чем гордиться и над чем еще работать! Сложные ситуации показывают, кто мы есть, и дают нам шанс для роста… Важно видеть все в целом и делать нужные выводы. И двигаться дальше!

— Вы еще и обладаете критическим мышлением по отношению к себе? Браво! Вы приятно меня удивляете, господин фельдфебель… Признать свои ошибки не каждый может. Проще найти их в других и успокоиться! А Вы способны на такой болезненный шаг… И еще извлечь из этого пользу и взять на вооружение! Очень даже неплохо…

— Стараюсь соответствовать званию унтер-офицерского состава! Война — явление беспощадное. И если не работать над собой постоянно, можно оказаться в яме для трупов или подвести своих товарищей… Так нельзя! Наш девиз — только вперед и с победой! Также как знак нашей дивизии!

— Аа-а… Парящие олени! — вяло тянет Книппе, — Конечно, как же! Весьма благородно и храбро… Символика всегда говорит о многом. Связывает с с бесценным опытом прошлого. И вдохновляет на новые подвиги!

— Да мы несем чистые образы в отличие от красных! Еврейские оккультные пентаграммы и жидомасонские серпы с молотами — это грязь и тьма! Наследие иудейских кровожадных жрецов… Хищный Хаос, который жаждет поглотить все подлинно высокое человеческое! Мы не дадим этому случиться…

— Конечно, Вильгельм! Красной заразе в мире больше не бывать… На этом мы поставим Крест… Железный, германский! — улыбается гауптштурмфюрер, — Как над могилой комиссара-вампира! И в очередной раз сокрушим силы подземной тьмы!

— Осмелюсь спросить, господин гауптштурмфюрер! — слегка наклоняется Флеснер, — Вы к нам с заданием или простой интерес? Посмотреть как мы тут справляемся с каменным красным монстром?

— И то, и другое, Флеснер! Какое задание без увлекающего азарта? Место где вы сейчас работаете, и координаты которые я передал капитану Фрейлиху, представляет наш стратегический интерес… Там располагается объект, который нам нужен. Более того, нам необходимы свежие пленные… А после ваших замечательных взрывов образуются рваные завалы, из которых мы выкапываем множество трепещущей красной подземной живности, как оглушенную рыбу из воды! Так что меня сюда привела страсть охотника, соскучившегося по добыче!

— Как я Вас понимаю, господин гауптштурмфюрер! — восклицает Флеснер, — Ведь я охотник потомственный! У меня это в жилах… Я чувствую Жертву! Даже здесь, сквозь толщу скал! Чую как они там копошатся… Как бегают, как хорьки, пугливо смотрят, ловлю их дыхание, ощущаю их липкий сжатый страх перед Неизбежным. И поворачиваю рукоять подрывной машинки. Это самый вдохновенный миг! Неописуемый восторг. Когда пламя взрыва полыхает у тебя внутри! Это не выстрел из винтовки… Это мощь тысячи выстрелов и больше! Божественно сокрушающий ураган энергии… И выпускаешь его именно ты! Вот — плод всех усилий и мечтаний, и осознание своего потенциала. Человек, поистине может быть выше всех богов и чего бы то ни было… Главное — посметь, ступить и стать сверхсуществом!

— Герр Ницще был прав! Человек — только начало, переходная форма, из которой должно что-то вырасти более достойное чем обычное биологическое состояние. Стрела, пущенная в полете! Так и есть… Великие идеи делают великими нас! Даже если мы гибнем на этом пути. Только ради этого стоит жить! Так было всегда — Великая Архитектура, Великая Живопись, Великая Музыка, Глубинная Поэзия, Великие Крестовые Походы… Лучше пожертвовать собой ради Идеала, чем прозябать «последним человеком» в мещанстве. Человек должен звучать величественно! Гордо и смело… Не бояться неизвестных дебрей и скрытых пропастей, самому решать свою судьбу!

— Мы к этому обязательно придем, господин Книппе! Это станет в «Тысячелетнем Рейхе» постоянным правилом. Есть ради чего жить, и к чему стремиться! Германский орел воспарит над миром… Навсегда!

— Без сомнения! И секрет этого чрезвычайно прост… Другие народы, не способны на такое могущество и такую культуру! Такой масштаб свершений. Только германский дух способен преобразить этот старый умирающий мир! Вдохнуть в него новую жизнь… И повести дальше, как резвого коня под уздцы! Только мы можем нарисовать полотно достойного Будущего…

— Это факт! Иные народности деградировали, даже многие европейские, поддались еврейскому искушению… И угодили в болото! О! Вот и настал час! Вы готовы увидеть наше маленькое представление, похороны красных кротов? Вон спешат мои подчиненные… С хорошими вестями. Значит сейчас начнем главную часть нашей работы!

— За этим я и здесь, Флеснер!

Через несколько минут появляются в мокрых плащах обер-ефрейторы Бернгардт Браут и Рудольф Гуземан.

— Господин фельдфебель, все готово! — докладывает Гуземан, — О! Зиг Хайль, герр гауптштурмфюрер! Прикажете начинать первую серию взрывов?

— Да с моего первого, он будет сигналом, — напутствует Флеснер, — и дальше как обычно четные и нечетные квадраты, по новой схеме, чтобы охватить как можно большую площадь! Потом пойдет пехота и солдаты господина Книппе. Мы должны быть рядом и оказать содействие. Все ясно?

— Так точно! — вытягивается Браун, — Сделаем как положено. Если нужно пойдем в атаку сами! Карабины и гранаты имеются…

— Замечательно! У вас отличные воины, — улыбается гауптштурмфюрер, — мы с вами очень хорошо находим общий язык… Пожалуй, мы единственные, кто здесь что-то реально делает. Остальные создают суетливую видимость. Кого-то это видимо вполне устраивает… Что ж, разберемся! Ну что, господа, не пора ли приступать?

— Конечно, господин гауптштурмфюрер! — чеканит Гуземан, — Господин фельдфебель, разрешите занять позиции?

— Разрешаю…

— Мы находимся слишком близко! — остерегает Браун, — Расстояние маленькое, может, отойдем подальше? — предлагает Браун, — Как бы нас не встряхнуло… Сегодня для комиссаров суперприз — по двадцать авиабомб в каждой воронке! Устроим им праздник….

— Нет, останемся здесь, Берни! Бывало еще ближе… Если отойдем вглубь, за холмы, тогда пропадет весь вкус! — азартно загорается Флеснер, — Оденьте эту каску господин гауптштурмфюрер! И по моей команде пригнитесь! Это будет незабываемо… Мощь огня и земли! Сегодня еще и воды… И человеческого духа!

— Прекрасно, Флеснер! — вглядывается в сумрачную мокрую вязь Книппе, — Уверен мне понравится, я заметил, вы мастер своего дела!

Изрыгающий огненно-каменный мастодонт будто поднимается из глубин, разворачивая поверхность земли и осыпая все вокруг фонтанами раскрошенной породы… Ослепленное яростью чудовище изворачивается, словно бьется в конвульсиях неописуемого экстаза, рвется ввысь… расправляет свои инфернальные формы, замирает в пике удовлетворения и с тяжелым вздохом оседает вниз… в свои черные глубины!

Первый взрыв… За ним тут же вырастает громадным столбом второй, третий… Земля встает на дыбы, мечется как ретивый скакун, кажется сейчас треснет, разойдется по краям, и все рухнет в первозданную пропасть хаоса! Горизонт искажается, как разбитая оптика, пляшет в последнем сумасшествии. Воздух прогорает, несмотря на льющиеся потоки дождя… Комья отвратительной грязи, смешанной с кровью, падают вокруг. Странный смог от множества взрывов, секущий водой зависает грузными монстрами — тучами… Как будто рождается что-то новое адское! Разъяренный хищный зародыш тянет щупальца…

В образовавшихся провалах, обильно простреляв черные проходы, отряды пехоты осматривают на мокрых скалах трупы и обезображенные останки подземных солдат… Среди этого месива попадаются еще живые….Кровь течет по камням вместе с мутной водой… Немецкие штурмовики и жандармерия «СС» вытаскивают из-под обломков, худых изможденных красноармейцев, в рваных шинелях, будто оживших мертвецов из преисподней.

— Охота удалась Флеснер! — довольно кивает гауптштурмфюрер Книппе, — У тебя меткий глаз, Вильгельм! Далеко пойдешь…

— Благодарю, герр гауптштурмфюрер! — улыбается фельдфебель, — Я редко промахиваюсь…

Глава 11

Тамбовская губерния, 1921 год.

Разлившаяся в птичьем гомоне и журчащих ручьях весна вступает в свои права. Природа оживает после долгой зимней спячки. На лесную прогалину, где еще кое-где лежит снег, выходит высокий статный человек командир в наглухо застегнутой шинели командира Красной Армии. У него властная, даже какая-то царственная походка, в которой угадывается и большой боевой опыт, и даже врожденные аристократические манеры. Он поднимается на возвышенность и глубоко вдыхает пьянящий весенний воздух. Вокруг относительно тихо. Птицы, на перебой заводят свои веселые звонкие трели да фоном доносится отдаленный, едва уловимый клекот стрельбы.

Командир еще раз внимательно осматривается и замечает сидящего внизу на склоне холма подростка. Поначалу он кажется обычным местным мальчишкой, но потом пришедший военный различает на нем армейскую форму, скроенную видимо впопыхах, и что самое приметное, шапку-кубанку лихо заломленную набок.

При виде командира, юнец быстро вскакивает и приветствует по всем военным правилам, четко и бойко.

— Вольно, — прячет улыбку командир, с любопытством разглядывая мальчишку, — Ты чей?

— Отдельная кавалерийская бригада Григория Ивановича Котовского! — с гордостью произносит мальчик.

— Ух ты! Серьезно… Что здесь делаешь? Почему не в расположении части? — нагоняет суровости нависший командир, — Один шатаешься в прифронтовой полосе, почти на линии соприкосновения с противником?

— Я знаю где все наши посты… И границу я не перехожу! У меня свободное от службы время!

— Что ж… гуляешь, значит? — прищуривается от яркого солнца командир, — заняться нечем?

— Очень даже есть чем. Я тут не прохлаждаюсь! А изучаю местность и приглядываю, что может нам пригодится для развертывания наступления на мятежников, и укрепления нашего плацдарма.

— Толково! А ты парень не промах… И что ты видишь?

— Обстановка в целом противоречивая, болота кругом. Но зная где засел противник и произведя хорошую разведку, можно использовать эти труднопроходимые леса, а этот участок для скрытого удара по врагу! Отсюда нас не будут ждать, думая что мы не потащимся со всем обозом, лошадьми, с артиллерией и прочим хозяйством. В общем то, что нам мешает, может нам помочь…

— Ишь ты, соображаешь! Даже получше, чем наши некоторые командиры. Улавливаешь суть. Неплохо ориентируешься для лесной местности. Тут глаз особый нужен. Это не чисто поле. Здесь каждый овраг, каждое дерево западней обернуться может… Поэтому нужно видеть картину в целом и просчитывать все возможные варианты. Мне тоже это место нравится. За этим я здесь. Вникаю в детали.

— Тут холмы вкупе с низинами как змеей извиваются. Заметить кого-то очень сложно. Если тихо и крадучись подойти, а беляки как раз там на островах за болотиной сидят… Будет большая неожиданность для них. Мы можем отсюда им в тыл выйти!

— Молодец! Как ты все это быстро подметил. И сделал выводы. Я тоже это вижу! Растет наша армия, если в ней такие юные бойцы понимают стратегию победы… Как звать тебя?

— Гриша! Солдат Рабоче-Крестьянской Красной Армии, — Бурмин.

— Сын полка? Случилось что? Примкнул к нам в грозное лихолетье?

— Как сказать. Я с 12 лет в армии. Уже успел повоевать с Деникиным и белополяками. И ранен был. Так что я уже полноценный боец Красной Армии. Не какой-то там желторотый… В хозяйственном обозе! У меня конь есть свой и оружие! Я заслужил…

— Сколько ж тебе сейчас, герой?

— 14…

— Серьезно… Столь юный возраст и уже такой послужной список. И куда тебя определили?

— Я кавалерист! — гордо произносит мальчишка.

— Похвально! Достойный выбор… А где шашка?

— Пока нет… Я с ней плохо справляюсь. У меня наган есть. Стреляю я хорошо! Цель нутром чувствую…. Ежели поймал, все от меня не уйдет!

— Да ты грозный противник! Тебе лучше не попадаться… — улыбается командир, — Хорошо, что мы на одной стороне… А то бы уже не стоял бы я здесь! Будь у меня белые погоны. Для своих лет ты просто орел! Да и голова у тебя соображает не по годам… Далеко пойдешь! Надо будет обратить на тебя внимание в штабе.

— Стараюсь… Для меня Красная Армия — все, что есть, вся жизнь! А Вы кто? Я здесь второй месяц, а Вас что-то не припомню. И чин высокий.

— А ты так прямо и всех помнишь?

— Конечно! На войне надо все замечать, любую мелочь… А старших командиров тем более необходимо знать! Куда ж без этого? Я уже понял, любая оплошность в военных условиях может обернуться большой бедой. Надо быть бдительным!

— Это верно! — хитро усмехается командир, — Значит ты все видишь и подмечаешь. Очень хорошо. Только вот насчет меня… Ты так легко подошел ко мне, отрапортовал как следует, положившись только на мою форму? Вдруг я шпион переодетый или диверсант с той стороны? Мы ведь недалеко от позиций врага находимся? Что скажешь, Гриша?

Бурмин напрягается и задумывается и даже отступает на шаг назад… Начиная искоса поглядывать на собеседника. И даже берется за ремень, где висит кобура.

— Да свой, я свой! — смеется командир, — Недавно прибыл вот и присматриваюсь ко всему. А тебе, если хочешь и дальше быть настоящим воином Красной Армии, надо быть еще осторожней! И проверять всех и каждого…

— И из какого Вы полка? — осторожно спрашивает Гриша.

— Не из какого! — бодро выпаливает командир.

— Это как? — еще больше хмурится Бурмин.

— Да не смотри ты так на меня волком! А то ведь и вправду в меня сейчас стрельнешь, весь вон сжался в комок! То и гляди сейчас кинешься… В неравную драку! Все гораздо проще, Гриша! Уж я точно не враг… Я — Тухачевский, назначен командующим войсками, подавляющими этот белобандитский мятеж. Так-то вот, братец!

— Тухачевский? Михаил Николаевич? Не может быть! У нас… А Вы не врете? Не разыгрываете?

— Нет, Гриша, я — это я! Скоро и мои ближайшие подчиненные должны подойти. Сам все увидишь. Я люблю ходить один. Мысли яснее. Никто не отвлекает. Так можно найти нужное решение. Чего так смотришь? Сомневаешься? Могу потом к себе в штаб пригласить, на чашку чая. Посидим, поговорим, прикинем, как врага громить будем. Все вместе!

— Ничего себе… Сам Тухачевский! — бормочет подросток, — Это не сон?

— Да что ты так на меня глядишь, оцепенел, как на небожителя, архангела Михаила? Я простой человек и вообще все мы равны. За это и сражаемся…

— Ну, здесь все зависит, кто что сделал, За Вами слава! Столько подвигов… Про Вас книги напишут, и города назовут, Вы — один из боевых вождей Революции! Такими не все становятся…

— Ты может, больше меня сделаешь! Новое поколение всегда, более лучшим оказывается. Поднимешься на гребне революционной борьбы… И прославишься не только на всю нашу прекрасную Родину, но и на весь мир! А, Гришка, буйная головушка?

— Не знаю… Я такой обыкновенный и маленький по сравнению с Вами, Вы просто Гигант великих и легендарных битв… Хотелось бы стать как Вы! Таким же талантливым и грозным победителем!

— Всему свое время! Вот уйду на покой и займешь мое место… У нас врагов много! Со всех сторон ползут, как гадюки ядовитые. Все не угомонятся. Имя им… Легион! Нам еще ох как повоевать придется! Не скоро мы оружие в музеи отправим, пока не восторжествует царство Справедливости!

— Думаете, еще война будет? Неужели посмеют на нас накинуться после стольких наших побед на фронтах?

— Будет Гриша, эта война проклятая, новая, и может, быть еще страшней и масштабней чем та, которую мы заканчиваем, подавляя отдельные очаги предательского сопротивления остатков белокулацкой нечисти!

— Мы же разбили буржуев! Прогнали их прочь с нашей земли…

— Разбили у нас, в России. А сколько их еще по земному шару осталось? Сидит по темным углам прячется, как вероломная крыса… Вокруг нас немало капиталистических стран стягивают милитаристское кольцо как удавку… Почитай вся Европа и Америка. Все они не могут спать спокойно, пока мы хотим наладить и строить мирную жизнь, хотят уничтожить, стереть наше молодое советское государство!

— И прямо таки нападут? Мы же становимся все сильнее! Почти всех генералов белых разбили! Остальные разы зализывают…

— Наша Гражданская война это только начало Большой Битвы… Капиталистический Запад соберет все силы, весь свой змеиный ум и денежную мощь и наверняка пойдет на нас Большим Крестовым Походом! Это будет тяжелое для нас испытание. И мы должны выстоять и победить! Чтобы отстоять все завоевания Великого Октября!

— И когда ж такое может случиться? У нас вся страна сожжена… Голод кругом. Разбито все!

— Не сразу… Десяток другой лет может мы, и поживем в спокойствии, будем присматриваться друг к другу! Возможно, даже подружимся с закоренелыми врагами. Будем сотрудничать в чем-то… А потом только и жди подлого удара в спину, от западной культурной цивилизации. Они такое любят!

— Значит надо учиться военному делу и быть готовым к нелегкой борьбе?

— Именно! Как раз твое время настанет, солдат в бой вести… Вырасти, развернуть крылья за плечами! Загореться пламенем Революции… И перелом в этой схватке между Свободой и Угнетением, от вас, нынешних пацанов, будет зависеть, В ваших руках, можно сказать, судьбы мира окажутся. Или вы отстоите Свет, или мир покроет Алчная Тьма Капитализма и будет пожирать человечество…

— Мы не подведем! Встанем в строй красных борцов за счастье всех людей! Будем изучать военное дело как надо, закалять дух, ковать из себя железных пролетарских бойцов! Я хочу стать командиром эскадрона, может даже полка! Увлекать солдат в атаку, гнать врага от наших границ…

— Кавалерия день вчерашний, Гриша! Даже уже сейчас… Изживает себя!

— Как так? А как же Первая Конная? Товарищ Буденный и Ворошилов? Вся наша ударная сила?

— Это сегодня сейчас. А завтра будет уже все по-другому! Война — двигатель научного прогресса! Все меняется. Техническая мысль не стоит на месте! В будущем будут грандиозные сражения стальных машин. Самых необычных и диковинных. Что и не представить… Сейчас уже много чего строится и броневики, и самолеты, и дирижабли. А дальше и такое начнется, что не описать… Новая эра невиданных технологий!

— И куда же идти, чтобы быть впереди? Лететь как буревестник?

— Танковые войска, Гриша! За ними будущее…

— Танки? — хмыкает подросток, — Они же медленные и неповоротливые! Ни чета кавалерии! Мы как ветер проносимся… А они как трактора в поле, только что с пушкой, тарахтят, в распутице вязнут, толку мало, маневренности почти никакой. И бьют их все — и артиллерия, и простая пехота, гранатами… Какое ж у них может быть будущее?

— Это сейчас! А в ближайшие годы будет увеличиваться скорость и мощь брони, такой, что ни каждой пушкой пробьешь! Это будут мобильные стальные крепости! И они будут решать исход боя… Ты только представь вместо скопища лошадей, который может выкосить один-два пулемета в засаде, эскадрон железных боевых машин. Огнедышащий непробиваемый стальной Ураган, который ничем не остановить!

— Ну… может быть! Но это все равно полевое сражение! А я вот слышал, что авиация набирает силу! Вот за ней точно будущее! Если создать новые виды самолетов, тогда преимущество будет за небом! Вот куда надо стремиться! Может мне в летчики пойти?

— Красиво и романтично! Но как не крути, все главные битвы всегда на земле будут. Калибр артиллерии и сила передвижной брони танков — вот формула успеха будущих войн. Так что, Гриша иди в танкисты! Это скоро будет основой Красной Армии. Я лично займусь разработкой и развитием бронетанковых войск! Наша армия будет самой передовой и непобедимой!

— Если так… Если Вы сами! То тогда наверно, пойду… С Вами хоть куда! Вы — очень сильный, как великан из сказки, как факел во мраке, как знамя, поднимающее всех к новым победам!

— Кто-то должен вести людей… А знамен у нас много, а по сути — одно, Красное! Которое всех объединяет от красноармейца до комдива. Все мы один организм, все равны друг перед другом… А ты почему так рано в армии оказался? Отец с матерью как отпустили?

— Нет у меня никого… — вздыхает мальчишка, — Сначала отец погиб, я с матерью жил в Рязани. Когда мать умерла, я подался, куда глаза глядят, беспризорничал, очень долго. А потом решил вступить в Красную Армию! Показал себя… Взяли! Теперь Армия — для меня и мать, и отец… Такая вот история, товарищ Командующий!

— Да, война много судеб поломала! Ни счесть, ни вообразить… Но скоро все изменится! Больше такого не будет. Мы построим новый счастливый мир! Где не будет места насилию и горю… Вот только добьем всю темную свору, которая нам жить мешает! И контру лютую, что засела в этих тамбовских лесах! И бьет нам в спину…

— Долго мы уже здесь воюем… Наша бригада прибыла, тут вовсю бои шли, и сейчас не стихают! Крепко засели здесь белобандиты!

— Здесь не все так просто! Мы не чистом поле, где все на виду… Места здесь сложные, сплошные леса да болота, глухомань. Конницей не пройдешь, артиллерия целей не видит, бьет почти вслепую… Поэтому и стоят наши войска так долго, на износ…. Но мятежники все равно обречены. И я сюда прибыл не просто так. Теперь все будет по-другому! У меня своя тактика. Все эти дремучие чащи и трясины, содрогнутся до основания! Со всей укрывшейся нечистью! Я им устрою настоящую войну… Долго не выдержат. Куда бы не спрятались по дебрям и самым дальним топям!

— Я в Вас верю! Много о Вас слышал… Вы воюете как альбатрос Революции, как бушующее Пламя, как яростная буря! В схватке слабостей быть не должно. Это не забава, не игрушки, кровь настоящая льется!

— А по-другому нельзя, Гриша! Война — вещь безжалостная… Или ты, или тебя! Взять хотя бы кодекс самураев, очень уж мне он нравится. Там ничего лишнего. Остро отточенным клинком выкован Дух борьбы! Там нет ни капли снисхождения ни к врагу, ни к себе… Один японский мастер меча учил своих учеников — «Никогда не оставляй никого в живых на поле боя! Самый опасный и коварный враг — раненый! Всегда добивай до конца… Иначе погибнешь сам. Рано или поздно получишь удар в спину! Человеческая природа не умеет прощать…» Враг может быть только мертвым. Отличное руководство к действию!

— Да… Очень умно для войны! Противник поднявший на тебя оружие, хотя бы палку на улице, в дворовой драке, другом уже никогда не станет… Все верно!

— Точно, все начинается с детства! Потом вырастает до больших масштабов, но суть не меняется — есть «свои» и «чужие»… Всегда так было!

— Ага, и чужим спуску давать нельзя! Никогда…

— Пройдут годы, будем надеяться недолгие, когда все станут своими — одной огромной семьей, без наций и границ! И наш долг приблизить это… Сделать все, что только…

Внезапно сокрушительный взрыв неподалеку, валит деревья, разносит комья земли и осколки камней и железа… Тугая ударная волна обдает горячим ветром.

— Пригнись! — опрокидывает мальчишку вниз Тухачевский, — Вроде как гаубицы 122-х миллиметровые бьют! Надо же…

— Что это? Враг рядом? — вглядывается в темнеющий ощерившийся лес, Бурмин, — Прорвались что ли?

— Нет! Шальной снаряд… Мы все-таки недалеко от линии соприкосновения. Здесь белых быть не может, их дислокация нам известна. Все в порядке!

— У них, кстати, орудий полно… Я уже понял. По частоте обстрелов и по нашим боям здесь. Серьезно подготовились к мятежу!

— Сколько бы ни было… Это им не поможет! — улыбается Тухачевский, — И не спасет… Никого! У нас есть кое-что поинтересней…

— И что же это?

— Секретное оружие. Я с собой привез… Опыт Первой мировой войны не прошел даром. Такого они точно не ждут! Все подохнут, как крысы…

— И какое оно? Новые бомбы? Или танки ваши любимые?

— Всему свое время! Сам увидишь, в действии… Врага нужно уничтожать без жалости любыми средствами. Только так можно получить мир и процветание.

— Всех гадюк кто нам жизни не дает, и последний кусок хлеба отбирает, надо вытравить до конца! Чтоб никогда такого не было…

— Истинная правда! Люди должны жить как братья и любить друг друга, а паразитами и тиранам среди нас места нет! Будем их искоренять до чиста…

— Хорошее время у нас настанет, когда всех буржуев разобьем! Все люди свободными станут!

— А вон и моя штабная свита топает, с охраной, потеряли уже… — обнимает подростка за плечи Тухачевский, — Ну что пошли, Гриша! К новым славным победам!

Глава 12

Языки пламени факела, кажется, лижут изломанные выщербленные камни. Отбрасывают огромные причудливые тени и пускаются в головокружительный хоровод… Комиссар Парахин петляет по выматывающим коридорам, и не может отвязаться от чувства, что за ним кто-то следит. В пересечении проходов даже вроде мелькает тень. Шелестят невнятные, едва уловимые шумы… Кто-то или что-то, словно ветер вьется вокруг. Остановившись, комиссар выжидает, убрав факел в нишу, как охотник вглядывается и вслушивается в чуть колышущуюся темноту. Сколько проходит времени, непонятно… Может секунды, может четверть часа, может неизмеримо ничем какое количество утекшей жизни во мрак! Но все подозрительное внезапно пропадает, по галереям растекается привычная гнетущая каменная тишина. Парахин, еще какое-то время ждет, потом поправив амуницию, продолжает свой путь. Он проходит несколько узких тоннелей в глубине катакомб и попадает в небольшой отсек, весь увешанный, заваленный поблекшим железом — частями различного оружия. Как останки какого-то громадного мифического существа, они тускло поблескивают в призрачном свете огня, поражая воображение, словно свершается какое-то запретнейшее таинство. Несколько солдат при свете коптилок из снарядных гильз, «колдуют» над чем — то, на широком «столе» из армейских ящиков, будто хирурги на операции. Увидев комиссара, оборачиваются в приветствии:

— Здравия желаем товарищ комиссар полка! Рады видеть, Иван Павлович!

— Вольно… товарищи! Как тут у вас?

— Замечательно, товарищ комиссар! — отвечает капитан Фоминых, с засученными рукавами и солидным молотом в руках, — Наша адская кузня полыхает во всю! Куем новое оружие…

— Я вижу, производство кипит! Даже жарковато для наших студеных каменоломен. Удивительно…

— А Вы как к нам добрались, товарищ комиссар? Мы ведь в самых недрах почти сидим. К нам мало кто заходит… Возимся здесь, как древние гномы, в глубинах камня, создаем вещи диковинные.

— Решил посмотреть, как наша знаменитая Мастерская работает! Слышал много, а вот самому побывать не приходилось! Заодно хочу проверить, узнать как ваши дела, не нужна ли помощь какая…

— Справляемся… Нас тут мало, но каждый на месте. Свое дело знает.

— Вижу! Все четко и толково… Как на заводе, до войны! Только там условия были несравнимые, а мы замурованные во мраке глыб копошимся, но свой долг не забываем. Выполняем достойно.

— А что нам сделается, товарищ комиссар? — подмигивает Фоминых, — Волю нашу не сломить ничем, разум не запугать, сердце не погасить. Да и огонь рядом — наш друг и помощник. Мы уже не одни… Пока он светит во тьме этой непробиваемо беспредельной, надежда всегда есть!

— Пламя — это наша стихия! Родная… Это и знамя революции, и порыв свободы, и непреклонный дух равенства… Мы все рождены из Огня, дети его, и будем пылать вечно! Такова наша судьба… Значит вы здесь из разных частей оружие собираете? Как вы умудряетесь, из этой груды металлолома, что-то пригодное делать? — оглядывает Парахин кучи разбросанного железа, так посмотреть, так все уже в безнадежном состоянии… Мусор один!

— Это так кажется! Мы как врачи, Иван Павлович, реанимируем искалеченное оружие. Вправляем, ампутируем, протезируем, заживляем, новые технологии внедряем, — улыбается Фоминых, вытирая копоть с лица, — Весь комплекс оказания первичной медицинской помощи. И санаторный курс вон в тех ящичках, до первого боя.

— Или мы как Иисус, воскрешаем из мертвых, и возвращаем погибшее Железо к новой жизни, — неожиданно из темноты раздается знакомый насмешливый голос, — чудо Веры так сказать… Подземное. Самое реальное, какое может быть!

— Чудес у нас хватает, — откликается Фоминых, — Чего только не случается, каждый день! Но самое главное, что мы живы в этой преисподней, и сражаемся, вот это самое поразительное и есть…

— Горошко? И ты здесь? — восклицает Парахин, — Каким ветром катакомб тебя сюда задуло?

— Я везде… В облаке дыма и серы появляюсь, как Мефистофель, — улыбается политрук, — особенно там где не ждут!

— Как же помню, как ты первый раз красиво нарисовался, — подыгрывает Парахин, — вот уж действительно нас огорошил! И фамилия у тебя под стать… Не удивлюсь если ты через пять минут еще где-нибудь окажешься, у Панова за спиной, к примеру!

— «А як же?» — как сказал бы наш дорогой Аркадий Павлович, — смеется политрук, — «Що за диво? Що це таке? Що за парубок з чортового царства з'явився? Ну и справи!»

— Так ты чего здесь, начальник водоснабжения гарнизона? — напускает строгость Парахин, — Прогуляться решил? Заняться нечем? Решил с железяками повозиться?

— Так он у нас главный! — отвечает за товарища Фоминых, — Без него тут все встанет. Он — центральная ось, вокруг которой все вращается! С его то, руками и поистине с дьявольски изобретательным умом! Чего угодно придумать можно.

— А что вода? Плещется себе по колодцам. Никуда теперь не денется… Там все под контролем, и помощники справляются, — пожимает плечами Горошко, — А я вот еще себе применение нашел.

— То есть как это главный? — сдвигает фуражку на затылок Парахин, — А где Соколов Борис? С ним что?

— Умер в госпитале, уже с недели две тому назад… Жаль хороший был человек, — отвечает капитан Фоминых, опуская молот на стол, и вытирая руки, — Взрывом его привалило, не слабо… От ран скончался! Теперь у нас Николай Прокофьевич правит бал. Мы и не жалуемся… Я сам то, так здесь, на подхвате пока время свободное бывает, размяться! Раньше приходилось артиллерийские орудия на марше чинить, кое-какой опыт имеется… Здесь калибр поменьше, но принцип тот же. Так что помогаю товарищам!

— Понятно. Выходит, Николай, ты еще и здесь успеваешь… И мины я слышал не забываешь ставить у входов, с сюрпризами. И за своим водным хозяйством следить, и партсобрания проводить. Ты точно как колдун Черномор по воздуху летаешь, или сквозь камень! Без магии тут точно не обходиться… Красной! А?

— Возможно… Лучше заниматься чем-нибудь максимально нужным, — поясняет Горошко, — чем киснуть в этом мраке! Наедине с нашей коварной Тьмой лучше не оставаться, сами знаете! Дама не из приятных… Со Смертью в подружках ходит. Поэтому полезнее загрузить себя самой кипучей деятельностью, так всем выгоднее будет! И продвинет нас дальше, к победе!

— Это верно. Темнота у нас особенная, словно живая… И сейчас наверно нас слушает! — подхватывает Фоминых, — Так и висит вокруг. Бывает словно касается тебя, физически, будто тронул тебя кто-то. Даже вздрагиваешь, порой! И еще взгляд этот из мрака, неотступный, часто преследует в дальних проходах! Спину просто прожигает…

— Ну ладно вам суеверия разводить, — раздраженно морщится Парахин, — Сколько можно? Устал я уже это все слушать… Все как один заладили — один другого страшнее случаи рассказывает! Все это расстройство уставшего рассудка, не более! Нужно держать себя в стальных рукавицах, и все!

— Вот мы слышали Вы товарищ комиссар, — неожиданно спрашивает Фоминых, — в шахтах на Донбассе долго работали, под землей немало времени провели, неужели ничего мистического, необъяснимого не случалось?

— Да ходили байки всякие… Но лично я сам не с чем не сталкивался! Может бояться они все меня — нечистые! И духи, и тени, и твари плотские!

— А что шахтерский люд говорил? — интересуется Горошко, — Что за байки? Есть что занятное?

— Ну ходили у нас легенды про Шубина… Это самое громкое что среди горняков гуляло… Историй на книжку бы хватило точно!

— Что за Шубин? Человек, призрак шахтера? — оживляется Фоминых.

— Неизвестно кем он был раньше, — присаживается Парахин, — только окрестили его именно так — Шубин. И считается, что он в шахтах на Донбассе есть первый и последний Хозяин.

— И каков он на вид? — перебирает детали в темноте Горошко, — Его кто-нибудь видел?

— Говорят много народа из шахтерского племени его повстречали.

Предания описывают его как седого старика, обшарпанного, в лохмотьях, но ядреного и весьма жилистого, который носит в руке крючок, каким таскают вагонетки.

Те, кто с ним сталкивался, утверждают, что Шубин свирепствует под землей, громыхает, свистит так, что уши закладывает… Может и пищать, и кукарекать, охать и вздыхать на всю свою пещерную пасть, отчего фуражки с углекопов будто ветром сдувает… Кто-то клянется, что увидеть Шубина — не к добру. Считает, что человека ждет неминуемая гибель под землей. А если люди видели, как незнакомый седой старик садится в клеть и спускается в шахту, — рудник сразу затапливало водой.

— И что он всегда такой злой был? — спрашивает Горошко.

— Нет, бывало совсем наоборот… Он и добра много приносил. Шубин мог и помочь горняку. Рассказывали, что как-то раз в забое работал прилежный трудолюбивый шахтер. Вдруг кто-то дернул его за одежду. Шахтер оглянулся — нет никого. Продолжил работать дальше, опять кто-то дернул. Он решил, шутят над ним, темно ведь кругом, и опять работает, не обращая внимания. И тут дернули его за одежду так сильно, что шахтер выкатился из забоя. В ту же минуту раздался сильный грохот. Оказалось, это обрушился угольный пласт, который мог заживо похоронить горняка. Шахтер присмотрелся — и увидел: да это же богатое месторождение угля! Так он не только спасся от гибели, но и разбогател. Такая вот история!

— Здесь тоже кто-то есть… Рядом с нами постоянно ходит, — задумчиво произносит Фоминых, — а всяких звуков, типа ржания лошадиного или воя дикого, или вообще чего-то зловещего несуразного, еще похлеще случается! Такие кикиморы могут в тоннеле явиться, что и в сказках не сыщешь!

— Везде кто-то есть… Если покопаться усердно! На то она и Жизнь! Чтобы где-нибудь кто-то копошился, — бесстрастно говорит Парахин, — особенно в мозгах наших! Вся эта мистика дешевая и коренится! Если откроете темным фантазиям дорожку, так они всей буйной толпой и реализуются! Смешав вымысел, воображения с явью… Обычная психология, товарищи! А вы все как девицы на святки, развели не пойми, что! Еще гадать тут начните, по теням, да на картах! Не пристало командирам Красной Армии до подобного скатываться! Впредь прошу прекратить подобные разговоры, как разлагающие дисциплину Гарнизона, особенно при солдатах!

— Есть прекратить, только… против природы местной особо не попрешь! — лукаво замечает Горошко, — Ежели оно явилось перед глазами, значит имеет место быть… По всей марксистско-ленинской науке, как материя, данная нам в ощущениях! Может с этим наоборот, разбираться надо. И как-то использовать в нашу пользу?

— Например? — в упор смотрит на политрука Парахин, — Зыбкое видение под ружье поставишь? Присягу принять заставишь? В бой поведешь? Нам не до этого сейчас, Николай! Наверху фашист лютует, а мы будем тут призраков отлавливать? Ну смешно…

— Не совсем так, но… Вот Вы правильно, Иван Павлович, отметили, что корень всего этого в нас кроется, — не унимается Горошко, — может и нужно как-то это все повернуть, чтобы эту Силу, для себя и применить? Какие-то дополнительные способности?

— Огонь и электричество природное, раньше тоже суеверный трепет и ужас внушали, — отмечает капитан Фоминых, — а сейчас мы чайники на этом кипятим, и дома освещаем.

— Ну да! Давайте колдовать еще здесь начнем… Самое время! — качает головой Парахин, — Шинели как балахоны висят, бороды отрастили, глаза во мраке яростным пламенем горят, вылезаем как тени демонов из самых черных углов подземелья. Хоть новый культ религиозный создавай! Думаю, многие бы даже обрадовались.

— Смех смехом, а какую-то Силу мы все равно здесь обретаем…. Этого не отнять! — внимательно смотрит на товарищей Горошко, — Многое, конечно, теряем, даже от своего привычного природного естества, но что-то приходит взамен и укрепляет наш Дух! Это многие заметили… Презрение к смерти, непоколебимая уверенность в себе, страх уходит. Крепость небывалая ощущается, лихость на грани сумасшествия! Будто несешься как паровоз на всех парах, снося все преграды! Так то, вот…

— Чем дальше вглубь этой бездны каменной, тем действительно, мы духом мощнее становимся! — раздумывает Фоминых, — Что же там тогда в самой Глубине? В Конце этого кошмарного пути?

— Чтобы там ни было, нас это не касается! — сурово декламирует Парахин, — У нас дорога одна — к Свету и людям! За это мы здесь и сражаемся… И все соблазны Тьмы нас не должны с пути сбивать. Давайте к делу! Как у вас результаты труда? Чем похвастаетесь? О чем можно доложить в штабе?

— А Вы сами поглядите, у нас на сегодня, за одну смену, уже приличный арсенал скопился, готовеньких! — широким жестом приглашает Фоминых, — Пара наших «трехлинеек», четыре МП-40, три карабина «маузер», пять парабеллумов, один люггер, два «вальтера», есть еще «косторез» — пулемет МГ-42, ствольную коробку заменяли, один ППШ-а, только найдем ли диски к нему…

И все работает идеально. Без конфузов, без осечек… Идеальный ход механики! Можете сами попробовать!

— Отлично! Молодцы! А это что за сооружение? Я такого не видел — не то миномет, не то ствол автоматический заковыристый… Что за произведение неведомого искусства?

— Пулемет это… Новорожденный, — похлопывает Горошко по корпусу оружия, — Изначально — трофей, морпехи Панова его с танка немецкого умудрились снять. Мы его на наш станок поставили, кое-что усовершенствовали, вот он теперь и выглядит как экзотический дракон. И нрав такой же буйный… Мы уже опробовали. Огонь изрыгает и рычит как зверь Апокалипсиса. Хоть святых вон выноси. Мы его Вельзевулом назвали! И не зря… Сносит все на своем пути, а звук такой, что фашисты в страхе разбегаются, думают что новое оружие у нас. Скоро отдадим его на передовую, кое-что еще доработаем, и отпустим в свободном полете! Пусть по степи летает, собирает Славу аджимушкайского гарнизона!

— Ну, вы даете! Умельцы подземные… Один вид чего стоит, — изумляется Парахин, — Солидная штучка! Вы так и танки собирать начнете. Вот Бурмин то обрадуется!

Все смеются.

— А что? — подмигивает Горошко, — Может и соберем! Дело не хитрое. Исходных материалов чуток побольше и выкатим такую машину, немчура ахнет… Кстати, скоро мины собирать начнем новые, мысли есть. С секретом. Строгий немецкий ум вряд ли сможет ее снять.

— Замечательно! Фрицам нас никогда не одолеть, — заключает Парахин, — посмотрели бы они на наш подземный быт, да на ваш цех. Увидели бы, что мы можем. Может тогда бы поняли, с кем имеют дело.

— От нас, они здесь, в Аджимушкае, хорошо получают, — констатирует Фоминых, — каждую ночь! Хоть часового, да снимем. А если уж что посерьезней, так фейерверк по всей степи… И фрицы с румынами бегут до самой Керчи! Потом возвращаются с целыми полчищами! Только так и могут, численным перевесом раз в десять и обязательно с броней и тяжелой артиллерией! А мы с одной винтовкой и ножом в зубах их по степи гоняем… Вот она Красная Армия! Наш дух сильней чего бы то ни было…

— Да, недавно пограничники вместе с Никифоровым славно прошлись, полуночным рейдом, — воодушевленно произносит Парахин, — Опять поселок Баксы попотрошили. По тихому перебили почти всех там находившихся. Остатки к порту убежали… Потом уже фрицев с города навалило, с бронетехникой как саранчи! Да наши соколы уже упорхнули до подземных гнезд, оставили им гостинцев заминированных… Не ожидали они такого. Думали, что мы уже ни на что не способны, или вымерли вовсе… Не дождутся!

— Не ценит нас немец, — усмехается Горошко, смазывая какие-то детали в темноте, — Каждый раз приходится доказывать, кто мы и что мы.

— Ничего, мы терпеливые. Будем методично учить и лечить недоумков-нацистов жизни… Огненной касторкой! — щелкает затвором винтовки Фоминых, — До полного «выздоровления»!

— И как добыча? — спрашивает Горошко, — Богато сходили?

— Не особо! Оружие взяли, конечно, но продуктов маловато. Все разлетелось по батальонам, и ахнуть не успели! Но удар хороший нанесли, ощутимый… Они теперь там весь участок укрепляют, и войск нагнали немеренно. Боятся, нас как огня!

— Еще бы они нас не боялись! — улыбается Горошко, — Мы как кошмарный сон воплотившийся, каждую ночь, неотступный! От нас не убежишь, везде настигнем… И спросим за всю пролитую кровь наших советских людей!

— Что-нибудь еще серьезное намечается? — интересуется Фоминых, — А то пора размяться, воздухом подышать… И сорняки коричневый пожечь!

— За этим не станет! — залихвастски выдает Парахин, — Разведка Бармета работает, ищем наиболее уязвимые места для атак. Как определим так и пойдем громить проклятых оккупантов! А вообще сейчас первая проблема — это продовольствие. Группы по сбору ячменя и другой травы каждую ночь выходят. Но, увы, не все возвращаются. Незаменимых бойцов теряем. Каждая горсть зерна и пучок травы чьей-то крови стоит!

— Да, война дело такое, — вздыхает Горошко, — раны от смерти товарищей, хуже собственных, никогда не заживут….

Фашист за все заплатит сторицей, за каждую каплю крови наших друзей и близких. Расплата будет суровой, ничего не простим!

— Еще как заплатит! — восклицает Фоминых, — Захлебнется в своей же черной отраве!

— Отомстим за всех! Никого не забудем! — с оттенком печали произносит Парахин, — У нас и здесь в подземелье, документация ведет скурпулезно и трепетно. Если не вживую, то на бумаге все фамилии останутся! И каждое наше действие, вплоть до рапортов и строевых записок. Никто в Лету камня не канет, мы постараемся!

— Войну эту страшную нельзя будет забыть. Никогда! — грустно вздыхает Горошко, — Сколько жизней ушло… И подумать, вообразить страшно. И мы погибших наших товарищей не оставим в пропасти Забвения. Они будут жить всегда в наших сердцах, в детях наших. Будут вести вперед целые поколения будущего!

— Так тому и быть! — подытоживает Парахин, — Ну, ладно, орлы, кузнецы бездн затерянных, бывайте! Хорошо у вас, тепло… Огня много! Но работа не ждет. Пошел я посты проверять, и другие объекты осматривать. Еще в госпиталь нужно заглянуть обязательно. Поддержать раненных товарищей наших… А ваш труд бесценный, оружие, смекалкой да талантом несказанным собранное — раскидаем по ротам, где оно нужней. Успехов вам!

— И Вам всего доброго, товарищ комиссар полка, увидимся! — улыбается Фоминых, — Уже наверно в бою… Как обычно!

— А как иначе? — смеется Парахин, — Только так! Когда пойдем фашистских супостатов крушить! Освобождать землю нашу от черной погани… Ну будьте бодры и здоровы! До встречи!

…Как только комиссар сворачивает за угол, Тьма вновь окутывает его своим плотным саваном, если не сказать — околдовывает… Опять путаются уже знакомые проторенные коридоры, мелькают огромные тени за спиной, в голову лезут странные чужие мысли. Но Парахин, размахивая факелом, упрямо продирается через все эти темные наваждения. Усталые измотанные чувства притупляются. Сознание проваливается в сумеречное состояние… Но путь продолжается.

В одном из узких сплетений проходов, он замечает движение, уже явно физического характера. Кто-то проскальзывает мимо, явно пытаясь скрыться. Парахин прикидывая маршрут, и зная эту систему, перехватывает крадующегося, у следующей развилки. Фигура, действительно вполне плотная и внушительная, выныривает из черноты мрака, и замирает в шагах шести-десяти, заметив комиссара.

Парахин поднимает факел. Перед ним стоит что-то странное. Трудно понять человек это или очень хорошо проявленное привидение. На нем не то истрепанном рубище, не то какая-то почти полностью истлевшая одежда. Голова скрыта причудливым зловещим копюшоном из грубой мешковины. В черных глазницах остро поблескивают светлые звездочки, как острие кинжала. В прорези рта что-то недовольно и настораживающе колышется… Тяжелое дыхание кажется касается долетает и обжигающе касается кожи.

Мысли пролетают в уме комиссара с скоростью молнии: «Кто это? Гражданский? Кто-то из наших? Разведчики Бармета опять что-то учудили, придумали? Новый камуфляж? И возвращаются с задания? Противник проник? Обычно подобным образом закрывают лица диверсанты, вуалью веревок, но здесь что-то другое! От няго тянет Зыбью… Чем-то явно не человеческим, чуждым. Похожим на мрак вокруг! Что это может быть? Он реален или все это чудится?»

Незнакомого темного пришельца окутывает непонятная дымка, он будто пытается укрыться в ней, потом пристально смотрит на Парахина, качает головой, словно осматривается, делает шаг вперед… В ответ щелкает затвор автомата.

Это не останавливает существо замотанное в рваную мешковину, и оно медленно и уверенно приближается.

— Стоять! Ты кто? Шпион? Или из местных? — выкрикивает комиссар, втыкая факел в расщелину, — Пароль? Еще шаг и я стреляю!

В ответ странный путник бормочет что-то невнятное, напоминающее гортанную сбивчивую речь. Он движется, словно в зачаровывающем танце, подбираясь все ближе. Не отрывая гипнотического взгляда рваных сверкающих глазниц. Он явно хочет что-то донести, сказать или нанести незаметный роковой удар. Он поднимает руку…

…Автоматная очередь взрывает темноту, и гулкое эхо раскатывается по галереям… Вспышки выстрелов ослепляют на какое-то время. Парахин моргая, напряженно вглядывается во мрак. Там зияет черный провал. Комиссар подходит ближе, но ожидаемого прострелянного тела нет! Из проема веет холодным сквозняком, стены привычно нависают, недоуменно рассматривая беспокойных людей, все лежит нетронутым, никакого постороннего вмешательства, даже никаких следов на просыпавшейся тырсе… Пусто. Никого нет! И так убедительно издевательски привычно, будто ничего и не могло быть…

— Тьфу, пропасть… Что это было? Или померещилось или наяву случилось! Черт разберет эту топь катакомб! Что они еще выкинут! Какую ловушку приготовят… Во всяком случае сейчас все пропало, разогнал напасть, подпалил темную химеру огоньком красным, — зло сплевывает Парахин, и вновь погружается в непредсказуемый мрак.

Глава 13

Что это было? Словно что-то пронеслось, но не тенью… Все треснуло. Мир перекосило напрочь. Как старую телегу! Все остановилось — ничего не узнать. Наверно и себя тоже. Не вижу себя совсем… Опять в темноте завис или провалился еще ниже? Ничего не поймешь! Долбануло фугасом так, что верх с низом до сих пор крутятся! Помешанной караселью… Еще свет какой-то странный льется. Весь призрачно вымученный. Как у нас в катакомбе сверху от взрыва сочится… Но этот совсем другой. Незнакомый! И стоит вроде кто-то вроде, но не разглядеть. Весь такой статный но скромный и суровый, на нашего дядьку Спиридона из нашей деревни похож. Такой же внушительный, грозный но справедливый. Чудно! Вроде знаком даже. Чувствуется чем-то родным веет. Когда-то очень давно встречались. Боженька это ты? Говорят, тебя нет… Наш комиссар всегда это твердит. И на всех собраниях, и просто в беседе у костра! Говорит, что ты плод больного воображения. Пережиток буржуазной эпохи и глупое суеверие. А ты вон стоишь, сверкаешь как новый трактор с конвейера. Ты это или не ты? Что-то ты мне даже говоришь в голове моей от взрыва гудящей… Только я ничего понять не могу! Все перемешано. Или язык у тебя такой чудной заковыристый. Или все это мираж? Или я разговариваю сам с собой? Ни хрена не разберешь в этом мире. Я просто солдат, мне всего 20 с небольшим. Я умру? Так рано? Или уже помер? Что происходит? Все плывет как старая акварель. И я с ней утекаю, что ли? Куда? Почему? Я пропадаю…. Боженька где ты? Ты еще здесь? Если ты это ты, зачем мы умираем здесь, так страшно? Почему ты это допускаешь? Не вмешиваешься? Ты же вроде Всесильный…. Не защищаешь нас? Тебе это нравится? Боль хлещущая нестерпимым фонтаном, кровь расплескавшаяся на расколотых скалах, раненые, слепые ползущие в каменный омут? Так и должно быть? Свежая кровь необходима этому миру? Чтобы он жил и цвел? Погубленными жизнями других? Чтобы Ты сиял?

И мы просто расходный материал? Необходимые инструменты? Дрова в печи? Булыжники в мостовой? Украшения на стене? Поспевший свежий урожай?

Почем от нас ничего не зависит? И мы только нелепые смешные куклы. Никчемный мусор… Кто о нас вспомнит, как мы жили и боролись в этом жутком подземелье? Если о нас забыли даже сейчас? Мы тонем во Мраке, забытые всеми…

Как хочется жить! Просто жить, без изысков, причуд и своенравных желаний. Обыкновенно и радостно. Как тысячи других неприметных жизней. И вот этого простого нас всех лишили. Бросили в страшную мясорубку войны. Почему ты до сих пор не прекратил все это? Бои, схватки, войны, убийства, ненависть и ложь? За столько веков… Ты спокойно смотрел как умирают миллионы твоих детей?

Ты же Всемогущий… Ты действительно «Отче…», Отец наш небесный? Или неуловимое хитрое коварное Чудовище? Прячущееся за маской света и благости? Это недоступно для нашего хлипкого разума. Наверно…

Колесо беспощадной смерти крутится с начала времен… Какое-то безумие! Не понимаю…

И сейчас я превращусь в Тень, коих тут сотни. Таких же канувших душ…

Ты еще меня слышишь? Я тебя почти не вижу. Ты словно исчезаешь в каменном сумраке. Все в этом мире пропадает. И Ты тоже…

Есть ли что-то, что не подвержено смерти? Одна недоступная незримая сила, которая принимает разные эфемерные формы. И мы лишь неразличимые мгновения этой сумасшедшей игры?

Можем ли мы что-то изменить? Было ли так всегда? Не пора ли все переделать? Как мы перековали вековой уклад эксплуатации? Прогнать всех упырей, в том числе и бесплотных! И создать новую жизнь, прекрасную и свободную…

Как было бы хорошо. Дышать утренним воздухом, видеть солнце и ощущать его горячее прикосновение на своей коже…. Самому растить, создавать небывалые миры, делать больше самого себя, всегда идти за горизонт! Культивировать прекрасный сад и законы братства! Чтобы никто не умирал и не страдал. Это так просто!

Зачем нужно зло и тьма? Откуда они? Мы все хотим просто жить…

Мрак сгущается. Кажется, я опускаюсь все ниже. Меня что-то тянет в темный водоворот. Я не знаю, живой ли я еще или уже покойник. К черту все! Какая разница…

Если я еще себя ощущаю, хоть как-то, значит не все потеряно. И мы еще посражаемся за себя и за лучший мир! Мы еще дадим бой! И сразим врагов, пришедших из Мрака…

Эй? С крылышками! И свечением вместо лица!

Не уходи! Подожди… От тебя тепло идет, родное, как от солнца! Я устал от дикого холода в этой каменоломне! Промерз до костей, до души… Дай погреться чуток! Мы все забыли что такое свет и горячий воздух полудня! Сухая растресканная земля. Мы вернемся когда-нибудь к тому, что у нас было? Или это теперь останется стирающимся воспоминанием, зыбким образом, странным непонятным сном. Почему все так происходит? И вся наша жизнь рано или поздно исчезает? Словно ее и не было никогда.

Послушай, светлячок небесный! Ты такой же как мы? Или совсем другой? Как все сложно бывает.

Кто-нибудь проходил этот Лабиринт? Узнал зачем он? Что скрыто этой преданной Тьмой? Великая тайна? Солнце существования? Запретные врата? Штурвал реальностей? Невообразимая реликвия? Ключ могущества? Алтарь души? Вой сквозняка… И шелест мелких останков чего-то брошенного в тоннелях. И проницательный изучающий взгляд непредсказуемого мрака. Все как обычно!

Никакого ответа. Только раскаленный рой собственных мыслей. Вот и все… опять эта чернота. И полная неизвестность. И привычная ноющая боль где-то внутри. Опять по новой! Вперед… Поглядим кто кого!

Глава 14

Как неистовый всесокрушающий ураган проносятся атаки воинов подземелья по близлежащим к каменоломням поселкам.

Поселок Капканы.

В темноте начальник особого отдела Никифоров гитарной струной стягивает горло немецкого часового… Тот, дико выпучив глаза, даже не хрипит — такая удавка не позволяет издать ни звука. И пойманный солдат Вермахта, трепыхаясь, грузно оседает на землю.

Старший лейтенант Бармет, захватив караульного правой рукой за рот и подбородок, левой рукой глубоко всаживает клинок под левую лопатку… И дальше скользит вдоль стен… Бойцы катакомб заполоняют улицы поселка, тихо врываясь в дремлющие дома, орудуют штыками, ножами и прикладами, забивают заточенными саперными лопатками спящих фашистов — немцев и румын, не оставляя никаких шансов застигнутым врасплох врагам.

Над поселком не звучит ни единого выстрела. Все невозмутимо и сонно как будто просто кто-то внезапно возится по хозяйству или что-то случайно упало в старом затхлом сарае…

Отряд Никифорова-Бармета, промчавшись ветром теней, уходит, оставляя за собой чернеющие казармы мертвецов, десятки поверженных врагов, витающий полуночный ужас Возмездия; забрав трофеи, растворяется в густом смоляном мраке.

Азовское северное направление. Немецкие полевые укрепления на побережье.

В ночной темноте, как панцирь беспощадного монстра, поблескивают стволы артиллерийских орудий, голодно и яростно смотрящих в сторону моря. Караулы, с легкой усталостью, обходят огороженные столбами с колючей проволокой военную зону… Здесь все спокойно, как всегда. С начала победоносного наступления германский войск в Крыму, никаких происшествий. Локальные столкновения случаются южнее в подземельях, где засели партизаны от Старого Карантина до Булганака. А здесь царит удивительное для войны спокойствие и даже какая-то ленивая размеренность. Издалека даже доносится умиротворяюще звук прибоя… Обыденная ночная идиллия. Русских давно нет. Внешней активности почти никакой. Все попытки посягательств на отвоеванную территорию пресекаются патрульными катерами. Не меняющийся распорядок смены однообразных дежурств. Местами съедающая скука и монотонно повторяющиеся часы все тех же обязанностей чистки и обхода…

Неожиданно у одного из расчетов, искрящимся фонтаном ввысь поднимается огненный столб, за ним еще один… и еще! Ночь становится необычайно светлой и призрачно непонятной. Что это? Налет авиации? Обстрел подошедших кораблей? Но вокруг привычная, незыблимо растекающаяся тишина… Откуда это все? Уже несколько артиллерийских орудий разлетаются на куски. Тут же огненные кинжальные линии разрезают полотно спящей неповоротливой ночи. Гром разрывов гулко, как рев проснувшегося чудовища, прокатывается по взъерошенной степи…

Комбат Панов приподнимается и дает длинную очередь из автомата.

— Гарно запылало! Як в печи… А ну, хлопче, задавим цю гадину! До последнего писка! У нас еще время трошки есть, пока они вокруг не очухались! Заспиваем песню, казачки!

Завязывается упорный бой. По широкому простору пляшут дикие всполохи выстрелов и разрывов. Что-либо понять довольно сложно в этой вакханалии беснующегося пламени. Сплошная безумная кутерьма из изворачивающегося пламени и раскаленных осколков железа и камней…

Комиссар Храмов, окопавшись на одной из сопок, поливает мечущихся и засевших обороняющихся немцев, из трофейного «МГ»…

— Так, ребятки! Не засиживаемся… Напираем по полной! Обходи с флангов! Подноси заряды! Шевелись, братва! Поднимем это осиное гнездо в воздух!

Красноармейцы стараются уничтожить прибрежную батарею… Или хотя бы нанести максимальный урон. Времени мало. Если поднимутся близлежащие армейские части и возьмут в кольцо… Вероятность вырваться будет минимальной и грозит полным уничтожением штурмовой группы. Поэтому все нужно делать с предельной скоростью!

Огонь бешено пляшет по склонам курганов, выкашивая все живое. Кажется, что укрыться просто негде, от неистового шквала смертельного пламени. Метущиеся контуры едва можно разобрать… Кто, где? Откуда бьет из своего оружия? Где свои, где чужие? Все смешалось в сумасшедшее крутящийся смерч из вспышек, криков, разорванных тел… Из которого, кажется, уже никому не выйти.

— Ось це шабаш на Лысой горе мы им устроили! Нехай потанцують… Погане племя! — выкрикивает Панов, нащупывая гранаты на поясе, — Це вам не Эвропа! Получай ничну гастроль народного коллективу пидземелля! Попрыгайте на розпечений сковороди, чертяки! Забигали, паучины мерзенни! Конец вам… Нехай вражины скачуть в агонии пекельной. Нехай потешаются!!! Бисы проклятущие…

Новые взрывы ослепляют… Земля дрожит. Расплавленный металл рвет человеческую плоть, сшибает с ног… пробивает броню и каски. Кровь смешивается с растресканной холодной землей…

Поселок Баксы.

— Не торопись, Коля! — еле слышно шепчет Белов лейтенанту Ефремову, — Поспешила девка замуж… Ничего хорошего! Встанешь рано поутру…. Короче, ждем разведку!

Командиры вжимаются в тень забора на окраине поселка. За ними тянутся размытые контуры красноармейцев с поблескивающим оружием, примкнутыми штыками, насупленные, с горящими глазами, нависая хмурыми тенями, утопая в бесконечной темноте…

— У них казармы вон в тех бараках, — продолжает Белов, — на отшибе! Они перенесли их от центра, подальше на восток, после последних наших нападений. А мы крюк по степи сделали, чего они не ждали! Вот теперь сыграем на бис…

— А если они не здесь? — оборачивается Ефремов, — Как-то все пустенько! Охрана вообще смешная…

— Разведка доложила что, там! Неделю пасли, подбирались… Сейчас знаем наверняка! Гоша Бармет не ошибается… Фрицы тут безопасно себя чувствуют, расслабились, мы тут уже давно не гуляли под луной! Вот сегодня исправим эту ошибку…

— Мы только эти бараки на себя берем? — поглядывает по сторонам Ефремов, — Может еще что захватим?

— У нас задача только эти казармы, — чеканит Белов, — и скорый отход! Немного задержимся — и сами в капкане окажемся… Поэтому не зевать! Навалились — взрыхлили ночную почву, удобрили, посеяли, отпахали — ушли! Все… Засыпали гранатами, как семенами и до подземного амбара, назад!

— Если что-то пойдет не так? Не по плану?

— Тогда отходим по белой ракете! Без какой-либо самодеятельности. Варианты отступления мы все прорабатывали! Ну все, соколики, пошли урожай снимать, созревший! Все как я учил…

Красноармейцы выдвигаются вперед… Глухие вскрики, звон стеков и первые завивающиеся вихри пламени вырываются из окон фашистских казарм….

Поселок Аджимушкай.

В ночной черноте южной ночи что-либо разобрать почти невозможно. На линии полосы соприкосновения с территорией каменоломен еще гуляют нервные ослепляющие лучи прожекторов и вспыхивают осветительные ракеты, а некоторые участки, ближе к поселку погружены в глухой безмятежный сон. Это почти мертвая зона. Здесь размещены вспомогательные военные объекты и кое-какая техника. Это своего рода буферная зона между поселком и передовыми постами. Здесь всегда относительно спокойно. Потому что в случае удара русских, всегда есть возможность отойти или успеть занять надежную оборону. Но сегодня почему-то все не так… Когда часы переходят 2 часа по полуночи и стрелки ползут дальше вниз… один из стоящих у хозяйственного блока бронетранспортеров нелепо подпрыгивает на огненной вспышке. И завивается буйным пламенем. Тут же недалеко проходящий патруль разбрасывает в стороны еще одним ослепляющим взрывом… Пронзающие огненные жала выстрелов разрывают топкую плоть ночи.. Где-то раздаются надрывные крики. Мечутся очертания солдат охраны. Завывает сирена тревоги. Сквозь дремлющую ночную пастораль прорывается оскал хаоса и паники. Бензовоз у дороги разлетается на куски ошметками железа и резины, заходится вихрем в темное небо…

— Как тебе мои игрушки? — чуть не кричит в ухо Левицкому, в грохоте боя, старший политрук Горошко, — Сработали на славу! «Потешные огни» во всей красе… Я не одну неделю старался, чтобы фрицев так обрадовать!

— Да, впечатляет! — щурится от яркого полыхающего зарева Левицкий, — Просто царский фейерверк! Там еще на склады перекинулось… Если там боеприпасы, вообще шикарно выйдет.

— Ага! Вот жил бы я при императрице какой-нибудь там Екатерине или Елизавете, вот мои таланты пиротехнические оценили бы! Был бы знатным вельможей… По части военных изобретений.

— Ну и мечты у тебя товарищ комиссар! Не пролетарские какие-то… А мы что? Внимания тебе мало уделяем? Или тебя простая жизнь уже не прельщает?

— Хочу при дворе жить! В париках напудренных ходить, менуэты танцевать на паркетном полу, фрейлин в беседках целовать, лениво рассуждать о политике…. Вместо своих пламенных партийных собраний! Ладно шучу я… А то ты вон аж напрягся весь!

— Да я понял. Ты серьезным редко бываешь… Ну что, твоя «шутиха» огненная очень даже неплохо прогремела! Теперь мы еще немного на этих хищников поохотимся и до дому! Чтоб нас даже не заметили, откуда мы пришли…

— Может еще погуляем? — предлагает Горошко, — Смотри какая красота, Виктор! Дойдем до поселка, по центральной улице продефилируем? С танцами и песнями? Боевыми… С раздачей страстных романтических подарков? С долгожданными незабываемыми встречами с иноземными гостями? Ведь соскучились до жути… Сил нет!

— Когда будет крупная операция непременно. Мы им настоящий праздник устроим! Уже скоро… А сейчас задача другая. Эффект осиного роя! Укусил — ушел… Жало всадил, скрылся! Со всех сторон катакомб… Пусть прыгают в баварской истерике и от обжигающего огня утираются! По всей фашистской поганой шкуре… Чтоб ни минуты покоя! Сначала раскачаем эту тварь, запутаем в конец, а потом опрокинем наземь! И добьем… Навсегда!

— Для больших дел надо что-то особенное приготовить. Чтобы запомнилось сраным тевтонцам и их шавкам — румынам. Я им целый аттракцион организую! Чтоб как на большой арене… Пускай полетают, попрыгаю мартышки нацистские! На огненном колесе покружатся….

— Ага, Коля! Ты уж постарайся… У тебя ум как у Леонардо, который Да Винчи! Так что, дерзай, порадуй нас новыми чудесами. А мы тебе подыграем, на чем хочешь… На любом инструменте!

— Отчего же не постараться ради почтенной публики? Сделаем, Витя, цирковой номер года! Все останутся довольны. Можно будет и афишу в подземелье расклеить…

— Вот и славно! А пока… займемся продолжением сегодняшнего вечера. Толик! Волошенюк! Выводи свою эскадрилью на взлет… От винта! Товарищи летчики! Покажите, чего можете… Сейчас прочешем этот участок и назад в катакомбу! Очень живенько, ребятушки! Не спим на ходу… не мечтаем, не отвлекаемся на местные красоты. А то бывает, боец из каменоломни вылезет и совсем шалеет от мира вокруг, пьянеет как после самогона на свадьбе… Теряет ориентацию от свежего воздуха, огромного пространства и обилия света, даже сумеречного… Поэтому всем собраться, бьем врага как надо! Работаем четко и результативно. Все, пошли!

Степь. Направление северо-запад. Район Булганака.

В змеящихся расщелинах скал, как странные ночные создания, расселись красноармейцы, скрытые покровом ночи.

— Получится? — ерзает капитан Скрыль, поглядывая в бинокль, на затянутый белесой полосой тумана темнеющий военный объект немцев, — Расстояние больно большое.

— А куда денется? — отзывается капитан Фоминых, проверяя расставленные, тщательно замаскированные в каменных низинах трофейные минометы, — Споем как по нотам в ленинградской опере! Не сфальшивим…

— Да уж постараемся! Я тоже подыграю, на своих духовых пехотных! Вместе зазвучим. Тебе бы, Анатолий, для таких целей что посерьезней….

— Как говорится, чем богаты… Калибр маловат конечно, но если бить точно по предоставленным координатам, костерок неплохой разожжем! Фрицу задницу поджарим… Раньше у меня преимущественно гаубицы были 152-мм М-10! Красавицы! В них только влюбляться, как в прекрасных девушек! А поют — заслушаешься… А теперь вот этим потешным скоморошьим оркестром приходится командовать. Собранным из чего придется… Ну да ничего! Глядишь, скоро разживемся чем покрупнее. Тогда и сыграем настоящую музыку!

— Ганс, собака, оценит я думаю! — вглядывается вдаль Скрыль, — Наш подземный талант, наши старания и такую камерную близость… Значит, действуем как договорились? После твоих оперных арий мы пулеметами пробиваем и уходим?

— Все верно. Работаем строго по часам — минута в минуту! — предупреждает Фоминых, — Без всяких импровизаций. Все просчитано. После успешного концерта, аплодисментов немецких не ждем, линяем в нашу каменоломню! У нас переход по степи сложный. Все открыто практически.

— Все успеем. Особенно фрицу в рыло навалять! Весь этот рассадник отравы выжечь. Отыграем пламенную красную программу, как в филармонии. В лучших традициях искусства легендарной Красной Армии! Наша маленькая гастроль здесь станет началом Большого концерта в Крыму! Как и завещал товарищ Мехлис… Недолго осталось фашистским тварям нашу землю осквернять… Срок их черного шабаша все короче. Скоро все вычистим! Эпидемия закончится…

— Точно! И начнем отсюда… Фашист уже наворотил там своей архитектуры смерти, надо бы все исправить. Весь пейзаж портит. Пытались они что-то замаскировать, но что-то не очень умело… Сейчас накроем как куропаток! В ложбине… Клюва раскрыть не успеют!

— И что там? — поправляет амуницию Скрыль и еще раз осматривает пулемет «МГ», — Цель стоящая?

— Еще бы! Склады… Или боеприпасы или оружие. Точно неизвестно. Но по наблюдению, явно не продукты и не обмундирование. Что-то в ящиках грузили, больше похожих на снарядные. И рядом артиллерийская часть и зенитная батарея. Так что все сходится… Не дадим этой гибели наружу вырваться! Отправим туда, откуда все пришло. Пресечем на корню!

— Тогда хорошо! Если мы этот арсенал на воздух поднимем, это уже победа! Несостоявшееся сражение выиграно. Считай, в каждом снаряде там лежащем — жизни наших товарищей на фронте. Этот гнойник надо выжечь! Непременно…

— Сейчас я еще все подкорректирую, — капитан Фоминых внимательно смотрит в бинокль, — и приступим! Времени уже мало. Пока дошли, то се… Вот уже и светает скоро! Тумана наползает все больше. С одной стороны он нас прикрывает, а вот с другой — цели плохо различимы…

— Что-то они там шевелятся… На смену караула не похоже! Может заметили что?

— Вряд ли! Мы чисто подошли, как ветер пролетели. А если бы нас засекли, тут бы уже половина крымского Вермахта сбежалась… Они любят стаей нападать. Воины, мать их! Еще рыцарскими традициями кичятся… У них все штабы забиты «фонами» — потомственной аристократией еще с крестовых походов.

— Вот именно — «крестовых»! Мы им тут крестов и наставим. Где угодно… Чуют свою смертушку близкую! — улыбается Скрыль, — Неизбежную… Суетятся чего-то! Вот чего сюда поперлись умирать, так далеко от своей Тюрингии, Саксонии, Вестфалии или что у них там еще есть? Не могли там у себя, тихо, мирно, в окружении близких фатеров, мутеров, фройлян и онкелей. Чудаки! Еще говорят разум у них там особый… Клоуны! Подохнут здесь как собаки бродячие!

— Полностью согласен, Ваня! Народ достаточно странный, претендующий на верховное господство над другими, — не отрываясь от окуляров произносит Фоминых, — Так значит, квадрат 15-й, Так будет лучше! И там, слева… И все пройдет просто отлично! Ну, что споем, Ваня? Нашу, краснознаменную….

Вскоре притихшая степь оглашается пронзительным воем… Залп минометов окрашивает сумеречное пространство феерическими кометами. Земля вздыбливается…. Осколки камней и железа летят во все стороны. На немецком объекте поднимается фантастическим растущим великаном огромный сноп пламени…

Глава 15

Курсант Немцов пробирается в узких тоннелях катакомб, с лучиной коптящего провода в руке и с неясной поклажей на спине. Своды становятся все ниже, заставляя постоянно пригибаться и осторожно осматриваться… Кажется, что скалы незаметно сжимаются и готовы в какой-то момент поймать, стиснуть случайного путника и безжалостно раздавить.

Немцов внимательно вглядывается в каждый поворот, и иногда останавливается, что-то вспоминая и прикидывая дальнейшее продвижение в опасном мраке. Колышущаяся смоляная чернота и острые очертания камней создают впечатление чего-то живого обволакивающего, будто легиона скрытых темных существ, приглядывающихся и готовых схватить в любой момент…

Курсант гонит прочь навязчивые пугающие мысли и упорно идет вперед, вслушиваясь в шелест завывающего сквозняка.

Коридоры неожиданно становятся просторнее, словно сам камень расступается, или давая дорогу или наоборот, заманивая в вероломную ловушку.

Стены обретают все более гладкую форму со следами былой обработки камнерезчиков. Это почему-то немного успокаивает. Но проходы все также хаотично петляют, словно зачаровывая в гипнотическом танце темных голодных духов. Голова начинает кружиться, притупляя внимание и пробуждая какой-то первобытный страх. Пляшущие вокруг тени будто сгущаются и тянут черные лапы и заманивают куда-то вниз, искушая хотя бы на мгновение забыть себя и упасть вниз… Все словно наливается каменной Чернотой еще сильнее, давя и отсекая какую-либо опору в сознании. Накатывается как будто тяжкий унылый сон без сюжета и каких-либо образов. Разум мутнеет…

Немцов останавливается, переводит дух, осматриваясь по сторонам…

Необъяснимый гигантский удар бросает летчика на камни, грохот взрыва рвет перепонки, все вокруг разлетается огромными рваными кусками… Лопнувшая реальность рушится каменными глыбами, хороня все, что имеет хоть какую-то жизнь. Вихрь едкой пыли бьет в лицо, перехватывая дыхание и забивая горло. Известковая крошка, попадая вместе с пылевым осадком режет глаза и легкие, вызывает надрывный кашель…

Земля уходит из под ног и Немцов будто замирает, парит над пропастью а потом начинает стремительно падать вниз…

Сколько это длится непонятно. Времени нет, а пространство раскалывается в безумно свистящем хаосе. Невозможно определить где верх, где низ… Все заливает остервенелый секущий осколками камня туман. Немцов проваливается в крутящийся омут и как притянутый незримым громадным магнитом, опускается в разверзшуюся бездну черной пустоты.

Но тут чья-то сильная и проворная рука хватает курсанта за шиворот и тянет на себя… Отсыревшая шинель трещит по швам. Кто-то невидимый и темный, большой и шевелящийся ловко цепляет его и плотно прислоняет его к стене. Вокруг еще все гремит раскатистым эхом ударной волны по переплетенным галереям.

Летчик, как обмякший мешок, сползает вниз… Перед глазами пляшут размытые цветистые круги, голова гудит как дьявольский колокол. Тело ноет и почти не слушается. Он с трудом пытается сообразить что происходит, цел ли он и кто перед ним — хитрый враг, человек или подземное чудище, проснувшееся и выскочившее из глубин Тьмы…

Немцов пытается что-то сказать, но язык не поворачивается, а дыхание, забитое известковой взвесью, издает лишь жалкие свистящие звуки….

А между тем воплотившаяся Тень колдует над ним, словно паук, поймавший долгожданную жертву, по-хозяйски укутывающий в черный кокон… Почти в полном мраке и откуда-то слабо пробивающемся свете видны лишь угловатые контуры настойчивого и весьма точного в своих действиях существа.

Николай весь сжимается, пытается разглядеть хоть что-то в суетящемся вокруг него облике, но ничего толком понять не удается, лишь чувствуется мощное зависшее над ним тело. Немцов вертя головой, нащупывает хоть какое-то оружие…

Но тут вспышка огня ослепляет глаза… В смоляном мраке вспыхивает лучина, почти физически бьет по зрачкам. Немцов морщится и невольно заслоняется ладонью. Из трясущегося болота темноты высовывается невнятно почерневший лик с неестественно горящими глазами.

Николай невольно отшатывается.

В ответ слышится легкий смешок. От горящего пламени грузный шевелящийся комок начинает обретать человекоподобные формы. Но от этого становится не легче. Кажется, что это сам мрак играет с воображением и может обернуться чем угодно. Отовсюду слышаться не то голоса, не то звенящие затухающие раскаты взрыва. Который как будто вскрыл запретный панцирь и выпустил наружу легионы беспощадной мстящей Тьмы…

— Жив браток? — хриплый голос разрезает гудящую черноту, словно тысячи встрепенувшихся невидимых крыльев, — Ну-ка глянь на меня! Пошевели копытами…

— Похоже да… Если это не потусторонний мир! — криво улыбается Немцов, приходя в себя, — А то все какое-то нереально насыщенное, острое как клинок обнаженный или как горит все… Аж дух захватывает! У нас не так…

— А тут все потустороннее, — усмехается темный незнакомец, — в этих катакомбах, куда не сверни! Мы давно уже не в нашем мире находимся. А не пойми где…

— Значит, я еще не помер… Голос узнаваемый, свой знакомый! Наших не спутаешь… Выходит из гарнизона ты!

— Ага? Откуда ж еще? А ты кто? Курсант? Из летчиков, что в восточном секторе оборону держат? Слыхал о вас…

— Да… Оттуда. Мы с того участка сейчас и не вылезаем почти. Приросли к камням, как грибы. Но службу несем исправно. Без нареканий и жалоб… Стараемся!

— Это хорошо! Парни молодые, горячие… Так и рветесь в бой, усидеть на месте не можете… Как звать то тебя?

— Коля… Немцов, пулеметчик! А по военной специальности — штурман-бомбардировщик. Вот до сих пор и летаю, в подземной пропасти…

— Летать оно везде достойно. А я Александр Сариков, 83-я бригада морской пехоты, политрук! — протягивает руку собеседник, — Будем знакомы! Здесь у нас в подземелье так — узнал человека, хоть чуть-чуть сошелся — почитай уже как братья… У нас другой отсчет и время иное!

— Ого! Те самые морпехи. Серьезно… Про 83-ю я тоже много слышал. Про участие во всех успешных десантных операциях. Еще с 41 — го года. К тому же политработник!

— Ничего особенного! Есть ребята, посолидней. А так, все как у всех… — скромно отмахивается Сариков, — Мы все тут на одном подземном корабле дрейфуем, можно сказать в одном кубрике… Все в одних обстоятельствах оказались, все равны здесь… Хоть рядовой, хоть полковник. В этом мраке специфических разделений нет.

— Да, пожалуй, ты прав, Тьма тут всех уравняла и даже больше, стирает наши образы, поглощает, тонем в ней, без остатка!

— Не в ней, так в чем-нибудь другом. Человек такое существо, что во что-то обязательно погружается, вплоть до самозабвения…

— Но там-то — Жизнь! А здесь…

Камень кое-где продолжает сыпаться, впереди клубятся вязкие облака пыли, обволакивая изломанные зловеще причудливые руины. Просевшие от взрывов катакомбы кряхтят и покачиваются…

— Не слабо пиздануло… — сплевывает известковую крошку Сариков, — Взрывная сила такая, аж издалека до печенок пробивает. Как будто в тебе все подбросило и перемешало все внутри. Кровлю рядом с нами снесло, как не бывало! Это ж сколько они закладывают этой тротиловой дряни чтоб так вековой камень рвало…

— Что-то из области невозможного! Землетрясение по сравнению с этими взрывами — просто нервная дрожь… Просто Апокалипсис какой-то!

Солдаты сидят, прислонившись к покосившейся стене, в нише, вслушиваясь в каждый звук… Оба обильно усыпаны бело-серой известковым песком. Глаза блестят в свете лучины пронзительными острыми звездочками. Кажется это единственная маленькая случайная жизнь в громадном мертвом необъятном каменном царстве…

— Да, жизнь совсем невыносимая стала… Живем как на вулкане! Все рушится… Это все закладки авиабомб! — сообщает Сариков, — Разведка вычислила. Фашист гад, звереет окончательно… От бессилия своего! Не знает уже, что придумать!

— Надо осмотреться… — пытается встать Немцов, — И наших поискать, кто под завал попал! Может помощь требуется…

— Удар пришелся мимо жилых объектов, в стороне… Я думаю больших жертв нет, если кто и попался, то такие же случайные путники как мы, в переходах между участками батальонов. А откапывать кого-либо после таких взрывов и обвалов бесполезно, уже проверено. Верная Смерть! Попытаемся, конечно, пройдемся…

— Тогда чего ждем? Идти нужно…

— Нет, переждем… Нам сейчас высовываться нельзя!

— Почему? Тут каждая минута дорога…

— Вот именно! Рано! Сейчас опять серия подрывов прокатится, как гром по небу… Это тоже игра! Хитрая, с саперами, с псами этими инквизиторскими! Я их уже выучил. Как, когда и сколько они обычно закладывают и рвут… Они не сразу все подрывают. Ждут… Когда все угомонится, потом опять, следующая волна. Бывает закладывают в шахматном в порядке, чтоб сбить с толку… И время разное до нескольких часов тянуть могут со следующими взрывами. Изоляются, твари!

— А вдруг нет? Да и сидеть на одном месте тоже опасно. Надо двигаться!

— Наоборот! Здесь сейчас зона тихая и мертвая, уже все разворочено. Взрывы дальше пойдут. Они выделили квадрат и будут его обрабатывать! А нам повезло… Мы почти в эпицентр попали, еще немного бы и все! Бог подземелья нас хранит…

— Бог? Ты же политрук, Александр? — смеется Немцов, — Не порядок…

— Все нормально, — улыбается Сариков, — это типа наш божок, социалистический, не поповский, а античный, из племени древнегреческих титанов. Сложенный из духа непокорных! И из нашего тоже… Смекаешь, курсант?

— Вроде того… Только все это не наше…

Несколько мощнейших взрывов, почти сливаясь в одну адскую какофонию, сотрясают тело каменоломен. Но уже немного в отдалении от того, где сидят красноармейцы. Тем не менее страшный грохот разрушения гуляет в замкнутом лабиринте, как разъяренный дракон, выжигая все живое…

— Вот тебе и результат, и доказательства… — горько усмехается Сариков, — Война суеты не любит, запомни, Коля! Тут как на охоте… Кто дольше выждал, у кого нервы стальные, тот, считай и победил! Такая брат, наука!

— Ясно. Тут чему только не научишься! Такому, чего раньше и помыслить не мог…

Гул гибели, рвущийся из черноты коридоров, не стихает, а почему-то наоборот нарастает, прокатывается неистовой бурей, кажется, что сейчас рухнет все, и то, что сверху, и любая поверхность, основание снизу… Окружающее превращается в ожившую бешено пляшущую Пропасть. Где теряется абсолютно все, что было прежде.

— Ну и свистопляска! — выдыхает Немцов, вжимаясь в стену, — Конец света, не иначе… Все разлетается на куски! Адская сила беснуется… Ни хрена не видно! Как мы еще тут в норке своей держимся…

— Ничего! Любой ураган, любой ветер всегда стихает! — стряхивает с себя известковую крошку Сариков, — Всякая ночь не длится вечно!

— Кроме нашей подземной… Тут вообще все остановилось! И жизнь, и время, и все процессы и законы.

— Это так кажется… Жизнь здесь тоже идет. Только по-другому! Возможно даже интенсивней, чем где-либо.

— Не знаю… Мы летчики, к небу привыкли! К широте горизонта, а тут…

— На то она и жизнь, и судьба, чтобы преподносить сюрпризы и выковывать из нас нечто большее, чем мы есть…

Летчики говоришь? А как вы здесь оказались, в подземелье, также как и все, по особому приказу о создании арьергарда?

— Нет, Александр, мы здесь были гораздо раньше… С начала мая! И охраняли штаб Крымского фронта, базировавшийся здесь в Аджимушкайских каменоломнях, не много, не мало… Из нас сформировали два взвода пулеметный и минометный. Вот мы и несли службу. А по ходу дела, все эти штольни излазили, изучили, что где… Очень пригодилось потом. Знали, и где лучше устроится для боя, и где противнику сюрприз преподнести. Но сейчас положение изменилось, от постоянных бомбардировок минеров сверху смешалось все, порода рушится, знакомые коридоры заваливает, даже целые участки. Но в целом схема в голове сохраняется… Хотя порой кажется, что эти катакомбы живые, и меняются прямо на глазах! Просто какое-то сумасшествие…

— Есть такое! Или наше сознание шалит, или сами эти камни древние… Тут, в этих местах, раньше разные древние религиозные культы справляли. Может земля и зарядилась, и теперь до нас эхо долетает…

— Здесь конечно много чего происходит, поди тут разбери что-нибудь во мраке этом! Себя то, и то теряешь…

— Тьма — это другое измерение, здесь особые усилия требуются. И что дальше с вами было, почему на переправу не ушли со всеми?

— Да нас бросили просто! Мы все на постах были, а когда первые залпы немецкие загремели, драпанул наш штаб, тихо и незаметно… Как крысы с тонущего корабля, да так быстро, что даже нам ничего не успели сказать! Мы утром глаза протерли, а вокруг нас пусто! Давай думать, что делать… Огляделись вроде армия отступает, движется к проливу. Ну мы туда тоже, со всеми. А потом дошли почти до порта, увидели, что там творится, и как-то мерзко и тоскливо на душе стало. Что ж мы, как последние трусливые твари бежать будем, когда фриц во всеоружии на город прет? Остановились мы, развернулись и пошли назад, на свою позицию, в родные каменоломни, так как еще слушок прошел, что не все бегут, а кое-кто оказывает сильное и успешное сопротивление. Вот так и засели в скалах! Такая вот история.

— Наши штабисты Крымфронта то еще подлое племя… Тоже много о них слышал нелицеприятного, — кивает головой Сариков, — единственный кто там достоин уважения и восхищения, это товарищ Мехлис, он говорят, до последнего здесь на Керченском берегу стоял, под пулями на передовой, делал, что мог… Война как волна, смывает грязь, оставляет только то, что достойно Жизни. Кто на дно идет, как последний подлец, кто пламенем вверх к звездам возносится.

— Может и так, только наши генералы и их прислужники ближайшие сейчас на Тамани сидят, в теплых домах, и мягких койках, под солнцем греются, а мы сырой утробе земли как черви ползаем… В черном Лабиринте, где и выхода, порой, кажется нет. Какая уж тут Жизнь? Мрак могильный один…

— Это она и есть… В своем незамутненном виде. Жизнь это не только пение жаворонка поутру, но и каменные бездны. Все это одна пьеса. Только что-то мы привыкли считать благом, что-то злом. А по сути все есть единый процесс…

— Да как так? Мы ж гибнем здесь! — восклицает Немцов, — Пропадаем в мраке этом адском!

— Мы везде гибнем! — горько улыбается Сариков, — На воде, в поле, в лесу, где угодно в самой обычной жизни, ее банальной суете… Рано или поздно мы все, персонажи этого мирского театра — умираем! Хоть один человек выжил после рождения? То-то же. От этого никто не уходит. И мы не знаем, как с этим справляться, в глобальном масштабе. Смерть — это неумолимый закон. Увы… С этим ничего не попишешь… И нам здесь надо просто шагнуть вперед, взглянуть в глаза этому призраку и победить!

— Понятно, мы все уходим из жизни… Но не так же как в Аджимушкае! С таким немыслимым напряжением всех сил, и с такими невообразимыми страданиями! Просто подземная дыба какая-то… Постоянный путь по краю. Идешь как с завязанными глазами, и не знаешь что тебя в темноте настигнет. И сколько тебе осталось…

— В этом весь смысл… Ступить на запретную для всех территорию! — глаза Сарикова вспыхивают странным огнем, — Пройти Тьму и ее искушения и увидеть Новый Свет… Иную жизнь! Возможно то, что от нас давно скрывали. Разве не стоит попробовать?

— Свет… Такой ослепительный, яркий и горячий, — мечтательно тянет Немцов, — Какой он? Я уже начинаю забывать, что это! И все вокруг, и само тело — все трескается, ломается и сыплется, как эти истертые обломки забытого существования…

— Может так и надо? Это старые декорации, которые ветшают, шатаются и разваливаются… Уходят в забытие! На их месте должно появится что-то свежее, как другой плод на дереве. И оно уже где-то в пути! Что-то для нас и нами готовится! И скоро прорвется…

— И что же это такое? О чем ты? Я не понимаю…

Как в могильном склепе может вырасти роза, если перейти на поэтический язык? Как из смерти может получиться что-то прекрасное?

— А что мы вообще в силах понять? В этом безумном карнавале страстей, стихий, борьбы, появлений и исчезновений, тайных неподступных механизмов судьбы, беспощадных законов?

Почему мы рождаемся, живем именно теми, кто мы есть? Откуда наши желания? Отчего увядаем и пропадаем без следа…. И что там, за чертой Гибели?

— Со временем мы все узнаем, — твердо говорит Немцов, — для этого нам и дан Разум, как орудие преображения всего существующего, и как факел во мраке…

— Это только одно сооружение, весьма шаткое и несовершенное. Прими алкоголя порядком и он поплывет как размытая акварель. Это лишь одна тропа, одна комната… А что за границей разума? Может что и поинтересней. Что он нам дает? Может, только вводит в заблуждение, ослепляет, соблазняет, ставит преграды, ведет не туда? А если в нас существует еще что-то, более грандиозное? Разум часто бывает слеп и беспомощен, когда сталкивается с грозной превосходящей его неизвестной стихией.

— И что же это? Где оно?

— Словами трудно передать. Это надо почувствовать изнутри, как восходящий свет.. Скоро и сам увидишь! Все старое рушится, и камень трещит и падает… Весь мир лопается как надутый пузырь… Ничего не остается! Ждать уже недолго. И загорится восходом настоящее цветение!

— Какими-то ты загадками говоришь, товарищ политрук! Как будто не в себе… Странно все это. Хотя мы здесь, в этой катакомбе, все чудоковатыми становимся! Это забытое древнее Подземелье на нас всех действует очень мощно — звучит как торжествующая, сметающая все в сознании Музыка, из самых темных глубин. Проникает незаметно и спрятаться от нее никак не удается… И мы будто засыпаем или проваливаемся куда-то.

— Это все внешнее, как бы оно глубоко под кожу и в мысли не забиралось! С сутью нашей ничего поделать нельзя, уж поверь, курсант! Как бы нас не рвали на части, не заваливали глыбами камня, не травили газом, а мы останемся неизменными! Нет такой силы, которая могла уничтожить наше внутренне ядро. Мы выше и сильнее всего этого!

— Хорошо, если так! А то ведь каждую секунду только и ждешь, что на тебя эта масса камня рухнет, или в коридорах запутаешься, от газа не убежишь… Или еще чего произойдет. Вера в себя и в победу вещь, конечно сильная, только все равно страшно, даже во мраке этом находится. Не понимаешь, что там еще может быть…

— Бояться не стоит, тем более темноты! Многое что может напугать в этом мире, если не все… Даже сам себя! Если всмотреться внимательней и понять весь скрытый механизм собственного существования. Жути везде хватает. Где-то она обнажена предельна, а где-то надежно спрятана за красивой маской. И абсолютного блага, наверно и не бывает… Мы бежим от Тьмы, но сколько ее в нас дремлет?

— Но мы же все равно к Свету тянемся, как цветы из топкого мрака! И вся наша жизнь без этого немыслима!

— Вот именно! Из Мрака… Может, мы из него и сотканы, изначально? А свет только ослепляет нас, заставляет забыть наше Исконное?

— Не думаю! Мы родились наверху и место наше там, а не тут, в этих беспредельных тоннелях Гибели… Назад нам нужно и побыстрей!

— А если нет? Если мы должны быть здесь и выполнить что-то очень важное, и обратного пути уже для нас не существует? «Жребий брошен…» И все выходные люки задраены? Заперты навеки…

— Ну уж, нет! Я из кожи вылезу, на последнем дыхании доползу до поверхности, но здесь не останусь! В этом ужасном проклятом месте…

Тут одна смерть, бродишь как в собственной могиле. Тьма выедает тебя живьем каждую минуту… Тонешь в трясине все глубже. Тут все Чужое. Ты здесь как случайно залетевший мотыль бьешься об стены, ломаешь крылья, и не можешь найти выхода… Удивительно как мы вообще так долго еще живы!

— Проклятое? А в чем? Она нам жизнь спасло, это старое брошенное подземелье, и сейчас защищает как может. Так может, наоборот, заповедное оно? А что там, наверху ждет? Суета… Та же борьба за выживание, только через монотонный труд, обязанности, правила, бег по Кругу! Одно и тоже каждый день… А тут, хоть и опасно, но ветер Свободы носится по штольням и дает Надежду! Ни с чем несравнимый полет в полном покое Мрака!

— Ну ты даешь, Александр! Или я чего то недопонимаю, или Тьма у нас сознание кардинально меняет и забирает… На свой лад настраивает, как музыкальный инструмент. Мглу в рассудок вливает, притупляет бдительность, мысли отравляет, навевает ложные яркие образы… Я уже не первый раз от кого подобное слышу, что мол, Мрак — это истинный путь! Помешательство какое-то… Как вирус людей косит. Опасно это. Тут и оступиться недолго, товарищ политрук!

— Все проще, Коля! — улыбается Сариков, — Самый худший наш враг — это Страх! Если его одолеть, все встанет на свои места. Не стоит бежать от того, что нас может спасти… И дать больше, чем мы есть! Вот ты ствол винтовки видишь? Боишься его? Нет. А он есть Смерть. Также и все остальное. И Тьма тоже. Ее нужно сделать Оружием! Я об этом тебе и толкую, может запутанно слегка… Смекаешь?

— Да вроде. Только как не крути, а смерть есть смерть! Мрак есть мрак, боль есть боль… И с этим ничего не попишешь! А за нас здесь только Огонь, который перед нам еще колышется… Он нам верную дорогу указывает, обогревает и дает силы жизненные. Это и есть Наше!

— Эх, привыкли мы все делить на Свое и Чужое, если польза нам есть — значит хорошо, наше, если что во вред идет — это уже самое мерзкое зло. От дикарей далеко ли ушли? Ведь в Природе этого разделения нет! Все общее, единое и нейтральное — и день, и ночь, и радость и печаль, и утрата и потеря, и форма и пустота, и рождение и смерть — все одним организмом движется!

— Тьма — это пассивная часть, мертвая! Она тормозит процесс развития! Убивает то, что могло лететь…

Когда мы…

Внезапно раздается недалеко сильный взрыв, раскачивая стены… Нависший свод трещит, где-то рушатся плиты, сыплется расколотый камень.

— Вот тебе и огонь твой неистовый! — вздыхает Сариков, — Во всей своей прелести, просто ревущий дракон! Если бы его не было, все стояло бы в покое и счастье!

— Это абсолютно не то, о чем шла речь. Мрак он не только черный, но и всех цветов радуги может быть! И самой красивой и соблазнительной формы. Это и пороки, и все зло что в обществе существует. Это и невежество, и гнусные преступные поступки человека. Тьма, мне кажется это вообще Пустота, мертвая.

И вообще… Что ж нам, как камни быть, холодными и безучастными?

— А ты погляди на эти величественно взметнувшиеся скалы! На их могучую силу и достоинство. На их постоянство, открытость, внутреннюю гармонию и покой. Они стоят на своем месте и никому вреда не делают! В Древнем Риме даже такая философия была — «стоицизм», которые говорили, что будьте бесстрастны и сильны, как камни! Отбросьте все эмоции и пустые переживания. И достигнете не уходящего счастья… Очень была популярна в народе. И не только. Сам Марк Аврелий, римский император, был ее ярым последователем. Так вот их, этих стоиков, ничем нельзя было поколебать, задеть, одолеть. Они оставались невозмутимыми в любых ситуациях. Как гранитные колонны! Даже если их резали, жгли, убивали! Такая вот, брат, философская наука! На практике…

— Интересно, только нам и марксистско-ленинской хватит. Чтоб и врага победить и с собой разобраться…. Да и не можем мы так! Мы из другого теста…

Камень — это смерть! Ни движения, ни чувств, никаких изменений. Ни любви, ни сострадания. Все наши переживания «слабости» и делают нас живыми. А зачем тогда вообще жить, если не любить, ни ненавидеть, не достигать и не ошибаться, ничего не чувствовать? Это и есть жизнь в наших нелепых заблуждениях и возвращении на правильный путь!

— Цель любой жизни — это рост, развитие, процветание. Совершенствование и обретение Силы! Усложнение собственной организации. Расширение влияния. Дикари были очень эмоциональны, и что? Мы почему-то не остались на их уровне и пошли дальше… По пути прогресса и поиска новых вариантов, моделей существования. Мы ведь…

Еще несколько взрывов режут слух… Но уже в отдалении и ударная волна докатывается как во время прибоя, обдавая леденящим душу холодом.

— Что-то они разошлись сегодня! — возмущается Немцов, — Решили план перевыполнить, или по башке от начальства получили? Или просто взбесились, что мы до сих пор живы…

Гудящее надсадное эхо от взрывов вроде успокаивается, но вдруг по потолку начинает змеей ползти трещина, порода словно тяжело вздыхает и будто начинает оседать…

— Пошли в другое место! — дергает за рукав Сариков, — Тут больше делать нечего. Здесь уже могилой попахивает… Это чувство ни с чем не спутаешь! Если есть еще куда идти! Все изорвали в клочья, сволочи!

Красноармейцы быстро поднимаются, и ныряют в узких проход… Какое-то время идут молча, обходя крупные упавший валуны и перепрыгивая через мелкие обломки. Потом, дальше от эпицентра подрывов, дорога становится чище. Только темнота по-прежнему кривляется и пляшет как шут от трескучего пламени лучин.

— Каменоломни большие, все не уничтожат! — замечает Немцов, оглядывая окружающие скалы, — Это всю землю взорвать надо… А наш Аджимушкайский бастион выдержит, он достаточно крепкий!

— Такое чувство, что они уже живого места не оставили! — тяжело дышит, покашливая Сариков, — Каждый день бурят и рвут… Похоронить живьем хотят! Не война, а заклание какое-то… И воюешь словно не с людьми, а с монстрами в человечьем обличье… Так, давай стоп здесь! Присядем, углубление удобное, если взрыв будет…

— Где мы? Не могу понять, — озирается Немцов, устраиваясь среди камней, — раньше знал каждый местный «переулок», сейчас фашист, скотина, все изуродовал, что приходится угадывать знакомые черты, так что в метре от казармы теряешься…

— Мы у 3-го батальона. Немного дотопать до «цивилизации» осталось! Кстати рядом с соседними каменоломнями, которые местные Еврейскими зовут… Фрицы почему-то их гораздо сильнее рушат, чем наши. Хотя по данным разведки, там гарнизон значительно меньше. Туда даже кто-то из наших пробирался и вернулся назад. Много чего рассказывали…

— Ничего себе! Мы на отшибе и не знаем почти ничего! А жизнь то, в нашей катакомбе кипит. Уже и к соседям бегать начали. А что постоянный контакт не наладили? Для совместных боевых операций?

— Пока не получилось! Все очень сложно… Там хоть и полоса то всего метров 200—300 между нами, а попробуй, ее проскочи! Там фрицы и пулеметов наставили, и мин накидали, и проволоки накрутили, и засад хитрых навтыкали! Просто так не пройдешь… Наши сорви-головы, вообще случайно в те каменоломни скатились, шли в разведку и направление к нам, домой перепутали. Ну и свалились прямо на посты соседнего подземного отряда. Хорошо еще не постреляли их сгоряча…

— И кто там? Такие же как мы, или особые части?

— Мои собратья… Морпехи наши и руководит этим гарнизоном старший лейтенант Михаил Поважный. Он из нашей 83-й бригады. Словом свои в доску! Роднее не бывает…

— И как они там? Есть что-то утешительное?

— Да все как у нас! Тут везде один сценарий разворачивается… С водой только вроде получше… В остальном как под копирку! И оружия не хватает, и продуктов почти нет, заканчиваются, и связь с Большой землей тоже отсутствует… Словом, та же подземная канитель. Все в одной лодке маемся!

— Еще один капкан каменный! — в сердцах восклицает Немцов, — Просто черное Наваждение какое-то… Может еще кто поблизости есть?

— Не исключено. Тут весь полуостров изрыт подземными ходами. Наверняка не одни мы сидим. Поди от Акмоная до Старого Карантина много кого найдется под землей с оружием в руках! Покоя фашистам не будет…

— То есть вся земля наша крымская, горит, сражается? Не одни мы, в Аджимушкае…

— Земля вещь серьезная и глубокая! В ней столько всего скрыто, никакой мыслью не окинешь… Это Память всего живого! Гигантское хранилище жизней, судеб и людей и всех других существ. Кто был до нас и умер. Их чувств, надежд, целей… Необъятная Утроба, огромная печь, которая порождает и выплавляет Новое…

— Новое вырастает из Смерти? — скептически хмыкает Немцов, — Как-то фантастично и противоречиво получается. Почти несводимые полюса…

— Мир — это загадка, которую мы должны разгадать, если сможем! Да и сами мы для самих себя не меньший секрет… Так что ничего в этой жизни не бывает простым и скучным. За всем стоит очень сложная и глубокая механика!

— Зачем? Для чего тогда все так перепутано? Неужели не достаточно ясности и открытости? Почему надо все усложнять?

— Для Развития! Чтоб жилось интересней и забавней… Ты в детстве в игры и тайны играл? Свои сюжеты придумывал? Заставлял друзей отгадывать? Вот и тут что-то подобное… Раньше наши предки, и особенно местные из Таврии и Боспора это мистериями называли. И прокручивали эти полутеатральные культовые представления, где сознание человека менялось неузнаваемо… Вот и вся наша жизнь, по сути тоже Мистерия, где проигрываем свои роли!

— И что в конце? Для чего это все?

— А кто ж знает… Если все знать наперед, тогда все будет не так натурально и проникновенно, никакого вкуса не почувствуешь… Кроме нас самих никто нам не даст ответа! Сами дойдем до самого Края, до самого Конца и сами все увидим. Уже в пути… Всему свой срок!

— А коли с пути собьешься в темном лабиринте, заплутаешь, все шансов нет? Конец игре, финал Забаве? Как-то жестоко получается… Кровь то не театральная, живая льется!

— Выходит так! Только тебе компас внутри дан — полыхающее Сердце! По нему и иди… Да и подсказок навалом, если ушами не хлопать и не зевать… Пробиваться туда, где Правда, несмотря ни на что! Клинок как закаляют — огнем бешенным и водой студеной. Так бьют, что из него не только кровь летит, сам дух шмотками и брызгами во все стороны! Может и мы также здесь… Куют нас для чего-то!

— Да мы уже в рухлядь гнилую превращаемся… Какая тут сталь! Как привидения порхаем по коридорам. Скоро с тенями сольемся! Или точно, в этот камень уйдем…

— Самое главное в нас — это Дух! А он всегда непоколебим и неизменен. Как каменный столб! Плоть рвется, как худая ткань, потом нарастает новая… А дух только крепчает. И светится непреклонным огнем! Вот что нужно.

— Да кому сдался Дух без тела? Это уже не человек, а не пойми что…

— Мы лишь одна из переходных форм эволюции. Человек — это только начало Великого Пути, и тут предстоит пройти очень много жестоких троп и ловушек… И дойти до Вершины, скрытой в коварном тумане.

— Да о каких вершинах ты говоришь? Тут бы наружу выбраться, увидеть свет, встать на ноги, расправить плечи и вздохнуть свободно. И больше уже ничего не надо!

— Есть вещи занятней и красочней, чем наши представления о Свободе, и вообще всего, к чему мы привыкли. Оно рядом с нами, только давно забыто…

— А тебе откуда это известно? Ты, Александр, или что-то придумываешь на ходу от скуки подземной, или и вправду что-то знаешь…

— Возможно и то, и другое! У нас людей, много граней, о которых мы не подозреваем. Что наверх выскочит, как во вращающемся барабане, то и развлекается… Воспринимается остальными. Потом другое…

— Опять ты чего-то мутное собираешь, чудной ты какой-то! То один, то другой, как актер на сцене… Кто ты вообще? Вроде наш, а приглядишься, так что-то в тебе такое есть, аккурат из темной глубины… Прямо не по себе становится!

— Тот, кто тебе нужен… — произносит Сариков, резко поворачиваясь, — Тебе повезло, что ты меня встретил, я поведу тебя дальше! Все будет как и должно…

Да ты не пугайся, все отлично! Тебя ждет много чего неожиданного!

— Я вижу… Да и не страшно мне вовсе. Просто понять хочу, что происходит!

— Говоришь, я какой-то не такой? Странный, что-то не то несу? Ахинею всякую? Это значит все уже Началось… А ты думаешь ты это ты? — смеется Сариков, — Уже давно нет. Все брат, изменилось… Уж поверь. Ты еще себя не видел, какой ты в Черном Зеркале этих катакомб… Совершенно неузнаваемое произведение. Мы уже другие. Мы стремительно несемся сквозь галереи Тьмы, и нас уже ничто не остановит! Мы больше не в своем мире… Мы попали в иное измерение жизни и теперь нужно дойти до конца!

— Ты сумасшедший! Тьма проникает в тебя. И мутит рассудок. Искажает все естественные вещи. Нам всем нужен Свет, хоть чуть-чуть… А то так, все мы помешаемся!

— Любое отклонение от нормы можно считать безумием? Тогда не будет никакого развития и прогресса и мы всегда будем топтаться на месте…

— А как иначе? Если потворствовать всяком бреду, мы просто распадемся!

— Природа гораздо шире наших представлений! И катакомбы эти — лишь намек на это… Чтобы выйти за свои любимые и дорогие границы! И пойти дальше за горизонт…

— Спасибо! Я хочу только домой и никуда больше… Мне этих недель хватило, чтоб впитать в себя мрак и холод этого подземелья и еще газовой отравы на всю оставшуюся жизнь! Я теперь любую темную яму буду обходить стороной и в подвал наверно не залезу… После всех наших перипетий смертельных!

— Ничего привыкнешь. Поначалу все брыкаются, как необузданные скакуны, а потом успокаиваются и начинают понимать всю Гармонию тьмы! Кто сюда однажды спустился, обратного хода нет! Так-то, Коля…

— Черта с два! Я здесь не останусь! Никогда… И ни за что! Пусть хоть весь мир рухнет… Я вернусь туда, где должен быть! И никто и ничто мне не преграда!

Ты снова свои темные проповеди начинаешь? Еще и комиссар…

— Ты уверен, что я — это тот, о ком ты думаешь? Как обманчиво может быть человеческое зрение. А если я не политрук? — усмехается Сариков, — А только взял облик твоего товарища по оружию на время, чтобы лучше вас всех узнать? И я — просто тень из Глубины? А? Чего ты так съежился? Я тебя вытащил оттуда, где любой человек бы погиб… Как ты еще жив? Почем так произошло… Не наводит не на какие мысли?

Да расслабься ты уже… Все нормально. У меня чувство юмора стало здесь скверное… Свой, я свой, шучу…

Глава 16

Политрук Исаков открывает глаза… В сознание врывается склизлая серая муть. Он лежит на грубом топчане, чувствуя идущий снизу каменный холод. Голова гудит как затянувшийся бесконечный надсадны зуммер. Тело ноет. Внутри колышется тряпье измученных чувств… Вокруг — рваными глыбам застывшая темнота. Где-то как стая притаившихся хищников, завывают сквозняки. И будто потерявшиеся привидения, повсюду качаются смутные тени и образы от какого-то еще теплющегося блеклого источника света…

Откуда-то из глубин, сначала глухо неразборчиво, потом яснее, доносятся дребезжащие голоса. Политрук, напрягаясь, вслушивается. Голоса словно прорезываются сквозь камень, летят отовсюду, как стая ошалевших птиц. Они как словно нечеловеческие, с надтреснутым режущим обертоном, в них есть что-то чужое и незнакомое. Исаков пытается уловить и понять чего они хотят.

— Смерти оказывается нет. Я видел… Что-то перепутанное, громадное, как дом, который распускается цветком, без границ. Все не так, как здесь у нас… Ничего похожего. Все странно причудливое, нелепое какое-то. Как калейдоскоп или живой конструктор, который движется… Необъятное, глубокое с меняющимися образами и красками. Как безграничный великан или море предметов и явлений, расцветающее как бутон… Поразительное зрелище!

— А ты думаешь, Жизнь есть? Наивный мальчишка. Есть только голодная Пустота… Алчная Пропасть, куда все падают и не возвращаются! Все вокруг — лишь яркая Иллюзия, Мираж, приманка, блесна, как на рыбалке… Нас просто жрут, те, кого мы никогда не видели, и не имеем о них ни малейшего представления. Но я «их» сейчас почти вижу и чувствую…

— Я думал, я один… а меня оказалось так много, что аж голова кругом пошла, дыхание перехватило! И все такие забавные, смешные, интересные. Один привлекательней другого! И это все Я… Я хожу здесь по каменоломне, встречаю их, себя! Мы веселимся… здорово так! Почему раньше этого не было?

— А я окаменел. Я стал Скалой… Не могу сдвинуться! Но столько Силы стало — неимоверно… Кажется, все могу сокрушить, а шага сделать не в состоянии… Внутри растет что-то как неописуемый ураган. Приближается!

— А я горю… Маленькой свечкой сверкаю, зову кого-то теплым огоньком, и стекаю мягким воском на этот могильный холодный камень! Немного осталось пылать. Скоро потухну!

— О чем вы все? Нас больше нет. А может и не было никогда… Все — только ослепляющий безграничный туман. И мы теряемся в нем.

Дикий хохот срывается откуда-то сверху…

— Вы не представляете, какие вы все уроды! Убогая форма жизни… Переползающие уродливые создания. Зачем вы здесь? Смердите своим ужасным нелепым видом. Какие вы мерзкие! Хуже червей… Один я прекрасен и совершенен! Я сияю как звезда не небосклоне. Вы даже не может это увидеть! Все мое величие и могущество. Все потрясающее великолепие… Грязные навозные жуки! Копошащиеся в разлагающемся трупе реальности! Как вы отвратительны…

— А меня рвет изнутри, что-то огромное, неразличимое, как бешеный огонь, как застывшая медленно взрывающаяся граната, как неведомый зверь, разрывает оболочку кожи и ткань мозга… Не знаю, откуда это взялось!

— Лучше быть Ветром! И порхать везде… Я уже такой! Ничего не чувствую, кроме свободы полета. Так легко и приятно. Словно светишься изнутри. Как будто попал на волны Обетования и блаженно спишь наяву! Очень хорошо….

— А я будто морской исполин, выброшенный на берег, под палящее солнце боли! Как сказочный левиафан, умирающий, тяжко разлагаюсь, обваливаюсь целыми кусками гниющей плоти. Все рушится, словно огромное здание. Все что было мной — все чувства, переживания, события, все обваливается в черную бездну и стонет, полыхает от боли! Что это? Кем я теперь буду? Ведь от меня ничего не остается….

— Кто здесь? — резко выкрикивает комиссар, силясь подняться.

Странные голоса внезапно стихают, как разбежавшиеся тени от яркого света.

— Что здесь происходит? Где я?

Каменная тишина словно клубится, ревностно пряча что-то в себя… Неясные звуки проникают кружась хороводом. Угадывается чье-то движение.

— Эй, кто там?

Все вновь затихает мертвящим штилем камня…

— Я один здесь, что ли? Кто есть?

Мимолетные тени пугливой стайкой проносятся вдоль изломов нависших стен…

— Да не один ты! — вдруг громыхает грубый голос, откуда-то сбоку, — Нас еще много! Все мы — Одно… Непонятно что, правда! Но тем не менее, колышемся, смотрим, ощущаем. И рядом мы, дорогой друг!

— Да кто вы? — прочти на срыве кричит комиссар, — У нас таких нет… Откуда взялись?

— Что не так, Сергей? — раздается еще один голос, уже мягче, — Чего шумишь, все свои…

— Кто свои? Это свои? Да я вообще не представляю кто это… Я еще раньше навидался здесь всякого. Так что ко всему готов! Покажись, кто или что ты есть?

— Да я это… Чего разбушевался так?

Из темноты проступает закопченное лицо капитана Левицкого.

— Ты в порядке?

— Нормально. Только ты как здесь? — приподнимается на локте комиссар, — Здесь же эти были… Не то тени, не то призраки какие-то, их лишь слышно было, и не видно. И много их!

— Да кто эти? — улыбается Левицкий, — Что стряслось? Объясни уже…

— Да ладно, не важно, опять чертовщина всякая слышится и мерещится! Эти катакомбы просто не отпускают… Вцепляются когтями в сам мозг! И потом начинается карусель безумия. Тьфу, чтоб тебя…

— Не волнуйся! Никаких привидений нет. Это больные рядом, за стенкой разговаривают… Дверей в наших медицинских палатах нет. Все слышно. А они просто делятся пережитым за день.

— Разговаривают?! Я знаю, как наши раненые беседуют. Или болячки обсуждают, или дом вспоминают, или анекдоты похабные травят… А те вообще какой-то бред опасный несут! Аж мурашки по коже… Даже пьяные на такое не способны! Какая-то причудливая белиберда, но с железной логикой помешанного сознания. Что-то совсем не наше…

— Так и есть, они не в себе! — звучит мягкий женский голос и из густого смоляного мрака проступает изящная фигура Веры Иевлевой, — К нам принадлежат частично. А сами бродят в черной пропасти. Это палата сумасшедших! У нас же полноценный госпиталь! Лечим все… И инфекционные заболевания, и переломы, и раны любой сложности и тяжести, и душевные расстройства… В общем и хирургия у нас, и психотерапия! Все пришлось осваивать.

— Сумасшедших? Чего? Откуда они у нас? Первый раз слышу… Это что розыгрыш?

— Да уж, какие шутки, Сергей Михайлович! — вздыхает Иевлева, — тут не до смеха! Печально это все… Может даже хуже чем смерть. Человек теряет себя, чужим становится. И живет…

— А чего раньше молчали?

— А зачем афишировать, народ зря баламутить? — поясняет Левицкий, — Их не так много, тех кто умом тронулся, но есть, к сожалению… И они изолированы от остальных. Чтоб никого не смущать! Тебя рядом определили, место удобное, спокойное. Никаких криков боли и сцен страдания. Считай, специальная палата!

— Ага с безумцами рядом! Вот спасибо. А если они учудят чего? Да даже покусают, как собаки бешеные… Они же поехавшие, что угодно могут сделать. Вы об этом не думали?

— Кусать нечем, у нас у всех зубы или выпали, или шатаются… Да и нападать они ни на кого не будут! — поясняет Иевлева, — Они все тихие, не буйные, безобидные как дети. Просто лопочут о своем… И все! Так что не беспокойся, товарищ комиссар! Никто тебя здесь не тронет… Тьма их сознание пожирает как голодный зверь, как болотная трясина засасывает. Мы пытаемся делать что можем, но пока все безнадежно. Уходят они во тьму, от нас, очень далеко…

— У нас народ вроде не из слабых, — замечает политрук, — чтоб умом двигаться! Что за хрень творится вообще?

— Так вот катакомба на нас влияет! — горько восклицает Левицкий, — На каждого по-своему… Ищет ключи страха и слабости к нашей воли и разуму! Вот и подбирает, случается…

— Дело не в слабости, — замечает Иевлева, — здесь другое происходит. Наш мозг привык к определенной ясной картинке, на которую он всегда опирается… в процессе опыта жизни. А здесь внезапно это все выключается! И сплошная чернота вокруг! Даже себя не видишь, сутками. Точки опоры нет… Начинается внутренняя паника, поиски чего-нибудь, любого, за что ухватиться. Вот наш разум, как осьминог, и начинает тянуть щупальца куда угодно, и вести себя не так как раньше, и хоть как-то приспосабливаться к новым непонятным условиям. И внешне мы видим это поведение, как проявление клинического сумасшествия. А человек просто заблудился в Черном Лабиринте, как и все мы… И куда он идет, неизвестно, покрыто тьмой непроницаемой, но идет! Мозг как радиопередатчик, переключается на другую волну восприятия ну и вся привычная схема осознания реальности рушится, начинает функционировать в другом режиме, со всеми вытекающими последствиями. И от этого никто не застрахован — будь ты хоть тысячу раз волевой богатырь! Внутри щелкнет тумблер — и все… Полетела душа, не в рай конечно, но куда-то в незнакомые нам сферы. Так что, как-то так, товарищ комиссар!

— Вера права, — добавляет Левицкий, — тут как рулетка… На кого, как говорится, перст Судьбы укажет, тому и песни несуразные распевать! Я ведь видел кто там лежит, бравые ребята! Из моего батальона есть… Не один бой, плечом к плечу! А теперь неведомой темной силой скосило! Страшно все это, если вдуматься. Может и мы такие же станем, через недельку — другую! Кто знает…

— Благодарю сердечно, обрадовали! Умеете вы настроение поднять, товарищи дорогие! Не хватало еще умом тронуться и до конца жизни идиотом быть… Уж лучше пуля немецкая! Я такого исхода для себя не хочу! Все что угодно, но как говориться в ясном уме и трезвой памяти. И остаться самим собой!

— Никто не знает, что его ждет, — размышляет Левицкий, поглядывая по сторонам, — кто из нас здесь сейчас находящихся, мог предположить что в этих брошенных штольнях окажется? Будущее для нас такой же непроницаемый занавес, как наша тьма подземная вокруг! Нужно быть ко всему готовым, и к безумию тоже…

— Да ну тебя, скажешь тоже… Я в «Желтом доме» дни коротать не желаю! Чур меня… А ты чего, такой веселый, Витя? Прямо сияешь весь, как воскресный самовар? Что за праздник случился в нашем мраке египетском? Или самогонно вне плана, жахнул?

— Нет, я пью редко, ты же знаешь… А радуюсь, потому что повод есть! Ногу тебе принес!

— Спасибо, вы тоже уже с ума сошли? Я один теперь нормальный здесь остался? Ногу мою отрезанную? Не смешно…

— Да Вы не обижайтесь, Сергей Михайлович! — улыбается Иевлева, — Товарищ капитан говорит совершенно серьезно. Теперь у Вас будет новая нога…

— Так у вас что здесь? Точно филиал психиатрической клиники, или со мной что-то не так?

— Ты чего разошелся, Серега? Я тебя просто не узнаю! Ты чего такой кислый? Где твой боевой комиссарский дух? Или безумцы наши на тебя так подействовали? Вот гляди, подарок тебе принес… От души, от сердца!

— Что это? — всматривается в темноту Исаков.

— Протез! Какая замечательная работа, — восхищается Левицкий, — блестит как галантерейная витрина! Оденешь, будешь бегать как арабский скакун! Держи!

— Вы где его взяли? — смущается политрук, — Подойдет? Ну вы даете!

— Мы размеры сняли, когда Вы спали, — улыбается Иевлева, — все прикидывали, как Вас к полноценной жизни вернуть, вот и решились. Задумались, как дать Вам самое необходимое. И нашли выход…

— Наши умельцы из 3-роты соорудили, у нас, как оказалось, каких талантов только нет… Просто подземная галерея искусств!

— Садитесь, сейчас примерим, вот так осторожно… — хлопочет Иевлева, — Здесь скобы, тут ремни, аккуратно. Не затягивайте сильно! Я сейчас подсвечу…

— Ну все, Серега! Теперь ты у нас еще и танцевать будешь… И за фрицем с наганом побегаешь. Все на местах! Все можно исправить…

— Ну вы… черти окаянные! Как умудрились то? Я же думал, что уже никогда не пойду! Буду на одной ноге с костылями скакать, как не пойми что… А тут вон какое счастье!

— Давай, вставай, пробуй! Возьми трость… Во, пошел! Ну просто джентельмен! Лондон плачет…

— Ага, тоже…. Нашел туманный Альбион! Не комиссар теперь а пират! Еще секиру и треуголку! Борода скоро опять отрастет. И свистать всех наверх… На вылазку!

— Ну вот и ожил, да засветился прежним красным огненным светом наш славный комиссар! — смеется Левицкий, — А то захандрил совсем… Как не родной!

— А я и не умирал, и не собирался! Эти камни переживу! Всему назло… Чтобы ни было! Ну-ка, давай пройдемся по этой больнице. Заодно к вашим сумасшедшим заглянем. Очень уж любопытно, кого я мог слышать!

— Вы уверены, что хотите на них посмотреть? — беспокоится Иевлева, — Вообще они мирные, но эта особая картина страдания! Мы и так тут хлебнули лишка… А они несчастны вдвойне. И они живут уже по другим законам.

— Все в порядке! Я хочу увидеть воочию, что может сделать с человеком этот мрак… Мы на войн! И должны быть готовы ко всему. И к самому неожиданному в первую очередь…

— Зрелище действительно не из приятных, поберег бы нервы, послушай доктора, товарищ политрук!

— Лучше бы в «Санаторий» сходили, к выходам, воздухом свежим подышали! — советует Иевлева, — И то полезней… А помешавшиеся наши, зачем они Вам?

— Везде сходим, — деловито озирается Исаков, — у нас жизнь длинная, всюду успеем. А я хочу на искалеченных разумом посмотреть. Может для меня это зеркалом будет… Как, где и почему. Насколько я к этому приблизился… Хочу понять, что здесь творится!

Втроем, они осторожно проходят за поворот и оказываются у отсека, перегороженного досками… Иевлева открывает «дверь» и внимательно осмотревшись, аккуратно вступает внутрь.

— Ну, что миленькие мои, как вы здесь? Скоро ужин будет…

Пламя факела выхватывает из тьмы взлохмаченные облики, словно застигнутые врасплох и удивительно для катакомб темно-бледные лица, словно с одной, застывшей маской…. В отблесках пламени глаза горят как пронзающие взоры волчьей стаи, на мгновение оцепеневшей и готовой сорваться в любой момент.

— Зачем они здесь? — летит первый голос, по интонации уже знакомый Исакову, — Они не понимают… Как одна встреча меняет все!

— Ты другая… Из той, что была… ты вышла, а та прежняя где-то ходит! И тебя больше не найдет. Смотри не заблудись в себе, красавица!

— Кого ты привела? Что это за экземпляры? Где ты их нашла? Они не из нашего людского племени… Странные какие-то!

— Они из снов… Только чьих? Непонятно. Сколько здесь всего! Смутного и невероятного. И эти тоже…

— Их еще нет! Это будущее… Они придут, потом. Но будет уже поздно. Все изменится. Там где нет Времени, все по-другому! Нет оков, нет обязанностей… Все свободно, ты словно паришь! И есть только Ты… И твои бескрайние чувства.

— Они считают себя живыми… Глупцы! Они не знают Главного… И верят в чужие фантазии. Только здесь и обнажается Правда! И она весьма необычна.

— Все мы в каменном яйце находимся. Из которого должно родиться что-то небывалое. Если….

Залихвастский лютый хохот сотрясает темноту и низкое помещение, отражаясь от стен и неистовствуя, как охмелевший шут.

— Все должны идти дальше вглубь, тогда все получится… На так сказали. Это должно быть исполнено!

— Это верно. Долго мы к этому шли. Все зависит от нас. Мы не отступим! Как говорит наш комиссар — коммунисты вперед!

— А куда еще тут топать? Больше и некуда, только вперед и вниз, во мрак! Как только мы спустились сюда… Обратной дороги никому уже нет. Нас уже ждут…

— Он? Кто нас нашел… и Звал? Всегда в темных тоннелях… Показываясь в разных формах! Он могуч и велик…

— Он! Кто же еще? Он древнее всего известного живущего… Он всегда был во всех нас, и теперь пробудился… И мы уже идем к нему! Осталось немного…

— Эта карусель боев скоро кончится, и мы вернемся домой… Мы долго мучились и скитались. Теперь все завершится… Мы вдохнем ветер Родины!

Я видел того, кто здесь живет… Он грозен и прекрасен. Он никого не оставит из всех страждущих, обездоленных и окровавленных! Он нас всех заберет…. Мы плывем к новой пристани!

— Ну что? — спрашивает Левицкий, изучающе глядя на комиссара, — Узнал, что хотел? Этого достаточно? Или еще послушаешь философически безумные беседы? Они тут много чего говорят… Заслушаешься! Только смысла никакого. Как дети, неуемные в своих фантазиях… Вот что может случиться с вполне нормальным здравым человеком, и не просто человеком, а бойцом Красной Армии!

— Примерно. Понял. Враг не только снаружи, он и внутри подкрадывается… Как хорошо обученный и замаскированный диверсант. И он гораздо опаснее противника внешнего. Мы сами себя уничтожим, если поддадимся слабости. Нужно беседовать с людьми, проводить собрания, объяснять ситуацию, и не допускать больше такого… Это хуже немецкой бомбы!

— Боюсь, что словом и внушением здесь не поможешь! — качает головой Иевлева, — Тут другие механизмы работают… Нами до конца не изученные! И пока не совсем постижимые. Они рядом с нами, стоят за спиной… Их дыхание вполне ощутимо. И взгляд их во тьме мы все явно чувствуем, огненный, прожигающий… Чего они от нас хотят?

— Ерунда! Мистика это все поповская! — морщится комиссар Исаков, — Воля человека — это основа всего! Она победит все — Камень, Огонь, Голод, Мрак, Холод и фашистское зверье… Она горы сдвинет и преобразит весь мир! Помните «Данко» Горького? Если надо, мы все сердца вырвем и поведем людей к Свету! Я благодарен этому Подземелью… Только здесь я почувствовал такую силу неимоверную в себе, какую раньше и представить не мог! Вот в это я верю! В мощь человека, которая раскрылась под давлением невзгод и вырвалась как сокрушительный ураган! Нельзя поддаваться мраку — никакому! Ни наверху, ни тем более, тому, что как яд змеиный сочится изнутри. Мы должны, обязаны Победить — все это, что вокруг нас и в нас! Это Испытание. На прочность, на совесть, на любовь… И мы его пройдем! Чего бы это нам не стоило. Победа будем за нами! Только так…

— Что мы победим, никто не сомневается, — задумчиво произносит Левицкий, — только сколько еще крови пролить придется! И представить страшно… Кто гибнет, у кого судьбы ломаются… Кто близких потерял, что и похуже собственной смерти будет. Война — ужасная вещь! Может, когда-нибудь этого больше не станет.

— Как тайфун черный несется горе… Все выжигает до основания! — вздыхает Вера, — Села опустели, город вон весь сгорел. Везде огонь с кровью смешанный пляшет. И кажется, конца и края, этой дикой вакханалии нет…

— Что с ними будет? — неожиданно спрашивает Исаков, кивая на больных, — Их можно вылечить?

— Единичные случаи, а в целом, я думаю, нет, — печально опускает глаза Иевлева, — тут специализированная терапия нужна. И время, и терпение… А у нас что? Даже для операций нет самого необходимого… Какая уж тут серьезная психиатрия может быть? Тут тяжелых бы с ранениями выходить. Потом уже все остальное.

— А если, после нашей обороны в клинику отправить? — спрашивает Левицкий, — Там глядишь и мэтры медицины и вернут их к нормальной жизни? Шанс есть? Различные военные синдромы вылечивают же… Контузии там и прочее!

— С контузией гораздо проще, она даже с латыни как «ушиб» переводится, со всем вытекающим смыслом. Холод на голову, чего у нас здесь в избытке, полный покой, и организм восстанавливается, есть, конечно, сложные расстройства психики, но редко. В основном частичные потери памяти. Мы же имеем абсолютно другой случай. Психиатрия это совершенно иная область. Тут подход более деликатный нужен и препараты и методики соответствующие! — грустно поясняет Иевлева, — А у нас только самогон — единственное средство от всех напастей и болезней. Таблеток никаких не осталось! Вот и попробуй, вылечи! Народная медицина, пропади оно все пропадом! Как больно бывает, что не можешь нормальной помощи оказать. Печально это все. Обречены они здесь… Они почему-то долго не живут, хотя физическое состояние позволяет! Тихо и быстро умирают… Уходят едва слышным вздохом в нашу бескрайнюю подземную тьму! Глубоко и далеко. Незаметно гаснут, как свечи от случайного порыва ночного ветра… Как жизнь бывает хрупка! Все рано или поздно исчезает… Почему так?

— Всему свое время, Вера! Разберемся со всеми явлениями и все расставим как надо, — твердо чеканит Исаков, — нам новую эру коммунизма строить, без всяких пороков и шлаков старого мира. Наш путь только вперед и вверх!

— Что ж, тогда пошли, — улыбается Левицкий, — не будем смущать людей, у которых и так рассудок помутился. Лишний раз будоражить их специфический мир, чтоб хуже не стало… Да и тебе еще привыкнуть надо к новой ноге… Комиссар-флибустьер!

— Знать бы, что им в действительности надо, — оглядывает палату сумасшедших Иевлева, — покой или наоборот активность. Мы стараемся дать тепло и участие, предельную заботу, как и всем остальным. Также беседуем с ними, хотя со стороны эти диалоги кажутся еще большим безумием. Но это важно… Успокаиваем их, стараемся поднять настроение. Они как дети малые бывают! Наивные и милые. Но сколько не говори с ними, а они увы, уже где-то не здесь, очень далеко от нас. Доносятся только общие черты, как послание в радиоэфире. Сколько же у человека может быть граней…

Исаков, поддерживаемый Левицким, выходит из палаты и Вера закрывает отсек….

— Путь у нас трудный, извилистый предстоит, точно как эти катакомбы затаившиеся, — с грозной искоркой в глазах произносит комиссар, — но за любым, самым непроглядным каменным мраком всегда поднимается великолепный Рассвет… По-другому и быть не может!

— Да, в любом лабиринте есть и вход и выход, иначе его бы не было, — отзывается Левицкий, — так что рано или поздно мы обязательно покинем эти стены… и вернемся домой!

— Только не все… — грустно вздыхает Иевлева, — Многие уже навсегда остались в этом подземелье! И сколько еще станет этой тьмой и этой тьмой и этими камнями?

Глава 17

В темноте, словно кто-то шевелится… Тихо и грозно подкрадывается. Комиссар Храмов описывает факелом дугу — в смоляной непробиваемой черноте летят искры и пляшут рваные призрачные отсветы…

На него будто кто-то смотрит. Но разглядеть Его, разлитого во всей этой тьме, просто невозможно. Только ощущать его неотступное грозное присутствие. Комиссар зло сплевывает и продолжает путь. Привычный головокружительный гипнотизирующий танец коридоров выматывает и даже вызывает в какие-то моменты вызывая тошноту…

На глаза падает склизлая сонная пелена. Они напрягаются и раскаляются как угли… Вокруг все мрачное, словно просыпается.

Темнота вползает внутрь неразборчивым хищным жуком и будоражит чувство как горькое вино. Разум косит и кружится как разошедшийся гуляка, перекашивая пространство немыслимым образом. Проскальзывают едва уловимые сумеречные образы, мягко обвивая, словно сплетают очаровывающий кокон. Окружающее раскалывается на заманивающую призрачную мозаику. Все становится хрупко нереальным — ни сном, ни явью, а смутным болезненным состоянием, которое обычно случается перед пробуждением.

Храмов сворачивает влево, на участок, близкий к Центральной галерее.

Здесь коридоры более прямые и просторные. И шаги гулко отдаются по темному застывшему, будто наблюдающему за тобой, тоннелю… Поворотов мало, только небольшие тупиковые ответвления, иногда просто маленькие ниши. Кажется что идешь по небольшой улице, где дома без окон и дверей слились в одну сплошную стену… И где-то там, за темной каменной преградой спрятались их странные жители… Никого не увидишь в этой темноте, ничего не поймешь. Где, кто в чем находится? В чем живет? Кто незаметно живет в людях, управляя их желаниями, и в ком обитают люди, копошась, бестолково суетясь, и ползая внутри и по поверхности, называя это загадочное чрево миром? Чей это огромный организм? Для чего? И что будет со всем этим дальше?

Комиссар переступает через горку обвалившихся камней, разглядывает насупившиеся призрачные выступы скал впереди, и внезапно чувствует повеевший холодок за спиной. Сквозняк? Возможно… Но что-то уж очень явственно говорит о чьем-то присутствии. Боковое зрение ничего не фиксирует… Показалось? Может быть!

Храмов врезается дальше в топкую темноту, зачарованно наблюдая как неистово пляшут рваные блики от пламени факела, выхватывая каменную кожу этого притихшего исполина.

Скоро уже он придет… Где есть хоть какая-то жизнь и его соратники, еще пару коридоров!

Неожиданно сверху что-то нависает раскидистой тенью, такой густой, что кажется она состоит из плоти…

На шероховатые стены ложатся очертания словно громоздкой птицы… Храмов замирает и невольно нащупывает кобуру на поясе. Ему кажется, что он слышит вкрадчивый шепот… Мысли путаются, то ли по своей воле, то ли по чужой. Сердце начинает биться чаще. Взгляд туманится. У ног проскальзывает шальной вихрь, поднимая известковую пыль…

То, что за спиной, медленно придвигается, вроде бы даже уже ощущается его дыхание… Осталось сомкнуть размашистые черные крылья — и все! Комиссар отшатывается и резко поворачивается — полыхающей дубиной скользит по телу мрака искрящийся факел. В глухой темноте что-то охает и разлетается… Никого! Только звенящая надсмехающаяся пустота черного продолговатого коридора.

— Чтоб тебя! — цедит сквозь зубы Храмов, — Что за галиматья? То ли было, то ли нет… Холера подземная! Выпить надо срочно, а то так и умом поехать можно! Все тут потихоньку наперекосяк съезжает… Что ж это за каменоломни? Какие-то они все-таки странные! Будто они только Занавес чего-то… Путающие декорации того, чего мы не можем увидеть. Или Тьма шалит? Или в ней кто…

Храмов оглядывается. Из-за угла пробивается бледный свет, доносятся голоса, перемежающиеся смехом… Жилой отсек! Наконец-то. Комиссар подтягивает форму и спускается в узкий проход.

В одной из обжитых комнат душно… Горит костер, бойцы греются около него, укутавшись в шинели, сбившись в кучку. От костра выгорает кислород, и поначалу командование запретило жечь костры, но люди стали замерзать, и постепенно все вернулись к практике разжигания такого массового огня. Храмов рукой остановив пытавшихся вскочить в приветствии солдат, проходит дальше. На нарах грузными мешками лежат люди, завернувшись в шинели и фуфайки, как в остывающие коконы… Натянув шапки и пилотки, как можно плотнее. Лиц почти не видно. Все сливается в одну темную растянутую вдоль стен копошащуюся массу, напоминающую огромную гусеницу, или еще какое-нибудь невообразимое живое существо оживших подземных кошмаров.

В отдалении оказывается глубокая ниша, вроде небольшой комнаты… Там на снарядных ящиках, сложенных и как стул, и как рабочий стол, Храмов замечает начальника разведки Георгия Бармета… Он сосредоточенно сидит, склонившись за какими-то бумагами. На стене висит карта, размеченная цветными линиями, рядом на гвозде — автомат, а на выступе скалы полыхает коптилка из снарядной гильзы.

— Привет Георгий! — громыхает из тягучего мрака Храмов, — Не помешал?

Бармет слегка вздрагивает, выходя из задумчивого оцепенения.

— А это ты, Федор… Здорово! Проходи, садись… Угостить могу только сахаром, да чаем!

— Благодарю! У меня от такой сладкой жизни уже выворачивает… Смотреть на не могу! Кроме него и жрать нечего уже которую неделю! Только пухнем от сладкого как бирюки, как тесто на дрожжах растекаемся… А нормальной еды нет. Один вред от этого сахарного баловства.

А вот от чая не откажусь! Пока шел, промерз совсем… Да и шинель уже прохудилась, по швам лезет от сырости. Надо к Володьке Желтовскому на склад сходить, обменять на новую! Там еще запас есть… У тебя как?

— Нормально. Чай говоришь… Бери наливай! Вон там. Еще не остыл! Ядреный с травой смешанный, мигом в чувство приводит. Ты как к нам? По делу… или в гости?

— Мимо проходил. Партсобрание проводил в 1-м батальоне. Заодно посты проверял. Вот решил малость привали устроить. Ходить и то трудно становится! Расстояние вроде небольшое, а пройдешь несколько тоннелей и сдуваешься — мутить начинает, тело как засыпает, дервенеет… Каменоломни из нас жизнь потихоньку высасывают!

— Еще бы! Третий месяц в катакомбе замурованные сидим! В черной каменной коробке… Тьма силы наши светлые и пожирает, за милую душу! Пьет нас как живой эликсир! Такой подарок ей сверху свалился… Из горячей плоти, сияющего света и тепла, со сложным узором мыслей и чувств! Переливом всех цветов сознания… Настоящий изысканный торт! Только успевай за обе щеки уплетать! Вот она и старается, ловит момент, чтобы насытиться нами всласть… Когда еще сюда столько народу попадет?

— Она тут странная конечно… Как живая! Смотрит в тебя, в самые затаенные уголки души, в голову лезет, свое что-то шепчет, все чем был забирает и выращивает в тебе что-то иное, совершенно непонятное. И бескрайняя она, как сама жизнь! Намного невообразимо больше, чем ты сам… Или мы уже с ума сходим от такого длительного заточения? И начинает мерещится по углам хрен знает что… Может так и должно быть? И мы превращаемся в темных существ, пещерных обитателей, сынов Мрака? Постепенно забывая все, что было раньше?

— Да как можно все наше исконное забыть? — изумляется Бармет, — Дом, семью, друзей? Это же все и есть мы! Наше продолжение… Без этого мы никто!

— Я не об этом, — хмуро посматривает по сторонам Храмов, отхлебывая горячий чай, и грея руки о кружку, — о том, что ломает нашу повседневную природу! Все наше родное мы не забудем, а вот тело наше меняется… Становится меньше, сжимается, иссыхает… И свет Живого, через него трещинами сочится. А внутри словно камнем все наполняется, твердеет, и становится недвижимым — сильным, бесстрастным и стойким. Как и эти скалы! Боль, полыхая, как резец, проходит как по скульптуре, по телу, по мыслям, по всему твоему естеству, и высекает что другое… Безумное… Одержимое и непреклонное! Мы превращаемся в грозное, ни на что не похожее Пламя… Отчаянное и своенравное! Все становится ни по чем.

— Да что-то такое происходит. Если прислушаться к себе… Но я думаю это наша Воля Советская! Неистовая революционная закалка! Которую ничем не сломить — ни жаждой, ни тьмой, ни бомбами, ни газами… Нет такой силы, которая могла бы нас сокрушить! Ни на земле, ни на небе!

Мы — особая каста! Из огня рожденные… Прометеевским пламенем Правды и Справедливости! И как наш славный предок, принесем огонь Свободы всем народам без исключения!

— Наш советский дух без сомнения самый стойкий и нерушимый! И может все пройти… И где угодно гореть!

Но тут другое… Какая-то непонятная стихия, которая меняет и физиологию и сознание! И сама примеряет разные обличья — от камня до невидимого ветра размышлений и переживаний… Будто мы на другой радиоволне звучать начинаем. И чувствовать, и видеть такое, чего раньше не могли. Как семена, упали в темную непредсказуемую почву, и теперь прорастаем неизвестно чем.

— Фантазии это все, нашего истомленного рассудка! Просто хочется чего-то другого, хоть чуть-чуть оформленного и в каких-то привычных нашему пониманию образах, чем эти тяжкие портьеры тьмы!

Мы сами в себе, своих очерченных незыблимых границах, качаемся как затухающий маятник, туда-сюда… А если и растем, то опять же вверх, к солнцу! Куда еще…

— А если нет? — каким-то потусторонне пристальным взглядом смотрит Храмов, — И во что-то Другое? Нам неведомое…

— Да во что, Федор? — удивленно усмехается Бармет, — Все до примитивного просто — Камень, Тьма, Холод. Три составляющие нашего пребывания здесь… Особого сложного из этой простой, даже примитивной формулы не сложишь! Устали мы все, измаялись… И душой, и телом! Вот и колотит нас как отбойным молотком, все пытаемся во мраке что-то разглядеть и почувствовать. А нет тут ничего, кроме нашей боли! И может еще тех, кто раньше здесь, до нас был…

— Нет, Георгий! Что-то здесь обитает… Большое и могущественное! Что мы еще не поняли. Но всему свое время! Нам фашиста громить надо… Потом возможно и разберемся, со всеми этими мистификациями или реальными явлениями.

— И то верно, — улыбается Бармет, — с теми бы чертями лютыми наверху разделаться, а потом уже и мрак местный изучать. После войны все изменится. Будет светлее, радостнее и просторнее…

— Другой мир родится! Новый… Как живой человек! Как хочется уже, чтобы все это скорей кончилось — и наступила тишина! Эх, хотя бы один спокойный день — без выстрелов и взрывов… А ты, что пишешь, Гоша? Отчет? Рапорт? Строевую записку?

— Нет, — грустно вздыхает Бармет, — этого добра уже написали достаточно! Тут другое, сугубо личное… Письмо пишу домой!

— Письмо? — удивленно поднимает взгляд Храмов, — Для чего? Полевой почты подземной у нас нет и не предвидится! Куда его отправлять?

— Адресат найдется… Может в армейскую часть, может близким, может самому себе или тому, кто в темноте этой прячется… Как ты говоришь! Или потом кто-нибудь прочитает. Все что написано, не исчезает! Верный приметный след остается… У нас многие пишут!

— Не понимаю. Мы выйдем, эти письма останутся здесь, никуда не уйдут… Мы уже напишем новые! Зачем это все?

— Так легче… На бумаге выплеснуть все, что внутри накопилось, забродило хмельной горечью! И то, что вслух товарищам сказать не можешь… Все болезненное и сокровенное — вылить на листки, они все примут, и все сохранят! А чувство такое охватывает, будто с родным человеком поговорил, и становится намного лучше, спокойней и уверенней. Какие-то скрытые силы пробуждаются…

— Кому пишешь? — участливо спрашивает Храмов.

— Жене, Катеньке моей, ненаглядной! Сколько я уже ее не видел… Красу милую, самую дорогую! Иногда так сердце защимит, такой тоской скрутит жуткой, аж слезы наворачиваются! А ведь она совсем недалеко, под Краснодаром, рукой подать… Несколько часов и ты дома! Вот ведь как оно выходит… Как мираж зыбкий колышется! И не прыгнешь сквозь толщу камня этого, не вырвешься! Почему все так в жизни устроено? Дают тебе что-то и тут же забирают… Не успеет что-то расцвести, как ему уже срок пришел увянуть и умереть! Не успеешь вдохнуть света и радости, как уже печаль и могильная скорбь подступает… Чем-то восторгаешься, от чего-то приходишь в ужас. Зачем рождаться, чтобы умереть? Словно дразнят тебя… или играют с тобой! Сплошное издевательство…

— Могло и этого не быть, — с лукаво мрачной улыбкой замечает Храмов, — где мы были до всего Этого? До Жизни? Плавали смутными тенями в слепой Пустоте… Пока нам не дали Шанс! Выловили нас как рыбу ошарашенную, ничего не соображающую, с обезумевшими глазами, прихватили и бросили в бьющую фонтаном света и энергии, Жизнь! Все вокруг перепутано, не разберешь…

— Возможно смысл и есть в распутывании всех этих бесконечных клубков… А за тот срок, который нам отведен, мы вряд ли что-то поймем в глобальном масштабе. Главное суметь сделать то, что нам дано с максимальной отдачей, создать такое, чего до нас не было! Улучшить все это, что нас окружает, может когда-нибудь все станет идеальным и совершенным…

Вот изгоним фашистов, добьем буржуазию… и все будет просто замечательно! И когда мы…

В отдалении глухо громыхает взрыв… По стенам пробегает дрожь, они слегка покачиваются.

— Опять рвут кровлю, — выдыхает Храмов, — когда у них уже взрывчатка кончится?

— Выйдем наружу, поможем! — смотрит на потолок Бармет, — Сократим… Сметем все эти порождения смертельной ехидны! Поднимем всю тьму с собой, и эти скалы! Утопим всех черных палачей в штормовых волнах этого Горького Камня — Аджи-Мушкая…

Глава 18

Серое марево висит над каменоломнями. Давящее, и беспощадное, словно наблюдающее в холодную оптику смерти. Неумолимое хищное стремление затаилось везде, в поисках случайной жертвы. Небо затянуто серыми тучами… Все напоминает серую немецкую броню и форму «фельдграу»… Полная оккупация. Мира нет! Все краски пожухли, все образы размылись в скорбную пустоту… Пространство исказилось, словно по нему прошлась судорога и стало как потекшая акварель. Накрапывает мелкий моросящий дождь, покрывая все зыбкой вуалью. Все настолько грубо смазано, что становится непонятно, какое это время суток — вечер, утро или полдень? Висящие сумерки околдовывают, сбивают с толку и погружают в подобие сна наяву. Заставляя забывать все… Сливаясь с опаленной степью и выступающими сквозь поникшую траву, зубья скал, в затемненных провалах едва заметно колышутся человеческие очертания.

— Ну и хмарь сегодня, почти как в нашей Катакомбе! — замечает Коля Проценко, — Ни черта не различишь в этом тумане сером. Ночью и то лучше бывает! А тут все размазано как масло по столу! Взгляд скользит как рука по поверхности… Попробуй, пойми, где что!

— Не-е… У нас хуже, темнее, — отзывается Миша Разогреев, ежась от холода, и прижимаясь ближе к вороху вырванной побуревшей травы, — черно вокруг! А тут наверху, хоть и сумрачно, а по глазам бьет сильно после нашего подземелья, все сияет, хоть и солнца нет!

— Так-то оно так! Но этот бледный свет муторный вокруг, тошнотворный мне совсем не нравится! Как слепую пленку натянули на все… Он мертвее чем наш мрак под землей, сбивает настрой и в себя затягивает… Я никак не могу сосредоточиться! Все расползается, как студень, колыхается… Не мир, а недоразумение какое-то, привидение ускользающее! В глазах плывет все. Смешивается в одно мутное покрывало…

— А ты на все не смотри! Выдели что-то одно, маленькое, и его изучай! — советует Разогреев, — я так делаю! И много чего открывается… Я раньше так картинки в книжках рассматривал. Когда целиком на рисунок смотришь, сразу понятно все, скучно… А когда детали начинаешь разглядывать, интересно получается. Разные занятные штучки выпрыгивают и сам что-то домысливаешь… Будто играешь без игрушек! Сам в себя…

— Тут не до игрушек! У нас другой отсчет, более суровый. Чуть оплошал и все! Или ты, или твои товарищи погибнут… Потом из коробки игрушкой человека не достанешь! Но я тебя понял. Попробую! Может сработает… Второй час сидим, а пока ничего! Так задание впустую пройдет… Что товарищу старшему лейтенанту Бармету будем докладывать? Что на дождик поглядели? Птичек послушали? Позор!

— Мы же не на ярмарке, Коля! Враг затаился, гулять перед нами не будет! — рассуждает по-взрослому Миша, — нужно просто набраться терпения и что-нибудь у фашистов проявится, что для нас будет ценным.

— Может место сменить? — волнуется Проценко, — А то ничего не происходит у фрицев, окопы, степь как обычно, глухо все… Может с другой точки, что поинтересней заметим?

— Здесь лучше всего… Обзор хороший на несколько направлений, и нас не видно. Только если вплотную подойти! А мы никого к себе не подпустим…

— Дождь усиливается, — стряхивает капли стекающие на лоб с маскирующей накидки Проценко, — скоро наверно ливанет от души! Хоть здесь напьемся…

— Это хорошо! Может, накапает в нашу катакомбу… Я видел вода через потолок просачивается, когда гроза и ливень хлещет!

— Не везде… Только в отдельных местах! Мне батя говорил в каких обычно. Где камень мягче, ближе к выходам. Там порода рыхлая… А дальше уже все, толща не позволяет… Но есть участки с просевшей кровлей, там бывает, стекает.

— Ты с ним тоже камень резал?

— Случалось… Но мало. Так, ради любопытства моего, он меня брал. Тоже некогда, школа, учеба, это главное! Стране грамотные люди нужны, специалисты. А все остальное уже вторично. Мы отцов заменить должны и пойти дальше! Повести весь наш советский народ к новым победам!

— И как? Ощущение от работы в «Скале»? Захватывает… Или пугает?

— Да ничего особенного… Почти также как сейчас! Куча мужиков суетятся в темноте с фонарями, кричат, грузят в вагонетки, складывают бут отработанный, в подпорки потолка… Труд тяжелый, пыли много от распила камня, все извазюканные, грязные, не узнать. Обычные подземные будни. Только там войны не было… И не стрелял в тебя никто! И не умирал никто…

— А я вот первый раз в катакомбе оказался! Мать с отцом не пускали, боялись за меня, что я заблужусь там. Я слушался, не ходил! Теперь вот сижу… в темноте бескрайней!

— И как тебе тяжело?

— Поначалу страшно было, потом привык, освоился! Да и ведь не один я там… С семьей, и вами друзьями моими старшими! И со всеми нашими доблестными солдатами! С таким воинством уже бояться нечего! Вместе мы все одолеем…

— Да, сила у нас в каменоломне, огромная собралась! Вот фашист и вздрагивает каждую ночь и бесится! Что не может с нами ничего сделать… Вон как окопами нашу «Скалу» оплел… Как паук темный угол. Только бесполезно это все! Мы все равно его долбим! И достаточно сильно…

— А где Коля наш? Почему с нами не пошел? Случилось что?

— Нет… Они с отцом и комиссаром Парахиным обследуют новые участки для гарнизона. Целую бригаду там сколотили! Парахин тоже там не случайный человек — шахтер с Донбасса, с большим стажем работы. Так что в подземной жизни тоже толк знает… Ну и Коляна тоже взяли! Чтоб в проходах узких пролезть мог, посмотреть, что и как! В общем, все при деле!

— Понятно. У нас в гарнизоне не засидишься… Работы много! Для всех… Наши местные тоже помогают кто где может. Все кипит, бурлит, гудит как улей! Расшевелили Тьму, взбили темные волны в пену живую! Вдохнули жизнь в мертвое царство кащеево… Теперь все по-другому будет!

— Да, все меняется… И очень стремительно. Война все перевернула! И нас из течения обычных дней вырвало! И бросило туда, куда мы и предположить не могли! Конечно мы станем другими. Надеюсь, лучше, чем раньше. И все вокруг окрасилось в иные цвета. Черные и коричневые. Самое страшное людей много погибло… Не счесть! Вернемся ли мы к прежнему? Как оно все потом будет?

— Как-нибудь будет! Лишь бы бомбы не взрывались вокруг… Все остальное наладится!

— Верно, только столько всего взорвано, сожжено… Дома, заводы, целые города! Представляешь, Миша, сколько заново отстраивать придется? Из праха все разрушенное поднимать? Вот ведь фашист проклятый, все изуродовал! Город наш замечательный почти весь спалил — руины, пепелище! Это же надо такой заразе на свете появиться…

— Выгоним супостатов нацистов, и больше такого не повторится! Никогда…

— У нас врагов еще много! Буржуев и капиталистов в других странах еще достаточно сидит, руки потирают на чужое. И все смертельные планы для своей наживы строят. Как бы кого завоевать и ограбить! Упыри… С ними еще предстоит «последний и решающий бой!». Со всеми разберемся!

— Рано или поздно разгоним эту бандитскую шайку, которая мешает простым людям жить! И тогда воцарится настоящее счастье!

— Эх, здорово будет, Миха! Все живут, радуются, работают как братья… Песни поют, развиваются, науку вперед продвигают. Никто никого не угнетает! Все довольны и счастливы. За столько темных веков истории человечества крови и войн, наступит долгожданный «Золотой век»… Социалистический! А потом и к Коммунизму придем на всей планете! Вообще роскошно будет…

— Наступит жизнь, лучше райской! Потому что справедливо все будет, по нашим человеческим законам. Все плохое уйдет. И станет…

— Тихо Миша! Там что-то есть… Почти у поселка! Видишь, темнеет?

— Да! Большое скопление людей, но странные они какие-то… Форма военная вроде темнеет. Идут в развалку! Табуном каким-то. Что за цирк?

— Это, совсем не представление развеселое, Миша, это пленные наши, красноармейцы! Ведут их куда-то… Охранение замечаешь?

— Ага! И куда они этой колонной шагают? А вдруг на расстрел?

— Нет. Сильно много народу и конвой маленький для казни. Скорее всего, на работы пригнали. Что-то будут опять делать в районе нашей «Скалы»… Опять, вурдалаки фашистские что-то удумали, и руками наших солдат будут это воплощать. Вот ведь змеюки вертлявые!

— А что делать то, укрепления строить новые?

— Возможно. Или к нам с какой-нибудь новой гадостью ядовитой долбиться, типа газов… От этих извергов всего можно ожидать! У них ум скорпионовский смертельный изворачивается как жало… Такое могут сделать, что обычный человек никогда и представить не сможет! Монстры ненасытные! Так что надо все внимательно посмотреть, что там сейчас будет…

— Проверим. От нас ничего не улизнет. Все поймаем, все найдем. Мы как звери полевые. Везде проникнем. Только я вот смотрю, и понять не могу, зачем в дождь работу начинать? Это же почти впустую…

— Дождь то одно название… Так сыпь мелкая. И вообще… Им, гансам, какая печаль? Не они же кайлом машут… У них все по плану! Хоть снег, хоть дождь. Да и работы могут в ямах подземных быть, в провалах… У южных входов в каменоломни. Там саперы немецкие сейчас постоянно трутся. Что-то замышляют…

— Глянь, Коля! Там на дороге техника движется. Разнокалиберная…

— Да, молодец, разглядел! Глазастый ты у нас, Миха! Будто сквозь сопки видишь!

— Хвостом по степи вьется! Грузовики… Пять штук, три мотоцикла и бронетранспортер. Все в поселок идет. На скорости! Торопятся…

— Так хорошо. Сейчас запишу! И время поставлю… Что-то зашевелились пауки фашистские! Забегали… Не иначе что-то планируют! Но мы им всю малину испортим! Когда ночью наши отряды придут…

— Тогда будет им праздник! С большими огнями в темноте и плясками под пулями. Всех распылим…

— Так, теперь и рядом с нами проявилось что-то интересное… Очень даже занятное и прямо под носом.

— Где? Не вижу!

— Слева у бугра того, видишь? Контуры мелькают, еле проступают? И качаются, проносятся туда-сюда…

— Да сейчас рассмотрел. И что это? Разведчики фрицевские?

— Нет, разведка так не действует, не копошится на одном месте. Там тоже работа идет. Более коварная. Это засада, Миша! И это самое главное… На сегодня! Гляди-ка, похоже, пулемет ставят и окапываются основательно и все очень скрытно, почти незаметно. Хитрые падлюки! Ну ничего, от нашего подземного ока не улизнешь! Надо на карте отметить и доложить об этом месте в первую очередь! Будет им капкан в полночь!

— Хорошо, что мы нашим солдатам помогаем, правда, Коля? Ведь сколько гансы бы напакостили подземному полку, скольких бы постреляли!

— Это долг совести. И мы действительно нужны гарнизону. Мы там, где наши бойцы пройти не могут! У нас большая ответственность… Это нужно помнить и выполнять все исправно! На нас надеяться…

— Да мы разве когда подводили? Все делали как нужно! И даже больше… И дальше пойдем, куда скажут!

— Нас и так одергивают лишний раз! Боятся за нас, переживают… Что мы лезем чуть ли ни к фрицам за стол, на ужин. Давеча Бармет разнос устроил нам с Колькой, что мы до центральных улиц поселка дошли, шастали там. Но мы же ценную информацию принесли! Понятно, волнуется он за нас… Но нам что, мы везде пройдем, так ведь, Миха! То-то и оно… Ладно продолжаем наблюдение…

Глава 19

На середину маленького отсека с низким потолком вылетает пленный эсесовец, запинаясь и едва не падая от грубого толчка в спину…

— Пшел, пес! — гремит эхом младший лейтенант Никифоров сзади, — Добегался, сволочь нацистская! Сейчас говорить будем… Серьезно! Ферштейн?

— Он что по-русски понимает? — спрашивает старший лейтенант Бармет, — Что-то по нему не заметно. Больно надменен и надут как индюк! Сразу видно идейно подкован. Один из лучших. Для таких учить язык славянских варваров и вообще касаться культуры «низших народов» просто западло… Это у него на лбу написано!

— Это верно подмечено. Экземпляр очень редкий, то, что надо! Чистый арийский бриллиант! Хоть на выставку! Но лучше в зоопарк, для бесноватых… Таким там и место. Скоро всех переловим и определим, где «Jedem das Seine» — «каждому свое»… Начнем с этого фрукта баварского! Я могу и на немецком с ним погутарить, но эта мразь в общих чертах шпрехает по-нашему! — хмуро усмехается Никифоров, снимая с себя лишнюю амуницию, — Для допроса достаточно. Но суть не даже не в этом. Мне нужно другое.

— А в чем? — интересуется комиссар Парахин, стоящий рядом, — Зачем он нам нужен, кроме как для получения информации?

Кроме командиров, в отсеке, чуть поодаль по периметру, стоят несколько бойцов в форме НКВД, с автоматами в руках, внимательно следя за происходящим.

— Я хочу, чтоб эта гадюка берлинская все прочувствовала на своей змеиной коже! — грозное гулкое эхо сотрясает слова Никифорова, витая под сводами, — Весь ужас нашего подземелья! Все страдания, мытарства и лишения. Всю тяжесть этого горького Камня… Всю глубину этого Кошмара! Весь Хаос, безумный, темный, рвущий изнутри на куски! Поэтому быстро он не умрет. А прочувствует каждый аккорд на нашем пианино каменоломен. Я постараюсь!

— Что фам надо? — вертит головой связанный обер-штурмфюрер «СС», — Я требую нормального содержания, согласно международный конвенция! Так нельзя обходиться военнопленный! Я — офицер…

— Ни хуя себе! — горячо выпаливает Никифоров, — О конвенциях вспомнил! А когда, сука, боевым газом детишек травил, ты о каких-то законах думал? Когда бомбами породу рвал и заживо людей хоронил? Это по правилам? Когда колодцы трупами заваливал? И входы замуровывал? Все согласно правилам, армейскому кодексу чести?

— Я не убивать дети. Это части саперов! Я контролировать, охранять объект. Выявлять, ловить партизан. Все! Я — военный, исполнять долг, присяга! Мы есть все на войне! Я не преступник.

— Ну, если о преступлении заговорил, значит понимает, о чем речь! — замечает Парахин, — Я всегда поражаюсь, когда они теряют оружие и преимущество, как сразу начинают лепетать, что я простой солдат и здесь не при чем! Какое быстрое перевоплощение…

— Жить хотят… Больше всего на свете! Изворачиваются, как слизни в канаве, — презрительно усмехается Бармет, — они смелые, когда их много, против женщин и детей! А когда в рыло увесистым кулаком отхватят, так начинают петь жалобные песни о гуманизме. Падаль!

— Я не понимать! О чем вы говорить… Есть война, спрашивайте о ней. Больше я не знать. Не участвовать…

— Был бы ты полевой офицер, с тебя и спрос другой. Но у тебя, скотина конченная, нашивки «СС» и это приговор! — мрачно улыбается Никифоров, — И я тебе еще раз повторяю, что беседа у нас будет о-оочень долгая, так с чего начнем?

— Я мало знать… Я здесь есть недавно! Меня секреты не посвящать. Только охрана и сопровождение. Безопасность войск и штаба. Установление порядок!

— Эту лабуду оставь для колхозного партизанского отряда, а я — офицер госбезопасности, смекаешь? Я тебя наизнанку выверну… Ты мне все выложишь, и тайны берлинского двора, и планы ваших палачей генералов и даже, падла, все подробности интимной жизни своей тети Гретхен в Мюнхене… И дяди Йозефа. И скрытые намерения всей вашей шоблы поганой иноземной… Все расскажешь, соловьем баварским запоешь!

— У меня нет тетя Гретхен… Это ошибка! Я не жить Мюнхен. Я родиться и учиться Ганновер. Что вы такое говорить?

— Ты дурачком то не прикидывайся! — подключается Бармет, — Есть, нет. Дело не в этом. А в том, что ты сейчас нам будешь подробно говорить о своей никчемной фашистской жизни. Как попал в армию, еще и в войска «СС» и как ты гаденыш докатился до такого низменного скотства. И что вы еще против нас замышляете… Сечешь?

— Я почти ничего не знать! Моя роль маленький. Я есть посыльный штаба. Только доставлять пакет. Встречать начальство. Печатать приказы… для населения! Следить порядок в поселке, оповещать людей…

Тяжелый профессионально боксерский удар в лицо опрокидывает пленного лейтенанта на камни. Пока тот медленно поднимается, Никифоров довольно потирает костяшки пальцев. И словно о чем-то задумывается…

— Хорошо летает! Ему бы в авиацию, а он в каратели подался… Вот незадача! Но каков красавец! Белокурая бестия! Загляденье… — гневно улыбается командир НКВД, — Аж портить такое создание природы не хочется… А ведь придется! Потому как суть его черная, чернее нашего подземного мрака!

— Зачем так? — сплевывает кровь эсесовец, — Есть нормальный допрос. Должно быть гуманно. Бить связанный. Это смело? Что вы творить?

— Это он нам о чести толкует! — качает головой Никифоров, — Когда они пленных на куски рвут… Я видел солдат одной грузинской части, здесь, на нашем фронте, которые попали в лапы вот к таким смазливым юношам Германии… У них были отрезаны гениталии и выколоты глаза! Вырезана звезды на груди и спине, вырван язык… Возвышенная арийская живопись!

— Это они умеют! — кивает Бармет, — Жизнь уродовать, и преимущественно невинную… Их если не остановить они весь мир в настоящий кошмар превратят, что черти в аду ужаснутся!

— Остановим! Это и есть наша судьбоносная миссия. Эту холеру на земле изничтожить. Что ему, спутанные руки не нравятся? Действительно, какое унизительное и жестокое обращение с таким герром из Великой Германии! Как возмутительно и непростительно, — возбужденно зло смеется Никифоров, — Развяжите его… Идиот! Еще хуже будет, если дернется!

— Может, приступим уже к делу? — строго вступает Парахин, недовольно переминаясь, — А не будем здесь спектакли устраивать? И разбираться, кто сильнее и лучше? Нам сведения нужны… А не демонстрация силы! С этим и так все ясно, без слов…

— Как угодно, товарищ комиссар! — отмахивается Никифоров, — Отдаю тебе этого змееныша, спрашивай у него о чем хочешь, хоть о жителях Марса, только он тебе ничего не скажет… Как не старайся!

— Это почему? — изумляется Парахин, — Что со мной не так?

— Психология. Он уже просек кто тут мягче, кто жестче, с кем можно юлить, а с кем это не пройдет! Так что крути его, сколько душе угодно! Он тебе наплетет сейчас сказки братьев Гримм, только успевай слушать… Весь немецкий фольклор соберет, в современной обработке!

— А может, нет? Он и так загнан в угол… И прекрасно осознает свое положение, — не соглашается комиссар, — и все преподнесет, как официант в лучшем немецком ресторане? А, обер, кто ты там, мать твою фюрер?

Пленный пронзительно сверкает глазами, будто что-то обдумывает…

— Ну-ну, я посмотрю… Отойду в сторонку пока, перекурю! — почесывает жесткую небритую щеку Никифоров, — Пожалуйте, попробуйте с этой сволочью по-хорошему, что из этого выйдет! Только смотри, аккуратней, гадюка может еще, и кинуться в самый неподходящий момент. Они цепные псы «СС» такие, кусаются…

— Может действительно, сначала Михаилу его дать? — предлагает Бармет, — так сказать для профилактики и понимания серьезности намерений! А потом все как по маслу и пойдет? Что-то я тоже сомневаюсь в искренности этого расфуфыренного гиммлеровского франта. Уж больно напыщенный, только прикидывается сломленным и покорным. А внутри настоящий волчара сидит! Это же сразу видно.

— Хватит причитать! — строго обрывает Парахин, — Разберемся… Так ты! Встать как положено! Отвечать на вопросы быстро, четко и ясно. Иначе сам понимаешь…

— Что вы хотите знать? — насуплено произносит оберштурмфюрер, — Я говорить, что немного известно… Я второстепенный роль, чин, по-вашему, только старший лейтенант, получать недавно. Служить мало.

— Ну вот, опять свою пластинку завел! — басит из темноты Никифоров, сверкая огоньком папиросы, — Сейчас он будет это талдычить до скончания века! Прикидываясь невинной овечкой. Кстати у него наверняка есть практика допросов и он знает всю подноготную… Так что будь готов, Иван Павлович!

— Как звать?

— Герберт Шетелих…

— Звание?

— А так не видно? — зло усмехается немец, — обер-штурмфюрер!

— Номер части?

— Оперативная группа «Д», «айнзацкоманда 10 б».

— Кто твой непосредственный командир?

— Гауптштурмфюрер Пауль Книппе. Он проводит всю тактическую работу команды.

— Над ним?

Немец мычит что-то невразумительное из смеси русского и немецкого, разобрать что-либо почти невозможно.

— Ну? Я тебе сейчас…

— Алоиз Перштерер, он главный на Керченском направлении.

— Ваши задачи в осаде нашего гарнизона? Что планирует командование?

— Меня не посвящать в такой секрет… Я относить документ. Все запечатанный. Ездить в штаб и назад. В военный действий участия не принимать!

— Я задал тебе конкретный вопрос! Отвечай… Или будет хуже. Церемониться здесь, с тобой никто не будет! В лучшем случае поставим к стенке. Здесь же!

— Господин товарищ комиссар! Я этого не знать… Клянусь своя семья! Я выполнять скромные обязанности. Сходить туда, сходить сюда. Дали что, отнести. Вернуться, ждать новый приказ! Так я служить…

— Ты видел наших пленных из подземного гарнизона? Был на допросах?

— Так точно, видеть! Очень оборванные, грязные… страшные! Их много. Не мог забыть! На человека не похож…

— Что они говорили? Называли имена, местонахождение объектов? Они шли на сотрудничество? Показывали скрытые входы?

— Я не слышать. На следствии не быть! Это секретный информация. Знать только мой шеф. Больше никто.

— Какие еще методы борьбы с нами планируются? Есть пополнение техникой и новыми частями?

— Это занимается штаб. Я в поселке ничего не видеть. Только старые части. Никакой изменений не происходить.

— Ты из себя наивного придурка не строй! Не тот формат для «СС»! — теряет терпение Парахин, — Не знаю, не видел, как будто первый день в армию попал! Даже полевой солдат знает больше, чем ты тут плетешь… Не увиливай, отвечай! А то ведь здесь и останешься. Я тебя сам и застрелю! Или сомневаешься?

— Нет! Господин комиссар… Я Вам очень верить. Вы разумный человек. Не как тот бешенный НКВД! Я Вам предлагать. Вы давать гарантий жизнь? Обмен военнопленный? Я тогда сидеть думать, вспоминать, и приносить польза… Все получать, что хотят!

— Сейчас он как на рынке еще торговаться начнет! И такую высокую цену предложит, что ты обалдеешь! — в темном углу Никифоров тихо смеется… — Иван Павлович, еще не надоело? Эта карусель будет скрипеть невообразимо долго. И бесполезно…

— Пожалуй, ты прав, Михаил! Мне эта околесица тоже не нравится! — тяжело вздыхает Парахин, — Я еще на сделки с нацистами не ходил! Этого не хватало… Бери и выбей из него весь его поганый фашистский дух! Хватит с ним цацкаться, только без театральных речей.

— Найн! Господин хороший комиссар! Я все говорить, только сохранять мне жизнь… Мы можем договариваться, всем выгодно! Зачем крайности? Мы все разумный люди!

— Ага! Сейчас… Хуй тебе, а не жизнь, — тихо, почти про себя выдыхает Никифоров, туша папиросу и поднимаясь с опрокинутого валуна, — Ты падла за все у меня расплатишься! За всех наших павших и замученных товарищей, за каждую каплю советской крови…

— Необходимо вытащить из него все! — гремит в полутьме Парахин, — Что-то мне подсказывает, что этот упыренок знает чрезвычайно много, больше чем мы ожидаем. И он для нас настоящая находка. Только его надо правильно открыть. Подобрать ключ, как ты это умеешь, Михаил Никифорович! Вот и пора раскручивать этого…

Внезапно эсесовец, поймав момент, когда комиссар оглядывается на товарищей, незаметно быстро и коротко бьет его в печень… Потом резко проводит захват и оказывается у него за спиной, проворно стараясь добраться до пистолета на поясе. Парахин сопротивляется, пытаясь сбросить пленного оберштурмфюрера, но тот вцепляется, как паук в жертву… Они упорно возятся в темноте, не уступая друг другу.

— Все назад! — истошно вопит немец, — Или я убивать ваш комиссар! Бросать оружие…

Исход схватки непонятен, стрелять нельзя, так как можно попасть в своего. К тому же борющиеся все глубже уходят в тень. А немец умело отходит к стене, прикрываясь телом схваченного комиссара.

— Твою мать! — вертит в руках автомат Бармет, подкрадываясь ближе, — Я ни хрена не вижу! Что там у них?

Звуки отчаянной борьбы продолжаются, разлетаясь в тесном отсеке глухими выкриками и тяжелым сопением. Кажется, еще немного и раздастся роковой выстрел…

Но неожиданно все стихает. Повисает гнетущая пауза, от которой перехватывает дыхание. Мрак как обычно не дает увидеть, что же произошло. И вот, спустя какие-то минуты, на свет выходит, отряхиваясь Парахин, за ним как тень вырастает Никифоров, потирая руки.

— Однако прыткий юноша! Надо отдать должное, некоторые кадры в Германии готовят неплохо… Я же тебе говорил, комиссар, немецкие овчарки сильно и больно кусаются! Я бы сказал, с остервенением… Нельзя их близко к себе подпускать!

— Спасибо, Михаил! Выручил… Я бы сам возможно справился. Только бы время ушло. Как ты успел? Так промелькнуть незаметно?

— Если бы я такое не мог, я бы не служил в НКВД! У нас рохлей и хлюпиков не держат. И учат как надо. Для любых ситуаций.

— Хвала Аиду! И всем подземным духам! — подбегает Бармет, — Жив, Иван Павлович! Я уже думал все… Пальнет немец! Кстати, где этот гаденыш? Что с ним?

— Вон у стены валяется! — сплевывает Никифоров, — Оглушил дерзкого юнца малость! Рано ему умирать, так скоро… У меня на него особые виды! Мы еще с ним нашу увлекательную беседу не закончили! В романтически-нордическом духе…

— Что ты от него хочешь добиться? — одевает упавшую фуражку Парахин, — Тебя явно секреты Рейха не интересуют…

— Я уже говорил. Воздать по делам его! Исполнить «волю божью» товарищ комиссар! Восстановить баланс справедливости в мире! Поэтому теперь мой выход, Иван Павлович! Постой в сторонке, посмотри, а мне дай отвести душу… За всю нашу боль! За всех наших товарищей… Провести жертвоприношение местным подземным богам, если угодно! За милость к нам!

— Ладно, валяй! Только не переусердствуй… Нам сведения нужны! Это главное… А отомстить мы всегда успеем! Понимаешь меня?

— Отлично понимаю, Иван Павлович! Будет у тебя и свежая информация о немецких планах и дислокации войск, и труп поверженного врага у ног… — в каком-то мрачном упоении произносит Никифоров, — Я все сделаю, в лучшем виде! Полный набор подарочный! Только не мешайте мне.

— А кто мешать собирается? — воодушевленно загорается Бармет, — Мы и подсобить могем! Только свистни… Тоже кое-чего умеем! Чай не первый день на фронте.

— Не надо, я сам! Тут дело тонкое, можно сказать искусство… Излишней суеты и ошибок не терпит. Так что просто будьте рядом.

Подчиненные Никифорова, выносят из темноты, постепенно приходящего в себя нацистского оберштурмфюрера. Он трясет головой, пытаясь сообразить, что происходит.

— Очухался герр, херр моржовый? — расплывается в широкой, почти в шутовской улыбке Никифоров, — Вот и славно! Значит продолжим… Это хорошо, что ты такой резвый. Теперь все стало понятно, что ты из себя на самом деле представляешь! И что с тобой дальше делать…

— Не надейся, что я тебя что-то сказать! — дико, очумело вращает глазами пленный, — Я есть офицер немецкий армия! Я гордо сражаться, умирать за свой Родина! Вы — славянские собаки! Все казнить! Убрать грязь…

— Во как запел! Какая перемена… — восклицает Бармет, поднимая ствол автомата, — А только минуты назад сопли пускал! И молил о снисхождении, какая мимикрия поразительная! Умеют гады, маскироваться и с толку сбивать…

— Ничего, сейчас все на места встанет! — твердо чеканит Парахин, — У него уже шансов нет… Отсюда ему точно не выйти! Пока мы здесь… Все враги будут утопать во мраке! Как в бурном море…

— Ну тогда пора завершить процесс! — деловито хлопочет начальник особого отдела, — Смотри сюда, бесенок! С виду вы все хороши, но ваша ошибка в чрезмерной пафосности и отсутствия должной стойкости. Вы способны воевать и функционировать только в определенных условиях, а мы — везде! Где угодно… И как угодно!

— Вы не можете называться человек! — шипит оберштурмфюрер «СС», — Вы есть животные! Вы портите этот мир… Нарушаете порядок и гармонию! Вы есть инфекция, болезнь… Восточная зараза! Вас не должно быть… И мы вас всех уничтожим! Построим новую прекрасную цивилизацию! Которой еще никогда не бывать…

— Какие благие мечты! — отворачивается, глядя куда-то в темноту, Бармет, — Истребить большую часть народов земли, а остальных превратить в рабов… Замечательный мир, ничего не скажешь!

— Они не первые и не последние, кто заражен этим мракобесием, — замечает Парахин, — нам еще придется потрудиться, чтобы изгнать эту чуму из мира! Тьма хитра и принимает совершенно неожиданные формы…

— Орден «СС» — наследники «великих предков»! — с сарказмом произносит Никифоров, — Цвет нации! Великие идеи, грандиозный дух! Завоевывать нас пришел? Тевтонский благородный рыцарь! Как и раньше… А сейчас пес поганый ордена Гиммлера, другой расклад случился. Все повторяется… И причем с поразительной судьбоносной точностью! А помнишь, где твои надменные предки лежат? Правильно на дне… Глубокого озера. И в заросшем бурьяне! И ты там же будешь! Голубоглазый красавчик! Поди еще из знатного аристократического рода! Истинный ариец, прошел всю дотошную процедуру проверки, родословная, рост, цвет волос и глаз. Все идеально. Наш будущий господин! А мы его ничтожные рабы на плантации! Но что то пошло не так… В безупречном плане избранной расы! И грязные рабы поймали своего хозяина. И он сидит в огромной могильной яме… Ожидая приговора! А знаешь кто ты на самом деле? Удобрение… для нашей многострадальной русской земли! Ты сдохнешь здесь, как паршивая собака, и из тебя, из твоей холеной благородной кожи, вырастет обычная полевая сорная трава… Которую деревенский скот с упоением жрать будет на обед… Какой интересный финал для избранника великой Судьбы, не правда ли? Для всего вашего поганого Рейха!

— Варвары! Наши вожди правы! — хрипит обер-штурмфюрер, — Вы не есть способны, на какую либо культуру и вообще достойная жизнь! Вы — опасная эпидемия! Вы несете разрушение всего, что есть Красота и Величие… Вы — паразиты, азиатская орда саранчи!

— Вот спасибо просветил! Теперь я буду знать, что я потомок Чингиз-хана! — смеется Бармет, — И сын большой разноплеменной семьи той части земли, где восходит Солнце!

— Они безумны! Извращенная форма современного сумасшествия! — спокойно констатирует Парахин, — Случай клинический и к сожалению массовый и опасный… Ну да ничего! Все лечится… А красный огонь — лучшее лекарство для хищных химер мрака!

— Это вы есть темнота и пропасть! И сидеть здесь, для вас есть правило и судьба! Так и должно быть… Все есть правильно! Вы умирать здесь все… Так будет!

— Ты нас уже хоронишь, сопляк? Бледная белокурая моль? — нависает над пленным Никифоров, — Так вы с мая нас все нас извести хотите, да что-то никак не выходит! Чего только не придумывали, да все бесполезно… Обломали зубки об наши камни!

— Мы еще не доиграли эта партия! — уверенно, и даже с воодушевленным огнем в глазах декламирует немец, — Вы есть обреченные! Глупцы… Вам отсюда никогда не выходить! Вы не знать правда!

— Какую правду? — напрягается Бармет, — Ну-ка, удиви нас, порождение ехидны…

— Вы не нужны ваше начальство на Тамань. Ваша жизнь уже кончаться! Вы есть уже мертвецы. Вас никто не ждать. Они вас бросать здесь. Вы есть данные списаны в боевая потери. У нас есть данный разведки. Документы, доказательство. Я же говорить вы варвары, кидать, оставлять на расправу своих солдат. У нас такого нет…

— Что он мелет? — вскидывается Парахин, — Что еще за ахинея? Такое разве возможно?

— Дешевая пропаганда! Наглая ложь, — распаляется Никифоров, — Пытается выпустить жало напоследок! Выкормыш, скорпион гиммлеровский! Типичная уловка, не обращайте внимания! Если захочет он скажет, что и товарищ Мехлис предатель. Обычный ход, чтобы внести сумятицу, устроить раскол. Только мы на это не купимся! Эти приемы все известны. Тем более что мы их и создали. Мы с вами, нацистскими уродами «СС», как ни странно конторы схожие. За генерацию и сохранность великих идей отвечаем. Только мы за свет, а вы за тьму… А вы щенки у нас учились. Всему от слежки до допросов. Мы люди мирные, но если нас зацепить, сам понимаешь, мало не покажется! Начнем с простого. Для продуктивного начала посидишь на корточках, над доской с гвоздями. Все гениальное просто. Потом «Ласточка», а там еще что-нибудь сообразим для такой благородной особы. Мы умеем доставать Правду и наказывать зло… По заслугам! Мы лишь храним человечество.

— Что еще за «Ласточка»? — крутит головой Бармет, — Где ее Михаил собрался запускать? Что за цирк НКВД? Вечно что-то придумывает… Фокусник! В артисты тебе надо идти, товарищ начальник особого отдела!

— Непобедимая гвардия товарища Берии знает свое дело! Трюки они умеют показывать! Еще какие… Ни чета признанным магистрам сценической магии, — объясняет Парахин, — пиз..ец нашему бравому германскому паладину! Крестовый поход его в брошенном подземелье закончится! Совершенно бесславно…

— Я вам ничего, собакам, не говорить! Вы ничего не добиваться… торопливо бормочет немец, — Хотите жить, лучше меня отпускать! Получать снисхождение и прощение… Иначе вам приходить Смерть, уже скоро!

— Шутник однако! — улыбается Никифоров, — На что-то еще надеется… Все пытается выторговать свою жизнь. Хорохорится, но понимает, что ему полный «Дас Энде» настает. Слушай сюда, говнюк арийский! Все будет не так, как ты думаешь! Не допросы и выбивание показаний. Тебя ждет совершенно другое. А справедливая, заслуженная — Казнь! Осознай это… И начинай мучиться и дрожать от страха! Ты уже, сученок, трясешься! И это только начало…

— Я принимать гибель достойно, — брызжет окровавленной слюной эсесовец, — как майн предки! На подводить великий Родина! Вы — жалкие красные пещерные тролли! Мы есть потомки рыцарей… За нами Слава в истории! Не ваш убогий сброд. Я молчать и презирать…

Ты не понял, блондинчик сладкий! Зефирно-избранный… Ты мне все скажешь! И от страха нашего подземного еще не раз обсерешься… Но все твои сведения — дело десятое! У меня другой интерес. Я хочу тебя убить! И не просто и не быстро… А очень медленно… Сутками! Неделями, если потребуется месяцами. Ты сгниешь здесь… Я бы с тебя, сученка, кожу живьем снял, но она сама с тебя здесь слезет… Ты тут и так от всего взвоешь, даже если день у нас просидишь! В Ганновере твоем вопли услышат… Что замарался? Кровь на белокурых локонах? Погоди! Ты еще не то увидишь, и ощутишь… Ты здесь долго будешь во мраке подыхать… Чтоб ты, падла, все прочувствовал, как здесь всем нам приходится, и что вы мрази, творите с людьми! Это даже не Преступление, а гнусная подлость! Извращение…

— Ты, что хочешь его на длительный пансион определить? — ходит кругами Бармет, приглядываясь, — Может все по-быстрому сделать? На хрена он нам сдался? Сбежит еще… Больно прыткий!

— Какой бы ни был, отсюда не выберется! — удовлетворенно говорит Парахин, — Михаил прав, пусть поживет рядом с нами, посмотрит, как у нас тут все происходит. Скорая смерть для него сильно гуманная мера… Хоть один из них на себе все попробует — и газ, и обвалы от авиабомб! Все правильно. Если с ума не сойдет, так от своего же оружия сгинет. Гитлеровский бесенок! Всем им конец скоро придет… Выродкам этим.

— Тогда, дорогие товарищи, попрошу вас, удалится! Хочу с этой сволочью наедине пообщаться! Уж сильно много всего накопилось за эти дни. Все идите… На некоторые специфические вещи вам смотреть не нужно, да и отвлекать будете. Я буду переходить к главной церемонии, а все что нужно я вам принесу! — глухо произносит Никифоров, — Я с ним сам говорить буду! На языке подземной войны… Останутся только мои помощники, а вы уж не нарушайте таинство изгнания зла из этого мира.

Глава 20

Среди нависших подземных утесов, в темноте смутно угадывается фигура подполковника Бурмина, сидящего в каменной нише и смотрящего на отчаянно хрупкие языки пламени костра, упрямо спорящих с навалившимися бурунами тьмы. Гротескно вытянутая Тень качается за спиной, будто пародируя склонившегося над пламенем человека, и призывая свою родню из глубин мрака…

— Здравствуйте, товарищ подполковник! — вдруг звучит из черноты разлившейся по галереям, — Что Вы тот, совсем один, скучаете?

Бурмин невольно вздрагивает. Оборачивается. Внимательно смотрит на смутный контур, маячащий в темноте прохода.

— Кто здесь?

— А кого желаете? У нас в темноте, ведь возможно все…

— Хорош придуриваться, а то дам очередь из автомата и получу труп врага, чего всегда и желаю!

— Ой, как грубо и сурово… Прям сразу, как выстрел из пистолета! Может, смягчимся немного?

— Когда скажешь кто ты… Тогда и в комплиментах рассыплемся! А пока шут его знает, кто из мрака нашего выпрыгнуть может. Друзей у нас мало… Чего трепыхаешься там, в темени? Подойди ближе, голос вроде знакомый. Только вспомнить никак не могу! Голова трещит после боя… Себя бы узнать!

— А так не угадать? Отсюда… Чтобы без света и облика? Профессиональными навыками, чутьем, особыми приметами. Понять кто я… Интрига? Игра ума, как рулетка револьверная, как прокрутится… Куда пуля попадет? Как Вам такое?

— Так, боец! Еще и с женским голосом! Кому там скучно стало? И кто на штрафные работы захотел? Жаль, гауптвахты здесь нет… Отдаешь отчет с кем разговариваешь, и с кем порезвиться вздумал? Вздумала…

— Я совсем не боец! И оружия толком никогда в руках не держала. Не люблю его! Даже сейчас… Оно весь мир портит. Я цветы обожаю… Только они так далеко!

— Ну а кто тогда? Мы здесь все сражаемся… Все на учете стоят! Лишних и пришлых у нас нет. Граница на замке! Как постоянно говорят наши «зеленые фуражки»! Ерунду не собирай.

— Ну… мало ли! Кто во тьме живет! И за всем смотрит. Может я мертвец? Или дух-искуситель? С девичьим голосом? Исконный житель подземелья?

— Мечтай больше! От тебя теплом веет… Даже оттуда! На мертвецов я насмотрелся достаточно, чтобы даже ходячих, вставших из могилы различать. И прочих призраков тоже… От них холод за версту идет. А ты вон как резво стрекочешь, как птичка по весне заливаешься! Озорно и радостно. Не остановить!

— Может это хитрый ход? И я — фурия подземная… И все подготовила. И хочу напасть? Коварно и с фатальным исходом?

— Фурия подземная уже бы давно мне в глотку вцепилась и подкралась бы незаметно, без пышных торжественных речей! — улыбается Бурмин, — А ты стоишь как знамя на параде, колыхаешься… Топай уже сюда, хоть согреешься немного! Здесь участок сильно холодный…

— А как же бдительность? Вдруг я враг? Почему пароль не спрашиваете? Не порядок! Ошибка может дорого стоить.

— Да какой ты враг? Смешно… Тут все очевидно. Кто и как. Еще и девичьи интонации. Варианты с противником, на 80 процентов в наших условиях сразу отметаются… Тем более я своих уже сразу чую! Как пес подземный… Нюх особый внутри выработался! Как там звали его, Цербер вроде? Трехголовый… Ну у меня и одна от всех забот и поставленных задач, раскалывается. А если три, тут с ума сойти можно. И как он, бедняга, по подземелью с тремя башнями шарился? Как танк неудачный…

— А если женщина-диверсант? Специально обученная? Такое не учли? Присланная для ликвидации комсостава? Одно мгновение — и все…

— Возможно… на других участках фронта! Очень даже умно и эффективно, не спорю. Но не в нашем подземелье. Тут своя специфика, требующая исключительной выдержки и соответственно мужского подхода. Ну и самое главное — у нас действует приказ — расстреливать всех, кто пытается к нам в каменоломню проникнуть! Мера суровая, но необходимая. Попробуй сначала пройти линию нашей обороны, все наши посты, не наткнуться на обычные объекты, где любой рядовой красноармеец спросит тебя, кто ты и откуда. Про меняющиеся ежедневно пароли я вообще молчу! И потом вычислить в лабиринте командира, определить в темноте, что это действительно он. Мы тут все похожи как один, многие вместо офицерских шинелей фуфайки одели. В бою удобней! Вот и разберись, попробуй, кто тут кто! Все это фактически не реально… Так что выходи уже, фурия-диверсант, хоть погляжу кто ты!

— Ну я так просто не сдамся! Все это ваши предположения. А может быть иначе! Другой подход, нестандартная тактика…

— И где она? Да ты сразу на звании прокололась! Как сторонний человек может увидеть, что я подполковник? У меня нашивки под фуфайкой! Ты вблизи то, захочешь, не разглядишь. А из темноты с такого расстояния, тут да, только если химерой потусторонней быть! Так что бегом марш до костра и представься уже… Устал я сегодня! Еще шарады нелепые разгадывать… мне не хватало!

— Ну ладно, ваша взяла… на сегодня! Но я Вам все равно докажу… что все может быть не так, как принято! Самое обыкновенное может обернуться очень грозной фурией, если уж на то пошло… И надо быть готовым ко всему!

— Возможно. В тишине буря рождается! В морской глади много чего поразительно чудовищного скрывается… В земле могильной зреет новая жизнь. Ну где ты там?

Из марева дрожащей от отблесков костра, темноты вырисовывается хрупкая фигура в шинели, висящей слегка не по размеру… Бурмин вздыхает, ворошит палкой угли костра, поднимая вверх сноп полыхающих искр, всматривается, качает головой и удивленно улыбается:

— Валя! Вот здесь ты меня подловила! Никогда бы не подумал! Есть у нас амазонки из связисток и гражданских, дуреют от темноты подземелья, над солдатами шутят иногда, но ты вроде всегда серьезной была, для того, чтобы прятки в темноте устраивать! Откуда такая перемена?

— А что я такого сделала? Мимо шла… Вас заметила! Ваш профиль, кстати, ни с кем другим не спутаешь! — пожимает плечами Кохан, — Ну пошутила всего чуть-чуть… Настроение такое, боевое сегодня! А тут Вы…

— Попался под раздачу? — смеется Бурмин, — Ну ты егоза, Валюшка! Садись уже! Поговорим, могу чаем угостить, или коньяком, есть сахар… немного печенья трофейного! Что будешь?

— На сахар уже смотреть не могу! О вот коньяка немного выпью, прогреться хоть чуток! И печенья, если можно… Есть охота, сил нет!

— На держи! Эх, сейчас бы кусок баранины жареной… Да картошки! И молока кувшин, чтоб разом! Вот благодать… Как уже охота нормальной еды, хоть один раз по человечески поесть.

— А я суп хочу, домашний, с клецками! Чтоб горячий, с плиты… Вот выйдем отсюда, сварю целую кастрюлю большую! И съем… И спать лягу, на солнце, чтоб пропекло все косточки! И приснится мне…

Где-то вверху, то ли в камне, то ли за ним, в соседнем отсеке, то ли по поверхности у свода раздаются резкие звуки. Будто огромная птица шелестит распахнутыми крыльями, скребется мощными когтями и бормочет что-то напоминающее смесь звериной и человеческой речи… Кажется это все, невнято клубящимся переливающимся страшными образами облаком, приближается и скоро коснется.

— Что это? — волнуется и невольно отшатывается Кохан.

— Каменоломни шалят… Кряхтят как старый корабль, вздыхают! О чем-то своем думают. Природа трещит, как дрова в пламени. Кроме камней сырых здесь ничего нет. Не беспокойся! Такое случается.

— В смысле? Это живое что-то… Явно чувствуется!

— Вряд ли… — усмехается Бурмин, — Самообман это. Я уже такого насмотрелся и наслушался вдоволь. Просто особенности этого подземелья. Система сложная, запутанная. Отсюда и все поразительный эффекты мрачного характера. Возьми музыкальный инструмент — нагоняй в него воздух с различной силой, или также бей по клавишам. Совершенно другая музыка получается! Верно? А если наш рояль или тенор-труба испорчен безнадежно, рассохся, разломился, потерял часть своего механизма, то такое невообразимо устрашающе получится, что впору вакханалии преисподней вспоминать! Представь что наша катакомба — такое же раскуроченное выброшенное давно пианино. Вот и слышно тут не пойми что постоянно. Кто-то пугается, считает что это черти подземные, да нечисть всякая бегает… Кто-то считает необъяснимым таинственным явлением. Еще и воображение разыгрывается от темени постоянной. Вот тебе и все призраки!

— Ну видят же… Я сама кое с чем сталкивалась! Жутко вспомнить… И сейчас вон это — разве ветер или камень так может?

— Значит, может! — улыбается Бурмин, — Посвети туда фонарем сейчас и увидишь голые скалы! На, попробуй…

— Не хочу! — поджимает губы и съеживается Кохан, — Лучше не видеть это никогда! Пусть себе во мраке сидит и нас не тревожит. И вообще Оно, здесь обитающее, от луча света сразу убежать может… Будто и нет его!

— Ты же сама в образе химеры предстала, только что, меня постращать хотела! — смеется подполковник, — Давай, вперед, что случилось?

— Я вас готовила к встрече с потусторонним, тренировала! — хитро прищуривается Кохан, — Там где обычное оружие не действует, другое необходимо…

— Я оценил… И что же это? — улыбается Бурмин, — Что лучше автомата и гранаты? Молитва? Заговор?

— Особая игра внутренняя… Понимание намерений мрака! Как Вы говорили про музыку, примерно также. Играть мелодию на тонких струнах мрака, только свою и запутывать того Паука, который это все плетет… И свести его с ума! Окончательно…

— Чего-то ты намудрила леса непролазного, красна девица! Коньяк уже в голову ударил? Подействовал? На голодный желудок то, сразу снесет… Чего-то я не подумал! Ну ничего, отойдешь, хоть прогреешься.

— Ни капельки! — чуть покачивается захмелевшая Кохан, — Я абсолютна трезвая и серьезна до предельной строгости! Немного голова кружится, но это больше от слабости телесной. Все пройдет, сейчас вот ближе к костру, пусть обдаст жаром… Люблю огонь! Я дома, когда печь топила, всегда любила в открытую дверцу печи глядеть, как там все горит, меняется, сияет… Как херувимовы крылья! Или на огороде, когда мусор жгли! Тоже… всегда не могла оторваться от его извивов! Пламя завораживает… Словно танцует какой-то магический посланник, что-то хочет сказать, зовет с собой…

— Для меня огонь больше с войной связан. Еще с Гражданской! Когда земля и броня танка горит и взрывы кругом пляшут… И ты или от жары иранской в машине живьем плавишься! Эх, чего только не было… Книгу написать можно! Вот выйду на пенсию, начну писать мемуары. О военных походах и товарищах своих. Но самой необычной и трагичной главой наверно будет наш Аджимушкай! Тут все вопреки всем правилам военной науки! Приходится все изобретать на ходу…

— Вы и на Гражданской успели побывать? Сколько же Вам лет? Вы такой молодой или сохранились так?

— Может и то и другое? 35 мне… В Гражданскую я пацаном был. Но уже принимал участие в боях. В кавалерии! Много чего повидать пришлось… А дату вступления в ряды Красной Армии запомнил на всю жизнь! 28 августа 1918 года! Это как Посвящение было… С этого момента совершенно другая жизнь началась, иная судьба — горящая и непредсказуемая! Куда меня только не забрасывало! Теперь вот в недра земли закинуло… Что еще дальше ждет — и подумать башку сносит, дух захватывает… Столько всего в стране еще предстоит!

— А Вы женаты?

— Да жена и сын, в Горьком! Ждут…

— Понятно. Я почему-то считала, что вы холостой… Весь в армию погружены! По Вам видно. Постоянные разъезды, перемена мест, командировки, учения там разные и война вот теперь. Все это сложно для отношений.

— Нет, у меня семья. Все терпят. Мое вынужденное отсутствие. Зато потом сколько эмоций и любви! У нас все хорошо. А ты как, парень есть, замуж не думала?

— Да так… Ничего особенного! Война кончится, тогда можно будет этим вопросом заняться. Замужество — дело серьезное! Не хочется за первым ухажером в омут с головой кидаться, каким бы он ни был… Нужно человека проверить, чтоб надежный был! И на всю жизнь… Чтоб как одно целое!

— Это правильно. Семья — это особая структура, единый организм. Недаром говорят в народе, искать свою вторую половину! Потому как все потом в себя впитываешь, все мысли и заботы… И хранишь это, как самую дорогую ценность!

— Все это замечательно! Только иногда мне кажется, что не будет у меня уже ничего этого… Ни романтических прогулок, ни пылких поцелуев, ни первых криков и лепетания ребенка! Все это камнями этими перекрывается, и толщу эту мертвую навалившуюся, не пробить! Одна Тьма вокруг остается…

— Не хандри, Валя! Вся эта темнота рассеется… Солнце нас встретит! Как обычно это бывает после долгой ночи! И наша подземная ночь тоже закончится. Выйдем победителями и наверстаем все упущенное человеческое…

— Это какое-то подземное чрево! Беременное… Нам получается? Вынашивает нас, как детей! Чего хочет? И что с нами тогда будет? Мы останемся прежними или совсем изменимся?

— Человек каждый день меняется! Растет… И не важно в брошенной катакомбе он сидит, или в саду на солнышке греется! Жизнь — она как паровоз на скорости несущийся, никогда не стоит на месте. И нас соответственно несет в бешеном темпе. Так что хочешь или нет, все равно другим станешь. А если это все остановить, так мы вечными детьми будем! Никогда выше не поднимемся, будем всегда в люльке сидеть!

— Я не это имела в виду… Эти вещи понятны. Только здесь, в «Скале», все по-другому! Что-то происходит с нами. Изнутри… Проникает в нас и меняет. И каждый это чувствует! Это присутствие, не только внешнее, но в уме и переживаниях своих.

— Я ничего не чувствую! Может я чурбан железный… — смеется Бурмин, — Танкист! Далекий от тонких возвышенных материй, но у меня одна забота — бой текущий выиграть и людей сохранить! На остальное просто сил и времени не хватает. Кто там чего еще ощущает запредельного, мрачно-романтического, не знаю… Не видел, не слышал, не говорил лично! Тут одно желание — поспать лишний часок! Крутимся как шестеренки в машине заведенные… На мне батальон висит, ответственность за каждого солдата! А контингент тот еще попадается, помимо моих, с завода Войкова, масса самого разноплеменного народа. Которых необходимо спаять в один стальной кулак! Вот как-то так… А ты говоришь привидения там всякие! Да грозный дух катакомб… И он что-то там делает. Пусть он там веселится как хочет… Совсем не до него сейчас!

— Еще придет срок! Увидите во всей красе… Точно Вам говорю! Тут такое случается…

— Смешная ты Валя! Как ребенок бываешь, натурально. Но зато жизни в тебе много! Ты правда, как свет солнца, игривый, переливающийся, согревающий… Хорошо с тобой, уютно и тепло. По-домашнему! Сразу про все наши тяготы забываешь.

— С Вами тоже здорово! Страх пропадает, когда Вы рядом. Поэтому наверно солдаты за Вами идут хоть куда! Вы точно как камень или броня танковая, непробиваемая Надежный и могучий! Как великан…

— Ага! Броня… без орудия и ходовой части! Где мои танки? Родимые… Весь мой полк в степи сгорел! Все… До единой машины! А какие ребята были… Таких никем не заменишь! А я вот почему-то остался живым. Сижу здесь под землей, один! Почему так?

— Может суждено Вам это? Дальше идти… Именно Вам, сражаться здесь! И людей за собой вести? Так и должно быть!

— Ну да! Давай еще к гадалке сходим. Она нашуршит в уши про предназначение, расплату, искупление и вообще про божий промысел. Они это любят делать. Собирать вместе что попало. Война — дело случая! Кого куда шальным взрывом кинет… Тот там и останется!

— А я думаю, что нас сюда привели! Выбрали… Чтоб мы смогли эту подземную эпопею кошмарную пройти! Только мы и никто больше! Так дано нам. Сразиться со всей этой Тьмой! И одолеть ее…

— Ну ты меня точно сегодня уморишь со смеху! Избрали, значит? Призвали, завели, закупорили здесь намертво. Как баранов безропотных! Такое с нами возможно? Ты же сама осталась! Я тебя чуть не выпихивал из катакомбы, в нашу первую встречу! А теперь оказывается, это Предопределение свыше? Ну так то, а не архангел Михаил, если что, а простой командир Красной Армии! И все, кто здесь оказался, сам для себя принял решение. Никто не навязывал! Ни извне, ни как либо еще… Это воля каждого! Кто хотел, тот сразу к проливу сбежал…

— Может нами всеми Высшая Сила управляет? Нашей волей и нашими желаниями? Как и Низшая тоже… Только Высшую мы редко слышим, потакая низменным страстям. Но в критические моменты она точно просыпается! И ведет нас, и помогает нам… Как может!

— Ой, все! Давай без этого мракобесия пустых религиозных проповедей… Все к этому и катится! Не люблю я эти поповские пафосные разглогольствования о грехах и душе неприкаянной. Я верю в силы Человека и Природы! Я в Монголии с буддизмом познакомился, слыхала, про такое? Вот это очень занятная штука… Где ты — сам за себя отвечаешь, и возможности твои безграничны. Вот это наше… Советское, твердое, несокрушимое. Из него кстати, из буддизма этого многие восточные боевые системы вышли! Вот это дело! А не сопли о покаянии, каком-то мифическом первородном грехе, сказочки про Адама и Еву и змия лукавого! Детей пугать и идиотов слабоумных… Как сказал Максим Горький — «Человек — это звучит гордо!» Вот истина… От нее и надо отталкиваться!

— А я верю! Не в церковные правила, а во что-то Высшее и Мудрое, что стоит над нами! И иногда, мне кажется, я его чувствую… И бывает, даже говорю с ним во сне! Оно такое светлое и притягательное, как восторг в детстве. Только почему оно так далеко от нас? Редко показывается… Бросило нас? Забыло… Где оно? Чем мы так провинились?

— Ничем мы ни перед кем не винились, Валя! И все это чепуха… Верь в себя, в товарищей своих близких! Только они тебе и помогут, когда совсем плохо станет. И не жди эскадрилью ангелов сияющих, услышавших твои молитвы и твою Боль! Наши муки никому не нужны, кроме нас… Такова суровая Правда! Уж в подземелье нашим точно! Тут совершенно другие области.

— Да какие бы ни были, Григорий Михайлович, мир он везде одинаков… Вопрос наверно в том, как мы себя покажем. Что в обычной жизни, что на войне! Это и определит нашу дальнейшую Судьбу… Что нам доверят, что отнимут, чем одарят. Выбор за нами!

— Ну тут ты во многом права, как себя проявишь, туда и попадешь! Или на белом коне, или на черном… Или за Правду стоишь, или в болото Лжи и Гибели опускаешься! За Жизнь сражаешься или пропасть Смерти обслуживаешь… Как это фашисты делают! Да, Валя все от нас зависит. Куда придешь и кем будешь… И здесь, в Аджимушкае, я уверен, мы выбрали правильный путь, прикрывая наших товарищей и путая все планы врага! И на этом не остановимся…

— В военном отношении да, я согласна. Но здесь мы коснулись поневоле, с чем-то Запретным, Запредельным, Необъяснимым? Разворошили Спящий Мрак! И как оно теперь обернется, никому неизвестно. Хорошо бы вернуться нам наверх!

— Вернемся, куда денемся? Я здесь оставаться точно не собираюсь! Ни за что… Нас Жизнь ждет! И масса незаконченных дел. Я к семье вернуться хочу! Как и каждый солдат здесь! Поэтому не поддавайся темным мыслям, и думай о том, как мы потом свою судьбу обустраивать будем… Это наша единственная светлая дорога!

— А вдруг нет? И все поменялось? И нам предстоит долгое плавание в море этого каменного забытого Мрака? И пути назад просто нет… Сколько уже народа здесь погибло? Сколько сгинет еще? Куда нас несет неудержимым потоком тьмы? Зачем все это?