Солнца на полнеба

Константин Михайлович Ганин, 2022

Роман-лабиринт, в котором два героя идут дорогой к Свету. Один пытается выбраться из собственной мечты. Другой ведом слепым чувством. Первый – молодой химик современного мегаполиса, второй – юный Принц из древних времён. И тот и другой влюблены в женщин загадочных и опасных. Стремление героев к Свету напоминает смертельный полёт мотылька.

Куплет второй

Планёрка

Лучшие сыны дирекции стягивались в приёмную. Впрочем, может и не лучшие, но точно самые высокооплачиваемые. В помещении царила нервозная расслабленность. Те, кто пришёл пораньше, уже заняли маленький диванчик в углу и стул у стола секретарши. Остальные перемещались, здоровались, сторонились. Иногда слышался вопрос: «А почему у Изи?» Ответом в лучшем случае был многоговорящий взгляд. Для особо уважаемых — пожимание плечами.

С опозданием минут в десять явился Заг. Подчёркнуто энергично стукнул в дверь, повернул ручку и сунул голову в щель: «Можно?» Послышалось мужское: «Да подождите вы» и тут же женское: «Пускай заходят. Чего ты?» Заг вошёл, дверь оставил открытой для остальных.

Что по мне, так заходить к шефу уже возглавленным всегда проще. Правда, когда народу много, то последнему стула может и не хватить. А уж поскольку в очереди за влиянием я обычно самый крайний — вхожу с заранее прихваченным из приёмной. Секретарша шефа Алёна, полненькая и милая девушка, специально для меня разжилась где-то облегчённым стульчиком, состоящим из металлических трубок и мягкой сидушки. Забросив его за плечо, я вошёл в кабинет и разместился там у дальнего края: между презентационным экраном и книжным шкафом. То есть прямо возле двери, ведущей в смежный кабинет. С некоторых пор за этой дверью обитал самый загадочный персонаж нашей дирекции. Тот самый господин Броздов, упоминаемый чуть выше. Жутковатый тип, которого я встречал крайне редко и почти всегда на презентациях моего проекта.

Солнце светило во все окна, народ рассаживался, шефа за их спинами видно не было. В кабинете было душно. Босс никогда не был поклонником кондиционеров, и если зимой это воспринималось нормально, то сейчас всё было иначе — за окном весна дурила. Впрочем, я об этом уже писал.

Когда суета стихла, взгляду моему открылась картина, на которой Изя был занят беседой с дамой, мне неизвестной. Худощавая женщина возрастом далеко за сорок, одетая в деловой костюм и розовую сорочку, вольготно расположилась в кресле, стоящем рядом с начальственным столом. На нас ни она, ни шеф никакого внимания не обращали. Женщина разговаривала в полный голос, а тема при том была достаточно личной.

— Брось, Иван Захарьевич, — говорила она бархатным голосом с хрипотцой, применяя в обращении отчество как уважительное украшение. — Если бы я хотела мужа, то уже имела бы. И вполне качественного.

— Марина, ты вукавишь, — отвечал Изя, вращая ручку на поверхности стола.

У шефа был необычный речевой дефект: время от времени он терял букву «л» или подменял её чем-то похожим. Порою же произносил слова отчётливо и верно.

— С чего бы мне? — отвечала ему Марина.

— Качественные в нашем возрасте уже давно разобраны. Уж извини, что я твой юный возраст к моему приравняв.

— Я тебя умоляю. Юный возраст… — равнодушно отмахнулась та. — Мужики в нашем мире — это добыча. Из-под семейного пресса вас голыми руками брать можно. Ну, при наличии ума, конечно.

— А его-то у нас не занимать? — подыграл шеф.

— Вот именно, — Марина значительно подняла палец. Она обернулась и посмотрела на нас, как на ряды с мебелью. — Ты вот попробуй на досуге в кого-нибудь из этих заглянуть. Удивишься. Вполне себе настоящие. Им бы жить дать — людьми бы стали. Ладно, потом продолжим.

— Я бы ещё пообщався, — развёл шеф руками, — но ты сама впустиа.

— Точно. Сама, сама, — женщина по-мужски похлопала ладонью по ручке кресла и поднялась. — Звони, как соскучишься. Или заезжай.

Она ушла. Изя некоторое время пребывал в задумчивости. Потом поднялся торжественный и загадочный. Одет шеф был в классический костюм. Украшен полосатым галстуком. Необычное явление, от которого за версту пахло неприятностями.

Изя дёрнул себя за край галстука и начал планёрку.

— Ну что, друзья мои, — произнёс он и обвёл всех матерным взглядом. — Начнём с печайного. Стёпа свинтив по-тихому, и пахнет это дурно.

Поскольку тот самый Степан трудился под моим началом, то полтора десятка голов повернулись увидеть реакцию Умки. Я пожал плечами. Повисла тишина. Шеф чего-то ждал. Не дождался, поморщился, дуплетом дёрнул галстук.

— Степан Серпаков вчера увоився. Ни у кого это вопросов не вызывает? Может, кто-то добавить чего хочет? — спросил он.

— Вчера? — переспросил сидящий рядом со мной персонаж по имени Никита. — Вчера же воскресенье было.

— Ну, то есть в пятницу. Конечно, в пятницу, — ответил Изя и посмотрел на Никиту недружелюбно. — Кадры мне вчера перед сном позвонии. Уведомитевьно. Не знаю уж, как так бывает, но увоии без меня.

Из толпы раздался негромкий восторженный посвист.

— Вот-вот, — прокомментировал шеф.

Поверить в то, что Изю поставили перед фактом, было сложно, но само известие никого особо не удивило. Ну уволился человек и уволился. Конечно, так не делают, но, если признаться, многие хотят.

— Иван Захарович, — снова обратился Никита к шефу, — скажите нам, что мы по этому поводу должны сделать? Мы же в политике-то так себе.

Мой сосед демонстративно открыл ежедневник и приготовился записывать. Наглость Никиты обычно украшала подобные сборища, даже Изю она чаще вдохновляла, чем злила, поэтому теперь все ждали интересного.

— Что делать? — Изя прищурился и большим пальцем бережно погладил нижнюю губу. — Ты чё, дурак? — спросил он. Потом обвёл взглядом всех нас. — Вы что, не понимаете? В другой конторе Стёпа из-под нас пововину проектов уведёт? И твой, — он ткнул пальцем в меня, — в первую очередь. А тебя, Никита, расширяи под проект Наума, а теперь сжимать будем.

— Стёпа не просто уволился, он совсем пропал, — вставил я. — Мне утром жена его звонила. С пятницы дома не появлялся.

Все повернулись в мою сторону. Изя открыл было рот, желая что-то спросить, но Никита не дал ему этой возможности.

— Иван Захарович, а можно ещё один вопрос? — спросил он и, не ожидая разрешения, продолжил: — Я вот вижу, что вы злитесь и расстроены. Вы скажите, что вас на самом деле тревожит? Может, мы чем поможем? Мы же как-никак «команда».

Моя реплика померкла. Зал замер. В глазах Изи загорелись характерные огоньки. Большинство ярких событий нашей дирекции начиналось именно в такие моменты.

— Никита, а что не довжно меня расстраивать? Предатейство? Тебя не смущает перспектива двукратного сокращения бюджета? — тихо поинтересовался босс.

Сегодня Изя удивлял. Обычно быстрый на слово и с хорошим чувством юмора, сейчас он выдавливал из себя каждую фразу. Они получались простенькими, казёнными и лишнего передуманными.

— Хороший человек куда-то ушёл. Скорее всего, к хорошим и малознакомым людям, — ровно говорил Никита. — Чего плохого? Во-первых, мы всё равно больше. Теперь нам есть кого сожрать или с кем подружиться. Во-вторых, они могут снять с нас лишнюю работу. Я, например, не половину, а две трети проектов отдал бы. Они всё равно бестолковые. Если у нас ещё и половину подрядчиков уведут — я лично проставлюсь нормальным вискарём. Так что мы ничего не теряем. А уж проекты наши тем более. Всё равно у нас всё через оппу делается, — с характерным для него оптимизмом закончил правдолюбец.

— Через оппу? — переспросил Изя и опасно улыбнулся. — И разницы нет?

— Совершенно, — подтвердил мой сосед.

— К слову, вот скажи мне, Никита, если собачку через ту самую оппу вывернуть наизнанку, то оппа-то порвётся, а вот рот с другой стороны как был, так и останется. При таком раскваде собачка им кусаться сможет?

— Не надо меня выворачивать, Иван Захарович, — не сменив тона, продолжал Никита. — Я же не просто тявкаю, я по сути. Очень меня близкий конец года беспокоит.

— Близкий, значит? Весной? — уточнил шеф.

— Точно, — подтвердил Никита. — И страшный. Если у наших криворуких подрядчиков ихние криворукие половину проектов уведут, то я вдвое меньше бояться буду. Лояльности во мне будет вдвое больше, я тихим стану.

— Коллеги, прошу не забывать про вежливость, — дипломатично произнёс Заг, глядя в стол.

— Веживость уместна как абстрактное допущение, что твой собеседник не идиот, — произнёс Изя и развесил в нужных местах трёхбуквенные акценты.

— Иван Захарович, кажется, Артемий Никифорович ко мне обращался, — сказал Никита.

— Пошёл вон, — рявкнул шеф совершенно чётко.

Никита закрыл свой ежедневник, встал и покинул кабинет. Коллеги проводили его с молчаливым пониманием.

— Совсем распустився, — по-отечески спокойно произнёс Изя, чем добил нас окончательно. — Вадно. Успокоится — поговорим.

Шеф отошёл к окну и уставился вдаль.

— Для тех, кто не в курсе: Стёпа, я думаю, именно из-за проекта Наума и утёк. Без него сам он никому не нужен, — сказал шеф, рассматривая что-то с вниманием первооткрывателя. Потом повернулся к нам и снова дёрнул несчастный галстук. — Вот этот парень, — он указал на меня, — в очередной раз будущее придумав. Мы на его новом изобретении до конца жизни могли бы гранты собирать. Ты им презентацию показывав? — спросил он меня.

Я успел только отрицательно покачать головой.

— Насчёт «он придумал» — это слишком громко сказано, — завозился на месте Заг, — здесь и до него люди работали. Но да, молодец. Тоже свой вклад внёс.

От подобной наглости я даже дар речи потерял. Ни для кого не было секретом, что проект с нуля поднят мной. Изя посмотрел на Зага, болезненно и жалко поморщился. Снова отвернулся к окну.

Кровь в моих ушах зашумела, на язык полезли слова, подводящие черту под карьерой, но глупостей наделать я не успел. В повисшей тишине прямо за моей спиной раздался лёгкий стук в ту самую межкабинетную дверь. Потом с небольшим запозданием быстрый цокот ноготков. Звук был настолько зримый, что фантазия тут же дорисовала по ту сторону двери и женскую ладошку поверх лакированной древесины, и толстый слой маникюра на быстрых и тонких пальцах, и губы в загадочной улыбке.

Из глубины соседнего кабинета послышался мужской голос:

— Подожди. Ты на мой вопрос не ответила.

— Я в ваших делах ничего не понимаю, — прозвучало там же по-женски. — Разве не с Иваном ты хочешь об этом поговорить?

Ноготки снова зацокали по филёнке.

— Вадно. Гвавное я озвучив, — очнулся от раздумий Изя. Он вдруг засуетился, начал приглаживать бороду, застёгивать пиджак. — Подумайте каждый, чем нам всё это грозит.

— Ребята у нас умные, придумаем что-нибудь, — успокоил его Заг.

— Умными гововами хорошего не придумать. Кое-кому тоже напрячься придётся, — ввернул Изя. — Думаю, что до обеда управитесь. В два часа снова у меня. С планами и предвожениями. И этого, — Изя указал глазами на дверь, — в рамки поставь и на место верни.

Наша братия начала двигать стульями.

— Народ, не расходимся, — остановил нас Заг. — Захарыч, мне надо вводную дать. Можно останемся? Уходишь?

— Ну, останьтесь. Ключ себе забери потом, — сказал Изя. — Наум, пересядь куда-нибудь, — попросил он, освобождая дорогу в соседний кабинет.

Я поднялся вместе со стулом и сделал пару шагов вперёд на полусогнутых. Шеф прошёл мимо, сказал: «Быть добру» — и открыл дверь. Свежий поток воздуха ворвался в душное помещение и ознобом прокатился по влажной спине. В его прохладной стерильности отчётливо слышался приятный и лёгкий аромат с фиалковыми нотами. Мой нос подцепил эту весеннюю струйку и дал груди команду на глубокий вдох. Почти сразу мир перед глазами потёк и полетел куда-то вверх. Серое ковровое покрытие всплыло и набросилось на моё беззащитное лицо. Пол приближался сначала агрессивно и слишком быстро, а затем замедлился. Я видел на нём чей-то чёрный ботинок с истёртым шнурком. Башмак чуть повернулся на пятке, не желая быть посредником между хищным ковролином и моим лбом. «О как», — подумалось мне прямо перед тем, как я ударом в пол известил коллег о закрытии совещания.

Колокольчики

Солнечные лучи полосками нарезают подтуманенные тени леса. Мозг чист и свеж, как утреннее море. Изредка в воспоминаниях оживает ретроспектива возможного прошлого. Лёгкой рябью тревожится сознание, но беспокойство тут же растворяется в сонливой тиши. Наплывами приходит вечер накануне. Наверное, пятничный. Кажется, пили. Сейчас за спиной понимаю присутствие знакомых людей. Я не вижу их, но знаю, что они здесь. Сам стою босыми ногами в прохладной траве под тёплыми лучиками. Льняная рубашка расстёгнута до пупа. Груди тепло, спине прохладно.

Полянка убогая — не место для нормального отдыха, узкая полоса в дубняке. По её центру шишкастая тропа в две гряды. По обеим сторонам (в траве, на туристических ковриках и подстилках) люди. Да, проходной двор, а не полянка. Свет красит: сквозь вытянутое пространство по сложной диагонали поток косых лучей. По малому углу их наклона, по свежести воздуха понимаю: утро.

Сзади кто-то Стёпиным голосом спорит со мной молчаливым. К монологу присоединяется девушка. Голос приятный — распевный. Ослеплённый солнцем, я не слушаю их. Пытаюсь совместить рассудок с явившимся пейзажем. Не выходит. Забываю о расхождениях. Силюсь качественно осмотреться, но не получается — свет забивает. Солнца слишком много. Щурюсь, отворачиваюсь лицом к лесу. Слышу треск велосипедной цепи. Голоса моего товарища и его спутницы становятся тише, дальше. Пропадают совсем. «Увёл-таки», — думается мне. Почти готов повернуться и проводить их взглядом, но глаз цепляется за живописный сюжет в нескольких шагах.

На кромке леса среди теней ляпуха солнечного света поверх семейки колокольчиков. Бледно-лиловые, полупрозрачные чашечки цветов, безусловно, живы жизнью осмысленной. «Ох уж эти колокольчики, — беззаботно мыслится. — Как всегда предсказуемы». У цветов хорошо видны лица, тоже подсвеченные солнцем, призрачные. Куполообразные физиономии хранят полную гамму переживаний. Как в мультяшном эскизе: на каждом цветочке собственная мина в паузе. Восхитительно. Я смотрю на них и понимаю, что, оказывается, я всегда любил эти цветы именно за их открытость и заторможенность реакций. Подсвеченная, дышащая, живая сценка. Почему-то пахнет фиалками. «Вот бы зеркалочку». Присаживаюсь, на ощупь перебираю траву вокруг себя. «Ну надо же, и камера здесь».

Забыв про настройки, начинаю щёлкать. Спохватываюсь, наспех выставляю выдержку, диафрагму. «Успеть бы. Вот ведь!» Объектив, как назло, портретный. Чтобы удержать композицию в третях, в лучах и в перспективе, кружусь, захожу за деревья в поисках лучшего ракурса. «Вот оно!» Лежу на животе, почти зарывшись в прошлогоднюю листву. Расфокусированным пятном в кадр лезет человек. Женщина. Её фигура и лицо размазались, смешались с тенями и переливами света. Не к месту она, и цветы вот-вот успокоятся, заскучнеют лицами.

— Да откуда же тебя принесло? — ругаюсь.

Поднимаюсь на колени, гляжу на мир невооружённым глазом. Меня как молнией — наискосок и сквозь тело. Не там я образ искал.

Девушка стояла у дорожки под веткой с молодой листвой. Её фигурка, изъеденная светом и тенями, казалась воздушной. Она запрокинула лицо к солнцу и закрыла глаза. Казалось, что одним движением незнакомка может раствориться в утреннем воздухе. Где-нибудь в Париже да лет сто назад она смотрелась бы куда как уместнее. Лёгкое пальто кофейного цвета и светло-коричневая шляпка были оттуда. Там же золотистые волосы, крутыми волнами облегающие шею, плечи. Она являла собой мечту фотографа, но я замер, надеясь, что время остановится. Секунды летели, несостоявшиеся кадры осыпались в небытие.

Пока сцена испытывала меня на прочность, одинокая героиня спустила пальто с плеч за спину. Под кофейным лоденом открылись нежные складки голубого платья в горошек. Мне бы поспешить, но с красивыми всяк труслив, и я не исключение. Не знаю, сколько времени я упустил, но тяжесть камеры вернула к жизни. Жадность художника дала толчок, я вылез из-под деревьев и подошёл. Девушка не заметила моего приближения или сделала вид.

— Ах, простите недотёпу, — сорвалась с моих губ нелепая фраза.

Незнакомка вздрогнула, открыла глаза, повернулась.

В женщинах порою случается красота очевидная. Та, что тут же увлекает или же служит предметом зависти. Но иногда на Землю является ангел с красотой глубинной. Зачастую она не осознаёт своей ценности. Собирает недочёты с зеркал и зло с языков. Стыдится за себя и сторонится людей. Замирает на годы, прячется за книжками и цветёт изнутри. В какой-то момент вдруг находится человек, который показывает ей её прекрасную, и девушка преображается. То, что скрывалось внутри, вдруг становится видимым. В мимике, в осанке, в манере говорить прорезается хрупкая грация. Недоверие к собственной силе, но понимание её. Девушка на поляне казалась именно такой — раскрытой красавицей. Окажись она иной — и её лицу была бы позволительна любая степень превосходства. В её власти было изогнуть губки и в тот момент, когда я пал бы перед ней на колени, придавить меня ножкой. Она бы могла. И я неизбежно бы пал. Но в девушке не было ни намёка на божественное высокомерие. Только внимание и интерес. Я засмотрелся на неё и примолк. Так бы и стоял, но фотограф внутри снова дал о себе знать.

— Можно вас попросить? — сказал я и указал на камеру. Увидев, как на её щеке образовалась ямочка, осмелел. — За кадр — ду́шу… Щёлкну и испарюсь.

— Это будет здорово, — ответила она.

Голос у незнакомки был необычайно грудным. Он был сам в себе музыкой, но казался слишком весомым для неё воздушной. Слух впал в зависимость. Я опять растерялся. На второй щеке девушки тоже родилась ямочка. Мои руки задрожали, нахлынуло желание поскорее украсть момент и трусливо сбежать. Хоть как-то забрать её себе вместе с улыбкой и светом, сочащимся сквозь сетку волос. Я принялся поспешно очищать сцену. Извиняясь, сграбастал её сумочку, корзиночку и брошенный на ветку плед. Сунул всё это под ближайший куст. Она двинулась было помочь, но я в ужасе замахал руками и заставил не двигаться. Взгляд уже штамповал кадры, но камера молчала. Я не знал, на чём делать фокус. В ней было прекрасно всё: лицо, изящные ножки в лодочках, заломы пальто, контраст бежа, молочного шоколада и голубого шёлка. Богиня!

Солнце выкатилось в зенит и захватило полнеба, а мы всё ещё были рядом. Спасаясь от жара, ушли в тень. Плед, раскрашенный в шотландскую клетку, лежал чуть в стороне. Одним углом выпадая за тень, подсвечивал на бахроме. Деревья вокруг шептались и сплетничали, но сейчас было не до них. Уже час, как я был смел. Разгорался, согретый ласковым вниманием, не удерживал и не подрезал мысли. Осмелев окончательно, познакомил её с семейкой колокольчиков. Она вглядывалась в их лица, кончиками пальцев придерживала за воротнички от порывов воздуха. Снова всматривалась, казалась серьёзной.

— Так забавно. Ни разу не видела у цветов лиц, — произнесла наконец и уселась на траву мимо пледа.

— Я плед постелил, — сказал я.

— Ах да. Помоги, пожалуйста, — попросила она и протянула руку.

Девушка легко поднялась, едва коснувшись моих пальцев. Встав на ноги, принялась другой рукой расправлять пальто. Я не решался разорвать прикосновение.

— Ты горячий, — улыбнулась она. — Так бы и держалась.

От её руки исходила непонятная тревога, почудилась опасность. Мысли сбились, спутались.

— Тут где-то приятель, — вспомнилось мне. — Найти бы надо.

— Да? — на лицо Богини нашла тень. Она увела взгляд. — Ты прав, надо, — произнесла она, словно бы преодолев себя. — Ты хочешь?

— Нет.

— Ну и пускай, тогда… — девушка улыбнулась. Почему-то виновато и с оглядкой. — Не хочу тебя к нему. Хочу для себя.

И ещё один час утёк. Как это ни странно, но больше говорил я. Причём говорил о себе, говорил честно и не резал фраз. Не решаясь на вопросы, заполнял солнечное пространство игрой простых слов, создавал эмоции и выносил наружу. Это было непривычно и просто.

Её пальто уже давно лежало в стороне, небрежно свёрнутое и скучное. Богиня сидела, изломившись в талии, подвернув ноги под себя. Лёгкое летнее платье натягивалось на бёдрах и просилось к руке. Не знаю, что на меня накатило, но я отпустил желание. Без каких-либо мыслей провёл тыльной стороной ладони от колена и выше. Даже не подумал, что глажу не только материю.

— Не боишься? — спросила она.

Я отдёрнул руку и залился краской.

— Ну вот, — улыбнулась девушка.

— Прости.

— Не за что. Чувствовать себя красивой приятно.

— Тебе — да.

— Что именно?

— Чувствовать себя красивой. Наверное, просто.

— Это почему?

— Если человек красивый, в чём проблема?

— Ты думаешь, — в глазах девушки блеснуло озорство, — что красота — это точка зрения? Я, например, вполне спокойно могла бы и не быть красивой.

— Ну да? — усмехнулся я.

— Да, чего смеёшься? Пока не понимала, так и было.

— Да брось, — поморщился я. — Бывают, конечно, чёрные полосы. Там и самый мачо от зеркала отвернётся. Но уж если Бог дал, то дал.

— Не глупи, — улыбнулась она, — просто приятная добавка. Зебру же не обязательно вдоль проживать: чёрное, белое, чёрное, белое. Можно и поперёк.

— Так вот в чём дело, — ухмыльнулся я. — Поперёк? То-то оно всё через… А я жду.

— Так ты не жди, — засмеялась девушка. — Пару шагов в сторону — и всё иначе. Всё будет.

— Так просто?

— Конечно, — она пожала плечами. — По шансам и случайностям — прыг, скок, прыг, скок, — она пальчиками изобразила бег по лестнице. — Если ни одного не упустишь, то белая полоса твоя.

Сделав неуловимое движение, она вдруг оказалась прямо напротив и очень близко. Воздух наполнился фиалковым запахом, лицо стало нечётким. Я попытался отстраниться, чтобы разглядеть глаза, но она не позволила. Подалась вперёд и мокро поцеловала в губы.

— Не дождёшься от тебя. Ну, чего схмурился? — она вздохнула и без какого-либо перехода порывисто поднялась на ноги. — Танцевать хочу. Пообещай мне, что сегодня же, как стемнеет, мы пойдём куда-нибудь.

— Куда? — растерялся я и тоже встал.

— Нет, не пообещай, а поклянись, — потребовала Богиня.

— Клянусь, — пролепетал я.

Ещё один быстрый обжигающий поцелуй.

— Добыто, — сказала и звонко рассмеялась. — Смотри не обмани.

Призрак

Вот уже почти час Принц лежал у порога и ждал, когда яд подействует. Холод каменного пола пробрал настолько, что тело онемело, стало чужим, сонным. Уже давно пора было встать и согреться у огня, но не хотелось тратить последние минуты жизни на лишнее. «Пускай Она поймёт, что я умираю. Пускай придёт», — думал Принц. Время шло, но яд не жёг нутро и не сдавливал горло. Не являлось никаких ощущений, кроме стылости и сытости. Непонятно как, но одно дополняло другое.

Наконец, так и не дождавшись смерти, юноша поднялся. Добрёл до камина и развёл огонь. Пламя обжигало руки, но телу тепла не хватало. Спалив хвороста в два раза больше, чем стоило бы, юноша кое-как справился с ознобом. Убрал остатки еды и снова принялся бродить по комнатам, звать Её.

Одинокий голос блуждал по замку, но девушка не откликалась и не выходила на свет. Принц искал в пустых комнатах и тёмных спальнях, часто заглядывал в мастерскую и даже караулил там. Ему хотелось найти Её до того, как через дыру пробьётся луч света. Это явило бы ему Её симпатию, послужило бы маленьким признанием. Но Она не выходила. Луч оказался для Неё важнее.

Девушка первый раз показалась, когда солнце иглой вошло во мрак мастерской. Она появилась и снова спряталась в тот миг, когда лучик тонко вонзился в пол у верстака. Засеребрился теневыми жилками и пылинками. Он не был той скучной серостью, которая лезет из каждой щели с приходом дня. Это был самый настоящий луч — прямая связь с огненной звездой. Стоило ему окрепнуть и сместиться на пару дюймов, как девушка вышла из тени вся. Полупрозрачная, текучая, Она обвила руками световой поток и вытянулась вдоль него так, словно тот имел плоть и мог дать опору. Юная красавица уложила щёку на сияющую, несгибаемую поверхность и закрыла глаза. От их соприкосновения количество света в мастерской удвоилось. Во всём замке луч и девушка были единственными, кто источал белый свет. Два существа схожей природы — прозрачные, чистые, сияющие. Но луч имел собственную силу, а Она только вторила ему. Служила сосудом и отражением.

Принц смотрел на Неё влюблённо и ревниво. За закрытыми веками девичьего лица эмульсия света копилась и завивалась в течения. Принц уже знал, что если его подруга откроет глаза, то свет изойдёт из них. Причинит ему боль. Он боялся этого. Предусмотрительно ушёл в самый тёмный угол мастерской. Однако, когда ресницы распахнулись, Она не стала искать юношу взглядом. Солнечные зайчики заиграли по потолку и убежали в проём двери.

— Ты меня ревнуешь? — спросила девушка.

— Я мог бы всё это прекратить одним движением, — горделиво ответил Принц. — Но Ты сама должна понимать, что поступать так со мной — нечестно.

— Почему? — удивилась Она. — Ведь свет на всех твоих полотнах.

— На холстах не он, а Ты, — возмутился несчастный влюблённый. — Свет мне нужен только для того, чтобы замешивать на нём краски.

— Вот видишь, — начала Она, но он перебил Её.

— Ну хватит! Ты прекрасно понимаешь, что без него в темноте масла не видны. Они не дают цвета, они серые. Иначе я никогда не стал бы связываться со светом.

— Птичка напела мне, что твои краски не видны днём, — надменно произнесла девушка. — Я вообще удивляюсь, кто покупает такие ненужные картины.

— Какая ещё птичка? Где Ты могла это слышать? — насторожился Принц.

— Ну, мало ли, — уклончиво ответила Она.

— Ну и пускай не берут! Им место здесь.

Он повернулся к стене и провёл пальцами по одному из полотен. Там тоже была изображена Она. Лицо и руки в омовении лунным светом. Свет ночи был иным. Он стекал с Её ладоней, просачивался между пальцами, словно жидкость. Лунному свету Она не открывалась и не отдавалась так, как солнечному. Он был живой влагой, соком звёзд, Её украшением. Солнечный же луч вторгался и вымывал. Юноше казалось, что из-за него девушка с каждым днём становится всё призрачней. Может быть, это и служило причиной того, что он не мог уже видеть Её в ночи. Искал напрасно не по Её наивной злобе, а от слабости.

— Он не пара Тебе, — прошептал Принц, хотя думал совершенно иначе. — Он заберёт Тебя совсем, вот увидишь.

— Ты сам свёл нас. Даже в картинах, — произнесла коварная кокетка. — Значит, мы из-за тебя стали парой, — Она зажмурилась и потёрлась щекой о шершавую поверхность луча.

Свет снова потёк внутрь Неё. Он проник под кожу и растворил остатки теней. Под закрытыми веками стали видны зрачки глаз, сияющие, словно драгоценные камни. Внутри Принца всё задрожало. Не упуская образа, юноша нащупал чистый холст, сел на корточки и дотянулся до лямки ящика с красками. Подтянул к себе, надел перчатку, чтобы не обжечься. Торопясь и путаясь, замешал цвета. Тут же принялся пальцем накладывать их на холст. Первый мазок улёгся мягким зигзагом плеч и засветился золотом. Солнечный ветер дыхнул с полотна. Ставни скрипнули, и поток света колыхнулся. Образ сбился. Луч был ярок, он даже в движении не имел изъянов. Но тело девушки было уязвимым. С каждым новым мазком движение воздуха усиливалось. Пыль, сорванная с насиженных мест, пронзала Её сияющую плоть и вихрилась внутри в сложном танце. Принцу казалось, что его любимая терпит боль. Он спешил, писал грубо. Иногда правил мазок второй — незащищённой рукой, обжигался, вскрикивал.

— Вы не пара, — шептал он. — Он разъест Тебя. Ты всё выдумала, но я заткну эту дыру, — грозил Принц, продолжая рисовать. — Красок я намешал на сотни холстов. Свет больше не нужен мне.

— Да ты сам хочешь меня выгнать! Только не пойму почему, — разозлилась Она. Тут же сжалилась: — Ну не глупи. Если бы это было всерьёз, то я уже давно бы ушла с ним.

— «Ушла»? — Принц отбросил холст. — Что значит «ушла»?

— Да. Он зовёт меня, — призналась Она. — Но я не хочу тебя оставлять, — девушка загадочно улыбнулась и погладила рукой тугую поверхность луча, обхватила его пальчиками и поцеловала. — И без него я тоже не могу. Кажется, я влюбилась.

— Так иди, раз не можешь, — закричал Принц. Он отвернулся, не в силах больше смотреть на их забаву.

— Я же не глупая, — хмыкнула Она. — Там я могу спутаться и соблазниться его друзьями. Как я их буду различать? Не переживай, я останусь. Раз он приходит, значит, я ему нужна. Мне это приятно.

Принц унял дрожь, снова взялся за холст. Опять отложил. Поднялся на ноги. Обошёл пятно света и приблизился к Ней.

— Не двигайся, я только волосы поправлю, — попросил он.

— Не смей, — вскрикнула Она и отшатнулась.

Луч перерезал Её тело, Она вспыхнула и исчезла. Словно бы и не было никогда.

— Что с Тобой?! С Тобой всё хорошо? — обеспокоился Принц. Замер на несколько секунд и тут же взъярился: — Ну почему мне даже к волосам прикоснуться нельзя?! За что Ты так? — он схватился руками за лицо и тут же отшатнулся. Краска обожгла кожу. — Ну прости. Пожалуйста, прости, — тихо и жалобно просил он, утираясь. — Всё, видишь? Я отошёл. Я больше Тебя не трогаю. Но если Ты не выйдешь, то я этой же ночью заделаю проклятую дыру.

Сказав это, Принц снова сел и поднял с пола начатую картину. Постарался вернуть себе прежнюю позу и спокойствие. Долго и неотрывно разглядывал поспешные и грубые мазки. Он боялся поднять глаза, всё надеялся на то, что Она снова выйдет. Пускай не к нему, пускай к лучу. Лишь бы видеть сияние Её глаз, прозрачную кожу, пух завитушек.

Юноша уводил взгляд на холст или в сторону. Он боялся не застать Её рядом с лучом. Луч был сильнее его. Равнодушный и сильный соперник, который никогда не проиграет именно потому, что ему безразлично, есть Она рядом или нет. Принц же без Неё не мог прожить и дня.

На палитру упала слеза, и краска под ней потемнела. Юноша добавил ещё одну и ещё. Замешал на них новый цвет. Тон для прорисовки теней и мрачных стен.

На полу

До танцев дело не дошло. По моему лицу кто-то прошёлся обжигающей пощёчиной, и я очнулся. Зрение восстановилось чуть позже. На потолке зарябили солнечные зайчики, непонятно чем и зачем отражённые. Нарушая их мирную гармонию, замаячили два лица — Сергея и Алёны (секретаря шефа). Я чихнул, Алёна вздрогнула. Большой стеклянный кувшин, опасно нависающий прямо над моим лицом, качнулся. Словно в замедленном сне, я видел сквозь дно ртутную поверхность воды. Она пошла волной и вывалилась гладким пузырём за край. Огромная капля, распластавшись, распавшись на куски, плюхнулась мне на лоб, заливая глаза.

— Ой, Намочка, прости пожалуйста, — виновато затараторила Алёна и тут же, без перехода, рассмеялась. Она лёгкой рукой смахнула воду и заботливыми пальцами осушила глаза.

«Вот за это тебя и любят», — подумалось в адрес девушки.

Её смех осел на душе приятным теплом. Неловкость положения отогнала приятное. Многое случалось в этом кабинете, но лежать на полу в мокром виде ещё не доводилось.

— Ты чего это, Нам, свалился-то? — спросил Сергей.

Он забрал кувшин из рук девушки, убрал на стол. Светлая голова Алёны качнулась и исчезла. Я повернул голову, перед глазами мелькнул тёмный рисунок колготок, недоступный стоящим. Девушка прижала юбку, смутилась, ушла.

— Нормально себя чувствуешь? — спросил Сергей и поводил рукой перед моим лицом.

— Да вроде, — ответил я, ещё плохо соображая. — Или нет. Словно башку прострелили.

— Часто у тебя так? — спросил коллега. — Не замечал раньше.

— Первый… — ответил я. Потом сел, утёр рукавом мокрое лицо.

Снова явилась секретарша, принялась сушить меня каким-то уж очень белым полотенцем. Когда дотронулась до щеки, поморщился.

— Ты меня бил?

— Ага, — подтвердил Серёга и ухмыльнулся. — Слушай, я и не знал, что у тебя такая история крутая. Думал, обычный манагер, а тут мемуары писать не стыдно. Ты упал — Алёнка всех на уши подняла.

Откровение оказалось неожиданным. Я посмотрел на девушку, она густо покраснела.

— Ну а что? Разве не надо? — принялась оправдываться. — Кто тут ещё столько сделал? Ещё в таком возрасте… Завод новый — что, скажешь, не твоя заслуга? Тебе миллионы бы, а не зарплату.

— Мне и сейчас лишнего платят, — буркнул я. — Где все?

— Кто где, — ответил Сергей. — Заг пошёл скорую вызывать.

— Зачем?

— Что-то же надо было делать. Над твоим телом тут такие идеи рождались. Одна другой красочнее. Хорошо, Алёнка — всех разогнала. Откуда она про тебя столько знает?

— Понятия не имею, — ответил я.

— Я знал, что у нас народ на голову отбитый, но тут… Видел бы ты ту картину, — улыбнулся Сергей. — Ты знаешь, что Заг учудил?

— Серёж, ну хватит, — попросила Алёна.

— Ну да, — сбился он.

— Изя здесь? — спросил я.

— Ушёл с Броздовым и его куклой. Должен вернуться.

— Зачем ты её куклой называешь? — спросила Алёна. — У них, между прочим, серьёзно.

— Да ну? — удивился приятель.

— Ну вот, опять зря сказала, — смутилась Алёна и покраснела второй волной. — Мальчишки, не болтайте, ладно? Иван Захарьевич и так ругается за мой язык. А Броздова я вообще боюсь.

Девушка сделала обиженное лицо и вышла из кабинета.

— Чего это она? — спросил Сергей.

— Не знаешь? — ответил я. — Вокруг Изи… поле.

— Слушай, ты гений, как выяснилось, но так слова глотать — вымораживает, — рассердился приятель. — Чего сказать хотел?

— Вокруг Изи выжженное поле, — с раздражением произнёс я фразу целиком. — С недавних пор. Чуть не угодил — исчез.

— Да, раньше такого не было, — согласился Сергей. — Думаешь, из-за него? — он кивнул в сторону двери Броздова.

— Не знаю. Изя вроде бы и сам этому не рад, а так получается. Вон тебе Стёпа в пример, — вспомнил я недавнюю историю. — Один раз не смолчал, пшик — и Стёпы нет.

— Брось. Такие дела так не делаются, — отмахнулся от меня Сергей. — Изя тут при чём? Стёпа где-то втихую договорился. Поэтому и полез в щёлочку. Да и ты достал его провоцировать.

— Стёпа? Втихую? — усмехнулся я. — Зуб даю, не было у него никаких планов.

— О, копыта стучат. Арт мчится, — усмехнулся Сергей. — Готовься, сейчас тебя возглавлять будут.

— От ты… — выругался я.

— Терпи. Нельзя начальство власти над собой лишать. Подчинённый в обмороке неуправляем — это косяк. И депремировать нельзя. Хрен его знает, как он теперь выкручиваться будет.

Заг влетел в кабинет и, как всегда, принёс с собой волну суетливой энергии.

— Скорая уже едет. Надо вещи его собрать, — скомандовал он Сергею. Меня словно бы и не заметил. Потом перевёл взгляд и проморгался: — О! Очнулся, — Заг подошёл ближе, наклонился. Вгляделся в глаза и, как и Сергей до него, поводил рукой из стороны в сторону. Отследил мою реакцию. — Всё в порядке?

— Чего… будет?.. — ответил я и поднялся на ноги. По спине сбежала капля от остатков вылитой воды. — Иду работать.

Должен признаться, Зага я избегал. Разница в возрасте у нас была значительная, да и вёл он себя как хитрожопый злобный дед. После общения с ним состояние собственной дерьмовости не отпускало долго, а это мне не нравилось.

— Точно? — спросил Заг. — Езжай-ка ты со скорой, как приедут. А сейчас сядь где-нибудь. Откинься, дождись врачей. Тебя ещё нам до кучи не хватало. Без того проблем… Лечись, Нама. Кто о тебе ещё позаботится, кроме родного начальника? — руководил и щерился Заг. Он огляделся в поисках поддержки. Сергей дипломатично улыбнулся — мне бы так уметь. Заг принял вид серьёзный. — Столько дел на сегодня, а я уже полчаса с тобой ношусь. Опять программу сорвём. Сегодня в шесть домой не расходимся, — это он уже Сергею, — нагонять будем. Эх, Нама, Нама. Здесь не трись, иди туда, пока нет никого, — он рукой указал на соседний кабинет.

Я отвёл глаза в сторону, чтобы случайно не сказать лишнего. Заг слизнул энергию чужой обиды и вышел.

Вопреки логике, я послушался совета. Зашёл в кабинет Броздова, огляделся. Пространство было узким и тёмным. Совершенно голые стены, мрачные занавески (не в пример жалюзи в других кабинетах), рабочий стол с моноблоком. Сидячее место здесь было только одно.

Я прикрыл за собой дверь, подошёл к креслу, устроился в нём. На экране крутилась невинная заставка с переплетающимися линиями. Вокруг монитора выстроилась экспозиция корпоративных символов и дорогих подарков. Здесь было дюжины полторы предметов различных форм и назначения. Они стояли и лежали без какой-либо системы. Крохотный мотоцикл, летящий перед стадом разъярённых быков, сделанный то ли из слоновой кости, то ли из белого пластика. Зажигалка в виде мотоциклетного шлема, которая раньше стояла у Изи. Своеобразная вещица. Остальные предметы соответствовали текущему моменту и политической необходимости: календарь, визитница, вымпел на стойке и прочая белиберда. Бронзовая рамка в дальнем углу своими классическими формами выбивалась из общего строя. Массивный рисунок литья привлекал внимание. Я взял рамку в руки, вгляделся в лицо девушки, изображённой на фотографии. Опешил. На карточке была Она. Та самая Богиня из моего обморока. Сходство было неочевидным, но ошибиться я не мог. Впрочем, «неочевидным» — это ещё мягко сказано. На фото поперёк стоящего мотоцикла сидела стриженая брюнетка. У неё были дерзкие глаза и слегка надменный излом губ. Девушка смотрела прямо в камеру, и казалось, что она пронзает взглядом. Колючим, насмешливым. Каждая черта её лица, поза надламывали образ Богини. Но — выньте мне душу — это была Она.