Солнца на полнеба

Константин Михайлович Ганин, 2022

Роман-лабиринт, в котором два героя идут дорогой к Свету. Один пытается выбраться из собственной мечты. Другой ведом слепым чувством. Первый – молодой химик современного мегаполиса, второй – юный Принц из древних времён. И тот и другой влюблены в женщин загадочных и опасных. Стремление героев к Свету напоминает смертельный полёт мотылька.

Куплет первый

Весна и нытики

Весеннее солнце буравило стены скучного здания со сдержанной, но солидной вывеской на кирпичном фасаде. Перед входом, там, где всегда собираются заядлые курильщики и некурящие сплетники, уже разгуливала весна. Лучи, проходящие сквозь голые ветви деревьев, резали асфальт на мозаичный рисунок. Грязный, недотаявший снег — символ природной несдержанности — оседал кучками на почерневшем газоне. Он был уже настолько слаб, что даже воду на дорожки не выделял. Одурманенные солнцем, курильщики шумели громче обычного. Птицы на соседних деревьях неуважительно орали и перебивали их. Мир оживал вновь. Весна чувствовалась повсюду. Она брызгала жижей из-под колёс лаково-чёрных корпоративных автомобилей. Она рябилась в окнах соседних строений. Она пахла дымом оживающих кавказских жаровен. Весь мир рядился в весну. И только в кабинете на седьмом этаже того самого строения попахивало тухлецой залежалых проектов и недоворованных бюджетов. Запах источался в разговорах, в повседневном нытье.

В нашем обречённо сплочённом коллективе ныть любили и умели все, включая вашего покорного слугу. Хотя уж мне-то точно жаловаться было не на что. Проект и работа были и смыслом жизни, и единственной любовью. За остальных сказать не могу. Личностные достоинства и индивидуальные характеристики каждого из моих коллег были уникальными. Потому жилось нам… ну, как бы это сказать… разнообразно.

Из десяти человек моего отдела только двое были классическими нытиками. Впрочем, нет, пожалуй, только один — Дед Мазай. Поджигал именно он, а вторая — Светлана — была произведена и воспитана как человек весёлый. Однако слишком чутко поддавалась дурному настроению, отчего спутать её с занудой было несложно. Девушка инфицировалась любым возможным способом: словом, взглядом, строчкой в мессенджере. Эти две персоны ныли по классике. Остальные коллеги во взглядах на мир имели некоторую специализацию. Богдан слыл занудой поперёк природы своей. Классический результат воспитательного деспотизма. Сверху ему талантов было отмеряно на президента, но кто-то с пелёнок приучил к поражению. Результат вот он — по офису ползает. Андрюха и Маслин ныли брутально, агрессивно. В стиле «да рухнет ненавистный мир под стонами». Серёга поскуливал флегматично-ёмко и мелодично. Как на гуслях с высокого утёса птице улетающей. Иван ныл весело и творчески, однако ныл-таки. Да все ныли. А как иначе? Когда энтузиазм становится доктриной, то немудрено стать занудой, чтобы хоть как-то проявить себя. Сила противодействия всегда равна… Впрочем, банальщина. А в целом как-то так. Думаю, что вы оценили стиль и моего нытья тоже. Проехали, забыли. Вернёмся к обстановке.

Окна кабинета смотрели на север, из-за чего солнечный свет мы получали в виде отражения от соседнего здания. По этой причине весеннее настроение доходило в притушенном и помятом виде. Рифлёный пластик жалюзи добивал остатки. Хотелось, ах, как хотелось открыть окно и впустить дух свободы и талого снега, но подрядчики строительного департамента ангелами не были. Створки окон не знали полумер и открывались только настежь. Весною хочется лёгкого дуновения, а не грохота взбесившихся жалюзи. А значит, свежий воздух оставался там, где и должен был быть, а мы сидели здесь — в потёмках и духоте.

Кабинет наш делился на две части стеклянной перегородкой. Я, как начальник, обитал внутри аквариума. Остальные — в общем зале.

Прямо сейчас над моим столом навис брутальный нытик Маслин. Он в ультимативной форме склонял своего начальника (то есть меня) к перспективному и многообещающему предательству. Я слушал его, смотрел в окно на коробки строений и не предполагал, что именно в этот день моя карьера вдруг оборвётся на звенящей струне. Кто бы мог подумать, что та струна на самом-то деле была наиболее твёрдой и осязаемой частью жизни? Почти опорой. Да, день был тихим, безупречным, стабильным. Если бы умел оценить — успел бы восхититься. Но — то есть рецепт, как жизнь свою прожить достойно. Я же им не владел. Ну так что же, давайте познакомимся?

Зовут меня Наум. Нет, вру. Чаще зовут Умка (за глаза) или Нама (в лицо). Я и моя работа — это нечто единое. Мало того, что я ею живу, так тут ещё и деньги платят. Суммы, причитающейся мне ежемесячно, нормальной российской семье бы хватило на год. Я же до недавнего времени тратил почти всё на закупку объедков мужского достоинства: золота, путешествий, шмоток (со стразиками и без них). Конечно же, не для себя, а на красоту — веером.

Каждая новая моя подруга была безупречно хороша и (очень часто) умна. Им бы внимания, но работа превыше всего. Обычно отношения случались короткими, но если затягивались, то сам факт союза становился причиной нескончаемой вины. Милая дама начинала страдать, сношать мой мозг, мой кошелёк и, всё реже и реже, меня самого. Одним словом, в долгую не работало, но на короткие забеги вполне себе.

Так и жил: работа — реальна, всё остальное фоном. Что-то когда-то я упустил и, как правильно, не понял. Во времена, когда друзья хотели машину, денег или конкретную девицу, я не хотел ничего. Так, похачивал. Похочу, похочу, да и расхочу. Должен сказать, что отсутствие желаний ведёт по жизни вернее, чем целеустремлённость у других. Ни одного отклонения от просчитанного вектора. Анализируешь текущий момент, находишь максимально перспективное решение и потихоньку, без эмоций топаешь курсом правильным. Когда мир меняется и исходные данные опрокидываются — вносишь корректировки. Метод «скользящих средних» на долгосрочном графике работает безотказно. Хотеть не вредно, но жить надо сейчас и здесь. В моём случае эта фраза звучит совершенно не так, как задумана, но уж как есть. Ведь вот он я — начальник группы спецов in silico. Даже на планёрки приглашают.

Чтобы как-то скомпенсировать себя — постоянно ругаюсь. Не в голос, но много и образно. В первой версии эти наброски писались почти исключительно матом, но — непотребное извёл. Пускай будет чистенько. Сдерживать себя — моё всё. Впрочем, опять же, так было до недавнего времени. Живи человек умом — и книг не писалось бы.

Принц

Юноша замер на месте и прислушался. Бездвижность действовала успокаивающе: мозаика пола не рябила в глазах, не раздражала мозг.

— Я уже хороший, — сказал он вслух ровным голосом. Сказал, боясь, что гулкие удары сердца не допустят к Ней этой лжи. — Я больше не буду ругаться, — пообещал в пустоту и прислушался к тишине.

Зал молчал. Принц прошёл в мастерскую в надежде найти подругу там. Её не было. Только полотна. Бесконечные полотна: у стен, на стенах, на полу, в нишах окон — везде. Его сокровище. На каждом холсте только Она. Юноша подошёл к мольберту и сорвал ткань, скрывающую небольшую картину. Возможно, самую маленькую из его работ. Он даже представить не мог, что сможет уместить любимый образ на такое скромное полотно. Каждая часть Её тела заслуживала пространства в разы большего, а вот на ж тебе — Она вся. Она и луч света. Их сговор против него — коварная и подлая измена. «Но как же Она прекрасна», — думал он, разглядывая картину.

Болт от арбалета когда-то, ещё в детстве, пробил доску в ставнях на вылет. Теперь каждый погожий день луч солнца прорезал мрак мастерской. От света болели глаза и ныло тело. Принц ненавидел его, а Она — любила. Это было несправедливо.

— Ты видела эту картину? — громко спросил он.

Звук голоса эхом укатился в пустоту замка. Принц ждал ответа, но Она снова ничего не вернула.

— Ты здесь почти такая же настоящая, как Твой любимый луч. Вы оба словно из стекла, — крикнул он в пустоту. Задумался, разглядывая холст. — Почему Ты была так ласкова с ним? Почему не со мной? — пробормотал он и почувствовал, как вновь закипает.

Её игра с бездушным лучом, безусловно, была сценой любви. Это знание мутило кровь и будоражило. Она — эта девушка — только его и ничья больше. Она — единственная его спутница. Призрак, выросший вместе с ним в родовом замке. Они узнали друг друга детьми, Она мелькала перед ним, словно тень, будучи подростком. И вот — Она прекрасна. И он достоин Её, но обделён. Ласка отдана другому.

— Ты несправедлива, — упрекнул он. — Если я уйду, то Ты останешься одна. Никто не будет Тебя рисовать, о Тебе никто не узнает, — Принц вслушался в тишину. — Я — Твой единственный друг. И я — мужчина. Ради Тебя я обороняю наш дом от лицемерных воров, которые так и вьются у двери, — на этих словах он почувствовал в себе гордость. Выпрямился, вздёрнул подбородок. — Ты сама не нужна им. Им нужны только полотна. Каждый раз они лгут и каждый раз уносят Тебя! У меня не осталось ни одной картины, где Ты та. Помнишь? В розовом платьице. Помнишь? В том, с последнего карнавала? У меня не осталось ни одной работы с капризом на губах. Ни одной — с насмешливым взглядом, — юноша произносил каждую фразу отдельно. Вслушивался в тишину, но замок молчал. — Они всё украли! — в сердце его снова вскипел гнев. — Но почему Ты со мной так? Почему луч?! Почему не я?

Он кричал, а тишина становилась всё гуще и гуще. Это было несправедливо. Она не могла с ним так поступить. В конце концов, это Она его подарок, а не он Её собственность.

«Наверное, Её и вправду здесь нет», — успокаивал себя Принц. Он хотел было уйти наверх, но от входной двери донёсся стук. Тихий, почти неслышимый. Юноша вышел из комнаты, пересёк мрак зала и остановился напротив двери. Прислушался.

— Принц, — прошептал голос в скважине, — это я, Дои́на. Я вам еду принесла.

«Лживый голос. Слышно же — старый и лживый. И Дои́на уже не та, и еда наверняка отравлена».

— У меня в руках лук, Дои́на! И он натянут! — громко ответил Принц. — Стрела из ваших, она тебе не понравится. Ты же не думаешь, что промахнусь?

— Не стреляйте, Принц, — попросила женщина. — Ну, добрый мой Принц, вы же знали меня когда-то маленькой девочкой. Вот тут свёрточек у двери оставлю. Там сыр, свежая лепёшка и вода из ручья. Мой сегодня на охоту собирается, если удача улыбнётся, то к вечеру будет жаркое. Вы же не станете меня обижать, Принц?

— Уходи, Дои́на, — сказал он.

— Ухожу, Принц, ухожу, мой хороший. Я вот тут положила.

«Нет, совсем не убьют, — думал он. — Вот этим того не надо. За жизнью другие приходят. Эти просто отравят и ограбят. Но если поем, то успокоюсь. Она любит, когда я спокойный. Интересно, там солнце уже встало? Если утро наступило, то луч скоро опять пробьётся. Уж к нему-то Она выйдет, не удержится».

Принц подошёл к двери и долго стоял рядом с ней, вслушиваясь в тишину. Наконец отодвинул засов, отпер замки и приоткрыл створку. За дверью начиналось утро. Он подцепил короткой ржавой шпагой, стоящей тут же, у двери, небольшой свёрток. Затащил его вовнутрь. Задвинул засов. Отдышался и только после этого закрыл дверь на все замки. «Наверняка отравлено», — подумал он, глядя на свёрток, но понял, что удержаться не сможет. Тут же сел на приступок в нише бойницы и развернул тряпичный кулёк. Подвинув страх, Принц набил рот сыром и мякишем ещё тёплой лепёшки. «Вкусно. Нужно успеть наесться, пока яд не подействовал, — думал он. — Но ведь отравлено. Точно отравлено».

Мышиный бунт

Итак, Маслин настойчиво склонял меня к революции. Я мудро и снисходительно улыбался, а он распалялся, становясь всё злее и убедительней. Тема была заезженная, как советский трактор. Дух свободы уже десятилетие бродил в местных стенах, и в моём отделе в том числе. Буйных лидеров регулярно пропалывали или поднимали до того уровня, против которого планировалось бузить. Там они обрастали жирком и утихали. Тема жила.

— Если ты не поддержишь, я сам всё сделаю, — пригрозил мне Маслин. — Или брошу всё это.

— Лаврентий, что не устраивает? Зарплата? — обратился я к своему подчинённому по имени и подумал: «Это кем же надо быть, чтобы ребёнка на грани эпох Лаврентием назвать?»

— Абсурд местный меня не устраивает!

Маслин со злостью пнул открытую дверь за своей спиной. Та мягко притворилась, усмирённая мудрым доводчиком.

— Так ты надолго? — спросил я с демонстративным удивлением.

— Пока не решим чего-нибудь.

— Ну давай решим, — согласился я. — Нам Изя ещё одного человека… Чем займём?

— Это ещё зачем? — возмутился Маслин. — По делам все расписаны, а из бездельников у нас я есть. Куда ещё-то?

— Да, тут конкуренция может возникнуть.

— Обязательно, — хмуро подтвердил Лаврентий.

— Ладно, иди отдохни. Устанешь — поговорим.

Сказано это было с насмешкой, но где-то в середине фразы я «пустил петуха». Разозлился на себя и ушёл из диалога в собственные размышления. И так слишком много слов сказал. Маслин продолжал что-то доказывать и пересказывать, но я его уже не слушал.

— Всё как всегда. Опять ничего не решили, — услышал я заключительную фразу и включился. Оскорбительная эмоция осела на изломе губ Лаврентия. — Думал хоть ты мужик в этом свинарнике.

— Я не мужик, я — начальник. Иди уже.

— Начальник, — многозначительно бросил Маслин. Потом сменил тон и почти умоляюще попросил: — Нама, ну давай уйдём. Если не своё, то просто куда-нибудь. Нас с твоим проектом в любой конторе в дёсны целовать будут. Такой отсос бюджета хрен ещё кто организует. Только зачем нам другая контора? У нас грант без пяти минут в кармане. Ты же сам Стёпу подбивал проект у тебя увести.

— Был бы не дурак, давно увёл, — сказал я. — Кстати, где он?

— Не знаю. Он твой зам, а не мой, — проворчал Маслин.

— Жена его… Пропал… — перешёл я в обычный режим разговора с обрывками фраз из пространных внутренних размышлений.

Лаврентий нахмурился, рванул несчастную дверь на себя. Доводчик снова напрягся, но справился. «В правильных местах должно открываться наружу», — подумалось фоном. «Что-то надо делать» — это уже про визит Лаврентия. Я встал и вышел в общий зал.

— Все здесь? — спросил насколько мог громко. Народ вяло отозвался. — Ладно, тогда начнём. Сделайте так, чтобы лица… Пожалуйста. — Я выждал ещё минуту. — Ребята, Лаврентий зовёт уволиться. Что скажете? Открыть собственную контору. Я решения не принял, мне данных не хватает. Кто в принципе?..

В ответ ни звука, ни руки.

— Понятно, все. Тогда делаем так: Маслин готовит план, Мазай считает экономику и прогноз по окупаемости, Сергей оценивает рынок, Анжела даёт Мазаю данные по затратам.

— А если Анжела не хочет давать Мазаю? — возмутился главный мужик в нашем коллективе — Анжела.

— Начальник сказал «даёт», значит, «даёт», — хохотнул Андрей.

— Ладно, я не напрашивалась, — согласилась Анжела. — Дед, ты жене отзвонись, чтобы не ждала к завтраку. Любить тебя буду, — сказала она Мазаю.

— Жел, а ты умеешь завтраки готовить? — удивился Маслин.

— Не переживай, до завтрака не доживёт, — огрызнулась девица.

— Закрыли тему, — прервал я перебранку. — До конца недели мне… В пятницу после работы говорим, в понедельник — заявления на увольнение от желающих.

— Зарплата-то там какая? — спросил Сергей.

— Ну ты красавец, Серый. Сколько заработаешь, — ответил Лавр. — Никаких ограничений.

— Год минимум без зарплаты, — поправил я. — Это в лучшем…

— Я пас, у меня кредит, — ответил Серёга.

— Твоё дело, — сказал я и ухмыльнулся в сторону Лавра. — Всё, что сказал, в нерабочее время. Остальное обсу́дите в обед или вечерком за пивом.

Я вернулся к себе и подчёркнуто медленно закрыл дверь. Сел в кресло и стал с интересом наблюдать за жизнью, возникшей в аквариуме. Само собою, что люди молодые и прогрессивные рефлексировали через мессенджеры. Этих было не уловить. Остальные же начали циркулировать. Маслин попался на мой взгляд, как окунь на блесну: дёрнулся, застыл на месте и пошёл на сближение.

— Ну ты красавчик, — сказал он прямо с порога, влюблённо поблёскивая глазами.

— Да? — спросил я, растягивая первую букву.

— Теперь все в деле, — добавил он и нахмурился.

Конечно же, он чувствовал мой сарказм — не мог не чувствовать. Я сидел перед ним с руками, сцепленными на затылке, и смотрел в глаза, с трудом сдерживая улыбку.

— Что не так? — спросил парень, утратив хрупкий душевный покой.

— В деле, значит? Все? — я позволил себе рассмеяться.

— Так чё не так-то? — начал закипать Лаврентий.

— В каком деле, Маслин? — я подался вперёд и накатился грудью на стол. — Здесь, — ткнул пальцем я в сторону аквариума, — нет ни одного, способного на дело. Вы все умеете только реагировать. Знаешь разницу между «делать» и «реагировать»?

— Ты что хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что задание моё выполнят все. Потому что это реакция. А заявление не напишет никто.

— Почему это?

— Потому что я не стану ни заставлять, ни… Вам не на что будет реагировать, я не дам вам ни малейшего… — уже почти кричал я. — Вы не-спо-соб-ны…

— Посмотрим, — буркнул Лавр и развернулся к двери.

— Ага, посмотри, посмотри, — елейным голосом поставил точку я. — И сразу… письмо мне напиши. Послать бы вас всех к Елене-матери. Иди работать, — рявкнул я и сам себе удивился.

Маслин ушёл, а я сидел и старался до конца прочувствовать новое для себя ощущение. Не успела дверь остыть от одного, как её уже тянул на себя другой мой коллега — начальник из дружественного управления Серёга Лажальников.

— Нама, пошли. Изя зовёт. Планёрку хочет, — произнёс Серёга.

Грушевидное лицо коллеги улыбкой прикрывало сарказм и было похоже на сдобный пирожок с кислой начинкой.

— Изя? При чём здесь?.. Не у Арта? — удивился я.

Сергей сделал двойной дрыг бровями, и его щёки наползли на уши.

— Полнолуние, шефа к людям тянет, — ответил он.

— Обломится. После общения с мамой ни капли крови.

— Чего так?

— Внуков хочет.

— Понимаемо, — ответил Сергей и вернул лицо в обычные границы. — Пошли, пошли, — поторопил он. — Изя — это непредсказуемо.

Что верно, то верно. У Ивана Захаровича планёрки происходили всегда спонтанно, эпохально и блистательно. Отчасти потому, что без особого повода он их не собирал, а уж если организовывал, то только в часы вдохновения.

Изя был Шеф, он же Босс. В целом по укладу и по структуре компания наша мало чем отличалась от других фармацевтических глыб. Где-то сверху жили Солнцеликие. То был иной мир, нам недоступный. Чуть ниже устроились боссы. Этих уже можно было потрогать за руку, но сопровождать рассудком полёт их мыслей — тоже непросто. Они — полубоги: вне реальности, но с воспоминаниями о её существовании. Ниже, под боссами, балансировали замы — чаще яростные личности, но сложные люди.

Как я уже говорил, в нашей прогрессивной дирекции роль босса исполнял Изя. Если по версии матушки и батюшки — Иван Захарович Яковлев. Плотный, как орех, дядька лет эдак за шестьдесят. Крайне боевой, с ломоносовским лбом и купеческой бородой. Ходили слухи, что директорство у нас служило ширмой для его тайных дел, но если кто и знал о реалиях, то помалкивал. Отношение к Изе было тёплое и уважительное. Головы он сносил махом, но ласково. С отеческой любовью. В последний год с ним происходило что-то непонятное. Мы связывали это с появлением в соседнем кабинете персоны по фамилии Броздов. То был высокий, мосластый мужик с хмурым и морщинистым лицом. Впрочем, о нём я расскажу чуть позже.

Роль зама у Изи выполнял Арт, он же Заг. Полностью — Артемий Никифорович Загонов, престарелый и круглый, как шар, энтузиаст. Персона внутренне сложная. Как зам, он демонстрировал необычную, но очень эффективную технику управления. Заг забил на планирование, делегирование и прочую абстракцию и всецело отдал себя служению. Подчинённые его не любили, но побаивались. Он знал это, но нашёл самоуспокоение во фразе «сильных и умных никогда не любят». Сильным он точно не был. Про ум судить не могу: его образ мыслей существенно отличался от моего.

Планёрки у нас проходили по вторникам в кабинете Зага. Сегодняшнее отклонение от традиций сулило нечто. С финалом размером в полугодовую занятость всей дирекции.

Сергей дождался, пока я соберу «типа нужные» бумаги, и мы сквозь притихший отдел вышли в коридор. Кабинет Изи был этажом выше, так что было время обсудить предстоящее сборище.