Империя в огне

Константин Кураленя, 2012

В четвёртом романе «Империя в огне» автор отправляет своего героя в тринадцатый век, время падения Золотой империи чжурчжэней. Смертоносное шествие монгольских войск залило кровью Азию и Дальний Восток. Наш герой оказывается в центре исторических событий, участвует в дальних походах, жестоких битвах, смертельных поединках и, конечно же, везде выходит победителем. Но вот монголы дошли до берегов Нижнего Амура и осадили крепость Адзи-хурень…

Глава 1.

НОВОБРАНЕЦ КЕШИКТЕНОВ

Я не привык стоять на коленях. И неудобно, и гордость не позволяет. Днём в степи жарко, а горячий песок нестерпимо жжёт выглядывающие из прорех ветхих штанов сбитые до крови колени. Я осматриваюсь: где я, что я? Судя по драным порткам и позе, в которой я оказался, мне снова не повезло и попал я к чужим нехорошим дяденькам.

«Что, допутешествовался, любимец богов?» — ехидно поинтересовался внутренний голос, совершенно не обращая внимания на то, что горло моё горело так, словно я только что съел полкило верблюжьих колючек.

Я досадливо поморщился: только тебя мне сейчас и не хватало, хотя… если в моём лексиконе появилось выражение «верблюжьи колючки», то это может помочь определить географию моего нынешнего местонахождения. И, озираясь по сторонам, я попытался ответить на вопрос: куда же меня занесло на этот раз? Если судить по оружию, одежде, внешнему облику местных аборигенов и рукописи, обнаруженной мною в своём собственном тайнике, то нахожусь я в самых что ни на есть средних веках. И не просто в средних веках, а в обществе азиатских кочевников. Об этом недвусмысленно говорили раскосые глаза и широкие скулы многих из окружающих меня людей. Хотя среди них встречались индивидуумы с чертами вполне европейскими. Людей было много, и все они, так же как и я, с унылым видом стояли на коленях и отрешённо смотрели перед собой. Стояла невыносимая жара. Запах немытых тел и гниющей плоти вызвал в моём желудке революцию, которая завершилась выходом на волю взбунтовавшихся масс неусвоенной пищи. Украдкой оглядевшись по сторонам, я убедился, что до моих судорог никому нет дела. Чистить зубы и выполнять элементарные правила личной гигиены здесь, по всей видимости, считалось бескультурьем.

«Боже мой! — пришла в голову совершенно несвоевременная мысль. — И как эти люди занимаются любовью?»

Если бы не горы с одной стороны и простиравшаяся до самого горизонта долина с другой, то можно было подумать, что попал я сразу к чжурчжэням. Но мне почему — то всегда казалось, что они должны жить на реках и в тайге, так же как и их потомки, в моё время называемые «коренные народности Приамурья». Хотя в Маньчжурии, в Приморском и в Хабаровском краях гор достаточно.

— Послушай, браток, — решил я обратиться к стоящему рядом со мной в такой же некрасивой позе человеку, даже не подумав о том, поймёт он меня или нет. — Что здесь происходит и где мы есть?

Человек посмотрел на меня с явным сожалением.

— Всемилостивый Будда отнял у тебя разум. Наверное, ты был у него любимцем, раз он не пожелал, чтобы ты уходил к предкам со страхом в душе.

— Ты чего плетёшь, парень, к каким это предкам? Я пока ещё на тот свет не собираюсь, — справедливо возмутился я.

— Если у рабов станут спрашивать их желания, то мир перевернётся с ног на голову, — грустно усмехнулся сосед. — А мы с тобой на похоронах Великого хана Чингиза, ну и на своих тоже.

Я растерянно замолчал. Вот так дела, я раб, да ещё предназначенный в жертву Чингисхану!

«Какой я идиёт», — сказал бы на моём месте незабвенный Сруль Исаевич Заерман. Я же подумал, что я безмозглое создание только потому, что у меня была возможность почитать папирусы из прошлого и узнать, чего следует ожидать от встречи с прошлым. А я вместо этого сыграл в благородного сэра, надеясь, что судьба мне будет постоянно мило улыбаться, а не скалиться, и что от неё всё равно никуда не уйдёшь.

«А ну-ка постой, не мандражируй! — приказал я себе. — Если тебя сейчас здесь похоронят, то кто же тогда напишет воспоминания?»

После этих мыслей я немного успокоился и стал внимательней наблюдать за происходящим. В третьем своём путешествии в прошлое я тоже был рабом на стройках социализма, так что опыт обращения с дубаками¹ и ношения кандалов есть. Теперь мне предстояло на собственной шкуре ощутить, чем отличается отношение к невольникам в молодой стране строящегося социализма от отношения к рабам в наполненном предрассудками рабовладельческом государстве.

«Главное, что появилась возможность с чем-то сравнивать», — скептически усмехнулся я про себя.

«Смейся-смейся! — позлорадствовал внутренний голос. — Как бы плакать не пришлось».

«Вместе и поплачем», — успокоил я его.

После этого нападки прекратились. Видно, парень понял, что мы друг без друга никуда.

— И что же, теперь нам хребты станут ломать? — заинтересовался я, потому что читал о такой казни у монголов.

— Ну вот ещё, просто отрубят головы, — разочаровал меня сосед.

— За что ж такая немилость? — Близость смерти сделала меня разговорчивым и любознательным, тем более что меня определили как умалишённого.

— Такой привилегии удостаиваются только монголы. Они считают, что из человека нельзя выпускать кровь, потому что вместе с ней тело покинет душа. А чтобы возродиться вновь, душа после смерти должна оставаться в теле, — получил я первые знания о монгольских традициях.

«Интересное дело! — мысленно возмутился я. — Чем это я хуже монголов? Они, значит, могут возродиться, а мне заказано? Желаю, чтобы и мне тоже сломали хребет».

«Э, парень, ты что-то заболтался, — осадил меня внутренний голос. — Ломать нам ничего не надо, лучше думай, как отсюда смыться».

Уже с определённым знанием, где я нахожусь и что меня ждёт, я ещё раз посмотрел по сторонам. Как я уже говорил, вокруг, куда ни кинь взгляд, простирались горы и степь. И как же можно сбежать от быстрых коней и острых стрел диких кочевников? Ведь ещё надо выскользнуть из-под ножа палача?

«Н-да, ситуация патовая, в такой я ещё не бывал», — тоскливо заныло в мозгу. «Всё когда-то происходит впервые, а ты думай», — попытался подбодрить меня внутренний голос. «Отстань!» — огрызнулся я.

— Послушай, любезный, — вновь обратился я к соседу. — Я не ослышался, что мы удостоились чести быть жертвами на тризне по самому Чингисхану?

— Ты правильно понял, чужеземец, — не оставил мне последней надежды тот.

— Это почему же я чужеземец? — обиделся я. В данной ситуации я был бы совсем не против оказаться таким же скуластым и узкоглазым.

— Потому что ты не тангут, и я понять не могу, почему ты оказался в осаждённом Чжунсине? Сдаётся мне, что ты куин².

Ни название племен, ни название города мне ни о чём не говорили. Ну хорошо, пусть я не тангут, а куин.

Без разницы, к какому племени меня перед смертью причисляют! Интереснее было другое: действительно, что это я делал в осаждённом городе? И пока было время, я решил подробнее узнать от соратника по несчастью про последние дни Чингисхана, а заодно расспросить про загадочных куинов.

— Выходит, Великий хан пал под стенами Чжун — сина?

— Упаси боже! — вздрогнул тангут и испуганно посмотрел по сторонам. — Хан умер своей смертью. Не представляю, что бы сталось с моим народом, если бы хан пал от стрелы тангута.

«Действительно хорошо, что не «от стрелы тангута». Это ведь в корне меняет дело — умирать будет гораздо приятнее», — мысленно «порадовался» я и за тангутов, и за себя.

— А как протекали последние дни могучего хана? — продолжил я задавать неприличные вопросы. — Что же послужило окончанию его бренного существования?

— Этим летом Будда послал на землю тангутов непереносимую жару. Чингисхан, по всегдашней своей привычке, отложил осаду Чжунсина и отправился переждать жару в горы. Там он занялся любимым делом — охотой. Однажды лошадь понесла великого хана, и он, упав с неё, разбился, — заученной скороговоркой поведал мне тан — гут историю смерти Потрясателя Вселенной.

Так банально? Я был разочарован услышанным. Пройти через столько жестоких битв и сражений, а умереть стукнувшись головой о камень…

— Но не верь этому, чужеземец, всё было совершенно не так, — словно бы взбесившись, яростно зашептал мне на ухо раб. — Это ханские приспешники желают украсить жизнь и смерть этого ублюдка, этого пожирателя падали.

Я посмотрел на неприятно брызжущего слюной тангу — та и невольно отодвинулся в сторону. Это не меня осчастливил Будда, лишив разума перед смертью, а его.

— Что же здесь красивого, знаменитый воин не сумел справиться с лошадью и разбился? — фыркнул я.

— А правда ещё хуже, гораздо хуже. Взял всё-таки хан Чжунсин, взял. И убил правителя, которому поклялся сохранить жизнь. А жену его прекрасную Кюрбелдишин — хатун возжелал в своих покоях ночью превратить в одну из своих многочисленных наложниц. Такая уж привычка была у Великого, если он вздумал кого-то унизить, то выполнял это непременно с выдумкой и от души. Но не выдержала наша царица позора и перекусила извергу кровеносный сосуд, а сама бросилась в воды Хуанхэ.

— А что татаро-монголы не поделили с вашим правителем? — перевёл я разговор в другое русло. — По внешнему виду так вы вообще одного племени.

— Когда-то мы были союзниками, — вздохнул тан — гут. — Пять лет назад хан монголов воевал с падишахом Хорезма Мухаммедом. Когда он обратился к нам за помощью, наш посол ему ответил, что если у тебя, хан, не хватает войска, то не воюй. Чингисхан счёл нас предателями, а предательство в монгольской Ясе карается смертью. И ещё, тебе не следует называть воинов Угэдэя татаро — монголами.

— А как прикажешь их называть? — Я вспомнил уроки истории, и там яснее ясного было сказано, что иго было татаро-монгольское.

— Монголы не любят татар. Считается, что татары, поправ законы степного гостеприимства, пригласили к костру отведать пищи отца Чингисхана Есугэя-богатура и подлым образом отравили его. Когда Чингисхан стал Великим ханом, в первую очередь он пошёл войной на своих соседей. По его приказу татар истребляли полностью. У него существовала мера определения возраста детей, которых можно было оставить в живых, — просветил меня тангут.

— И что это была за мера? — заинтересовался я.

— Если ребёнок был ростом выше оси телеги, то его убивали, — последовал ответ.

«Мудро, — подумал я. — В таком возрасте мы не помним своих родителей, и мстить за их смерть не станем. А через десять-двенадцать лет войска хана пополнятся молодыми воинами, которым будет всё равно кого убивать».

Только было я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, как по чьей-то незримой команде всё пришло в движение. Забегали стражники, зашевелились поднимаемые на ноги рабы. Ну что ж, я и так узнал немало, поглядим, что будет дальше.

Некоторое время я оставался пассивным наблюдателем событий, но это продолжалось до тех пор, пока мне в руки не всучили лопату и не заставили копать. Мог ли я когда-нибудь представить, что мне придётся копать могилу самому Потрясателю Вселенной, Великому Чингисхану, ну и, естественно, самому себе любимому? С ума сойти можно! Так издевались над обречёнными только фашисты да братки из девяностых годов двадцатого века. Видно, историю любили.

Если кто-то думает, что могила великого хана — это ямка размерами метр на два, то глубоко ошибается, могила хана — это огромный котлован размерами с угольный разрез. А как же иначе? Ведь заботливые и любящие родственники должны уместить в могиле всё, что понадобится главе рода для достойного существования на том свете. И лошадей, и одежду, и утварь, и рабов, и ещё по мелочам много чего другого. Да и чего греха таить, пыли надо было побольше в глаза напустить. Любили великие ребята это дело.

«Вот судьба, — думал я, остервенело кидая землю, — это же надо, всю жизнь, не считая первого путешествия вместе с амурским сплавом, приходится на кого-то горбатиться!»

— Послушай, чужеземец, — отвлёк меня от работы голос всё того же дохлого, но всезнающего, не иначе писарем при начальных людях состоял, паренька, который и здесь оказался рядом со мной. — Не слишком ли ты торопишься на свои похороны?

— Перед смертью не надышишься, — буркнул я, не отрываясь от работы.

Мне надоело бояться предстоящего. Я никогда не понимал людей, пытающихся оттянуть миг неизбежного. «Раньше сядешь, раньше выйдешь» — как гласит старая каторжанская мудрость. И вся недолга!

— Спешить туда не стоит, — резонно заметил тангут.

— Что такое миг по сравнению с вечностью! — бесшабашно махнул я рукой и, поплевав на ладони, с новыми силами принялся за работу.

— У тебя не будет вечности, куин, ты разве забыл? — не отставал от меня заморыш.

— Я совсем другой веры, корефан, — оставил с носом я зануду. — И мои боги примут мою бессмертную душу, в отличие от твоей, в любом состоянии.

Так незаметно, за приятными беседами о земном и вечном, была выкопана могила для первого Великого хана всех монголов. После этого началось такое, что я начисто забыл, в каком качестве меня пригласили на это мероприятие. Над степью поднялся вой и плач. Присутствующие надрезали себе кожу на лбах, стекающая кровь заливала глаза, и казалось, что плачут они по ушедшему в страну последней охоты кровавыми слезами. Под этот плач в хоромы, выстроенные посредине котлована, поселили покойного, а вместе с ним несколько жён и наложниц, предварительно сломав им позвоночники. Затем такую же ужасную процедуру прошли сорок девственниц из сорока знатных монгольских родов. Это чтобы на том свете хан мог жениться, когда душа пожелает.

«Вот ведь какие гуманные, — удивился я, — не стали живьём закапывать».

Затем стали стаскивать в могильник всякую утварь, одежду и прочие необходимые в потустороннем мире вещи. А напоследок в котлован спустился целый караван с сокровищами.

«Красиво жить не запретишь, — безо всякой зависти подумал я, а второй моей мыслью было — вот они, те злополучные сокровища Чингисхана, которые азартные кладоискатели не могут найти до наших дней».

Пожив среди этих людей и поскитавшись по степям, я смог бы примерно обрисовать это место, но для чего? Чингисхана хоронили в его родных краях, где с незапамятных времён кочевали их прадеды. А изначально его предки жили у подножия горы Барагхан Уулы, что высится между прозрачными водами великого Байкала и Баргу — зинской долиной, как раз напротив острова Ольхон. Это уже потом они перекочевали в урочище в верховьях реки Онон. Кстати, из этих самых мест была и мать будущего хана Оулэн, которую Есугэй-богатур отбил у татар и привёз в свой улус. Вот так-то, Чингисхан-то, оказывается, наш мужик, забайкальский.

Других примет дать не могу, потому что после того, как могильник закопали, по нему целые сутки гоняли табун лошадей. А чтобы запомнить место и вернуться сюда через год на поминки, над могилой принесли в жертву верблюжонка. Считается, что убитая горем его мать и через год найдёт дорогу к месту смерти своего дитя.

Наступала и моя очередь сказать последнее прости и покорно склонить голову под нож палача, потому что у нас стали отбирать лопаты и сгонять в кучу.

«Покорно? Ну уж, дудки!» — воспротивилась душа, да и внутренний голос добавил жару: — «Ты это, парень, брось, я ведь тебе сказал — думай!»

Распорядительные стражники выстроили нас в колонну по двое и повели вниз. Здесь, под одобрительные крики провожающих, нам стали резать глотки. Такое отношение меня очень возмутило: мало того что не стали ломать хребет, так и головы рубить им, видите ли, неинтересно. И когда подошла моя очередь, то это возмущение приняло вполне реальные очертания. Я уклонился от пытавшегося полоснуть меня по шее ножа и, без труда завладев холодным оружием растяпы-палача, проделал эту неприятную процедуру с ним самим. Парень даже не успел понять, что произошло, и, забулькав хлынувшей на песок кровью, отправился на свидание со своим ханом. Второй орудовавший тесаком палач от такой неслыханной наглости чуть не выронил из рук своё орудие труда. Но затем встрепенулся и кинулся ко мне. Сверкнувший в воздухе клинок остудил его пыл, и душа ретивого паренька поспешила за душой своего коллеги. Я горделиво огляделся по сторонам, наивно полагая, что мои товарищи по несчастью, воодушевлённые примером героя-одиночки, кинутся на своих мучителей и хотя бы смерть встретят достойно, а не как тупая скотина. Но не тут-то было.

Началось что-то непонятное моему разумению! Меня возжелали убить все: и те, что хотели отдать почести своему хану, и те, что стояли рядом. Но самое интересное, меня хотели убить те, кого предназначили в жертвы! Всё-таки велико в нас чувство стадного инстинкта, а я, по-видимому, был далеко не Спартак и не сумел поднять угнетённые массы на восстание.

Убедившись, что поддержки не будет, я решил продать свою жизнь как можно дороже. Поэтому на всякий случай прихватил лопату, которая оказалась под рукой. Сапёрной лопаткой меня учили орудовать ещё в незабвенном тысяча девятьсот восемьдесят втором году в учебном спецподразделении, поэтому, когда на меня навалились ребята с саблями наголо, она мне здорово пригодилась. В начале схватки было как-то неудобно, потому что черенок у лопаты оказался слишком длинный, но когда очередной размахивающий саблей «джигит» отрубил от него половину, стало ловчее. Моя лопата летала быстрее молнии, и вскоре среди нападающих не стало охотников высовываться в передние ряды. Я же воспользовался передышкой и стоял, гордо расправив плечи, перекидывая своё оружие из руки в руку. Но триумф продолжался недолго. Раздалась какая-то команда, которую я не расслышал, и опозорившиеся воины понуро расступились в стороны.

«А вот теперь приплыли», — мелькнуло в голове, потому что вперёд выступили лучники.

Я растерянно огляделся по сторонам и приготовился к самому худшему. Стрелки натянули тетивы, и время замедлило свой бег. С некоторых пор я мог впадать в такое состояние в случае крайней опасности.

Прозвучала команда, и хруст спускаемых тетив неприятно резанул по ушам. Не знаю, что видели стоявшие по сторонам монголы, но я видел каждую стрелу в отдельности. И летели они до того медленно, что я слышал, как их оперение трепещется на ветру.

«И как татаро-монголы могли нас победить?» — удивился я, легко отмахиваясь лопатой от их смертоносных жал.

Стрелы с оглушительным треском ломались о сверкающую в солнечных лучах лопату и обломками падали вокруг меня. Я даже успел подумать, почему это лопата железная, ведь в то время к железу относились бережно и заступы делали из дерева.

— Это не человек, это сам шайтан! — пронёсся по рядам нападавших воинов суеверный ропот.

— Прекратить! — раздался чей-то властный голос.

Воины опустили луки и, повернувшись в сторону говорившего, попадали на колени. Я этого делать не стал — русские умирают стоя.

— Угэдэй! — прокатился уважительный вал голосов.

— Ты кто? — ткнул в меня рукоятью плети сын Чингисхана.

— Человек! — гордо ответил я. Умирать так с музыкой.

— Я вижу, что не шакал, но ты и не тангут. Из какого ты племени? — повторил свой вопрос хан.

— Русский я, — ответил я поскромнее.

— Урус? — от недоумения брови наследника поползли вверх. — Знаю урусов, Субедэй говорил. Хорошие воины, но глупые. Могли на Калке победить, но гордыня непомерная и глупость бежали впереди их поражения. Но как ты здесь оказался?

— С торговым караваном мы, стало быть, — сделал я невинное лицо.

— Но ты не купец, и слепому видно, что ты воин?

— Так точно, ваше высокоблагородие, — начал ёрничать я. — Солдаты мы, из десантно-штурмового батальона.

— Ты храбро сражался, воин, немало глупых голов отправила на тот свет твоя лопата, — хан без сожаления кивнул в сторону трупов. — Я думаю, что если бы был жив мой отец, он бы даровал тебе жизнь, он уважал бесстрашных и умелых воинов. Но жив я, и я выполню его волю и подарю тебе жизнь.

От неожиданности я растерялся. Вот так дела, а хан — то мужик путёвый, и не такой уж и кровожадный. Я внимательно вгляделся в стоявшего передо мной человека. Среднего роста, в меру коренаст, рыжая борода, против укоренившегося мнения, что все степняки черноволосы и безбороды, густа и кучерява. Зелёные со стальным блеском глаза смотрят жёстко и требовательно. Я был удивлён почти европейской внешностью монгольского хана. Лишь впоследствии мне пришлось убедиться в том, что наше представление о монголах в корне неверно. В те времена, по крайней мере внешне, они были гораздо ближе к европейцам, чем к азиатам.

— Благодарю тебя, хан, но жизнь — это слишком дорогой подарок, что ты потребуешь взамен? — склонил я покорно голову.

— Ты не только храбр, но и умён, — покачал головой Угэдэй. — Мне нужны такие воины. Согласен ли ты служить мне так же храбро и верно?

— Но родина моя Русь святая.

— Скоро не будет твоей родины, богатур, — сочувственно покачал головой хан. — Не устоять Руси против туменов моего племянника Бату-хана.

Хан только предполагал, а я уже знал наверняка, что немногим более десяти лет отделяет родину моих предков от страшного нашествия, оставшегося в памяти людской как монголо-татарское иго. В последние дни уходящего тысяча двести тридцать седьмого года армия Бату-хана возьмёт приступом город Рязань, и тем самым откроет кровавый счёт павшим русским городам.

— Иди ко мне, урус. В такие времена не бывает родины, в такие времена каждый смелый и отважный сам создаёт свои улусы.

— Согласен, — склонил я голову.

Что мне оставалось, мне не оставили выбора! И как бы это цинично ни звучало, хан был прав. В своих снах я воевал на стороне чжурчжэней, но ведь это только сны…

«А принцесса Адзи, а Диландай и Угудай? Не всё так просто, парень», — подумал я.

— Определить нового воина в один из десятков ке — шиктенов³, — распорядился меж тем Угэдэй. — Я буду следить за твоими успехами, воин, как тебя звать?

— Женя, — сдуру ляпнул я и покраснел.

— Я буду следить за твоими успехами, Джучи, — повторил хан и пошёл прочь.

«Хорошо хоть Жучкой не назвал», — посмотрел я ему вслед.

— Ну, что встал, окаменел от счастья, что ли? — дёрнул меня за руку кривоногий скуластый человечек, мой теперешний начальник сотник Байрам Кривой.

Вот его внешность была стопроцентно азиатской. Своё прозвище он получил из-за сабельного шрама, который наискось пересекал его лицо. Шрам делал его похожим на постоянно ухмыляющегося клоуна.

За время пребывания в войске монголов я обратил внимание, что народ в те времена был шибко мелковат. По меркам современников, богатуром считался человек ростом мне по грудь. Поэтому, в то время как мне хотелось стать как можно меньше и незаметнее, я, наоборот, здорово выделялся из общей массы и привлекал внимание окружающих. Хотя и среди воинов попадались такие ребята, что можно было хоть сейчас в роту почётного караула. Как ни странно, они-то и были коренными монголами.

— Ты где откопал этого верблюда, Байрам? — то и дело слышались вопросы проходивших мимо воинов.

Мы шли прочь от могильника, где слышались предсмертные крики обречённых и радостно-исступлённый вой толпы. Я, человек двадцатого века, повидавший немало смертей, был в шоке от того, как деловито и по — будничному у наших далёких предков решается вопрос жизни и смерти. Толпа просто таки упивалась видом крови и предсмертных мучений себе подобных. А самым интересным было то, что ни один из обречённых не сделал ни малейшей попытки обрести свободу. Они шли на смерть с тупым равнодушием к собственной жизни. От такой картины меня чуть не стошнило, и я с облегчением покидал пропахшее кровью и страданиями место жертвоприношения.

— Саблю и щит десятник тебе подберёт, а вот броню сам добудешь, — на ходу деловито бубнил Байрам. — У чжурчжэней справа знатная, богатая. Скоро на них пойдём, там и разживёшься, если в первом же бою не прихлопнут.

Я понял, что сотник не видел моего представления с лопатой, а то бы не стал судить так категорично.

«Не обольщайся, — зло подумал я. — Тебя-то уж точно переживу».

Байрам поглядел мне в глаза и ухмыльнулся:

— Злой? Это хорошо, в бою это первое дело.

Я промолчал и крутанул в воздухе выданной саблей. Всё бы ничего, но именно этим оружием я владел слабовато. Когда-то в одной из прошлых жизней, когда я был есаулом, я мог ею сносно орудовать, но по сравнению с ребятами из тринадцатого века это действительно было слабо, хотя в моём казацком арсенале наверняка найдётся несколько приёмчиков, не известных степным воинам. Возможно, Байрам на все сто процентов прав в том, что меня похоронят после первого же боя.

«Стоп! — чуть не хлопнул я себя ладонью по лбу от осенившей догадки. — Ведь носитель моего тела кем-то был в этой жизни? И, судя по мышцам и размаху плеч, явно не бухгалтером. Ведь зачем-то он приехал к тангу — там в такое смутное время и, наверное, не пряники привёз, а с какой-то миссией. Но с какой?»

И я стал внимательнее прислушиваться к телу, в котором на этот раз поселилась моя душа. Звериная лёгкость и непринуждённость, с которой я передвигался, говорили только об одном — тело было тренированным, и тренированным для боя. Остальное зависело от меня и удачи.

— Что бы ты ни увидел, не обращай внимания, — загадочно произнёс вечером следующего дня Байрам. — А если хочешь остаться в живых, держись рядом со мной.

Я ничего не понимал, но расспрашивать сотника подробнее мне было не по чину, поэтому я молча кивнул головой.

Я не знаю, сколько пленных тангутов было принесено в жертву на похоронах Чингисхана. Говорят, что в посмертной воле хан приказал покарать предателей и вырезать всё население тангутской столицы. А волю покойных выполняли свято. Поэтому вслед за мужчинами приняли свой крест женщины. Но это были пленные, тут всё понятно. Я пришёл в полное недоумение ночью, когда проснулся от тычка в плечо.

— Т-сс! — сверкнул в темноте зубами Байрам. — Следуй за мной.

То, что я увидел этой ночью, полностью перевернуло в моей голове понятия «свой-чужой». Восемьсот кешик — тенов Чингисхана, орудуя ножами, вырезали две тысячи воинов охраны. Кровь лилась рекой. По-видимому, на ужине в пищу обречённых было подмешано снотворное, потому что они спали беспробудным сном. Столько понапрасну пролитой крови, как на похоронах Чингисхана, я не видел никогда. Казалось, что сам воздух пропитался густыми испарениями человеческой боли.

— За что своих-то? — не смог удержаться я.

— Хан завещал, чтобы место его захоронения осталось в тайне.

А мне вспомнились секретные объекты, которые строили военнопленные во время Отечественной войны. Немцы точно таким же способом сохраняли полную секретность. И тут меня осенило!

— Постой, а мы, мы ведь тоже свидетели?

— Мы кешиктены хана, — гордо приосанился Байрам, судя по имени, он был татарин. — А, согласно законов Чингисхана, один кешиктен приравнивается к войсковому тысяцкому.

«Ну-ну, — усмехнулся я про себя. — Старо предание, да верится с трудом. У монголов под пятой полмира, найдут где новых кешиктенов набрать, если для них жизнь человека ничто. Только вопрос, когда начнут убивать нас?»

Убивать нас начали на обратном пути, когда мы ехали по узкой горной дороге. Бабье лето — это такая пора, когда умирать совсем не хочется. Хотя, если быть совершенно честным, умирать следует в преклонном возрасте и естественной смертью, а лучше всего жить вечно. Но у монголов отношение к жизни и смерти совершенно иное, чем у нас. Поэтому когда нас начали закидывать стрелами, для всех, кроме меня, это оказалось полной неожиданностью. Но, поняв, что их убивают свои же братья по оружию, воины отбросили прочь щиты. Окончание трагедии под названием «похороны Чингисхана» проходило в полной тишине, под лёгкий посвист стрел и сдержанные стоны умирающих. Ни проклятий, ни яростных потрясаний кулаками, всё просто и обыденно. Восемьсот кешиктенов из личной гвардии Чингисхана принимали как должное назначенное им судьбой. Изо всех присутствующих только один я был не согласен с данной постановкой вопроса и лежал, укрывшись между камнем и трупом лошади. Одни стрелы с противным чмоканьем впивались в бок несчастного животного, другие, высекая искры, отлетали от закрывавшего меня камня. Я представил, что с таким же звуком они начнут дырявить моё тело, и меня аж передёрнуло. Мне не довелось быть подданным хана, поэтому умирать особого желания не имелось, хотя я всё-таки получил лёгкую рану в левое плечо. Когда всё стихло, я затаился и стал ждать, что же будет дальше? А дальше было совершенно обыденное для таких мероприятий дело: среди тел, распростёртых по камням, пошли ребята из убойной команды. Они лихо добивали подающих признаки жизни кешиктенов ножами, в среде воинов называемым «избавитель», а я, как тот Колобок, мечтал о невозможном — уйти и от лисицы.

Где-то совсем рядом послышался приглушённый вскрик. Кто-то с помощью избавителя очистил от чьего — то присутствия нашу грешную землю. Мне стало горько и обидно. Только попаду в такие интересные времена — как меня тут же пытаются убить. «Вот сейчас и твоя очередь…» — будто о ком-то постороннем подумал я.

— Привет! — сказал я склонившемуся надо мною.

Но тот оказался некультурным и не ответил на приветствие. Наоборот, попытался полоснуть кривым засапож — ником по шее. Ну, это мы уже проходили и подставлять жизненно важный орган под сталь не пожелали. Вместо этого мы сами некультурного мужчину превратили в потерпевшего. Он удивлённо вскрикнул и, обильно фонтанируя хлынувшей из горла кровью, завалился на меня.

«Вот только этого мне сейчас и не хватало!» — выругался я нехорошими словами, пытаясь выбраться из-под трупа.

Наверное, видок у меня был ещё тот. С головы до ног в крови убитого врага. С диким оскалом буйнопомешанного. В одной руке нож, в другой подобранная с земли сабля. Кровавый маньяк, да и только!

Монголы были людьми войны, и непредвиденные обстоятельства составляли непреложную часть их жизни. Долго удивляться и растерянно покачивать головой они не стали, а дружненько бросились ко мне. Их можно понять, они ведь не видели моего сольного выступления с лопатой, а зря. Орудовать саблей, как нападавшие, я не умел и отбросил её в самом начале заварухи. В моих руках неведомо как очутилось копьё с толстым древком, такие ещё называют рогатинами. И тут я разгулялся. Минут через десять ребята поняли, что со мной надо как-то по-другому, душевнее что ли? Они отошли «посовещаться». Может быть, решили предложить мне какие-нибудь льготы или там ещё чего, даже, может быть, бесплатную путёвку в Приморье? Ничего нового придумать так и не смогли: пошли старой натоптанной дорогой — позвали лучников.

«Люди другие, а методы те же», — подумал я философски, прекрасно понимая — наступает мой последний и решительный бой… Тут вмешался внутренний голос: «Не торопи события! А то кто же за тебя напишет рукопись?»

— Сам напишу, — произнёс я вслух, отбиваясь от летящих со всех сторон стрел.

Боевой транс, в котором я находился, позволял мне это делать легко и играючи. Надолго ли меня хватит? Хватило ровно настолько, чтобы услышать знакомый голос:

— Довольно! Подойди ко мне, урус, — приказал Угэ — дэй.

Я был не в том положении, чтобы скромно отнекиваться и строить из себя буку, поэтому взял и подошёл.

— Второй раз своим мужеством ты доказываешь, что имеешь право на жизнь, — произнёс хан, пристально вглядываясь в моё лицо. — Ты запомнил то место, где похоронен Великий Чингисхан?

— Откуда, я же не местный, — ответил я, преданно глядя в его глаза. — Да и не люблю я похорон там всяких, кладбищ. Боюсь мертвецов!

— Дать моему кешиктену чистую одежду, — сверкнув зеленью глаз, расхохотался хан.

И я понял, что моя жизнь делает очередной поворот.

Примечания

1

Дубак — надзиратель (жарг.).

2

Столицей страны тангутов был город Си Ся. Куин — современный айн, житель Сахалина и Японии.

3

Кешиктены — личная гвардия Чингисхана.