Потаенная девушка

Кен Лю, 2020

Премия Locus за лучший сборник рассказов года. Финалист премии Goodreads. Повести и рассказы номинировались на премии Locus, Ignotus, Grand Prix de l`Imaginarie, награды журналов Interzone и Bifrost. Сборник новелл Кена Лю – редактора и переводчика, открывшего миру Лю Цысиня. Твердая научная фантастика, футуризм, посткиберпанк и азиатское фэнтези в аниме-стиле. Лю – один из создателей сериала «Любовь, смерть и роботы». Рассказы об убийцах, путешествующих во времени, повести в стиле сериала «Черное зеркало» о влиянии криптовалют и интернет-троллинге, новеллы о искусственных интеллектах в облаках глобальной компьютерной сети, душераздирающие истории отношений между родителями и детьми. Кен Лю исследует актуальные темы настоящего человечества и с тревогой смотрит в его будущее. «Рассказы проникают глубоко в мозг, обнажая полную боли истину, срезая слой за слоем, чтобы найти песчинку в сердце жемчужины». – NPR «Откройте одну из звезд научной фантастики». – ЧАРЛИ ДЖЕЙН АНДЕРС «Блестяще. Самая важная фигура в фантастике за прошедшее десятилетие». – THE CHICAGO TRIBUNE «Необыкновенно. Лю исследует место, где обычное сталкивается с экстраординарным». – THE WASHINGTON POST «Захватывающе. Коллекция чудес и магических реальностей». – BuzzFeed «Когда я читал рассказы Кена Лю, то чувствовал, что он единственный талант своего поколения». – ДЖЕЙМИ ФОРД «Поражает прямо в сердце». – KIRKUS REVIEWS «На своем пути по книге вы словно попадаете в космическую бутылку Клейна». – WIRED «Самые запоминающиеся творения Кена Лю за всю литературную карьеру». – AV Club

Призрачные дни

3

НОВАЯ ПАСИФИКА, 2313 ГОД

Мисс Корон указала на доску-экран, на которую вывела отрывок кода.

— Давайте составим дерево вызовов этой классической функции на языке «Лисп», рекурсивно вычисляющей n-й член последовательности Фибоначчи.

Оуна внимательно смотрела на Учительницу, отвернувшуюся к доске. Мисс Корон была без шлема. Ее платье оставляло открытыми руки и ноги, что, как она объясняла детям, было «красивым» и «естественным». Умом Оуна понимала, что ледяной воздух в классе, от которого у нее самой и у остальных детей даже при непродолжительном пребывании без защитного облачения случилось бы переохлаждение, идеально подходит для Учителей, и все же от этого зрелища она непроизвольно поежилась. От прикосновения к внутренней стороне герметичного термокостюма ее чешуя зашуршала, и этот шорох громкими отголосками отозвался в шлеме.

— Рекурсивная функция работает подобно вложенным друг в друга матрешкам, — продолжала мисс Корон. — Для того чтобы решить общую задачу, рекурсивная функция вызывает сама себя, решая частный вариант той же самой задачи.

Оуна пожалела о том, что не сможет вызвать частную версию самой себя, чтобы решить свои проблемы. Она мысленно представила, что у нее внутри есть «Оуна послушная», которой доставляет радость написание алгоритмов на классических языках программирования и изучение поэзии на архаичном английском языке. Это позволило бы ей освободиться от нудных занятий и полностью сосредоточиться на таинственной цивилизации Новой Пасифики, на давным-давно исчезнувших коренных обитателях планеты.

— Но какой смысл изучать мертвые языки программирования? — спросила вслух Оуна.

Все дети в классе разом обернулись к ней, и золотистый блеск чешуи у них на лицах ослепил ее даже сквозь два слоя стекла — в шлемах у них и в шлеме самой Оуны.

Оуна мысленно поругала себя. По-видимому, вместо «Оуны послушной» она почему-то вызвала «Оуну-бунтарку», из-за которой постоянно попадала в неприятности.

Оуна обратила внимание на то, что сегодня на обнаженном лице мисс Корон особенно яркая косметика, однако губы Учительницы, накрашенные ярко-красной помадой, практически исчезли, превратившись в тонкую линию, когда она постаралась сохранить улыбку.

— Мы изучаем классические языки программирования для того, чтобы понять образ мышления наших далеких предков, — сказала мисс Корон. — Вы должны знать, откуда вы.

Она произнесла «вы» так, чтобы показать, что она имела в виду не одну только Оуну, а всех детей колонии Новая Пасифика. Покрытая чешуей кожа, переносящие высокие температуры внутренние органы и кровеносные сосуды, шестидольные легкие — все это было позаимствовано у местной фауны. Внедренная в организмы детей чуждая биохимия позволяла им дышать за пределами Купола, жить на этой горячей ядовитой планете.

Оуна понимала, что ей нужно замолчать, но, подобно тому как рекурсивные функции на блок-схеме мисс Корон должны были возвращаться в точку вызова, она не могла удержать «Оуну-бунтарку».

— Я знаю, откуда я: я была рассчитана компьютером и выращена в пробирке, после чего росла в стеклянном питомнике, куда закачивался воздух снаружи.

— О, Оуна, я… Я имела в виду совсем другое. — Голос мисс Корон смягчился. — Новая Пасифика находится слишком далеко от наших родных миров, и за нами не пришлют спасательный корабль, потому что никому и в голову не придет, что мы выжили в «червоточине» и теперь застряли здесь, в противоположном конце галактики. Вы никогда не увидите прекрасные парящие острова Тай-Винн и восхитительные эстакады Пеле, изящные города-деревья Поллена и кишащие жилые соты Тирона: вы полностью отрезаны от своего прошлого, от остального человечества.

Выслушав — в миллионный раз — эти туманные легенды о чудесах, которых она оказалась лишена, Оуна почувствовала, как у нее на спине чешуя встала дыбом. Она терпеть не могла подобную снисходительность.

Но мисс Корон продолжала:

— Однако когда вы овладеете «Лиспом» в достаточной степени, чтобы читать исходные тексты программ первых автоматических разработчиков на Земле, когда вы изучите архаичный английский и сможете понимать Декларацию о новой судьбе, когда вы познакомитесь с культурой и обычаями и насладитесь всеми хранящимися в Библиотеке голограммами и симуляторами, тогда вы в полной степени поймете блистательность и величие наших предков, нашей расы.

— Но мы не люди! Вы создали нас по образу и подобию растений и животных, живущих здесь. Мы больше похожи на вымерших коренных обитателей Новой Пасифики, чем на вас!

Мисс Корон молча смерила Оуну взглядом, и та поняла, что попала в точку. В этой правде мисс Корон не желала признаваться даже самой себе. В глазах Учительницы эти дети никогда не будут в полной мере хорошими, никогда не будут настоящими людьми, хотя именно они и олицетворяли будущее человечества на этой негостеприимной планете.

Шумно вздохнув, мисс Корон продолжала, как будто ничего не произошло:

— Сегодня День памяти, и я не сомневаюсь, что вы порадуете Учителей своими презентациями. Но давайте сначала закончим наш урок. Для того чтобы вычислить n-й элемент, рекурсивная функция вызывает себя и вычисляет (n-1) — й и (n-2) — й элементы, чтобы сложить их друг с другом, каждый раз возвращаясь все дальше назад, решая предыдущие варианты той же самой задачи… Таким образом, прошлое, — закончила мисс Корон, — шаг за шагом накапливаясь через рекурсии, становится будущим.

Прозвенел звонок, и урок наконец закончился.

* * *

Даже несмотря на то что времени на еду в этом случае оставалось меньше, Оуна и ее друзья никогда не ленились проделать долгий путь пешком, чтобы пообедать за пределами Купола. Есть внутри означало бы выдавливать из тюбиков пасту через специальные клапаны в шлеме или возвращаться в вызывающие чувство клаустрофобии резервуары в дортуаре.

— Что собираешься делать? — спросил Джейсон, откусывая кусок похожего на пчелиные соты плода, смертельно ядовитого для Учителей, однако все дети его просто обожали. — Джейсон обклеил свой термокостюм белыми керамическими плитками, чтобы сделать его похожим на старинный скафандр со старых картинок. Рядом с ним стоял флаг — звездно-полосатое полотнище Американской империи (или Американской республики?) — его артефакт. Вечером на собрании по случаю Дня памяти Джейсон собирался рассказать про Нила Армстронга, первого человека, побывавшего на Луне. — Костюма ведь у тебя нет.

— Не знаю, — сказала Оуна, стаскивая с головы шлем и снимая термокостюм. Она полной грудью вдохнула горячий свежий воздух, свободный от удушливого химического запаха фильтров системы рециркуляции. — И мне все равно.

Каждый, кому предстояло выступить с презентацией на собрании, должен был быть в костюме. Две недели назад Оуне выдали артефакт: маленькую плоскую металлическую пластинку с грубой поверхностью размером с ладонь, имеющую форму детской лопатки. Она была темно-зеленого цвета, с короткой толстой рукояткой и двусторонним лезвием, тяжелее, чем можно было бы предположить по внешнему виду. Это была семейная реликвия, принадлежащая мисс Корон.

— Но эти артефакты и рассказы имеют для Учителей такое большое значение, — сказала Тэлия. — Они будут крайне недовольны, если ты не проведешь исследования.

Тэлия приклеила свой артефакт (белую фату) на шлем и надела поверх термокостюма кружевное белое платье, чтобы можно было разыграть классическую свадьбу вместе с Далем, покрасившим свой термокостюм в черный цвет в подражание женихам, которых он видел на старых голограммах.

— Кто может поручиться, что все эти рассказы правда? Мы ведь никогда не сможем туда попасть.

Оуна положила лопатку на стол, чтобы та впитывала тепло солнца. Она представила себе, как мисс Корон протягивает руку к лопатке (бесценной реликвии из мира, который больше никогда не увидит) и вскрикивает, прикоснувшись к горячему металлу.

«Вы должны знать, откуда вы».

Сама Оуна предпочла бы использовать эту лопатку, чтобы раскопать прошлое Новой Пасифики, ее планеты, где она была дома. Ей хотелось узнать историю аборигенов гораздо больше, чем знакомиться с прошлым Учителей.

— Они цепляются за свое прошлое, словно мерзкий клейкий лишай! — воскликнула Оуна, давая выход вскипающей в груди злости. — И тем самым внушают нам, что мы плохие, неполноценные, что мы никогда не станем такими, как они. Но сами они не выживут здесь и часа!

Схватив лопатку, она с силой зашвырнула ее в лес из белодревов.

Джейсон и Тэлия промолчали. После нескольких неловких мгновений они встали.

— Нам нужно готовиться к собранию, — пробормотал Джейсон.

И они направились обратно в Купол.

Какое-то время Оуна сидела одна, рассеянно считая пролетающие над головой крылатые челноки. Вздохнув, она встала и пошла в лес искать лопатку.

Если честно, в такие теплые, погожие осенние дни Оуне больше всего хотелось находиться на улице без термокостюма и шлема, бродить по зарослям белодревов среди шестиугольных стволов, уходящих в небо, под колышущимся зеркальным пологом серебристо-белых шестиконечных листьев, слушая их загадочный шепот и смех.

Она смотрела на танцующих в воздухе мошек — они бешено молотили своими шестью прозрачными ярко-голубыми крылышками, выписывая в воздухе узоры, которые, она была уверена, представляют собой своеобразный язык общения. Купол был построен на месте древнего города аборигенов: и тут и там среди зарослей возвышались курганы — груды угловатых обломков, оставленных загадочными коренными обитателями этой планеты, полностью вымершими за тысячелетия до прибытия корабля с колонистами, пустынные развалины, наполненные призрачной тишиной.

«Не очень-то они и старались», — подумала Оуна. Учителя никогда не проявляли особого интереса к аборигенам, поглощенные лишь тем, чтобы вбить детям в голову всякий мусор о старой Земле.

Оуна ощущала лицом и телом солнечное тепло, ее белая чешуя переливалась в ярких лучах всеми цветами радуги. Полуденное солнце было таким жарким, что там, где тень от белодревов не прикрывала землю, закипала вода и лес был наполнен струйками белого пара. Хотя Оуна не могла забросить лопатку далеко, отыскать ее в густых зарослях было непросто. Оуна продвигалась медленно, внимательно изучая каждый торчащий из земли корень и каждый перевернутый камень, каждую груду древних обломков. Ей хотелось надеяться, что лопатка не сломалась.

Ну вот, наконец!

Она поспешила к лопатке, которая лежала на груде обломков, устроившись среди метелок травы, смягчившей ее падение. Под ней скопилось облачко пара, в котором она словно бы плавала. Оуна наклонилась к ней.

Пар обладал запахом, с которым Оуна еще никогда не сталкивалась. Под его воздействием зеленый налет, покрывавший лопатку, частично растаял, обнажив блестящий золотистый металл. До Оуны внезапно дошло, какой же древний этот предмет, и она, смутно вспомнив рассказы про религию на уроках культуры и обычаев, подумала, не является ли лопатка какой-нибудь ритуальной утварью.

Впервые она задумалась, могли ли предположить предыдущие владельцы лопатки, что она однажды окажется за миллиард миллиардов миль от дома, на древнем чужеродном кургане, в руках девочки, имеющей мало общего с человеческой расой.

Завороженная запахом, Оуна потянулась за лопаткой, сделала глубокий вдох и потеряла сознание.

2

ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД

На карнавал по случаю Дня всех святых Фред Хо решил нарядиться Рональдом Рейганом^[1].

В первую очередь потому, что маска продавалась в магазине распродаж. Также можно было надеть отцовский костюм, который тот надевал всего раз, в день открытия ресторана. Для родителей Фреда потрясением стало уже то, что он шел на карнавал.

Еще в брюках были глубокие карманы, куда можно было спрятать подарок. Тяжелый и угловатый, древний сувенир в форме лопатки согревался сквозь тонкую ткань теплом его бедра. Фред надеялся, что Кэрри использует его как пресс-папье, повесит в качестве украшения на стену или даже, воспользовавшись отверстием в рукоятке, превратит в курительницу благовоний (от нее частенько пахло сандаловым деревом и пачули).

Заехав за Фредом к нему домой, Кэрри помахала рукой его родителям, которые стояли в дверях, сбитые с толку и настороженные, и не махали в ответ.

— Выглядишь ты классно, — сказала Кэрри. Ее маска лежала на приборной панели.

Фред испытал облегчение от того, что она одобрила его наряд. И не просто одобрила. Сама Кэрри нарядилась Нэнси Рейган.

Фред рассмеялся, стараясь придумать какое-нибудь подходящее замечание. Но когда он наконец остановился на «Ты выглядишь прекрасно», они проехали целый квартал, и было слишком поздно. Поэтому Фред просто сказал:

— Спасибо за то, что пригласила меня на карнавал.

Снаружи школа была украшена оранжевыми вымпелами, пластмассовыми летучими мышами и бумажными тыквами. Фред и Кэрри надели маски и вошли внутрь. Они танцевали (ну, вообще-то, танцевала Кэрри, Фред по большей части лишь старался ей подражать).

Хотя двигался он по-прежнему стесненно и неуклюже, маска помогала не переживать по поводу самого главного навыка для выживания в американской школе — умения быть таким, как все.

Скоро лица у них начали потеть под резиновыми масками. Кэрри пила один стаканчик приторно-сладкого пунша за другим, однако Фред, решивший не снимать маску, лишь качал головой. Но когда началась песня «Я буду всегда тебя любить», они уже были готовы покинуть погруженный в темноту спортивный зал.

Снаружи стоянка была заполнена привидениями, Суперменами, инопланетянами, ведьмами и принцессами. Все приветливо махали «президентской чете», и та махала в ответ. Фред упорно не снимал маску. Он умышленно шел медленно, наслаждаясь вечерней прохладой.

— Эх, если бы День всех святых был каждый день! — сказал Фред.

— Зачем? — удивилась Кэрри.

«Никто меня не узнаёт, — захотелось сказать ему. — Никто на меня не пялится». Но вместо этого он сказал:

— Мне нравится быть в маскарадном костюме.

Фред произнес это медленно и старательно, и ему показалось, что он не услышал в своем голосе акцента.

Кэрри кивнула, как будто поняла его. Они сели в машину.

До появления Фреда в средней школе Ист-Норбери еще никогда не было ученика, для которого английский язык не был родным и который мог оказаться нелегальным иммигрантом. По большей части к нему относились дружелюбно, однако тысячи улыбок, перешептываний и жестов, самих по себе вроде бы безобидных, постоянно напоминали: «ты здесь чужой».

— Ты волнуешься по поводу встречи с моими родителями? — спросила Кэрри.

— Нет, — соврал Фред.

— Маме просто не терпится с тобой познакомиться.

Они подъехали к белому ранчо, перед которым раскинулся безукоризненно подстриженный газон. На почтовом ящике у входа было написано «Уайенн».

— Это твой дом, — сказал Фред.

— А ты, оказывается, умеешь читать! — пошутила Кэрри, выходя из машины.

Направляясь к дому, Фред чувствовал в воздухе запах моря и слышал шум волн, набегающих на берег. На крыльце стоял фонарь из тыквы.

«Сказочный домик, — подумал Фред. — Американский замок».

* * *

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил Фред, стоя в дверях кухни.

Миссис Уайенн («Зовите меня Кэмми») сновала между столом, используемым как место для нарезки-перемешивания-раскладывания, и плитой. Одарив Фреда мимолетной улыбкой, она снова принялась за работу.

— Не утруждай себя. Иди лучше поболтай с моим мужем и Кэрри.

— Я правда могу помочь, — настаивал Фред. — Я разбираюсь в готовке. У моих родителей ресторан.

— О, знаю. По словам Кэрри, свинина му-шу^[2] там просто объедение. — Оторвавшись от работы, миссис Уайенн обернулась, и ее улыбка стала еще шире. — А ты хорошо говоришь по-английски!

Фред никак не мог взять в толк, почему все считают таким важным упомянуть об этом. В голосах людей звучало удивление, и он не знал, что отвечать.

— Спасибо.

— Правда, очень хорошо. Ну а теперь ступай. Я сама управлюсь.

Фред вернулся в гостиную, жалея о том, что нельзя было остаться в таком привычном тепле кухни.

* * *

— Это просто ужасно, — сказал мистер Уайенн. — Какие они храбрые, эти студенты с площади Тяньаньмэнь^[3]. Настоящие герои!

Фред молча кивнул.

— А твои родители, — продолжал мистер Уайенн, — тоже были диссидентами?

Фред замялся. Он вспомнил, как его отец читал китайскую газету с фотографиями многолюдных протестов в Пекине, которую бесплатно раздавали в китайском квартале в Бостоне.

— Глупые юнцы! — воскликнул он, красный от возмущения. — Родители потратили на них столько денег, а они позируют перед фотографирующими их иностранцами, вместо того чтобы учиться! Чего они хотят добиться? Избалованные, начитались американских книг! — Затем отец повернулся к Фреду и погрозил ему кулаком. — Если ты только посмеешь выкинуть подобный фортель, я хорошенько тебя отлуплю, чтобы впредь думал головой, а не задницей!

— Да, — наконец сказал Фред. — Вот почему мы перебрались сюда.

Мистер Уайенн удовлетворенно кивнул.

— Америка — замечательная страна, правда?

Если честно, Фред так и не мог взять в толк, почему однажды родители разбудили его среди ночи; почему они плыли на лодке, ехали на машине, затем на автобусе, потом поднялись на большой корабль; почему на протяжении многих дней они сидели в темном трюме, где его постоянно тошнило от качки; почему после высадки на берег они прятались в кузове грузовика, до тех пор пока не оказались в грязных трущобах китайского квартала Нью-Йорка, где какие-то люди разговаривали с его отцом угрожающим тоном, а тот лишь молча кивал; почему отец однажды объявил, что они теперь другие люди и у них другие имена и ни в коем случае нельзя вступать в разговоры с иностранцами и полицией; почему несколько лет они жили в подвале ресторана, в котором работали, и бесконечно обсуждали, как заработать достаточно денег и расплатиться с суровыми людьми; как они, наконец, переехали в Ист-Норбери, этот городок на побережье Новой Англии, где, как сказал отец, нет китайских ресторанов, а американцы слишком глупы, чтобы понять, что повар из него никакой.

— Да, сэр, замечательная, — вслух произнес Фред.

— И ты держишь в руках лицо великого человека, — сказал мистер Уайенн, указывая на маску Рейгана у него в руках. — Истинный борец за свободу.

После той недели в июне отец каждый вечер подолгу о чем-то разговаривал вполголоса по телефону. И вдруг он объявил Фреду и его матери, что им нужно вызубрить новую «легенду» про то, что они якобы были связаны со студентами, погибшими на площади Тяньаньмэнь, разделяли те же самые идеалы и были безнадежно влюблены в «демократию». В разговорах все чаще стало упоминаться выражение «политическое убежище», и все готовились к беседе с иммиграционными чиновниками в Нью-Йорке, чтобы наконец узаконить свое пребывание в Америке.

— Тогда мы сможем остаться здесь и заработать кучу денег, — удовлетворенно заявил отец.

Раздался звонок в дверь. Кэрри встала и взяла вазочку с конфетами.

— Кэрри просто обожает приключения, — сказал мистер Уайенн. Он понизил голос. — Вечно пробует что-нибудь новенькое. В ее возрасте бунтарский дух — это естественно.

Фред кивнул, не зная, как понимать эти слова.

Лицо мистера Уайенна потеряло свое дружелюбное выражение, словно с него спала маска.

— Пойми, у нее сейчас такой период. И ты — лишь часть… — он неопределенно махнул рукой, — часть того, чем Кэрри пытается воздействовать на меня. Все это несерьезно, — добавил он. Однако тон его был абсолютно серьезным.

Фред ничего не сказал.

— Я просто хочу, чтобы не было никакого недопонимания, — продолжал мистер Уайенн. — Людям свойственно общаться в своем кругу; надеюсь, ты согласишься.

В прихожей Кэрри ахнула, притворяясь, будто ее напугали гости, затем громко выразила восхищение их маскарадными костюмами^[4].

— Не пойми превратно то, как Кэрри к тебе относится.

Кэрри вернулась в гостиную.

— Почему такая тишина? — спросила она. — О чем это вы тут сплетничали?

— Я просто попросил Фреда рассказать про свою семью, — сказал мистер Уайенн, и его лицо снова стало приветливым и улыбающимся. — Ты знаешь, что они были диссидентами? Очень мужественные люди.

Поднявшись на ноги, Фред сунул руку в карман и стиснул маленькую бронзовую лопатку. В эту минуту ему очень захотелось швырнуть ее в лицо мистеру Уайенну, почему-то очень напомнившее лицо его собственного отца.

Однако вместо этого он сказал:

— Извините, я не догадывался, что уже так поздно. Мне пора идти.

1

ГОНКОНГ, 1905 ГОД

— Цзючжун! — снова громко окликнул Уильяма отец. Он не сдерживал свой голос, в отличие от соседки, которая пыталась успокоить ребенка, страдающего коликами.

«Ну почему в Гонконге все кричат? На дворе двадцатый век, а все ведут себя так, будто по-прежнему живут в деревне».

— Меня зовут Уильям, — пробормотал он вполголоса. Несмотря на то что отец оплатил его дорогостоящее обучение в Англии, старик по-прежнему упорно отказывался называть сына его английским именем, которое тот носил уже больше десяти лет.

Уильям постарался сосредоточиться на лежащей перед ним книге — мистическом христианском трактате четырнадцатого века.

«Ибо ты вверг меня своим вопросом во мрак, в то самое облако неведения, в котором пребываешь сам».

— Цзючжун!

Уильям заткнул уши пальцами.

«Да будет ниспослана человеку милость познать все прочие существа и их творения, да и творения самого Господа, и он может в полной мере мыслить о них; но о самом Боге не смеет думать никто».

Эту книгу, «Облако неведения», Уильяму подарила на прощание перед отъездом Вирджиния — и ее, как, несомненно, одно из лучших творений Господа, Уильяму до боли хотелось «познать».

— Ты собираешься возвращаться на загадочный Восток, — сказала Вирджиния, вручая ему книгу. — Так пусть же тебя направляют мистики Запада!

— Гонконг не такой, — возразил Уильям, огорченный тем, что она считает его обыкновенным китайцем… Хотя в каком-то смысле именно им он и был. — Это часть Британской империи. Цивилизованный город. — Уильям взял у нее книгу, почти прикоснувшись к ее пальцам, но все-таки не прикоснувшись. — Я вернусь через год.

Вирджиния вознаградила его открытой сияющей улыбкой, которая больше всех отличных оценок и похвал учителей позволила ему почувствовать себя настоящим англичанином.

«И на сем я оставлю все то, о чем могу думать, и буду любить то, о чем думать не могу. Ибо хотя Его можно любить, о Нем нельзя думать. Познать и обрести Его позволено через любовь, но только не думать о Нем».

— Цзючжун! Что с тобой?

Отец Уильяма стоял в дверях, лицо его раскраснелось от усилий, потребовавшихся для того, чтобы подняться по крутой лестнице в каморку на чердаке.

Уильям вынул пальцы из ушей.

— Ты должен помочь мне с приготовлениями к «Юй ланю».

После сладкозвучной музыки средневекового английского кантонский диалект отца резанул Уильяму слух подобно грохоту гонгов и барабанов «цзют кек», китайской «народной оперы», недостойной этого благородного названия, бледной тени настоящей оперы, которую он слушал в Лондоне.

— Я занят, — пробормотал Уильям.

Отец перевел взгляд с его лица на книгу у него в руках и обратно.

— Это очень важная книга, — сказал Уильям, старательно избегая смотреть отцу в глаза.

— Сегодня ночью состоится торжественное шествие призраков, — сказал отец, переминаясь с ноги на ногу. — Позаботимся о том, чтобы душам наших предков не было стыдно, и еще можно попробовать утешить бездомных призраков.

Перейти от изучения Дарвина, Ньютона и Адама Смита^[5] вот к этому, к ублажению призраков! В Англии люди стремятся познать законы природы, расширить границы науки, но здесь, под кровом отцовского дома, по-прежнему царит Средневековье. Уильям мысленно представил себе снисходительную усмешку на лице Вирджинии.

У него нет ничего общего с родным отцом, человеком абсолютно чуждым, инопланетянином, по сути дела.

— Я не прошу, — сказал отец, и голос его стал жестким, словно у актера китайской оперы, завершающего сцену.

«Здравый рассудок задыхается в насыщенной предрассудками атмосфере колоний». Никогда еще решимость вернуться в Англию не была у Уильяма такой сильной.

* * *

— Зачем дедушке это понадобится? — спросил Уильям, критически оглядывая бумажную модель безлошадного экипажа «Аррол-Джонстон» с трехцилиндровым двигателем.

— Все ценят вещи, которые делают жизнь удобнее, — назидательно заметил его отец.

Покачав головой, Уильям тем не менее продолжал приклеивать к модели фары, сделанные из желтой бумаги (имитация бронзы).

Стол был завален другими подношениями, которые предстояло сжечь этой ночью: бумажная модель коттеджа в западном стиле, бумажные костюмы, бумажная обувь, пачки «денег потустороннего мира» и стопки «золотого миллиарда».

— Похоже, у дедушки и у прадедушки плохое зрение, раз они могут принять эти подделки за настоящее, — не удержался от язвительного замечания Уильям.

Отец никак не отреагировал, и они продолжали работать молча.

Чтобы сделать это нудное занятие хоть сколько-нибудь терпимым, Уильям воображал, будто надраивает машину, чтобы выехать за город вместе с Вирджинией…

— Цзючжун, будь добр, принеси из сарая стол из сандалового дерева. Разложим красиво подарки призракам. И давай сегодня больше не будем ссориться.

Прозвучавшие в голосе отца просительные нотки удивили Уильяма. Только сейчас он вдруг заметил, какой сгорбленной стала у отца спина.

У него перед глазами возник непрошеный образ…

Он, еще совсем маленький мальчик, сидит у отца на плечах — кажется, таких же широких и незыблемых, как гора.

— Выше, еще выше! — крикнул он.

И отец поднял его над головой так, что он оказался над многолюдной толпой и смог увидеть восхитительные костюмы и разукрашенные лица актеров, исполняющих «народную оперу».

Отцовские руки были такими сильными, они держали его высоко в воздухе так долго…

— Конечно, папа, — сказал Уильям, поднимаясь на ноги, чтобы сходить в сарай, что располагался за их домом.

В сарае было темно, сухо и прохладно. Именно здесь отец временно хранил антиквариат, который восстанавливал для своих заказчиков, а также свою коллекцию. Тяжелые деревянные полки были заполнены ритуальными сосудами династии Чжоу и резными нефритовыми изделиями династии Хань, погребальными фигурками династии Тан и фарфором династии Мин, а также прочими предметами, которые Уильям не узнал.

Он осторожно пробрался по узким проходам, нетерпеливо ища свою цель.

«Может быть, вон в том углу?»

В углу сарая стоял небольшой верстак, освещенный косыми лучами света, проникающими сквозь затянутое бумагой окно. За верстаком, прислоненный к стене, стоял обеденный стол из сандалового дерева.

Уильям наклонился, чтобы взять стол, и застыл, увидев то, что лежало на верстаке.

Это были две абсолютно одинаковые на вид «буби», старинные бронзовые монеты. Похожие на лопатки размером с ладонь. Хотя Уильям плохо разбирался в антиквариате, в детстве он видел много «буби» и понял, что эти относятся к династии Чжоу или более ранней. Правители Древнего Китая чеканили монеты такой необычной формы, показывая тем самым свое уважение к земле, из которой вырастали дающие жизнь плоды и куда должно было возвращаться все живое. Работа на земле являлась одновременно обещанием на будущее и признанием прошлого.

По тому, какие большие были эти «буби», Уильям догадался, что они должны быть дорогими. И абсолютно одинаковая пара была огромной редкостью.

Охваченный любопытством, он внимательнее присмотрелся к монетам, покрытым темно-зеленым налетом, и сразу почувствовал что-то неладное. Уильям перевернул ту «буби», что лежала слева: она сверкнула яркой желтизной, похожей на золото.

Рядом с монетами стояло блюдечко с темно-синим порошком и кисточкой. Уильям понюхал порошок — медь.

Он знал, что бронза сверкает, только когда изделие недавно отлито.

Уильям постарался прогнать прочь подозрение. Его отец был человеком достойным и честно зарабатывал на жизнь. Негоже родному сыну думать про отца такое.

И все-таки Уильям взял обе «буби» и положил их в карман. Английские учителя научили его задавать вопросы, стремиться раскопать правду, какими бы ни были последствия.

После чего он наполовину принес, наполовину приволок стол в комнату.

* * *

— Вот теперь праздник начинает становиться похожим на настоящий, — одобрительно заметил отец, ставя на стол последнюю тарелку с вегетарианской уткой^[6]. Стол был полностью заставлен блюдами с фруктами и изображениями всевозможных видов мясных блюд. Накрытый на восьмерых стол был готов принять духов предков семейства Хо.

«Имитация куриного мяса, вегетарианская утка, домики из папье-маше, фальшивые деньги…»

— Может быть, попозже мы выйдем на улицу, чтобы посмотреть представления «народной оперы», — сказал отец, не замечающий настроения Уильяма. — Как когда ты был маленьким.

«Поддельная бронза…»

Достав из кармана две «буби», Уильям положил их на стол блестящей, незаконченной, стороной вверх.

Какое-то мгновение отец смотрел на них, затем сделал вид, будто ничего не произошло.

— Не хочешь зажечь палочки с благовониями?

Уильям ничего не сказал, стараясь сформулировать свой вопрос.

Отец перевернул обе «буби» и положил их рядышком. На обратной стороне каждой монеты, покрытой патиной, был вырезан иероглиф.

— Форма иероглифов во времена династии Чжоу несколько отличалась от более поздних видов, — сказал отец таким тоном, словно Уильям все еще был ребенком, которого только учили читать и писать. — Поэтому коллекционеры из более поздних эпох иногда вырезали на изделиях собственные интерпретации иероглифов. Подобно патине, эти интерпретации также накапливаются на поверхности слоями, накладываясь друг на друга.

— Обращал ли ты внимание на то, как иероглиф «цзю», обозначающий вселенную и являющийся первым иероглифом твоего имени, похож на «цзы» — письменность?

Уильям молча покачал головой, не слушая отца.

«Вся эта культура зиждется на лицемерии, подделке, внешнем подражании тому, что невозможно получить».

— Видишь — «вселенная» прямолинейна, но для того, чтобы постичь ее разумом, превратить в язык, требуется излом, резкий поворот. Между Миром и Словом лежит дополнительный изгиб. Глядя на эти иероглифы, ты знакомишься с историей этих предметов, с мыслями наших далеких предков, живших тысячи лет назад. В этом глубокая мудрость нашего народа, и никакие латинские буквы никогда не передадут нашу правду так, как иероглифы.

Уильям больше не мог это терпеть.

— Ты лицемер! Мошенник!

Он ждал, молчаливо призывая отца опровергнуть обвинение, объясниться.

Наконец отец заговорил, не глядя на него.

— Первые призраки явились ко мне несколько лет назад.

Он использовал слово «гуайлоу», обозначающее иностранцев, но также имеющее значение «призраки».

— Они отдали мне на реставрацию старинные предметы, которых я прежде никогда не видел. «Как они попали к вам в руки?» — спросил я. «О, мы купили их у французских солдат, которые захватили Пекин, сожгли дворец императора и разграбили его».

Для призраков грабеж открывал широкие возможности. Таков был их закон. Эти бронза и керамика, на протяжении ста поколений передававшиеся нашими предками, были отняты у нас, чтобы украсить дома грабителей, даже не представлявших себе, что это такое. Я не мог этого допустить.

Поэтому я изготовил копии предметов, которые должен был отреставрировать, и отдал эти копии призракам. А подлинные артефакты сберег для нашей земли, для тебя и твоих детей. Я обозначаю подлинники и копии разными иероглифами, чтобы их различать. Понимаю, в твоих глазах я делаю что-то плохое, и мне стыдно, однако любовь толкает нас совершать странные поступки.

«Которая подлинная? — подумал Уильям. — Мир или Слово? Правда или понимание?»

Их прервал стук трости в дверь.

— Вероятно, покупатели, — сказал отец.

— Открывай! — крикнул тот, кто стоял за дверью.

Уильям открыл входную дверь. На пороге стоял хорошо одетый англичанин лет сорока вместе с двумя коренастыми здоровяками, которым было самое место в торговом порту.

— Как поживаете? — сказал англичанин. Не дожидаясь приглашения, он уверенно вошел в дом. Отпихнув Уильяма в сторону, верзилы проследовали за ним.

— Мистер Диксон! — воскликнул отец Уильяма. — Какая приятная неожиданность!

Он говорил по-английски с таким сильным акцентом, что Уильям непроизвольно поморщился.

— Уверяю, далеко не такая приятная, как та, что преподнес мне ты, — сказал Диксон. — Сунув руку в карман, он достал маленькую фарфоровую фигурку и поставил ее на стол. — Я дал тебе эту вещь, чтобы ты ее отреставрировал.

— Что я и сделал.

У Диксона на лице появилась неприятная усмешка.

— Моя дочь очень любит эту вещицу. Сказать по правде, меня забавляло то, как она играла с фигуркой из древней гробницы словно с куклой. Так она ее и разбила. Но после того как ты вернул починенную фигурку, дочь больше не желала играть с ней, заявляя, что это не ее «куколка». Как тебе известно, дети очень хорошо распознают обман. И профессор Осмер подтвердил мою догадку.

Отец Уильяма расправил плечи, но ничего не сказал.

Диксон подал знак, и два его прихвостня тотчас же смахнули со стола все. Тарелки, блюда, миски, «буби», еда, палочки для еды — все это беспорядочной кучей упало на пол.

— Ты хочешь, чтобы мы продолжали поиски? Или ты готов сознаться полиции?

Лицо отца Уильяма оставалось равнодушным. «Непроницаемым», как сказали бы англичане. Учась в школе, Уильям подолгу стоял перед зеркалом, пытаясь не делать такое лицо, чтобы не быть похожим на своего отца.

— Подождите минутку! — подал голос он. — Вы не можете просто так ворваться в чужой дом и вести себя словно шайка бандитов, не признающих закон!

— Ты очень чисто говоришь по-английски, — заметил Диксон, оглядывая его с ног до головы. — Практически без акцента.

— Спасибо, — сказал Уильям. Он старался сохранить спокойный, рассудительный тон. Определенно, этот человек поймет, что имеет дело не с обычным «аборигеном», а с молодым англичанином, образованным и воспитанным. — Я проучился десять лет в школе мистера Джорджа Додсуорта в Рамсгейте. Вы ее знаете?

Ничего не сказав, Диксон усмехнулся, словно перед ним была танцующая обезьяна. Но Уильям настаивал:

— Не сомневаюсь, мой отец с радостью возместит вам ущерб. Не нужно прибегать к насилию. Мы можем вести себя как джентльмены.

Диксон рассмеялся — сначала издал смешок, затем громко захохотал. Его подручные, сперва сбитые с толку, присоединились к нему.

— Ты думаешь, что, раз научился говорить по-английски, ты теперь уже больше не тот, кем был. Похоже, на Востоке люди никак не могут понять принципиальное отличие Запада от Востока. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой, а для того, чтобы предъявить свои права, и для твоего рассудка это что-то непостижимое. Если вы немедленно не вернете то, что принадлежит мне, мы разнесем здесь все к чертовой матери!

Почувствовав прилив крови к лицу, Уильям усилием воли расслабил мышцы, чтобы не выдавать своих чувств. Оглянувшись на отца, он вдруг понял, что у них сейчас одинаковое выражение лица: безмятежная маска, скрывающая беспомощную ярость.

Во время этого разговора отец медленно перемещался по комнате и теперь оказался у Диксона за спиной. Он встретился взглядом с сыном, и они едва заметно кивнули друг другу.

«И на сем я оставлю все то, о чем могу думать, и буду любить то, о чем не могу думать».

Уильям набросился на Диксона в то самое мгновение, как отец ухватил того за ноги. Все трое рухнули одной грудой на пол. В последующей борьбе Уильям словно наблюдал за собой со стороны. У него не было никаких мыслей, лишь смесь любви и ярости, затуманившая его рассудок, и вот он уже сидел верхом на распростертом навзничь Диксоне, сжимая в руке одну «буби», готовый обрушить ее лезвие тому на голову.

Двое подручных, которых привел с собой Диксон, застыли на месте, беспомощно глядя на своего хозяина.

— У нас дома нет того, что вы ищете, — учащенно дыша, сказал Уильям. — А теперь уходите отсюда.

* * *

Уильям с отцом осмотрели разгром, который оставили после себя Диксон и его прихвостни.

— Спасибо, — сказал отец.

— Полагаю, сегодня призраки насладились отличным зрелищем, — ответил Уильям.

— Не сомневаюсь в том, что дедушка гордится тобой, — сказал отец. После чего, впервые на памяти Уильяма, добавил: — Цзючжун, я горжусь тобой!

Уильям не знал, что испытывает — любовь или ярость. Два иероглифа на перевернутой «буби» на полу у него перед глазами задрожали, затягиваясь влажной пеленой.

2

ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД

— Спасибо, что пригласила к себе домой, — сказал Фред. — Я замечательно провел время. — Он говорил натянуто, стараясь держаться подальше от Кэрри.

Воды пролива Лонг-Айленд ласково набегали на берег у их ног.

— Ты очень милый, — сказала Кэрри, беря Фреда за руку. Она подалась к нему, порыв ветра поднял ее волосы, бросая их ему в лицо, и цветочный аромат шампуня смешался с запахом моря, подобно обещанию, приправленному тоской. У Фреда гулко заколотилось сердце. Он ощутил в груди нежность, испугавшую его.

На противоположном берегу бухты виднелись яркие красные огни Эдли-Мэнсона, на этой неделе игравшего роль дома с привидениями. Фред мысленно представил себе радостные крики детворы, с восторгом слушающей страшные небылицы, которые им рассказывали взрослые.

— Не бери в голову то, что говорит мой отец, — продолжала Кэрри.

Фред застыл.

— Ты злишься, — сказала она.

— Что тебе об этом известно? — спросил Фред. «Она — принцесса. Она здесь своя».

— Невозможно управлять чужими мыслями, — сказала Кэрри. — Но человек всегда может решить сам, где его место.

Фред промолчал, пытаясь разобраться в переполняющей его ярости.

— Я — не мой отец, — продолжала Кэрри. — И ты — не твои родители. Семья — это история, рассказанная тебе; однако значение имеет та история, которую ты рассказываешь себе сам.

Внезапно Фред поймал себя на том, что именно это нравится ему в Америке больше всего: абсолютная убежденность в том, что семья не важна, что прошлое — это лишь история. Даже история, начавшаяся со лжи, с выдумки, может стать правдивой, может обрести жизнь.

Фред сунул руку в карман брюк и достал свой подарок.

— Что это такое? — спросила Кэрри, неуверенно беря бронзовую лопатку.

— Это старинная монета в форме лопатки, — сказал Фред, — которая давным-давно ходила в обращении в Китае. Она принадлежала моему дедушке, и тот подарил ее мне, когда мы покидали Китай. На счастье. Я полагал, она тебе понравится.

— Она очень красивая.

Фред почувствовал себя обязанным сказать правду.

— Дед рассказывал, что его отец спас монету от иностранцев, хотевших выкрасть ее из страны, а затем во время «Культурной революции» ее едва не уничтожили хунвэйбины^[7]. Однако отец утверждает, что это подделка, подобно многим вещам из Китая, и ничего не стоит. Видишь эту отметину внизу? Отец говорит, что она современная, а никак не древняя. Но это единственное, что есть у меня от дедушки. Он умер в прошлом году, а мы не смогли поехать на похороны из-за иммиграционных проблем…

— Но монета должна храниться у тебя.

— Я хочу, чтобы она была у тебя. Я всегда буду помнить, как подарил ее тебе, и это будет лучшее воспоминание, лучшая история.

Наклонившись, Фред подобрал с земли острый камешек. Держа руку Кэрри с зажатой в ней монетой, он медленно нацарапал на патине, рядом со старинным иероглифом, их инициалы.

— Это наша метка, наша история.

Кивнув, Кэрри торжественно убрала монету в карман куртки.

— Спасибо! Это просто замечательно!

Фред подумал, что пора возвращаться домой, подумал о вопросах, которые задаст отец, о встревоженном молчании матери, о тех долгих часах, которые ждут его в ресторане завтра, послезавтра и послепослезавтра, о колледже, о котором можно будет думать, если он получит документы о гражданстве, о том, как он когда-нибудь пересечет этот огромный континент, пока что скрытый под непроницаемым мраком неведомого.

Но это будет еще не скоро. Фред огляделся вокруг, испытывая желание сделать что-нибудь значительное, чтобы ознаменовать эту ночь. Сняв куртку и рубашку, он сбросил ботинки, оставшись голым, без маски, без костюма.

— Давай искупаемся!

Кэрри рассмеялась, не поверив ему.

Вода оказалась настолько холодной, обжигающе холодной, что Фред, окунувшись, ахнул. Нырнув с головой, он тотчас же вынырнул и стряхнул воду с лица.

Кэрри окликнула его, а он помахал ей рукой и поплыл к ярким огням на противоположном берегу бухты.

Отражение залитого красными огнями Эдли-Мэнсона было испещрено яркими серебристыми прожилками лунного света. Руки Фреда уверенно рассекали темную синеву моря, а вокруг сотнями маленьких звездочек светились медузы.

Голос Кэрри затих далеко позади, а он плыл через звезды и полосы — самодостаточный, честолюбивый, вкушающий соль надежды и горечь сознательного расставания с прошлым.

3

НОВАЯ ПАСИФИКА, 2313 ГОД

Оуна очнулась посреди оживленной улицы. Свет был тусклым и холодным, словно в предрассветные или вечерние сумерки.

С обеих сторон — казалось, в каких-нибудь считаных дюймах — проносились шестиколесные машины, напоминающие морские дротики с изящными плавниками. Заглянув в кабину одной из них, девушка едва не вскрикнула.

Из головы сидящего внутри существа исходили двенадцать щупалец.

Оуна оглянулась вокруг: к небу поднимались массивные шестиугольные башни, вплотную друг к другу — словно стволы в роще белодревов. Уворачиваясь от мчащихся машин, девушка добралась до края улицы, где проходили другие существа с двенадцатью щупальцами, не обращая на нее никакого внимания. У них было шесть ног и короткое туловище с переливающейся кожей, покрытой то ли мехом, то ли чешуей (Оуна не смогла точно определить).

Над головой на ветру, подобно листьям, трепетали вымпелы с чуждыми надписями: они были выполнены символами, состоящими из прямых линий, пересекающихся под острыми и тупыми углами. Гул толпы, состоящий из бессмысленных щелчков, стонов и чириканья, сливался в сплошной шум, представлявший собой, предположила Оуна, непонятную речь.

Существа не обращали на нее никакого внимания, иногда проходя прямо сквозь нее, словно она была из воздуха. Девушка почувствовала себя бесплотным призраком из сказок, которые рассказывали Учителя, когда она была маленькой. Прищурившись, она подняла взгляд и отыскала посреди неба солнце: оно было маленьким и менее ярким, чем то, к которому она привыкла.

Затем все вдруг начало меняться. Пешеходы на тротуарах остановились и вскинули головы вверх, вытягивая щупальца к солнцу — на кончике каждого длинного отростка была черная сфера глаза. Поток транспорта замедлился и застыл, пассажиры выбрались из машин, присоединяясь к толпе, глазеющей на небо. На все происходящее покрывалом опустилась полная тишина.

Оуна обвела взглядом толпу, останавливаясь на отдельных группах, застывших, словно фотографии. Большое существо с беззвучно колышущимися на голове щупальцами обняло своими передними конечностями двух малышей, защищая их. Двое чужаков прильнули друг к другу, переплетясь руками и щупальцами. Еще одно создание на нетвердых ногах опиралось на стену здания, легонько похлопывая по ней щупальцами, словно выстукивая сообщение.

Казалось, солнце становилось все ярче и ярче. Существа отворачивали от него лица, их щупальца словно увядали от жары и света.

Они уставились на нее. Тысячи, миллионы глаз смотрели на Оуну, словно она внезапно стала видимой. Их щупальца потянулись к ней — с мольбой, подавая знаки.

Толпа расступилась, и маленькое существо размером примерно с Оуну подошло к ней. Оуна протянула к нему руки ладонями вверх, не зная, как себя вести.

Приблизившись, маленькая инопланетянка вложила что-то ей в руку и отступила назад. Оуна ощутила своей чешуйчатой кожей грубый древний металл. Перевернув лопатку, она увидела незнакомый символ — острые углы и крючки, напомнившие ей надписи на трепещущих флагах.

Вкрадчивым шепотом ей явилась мысль: «Помните нас, вы, которые цените прошлое».

Солнце стало еще ярче, и, по мере того как Оуна снова ощущала тепло, существа вокруг нее таяли в ослепительно-ярком свете.

* * *

Оуна сидела под белодревом, зажав в руке маленькую бронзовую лопатку. Вокруг над курганами продолжали подниматься перья пара, каждое из которых, возможно, открывало еще одно окно в потерянный мир.

В сознании девушки снова и снова возникали увиденные образы. «Порой понимание приходит не через мысль, а через пульсацию сердца, через щемление в груди, причиняющее боль».

Видя, что их мир умирает, древние обитатели Новой Пасифики в свои последние дни сосредоточили все силы на том, чтобы оставить после себя памятники — воспоминания о своей цивилизации. Понимая, что не выживут на солнце, которое становилось все жарче и жарче, они воплотили свою шестигранную симметрию во всей окружавшей их живой природе в надежде на то, что какие-нибудь виды выживут и станут живыми отголосками их городов, их цивилизации, их самих. В этих развалинах они спрятали записи, воспроизведение которых начнется при обнаружении чего-то такого, что было изготовлено, состарилось, покрывшись многими слоями более поздних наложений, но тем не менее было сохранено, поскольку к нему относились как к чему-то ценному, и в этом случае будут разумные основания ожидать, что обладатель этого предмета умеет чувствовать историю, уважительно относится к прошлому.

Оуна думала о детях, напуганных, не понимающих, почему мир вокруг горит. Думала о застывших влюбленных, с сожалением признающих неумолимую реальность, вторгающуюся в их личный мир. Думала о тех, кто старался изо всех сил сохранить во Вселенной хоть какой-то след своего существования, несколько знаков, напоминающих о том, что они здесь прошли.

Прошлое, постоянно возвращающееся назад, превращало будущее в слои патины.

Оуна вспомнила обнаженные лица мисс Корон и других Учителей и впервые увидела их выражение в новом свете. Не высокомерие заставляло их так смотреть на своих учеников, а страх. Они оказались выброшены в этот новый мир, где не могли жить, и отчаянно цеплялись за свое прошлое, так как понимали, что на смену им придет новая раса, люди Новой Пасифики, а они останутся жить лишь в воспоминаниях.

Родители боятся, что дети забудут их, не будут понимать.

Подняв маленькую бронзовую лопатку, Оуна лизнула ее кончиком языка. Поверхность оказалась сладковато-горькой, пахнущей давно умершими благовониями, жертвенными приношениями, следами бесчисленного количества жизней. То место, где пар очистил патину, рядом с высеченными древними символами, имело форму маленького человека, сверкало свежестью и новизной, будущим и в то же время прошлым.

Поднявшись с земли, девушка сорвала несколько гибких ветвей с ближайшего белодрева и аккуратно сплела из них венец с двенадцатью торчащими ветками, похожими на щупальца, похожими на волосы, похожими на оливковые ветви. Ее костюм был готов.

Это была лишь одна мимолетная сцена, увиденная сквозь туман неведения, несколько образов, которые Оуна с трудом могла понять. Возможно, эти образы были идеализированными, сентиментальными, искусственными — и все же разве не было в них жилки достоверности, неоспоримого семени любви к народу, чье прошлое что-то значило? Девушка намеревалась показать: теперь она понимает, что копание в прошлом — это процесс понимания, процесс поиска смысла во Вселенной.

Ее тело представляло собой амальгаму биологического и технологического наследий двух видов, и само ее существование являлось кульминацией устремлений двух народов. В ней соединились «Оуна земная», «Оуна ново-пасификанская», «Оуна-бунтарка» и «Оуна послушная», а также все предыдущие поколения, уходящие в бесконечность.

Пропитанная воспоминаниями и начинающая прозревать, дитя двух миров, она шла по поросшим лесом курганам в сторону Купола, держа на ладони поразительно тяжелую лопатку.

Примечания

1

Рейган, Рональд (1911–2004) — 40-й президент США в 1981–1989 годах (прим. пер.).

2

Свинина му-шу — блюдо китайской кухни из нарезанной свиной вырезки, огурца и яиц, обжаренных в кунжуте или арахисовом масле вместе с небольшими кусочками грибов (прим. пер.).

3

Тяньаньмэнь — площадь в центре Пекина. С 15 апреля по 4 июня 1989 года на площади проходили акции протеста, главными участниками которых были студенты. Ранним утром 4 июня, по решению политического руководства страны, выступления были подавлены армией с применением огнестрельного оружия и бронетехники. Оценки числа погибших варьируются от нескольких сотен до нескольких десятков тысяч и тысяч раненых (прим. пер.).

4

В Европе, и в особенности в Северной Америке, принято на День всех святых наряжаться в маскарадные костюмы, ходить от дома к дому, пугая хозяев, и выпрашивать у них сладости (прим. пер.).

5

Смит, Адам (1723–1790) — шотландский экономист и философ-этик, один из основоположников экономической теории как науки (прим. пер.).

6

Вегетарианская утка — блюдо китайской кухни — рулет из тонкого листа теста из сои с начинкой из грибов, моркови и бамбуковых побегов; готовилось на китайский Новый год в бедных семьях, которые не могли позволить себе настоящую утку (прим. пер.).

7

«Великая пролетарская культурная революция» — серия идейно-политических кампаний 1966–1976 годов в Китае, в рамках которых под предлогом противодействия возможной «реставрации капитализма» в КНР выполнялись цели по дискредитации и уничтожению политической оппозиции; одними из наиболее активных ее участников были хунвэйбины, члены отрядов студенческой и школьной молодежи (прим. пер.).