Маленький памятник эпохе прозы

Катерина Шпиллер, 2020

Видит бог, никогда не могла себе представить, что случится ситуация, в которой у меня образуется много свободного времени для писанины. Но гляди-ка! Пандемия, карантин, наш дом опустел, мы остались вдвоём, работы мало. Бродим по дому, как зомби, и аукаемся друг с другом, смеясь. Жизнь будто поставили на паузу, и в этой паузе оказалось возможным, даже необходимым, как говорила мачеха в фильме «Золушка», познать самоё себя. Отвалились многие и мелкие, и крупные заботы, пауза затянулась, мозг отчаянно требует её чем-то заполнить, он не привык к простою. Содержит нецензурную брань.

Восстаём из пепла

Началась совсем-совсем другая жизнь: без папы, с институтом, без ежедневных встреч с любимыми подругами, с упавшей духом мамой. Месяц она отлёживалась, почти полностью поседела, как-то сгорбилась, похудела и будто стала ниже ростом. И это в сорок лет! Мама принимала кучу сердечных препаратов, столько же, сколько бабуля с дедулей в последние годы.

Мне всерьёз пришлось подумывать, что придётся бросить учёбу и идти работать — не сказать, чтобы у нас было много сбережений. Я подсчитала, что при самом скромном и бережливом подходе нам троим, включая Фиму, если мама сляжет, хватит отложенного максимум на год. Какая может быть учёба?

Но спустя месяц советский человек в маме победил:

— Надо продолжать жить и делать своё дело, — однажды утром она решительно стала собираться на работу. — Мне ещё тебя на ноги поставить нужно.

— Ну, здрасьте! — я готовила нам с ней завтрак на кухне, куда она пришла уже умытая, причёсанная, в домашнем халате. В тот день мне нужно было ко второй паре, поэтому я чуть задержалась дома. — Если ты будешь так говорить, то я прям сегодня переведусь на заочку, а завтра пойду работать.

— Ещё чего! — возмутилась мама, сев за стол и взяв бутерброд с сыром, чему я ужасно обрадовалась, ведь после похорон она по утрам ничего кроме кофе, который ей вреден, в рот не брала — ни маковой росинки! И вообще плохо ела, одни кости остались от человека. — Не морочь голову, тебе надо учиться, а мне обеспечить нас. Мне до пенсии, между прочим, целых пятнадцать лет, я ещё ого-го.

Знала бы мама, что произойдёт в стране довольно скоро. Впрочем, для нас, в итоге, всё окажется не так уж драматично, мама лишь успеет немного испугаться…

Мама покрасила седые волосы в каштановый цвет, по утрам начала делать гимнастику для осанки и купила хулахуп. Можно было выдохнуть — она выплыла из отчаяния.

Пока я, не пойми зачем, балбесничала в Литературном институте, мама занималась настоящим делом — лечила детей.

В вузе у меня появилась компания — сплошь гении, «золотые перья», интеллектуальная элита. Иронизирую, конечно. Впрочем, некоторые ребята про себя именно так и думали, без всякой иронии. Среди них я была не будущий, а «бывший гений». Когда меня узнавали, вспоминали, то непременно восхищались, цокали языками… и это безумно раздражало, нервировало и расстраивало! Поэтому лицо Демона (Снежной королевы, медвежонка) стало моей постоянной маской. Папа был прав — вопрос выживания.

В институте произошла одна очень важная для меня вещь. Или две, раз речь о двух людях? В общем, двое из нашего потока постепенно сделались для меня такими же важными, как Малюдки. Хотя довольно долго я искренне противилась этому: как так? Десять лет самой крепкой, безусловной, школьной дружбы, родившейся из почти инстинктивного детского выбора «свой-чужой», десять лет удивительной близости! И какие-то жалкие два-три месяца. Неужто сопоставимо? Поначалу сопротивлялась, глупо себя вела, избегая и убегая: предпочитала не задерживаться с новыми друзьями и торопилась домой, чтобы скорее поговорить с Малюдками по телефону, а ещё лучше встретиться и погулять.

Первое время — осенью, зимой, мы нередко встречали с Мариной и Людой. Новый девяносто первый год встречали в родной компании — девчонки пришли к нам с мамой, и мы душевно посидели за вкусным столом и перед телевизором до часу ночи. А потом наша троица пошла шляться по своему району, заходя по пути к бывшим одноклассникам. Звонили в двери, нам открывали, кричали «ура!», обнимались-целовались, желали друг другу… Некоторых из ребят не было дома, праздновали где-то ещё. Тогда нам радовались их родители, целуя нас в щёчки и ностальгически хлюпая носами.

— Девочки, дорогие! Какие взрослые! Спасибо, что зашли, красавицы!

Мы будто на несколько часов забежали в гости к детству. В самый последний раз. Больше такого не случилось ни разу.

— Новый год — семейный праздник, — ещё в середине декабря заявила я опешившим сокурсникам, строившим планы на улётную вечеринку в новогоднюю ночь (где, сколько с кого, продукты, вино-шампанское), тут я со своим занудством и вылезла.

— Значит, ты — пас?

— Угу.

Семьёй для меня были в том числе Малюдки. Из строивших планы институтских ребят, как минимум, двое скисли. Особенно парень… Скоро расскажу.

Но время привычно делало своё дело, упихивая прошлое в самое правильное для него место — в прошлое, заставляя принимать тот факт, что его не удержать, как ни цепляйся. Наши встречи с Малюдками становились всё реже, неизменным оставался лишь телефонный трёп, да и то не по полтора часа, как прежде. Меня это огорчало, ведь девчонки были не просто любимыми подружками, но и дорогой приметой прошлой жизни, в которой был папа. В которой когда-то была приятная щекотка, кайф сочинения стихов, яркий, звучащий скрипками и челестой мир. Я ностальгировала по прошлому, но что поделаешь — не все обязаны разделять мои чувства. Некоторые умеют жить настоящим, и это нормально. Или будущим, что, наверное, ещё правильнее. Тем более в восемнадцать лет.

Довольно скоро мне доведётся узнать, что в отношении Людки я ошибалась. Из нас троих, оказывается, именно она оказалась преданнее всех нашей дружбе. Я же была ещё слишком глупой, чтобы считывать скрытые смыслы в нюансах поведения даже близких людей. Потом поняла, что о многом можно было догадаться. Если бы молодость знала… Людка всегда первой прибегала в гости, первой звонила и мне, и Марине, меньше нас общалась с другими девчонками, старательно гасила намечавшиеся распри. Однажды даже всплакнула, когда настало лето, и мы все собирались разъехаться до сентября по дачам-морям. Всё очевидно… для взрослого человека.

Однажды у нас с Людкой состоится «исторический» разговор, когда я узнаю, как было на самом деле, но до него много чего случится. До того разговора нам ещё нужно дойти, дожить, дорасти.

Меня печалило, что у девчонок началась новая, бурная, другая жизнь, и они забывают наше общее детство, была абсолютно убеждена, что Людка в университете вовсю общается с великими умниками, легко находит с ними общий язык и ей хорошо и комфортно. А Людка тем временем скучала по нам с Маринкой и грустила, потому что у нас началась бурная другая жизнь, и мы всё постепенно забываем.

Потерянные детские дружбы, о которых жалеешь по-настоящему спустя много лет, когда уже корабли разошлись слишком далеко друг от друга — не догнать, не докричаться. Со многими такое случалось. Кто-то по глупой юности не ценил, не дорожил, не берёг детскую дружбу, кто-то постеснялся навязываться — так выразились бы взрослые люди. Юные использовали слово «приставать» — не хотели приставать: а вдруг я не нужен/не нужна? И гордо молчали, задрав самолюбивый нос и вздёрнув подбородок, чтобы не дать ходу слезам.

Жизнь не умеет стоять на месте, как бы мы ни молили время утишить свой бег — «чуть помедленнее, кони!». Дудки! Она, жизнь, ни на секунду не замрёт, и как вредный котище (знаю по всем своим Фимкам) специально ускорит шаг решительно и бесповоротно, хоть ты оборись: «Кис-кис-кис, иди ко мне, лапушка, а что я тебе дам, сволочь такая!». Самое прекрасное мгновение удивительно быстро превращается в прошлое, как бы ни хотелось его продлить, растянуть.

Зато это же быстротекущее время, будто выплачивая компенсацию, дарит новые встречи, события и впечатления: для меня нашлось утешение по имени Тимур. Тимур Кондратьев. Запомните эту фамилию — она станет моей на долгие годы. Я, наконец, поменяю паспорт и изменю отчую, девичью фамилию, упрямо тянувшую за собой ностальгические, но всё же грустные воспоминания, а, главное, дарившую всему свету информацию обо мне — как раз то, что хотелось скрыть.

И ещё один человек…