Застывшая кровь

Катерина Траум, 2022

Поединок с отцом сделал Виолу королевой – и вместе с тем сковал душу в лёд. Теперь она обязана принять решение о казни Анвара, однако всё сильно осложняется угрозой развязать этим войну с его родными. Он – её узник и слабость, безупречный лжец и искушающий запрет. А вдобавок ещё и единственный источник тепла для зародившейся в её теле жизни, без которого застывшая кровь легко станет мёртвой.

2. Узник

Вязкую тишину нарушает только лёгкое потрескивание факелов, моё тяжёлое дыхание и едва слышный писк мышей в каменных стенах темницы. Ею нечасто пользовались при отце — настолько, что никто не заботился о протекающих потолках и собирающихся под ногами лужах. Поймав себя на мысли, что бегло оцениваю состояние своего узника, с силой врезаюсь ногтями в ладонь, но мимолётная боль не отрезвляет. Меня не должно волновать, что он вторую седьмицу сидит в холоде и сырости, будучи в одной рубахе с порванным при аресте рукавом. Дышит плесенью и составляет компанию крысам, пока железное кольцо на шее безжалостно стирает кожу: даже в слабом свете видно коркой спёкшуюся кровь.

Болотные духи, надеюсь, его хотя бы не били. Я же запретила издеваться, пытать или морить голодом… но местные стражники вполне могли ослушаться. Ужас в том, что мне на это не плевать, хотя каждая его рана обязана радовать. Ведь это было бы справедливо.

— Ты пришла молчать и любоваться?

Анвар усмехается в привычной манере превосходящего по силам хищника, медленно разворачиваясь ко мне. Не растерял и толики грации сервала, разве что глухо брякнувшая цепь, тянущаяся от шеи к рукам, не вписывается в знакомый образ. Я смело смотрю в его глаза, мысленно выстраивая помимо ржавых прутьев решётки барьер за барьером — те, которые не дадут вновь затеряться в вихре прозрачной радужки. А тёмное лицо с заметно погустевшей щетиной и грязными разводами застывает в удивлении.

Знаю, что меня тоже оценивают. Не корону или траурный наряд. А болезненно серую кожу, выпирающие хрупкие кости ключиц и заострившийся подбородок. Цепкий взор проносится по каждой этой детали, ощупывая как руки опытного лекаря, определяющего, сколько больному осталось коптить небо.

— Пришла узнать, у всех ли в твоём роду есть привычка хамить членам династии, — наконец, нахожу я слова и сминаю письмо герцога, а затем брезгливо бросаю его к ногам Анвара через прутья.

— Выглядишь… кошмарно, — будто мимоходом роняет он, покорно наклоняясь за бумагой.

— Что, больше нет необходимости сыпать комплиментами?

Он едва заметно, укоризненно качает головой. Сделав шаг влево, ближе к свету факела, не торопясь разворачивает письмо и вчитывается в строчки. Всё такие же ловкие длинные пальцы, бугристая обожжённая рука — силюсь обращать внимание на эти детали как можно меньше, потому как от малейшего воспоминания тянет тоской в груди. На каждое его движение неприятно гремят цепи, и меня в очередной раз за утро начинает подташнивать. Хищник в клетке. Стихия в банке. И как же хорошо иметь от неё единственный ключ.

— Иного от отца я и не ждал, — закончив читать, совершенно невозмутимо констатирует Анвар, смотря на меня поверх мятого листа. — Я говорил: в моей семье каждый готов умереть за другого.

— И погубить всех, кто окажется рядом, не так ли? — ехидно фыркаю я, боясь даже приближаться к теме его обмана. Нет, только о будущем, обо всём, что мне поможет принять решение. От небрежности, с которой Анвар заявляет об устроенном им хаосе, тело подрагивает ледяной злостью. — Харунов выродок, ты понимаешь, что из-за тебя начнётся война?! Что погибнут сотни, тысячи невинных людей: и темнокожих, и белых?! И нам ещё повезёт, если слабостью охваченного пламенем Афлена не решат воспользоваться волайцы или тот придурковатый принц Сотселии, или…

— Или ты просто прекратишь всё прямо сейчас, отворив эту решётку, — перебивает мои набирающие обороты крики спокойный низкий голос, и Анвар устало прислоняется к плесневелой стене, по-птичьи склонив набок голову.

— Ты…

Задыхаюсь я этой наглостью, в немом возмущении открывая и закрывая рот. Прозрачные глаза следят за мной, не мигая и будто бы насмехаясь, и желание позвать стража покрупней, который хорошенько даст Анвару под дых и собьёт всю спесь, вспыхивает во мне настолько, что забываю даже про промозглый холод и тошноту. Обхватываю прутья решётки с силой, от которой немеют пальцы, и пытаюсь взглядом выразить всю клокочущую в груди ярость.

— Всерьёз думаешь, что я просто так тебя отпущу? После всего, что ты…

— Что я сделал? Давай, хочу послушать от тебя самой. А то, видишь ли, крысы плохие доносчики новостей. Хочу знать, за что меня завтра собираются судить — только за то, каким я родился? Что пытался обезоружить обезумевшую от горя королеву, пока она сама себе не навредила, или же…

— Не делай вид, будто не понимаешь, и не пытайся придать предательству короны благородства, — шиплю я, с трудом сдерживая то, как не к месту начинает печь солью глаза. — Всё это, всё, что ты делал с самого дня, как прибыл в Велорию, было ради убийства короля. Зачаровать меня, уговорить на поединок, подменить Маису и подать мне отравленный меч…

— Безумно интересно. — Анвар не выдаёт малейших эмоций, разве что у зрачка загораются крохотные чёрные искорки злости, и он походя поправляет на шее железное кольцо — столь небрежным жестом, словно это ворот парадного сюртука. — Что ещё я сделал? Ночами расчленял младенцев, насиловал твоих малолетних сестёр, выращивал под окнами ядовитый плющ? Хочу знать весь список выдуманных тобой грехов перед тем, как меня сожгут на площади.

— Выдуманных?! Ты клялся собственной жизнью, что отцу ничего не грозит! А сам дал мне меч с отравой и отправил его убить! — я всё же срываюсь, голос дрожит, а комок в горле не поддаётся сглатыванию. — Ты сделал из меня отцеубийцу… — последнее слово выходит почти стоном, пропитанным ненавистью к самой себе. Смогу ли я когда-нибудь себя простить?

Жмурюсь, старательно задавливая всхлипы. Не видеть застывшего в непроницаемую маску лица Анвара хотя бы миг становится облегчением. Слишком живо воспоминание о том, как он смотрел на меня иначе — с восхищением, нежностью, вожделением. Хриплый вкрадчивый шёпот доносится сквозь тьму, и от него предательски дрожит в самом животе:

— Виола… выслушай меня, прошу. Я очень, очень сожалею, но твоего отца…

— Не смей, — резко распахиваю я глаза, взглядом выплёскивая всё презрение к его лжи, и отчеканиваю сквозь зубы: — Не смей. Говорить. О моём. Отце.

— Что ж, продолжай в том же духе. Ненавидь меня, обвиняй, держи в клетке. Можешь даже сжечь. — Анвар резко шагает вперёд под аккомпанемент гремящих цепей, и я непроизвольно отшатываюсь от прутьев решётки, когда он обхватывает их слишком близко от моих рук, но не могу разжать онемевших пальцев на ржавом железе. — Только ответь на единственный вопрос: зачем? Зачем мне было нарушать собственную клятву и марать свою честь. Зачем мне могла быть нужна смерть Казера.

— Да десятки причин. Будто убить короля не мечтает куча обиженных им за двадцать лет правления людей. Может, так вы с папашей-герцогом пытались привести темнокожих к власти. Может, ты надеялся заодно и меня потом убить и править самому, а живой король мешал планам. Или тебя вовсе купили в той же Сотселии… — я легко выдаю все варианты, потому что думала об этом уже не раз. И мотивы плавают на поверхности.

— Сама-то веришь хоть в одно слово? Лгать ты так и не научилась, Виола. Не ври себе — у меня не было реальной выгоды в смерти короля, и ты это прекрасно понимаешь. Да, если я в чём и виноват, так это в том, что не заметил отравы на мече. Похоже, сделал это совсем не глупец и знал, что посторонний запах я почувствую — яд был очень тонкий, а я волновался за тебя и допустил промашку.

Он так сокрушённо опускает голову, а в сипловатом тоне проносится почти искренняя вина, что я едва не позволяю упасть на благодатную почву гнилым семенам сомнения. Если бы только попутно Анвар не пытался скользнуть пальцами вдоль прутьев решётки к моим, явно собираясь дотронуться и снова подчинить меня себе. Кхорров игрок не теряет надежды вернуть свои позиции фаворита.

Второй раз я этого не допущу. Теперь бдительность — моя вторая суть.

— О, как красиво ты снова пытаешься заморочить мне голову, — издевательски тяну я на его глупые усилия доказать мне свою невиновность и складываю руки на груди в непроизвольном желании защититься от этой лжи и от его касаний. — Ответь мне честно хотя бы раз, и большего не нужно: сколько человек отправилось в путь из Сахетии в Велорию под твоим руководством?

Он тяжело выдыхает и поднимает взгляд, не мигая глядя в мои глаза. Я выдерживаю этот долгий, пленяющий зрительный контакт, и лишь когда до носа сквозь вонь, плесень и затхлость темницы добирается тонкий запах еловой смолы, позволяю себе моргнуть и задержать дыхание. Этого нельзя допускать. Какую бы власть надо мной он не заполучил, мне нельзя поддаваться чарам. Ну же, Виола, не будь такой размазнёй и не смей ему верить. Сейчас он скажет что угодно, лишь бы выжить.

— Семь, — глухо признаётся он спустя долгую, липкую паузу. — Нас всегда было семь.

Поджимаю губы, не зная, чего во мне больше — желания истерично расхохотаться на его дешёвую игру «до», торжества от понимания, что я была права, или же лёгкого налёта благодарности за хоть какую-то истину. Гордо поднимаю голову — мне категорически не нравится смотреть на него снизу вверх — и с ледяным, натренированным спокойствием выношу вердикт:

— Значит, приговор можно привести в исполнение, не дожидаясь завтрашнего дня. Зачем же было убивать Маису, неужели других способов проникнуть в замок твоему слуге не нашлось? К чему сложности?

В прозрачных глазах отражается откровенное недоумение. Анвар с прищуром смотрит на меня, будто хочет разглядеть сквозь полумрак, а не вру ли уже я.

— Никто из моих людей не трогал твою фрейлину. Да, у меня был ещё один помощник, на всякий случай, и мы решили ради её безопасности не открывать личность официально…

— Её? Кто она, твоя любовница? — вырывается у меня помимо воли, и на миг плотная корка отстранённости даёт трещину, истончив тон. Жадно хватаясь за новые подробности, кривлюсь от принесённой ими боли. От того, как они углубляют яму грязного обмана.

— Человек, которому я доверил бы жизнь. — Едва заметно ползёт вверх уголок тонких губ Анвара, а в прозрачных глазах вспыхивает искра довольства, раздражающая до невозможности. Хочу выцарапать сердце у него из груди, а его это что, забавляет?! — Она страховала меня, а теперь это должен сделать я, иначе её арестуют вместе с остальными моими людьми. Кстати, где они?

Его нежелание раскрывать личность седьмого всадника — точнее, всадницы — бесит до невозможности. Вызывает кучу новых подозрений и неприятное ощущение, что эта девушка ему не безразлична. А мне уже хочется немедля её отыскать и свернуть шею за одно лишь тепло в голосе при словах о ней. И только вышколенность манер даёт силы сохранять ровный тон и прямую спину:

— В городской тюрьме. Королевская темница для особых узников, да и держать тебя с ними неразумно. Хочешь сказать, где-то поблизости всё ещё рыскает некая девушка и может помочь вам всем бежать в любой момент?

Я холодею от этого понимания и вновь касаюсь ржавых прутьев в глупом порыве проверить надёжность камеры. Кажется, не помешает усилить количество стражи у башни. Бред какой-то! Он что, давно мог попытаться сбежать? И сидит в темнице лишь потому, что сам так желает? И война… болотные духи, пока он тут изображает мученика, чёрный гарнизон готов собрать армию и идти на столицу! А его это, кажется, не волнует вовсе!

— Пока что она не получала такого приказа. Я жду суда и твоего решения, а ещё — торжества истины. Сбежать было слишком просто и не устроило бы нас обоих, верно? — он хитро ухмыляется, явно намеренно напоминая мне о нашей последней ночи вместе. Вздрагиваю всем телом, а исходящее от Анвара тепло чувствуется отдалённым звоном по воздуху, заставляющим меня вновь крепче обхватить решётку, чтобы удержаться на негнущихся ногах. — Что бы ни случилось с Маисой, это сделал не я.

— Её нашли в винном погребе, убитую уже очень давно и с вырезанным сердцем, — нехотя выдавливаю надтреснутым тоном. — Тот, кто это сделал и занял её место, был отравителем меча. И подчинялся тебе…

— Вывод из ничего. Тебе проще так думать, свалить всё на меня. Давай, доведи страну до войны, отличное начало правления, — издевательски тянет Анвар, как вдруг насторожено замирает, словно прислушиваясь. — Что это за звук? — он чересчур сосредоточенно смотрит на меня и почти прижимается к прутьям, на что предельно натягивается цепь, ведущая к ошейнику.

— Какой звук? — я нервно оглядываюсь, но по ступеням никто не идёт, и в подвале всё так же тихо, лишь гулко капает с протекающего потолка вода, уже хлюпающая лужей под подошвой туфель.

— Этот… стук. Чем ближе к тебе, тем громче, но твой пульс я знаю — он другой. Это… тише. Такое слабое. Будто умирающий или какой-то слишком мелкий зверь…

Застываю, боясь пошевелиться. Вот про это совсем не подумала, когда неслась сюда сломя голову — что кхорров маг почувствует лишнее. То, о чём не собиралась говорить. Мой старательно убегающий от прямого контакта взгляд ловят пронзительные глаза, буквально пришпиливая к месту и не дав шагнуть назад, на безопасное расстояние. Шумно сглатываю. Пусть он не поймёт. Пусть не догадается. Пожалуйста, пожалуйста, Сантарра, если ты ещё не забыла про меня, помоги…

— Виола? — в тишайшем шёпоте и потрясение, и вопрос, а в глубине прозрачной радужки крутятся мириады обсидиановых искр надежды, отблески пламени факелов.

— Нет! — чересчур торопливый писк хуже признания вслух. Пробую отшатнуться, но пальцы Анвара моментально перехватывают мои запястья, не дав отойти от его клетки. — Пусти меня!

— Это правда? Духи песков, скажи, что это правда! Ты…

— Неправда! Ничего не было правдой, и это тебе тоже кажется! — всхлип, и я безнадёжно запрокидываю голову, чтобы слёзы остались внутри глаз и не побежали стыдными дорожками. А тепло его рук уже паутиной плетётся вверх к предплечью, отогревая так нужно и правильно… Рывок, но хватка по-прежнему цепкая, а взгляд — ошеломлённый до глубины души.

Какая, какая к кхоррам душа у мага?! У прирождённого лжеца.

— Я слышу! И чувствую… Он живой, он внутри тебя, это же наш…

— Ненадолго, — зло выплёвываю я ему в лицо как последнюю попытку освободиться. Задержать эту встрепенувшуюся под рёбрами потребность касаться, греться, жить.

Анвар моментально меня отпускает, словно обжёгшись, и отстраняется, каменеет в изваяние. Я тяжело дышу, собираясь с мыслями, часто моргаю, лишь бы солёная плёнка не мешала видеть. И всё равно приходится стереть влагу с щеки.

— Не смей. Виола, не смей этого делать, слышишь! Мы справимся, вместе. Ты… так вот, что с тобой! Ему нужно тепло, нужны силы, а твоих мало… Есть мои. Дай мне помочь, вытащи отсюда, и я обещаю…

— Я уже знаю цену всех твоих обещаний и клятв. Так что только мне решать, нужно ли династии ещё одно насквозь лживое харуново отродье.

Я решительно разворачиваюсь, более не желая ни видеть его, ни слышать новых оправданий, ни показывать слабость — то, как приятно теплеет уголёк внизу живота, едва к нему подбираются сахарные искры магии отца.

— Стой! Виола, не уходи! Кхорры раздери, вытащи меня отсюда сейчас же! — такого открытого бешенства я не слышала от него ни разу, но не сгибаю плеч, пока в них несутся надрывные крики, эхом отдавая по подвалу: — Ты убиваешь его! Не смей убивать нашего ребёнка!

Следом бахает грохот, знаменующий отчаянно сильный пинок по двери камеры, от которого из стены выпадает особо ненадёжный камень. Всё ещё не оборачиваюсь. А на солёных губах вдруг появляется совершенно ненормальная улыбка, будто только что, впервые, я выиграла сложную партию. Захватила нити контроля, никогда не принадлежавшие мне. Дошла до края шахматной доски, чтобы из пешки в чужих руках наконец-то стать королевой.

Вместе с разливающимся по венам живительным теплом это оказывается до дрожи сладко. В моих силах быть не просто на два шага впереди, но и отомстить за предательство сполна. В голове молнией вспыхивает потрясающе простое, элегантное и правильное решение.

Меня не удовлетворит костёр жрецов, который лишь бестолково развалит страну. Зато удовлетворит, когда увижу в его глазах ту же боль, что он причинил мне.

***

Кресло монарха в комнате для собраний преторов уже практически принимает форму моего тела — как-то сразу повелось, что общаться с первыми людьми страны удобнее тут, а не в официальном приёмном зале. Ещё слишком живы воспоминания о сидящем на троне отце, смотрящем на меня с разочарованием; о ноже, брошенном к его ногам; о чёрной пене из его рта и о могильном холоде королевского склепа, к которому всё это привело.

Здесь легче. Круглый стол, на котором по моему распоряжению расстелена карта континента, письменные принадлежности, рабочая обстановка и терпкий дымок от трубки Нэтлиана. После визита в темницы я понимаю, как надлежит поступить, и остаётся лишь убедить в своей позиции преторов.

— Дерзость герцога Иглейского непозволительна, — возмущённо скрежещет Лидианская и сурово хмурит брови, для верности стукнув тростью по мраморному полу. — Уже за одно это письмо надлежит собрать войско и хорошенько поучить мерзавца манерам. Да, герцоги ещё не давали присяги новой королеве…

— Сбор Пятерых назначен, миледи, и от антилийской герцогини, а также из гранийских рудников уже получены положительные ответы на приглашение в столицу, — тут же успокаивает сидящий по правую руку от меня Белларский, взявший на себя все трудности организации важных формальностей.

Благодарно ему киваю: к счастью, кроме южан больше никто не собирается бросать вызовы новой королеве. Беглый взгляд на карту порождает странную, вызванную усталостью и полным эмоциональным истощением мысль: а может, и к кхоррам эту Манчтурию? Изолированная южная зона, сплошные пески и оазисы, вся ценность которых в том, что создают барьер от волайцев. Соблюсти закон Сантарры, признать вину Анвара и дать Иглейскому править собственной страной…

— Давал герцог присягу новой королеве или нет, не суть важно, — вмешивается в мои тяжёлые мысли по-змеиному тихий голос Данга, и он ведёт кончиком орлиного пера вдоль нарисованных границ континента, берегов Багряного моря. — Начинать своё правление с развала страны… Очень недальновидно. Готов поспорить, островитяне тут же высадят флот в Несимии — они давно мечтают оттяпать кусок плодородных земель. А если на Афлен насядут со всех сторон… нас просто раздерут, как ветхую тряпку, по кускам. Нельзя показывать слабость новой власти.

Я тяжело вздыхаю, признавая справедливость слов азиса: отрезвляющая прямота мне сейчас точно не лишняя. Задумчиво постучав пальцами по столу, поднимаю взгляд и смотрю на хмурое лицо сидящего напротив кассиопия, который не произнёс и слова с самого начала собрания.

— Ваше белосвятейшество, что думаете вы? Есть ли возможность не разжигать этот конфликт с герцогом… Пощадить его сына.

Мрачно цокнув языком, кассиопий поправляет отороченные алым рукава рясы и смотрит на меня грузным, укоризненным взглядом тёмных глаз. Не тороплю его, хотя плечи сводит от того, с какой прямой спиной сижу и как мечтаю лечь и завернуться в густой мех. Тепла касания Анвара хватило очень ненадолго — его словно всосало в живот, в какую-то бездонную пасть паразита.

— Белая богиня твердит ясно: все дети Харуна подлежат уничтожению, — непреклонно басит кассиопий.

— А разве так очевидно, что граф Эгертон — маг? — невинно тяну я, ловя на себе недоуменные взгляды преторов, и спешно поясняю: — Всё, что видел народ — как по воздуху пролетела его плеть и вырвала из моей руки меч. Но что подчинялась она именно графу, а не, скажем, кому-то из его свиты или вовсе любому человеку из толпы… ещё нужно доказать.

— Вздор! — отрезает Лидианская, вновь возмущённо стукнув тростью. — Да кто поверит в эту чушь?! Все здесь присутствующие знают прекрасно, кто он и что сделал… как добился вотума — с помощью колдовских сил, не иначе.

— Знаете, миледи, а я бы выслушал идею Её Величества подробнее, — встревает молчавший до этого Нэтлиан, попыхивая трубкой, и клубки густого дыма уходят к каменным сводам потолка. — Вам легко говорить: «соберите войско и поучите герцога манерам». Сразу видно человека, который не бывал на поле боя, не сражался с бойцами чёрного гарнизона — они аки львы, и каждый из них стоит десяти столичных. Отсоединение Манчтурии, потеря этой колоссальной силы может действительно стать концом для единого Афлена. И пока есть шанс на иной исход, я, да простит меня Сантарра, готов пить из одной чарки с колдуном. Во имя мира и тысяч невинных жизней.

Его неожиданная речь производит сильное впечатление даже на меня. Я потрясённо наклоняю голову, выражая признательность за поддержку, хотя краем глаза замечаю недовольство пыхтящего кассиопия. Итан Данг нервно поигрывает пером в тонких пальцах, а Белларский сбоку от меня неуютно ёрзает на стуле. Ясно одно: войны не хочется никому, ибо это синонимы разрухи, голода, нищеты и боли. И ответственность за это ляжет на мои плечи, за каждую жизнь и каждый рухнувший дом.

А мне достаточно чувства вины на своих плечах.

— Я считаю, что вполне в наших силах сохранить страну. И для этого завтра мы должны во всеуслышание объявить, что графа Эгертона подставили, магом он не является, и пройдёт проверку освящённой водой прямо в зале суда, прилюдно, — я добавляю в голос неукоснительно приказных ноток, внимательно смотря на недоверчиво скривившего губы Данга. Он презрительно фыркает:

— А уважаемый граф сможет пройти эту самую проверку? Мы же все понимаем, что нет.

— Это возмутительно! — сурово гремит кассиопий, и я невольно вздрагиваю от его протестующего тона. — Мы не можем допустить такого предательства заветов богини! К тому же он — настоящий цареубийца, а вы собираетесь даровать ему свободу?! Прощение?!

— Кто сказал, что я его прощаю?

Мой шёпот будто впитывается в стены: недоумение преторов ощущается кожей, они всё заметнее переглядываются. Лидианская, судя по сморщившемуся крючковатому носу, вовсе готова вызвать лекаря для несущей бред королевы. Но кажется, решение, которое будет компромиссным, я всё же нащупала — всё в лучших традициях Данга, умеющего угодить всем и не забыть про себя.

— Но позвольте, если суд признает его невиновным… — приглушённо пытается вмешаться азис, на что я снисходительно улыбаюсь:

— Суд будет открытым для всех желающих. Мы всем покажем однозначно: граф Эгертон не маг, к смерти короля не причастен и отныне свободен. После чего я, он и вся его свита в сопровождении королевского отряда отправимся в Манчтурию по главному торговому пути. — Утыкаюсь пальцем в жирную линию дороги на карте, ведущей вдоль вод великого Артона через всю страну до самого берега моря. — Для народа и для герцога Иглейского мы изобразим полное помилование графа Эгертона. Проедем по центральным городам, показав, что белый и чёрный народ едины, и никакой войны не будет. Успокоим наших вассалов. А после того, как герцог даст мне присягу и убедится, что его сыну ничего не грозит, палач тайно исполнит настоящую волю суда и белой богини — упокоит графа на его родине. Подстроит несчастный случай, в котором уже нельзя будет винить корону. Мы торжественно проводим его к могиле, но так, чтобы это всем принесло пользу.

Преторы погружаются в долгое, преисполненное раздумий молчание на моё дерзкое предложение. Кажется, я почти слышу, как шуршат в их головах мысли, находящие отражение на лицах: довольно ухмыляется Данг, который получит свой кусочек мести Анвару; буравит тяжёлым взглядом карту Нэтлиан, просчитывая риски; складывает руки на груди кассиопий, прикидывая, насколько отсрочка казни соответствует законам Сантарры.

— Это мудрое предложение, Ваше Величество, — негромко прерывает неловкую тишину Белларский, но осторожно добавляет: — А вы… готовы к такому путешествию? Придётся отложить совет Пятерых, вы не успеете вернуться в короткий срок…

— Остальные герцогства никуда не денутся и подождут до осени. А вот вопрос с Манчтурией ждать не может, — я стараюсь звучать уверенно, хотя тревога всё равно царапает затылок: долгая отлучка королевы из столицы, когда ей ещё не принесли присягу, может быть чревата последствиями. Эту часть плана стоит продумать основательно.

— Кажется, я неверно оценила вас, Ваше Величество, — вдруг кряхтит Лидианская, бросая на меня колкий, задумчивый взгляд. — Когда вы просили мою печать, то была подверженная чужому влиянию девочка, не понимающая, с какой силой связалась. Теперь я вижу, что наша королева ставит людей выше себя, вижу мудрость. Это похвально. Да, как глоссарий я подтверждаю, что народ видел недостаточно. Убедить всех, что колдуном, зачаровавшим плеть и отравившим меч, был некто иной, вполне реально, особенно если устроить наглядную казнь какого-нибудь бродяги из городской тюрьмы — якобы, настоящего виновника. Если у вас хватит духу проехать по всей стране, изображая мирную королевскую чету, а потом дать палачу исполнить свой долг — то я в искреннем восхищении такой самоотверженности, — и впервые на моей памяти Мэнис склоняет голову, что приятно до мурашек по позвонкам.

Будто старая карга признаёт меня своей королевой только сейчас, а не когда поднимала кубок за моё здоровье после церемонии в храме. Значит, я действительно нашла лучший выход.

— Я за мир, какой бы путь к нему не вёл, — пыхтит Нэтлиан, разнося по комнатке новые клубки дыма, путающиеся в его усах. От запаха табака вновь ощутимо подташнивает. — Графа и его свиту нужно будет сторожить надёжным людям, тем более что везти их придётся не в кандалах, а как свободных людей. Безопасность королевы я вряд ли могу доверить кому-то кроме себя лично. Если Ваше Величество изволит, я бы хотел возглавить отряд.

— Буду очень признательна, уважаемый ленегат. Поездка может стать непредсказуемой. — Я вновь ищу глазами кассиопия, чьё мнение будет решающим: — Ваше белосвятейшество, устроит ли Сантарру такая отсрочка казни?

— Время ничего не значит для истинной веры, — осторожно тянет он, и на широком лице напрягаются скулы. — Пусть с делегацией отправится достойный служитель храма, который проследит за чёрным графом и не даст ему сотворить новых бед, не позволит магичить. Главное, чтобы закон богини был в конечном счёте соблюдён. Я всё сказал, — его завершающие слова дарят ощутимое облегчение: долгого спора не будет.

— Значит, нам остаётся только утвердить маршрут и все детали для завтрашней пьесы в суде, — бодро замечает Белларский, склоняясь над картой и взяв свободное перо: — Надо сказать, я и сам бы не придумал лучше. Изящное решение щекотливой проблемы, — одобрительно кивает он. Пухлое лицо хомяка светится почти отческой гордостью.

— У меня просто был великолепный учитель, милорд.

Теперь у меня будет сотня возможностей для праведной мести за отца, весь путь до Сахетии, который всё равно закончится моей победой. И впервые со дня поединка хоть что-то вызывает настоящее удовлетворение. Что ж, Анвар, игра началась.