Застывшая кровь

Катерина Траум, 2022

Поединок с отцом сделал Виолу королевой – и вместе с тем сковал душу в лёд. Теперь она обязана принять решение о казни Анвара, однако всё сильно осложняется угрозой развязать этим войну с его родными. Он – её узник и слабость, безупречный лжец и искушающий запрет. А вдобавок ещё и единственный источник тепла для зародившейся в её теле жизни, без которого застывшая кровь легко станет мёртвой.

3. Вердикт

Это едва забрезжившее рассветом утро сложнее — больнее — всех предыдущих в сто крат.

Пока новая фрейлина, выбранная мной за молчаливую неприметность и легко запоминаемое имя Лэн, тенью скользит по комнате, раздвигая шторы и подготавливая тяжёлое, бархатное чёрное платье, я лежу, слепо уставившись на голубые волны балдахина.

Лежу, не в силах пошевелить хотя бы кончиком пальца.

Лёд выворачивающей конечности наизнанку болью сковывает тело, и даже дыхание получается поверхностным. В ужасе зажмурившись, сосредотачиваю всю силу воли, чтобы преодолеть этот жуткий паралич, но хватает меня лишь на слабый поворот головы. То… создание в моей утробе явно чересчур истощено: неожиданно ясно понимаю суть происходящего. Меня всю жизнь питала магия мамы, а теперь она делится на двоих, и на то, чтобы продолжать функционировать как прежде, её не хватает. Холодная, колко бьющая по ногам боль будто гвоздями прибивает к постели. Упрямо разлепляю ссохшиеся губы, взглядом находя полненькую фигурку фрейлины, которая шустро собирает щёткой пылинки с подола моего наряда.

— Лэн, — тихо зову её, и девушка в лёгком недоумении поднимает на меня раскосые светлые глаза. Ещё бы: по имени я назвала её едва ли не впервые за столько дней. — Оставь это. Принеси, пожалуйста, завтрак, — дешёвая, топорная попытка спровадить её подальше, пока она не поняла, что я пришпилена к постели и не могу шевельнуть и пальцем. Маиса бы догадалась моментально, что от неё пытаются избавиться, но Лэн безропотно идёт к двери.

— Конечно, Ваше Величество.

Остаюсь одна и вновь сосредотачиваюсь на собственном теле, будто вылитым из чугуна. В уголках глаз скапливается влага от силы, которую я прикладываю, чтобы сжать кулак — но получается только едва ощутимо дёрнуть мизинцем. Болотные духи… и как мне подняться?!

— Кажись, кто-то влип, как кхорра в мондавошек, — раздаётся вдруг за моей головой, со стороны балкона, откровенно ехидный непристойный комментарий звонким женским голосом.

— Кто здесь? — испуганно шепчу я, потому что нет сил говорить громче. Пытаюсь найти невидимую гостью взглядом, но, увы, она всё ещё вне зоны видимости, только слышно, как скрипят петли балконных дверей, прикрытых её руками. Позвать бы стражу… но не могу закричать. Ужасающе беспомощна.

— А никого нет, золотозадая ты наша. С катушек слетела, сама с собой трындишь, — в потоке насмешливых издёвок вдруг мелькает нечто отдалённо знакомое: манера растягивать «о». Южная манера. — Вот, какое дерьмо случается, когда запираешь в клетку собственного мужика.

С этими словами гостья наконец выходит вперёд, бесшумно ступая по ковру. Нет, не выходит — просачивается, будто возникнув из рассветных лучей: настолько неуловимы её движения. Потрясённо моргнув, в шоке и любопытстве разглядываю тонкий, изящный силуэт. Чернокожая девушка, затянутая в некое подобие тёмно-коричневого кожаного комбинезона, плотно прилегающего к телу и подчёркивающего каждый изгиб, складывает руки на груди и смотрит на меня большими, угольными глазами, в которых играют смешинки. С возрастающей тревогой замечаю короткие метательные ножи, блеснувшие с предплечий: оружие торчит костяными рукоятками и из пояса, и из брюк. Длинные чёрные волосы заплетены в целый ворох косичек, и на конце каждой переливается белая жемчужина. От всего её образа буквально веет магией, даже то, как кружат в солнечном свете вокруг незнакомки пылинки, выдаёт нечистое. Панический вопль застывает в горле комком.

— Закончила пялиться? — невинно интересуется она и подходит ближе, а затем бесцеремонно срывает с меня одеяло. — Подъём, хоп-хоп, булками шевели!

Даже леденящая боль и страх отходят на второй план от такой откровенной наглости. Зло сощурившись, шиплю через зубы:

— Не имею понятия, кто ты, но пошла вон, пока я не позвала стражу.

— Я-то свалю, вот только кто тебя тогда растолкает, а, дохлятинка? Кстати, зовут меня Юника, я сестрица твоего самоуверенного муженька. И ты как хочешь, но на суд свой высокородный зад притащишь! А потом будешь хорошей девочкой, откроешь рот и заявишь, что Анвар свободен. Или клянусь, я самолично тебя отпинаю! — от её звонкого голоса щекочет в ушах, а на каждую хамскую фразочку она едва не подскакивает на месте, будто пытается сдержать бьющую через край энергию. Десятки косичек весело покачиваются, отдалённо напоминая своенравных ужей, стремящихся разбежаться каждый в свою сторону.

А у меня от слова «сестрица» чуть разжимаются лёгкие: так вот она, седьмая всадница, вышла из тени. Ни разу не слышала о ней от Анвара и потому недоумеваю всё больше: чётко помню, что у Иглейского лишь трое детей. Вдобавок с каждым мигом крепнет подозрение, что она и впрямь маг, иначе бы с такой яркой внешностью в замке не смогла скрываться столько времени — только приняв облик зверя.

Или моей фрейлины. Не пора ли искать в подвале новые трупы?

— Значит так, ведьма, — как можно более твёрдо говорю я, жалея, что не могу повысить тон или хотя бы вздёрнуть подбородок. — Плевать, кто ты. Я знаю, что ты сделала по приказу твоего, как говоришь, братца. Так что именем короны — ты арестована…

— Духи меня выдери, вот это спесь! — насмехается Юника, деловито упирая руки в бока. — Не, я прямо испугалась дохлятины, которая не может пошевелить задом, боюсь-боюсь, честно. Давай ты сначала хотя бы встанешь, а потом уже будешь меня арестовывать для допроса с пристрастием?

— Встану! Сейчас… ещё немного и встану, — с этим грозным шипением я упрямо пытаюсь дёргать конечностями, но они остаются будто пристывшими к кровати.

— Вот же дура, — укоризненно вздыхает Юника, возведя взгляд к потолку и картинно вскинув руки. — Духи песков, почему вы не дали этой дурынде мозгов? Или это новая столичная мода такая — самоистязания? Что, после боли, наверное, и кончаешь от души? — гладкое тёмное лицо задумчиво хмурится, и невозможно понять, шутит она, задавая вслух такие вопросы, или же действительно хочет ответ.

Со мной в жизни не разговаривали так развязно. Вслух про… это? А что, так можно было?

— Слушай сюда, охамевшая блоха, — осознав, что иного тона, кроме такого же беспардонного, она не воспринимает, я окатываю её колким взглядом — однако Юника лишь презрительно щурится на мою попытку повторить её наглость. — Тебя явно послал Анвар: уж не знаю, шпионить за мной или уговаривать на милость в суде, но точно не для того, чтобы ты стояла и глумилась. Так что или помоги встать, или топай к болотным духам!

Шальная мысль действительно вспыхивает в голове: если я права, и эта девчонка — маг, то ей хватит одного касания, чтобы мне помочь. С интересом смотрю на её пальцы с абсолютно чёрными ногтями, будто вымазанными в краске.

— Ты от злости не лопни, а то ведь правда уйду. Разрежу на тебе сорочку и оставлю сверкать прелестями, а потом из угла буду смотреть, как тебя найдут стражники — хохма ещё та выйдет! — широко улыбнувшись и продемонстрировав идеальные, словно созданные для смеха большие зубы, Юника тянет руку к моей застывшей лодыжке и уверенно её хватает. — Ох ты ж мать-Эфилона! Настоящий мертвяк!

Она моментально становится серьёзнее, внимательно смотрит мне в глаза, а я замираю в ожидании тепла — но не чувствую ничего более, чем лёгкое покалывание по коже, обычное человеческое касание. Вновь пробую дёрнуть ногой, но успеха никакого. Холодно, как же отвратительно холодно!

— Не помогает, — безнадёжный стон, в досаде прикрыв веки.

— Не та магия… не родная, — едва слышно шепчет Юника, отрываясь от меня и с сомнением разглядывая собственные пальцы. — Слышь, золотозадая: ты меня всё больше своими капризами бесишь. И угораздило ж Анвара связаться с мертвечиной. В шкафу у тебя что?

— В шкафу? — непонимающе хлопаю я глазами.

— Да, воняет оттуда чем-то добротным… полынь, дубовая почка… а ничего составчик, ну-ка, заценим пойло, — прищурившись, Юника бесшумно скользит к шкафу и распахивает дверцы.

Не сразу понимаю, что она такое учуяла, а потом осеняет: пузырёк Нэмике, оставленный в кармане той болотной мантии. Хорошо, что я всё-таки забыла его выбросить в лесу. Главное, не думать о том, какая дрянь в этом зелье намешана и о том, что есть способ куда проще. Позвать того, кто создал эту проблему, и заставить исправлять. Почему-то есть острое ощущение, что, если варево ведьмы не поможет, следующий вариант Юники будет именно таким.

Она неуклюже и брезгливо, будто не хозяйничала тут в облике Маисы столько дней, отодвигает развешанные наряды. Останавливается на мантии и безошибочно находит пузырёк. Откупоривает пробку и тщательно принюхивается к содержимому. Затем капает себе на тыльную сторону ладони и растирает, рассматривая зелье на свет.

— Грамотно. Эй, дохлятина, пойло у кого брала? Верный человек?

— Да. Уж точно не тот, кто стал бы меня травить, — я вспоминаю узелок истины на поясе Нэмике, и потому отвечаю без сомнений. Ей это просто ни к чему, она, напротив, очень хочет, чтобы создание во мне выжило.

— Ну, тогда рискнём. Только учти, решила с моей помощью травануться и копыта откинуть — Анвар мне ноги вырвет, он понятия не имеет, что я здесь, — строго возвещает она, для убедительности подняв вверх указательный палец.

— Так он… не отправил за мной следить?

— Он сказал не вздумать лезть к замку и спокойно ждать вердикта, но он мне не всеотец. — Юника передёргивает плечами и вновь приближается к кровати. — Детка, ротик открываем и не плюёмся, лады? Или тебя на суд понесут. Голой. Вот Анвар обрадуется…

Морщусь, но у меня и правда нет другого выхода: хорошо, что зелье дала Нэмике. Если бы эта хамка притащила собственное снадобье, в жизни бы не стала подчиняться: уже верещала бы насколько могла громко, призывая стражу, и плевать на наготу. В конце концов, уверенность, что именно Юника скрывалась столько времени под личиной Маисы, никуда не исчезает — однако слегка дрожит, потому что я успеваю заметить тень растерянности на тёмном лице, слабую ориентацию девчонки в моей спальне и тем более в шкафу. Да ещё и манера речи, которую тяжело подделать… Но откуда мне знать, насколько хороши её актёрские данные.

Травянистый запах горечью повисает в воздухе. Послушно открываю рот, и ровно три мутно-зелёных капли падают на язык. Спешно глотаю в надежде, что это поможет начать шевелиться. Юника замирает, буравя меня своим нахальным чёрным взглядом из-под густых ресниц и ожидая реакции.

— И как оно? Хуже, чем моча верблюда? Хотя знаешь, верблюжья моча — это ещё сойдёт, мы с Дастаном как-то застряли без воды в красную бурю… Знала бы ты, что нам пришлось пить. Эй, дохлятина, не зеленей так! И не смей блевать на меня!

Богиня, какая несусветная гадость! Снадобье оказывается отвратительно горьким, отдающим одновременно и тиной, и затхлостью сродни болотной, и гнилыми листьями. Наверное, если бы мои внутренности сейчас могли реагировать и сжиматься — и впрямь вытошнила бы всё моментально. Беда в том, что и блевать давно нечем, в желудке кроме воды и морса ничего не удерживается.

— Нор… мально, — упрямо выдавливаю я, и понимаю, что наконец-то могу хотя бы вдохнуть полной грудью.

Нет, никакого тепла не приходит в ледяное тело. Но, спустя ещё пару бесконечно тяжёлых вдохов, ладонь подчиняется моему желанию и через скрип костей сжимается в кулак. Слава Сантарре. Нэмике точно заслужила свою плату. Волной покалывания паралич отпускает и колени, а боль понемногу утихает — правда, холодно мне по-прежнему. Не легче, но, по крайней мере, сносно. Как можно увереннее сажусь на постели, поджимая под себя ноги, способная теперь хотя бы говорить глаза в глаза. Чуть помедлив, подтягиваю откинутое одеяло и кутаюсь в него, потому что дрожу, словно в лихорадке.

— Спасибо, — глухо бормочу я, пока Юника закрывает пузырёк и ставит на прикроватную тумбу. — Но это ничего не меняет.

— А, да. Это не я кокнула твою подтиралку задницы. Глаза разуй, глянь на меня. Думаешь, я бы тебе стала пятки пудрить и туфельки в зубах носить? А ничего не слипнется? — она гордо вскидывает треугольный подбородок, но мне и без того видно в плавности её движений благородное происхождение. Да, говорит она, как деревенская хабалка, но, похоже, и жизнь у юной колдуньи никогда не была лёгкой и не требовала ношения бальных платьев.

Представить Юнику в корсете… Действительно, смешно. Светская леди из неё никакая.

— Зачем ты здесь? — никак не могу понять истинной причины так подставляться, ведь я могу позвать стражу прямо сейчас, вот только… хочу для начала разобраться. Плотней заворачиваюсь в одеяло, чтобы не стучали зубы. — Если Анвар не приказывал следить и… просить за него, то что ты тут делаешь?

Она немного нервно покусывает полные губы, не глядя на меня проходится кончиками пальцев по резной спинке кровати. Обводит растительный узор и искусно выпиленный листок, а затем будто нехотя выдаёт:

— Затем, что тебе надо дотумкать до правды. Анвар не виновен в смерти старого пьянчуги, — уловив мой скептичный взгляд, она спешно поправляется: — Ну, то есть, не так, как ты себе вообразила. Да, он начал городить полную отсебятину, когда стал подбивать тебя порубить папулю в капусту: что поделаешь, горячая южная кровь, нашим мужикам если вовремя по рукам не дать — они по локоть их засунут не в те дыры… Но он готов был сохранить жизнь короля. Анвар у нас… горло семейной совести, если хочешь. Не любит убийства, тем более напрасные, и я его в этом понимаю. Так что пришла сказать: не смей валить всё на него, только не ты. Он открылся людям, чтобы защитить тебя…

— Он открылся, чтобы защитить самого себя от отравленного меча! — перебиваю я, потому что глас разума должен быть услышан. В устах Юники вся картина неприятно выворачивается изнанкой, хотя мне всё очевидно до тошноты.

— Дура, — вновь совершенно спокойно фыркает она. — Если бы Анвар боялся за себя, он бы не остановил Миджая, а этот ядрёный парень от тебя бы и сопли не оставил, поверь на слово. Нет, он просто успел просчитать варианты, пока ты там выла над трупом. Что решил бы народ Велории, если бы не получил моментальное и наглядное объяснение, как именно принцесса кокнула короля одной царапиной? Не увидев колдуна, отравительницей назвали бы тебя, гнусной лгуньей, а то и ведьмой. Думаешь, ты тогда получила бы трон? Или всё же основательную прожарку булок?

— Ты несёшь бред. Никто бы не посмел усомниться в честности кронпринцессы, а что я не ведьма, проверили бы стаканом освящённой воды. Так что заканчивай придумывать оправдания гнусному предательству и уматывай, пока я не вызвала стражу.

— Вот же упрямица, — раздражённо поведя плечом, Юника закатывает глаза и отступает к балконной двери, но затем игриво щурится: — Ага, то есть, ареста не будет? Вот и ладушки, я знала, что мы найдём общий язык. Всё же теперь мы одна семья. Кстати, запомни главное правило: в семье не предают и защищают друг друга любой ценой. А к тому, как я плюю на золотожопые приличия, все привыкают на раз-два, и ты привыкнешь.

Я открываю рот для возмущённого возгласа, но Юника уже юркой чёрной стрелой исчезает за дверьми балкона, оставив их покачиваться от порыва пропитанного запахом роз ветра. Потрясённо прислушиваюсь к лёгкому шороху крыльев, оповещающему, что она превратилась в птицу. И сама не могу ответить себе, почему её отпустила.

***

Промозглый ветер норовит занырнуть под подол чёрного бархатного платья и колышет густую траву вместе с гроздьями распустившихся ландышей. Ёжусь, не в силах сделать шаг ни вперёд, ни назад. Назад — это в третий раз уйти, не сумев спуститься в гравированный барсом склеп и встретиться с закованным в мраморную коробку телом. Вперёд — к бесконечной яме вины и стыда, которые просто не могу вынести на согнувшихся плечах. И потому продолжаю молчаливое бдение на холме за воротами города, пусть давно ожидает карета, чтобы вести меня в здание суда.

За коваными воротами, под тяжёлыми каменными сводами видятся ступени вниз. Оттуда несёт холодом, но даже ощутить это в полной мере трудно: никакое снадобье не помогло согреться, пусть благодаря ему я и смогла в кои-то веки запихать в себя пару ложек сваренной на воде каши. И теперь об этом жалею, потому что скудная еда только давит тошнотой.

— Прости меня. Прости меня, отец, — шепчу я как безумная на все лады, вспоминая его мольбы на арене. Как он просил остановиться, опустить меч. И до скрипа костяшек стискиваю в кулаке бумажку, найденную потом в палатке… последняя записка с подписью.

«Я всё ещё люблю тебя».

Какая наглая ложь. Он не может любить свою убийцу. И не любил в момент, когда выводил пером эти слова. Да, мы их говорили — словно приветствие, вежливость без смысла с обеих сторон. Но я никогда не верила, что человеку, который позволял дочери в одиночестве плакать в своей изолированной ото всех башне, было на неё не плевать.

Все наши разговоры начинались с подоплёкой «должна». Должна слушаться няню, учителей и Глиенну, исправно выполнять все задания на уроках, вникать в хитросплетения планометрики и механологии, политики и арифметики. Должна простить сёстрам их издевательства, ведь они же младше, а мне надлежит о них заботиться. Должна интересоваться жизнью народа, которому стану королевой. Должна улыбаться, скакать в кхоррову снежную Сотселию и выдать их принцу Иви взамен за открытие торгового пути, должна дать согласие Анвару, чтобы не допустить восстания темнокожих. Выбор всегда оставался иллюзией. Любовь — пустым набором букв. Был Долг. Священный долг династии.

А моя единственная смешная попытка повернуть это колесо вот-вот раздавит весь Афлен, с самого сотворения мира единый. За это мне тоже нужно просить прощения. Что на какой-то совершенно дикий, безумный миг я поверила — свобода возможна. Глупая, наивная кронпринцесса не знала: корона давит на голову так, что к концу дня ломит шею. И если у подножия трона со мной был рядом хоть кто-то, то на самом золочёном стуле, грёзе всех аристократов, полнейшая пустота.

— Ваше Величество, нам пора, — отдалённо зовёт Белларский, вопреки просьбе покинув карету и с пыхтением поднимаясь на холм.

— Ещё немного, — бросаю я ему, по-прежнему слепо буравя взглядом ворота склепа. Глубокий вдох и шаг, а потом колени немеют, и всё, на что меня хватает — кинуть бумажку с запиской через железные прутья на ступени. Чтобы отец остался похоронен со своей любовью. Теперь они с мамой вместе, там, где им обоим уже не важны проблемы их дочери и не нужна месть.

Зато она отчаянно нужна мне. Ответный удар. И я почти на него готова.

— Не зайдёте? — грустно вздыхает Белларский, подойдя ближе. В почтении снимает с посеребрённых волос треуголку с залихватским пером. — Да приготовит Сантарра для короля свою славную колыбель.

— Нет, я… Учитель, скажите честно — я поступаю верно? — вдруг вырывается у меня нелепый вопрос, потому что для сомнений уже поздно. Их и нет, я совершенно уверена в том, кто подстроил смерть отца, и кто за это должен ответить. И всё же… теперь дело не только в моих желаниях, а в судьбе тысяч людей.

— Я думаю, вы нашли единственно возможный выход из ситуации. Главное, чтобы у вас хватило духу довести дело до конца и не спасовать. Тритийский переворот существовал в истории мира не зря, магов нельзя допускать к власти, иначе всех ждёт лишь смута. Уже то, что маг пробрался в династию… немыслимо. Счастье, что о его природе стало известно до рождения детей, — стушевавшись, Белларский замолкает на полуслове, а у меня словно ёкает в животе.

— Вы правы, какое счастье, — с усилием выдавливаю я, моргнув и отвернувшись от склепа. — Едем?

***

Чем больше в спектакле задействовано лиц, тем выше вероятность провала. Что кто-то забудет реплику или не выставит вовремя декорацию, испортит наряд или банально запнётся посреди важной сцены. Так что волноваться нормально, особенно если это ты сам ставил картину и раздавал роли. Но теперь я могу лишь наблюдать, как мои актёры занимают свои позиции.

Мы с преторами выбрали городское здание суда — именно для того, чтобы в открытые двери могли пройти все желающие без ограничений. Правда, несмотря на простор круглого зала и количество деревянных лавок, мест для всех зевак всё равно не хватает, и значительная часть любопытных остаётся на улице. Однако свидетелей всё равно выходит достаточно.

Окидываю придирчивым взглядом из королевской ложи сегодняшнюю «сцену». Под куполом свисает на цепи огромная медная люстра, выполненная в виде весов, на каждой чаше которых равное количество свечей. Среди дня их нет необходимости зажигать: по всей окружности зала есть широкие окна от пола до потолка, через которые уже глазеют горожане. Пусть, для того и не стали задвигать шторы: полная прозрачность правосудия как она есть. Зал отдалённо напоминает арену, разве что места в центре оставлено не так много: для полукругом стоящих бирритов в алых плащах, успокаивающих народ и призванных охранять преступника, и для железного кресла посредине, пока пустого. Оно повёрнуто к каменной трибуне верховного азиса с выгравированным ликом Сантарры, дабы подсудимый не смел врать в лицо богини.

Моё же скромное место — на небольшом балкончике над входными дверьми, откуда открывается замечательный вид. Единственный ряд стульев занят полностью: справа от меня устраивается Белларский, не поленившийся притащить бинокль, слева — Мэнис Лидианская, сидя опирающаяся на трость и распространяющая сильный запах валерианы. От обилия разных ароматов неумолимо тошнит. Надеюсь, что хотя бы не выплюну свой завтрак на головы гомонящим людям внизу.

С самого края скромно пристраивается Глиенна, похожая на бледную тень себя самой. Её я вижу впервые со дня похорон, и она, как и я, до сих пор в траурном платье, а заколотые в пучок волосы явно значительно поседели. На моё тихое приветствие она сдержанно кивает, но быстро отворачивается и смотрит вниз пустым, невидящим взглядом, судорожно комкая в руке платок. Сёстры так и не приходят, будто мать запретила им покидать замок. Всё верно, я бы на их месте тоже боялась за жизнь, вот только убивать несчастных никто не собирается — надо бы как-то донести это до них и поскорей, пока с перепугу не сбежали сами. Более того, только на династию и придётся полагаться, когда королева покинет столицу…

Нэтлиан занимает последний стул, а за моей спиной слышно неловкое шебуршание Лэн, которая вряд ли рада необходимости сопровождать меня на подобные сборища. В зале жарковато — это я понимаю по тому, как тяжело пыхтит Белларский и как покрывается испариной ленегат, ведь мне самой даже не тепло несмотря на бархатное платье с длинными рукавами. Тереблю пальцами веер, нужный совсем не для прохлады. Волнуюсь так, что подрагивают плечи, а корона давит как огромный булыжник.

Наконец, к каменной трибуне вальяжной походкой идёт Итан Данг. Худощавая фигура тонет в широкой форменной тёмно-алой мантии, сразу роднящей его с подчинёнными-бирритами, хранителями закона и порядка во всех городах страны. Не могу отделаться от плохой мысли, что основные роли отведены хмуро восседающему на лавке кассиопию и ему, и он вполне может решить рассчитаться с Анваром за былое унижение по-своему. Что ж, остаётся надеяться, что даже чересчур молодой азис понимает: одна короткая месть закончится войной, а никакой человек или маг не стоит столь кровавой цены.

В том числе и тот, без кого умрёт дитя в моей утробе.

Болотные духи. Зачем я признаю его ребёнком сейчас? Когда поздно отступать? Когда уже поднимает руку Данг, призывая народ к тишине, и когда все присутствующие склоняют головы в почтении к богине. Осознание вплавляется под рёбра так ненужно и напрасно: это просто ребёнок. Мой ребёнок, который хочет, чтобы мама его любила. Так, как никогда не любили меня саму… Опасная дорожка. От этих мыслей до привязанности один шаг, а зачем привязываться к тому, кто обречён никогда не родиться? Непроизвольно кладу ладонь на живот, будто так его получится согреть и защитить.

— Тишина! — громко требует азис, вскидывая и вторую руку, на что собравшийся люд всё же понемногу приглушает голоса. — Прошу всех занять свои места! Начинается заседание по вопросу причастности графа Анвара Эгертона к безвременной кончине Его Величества Казера Воскрешённого. Приведите обвиняемого!

Только что притихший народ вновь накрывают возмущённые шепотки. Зрители привстают с лавок, чтобы лучше разглядеть, как в зал ведут под руки Анвара: его шаги я моментально распознаю через бряцанье цепей, сковывающих запястья и лодыжки. Едва он появляется в поле моего зрения, сильнее стискиваю рукоять веера, с тревогой осматривая вышедшую на свет фигуру. Ему натянули свежую холщовую рубаху и штаны, умыли. Однако даже с высоты заметно, что никуда не делись кровяные следы под железным кольцом на шее и синяки под глазами, а ещё никто не выдал ему обувь — кандалы на ногах явно натирают чёрную кожу не меньше. Он словно… обнажён, и тошнить начинает сильнее, а на кончиках пальцев застывает глупый порыв прикрыть его от сотен злых обличающих взглядов.

Анвара грубо подталкивают к креслу, и он садится, ни единым движением не выдав беспокойства, когда цепи на руках и ногах прикрепляют к подлокотникам и ножкам. Не дыша смотрю на всё сбоку и улавливаю, когда он слегка поворачивает голову, находя меня. Судорожно сглатываю, пытаюсь прочесть хоть какую-то эмоцию на его лице, но безуспешно. Он будто скучает. И только на почти неуловимое мгновение уголок узких губ дёргается, как в попытке усмехнуться.

Не веришь в серьёзность происходящего? Что ж, а придётся поверить. Я заставлю молить о снисхождении.

— Назовите себя, — беспристрастно требует Данг, когда с закреплением подсудимого на месте покончено, и бирриты вновь встают полукругом ожидания.

— Граф Анвар Эгертон, старший наследник герцога Седрика Иглейского, управителя Манчтурии, — ровным, невозмутимым тоном отвечает Анвар, теперь смотря уже лишь на азиса.

— Клянётесь ли вы перед ликом Сантарры говорить исключительно правду?

— Клянусь, — на это его слово мне не удаётся сдержать ехидного фырканья, благо, вряд ли долетевшего вниз. Если бы его клятвы не были пустым сотрясанием воздуха и если бы он вообще верил в белую богиню, а не в духов песков…

— Подтверждаете ли, что именно вы перед поединком короля и кронпринцессы подали Виоле Артонской отравленный меч? — я замечаю, как довольно сверкают глаза Данга на этом вопросе, составленным так мастерски. Ведь тут невозможно отрицать.

— Да, подтверждаю.

— Где вы его взяли? — продолжает он напирать, резко ускоряя допрос и промокнув взмокший покатый лоб пурпурным платком.

— В стойке для оружия, возле её палатки, — легко отзывается хриплый голос, и звучит он столь уверенно в своей невиновности, что, кажется, вполне способен заставить людей сомневаться.

— Вы знали, какое оружие выберет принцесса? — по сравнению с Анваром нотки Данга слышатся неприятно шипящими, будто скачущее вокруг жертвы насекомое ищет слабое место в обороне.

— Да. Мы тренировались именно с ним.

— Значит, вы вполне могли бы заранее смазать клинок ядом, верно?

— Мог бы и сделал — это разные вещи, уважаемый азис, — открыто насмехается Анвар над этой попыткой выдавить признание и наклоняет голову в излюбленной птичьей манере, прежде чем негромко дополнить: — К чему эти пляски, если у вас всего один действительно существенный вопрос? Если бы я не знал величия правосудия богини, то подумал бы, будто вам нравится тянуть время, продляя моё заключение в цепях. Что вы наслаждаетесь зрелищем.

Смазливое личико Данга перекашивает презрение, морщится точёный нос и щурятся блёклые глаза, особенно когда в зале слышатся несколько приглушённых смешков. Да, тут сложно не согласиться: азис явно упивается возможностью допрашивать самого графа и, если бы мог, точно бы организовал Анвару пытки ещё в темнице. Если бы я позволила его трогать.

— Хорошо, тогда спрошу более конкретно, — прочистив горло, Данг устремляет на свою жертву пронизывающий ледяной взор и повышает голос: — Граф Эгертон, это вы отравили меч кронпринцессы перед поединком?

— Нет.

— То есть, вы отрицаете свою вину?

Конец ознакомительного фрагмента.