Серафима прекрасная

Каринэ Фолиянц, 2014

История Серафимы Зориной мало кого оставит равнодушным. Кто-то считает Серафиму героиней, кто-то осуждает ее поведение. Можно сказать, что она «прет по жизни, как танк». Но это не так. Она просто, говоря ее словами, «не плывет по течению щепкой безвольной», умея и приспосабливаться к обстоятельствам, и бороться с ними. Была ли девочка Сима с рождения сильной личностью? Она такой стала! Она сделала себя! Она делила любимого мужчину с другой женщиной на протяжении двадцати лет, она вылечила больного сына, воспитала дочь, она отстояла свою ферму. И никогда не полагалась на волю случая…

Глава 1

1980 год

…Гладь степи простирается до самого горизонта. Горит ковыль багрянцем в лучах заходящего солнца. По степи гуляет табун лошадей. Красивый вороной конь носится за пегой кобылицей. Весь табун перебаламутили! Скачут, не замечая никого… Ноздри раздуты, то и дело раздается ржание… Копыта выворачивают землю, отчего пыль стоит столбом…

Двенадцатилетняя девочка Сима с отцом-пастухом смотрят на скачущих лошадей.

Неказиста Сима, некрасива… Толстенькая, приземистая. Глазки, правда, умные. Глаза взрослого не по годам человека. Она поворачивается к отцу:

— Папа, а что — любовь у них? Да ты не бойся, я большая, все понимаю!

— Точно, дочка, любовь у них и есть. Все замечаешь, умница! Ты у меня учительницей будешь! В институт поступишь! О! Как есть — в город уедешь, ученой станешь! — улыбается отец.

Сима обиделась:

— Да ладно тебе, пап! Меня в школе и так профессором дразнят!

Вздохнув, девочка достала из кармана очки в толстой роговой оправе и нацепила их на нос. Очки Симу, и без того не красавицу, уродовали еще сильнее.

— Ну и дураки, что дразнят! Умный-то не станет дразнить! А ты, дочка, не обращай на них внимания. Живи по-своему, как живется. Жизнь-то она и покажет, где правда, — возмутился отец.

— Точно покажет? А то ж мне тяжело живется, знаешь, пап…

— Ты это брось. В нашей стране всем живется хорошо. Мы ж не в Америке какой. В Стране Советов все равны!

— Пап, да мы что, на партсобрании, что ли?

— Ты чего такое говоришь, Симка! Ладно, ехать уже надо. Солнце садится. В школу тебе завтра. И лошадкам отдыхать надо.

… Отец встает и созывает лошадей. Табун сбивается в кучу, и лишь вороной конь все кружится вокруг своей возлюбленной.

Отец садится в седло, подхватывает Симу, и скачут они вперед. Обернувшись, Сима смотрит на своего любимого коня, а он все бежит за пегой кобылкой.

Дочь продолжает разговор:

— Пап, вот ты говоришь, что детей малых в капусте находят. А жеребята в конюшне родятся — сама видела. Это как?

— Тебе-то оно зачем? Рано еще про такое знать! — испугался отец.

— А вот вырасту, заведу себе десять лошадок. Нет, сто!

— Как это ты сто штук лошадок-то заведешь? Ты чего, колхоз, что ли? Или ты в председатели метишь?

— А это поживем — увидим!

— Тоже верно. Только не бабское это дело колхозом командовать.

— В нашей стране все равны. Сам говорил!

— А ты меня слушай меньше. Это ты у нас профессор. А у меня чего — семь классов образования. Да и у матери тоже. Ну, пошла! — Отец подгоняет свою лошадь, и она несется еще быстрей, а за ней скачет весь табун.

Осталось позади ковыльное поле. И скала огромная, у которой пасся табун. Солнце вскоре скрывается за линией горизонта, освещая ковыль багряным светом. От этого степь вокруг кажется красной-красной…

Лошадь под отцом скачет быстро-быстро, от этого девочке становится страшновато, и она крепче цепляется за отца.

— Не боись, Симка. Держу! Вот как сама станешь ездить — знай, в седле-то надо крепко держаться, чтобы никто вышибить не мог!

— Выучусь! Ты, пап, за меня не бойся. Говорю тебе — выучусь!

* * *

Маленькое одноэтажное здание почти на краю деревни — Симина школа. Стены недавно побелены. На входе висит плакат: «Учиться, учиться и еще раз учиться».

Весь Симин класс слушает Марию Ивановну — классную руководительницу, учительницу литературы.

Мария Ивановна — тощая, в синей кофточке и с жиденькой косой, уложенной на голове крендельком, — разбирает тетрадки на столе и вещает недобро:

— Стыд вас должен заесть за такие-то оценки по родной литературе! Из пятнадцати оболтусов у троих только четверки за сочинение. Пять двоек — где это видано, а? Зорину вообще хоть единицу ставь! Люди хотят дать рекордам звонкие свои имена! На Олимпиаде в этом году сколько наших спортсменов золотые медали выиграли! А ты, Зорин… ты… Через два года в комсомол вступать! Какой такой комсомол, если ты в шестом классе слово «корова» через «а» пишешь! Это в советской-то школе. Встань, Зорин, горе наше общественное!

Витя Зорин хоть и двоечник, зато самый красивый мальчишка в классе! Глаза большие такие, ясные, голубые, светлые волосы. Встал лениво и пробубнил:

— А чё я-то, Марь Иванна? Я чё, хуже всех?

— Самокритика — это замечательно, Зорин. Это по-пионерски, — обрадовалась Мария Ивановна. — Да, Зорин, ты хуже всех. Книгу ты прочел одну в жизни. Называется «Букварь»!

Класс зашелся от смеха, а учительница продолжала возмущаться дальше:

— Тише, тише! А все почему, Витя? Потому что мать твоя, вместо того чтобы в колхозе как следует трудиться, теплицами занимается, помидорчики растит — и ты при ней! И ничего ты в этой жизни не знаешь, кроме этих куркульских помидоров! В теплице целый день пашешь, вместо того чтобы читать… Гляди, на базаре еще раз увижу — уши тебе надеру! Грамотей!

Класс снова засмеялся. Мария Ивановна подошла к Симе:

— Симочка Кузина, возьми ты над ним пионерское шефство. У тебя есть чему поучиться!

— Мария Ивановна, а если он не захочет? — тихо спросила девочка.

— Не хочет — заставим. Не может — научим! Смотри, Зорин, на Симочку. У нее у единственной пятерка по сочинению. Она на нашем учебном фронте передовичка. Самая передовая передовичка.

Дети промолчали, лишь одна девочка прыснула со смеху. Это была Ира Долгова — первая красавица в классе.

— И нечего лыбиться, Долгова. У тебя-то самой кроме ветра в голове ничего не водится! — заметила педагог.

А та кокетливо возразила:

— Зато я не очкастая и не толстая.

Мария Ивановна рассердилась не на шутку:

— А ну выйди вон из класса! Кому сказала!

Долгова поднялась, поправила свои хвостики и начала неторопливо собирать портфель.

— Кого ждем? Шевелись, шевелись!

Долгова очаровательно улыбнулась:

— Мне, Марь Иванна, одной скучно. Можно Зорин со мной пойдет? Идешь, Витек?

Витька по зову красотки встал немедленно и тоже начал собирать портфель. Одноклассники за этим внимательно наблюдали. А внимательней всех смотрела на это Сима… С болью смотрела. Нравится ей Витька, а он Иру любит…

Учительница перешла на крик:

— Да вы что, хотите, чтобы я директору пожаловалась? На совет дружины хотите? Вылетите из школы, потом обратно никто не возьмет! А ну, Зорин, сядь на место! Сядь, я кому сказала!

Класс шумит, и кто-то один громко крикнул:

— Марь Иванна, он к помидорам своим торопится!

— Я вам покажу помидоры! Я тебе, Зорин, покажу теплицу! Ну, кто еще хочет выступить? — завелась Мария Ивановна.

Воцарилась гробовая тишина…

— Попробуйте только рот открыть — всем неуды по поведению вкатаю. Всем… Кроме Симы. Вот тогда завертитесь, как рыбка на крючке! Симочка, иди сюда! Бери своего подшефного Зорина, будешь ему пересказывать содержание «Капитанской дочки» — он сам ее в жизни не прочтет! Давай!

Сима встала и сделала шаг к Зорину, но он заявил рассерженно:

— Тебя еще не хватало!

Ох, неизвестно, чем все это бы закончилось, но только в класс заглянул сухопарый мужчина лет сорока — это был директор:

— Мария Ивановна… можно вас?

Учительница быстренько прихорошилась и побежала к выходу — весь класс, вся школа и вся деревня знали, что любит она директора давно и безответно. Дети загудели. В дверях Мария Ивановна обернулась:

— Про неуд по поведению помним все! Встали!

Класс встал. Только Мария Ивановна вышла за дверь, как к Симе подошла Ирочка Долгова, коварно улыбаясь.

— Витек, а хочешь знать, кто про мамку твою и про помидоры Марь Иванне настучал? Вот эта… — Она кивнула на Симу.

— Неправда! Я не стучала! Я никогда не стучу!

Симу трясло от обиды! Ведь в Витьку она давно была влюб лена, а вот Ирочку терпеть не могла!

Долгова не унималась:

— Да? А чего ты тогда в отличницах ходишь — просто так, что ль?

— Я занимаюсь, потому и отличница! — честно ответила Сима.

— Ой, она занимается! — хихикнули девчонки.

— Стучит, стучит! На каждого! И перед директором на задних лапах ходит, и перед Марь Иванной! Я слыхала все! — подливала масла в огонь Ирка.

— Симка, а ну докажи, что это не так? — вступился за Симу кудрявый Вовка.

— А чего мне оправдываться? Это она дура! — кивнула Сима на Долгову.

— А ты… ты жаба! Гляньте, девчонки, на морду ее скособоченную. Ты же зеркала дома боишься? Боишься! — закипела хорошенькая Ирка.

Класс снова засмеялся. Сима, не выдержав, сильно пихнула Иру, и кто-то крикнул:

— Бей ее! Бей жабу!

А детям только того и над было… Окружили ее плотным кольцом…

— Бей жабу!

… Удары сыплются на Симу со всех сторон. Оголтелая толпа бьет ее, бросает на пол. Сима молчит, не зовет на помощь.

… Сквозь плотное кольцо своих мучителей она увидела, как неподвижно стоит у доски Зорин. Вот кто-то сорвал с нее очки. Долгова крикнула:

— Дай сюда! Ослепни, жаба!

Красавица со злостью бросила Симкины очки об пол…

Витя не выдержал:

— Хорош, ребята! Эй, ща Марья вернется. Пошли, говорю!

…Витин голос отрезвил мучителей, они стаей вылетели из класса. И он тоже готов был уйти. Только задержался, подобрал с полу полуразбитые очки.

— На! Держи.

Он протянул их избитой девочке. Сима посмотрела на него с нежностью и благодарностью:

— Спасибо! Витя, постой, а как же «Капитанская дочка»?

— В другой раз! — усмехнулся Витька.

В дверь заглянул друг Зорина:

— Витек, атас! Там Марья в конце коридора! Чешем отсюда!

И Витя убежал…

— Витя, постой! Постой! — закричала вслед ему Сима.

Марья Ивановна, войдя в класс, увидела растрепанную, с разорванным школьным фартучком Симу, которая напяливала на нос пострадавшие очки:

— Что здесь было, кто тебя так? Зорин, да? Симочка, ты что молчишь! Он у меня из школы вылетит, охламон такой! Сима, говори, ну…

Сима повернула к Марии Ивановне гордое личико:

— Не бил он меня, слышите, не бил! Просто я упала! Я сама, случайно!

— Как это — просто? — удивилась учительница. — Просто не падают, да так, чтоб стекла из очков повылетали! Как это так?

— А вот так! — ответила Сима и вышла в коридор, хлопнув дверью…

Сима понуро брела по деревенской улице, чуть не по земле волоча портфель.

У забора ее дома шептались две соседки:

— В кого Симка такая уродилась? Иван парень ладный. Лида в девках вообще красавицей была! А эта! Ни кожи, ни рожи…

— Погоди еще! У меня вон Танька была колобок колобком, ты вспомни! А сейчас от женихов отбоя нет.

— У Таньки сызмальства морда была — загляденье, — возразила одна соседка другой. — Как твоя свекровь померла да перестала ее молоком парным пичкать, так у Таньки фигура и нарисовалась! Ты чего сравниваешь Таньку и эту…

Сима вошла в дом. Соседки продолжали толковать у забора.

Подошла к старому трюмо, угрюмо глянула на себя… Неказиста. Ростом мала. На носу очки разбитые… Плакать захотелось!

— Уродина ты! И уродиной будешь! Жаба!

Схватила подковку, что лежала всегда на этажерочке, — на счастье, видимо, отец ее туда положил…

Замахнулась подковкой — и шарах по зеркалу!!!

Старое стекло не выдержало, треснуло, разлетелось на куски…

Соседки встрепенулись.

— Господи, да что же это?

А Сима, разбив трюмо, долго плакала одна в комнате. От того, что некрасивая. От того, что не любит и не полюбит ее Витя. Никогда… От того, что никому в классе она не нужна…

Так страшно, когда ты никому не нужен, никем не любим…

Вечером вернулась с работы мать Симы — Лида. Она недоумевающе смотрела на разбитое трюмо.

— Симушка, да кто же это сделал?

— Это я! — ответила Сима.

— Да как же это ты? У тебя и сил не хватит! — удивилась Лида.

— Хватило…

— Так это еще уметь надо, а… Ты же знаешь, что примета плохая — вдребезги-то битое зеркало… Да и жалко трюмо — от матери досталось!

В комнату вошел отец:

— Ишь еще, трюма ей жалко! Да ему сто лет в обед!

— Конечно, тебе хоть всю мебель в доме переломай! Лишь бы телевизор был цел! А по мне, так мебель нужная! — ответила Лида.

— Нужная! — передразнил жену Иван. — Это, Симка, знаешь у нее что? Это, Симка, у нее вещизм! Заболевание такое! Это когда вещи дороже человека. Э… да ты бы, Лида, лучше спросила… чего это у дочки с лицом!

Он заметил ссадины и кровоподтеки над бровью у Симы:

— В школе получила, а? Давай только не ври. При матери не хочешь говорить — мне скажи, я их собственными руками…

— Не скажу! Ничего не скажу! — выпалила девочка.

Не любила Сима жаловаться, даже родным людям.

Иван засмеялся:

— Вот вся в меня. Как осел упертая.

Он прижал дочь к себе.

— Что, профессор, дурнушкой, поди, назвали, да? А ты им всем еще покажешь, что они дурней тебя. С лица, дочка, воды не пить. А зеркало бить глупо — оно не виновато! А я тебя обрадовать хотел, — вдруг сменил тему Иван, — перед самыми выходными в ночное пойдем, коней купать! Тебя с собой беру!

Сима ожила:

— Не врешь?

— А когда я тебе врал?

— Па, а можно Витьку с собой взять?

— Какого такого Витьку? — спросил отец.

— Да Зорина Витьку из нашего класса.

Иван нахмурился:

— Стоп, погоди, а тот Витька тебя не обижал ли, а?

— Нет, нет, он хороший!

— Ладно! Завтра с матерью с утра в город едем — новые очки тебе справим.

— В красной оправе?

— Да хоть в зеленой, если в городе такие найдутся! — засмеялся Иван.

В комнату вернулась Лида, укоризненно качая головой:

— Вань, шел бы спать, а! Ехать завтра с утреца в город. Мне еще утром Зорьку подоить!

— Мам, не надо, я сама, сама! Ты выспись! — сказала Сима. — Я Зорьку подою! И бутерброды вам в дорогу сделаю!

Солнце еще не встало. Речка, поля, домишки на косогоре тонут в тумане. Красивые места в Симиной деревне…

Сима доит Зорьку — большую пятнистую корову. Руки у девочки золотые. Корова послушно мычит, но с места не двигается.

— Стой, Зоренька, стой! А мычать-то громко и не надо, мамка пусть еще поспит!

Струйки молока бьют по дну и стенкам ведра.

— С добрым тебя утречком, Зорька! — закончив доить, сказала Сима корове. — Спасибо тебе за молочко!

Подоила — да и пошла снова спать.

В седьмом часу петухи закукарекали, проснулся отец.

Солнце уже поднялось.

— Лида, Лида, да что ж ты! Никак проспали!

— Господи, да как же! Автобус-то в шесть… — вскочила Лида. — Вань, а может, сегодня не поедем, а? Поездку отложим на пару-то дней? У меня что-то на душе неладно!

Но Иван был непреклонен:

— Чего удумала! Ночь всю проедала мне плешь за это зеркало дурацкое — вынеси да вынеси! Тоже мне коммунистка, передовичка, а как бабка старая в приметы веришь! Едем, тебе говорят! Пальто тебе нужно? Нужно. Матери моей, хоть и старуха, а тоже нужно! Очки дочке нужны? Нужны. Пока все не проели — надо в город смотаться! А потом огород начнется, и отгулов не наберешь! Знаем мы это завтра! Собирайся.

— Ой, ладно! Пойду на Симку погляжу!

— Не буди, пусть спит! У нее вторая смена!

Мать заглянула в комнату к дочке, поцеловала спящую Симу:

— Умница моя, и коровку подоила! И бутерброды в дорогу сделала!

Отец из-за спины Лиды с любовью смотрел на дочь:

— Красота ты моя! Никому не верь, что уродина! Загляденье ты мое, профессор! Будут тебе и красные очки, и пряники шоколадные! — и тоже поцеловал дочку.

* * *

Днем Симка торопилась в школу, когда вдруг Витька Зорин перегородил ей путь.

— Стой! Поговорить надо, — заявил Витя.

— Ну говори! Слушаю…

— Ты того, Марь Иванне ни слова… А про Ирку забудь вообще — не она это была. Поняла? Не она тебя стукнула!

— Да наплевать мне на твою Ирку! — дернулась Сима.

— Больно было? — Витя смущенно смотрел на девочку.

— А ни капельки! — вдруг гордо выпалила Сима. И тут же ласково: — Вить, а с отцом и со мной в ночное поедешь перед выходными? На конях покатаемся! Ночью в речке искупнемся, а?

— Это можно. Только ты того, не сдавай ребят. Из пионеров же погонят!

— Да уж сказала! Не сдам! И про помидоры — не я это наябедничала! Что, не веришь?

— Да верю! — пожал плечами красавец Витя.

Он протянул руку к ее поломанным очкам, которые Сима зацепила резинкой за ухо, потому как одна дужка была полностью отломана.

— Хочешь — починю? — спросил мальчик.

Сима улыбнулась:

— Не надо! Мне отец из города привезет. Сегодня. Красную оправку обещал, ага!

— Ну пошли, что ль?

Они двинулись к школе…

— А вот поедешь с нами в ночное — я тебе еще одну тайну расскажу. Самую, самую важную! — тихо прошептала Сима.

— Это какую же?

— Да ты потерпи! Уже немного осталось — два дня всего-то!

Так хорошо было с Витькой до самой школы идти, что Сима забыла и про битые очки, и про то, что ее называют жабой…

…Лида с мужем вышли из автобуса на дороге у станции, нагруженные авоськами и сумками. Надо было делать пересадку, чтобы добраться до родной деревни.

— Смехота да и только — за колбасой в город гоняем! — сказал Иван.

— Да тише ты, дурак. Чё несешь-то, думай!

— А то вокруг все не видят! Слепые, ага!

— Ты лучше думай, что нам теперь часок-другой на дороге стоять! Не поспели мы на двухчасовой.

Иван радостно махнул рукой проезжающему водителю на грузовике:

— А вот и попутка! А ты горевала! Эй, Паш, стой! Ты домой, что ль?

— А то! Садись! — ответил ему из кабины Паша.

Язык у колхозного шофера Пашки Кулакова малость заплетался. Такое за ним водилось, и часто. Не дурак он был выпить.

— Вань, да он же, как всегда, выпимши! Ты как хочешь, я не еду! — возмутилась Лида.

Но Иван уже подсаживал жену в кабину:

— А я тебя спрашиваю? Полезай, и все! Симка ждет очки свои и пряники!

Он потряс авоськой, где и впрямь лежал большой кулек с пряниками.

— Садись, тебе говорят, а то простоим тут до ночи! Дите пряники ждет с шоколадной начинкой!

Грузовик петлял вправо-влево, потому что руки вечно пьяного Пашку не слушались. Лида кричала:

— Ты чего ж, ирод, за рулем потребляешь, а? Средь белого дня!

Паша в кабине повернулся к Ивану:

— Баба у тебя болтливая. Ты б ей язык-то прикрутил!

— Ты баранку крути как следует, а с бабой я сам разберусь! — ответил Иван.

Паша ухарски запел песню да прибавил скорости.

Лида снова вздрогнула:

— Ты ж, дурень, людей везешь, не дрова!

А машина выписала на дороге пируэт.

— Ой! — заверещала Лида.

— А не нравится — слазьте! Ждите вона автобуса, я силком не сажал! — возмутился Паша.

— Да ладно тебе. — Иван было успокоил жену, а потом и сам взревел от Пашкиной езды. — Ты чего ж, черт, делаешь!!! Стой! Остановись!

— Да не дрейфь ты, Ваня! Тут гаишников на сто километров вокруг не сыщешь! С ветерком помчимся! — ответил Павел и опять прибавил скорости…

А Сима на уроке ни о чем другом думать не могла, как только о походе в ночное с лошадьми, которых любила с детства, и о Витьке, конечно…

Она смотрела на него влюбленно и восхищенно. И только дурак мог не заметить любви в ее взгляде.

А Витьке чего? Он на Ирочку свою уставился. Ирочка и впрямь красавица. Вон прядь выбилась из косичек и так на щеку легла…

Застыл Витя. А Мария Ивановна как закричит:

— Зорин! Ты в каких облаках витаешь! А ну повтори, что я говорила!

Зорин встал, переминаясь с ноги на ногу:

— Это…

Сима сзади подсказать пыталась…

— Серафима, умолкни! Мне понятно, что ты все знаешь! Зорина послушаем! — сказала учительница. — Ну, что хотел сказать Лермонтов своим стихотворением?

А в это время в кабине грузовика Лида и Иван с остекленевшими от ужаса глазами смотрели на петляющую дорогу. Ехал по ней лихач Пашка — не ехал, а летел. Да еще и горланил пьяным голосом песни.

Впереди завиднелся крутой овраг.

— Осторожней, тише езжай! — Иван попытался выхватить руль у Паши. — Остановись, я сказал!

— А вот хрена тебе! Лапы-то убери, моя техника, мо-я-я…

Паша вцепился в баранку. И так крутанул, что не удержалась машина.

Грузовик сорвался с узкой дороги, полетел в пропасть с крутого склона. Взорвался бак.

Чудом уцелевший Паша бегал вокруг пламени и вопил:

— Люди, люди, помогите!!!

Пассажиры были мертвы…

В траве, неподалеку от горящей машины, лежали выпавшие, очевидно, из Иванова кармана новые дочкины очки. В красной оправе. По земле рассыпались пряники…

В Симином классе продолжался урок. Дверь открылась, вошел взволнованный директор.

— Садитесь, дети! Мария Ивановна, на минутку!

Класс зашушукался. Мария Ивановна подбежала к директору, тот ей что то зашептал на ухо. Учительница побледнела, с ужасом перевела взгляд на Серафиму…

Сима, словно почувствовав неладное, встала с места…

— Симочка, поди сюда, детка… — признесла учительница ласково.

Сима на ватных ногах подошла к ней и прошептала:

— Что?

— Симочка… Мама с папой… в грузовике… по дороге… — Она умолкла, не в силах больше произнести ни слова.

— Нет! — отчаянно закричала Сима, словно криком своим могла спугнуть беду. — Нет, не верю!!!

Оттолкнув директора и Марью Ивановну, девочка выбежала из класса.

Она летела по коридору, наталкиваясь на людей, сбивая их с ног, как маленькая беспомощная ракета.

Голос ее эхом звучал в коридоре:

— Не-е-ет!!!

Она выбежала на лестницу. Все закружилось перед ее глазами… Ступени, ступени, ступени…

Сима кубарем полетела вниз с высоченной лестницы…

Она очнулась в своей комнатке, в кровати, два дня спустя.

Когда Сима открыла глаза, рядом с ней была бабушка. Старенькая, в черном платочке на голове. Ее морщинистое лицо еще больше сжалось от боли.

— Баб, ты? А где… — еле выговорила Сима.

Бабушка не смотрела на Симу. Только очень тихо сказала:

— Схоронили вчера сыночка моего, Ванечку. И Лиду схоронили… А ты вона два дня в себя прийтить не могла… Да пришла, слава Господу…

— Я к тебе хочу, баб, не бросай меня!

— Не потяну я тебя… Слабая… Годов мне много. Ваню поздно родила, дура. Кабы знать…

— Ба, я все сама могу! И Зорьку доить, и полы мыть! И борщ варить мамка учила! Забери к себе! Я хорошая! — закричала Сима.

Бабушка гладила ее по голове:

— В другой дом тебя определили, голубонька моя… В детский… Не плачь, там детишек много! Тебе и не страшно будет…

— Я не хочу! Не хочу! — вырывалась девочка из бабушкиных рук.

Поздней осенью небо словно плачет, не в силах остановиться. Почти все дороги размыло беспощадным дождем.

У Симиного дома остановился уазик. Участковый милиционер с трудом потащил упирающуюся Симу и ее маленький чемоданчик в машину.

— Ну чего ты. До Лыткарина ж рукой подать! А бабаня тебя навещать будет по воскресеньям в детском твоем доме. Сиди смирно, мигом доедем…

Бабушка стояла у забора, неподвижная, точно статуя. Лишь рукой махала вслед.

Машина тронулась с места. Вдруг Сима прямо на ходу выскочила из нее. Побежала как сумасшедшая…

Участковый за ней:

— Куда ты, Симка? Куда?

А Сима просто увидела Витю. Подбежала, поймала, вцепилась в рубаху:

— Витя, Витенька, я люблю тебя! Меня в детдом отдали… Понимаешь, я ж теперь не знаю, когда тебя увижу… Ты не говори ничего, Витька!.. Только знай, что очень тебя люблю! И всю жизнь любила. И любить буду!!! Больше всего на свете, потому что кроме тебя никого и нету! Никого! — Она прокричала все это ошарашенному мальчику.

Выскочивший следом страж порядка схватил Симу в охапку, мокрую, вырывающуюся, безумную:

— До нитки ж вымокла, дуреха, пошли, пошли!!! — и потащил ее обратно.

Но Сима больше не стеснялась никого. Она кричала так, что все ребята, идущие в школу, остановились.

— Люблю! И всю жизнь любить буду! Помни это, Витька-а!

И никто из детей не засмеялся. Все застыли… Они смотрели вслед отъезжающему уазику, в котором уезжала маленькая Серафима.

— Помни, Витя, люблю и буду любить!!! Помни это! Помни!