Почти цивилизованный Восток

Карина Демина, 2023

Заговор раскрыт, злодей повержен, и мир, что характерно, уцелел. Вот только девушки продолжают пропадать, запретные ритуалы проводятся, а за закрытыми дверями одного весьма известного клуба вовсе творится нечто престранное. А стало быть, есть работа. Пусть даже на цивилизованном Востоке работать не принято. Особенно леди. Леди должна вести хозяйство и радовать мужа? Милисента попытается. Честно. А если что-то пойдет не так, то она не виновата.

Глава 11. О том, что порой весьма полезно подглядывать

Время.

Не то чтобы его раньше у Эвы не было. Наверное, было, но… не так. Не то.

Раннее пробуждение.

Умывание.

И подготовка к завтраку. Теперь все это казалось таким нелепым. Платье для завтрака? Прическа? Сама столовая, в которую следовало спуститься до того, как истает последний удар огромного колокола. Маменька его тихо ненавидела, но отец отказывался убрать.

Колокол не был реликвией. Просто памятью. О чем?

Здесь завтрак приносили. Открывалась дверь, и появлялась Кэти с очередным подносом. Она же забирала ведро, а потом, позже, возвращалась за посудой.

Ножа не давали.

Как и вилки. И даже ложка была старой, вырезанной из дерева. Эва таких никогда и не видела. Но пользоваться научилась быстро. Мелькнула, конечно, мысль гордо отказаться, потребовать, чтобы перевели ее в лучшие условия, чтобы… но Эва ее отбросила.

Уж очень нехорошо смотрела Кэти. Так, будто ждала подвоха.

Дома за столом полагалось беседовать. О чем? О погоде. О книгах еще, но тоже не всяких. О соседях, если осторожно. О том, как украсить дом к… к чему-нибудь.

Этот же, в котором оказалась Эва, если когда-то и украшали, то очень и очень давно.

Время тянулось.

И тянулось.

Дома, после завтрака, следовала прогулка. Потом — занятия музыкой. Или живописью. Или сначала музыкой, а потом живописью, хотя ни с тем, ни с другим у Эвы особо не ладилось.

Визиты.

Или гости.

Обед.

Снова прогулка, возможно, что и верховая, но это если не сразу после обеда и найдется с кем. Рукоделие. И те же разговоры. Когда-то они сводили с ума, а теперь Эва все отдала бы, только чтобы услышать хоть кого-то, кроме Кэти.

— Здесь есть книги? — как-то осмелилась спросить она.

— Чего? — Кэти сама больше не заговаривала, да и держалась стороной, с недоверием.

— Книги, — повторила Эва. — Какие-нибудь.

— На кой?

— Читать. Или рукоделие.

— Шить, что ли?

— Шить. Вышивать. Вязать еще могу. И расписывать. Шкатулки.

Кэти хмыкнула и ушла, заперев дверь. Холодно… нет, ей принесли нормальный матрас, во всяком случае такой, от которого не пахло плесенью. И одеяло.

Деревянный гребень.

Воду для умывания. И для питья тоже. Пожалуй, можно было сказать, что о ней заботились. И не случись Эве… увидеть, она, может, даже поверила бы в эту заботу.

Она забралась под одеяло и закрыла глаза.

Ее ищут?

Или все-таки… Нет, она видела. Берти ее не бросит. Просто… просто она совсем потерялась. Здесь. И во времени тоже. А еще, кажется, в еду что-то постоянно подсыпали, потому что Эва проваливалась в сон.

Она и сейчас покорно закрыла глаза.

И привычно отмахнулась от видения, которое манило. Сад. Качели. Тори. Нельзя с ней заговаривать. Если не заговаривать, она не найдет.

И… из лабиринта зеленого Эва сегодня легко выбралась. В первый раз она, помнится, долго бродила, прячась от сестры.

А сейчас…

Усилием воли Эва сдвинула зеленую стену и вышла в коридор. Все верно, она его видела. Дом. И лестница. Человек, придремавший у подножия ее. Пьян? Похоже на то.

Пускай.

Наверх. За Кэти, которая поднимается с тяжелым подносом и ворчит под нос что-то явно недоброе. Доброты здесь определенно не хватает.

А вот и знакомая дверь. Эва просочилась сквозь нее, радуясь, что за последние дни она неплохо научилась управлять своим даром.

Комната.

Темная. Очень темная. Плотные шторы сомкнуты, и на столике под стеклянной крышкой тлеет фитилек. Свет из коридора лежал прямоугольным ковром, а Кэти словно сама превратилась в тень.

— Матушка? — робко окликнула она. — Матушка, тут совсем темно. Я ничегошеньки не вижу. Сейчас, сейчас…

Поднос отправился на столик, а сама Кэти подошла к окну. Вооружившись длинной палкой с крюком, раздвинула шторы. За окном сумрак — значит, уже вечер или даже ночь. Но там, со стороны города, ее разбавляет желтушный свет фонарей.

Его достаточно, чтобы разглядеть обстановку.

Огромную кровать с балдахином.

Трюмо.

Туалетный столик. И сундуки вдоль стен. Кровать выделялась белым пятном, но лежащая на ней женщина почти терялась средь простыней. Надо же… неужели такие болеют?

— Как вы, Матушка? — с притворной заботой осведомилась Кэти. И женщина приоткрыла глаза. Как же она… страшна.

Больную хозяйку словно окутывал какой-то туман.

И Эва поняла, откуда он взялся. Брат… значит, он не поверил им?

— Этот… урод… что сказал?

— Что вас прокляли, Матушка. — Кэти приподняла подушки. — Темное проклятье. Так просто не снять. Это все из-за девки…

— Верни ее.

— Что?

— Верни. Напиши… тому… Надо было сразу узнать… понять… А все самоуверенность, Кэти. Самоуверенность… Решила, что я… — Она закашлялась и прикрыла рот механической рукой, которая выглядела одновременно и отвратительной, и притягательной. Шевелились потемневшие пальцы, подергивались, и в тончайших патрубках переливалась жемчужная жидкость. — Что я… самая умная. Не совершай… таких… напиши. Пусть приходит. Забирает. Девчонка цела. Я… заплачу. Сколько скажет, столько заплачу.

Сердце замерло.

Неужели все-таки…

— Покушайте, Матушка. — Кэти взяла миску. — Вы поправитесь.

Она зачерпнула вязкой каши и попыталась сунуть ее больной в рот, но женщина взмахнула железной рукой и ударила по миске, вышибла. Та полетела с грохотом, размазывая кашу по простыням, по одеялу. Попало и на юбки Кэти.

— Глупая девка! — Голос мамашки сорвался на визг. — Я умру! Умру! Это некромант!

Жалко ее не было. Вот нисколько.

Разве что самую малость. А рука меж тем вцепилась в юбки Кэти.

— Пошли… кого… позови… Грая. Я сама скажу.

— Нет, Матушка. — Кэти высвободила юбки. Поднялась.

Взяла подушку, одну из тех, что валялись подле кровати, и, вздохнув, накрыла этой подушкой лицо женщины. Та дернулась было, но Кэти навалилась сверху.

Эва закричала.

От ужаса.

И беспомощности. Громко. Так громко, как только можно. И получалось с каждым разом все лучше… и показалось, что еще немного, и крик ее разобьет стену между мирами, но снова ничего не произошло.

— От так-то. — Кэти убрала подушку и аккуратно сунула ее под голову Матушки. Пощупала зачем-то шею. Хмыкнула. — Тоже мне… придумала.

Она подняла миску.

— Послать… так-то оно так… девку приберут, а нас? Или думала, пожалеют? Некроманты — оне да… жалостливые. Может, ты-то и откупилась бы, а я? Сдала бы на каторгу, потому как виновный надобен. Нет, нет… не для того я столько лет корячилась, чтобы теперь от.

Ее бормотание было едва различимо.

— Сама сказывала, что, мол, час придет, тогда-то тебя и сменю… вот и пришел. Чего уж тут. — Она отерла руки о платье, подошла к двери и крикнула: — Грай! Грай, ходь сюда!

Минуты не прошло, как в комнате появился высокий ужасающего вида человек.

— От. Померла, — сказала Кэти, пальцем ткнув в кровать. — Я ничегошеньки не поспела сделать…

Грай поглядел на нее. И Эва ужаснулась, до того пустыми, серыми были его глаза. Она бы закричала снова, но сил на крик не осталось совершенно.

Грай медленно поднял руку.

— Ты чего?! — Кэти попятилась.

— Ты?

— Я? Да ты что… видишь, хворала она. Целитель был?

Грай кивнул, не сводя с Кэти взгляда.

— Слышал, небось, чего сказывал? Прокляли ее. Некроманты.

На уродливом лице мелькнула тень сомнения.

— С денег это все, — уверенно произнесла Кэти. — С тех, что принесли. Ты-то их не трогал?

Грай покачал головой.

— Вот. И я. А она считать взялась. Небось, с того проклятье и перескокнуло.

— Плохо.

— А то… Займешься? Надобно ее как-то… Только не прикасайся сам, добре? Ты мне еще нужен.

— Я?

— А то. — Кэти уперла руки в бока. — Или, думаешь, кого другого искать? Ты ведь дело знаешь.

— Дело…

— Перестань. Ты не такой тупой, каким прикидываешься, — отмахнулась Кэти. — Небось, тупых она при себе не держала. А ты уж который год? Ну, не хмурься.

Она осторожно, нежно даже погладила это чудовище по плечу.

— Я знаю… она же мне все сказывала. И про балаган, в котором тебя держали. И про циркачку ту… и про иное. Но я не стану, Грай. Не стану, как она, понимаешь? — Встав на цыпочки — а даже так Кэти не доставала этому человеку до плеча, — она заглянула в серые мертвые глаза. — Я знаю, где лежат твои перчатки. И остальное.

Тяжелая лапа сдавила ее шею.

— Прекрати! Я же могла и не говорить! Отдам! Вот сейчас отдам… только останься. Со мной.

Грай чуть склонил голову.

— Матушка… она ведь серьезные дела вела. И те, кто с ней… для кого она… им все одно понадобится… понимаешь? Девки понадобятся. И не только девки. Ты-то, знаю, по рыжью да прочему больше, но девки… их тоже держать надо. Легкие деньги.

Грай не спешил отпускать Кэти. Но и руку не сжимал.

Просто глядел.

— Заживем… она-то нам сущие медяки давала, а требовала… но теперь-то… попробуй. Приглашения разосланы. Я знаю, как все устроить. Товар тоже на месте. Проведем торги… спорим, что из этих, благородных, никто и не заметит разницы?

— Да?

— Конечно. Им-то что? Им плевать, кто дела ведет. Главное, чтоб тихо… за тишину и платят. А я… я знаю, кому мамашка сама платила. И продолжу. И всех это устроит. Только я ведь женщина, Грай. Слабая. Найдутся те, кто захочет потеснить. Но тебя не рискнут тронуть. Никто.

Она потянулась вперед.

— Останься со мной. Не служить. А по-честному… будем вместе. Станешь получать. И… и человеком сделаешься. Солидным. У мамашки дом имеется. Теперь он мой. Все мое. Я видела бумаги… потом, как устанем, поедем туда. На побережье. И заживем. Хорошо заживем. Как честные люди.

Ее горячечный шепот заполнял комнату. И Эва… Эве стало стыдно.

— Хорошо. — Грай руку убрал и поглядел на покойницу. — Сегодня отдашь. Перчатки. Убери тут.

— Нет, — Кэти покачала головой. — Надо кого позвать… из тех, кто опиум курит… кто там в долгах? Вот они пусть и приберут тело. Завернут в простыни эти. И деньги… Я покажу, где лежат. Им отдашь. Не знаю, сохранится на них проклятие или нет…

Сохранится.

Подобные проклятия так просто не снять. Но… разве Эву услышат? Нет. И хорошо, что нет.

— Пусть забирают. А то и вовсе… утопить.

Грай нахмурился:

— Много.

— Знаю. Самой тошно. Но ничего. За девку больше выручим.

— Красивая.

Сомнительного свойства комплимент в данных обстоятельствах.

— Она? — Кэти фыркнула. — Я лучше была… но погляди, что сделали.

И провела пальцем по изуродованной щеке.

— Ничего… тощая она. Слабая. Долго не протянет. Особенно… приедет один тут, который… В общем, два дня у нас. И готовиться надо. Хорошо. Да, пришли заодно из девок кого, пусть наверху попорядкуют. И залу помыть надо, которая для торгов. А то ж благородные господа порядку любят.

Это она произнесла презрительно скривившись.

— А порядок поддерживать надо… надо… мы ведь приличное заведение. Да, да…

Грай хмыкнул и отступил. А Кэти подошла к кровати, на которой лежала покойная. И наклонилась к ней. Близко. Но не настолько близко, чтобы коснуться.

— Видишь? Я и без тебя справляюсь! И справлюсь! Будь уверена. А ты сдохла! Сдохла-сдохла…

Кэти хихикнула.

— Как я ждала… как я… думаешь, я забыла? Все-все? Благодетельница… забыла, как ты меня украла? Из дома, да-да… моего дома… у меня был хороший дом. И своя кровать. А ты украла. Тварь! И продала! Тому уроду… Ничего, я их найду. А ты врала, что меня родители отдали. Что я стала им не нужна. Я верила. Я же была ребенком и верила! Капризная, мол. И обхожуся дорого. Платья мне нужны. Ленты. Вот и отдали. Скольким ты еще это говорила? Тварь!

Крик ее разбился о стены.

— А ты… ты продала… велела служить. Стараться. Чтобы не попасть в приют. Лучше бы я… но я верила! Тварь, тварь… какая же… знаешь, что он со мной делал? Хотя… конечно, знаешь. Ты все знаешь. А потом я ему надоела, и меня продали дальше… и дальше… пока я снова не оказалась у тебя. «Белая ласточка».

— Белая ласточка, — тихо повторила Эва, и Кэти, странное дело, вздрогнула.

Обернулась.

— Нет. Никого нет. Пусто. Пусто-пусто… У-у, тварь! Какая же ты тварь… Пожалела бедную шлюху, как же! Надолго хватило бы твоей жалости, если бы ты не старела? Сама ничего не могла, вот и понадобился кто с руками и без совести. Спасла. Ты мне так и говорила… спасла. Сперва, вона, убила, потом спасла… добрая, как же… тебя все ненавидели! Все! Слышишь, ты?!

Покойная лежала. Пятна на коже ее разрастались, и очень скоро эта кожа начнет отваливаться слоями. Странно, что прочие не испугались.

— А я буду жить. В твоем доме! Понимаешь? И спать на твоей кровати… Хотя… — Кэти обошла эту кровать стороной. — Нет, пускай ее спалят. Я не такая глупая. Да.

Она опять захихикала.

И Эве подумалось, что эта женщина определенно сошла с ума. Сейчас ли это случилось, раньше ли, но случилось.

Однако что делать Эве?

Два дня… у нее осталось всего два дня.

Но что она может?

Со скрипом приотворилась дверь, и в комнате показались люди. До того грязные и страшные, что Эва отшатнулась, когда один из вошедших оказался рядом.

— Явились? — Кэти мигом перестала хихикать. — Заверните ее в простыню. И в одеяло.

— Так… может… того. — Человек согнулся. — Матушка… может, мы одеяло-то…

— Делайте что хотите, но здесь не должно остаться ни простыней, ни одеяла.

Эва закрыла глаза.

Здесь больше делать нечего, но… но если вдруг… Она представила себе дом. И шагнула на серые ступени, знакомые до каждой выбоины. А потом прошла сквозь дверь.

Теперь двигаться стало легче.

Мама…

— Это невыносимо… а если кто узнает?

— Какая разница? — Берти выглядел еще более бледным и худым, чем прежде. А вот отец был молчалив. Он просто стоял, вперившись взглядом в стену. — Главное, чтобы она вернулась, но… мы пытаемся.

— Знаю, сын, — отец заговорил. — Плохо, что сразу не сказали.

— Надеялся…

— Что проклятье подействует и они испугаются? — Отец кивнул. — Шанс был, но проблема в том, что они могли испугаться слишком сильно.

— Что?! — Маменька схватилась за сердце.

— Она жива. Пока еще. Ее дух молчит.

Дух кричал и топал, но…

— Его нет среди мертвых.

Чудесно! Для того, чтобы собственные родители тебя услышали, нужно умереть! Эва раздраженно фыркнула. А может… нет, умереть она всегда успеет. И тогда уж расскажет все, а отец… он это место с землей сравняет. Но ведь Эва от этого не оживет!

— Тот твой друг…

— Он пытается выйти на кого-то, но пока не получается. Он здесь чужак. Чарльз вот пытается получить приглашение. Узнал, что точно есть закрытый клуб, для узкого круга, но ничего конкретного. Он намекнул, что готов хорошо заплатить за рекомендации. И почти уверен, что получит их. И приглашение…

— Но тоже нет гарантий, что именно в тот клуб, который нужен.

— Думаешь…

Отец поглядел с печалью:

— Знаю. И в мое время ходили подобные слухи. Да и… не все скрывали свои пристрастия. Правда, после одного весьма печального происшествия император обратил свой взор на клубы. И те вынуждены были объявить о закрытии. Хотя полагаю, что это все для виду, да…

— Отец…

— Я встречаюсь с одним человеком. Он кое-чем обязан. Попытаюсь донести до него, что не стоит ссориться с некромантами.

Это прозвучало так, что у Эвы холодок по спине пошел.

— Господи. — Маменька, впрочем, словно и не заметила. — А если уже поздно?! Если моя девочка…

— Она жива. Стало быть, не поздно.

В библиотеку осторожно заглянул лакей.

— Вас… спрашивают. — Вот он Силу отца чувствовал, но сдерживался, стараясь не выказывать страха. Получалось, правда, не слишком хорошо.

— Поди, опять этот твой ужасный знакомый… я слышала, он теперь родня Диксонам? — Маменька несколько оживилась. — Ужасно. Добрая Пенелопа, должно быть, просто в шоке. У нее были такие планы!

Она осеклась под мрачным взглядом отца.

И встала.

— Извините, мне, кажется, снова дурно… и если вдруг…

— Конечно, мама. Вызвать целителя?

— Нет, я просто… просто отдохну.

Она ушла. А отец с Бертом переглянулись.

— Твоя мать — чудесная женщина, — сказал отец мягко. — И любит что тебя, что сестер. Просто не всегда умеет сказать об этом.

Берт чуть склонил голову.

Любит?

Она… она ведь всегда недовольна! Тем, как Эва ходит. И стоит. И сидит. Как рисует или как играет… у сестры не хватало гибкости в пальцах, акварели же отличались излишней мрачностью. Эва громко разговаривает.

И не умеет находить правильные темы.

Она смеется. И улыбается слишком уж простонародно. Правда, как это, маменька не объясняет. Но всегда находит к чему придраться… И любит?

Разве, когда любишь, оно вот так?

— Твой друг. — Отец тоже поднялся. — Возможно, я могу дать ему рекомендации…

— Ты?

— Некромантия — такая вещь, дорогой, что поневоле обзаводишься самыми разными связями.

— А…

— Я задал вопрос своим знакомым. И они приняли мою беду очень близко к сердцу. Но тот мир весьма сложен, разнообразен и… будь у нас время, мы бы справились.

Но времени нет!

Почти не осталось времени! У нее!

— Ты не пробовал отследить проклятье?

— Пробовал, конечно. — Берт поморщился. — И не только его ставил, но… след оборвался, стоило пересечь реку.

— Что ж, следовало ожидать.

— Следовало?

— Говорю же, тот мир весьма… разнообразен. И в нем хватает своих специалистов. Ну да представь меня своему другу. Он и вправду столь ужасен?