Гастроли Самозванца

Камила Соколова (2024)

Георгий Зайцев точно знает, кто он таков — он самозванец. Сын кузнеца, воспитанный в дворянской семье, он повсюду чужой. Однако взгляните на него теперь: вот Жорж Левр в Париже, окружен богемой, роскошными женщинами и влиятельными мужчинами. Он водит дружбу с Дягилевым и Стравинским и завсегдатай в салоне Мисси Серт. Только какова будет цена этого притворного, бутафорского счастья? Свобода, совесть, любовь — или все вместе?..

Глава 1

Вскормленный деревенскими бабами, пребывающими в природной молочной активности, Жорка рос крепышом и требовал внимания в любое время суток. Он таращил круглые глаза, разевал рот и умилительно морщил нос, от чего сердца соседских женщин надламывались, они жалели сироту и праведным крестом поминали покойницу Настасью. Мальчугана помогали растить всей деревней — несли тряпки для пеленания, сушеные травы для отваров и козье молоко. Брат Василия Иван принес люльку и посылал своих дочерей помогать качать малыша, пока Василий работал в кузне.

Отец Жорки был лучшим кузнецом во всей округе. Подковы, которые он ковал, держались на копытах лошадей долго, а плуги, мотыги, вилы ценились за надежность и удобство. Работы в деревне всегда было много, а после смерти молодой жены Василий стал и вовсе пропадать в кузне, откуда с самого раннего утра и до вечера раздавались четкие, сильные удары кузнечного молота по раскаленному металлу.

Вокруг все шептались, что он плохо перенес вдовство и теперь загонял себя в гроб, работая на износ и приходя в избу только ночевать. Чадом своим он не интересовался. Возвращаясь в избу к ночи, он будил девчушку — дочь брата Ивана — и отправлял ее восвояси. Он не любил лишних людей дома.

Скорбь по Настасье отразилась и на его внешности — в его черных волосах засеребрились седые нити, а на его еще вполне молодом лице залегли морщины, под глазами же разошлись темные круги. Раньше, особенно после свадьбы, сквозь его густые усы и бороду можно было заметить улыбку и услышать, как он крякает от удовольствия, теперь же, после отпевания и погребения, про это уж и говорить было нечего. Разговорчивым его и в детстве назвать было трудно, свои мысли он любил держать при себе, а теперь вовсе замолчал. Он горевал, как умел, на удивление всем: что горевать-то — девок полно, бери в жены любую другую. Мужиков в деревне было мало, а малопьющие — те были на вес золота. Но для Василия девки будто и вовсе перестали существовать, он даже на летние гуляния не приходил. А уж на гуляниях было на что посмотреть: деревенские незамужние красавицы заплетали в косы разноцветные атласные ленты, водили хороводы и распевали песни, поглядывая из-под длинных ресниц на собравшихся парней и неженатых мужиков.

Надо сказать, что появившееся в судьбе Василия дитя не приносило ему никакой радости. Он строго смотрел на ребенка из-под густых бровей, когда тот надрывался в колыбельке, молча менял пеленки или тащил к соседским бабам, кто мог подсобить. В остальное время Василий нисколько не обращал на Жорку внимания, только выполнял свой отцовский долг — накормить, перепеленать и дать укропного отвара, когда следует. Все это кузнец проделывал молча, не выказывая ни удовольствия, ни раздражения.

Совсем рано Жорка понял, что он один, несмотря на то что формально у него был отец. Ему было около четырех лет, не больше. Соседские мальчишки, дурни курносые, как про себя звал их Жорка, заметили, что у него из кармана торчит рукоятка рогатки, ну и набросились всей гурьбой. Жорке досталось изрядно: его толкали, обзывали и пытались забрать рогатку силой. Но Жорка не для того рогатку у отца две недели просил, чтобы просто так с нею расстаться. Он скрипел зубами, ревел, но свое не отдавал, молотил кулаками направо и налево, пока не почувствовал в одном из них резкую боль. Моргнул и увидел, что из костяшек сочилась кровь — видимо, ударил им о забор. Его недруги хохотали, демонстрируя желтовато-серые, неровные зубы. В этот момент отец проходил к дому аккурат мимо свары, Жорка показал ему разбитый кулак и сквозь слезы крикнул:

— Помоги!

Но отец равнодушно скользнул взглядом и вошел в избу. Мальчишки, напавшие на Жорку, смекнули, что парнишке помощи ждать неоткуда, и набросились на него гурьбой, тумаков наставили, да и рогатку отобрали.

После драки Жорка, весь в слезах и соплях, размазанных по грязному лицу, зашел в избу. Кузнец Василий молча поднялся с лавки, взял мальчика на руки, умыл ледяной колодезной водой из ведра, стоявшего тут же, привязал к двум ссадинам подорожник и снова сел на лавку, чтобы смотреть в окно. Все свободное время Василий проводил именно так. Жорка еще поревел немного, но потом понял, что занятие это бессмысленное, успокоился, вытер слезы грязным рукавом и сделал единственный вывод: надеяться ему, Георгию Зайцеву, кроме себя, больше не на кого.

И ему сразу стало легче жить. То, что других детей напугало бы до смерти, — равнодушие отца, незащищенность, ощущение одиночества — Жорку только закалило. Он осознал, что у него есть один главный козырь — это свобода. Пока всех остальных детей заставляли работать в поле, пасти коров, помогать по дому, а чуть что пороли и в угол на горох ставили, Жорка мотался по всей деревне, на речку или в лес по своим делам. Отец про него не вспоминал и ни к какому труду не приучал.

Жорка скучал и маялся. Поначалу мальчика привлекала кузня с ее шумом, запахами. Он проводил здесь все свое время, но отец дал ему понять, что не одобряет крутящегося вокруг Жорку. Он хмурил брови, когда спотыкался о мальчика, неся раскаленное железо к бочке с водой, или когда замахивался тяжелым молотом для удара, а в этот момент Жорка протягивал руки к наковальне. После нескольких таких случаев Василий запретил мальчику появляться в кузне.

Жорка целыми днями играл в бабки или камни возле дома, но потом стал понемногу смелеть, отходить от избы все дальше, находить новые развлечения. Он часами с упоением прыгал через канаву или гонял соседских гусей, потом стал совать нос в каждый двор, с любопытством осматривая все вокруг. Его круглую мордашку с огромными черными глазами и длинными ресницами замечали бабы, они звали его, ласкали и угощали кто киселем, кто хлебом. Он понял, что по какой-то причине небезразличен этим толстым, несимпатичным, уставшим женщинам. И с удовольствием стал этим пользоваться.

Спустя некоторое время он сделал несколько любопытных выводов — если сунуться к соседкам с грустным лицом, а еще лучше, чтобы слезы текли по щекам, то ласки и пирогов можно было отхватить больше; если прийти с синяком или со ссадиной, то можно выклянчить чего и повкуснее.

Однажды одна женщина дала ему петушок на палочке. Жорке показалось, что умрет от счастья, когда сунул его в рот и почувствовал, как его слюна приобретает приторно-сладкий вкус. Мальчик помчался что было мочи к озеру, чтобы никто не заметил его сокровище и не отобрал. Он залез в густой рогозник, раскинулся на мягкой траве и стал медленно лизать петушок. Жорка жмурился от солнца и удовольствия и думал, что на земле нет более счастливого человека. Он смотрел на покачивающиеся от ветра упругие коричневые головки рогоза на фоне высокого голубого неба, по которому лениво ползли белые кудрявые облака. Он слышал шум камыша и плеск воды, неровное хлопанье крыльев взлетающей утки. И Георгий Зайцев, человек пяти лет от роду, в этот момент сделал для себя еще один важный вывод, который предопределил всю его жизнь, — жизнь сама по себе неприятная штука, но в ней есть моменты блаженства. Ради этих моментов, пожалуй, и стоит жить. Однако удовольствие само по себе не спускается с небес, его нужно заработать, приложить усилия, чтобы стащить его с этих самых небес к себе на грешную землю.

Утки шумно взлетали и садились на воду, мамаша-утка без устали учила нырять своих птенцов, отец-селезень, красуясь своей зеленоватой шеей, плавал рядом. Солнце стало краснеть и заваливаться за горизонт, а Жорка все еще лизал свой леденец и наслаждался счастьем.