Финита ля комедиа

Ирина Мельникова

В Североеланске с некоторых пор орудует наглый и кровожадный убийца. Он перебил семью богача Ушакова: малолетних детей, мать, прислугу, жену. Ушаков в это время ждал ее в театре – ведь она одна из ведущих актрис. Сыскные агенты быстро находят мнимого преступника, но уж больно все смахивает на подставу. Потом происходит еще одно зверское убийство в гостинице – тоже ведущей актрисы местного театра Каневской и ее любовника. Что это, совпадение? Невольно глава сыскной полиции Тартищев вспомнил о самоубийстве примадонны театра Муромцевой, происшедшем несколько месяцев назад. А ряд улик, всплывших в ходе расследования кровавых преступлений, свидетельствует о том, что и ее убили, подсунув вместо зубных капель яд…

Глава 6

— Вот так свидетеля ты предоставил? — рассмеялся Вавилов и толкнул локтем сконфузившегося Корнеева под ребра, когда подмастерье покинул кабинет. — Это надо же! В полицейском с ходу преступника признал! — И подмигнул Алексею: — А ну колись, Алешка, не ты ли там орудовал под гимназиста?

— Совершенно дурацкие шуточки! — произнес сухо Алексей и обратился к Тартищеву: — Вполне объяснимо, что преступник хромал, это же не сапоги, а истинный «ведьмин башмачок»,^[7] но я одного не пойму. Мы с гимназистом похожего телосложения, почему же свидетель указал именно на меня, а не на Журайского? Шинель же он признал? Даже подчеркнул, что тот человек похож на меня, а шинель, дескать, как у Журайского…

— А ты не помнишь, что он еще сказал? — Тартищев пододвинул к себе бумаги. — Человек, которого видел парнишка, ему показался меньше тебя ростом и худее, а это значит…

–…что шинелька эта ему была впору! — выкрикнул весело Иван и возбужденно потер ладони.

А Корнеев радостно добавил:

— И ручки у него не торчали из рукавов, как у гимназиста.

— Таким образом, господа агенты, делаем вывод: убийство, вполне возможно, совершил человек, который посетил Ушаковых в шестом часу вечера. Ростом он немного ниже Журайского и худее его телосложением, поэтому шинель, из которой гимназист вырос, оказалась ему впору. Но этот человек из тех, кто хорошо знает Журайского и вхож в его дом, раз сумел раздобыть его одежду и оружие, но в то же время, без сомнения, бывал и в доме Ушаковых. — Тартищев окинул подчиненных суровым взглядом. — Теперь у нас появились основания сомневаться в причастности Журайского к убийству. Но для суда наши сомнения не доказательства! — Он тяжело вздохнул и покачал головой: — Представляю, что услышу завтра от исправника и вице-губернатора. Наше счастье, если они не успели доложить губернатору, что преступление раскрыто. Поэтому даю вам неделю, нет, три дня, но чтобы преступник был у меня вот здесь! — И он ткнул пальцем в сторону стула, на котором только что сидел Журайский. — Иначе за него возьмутся жандармы и охранное отделение, и тогда парню точно виселицы не миновать.

— А эти господа при чем? — поинтересовался с самым мрачным видом Вавилов. — Или в том плане, что тоже пахали?..

— А ты напряги мозги, — посоветовал Тартищев, — и вспомни, кто и с какими фамилиями по этому делу проходит — Журайский, Зейдлиц, Мейснер, Левицкий, Стратонов…

— Ну, елки точеные! — Иван хлопнул себя по колену. — Ну, чудилы копченые, опять в наш барыш свой гвоздь заколачивают?

— В том-то и дело! И мне это не слишком нравится. Сами понимаете, на открытие театра ждут великого князя Андрея Константиновича, приятеля Булавина. И поэтому раскрыть небольшой заговор накануне его приезда будет кое-кому очень кстати.

— Ага, — ухмыльнулся Иван, — раскрыли, предотвратили, захватили и обезвредили! Именно так будет Лямпе докладывать или чуть-чуть по-другому? Интересно только, если евреев пойдут громить, кто это дерьмо будет после расхлебывать?

В дверь постучали, и на пороге возник вестовой.

— Вашскобродие, разрешите доложить! — Он вытянулся в струнку. — Только что околоточный с Толмачевки Хохлаков доставил две неизвестные личности. Говорит, пачпортов при себе не имеют, назвать себя отказалися, — вестовой перешел на шепот, — но очень живо говорили между собой об убийстве семейства Ушаковых.

— Так об этом все кому не лень судачат, — произнес недовольно Тартищев и взглянул на часы. Скоро полночь. Вторые сутки пошли, как он и его агенты из дома, и еще ни разу толком не поели, а про сон пока и речи не шло… Но тем не менее приказал: — Давай сюда околоточного!

Околоточный надзиратель Хохлаков в длинной серой шинели и черной меховой шапке с козырьком был крепким, высоким полицейским, и форма на нем сидела как влитая. На левом боку у него висела шашка драгунского образца, справа на ремне — револьвер в кобуре, который для страховки крепился на шее на длинном оранжевом шнурке. Вид у околоточного — бравый и решительный. Его знают и побаиваются по всей округе, потому что не было еще случая, чтобы он дал кому-либо спуску. Местные жулики пытались его задобрить, но Хохлаков слишком дорожит своим местом в Толмачевке. Зачем ему подношения от жуликов, если сам вице-губернатор не гнушается подарить пятьдесят рублей к каждому празднику и на именины, а сколько еще богатых домов по соседству. Купцы, промышленники, чиновники… И всем бы хотелось мира и спокойствия на Толмачевке, потому и прикармливают они исправно своего околоточного, а он готов душу положить, но чтобы не лишили его относительно спокойного и хлебного места.

— Что у тебя? — спросил Тартищев.

— Разрешите доложить? — Околоточный чуть ли не ест его глазами от чрезмерного усердия и почитания, лицо его покраснело, а на лбу под шапкой выступили капли пота. Но Хохлаков не решается их смахнуть рукой, тем более полезть в карман за носовым платком. Он ждет, что ответит Тартищев.

Тот молча смерил его взглядом и кивнул головой:

— Валяй!

— Сегодня я весь день обходил свой околоток, с хозяевами разговаривал, с прислугой, дворниками еще… Душа-то болит, что убивца проглядел. — Хохлаков страдальчески сморщился и наконец-то смахнул пот со лба, а после и вовсе снял шапку. — Никто ничего не видел, ни одного подходящего рыла. За двумя я пошел, сильно уж подозрительны показались… сперва думал, что, может, из тех… новые жертвы выискивают… Оне после в трактир «Берендей» шмыг! Я за ними, бумаги проверил, смотрю, нет, ошибочка вышла — это причетник со священником зашли пообедать… Хозяин их хорошо знает… Тогда я за столик присел, чтоб чайком с холоду побаловаться. Смотрю, у буфета пьяный мужик стоит, рюмку одну выпил, другую… Расстегаем закусил…

— Хохлаков, ты короче можешь изъясняться? — не выдержал первым Иван.

— Могу, — с готовностью признался околоточный и продолжал чуть более торопливо, но не менее обстоятельно: — Сижу я, одним словом, чай глотаю, и тут влетает в трактир молодой человек, весь из себя франт, при тросточке, в шляпе, что-то спросил у лакеев и сразу к этому мужику у буфета направился. Тот к нему всем портретом развернулся: «Ты куда это собрался?» А франт отвечает: «Да тут неподалеку дельце есть…» А тот опять: «Все по-крупному промышляешь?» — «А что ж по мелочам размениваться? — отвечает франт и добавляет шепотом так, что не все слова разобрать: — Дельце-то проклюнулось… кистень, револьвер… Все семь человек… Одним ударом… череп вдребезги… крови лужи… полторы тысячи…» Сами понимаете, я насторожился. Приглядываюсь и вижу, что молодого точно где-то видел, а вот тот, что постарше, незнаком. Смотрю, засобирались они. Подхожу и спрашиваю: «Позвольте узнать ваши имена и фамилии?» Тот, что толще да пьянее, закуражился. Дескать, кто такой и на каком основании подобные вопросы задаю, будто не видит, что я в форме. Токмо я спорить не стал, достал свою карточку, показал им. Молодой тем временем пристроился на краю буфетной стойки и стал что-то быстро писать. А старший все ломается: «На каком основании вы к нам привязались?» Я ответить не успел, а молодой закончил писать, положил бумагу в карман и тоже спрашивает: «Что такое?» Я объясняю, что должен их задержать, потому как они вызвали определенное подозрение своими разговорами. Тогда молодой стал хохотать: «Ах, разговорами! — а потом говорит пожилому: — Поехали в участок. Это даже забавно получается!» Ну, я их доставил в участок, только оба наотрез отказались называть свои имена и потребовали незамедлительно отвезти их в уголовную полицию, к вам то есть, — посмотрел он преданно на Тартищева. — Дали мне в помощь городового, мы их и доставили… на извозчике… Да, — спохватился надзиратель, — молодой еще говорит, что вы, определенно, будете рады его видеть.

— Давай их сюда, — вздохнул устало Тартищев, — посмотрим, что это за господа такие? И так ли уж мы им обрадуемся!

Двери кабинета распахнулись, и в них показались два человека. Один — грузный, в коротком пальто и круглой кубанке, с красным одутловатым лицом и потухшей сигарой в толстых губах. В кабинет он прошел осторожно, держась за стенку, и застыл у косяка, видимо, не надеясь на ноги, которые у него подгибались отнюдь не от слабости. Второй был абсолютно трезв и выглядел как записной франт. Его широкие плечи обтягивало длинное модное пальто в талию. Шею захлестнул белый шелковый шарф. В руках он держал шляпу и трость и весело при этом улыбался.

Лицо Тартищева сморщилось, словно он отведал прокисшего пива.

— Желтовский?! Что еще за фокусы себе позволяете?

— Федор Михайлович, — произнес укоризненно газетчик и, не дожидаясь приглашения, опустился на диван рядом с Вавиловым, — поймите, грех было не воспользоваться таким случаем! Когда еще столь легко получилось бы проникнуть в ваши пенаты?

— Ну, вы и проходимец, Желтовский, — покачал головой Тартищев и поинтересовался: — Не меньше червонца небось в лапу кинули, чтобы здесь оказаться?

— Обижаете, Федор Михайлович, — расплылся в улыбке Желтовский, показав ослепительно белые, как на рекламе зубного порошка, зубы. — Исключительно личным обаянием и авторитетом всего добиваемся.

— Слышал, слышал, как этому авторитету да обаянию то в челюсть, то в глаз прилетает, — усмехнулся криво Тартищев и посмотрел на Вавилова: — И что нам делать с этими мошенниками?

— Думаю, до утра отправим их в холодную, пусть клопов подавят, пока их личности будем выяснять.

— Вам, что ж, моя личность не известна? — произнес высокомерно Желтовский и кивнул на своего приятеля, до сей поры подпиравшего дверной косяк, но, кажется, уже из последних сил. — Скажите еще, Куроедов вам незнаком.

— Понятия не имею, кто вы такие! — Иван поднялся с дивана. — Паспортов при себе не имеете, значит, личности для полиции неустановленные! Дай бог, чтобы к утру установили или к обеду… А то к вечеру в арестантской от гангрены можно запросто скончаться. Клопы там зловредные, по-особому газетчиков не любят, обглодают, что твоя собака кость.

— Федор Михайлович, — Желтовский нервно дернул щекой, — я бы не советовал вам связываться с прессой…

— А я бы не советовал вам шутить с полицией, — мягко и почти по-отечески нежно посоветовал Тартищев. — Скажите, бывало ли так, что я вас предупреждал, господин Желтовский, но вы все равно путались под ногами у сыщиков и мешали дознанию? А случалось ли так, что ваши гнусные домыслы или преждевременные выводы помогали преступнику смыться, а нам приходилось потом не спать сутками, чтобы задержать его?

— Не помню такого, — буркнул Желтовский и насупился.

— Зато я помню! — стукнул кулаком по столу Тартищев. — И каюсь, сколько уже раз рука чесалась надраить ваш авторитет так, чтоб блестел, как тот червонец, за который вы готовы не только совесть продать, но и душу заложить!

— Прошу меня не оскорблять! — сквозь зубы и с расстановкой произнес репортер. — Все знают, что Желтовского никто еще не сумел купить. А мои репортажи основаны исключительно на личной интуиции и информации, которую я добываю теми же способами, что и ваши агенты. — Он вскинул голову и с вызовом произнес: — Да, и покупаю ее, если потребуется. Но это не только мой грех! Во всем мире все так делают. Информация — самый дорогой и скоропортящийся товар, знаете ли!

Тартищев хмыкнул и смерил репортера недовольным взглядом:

— Единственное, что я хорошо знаю, господин Желтовский, наглости вы немереной. Это ж надо додуматься — заявиться к начальнику уголовной полиции ночью на пару с пьяным в дымину приятелем, помешать важному совещанию… Вам что, время некуда девать? Так научитесь хотя бы чужое уважать!

— Я и свое, и чужое время очень уважаю, — произнес сквозь зубы Желтовский, — тем более, мне бы не хотелось ночевать в вашем клоповнике. Мне надо срочно сдать репортаж, иначе… — он провел пальцем по горлу, — сами понимаете.

— Позвольте полюбопытствовать, что за репортаж? — вклинился в разговор Вавилов и почти пропел ласковым голосом: — Наверняка со смаком живописуете подробности убийства на Толмачевке?

— Это мой хлеб, господин Вавилов, — усмехнулся краешком губ Желтовский, но даже не повернул головы в сторону Ивана, как бы подчеркивая, что разговор ведет только с Тартищевым. — Но этот репортаж я сдал три часа назад. А сейчас проклюнулись некоторые детали…

— Из чего ж они проклюнулись, интересно знать, господин репортер? — Иван, похоже, не обратил внимания на то пренебрежение, которое так и излучал газетчик, и продолжал допытываться: — Как мне известно, вы сегодня изрядно попыхтели по нашим охвостьям.

— Золото даже по охвостьям моют, — огрызнулся Желтовский, — но вы меня плохо знаете, господа! Вы приказали своим свидетелям молчать, и они исправно молчали, но не на всякий роток накинешь платок… — И он с явным торжеством посмотрел на Тартищева, а потом кивнул на тючок с одеждой Журайского. — Небось примеряли гимназисту его старые портки и шинельку? И они наверняка ему не подошли? — Он усмехнулся. — Что ж, думаете, я такой прожженный злодей, что мальчишке петли желаю? Не-ет, я хоть и проходимец, как вы изволили выразиться, господин Тартищев, но совесть свою по кабакам не пропил и не прогулял. И не совсем доверяю вашему ведомству, потому что по некоторым событиям вы тоже спешите быстро отчитаться. Начальство любит скорые и победные рапорты. Поэтому я решил заняться личным сыском по этому делу.

— Кажется, теперь Журайскому точно от виселицы не открутиться, — вздохнул Вавилов и обреченно махнул рукой.

— Погоди, Иван, — остановил его взглядом Тартищев и строго посмотрел на Желтовского. — Потрудитесь объяснить, что вы имеете в виду, когда заявляете про личный сыск.

— Максимушка, — донеслось тоскливое от дверей, — пошли уже! Пивцо наружу просится…

Косяк уже с трудом поддерживал репортера, который, размякнув в тепле, сполз поначалу на корточки, а потом и вовсе сел на пол.

— Корнеев, проводи его куда полагается, — приказал Тартищев, не спуская пристального взгляда с Желтовского.

Корнеев подхватил Куроедова за шиворот и поставил его на разъехавшиеся в разные стороны ноги. Но идти он был не в состоянии. Так что кабинет репортер покинул, повиснув на крепком плече Корнеева. Желтовский проводил их взглядом и опять перевел его на Тартищева.

— Я сегодня пробежался по некоторым известным мне местам на Хлудовке и Покровке, поговорил кое с кем… Серьезные люди в этом деле не замешаны… «Иваны» в те края ни ногой, знают, себе дороже станет… Гимназист, говорят, наверняка ни при чем… Кишка тонка… Тогда кто же? — Он в упор посмотрел на Тартищева. — Я искренне вас уважаю, Федор Михайлович, иначе здесь бы не появился. — Он бросил быстрый взгляд на Алексея и Ивана, потом на Тартищева, словно спрашивая, можно ли при них вести доверительный разговор.

— Давай! — нетерпеливо кивнул ему Тартищев. — Это мои вернейшие люди!

— В общем, сегодня я наведался к Мейснеру, — сообщил Желтовский и, заметив, как поползли вверх брови сыщиков, довольно усмехнулся. — Совершенно случайно мне стало известно, что именно у него стибрил пули Журайский. Но архитектор молчал, как египетская мумия… Тут мне сказать нечего, господа сыщики, рты вы и без ниток умудряетесь зашивать свидетелям… Но самое главное не в этом. От Мейснера за мной почти в открытую пошли два господина в пальто и в чуйке. Я сел на извозчика, они следом — в пролетку, я в трактир — они за мной, я в редакцию — они не отстают. Так и колбасили почти три часа по городу, пока я в «Берендей» не заглянул и Ваську Куроедова не встретил. А тут несказанное везение — Хохлаков собственной персоной. Когда он нас в пролетку погрузил, те два хмыря нас все ж не отпустили, до самого участка проводили, а после, когда уже к вам нас повезли, я их не заметил. Видно, успокоились, что нас до утра задержат.

— Эка вы накрутили, Желтовский, — усмехнулся Тартищев, — кому вы интересны, чтобы за вами следить? Не иначе каким-нибудь шаромыжникам приглянулись, если таким вот фертом по притонам отирались, — кивнул Тартищев на трость Желтовского. — В ремешок или в наперсток не предлагали сыграть, или в «фортунку»?

— Не держите меня за дурака, Федор Михайлович, — насупился Желтовский. — Я себе цену знаю, и кулак у меня не слабее вашего, и в лобешник кому надо запузырю, если потребуется. У меня есть разрешение на «маузер», но я его на Хлудовку не беру… Чтобы искушения не было. И я вам больше скажу, следили за мной не жулики, а охранка… Их филеров ни с кем не спутаешь… Не иначе политику замышляют?

— Об этом мне неведомо! — преувеличенно тяжело вздохнул Тартищев и развел руками. — Господин Ольховский нас в свои планы не посвящает, равно как и мы своими тоже с ним не делимся. — Он поднялся из-за стола. — У вас все, господин Желтовский? — И повернулся к Ивану: — Так уж и быть, дай господам газетчикам мою коляску. Пусть развезут их по домам…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Средневековое пыточное приспособление, по форме напоминавшее башмак.