Сказания дальних земель. Чудеса повсюду, стоит в них поверить

Ирина Марыкова

В нашем мире всегда есть место загадочности, чудачествам, странностям и волшебству. Я много путешествую и собираю такие истории. Точнее, они сами находят меня. А я, будто жемчужины, нежно принимаю их, рассматриваю и нанизываю на нитку, находя каждой – самое лучшее место в моей коллекции.

Душевный хлеб

Вы любите запах свежеиспечённого хлеба? А аромат сладкой сдобы, будоражащей и вызывающей восторг? А маковые бублики, слоёные круассаны, булочки с корицей… Но больше всего я люблю запах свежего деревенского хлеба.

Я много путешествую, и мне доводилось вдыхать ароматы и пробовать хлеб в разных уголках мира. Но такого хлеба, как пекут в этом французском городке, я не встречал больше нигде.

Манящий, дразнящий, проникающий в тебя запах, мгновенно наполняющий рот слюной, а мозг — желанием скорее откусить прекрасный хлеб. Его не спутаешь ни с каким другим.

У этого хлеба, кроме незабываемого вкуса, есть ещё одна уникальная особенность: сколько бы он ни лежал — он всегда остается свежим.

Конечно, если вы купили буханку, вы не сможете её не съесть — честное слово, такой он ароматный! Но если вы, как и я, приобретаете хлеб впрок, то будете приятно удивлены. Попробовав этот хлеб впервые, я набрал полный рюкзак, покидая городок, и что вы думаете?! Даже через неделю он был свеж, как будто сегодня из печи!

Я проверил это ещё раз, специально построив свой маршрут с заходом в этот городок. И всё повторилось.

Я не мог не заехать сюда снова, чтобы поближе познакомиться с той, что пекла чудесный хлеб. Но в этот раз меня ждало разочарование. Город не встретил меня волшебным ароматом, это был обычный, ничем не примечательный провинциальный городок. Я было подумал, что ошибся и сошёл не на той станции, но нет, этот был тот же город и не тот одновременно.

Раньше я бы нашёл пекарню по аромату, как пёс обязательно учует зарытую в земле косточку. Но сегодня мой нос не мог привести меня к пункту назначения, и я даже заплутал немного в узких улочках. Пришлось спросить прохожих.

— Буланжери¹ «У Флорет»? — переспросил меня розовощёкий мастеровой. — Зайдите лучше в лавку Буше.

Я возразил, что мне нужно непременно к Флорет.

Мастеровой пожал плечами и указал мне дорогу.

У дверей пекарни за одним из столиков под навесом старик курил трубку. Я узнал его — то был отец Флорет, хозяйки пекарни.

Здесь тоже не было аромата. Совсем. А еще пропали цветы, которые ранее буйно цвели в горшках на каждом окне и в палисаднике рядом с домом. Веяло грустью и запустением. Сердце мое сжалось от дурного предчувствия.

В нерешительности я переминался с ноги на ногу, поглядывая то на закрытые двери пекарни, такой уютной и приветливой раньше, то на старика, пускавшего кольца дыма.

— День добрый, — поговорил старик.

Я поспешил ответить.

— Если вы пришли за своими деньгами, возьмите их сами — вон в той жестянке, — он указал трубкой на жестяную коробку, стоявшую на подоконнике. — И в качестве компенсации могу предложить вам чашку кофе, вы видимо, с дороги. И печенье. Оно не зачерствело, так как было испечено раньше.

Попросив разрешения, я присел на стул:

— Денег вы мне не должны. А от кофе не откажусь и заплачу и за него, и за печенье. Очень надеялся позавтракать вкуснейшими булочками от Флорет.

— Кофе налей себе сам, сынок, я с трудом хожу. Чайник должен быть еще горячим. Печенье на столе в такой же коробке, — старик снова кивнул на жестянку с монетами. — Ну, иди, — он махнул рукой в сторону двери, как бы пресекая мой вопрос.

В пекарне было тихо и никакого намёка на запах свежего хлеба. На полках, где обычно покупателей ждала фирменная выпечка от Флорет, лежало несколько булок хлеба. Я не удержался и взял одну в руки. Она была как камень. Потрогал другую — та же история.

Налив две кружки кофе и прихватив коробку с печеньем, я вернулся на веранду к старику. Тот кивнул, когда я поставил перед ним дымящийся напиток.

— Что случилось с вашим хлебом и с… Флорет? — осторожно спросил я. — Лучшего хлеба я не пробовал никогда и нигде!

Старик выпустил кольцо дыма:

— Она потеряла себя и разучилась любить.

— Где она сейчас?

— Ушла возвращать себе себя. Я посоветовал ей идти собирать осколки своего сердца и вновь учиться любить — у реки, у земли, у неба.

И видя, что я не понимаю его метафор, старик пояснил:

— Раз ты пробовал её хлеб, то знаешь, что он никогда не черствел. Посмотри вокруг — все цветы завяли. А хлеб, который, раньше оставался свежим не день и два, а при необходимости и месяцы, теперь черствеет чуть ли не сразу, как его вынут из печи, — старик выпустил несколько дымных колечек. — Банальная история, сынок. Она влюбилась и отдала всю себя до последней капли. А когда он ушел, бросив её с разбитым сердцем, в ней не осталось любви — не то, что к миру, но и к себе.

— Бедная Флорет, — пробормотал я.

Старик же издал смешок, чем весьма удивил меня.

— Ага, а парень — негодяй. — Он покачал головой. — Вовсе нет, сынок. В жизни случается много всего, от чего сердце может превратиться в безводную пустыню. Я потерял любимую жену, мне хотелось умереть вместе с ней, но маленькая Флорет осталась бы одна. Я не закрыл своё сердце и когда стал инвалидом, хотя все предпосылки озлобиться у меня были, уж поверьте, молодой человек. Я не делю мир на чёрное и белое, чему и пытался обучить свою дочь, передавая пекарские секреты, показывая, что и муку можно смешивать и получать интересные вкусовые сочетания. Я продолжаю любить эту жизнь, рассветы и закаты, встречаю каждый день радостным ожиданием, хотя полгорода сердится из-за чёрствого хлеба, и пекарню, возможно, вообще придется закрыть. И это не просто слова, ради хвастовства, сынок. Помоги-ка мне, проводи на кухню, я испеку тебе хлеб, который можно сотворить только с сердцем, в котором живёт любовь.

И он испёк, честное слово! Потрясающий хлеб! Я забрал его с собой, когда вечером со сжимающимся от беспокойства сердцем покидал городок. Было жаль оставлять едва передвигающегося старика одного. Где пропадала его дочь, было никому не известно. Но старик был совершенно спокоен и относительно себя, и относительно дочери.

— Она вернётся, когда придёт время. А за меня не волнуйся, сынок.

Я волновался. Не выходила эта история у меня из головы. Поэтому спустя несколько месяца ноги сами привели меня обратно.

Всё мое существо запело, когда мой нос вдохнул воздух, насквозь пропитанный ароматом хлеба, сдобы, бриошей и круассанов. Мои вкусовые рецепторы торопили меня: «скорее, скорее, мы соскучились по настоящему празднику». И это был праздник! Я едва ли не бежал, ведомый запахом.

И вот знакомая буланжери. Она работала! Входная дверь открывалась и закрывалась, выпуская довольных покупателей с коробками и бумажными пакетами в руках, источавшими умопомрачительный запах. На террасе все столики были заняты. Цветы буйствовали на подоконниках. В общем, жизнь кипела, чему я был несказанно рад. Ещё больше я обрадовался, разглядев за одним из столиков знакомого старика.

Немного помедлив, я подошел к нему и бодро поздоровался.

— Садись, садись, — кивнул мне старик. — Я знал, что ты непременно заглянешь к нам снова.

Оказывается, он помнил меня и все подробности моего последнего визита.

Старик налил мне кофе и предложил круассан. Как же я соскучился по этой выпечке!

— Она вернулась?!

— Ну я же тебе говорил, — старик раскурил трубку.

— Я очень рад! Но, — я медлил, подбирая слова: — Как? Ей удалось снова обрести любовь?

— Могу лишь рассказать то, что поведала она мне сама.

Я попросил старика, и он, пряча улыбку в усах, сообщил мне следующее.

Когда отец практически выгнал Флорет из дома, велев ей возвращать себя, она бродила по местной округе, спускалась к реке, поднималась на холмы, наблюдала закат и восход солнца. К вечеру третьего дня она ничком легла в траву и подумала о том, что совершенно не понимает, как жить дальше. Она потеряла любимого, лишилась своего дара, и лучше ей просто предаться забвению в этой траве на вечной земле.

Слёзы уже перестали сочиться из ее глаз. Она лежала в полузабытьи, и последние лучи заходящего солнца едва касались её кожи.

Она решила, что здесь найдет свой конец, но вдруг ощутила какой-то толчок в живот. Потом ещё и ещё. Толчки становились сильнее. И Флорет вдруг поняла, что, вероятно, они были сразу, просто она их не чувствовала, предаваясь своему страданию.

Девушка переместилась чуть дальше, но толчки продолжались и в другом месте.

«Земля. Это она, — подумала Флорет. — Сильная. Мощная. Плодородная. Рождающая. И забирающая».

Трава, плоды, реки… Из глубины родился крик, рык и выдох:

— Матушка! Возьми у меня эту боль!

Флорет кричала и ей казалось, что тело непременно должно разорваться на тысячи мелких осколков. Но прошел миг, ещё один и ещё, и крик перешёл в звенящую тишину, нарушаемую лишь ночными цикадами.

Она перевернулась на спину и смотрела в тёмное, бесконечное, пронизанное звёздами, мудрое небо.

А под собой ощущала невероятную мощь Земли. Той, что питает, той, что рождает, той, что сжигает, перерабатывает и возвращает новыми всходами.

Той, что любит тотально и безусловно каждое своё дитя.

Флорет ощущала себя в колыбели, в теплых ласковых руках матери, её качало и убаюкивало, и она не заметила, как уснула. Пробудившись, от нежного прикосновения утреннего солнца, Флорет почувствовала, что в её сердце проснулся, ожил, повернулся к свету росток.

Ещё несколько дней, а может, и недель, она бродила по окрестным полям и лесам, давая возможность этому ростку окрепнуть. Каждый день она общалась с Землей, прося её благословения и вознося благодарности.

Когда девушка вернулась в город, отец с удовлетворением отметил тихое умиротворение в её глазах и улыбке. И самый простой хлеб, испечённый Флорет в день её возвращения, оказался вкуснейшим их всех приготовленных ею ранее.

Дослушав рассказ, я был преисполнен желания увидеть Флорет. Мне хотелось ощутить изменения, которые произошли в девушке, по словам её отца.

Поблагодарив за кофе, я прошёл внутрь пекарни, источающей невероятные, дивные, чудеснейшие ароматы.

Внутри были покупатели: навстречу мне шел розовощекий мастеровой, уминавший свежайшую сдобу.

Я узнал его и кивнул.

— Лучшая в мире! — провозгласил он вместо приветствия.

У прилавка стояли женщина с мальчиком, две девочки-подростка и пожилая пара.

— Вот, пожалуйста, бриоши, как и просили, — услышал я приятный низкий женский голос.

Флорет вышла из глубин пекарни к прилавку, ставя на него лоток с бриошами: — Только из печи.

Я был удивлен: передо мной была Флорет, но как светились её глаза, как изменился её голос, румянец на щеках, ласковая открытая улыбка. Я видел перед собой не юную девушку, какой запомнил после первых встреч, — передо мной была цветущая молодая женщина, под сердцем которой расцветала новая жизнь. От неё исходило тепло, аромат хлеба и материнская любовь.

Я видел любовь, льющуюся из её глаз, сердца и рук, кажется, она сияла этой любовью, что я тоже заулыбался, как и все вокруг.

Я покинул пекарню, наполненный любовью до краев. Тёплой, ласковой, безграничной любовью самой Земли-матушки.

Примечания

1

Буланжери — традиционная французская пекарня, булочная-кондитерская.