Я есть…

Ирина Мартова (2023)

У всех женщин в роду Степаниды — сложная судьба. И самой Стеше досталось сполна. Но она не сломалась, не очерствела, не ушла в себя. Растит дочку погибшего брата Нину, приходит на помощь по первому зову, умеет дружить с людьми. В общем, живет по заветам мудрой прабабушки, которая говорила: «Будьте тем, кто вы есть, не совершайте того, чего будете стыдиться». Только вот ухаживания мужчин Степанида пресекает на корню. Не может забыть предательство любимого человека. И беспокоится, как бы Ниночка не повторила ее судьбу. Очередное испытание не заставило себя ждать. Степанида узнает, что Нина встречается с женатым мужчиной. И еще выясняется, что это — сын человека, который когда-то ее предал. Что же делать? Стеша решается поговорить с девушкой по душам и рассказать ей свою страшную тайну одиночества…

Глава 9

Нынче, как раз, был один из тех дней, когда смеркается особенно долго.

Прозрачность теплого вечера отступала неспешно, повисая клоками на опушках и пролесках, цепляясь за прибрежный камыш и высокую осоку. Уставшее за день светило все же отправилось на отдых, и край неба, полыхающий заревом, наконец, погас.

В окно осторожно стукнули.

— Иди в летнюю кухню, я сейчас, — выглянув, произнесла Степанида.

Катерина молча развернулась и вошла в летнюю кухню.

Место это с наступлением лета становилось любимым у сельчан. В каждом дворе оно делалось таким, как мечталось хозяюшке: где-то это было легкое строение без окон, иногда даже без дверей, где-то оказывалось крошечным домиком в одну комнату, где-то только навесом на деревянных столбах.

Убранство тоже отличалось, в зависимости от потребностей: у кого-то здесь помещался диван, у кого-то — обычная деревянная лавка, где-то туда ставили даже стол со стульями. Но везде и всегда в летней кухне обитала плита, потому что именно сюда, как только становилось тепло, переносилась кухня из дома.

Здесь варили варенье и компоты, консервировали овощи и резали салаты. И часто обедали и ужинами, с радостью и удовольствием перемещаясь из душных комнат на свежий воздух.

У Степаниды летняя кухня, полностью перестроенная лет пять назад заезжей строительной бригадой, блистала чистотой. Когда женщина поняла, что старое сооружение, больше похожее на хлюпкий сарайчик, возведенный еще дедом, вот-вот рухнет, то решительно взялась за дело. Сама все измерила, сделала разметку на местности, нарисовала эскизы и, заплатив бригаде, которую рекомендовал коллега, возвела капитальный крошечный домик с тремя окошками, большой комнатой, огромной кладовкой и, главное, настоящей русской печью, о которой давным-давно мечтала.

В домике, кстати, можно было при желании и зимой жить, потому что печь прекрасно обогревала небольшое пространство. Но Степанида искушению не поддавалась, и, как полагалось издавна, на зиму кухню переносила в дом. Но едва солнце начинало пригревать, и на дорожках у дома появлялись проталины, как она тут же вымывала окна, вычищала с мылом и щеткой пол и переезжала вместе с кастрюлями и поварешками в летнюю кухню. И до самого конца ноября, пока первые морозы не начинали покусывать опустевшую землю, она не перетаскивала кухонное хозяйство в основной дом.

Мать, которая уже не помогала дочери в силу возраста, жалеючи ее, не раз предлагала:

— Да бог с ней, с летней кухней. Готовь в доме и летом, ничего с нами не станется!

— Что ты, мама, — усмехалась Стеша. — Это ж удовольствие какое! Зачем я буду здесь пыхтеть над плитой, обливаясь потом? Ничего, не развалюсь. Прабабка моя, в честь которой ты меня назвала, бабка жили так же, и я не отступлюсь от наших обычаев.

Едва Катерина, поджав ноги, устроилась на уютном старом диванчике, как на дорожке послышались и шаги Степаниды. Войдя, она задернула ситцевые шторки.

— Надо закрыть, а то комары или ночные бабочки налетят. Ну, что? Как дела?

— Да какие у нас дела? — Катя задумчиво пожала плечами. — Витька, на удивление, трезв, как стеклышко, а ведь сегодня суббота — как раз его день! Но он ни шагу со двора, представляешь? Я вот думаю: может, заболел? И молчит все время. Не пойму, что с ним такое приключилось. Будто воды святой напился. Телевизор смотрит.

— Ничего, пусть помолчит, ему полезно, — Степанида усмехнулась, вспомнив утреннюю экзекуцию.

— А вдруг у него что-то болит?

— Перестань, Катя. Он уже так проспиртовался, что его ни одна зараза не возьмет!

— Ой, не знаю, Стеша, — Катерина, вздохнув, подложила ладошку под щеку. — У меня каждый день, как по лезвию бритвы, сама понимаешь. Не знаю, чего ждать — бури или штиля. Ну, да ладно. Что у вас-то? Спят твои?

— Мать, наконец, угомонилась. Уснула. Она всегда рано ложится и рано встает. Старость — не радость. А Ниночка к Татьяне побежала, подарок ей привезла.

— Любит ее Ниночка, — улыбнулась Катерина.

— Угу, — согласилась подруга, — любит. Да и как ее не любить? Она же к ней всегда, как к родной, относилась. Помнишь, на руках носила целую ночь, когда у крошечной Нинки живот болел? А как платье ей на новогодний утренник всю ночь шила? Невестка моя покойная не ошиблась, когда выбрала Татьяну в крестные матери для Ниночки.

— Да… Столько лет уже прошло после их гибели, а будто вчера, — Катерина внимательно пригляделась к подруге. — А ты, вроде, расстроена чем-то? Обеспокоена? Или мне кажется?

— Ой, Катя, не кажется, — вздохнула Степанида. — Боюсь я, подруга, что беда на нас надвигается.

— Боже! Час от часу не легче, — Катерина испуганно опустила ноги на пол и напряженно выпрямилась. — Какая беда?

Ответить Степанида не успела, на пороге летней кухни появилась запыхавшаяся Нина.

— А я смотрю, в доме темно, а на кухне свет горит. Вы чего тут? Секретничаете?

— Не секретничаем. Проходи, — усмехнулась Степанида.

Ниночка набрала в ковшик воды, напилась и обернулась к Степаниде.

— А чего тогда такие загадочные?

— Не поверишь, тебя обсуждаем, — лукаво хмыкнула Катерина.

— Меня? — вспыхнула девушка. — С чего это, мам Стеш?

— Присядь, детка, — Степанида молча подвинула стул племяннице.

Ничего не понимая, Ниночка медленно опустилась на стул.

— Да что у вас тут за консилиум?

— А как ты, детка, хотела? — отозвалась Степанида. — Разве могу я спокойно теперь жить?

— Господи, — уже не на шутку переполошилась Катерина. — Да что у вас тут происходит?

Степанида, не отвечая, открыла шкаф, достала графинчик с вишневой наливкой, холодное мясо, порезала малосольных огурчиков, хлеб, домашний сыр. Поставила на стол рюмки, тарелки.

— Подай, Ниночка, вилки и салфетки, — она кивнула на полку у стены и глянула на подругу. — Подвигайся, Кать, к столу.

— С вами не соскучишься. Праздник, что ли, какой? Что мы отмечаем? — Катерина недоуменно развела руками. — Есть повод для наливки?

— А давай, подруга, без повода выпьем. Что-то на душе пасмурно да тоскливо, — Степанида указала на племянницу. — За Ниночку вот, например, давай выпьем. Или за то, чтобы тревоги мои напрасными оказались.

— А можно поподробнее? — Катя взяла рюмку. — Хотелось бы понимать, с чего такой трагический тон…

Степанида, будто и не слыша ее, обернулась к племяннице.

— Я не стала ничего при матери обсуждать сегодня днем, ни к чему ее будоражить. Она уже не в том возрасте, чтобы волноваться. Хватит с нее, она свое сполна получила. Но разговор наш сегодняшний, Ниночка, все-таки закончить хочется.

Девушка, сообразив, о чем пойдет речь, насупилась и опустила голову.

Тишина поплыла по крошечному домику. Было слышно, как где-то за плетнем, у соседки, гремит цепью собака. Как в хлеву тяжело вздыхает уставшая за день корова. Как где-то в конце улицы промчался мотоцикл, выплюнув в тишину хрипящий вопль разгоряченного мотора.

Вот где-то звякнуло ведро в руках припозднившейся хозяйки. Вот из открытого окна соседнего дома донесся громкий храп уснувшего, наконец, соседа. Вот на насесте заклохтали сонные куры…

И эта тишина, наполненная привычными крестьянскому уху звуками, не настораживала и не беспокоила, а лишь настраивала на задушевный, доверительный лад.

Такие минуты, быть может, редки, но именно в такие благословенные мгновения хочется долго молчать, исповедоваться или тихо-тихо петь молитвы или псалмы.

Ночная тишина плавала в крохотной летней кухне. Она словно густела и твердела от напряжения, и ее нарушала только мучительная борьба запутавшейся в ситцевой шторке мухи, которая отчаянно звенела и жужжала, пытаясь вырваться из страшного тряпичного плена.

— Ой, Ниночка, — вдруг спохватилась Степанида, — ты не подумай, ради бога, что я тебе здесь судилище устраиваю. — Она легко встала со стула, ласково обняла огорченную девушку за плечи. — Ниночка, милая, ты так напряглась, словно на допросе. На самом деле ты вовсе и не обязана ничего нам говорить. Если не хочешь — не рассказывай. Это меня мои страхи пережитые мучают, не отпускают, вот я и срываюсь на тебе.

Девушка, пожав плечами, в ответ лишь светло улыбнулась, недоуменно округлив глаза.

— Мам Стеш, да я вообще не пойму, в чем проблема? Что вы волнуетесь? Мне нечего скрывать. Только что рассказывать? Тут и говорить-то не о чем. Обычная история, не пойму, чего ты так всполошилась?

— Да вы что? Сговорились, что ли? — подалась вперед Катерина. — Сколько можно нервы мои тянуть? Говорите уже! Что у вас тут за противостояние?

— Вот видишь, мам Стеш, — усмехнулась Ниночка, — и теть Катю уже накрутили. А ведь ничего страшного. Но, чтобы всем было понятно, начну сначала. В общем, теть Кать, я влюбилась. Он — врач. Молодой хирург. Приехал из Москвы в районную больницу. И, главное, на что отреагировала мама Стеша, он женат. Вот и вся история.

— И все? — ошарашенная Катерина изумленно обернулась к Степаниде. — Это и есть твой повод для тревоги? Нет, ты точно спятила!

— Ой, Нина, Нина, — горестно качнула головой Степанида. — Это тебе только так кажется.

— Ну, ты чего, мам Стеш? — Ниночка нежно чмокнула приемную мать в голову. — Что ты так расстроилась? Помнишь, чему ты меня учила? Любовь — это счастье, редкий дар. Ну? Говорила же?

— Говорила.

— Вот! А он, кстати, меня очень любит.

— Любит? А жену? Ее он, я полагаю, тоже любит? — Степанида сердито свела брови на переносице.

— Ну, подожди, подожди, — остановила ее Катерина. — Не вали ты все в одну кучу!

— А что делать прикажешь? Сидеть сложа руки? — Степанида бросила на подругу жесткий взгляд.

— Господи! Да не лезь ты сразу в бутылку, Стеша! Ничего ж еще не случилось.

— Еще не случилось? Ключевое слово здесь «еще»… — Степанида побледнела. — А тебе это ничего не напоминает?

— Мне — нет. Ты о чем? — удивленно поглядела на нее Катя.

— Ни о чем, — Стеша досадливо дернула плечом, встала, налила в рюмки наливку собственного приготовления. — Давайте-ка все-таки выпьем!

— Так все же за что? За что пить станем? — Катя послушно подняла рюмку.

— За то, чтобы Ниночка наша ошибок моих не повторяла, — горько прошептала Степанида.

Катерина, фыркнув, демонстративно вернула рюмку на стол и недовольно поджала губы.

— Что за тост? Я за это пить не стану! Ты, Стеша, просто зациклилась на этом. Да и к чему теперь вспоминать былое?

— Не хочешь — не пей. А я вот выпила. А про воспоминания я тебе так скажу. Мне и вспоминать не надобно, я просто никогда не забывала!

Катя, расстроенно помолчав, все-таки взяла рюмку, чуть пригубила наливку и вернула ее на стол.

— Я не так выразилась. Я тоже не забывала. Но не вижу связи, понимаешь? Разве твои не самые радужные воспоминания — повод портить жизнь Ниночке? Любит девочка, счастлива, ну и славно! Вон как светится. Да и избранник ее, наверное, не самый плохой человек. А ошибаться всякий может.

Ниночка внимательно слушала их, заинтересованно переводя взгляд с одной на другую.

— Подождите, подождите, — не сдержав любопытства, перебила она. — Мам Стеш, а о чем это вы? Тайны какие-то… Хотелось бы и мне узнать, о чем вы обе никогда не забывали? Теть Кать, о чем речь?

— Не забивай себе голову, Ниночка, — усмехнулась Катерина. — Это дела давние, прошлые, давным-давно минувшие.

— Ну, уж нет! Нагнали тумана, настращали, заинтриговали, а теперь в кусты?

— Вот что ты устроила, видишь? — Катерина развела руками. — Начали за здравие, а закончим, я чувствую, за упокой!

— Не до шуток мне, Катя, — недовольно отозвалась Степанида. — Я с той минуты, как Ниночка мне сообщила о том, что у нее роман с женатым, прийти в себя не могу.

— Мам Стеш, — племянница огорченно поджала губы, — да что тебя так поразило в этой истории? Я уже сто раз пожалела, что рассказала.

— Послушай меня, детка, — горько вздохнула Степанида. — Я не зануда, ты знаешь. Но в нашем роду словно проклятие лежит, женская доля очень тяжела. Мы, словно окаянные или проклятущие, весь век маемся, тянем воз в одиночестве. Не секрет, что ни прабабка наша, ни бабушка твоя, ни я счастливы не были. Это как в поэме известной: «ключи от счастья женского заброшены, потеряны у Бога самого…». Про нас эти строки написаны, точно про нас. Нет у нас ключей от счастья, обходит оно женщин нашего рода стороной. Да мы не жаловались, жили-выживали, крепились, работали, детей растили.

— Мам Стеш, постой… Но ко мне это какое отношение имеет?

— Понимаешь, Ниночка, все мужчины на свете делятся на своих и чужих. Все, без исключения. Если мужчина женат — он чужой. Бывает, конечно, и неженатый чужим, но это реже. Просто надо с самого начала понять — твой человек или нет, родной или чужак. На чужого не стоит тратить ни силы, ни время, ни чувства. Он все равно не оценит. Воспользуется тобою, твоей любовью, твоими телом и душой, а потом вернется домой, а ты останешься раны зализывать. — Она посмотрела куда-то вдаль, словно что-то припоминая. — Я никогда тебе не рассказывала о своей молодости. Просто повода не было, а теперь думаю, что напрасно.

— А что такое было в твоей молодости?

— Я когда-то ошиблась. Очень сильно. Обожглась. Тоже приняла чужого за своего. И поплатилась.

— Остановись, — подала голос Катя. — Зачем, Стеша? Не надо, ни к чему душу бередить. Давайте расходиться. Поздно уже. Пойдем-ка, девочки мои, лучше спать.

— Нет, — перебила ее Степанида. — Не смогу я спать, подкатило прямо под сердце… Давно не окуналась в этот черный омут, бежала от воспоминаний. Видно, время пришло все Ниночке рассказать. Пусть учится на моих ошибках.

— Перестань. Никто не учится на чужих ошибках, — Катерина резко отодвинула тарелку. — Глупости все это! Если бы все было так легко, если бы можно было соломки подстелить — не случалось бы в жизни столько трагедий. Ниночку ты своими историями ничему не научишь. Ничему! Она должна свою жизнь прожить, свои шишки набить. Это правильно, когда человек сам ошибки совершает и потом их исправляет, если получится. Ты ее не защитишь, не оградишь, а себя только расстроишь.

— Ну, уж нет, — заупрямилась обычно очень покладистая и сговорчивая Ниночка. — Теперь уже я обязательно хочу знать эту историю! Даже не из обычного женского любопытства, а чтобы развеять ваши страхи насчет меня. Как я понимаю, ты, мам Стеш, считаешь, что я повторяю твою ошибку. Вот и расскажи о том, что было. Уверена, смогу тебя успокоить.

— Ой, Стеша, Стеша, — недовольно хмыкнула Катерина, — заварила ты кашу. Видно, давно не плакала, соскучилась? Ну, давай, давай, начинай душу травить.

Степанида неторопливо встала, подошла к плите, отодвинула кастрюлю в сторону, повесила полотенце на крючок, сняла фартук…

Она двигалась медленно, будто во сне. Погружаясь в далекие воспоминания, Стеша словно поддавалась их гипнотическому опьянению, отодвигалась от реальности, возвращаясь в те дни, когда молодость еще не покинула ее и когда душа еще была способна радоваться любой мелочи. И с каждой секундой это состояние нереальности происходящего все нарастало, усиливалось и казалось, вот-вот здесь, на летней кухне, внезапно появятся все те люди, которые, казалось, давно канули в лету.

— Испортила я вам вечер? Ну, простите, — невесело усмехнулась Степанида. — Видно, есть то, что сильнее меня. Иной раз думаешь, позабыла все, нет в душе сожаления или печали, но бог все равно по-своему рассудит. Когда придет момент, ты наберешься сил и все былое назовешь своими словами, проговоришь. Не зря в народе толкуют, что если вслух сказал, это все равно что отпустил восвояси. Очистился. Снял с себя горечь, отмылся от паутины черной печали. Похоже, мой черед настал…