Дьяволы с Люстдорфской дороги

Ирина Лобусова, 2017

…Несмотря на военное положение, Одесса продолжает жить весело, с размахом. Работают кафе и рестораны, ведется оживленная торговля, люди ищут развлечений. Вот и цирк приехал… Однако внезапно все омрачается тревожным известием: в городе начинают исчезать молодые девушки. И очень похоже, что это каким-то образом связано с фокусником, выступающим в цирке. Его страшный фокус с оторванной головой заставляет многих задуматься: а человек ли это?…

Глава 3

Встреча с Тучей. Дьявол в юбке. Под тюрьмой. Новый враг Тани

Одесса, март 1917 года

Таня быстро шла к выходу, наблюдая за черным дымом, взвившимся над кладбищенской оградой. Вдали были слышны тревожные голоса. Крики людей разносились в холодном морозном воздухе и охватывали не только дорогу перед кладбищем, но и проникали за ограду, нарушая вечный кладбищенский покой. В небе над кладбищем галдела целая стая растревоженных птиц — вот что напомнили Тане эти звуки. Слов не разобрать, ничего не разобрать, но от них, как и от растревоженных птиц в воздухе, только острое чувство тревоги.

Она шла быстро, четко печатая шаги на подтаявшем снегу, стараясь не смотреть себе под ноги. Плотно завернувшаяся в черный платок, она была не похожа на саму себя. Элегантные наряды и сходство с благородной дамой были далеко в прошлом.

Смерть бабушки пробила в душе Тани огромную брешь, через которую вытекло почти все: радость от жизни, жажда денег, забота о собственной внешности, желание быть элегантной и прочие суетные мелочи, без которых она прежде не мыслила саму себя. Неизменным осталось только одно: жажда жизни.

Эта жажда жизни, возрождающаяся в ней борьба и толкали Таню вперед, заставляя снова войти в мир — просто ради того, чтобы почувствовать это ощущение жизни, вновь вернувшейся к ней. Это было намного лучше, чем в одиночестве умирать от тоски. Будучи от природы борцом, Таня не собиралась погибать, опустив руки. Она не привыкла бездеятельно плыть по течению и не могла пассивно ждать, когда ее полностью накроет лавина обрушившегося на нее горя. Предательство Володи и смерть бабушки разбили ее сердце, но не убили ее душу. Ей нужно было выбираться из этого. И ради этой души она должна была жить — жить дальше, помня, что именно этого, чтобы она жила, хотела для нее бабушка. Бабушка, которая когда-то отдала ей всю свою жизнь, посвятив себя жизни Тани… Она смахнула слезы и, немного постояв, двинулась вперед. И ради ее бесценного дара Таня собиралась жить. Если не ради себя, то хотя бы ради бабушки. Ее памяти.

Таня шла быстро и вскоре дошла до красивых часовен возле кладбищенских ворот. Почему-то они всегда вызывали у нее страх. Как и большинство людей, Таня не любила кладбища. Ну а сочетание кладбища и тюрьмы всегда наводило ее на самые мрачные мысли. Она не могла забыть, что в подземельях Тюремного замка когда-то страдал ее Гека.

Теперь Японец собирался на штурм тюрьмы, и сама эта затея казалась Тане бредовой. И она прекрасно помнила мрачные, высокие стены из темного кирпича, помнила неприступные смотровые вышки. Тюрьма — не банк. С налета ее не взять. Таня прекрасно помнила, как говорил Японец о тюрьме, когда она просила его помочь Геке.

Что же произошло теперь? Что изменилось за те месяцы, пока Таня была почти оторвана от криминального мира?

Погруженная в свои мысли, она шла, не обращая внимания ни на что, не видя ничего вокруг. И только поравнявшись с часовней из серого камня (не хватало лишь горгулий на крыше, чтобы часовня сошла за самый мрачный образец архитектуры мистического средневековья), Таня вдруг услышала тяжелые шаги за спиной. Кто-то ее догонял. Было слышно прерывистое дыхание спешащего человека.

Острое чувство тревоги кольнуло ее, как гвоздь. Таня замедлила шаг. На пустынных аллеях кладбища могло произойти все, что угодно. Не то чтобы она боялась — ей давно уже был неведом страх. Просто ощущение тревоги было свидетельством возвращающейся к ней жизни.

— Да останови ты за ноги, черт тебя дери! Бегу, кричу, гембель за ту голову — хотя бы раз глаза побоку! — вдруг раздался за спиной Тани знакомый голос.

Она обернулась. У нее моментально отлегло от сердца. За ней бежал один из людей Корня — массивный, толстый бандит по кличке Туча. Его объемное, большое тело росло не ввысь, а вширь, за что он и получил свое прозвище. Маленький толстяк считался в банде Корня казначем, на нем лежали общие расходы и подсчет заработанных средств. Поговаривали, что когда-то он учился в гимназии, но его вышибли оттуда за то, что он умудрился подделать подпись директора на чеке и получить по нему деньги. От тюрьмы Тучу откупили родители, но с тех пор он покатился по наклонной дорожке. Из-за тучности он не мог участвовать в налетах и разбоях, поэтому занимался денежными делами, а также изготовлением фальшивых денег и подделкой документов. Тут Туча достиг совершенства. Его звали в другие банды, но он был предан Корню, так как тот однажды спас ему жизнь. В последнее время Тучу очень ценил Японец и все чаще и чаще пользовался его работой.

И вот этот бандит из высшего эшелона бежал за ней. Глаза Тани расширились от удивления.

— Что ты здесь делаешь?

— Со священником местным надо было базар завести, — пропыхтел, чуть отдышавшись, Туча, задыхаясь и хватаясь за сердце, — а потом за тебя увидал. Ну шухер — никакого фасону! Едва не загнала в могилу!

Таня улыбнулась — бедный толстяк Туча! Действительно, шла она быстро, должно быть, для него поспевать за ней стоило немалого труда. Она улыбнулась.

— Отдышись ты ради бога! Я тебя, честно, не слышала. О своем думала. Бабушку мою сегодня похоронили…

— Ох, я не знал… Прости… Прими мои соболезнования… За все такое… Держись, милая! — Туча искренне опечалился.

Таня отмахнулась от него рукой — она была не настроена выслушивать соболезнующие слова, тем более от Тучи. Утешительные речи быстро довели бы ее до слез, а она намерена была сохранять ясность рассудка.

— Корень там, у тюрьмы? Ты можешь мне объяснить, что происходит?

— Ой, два адиёта в четыре ряда гембель себе на нервы заделают… — оживился Туча. — Они таки заделают, свиноты неоцинкованные… Давай, стой за здеся. За то время, что ты пропадала невесть где, как у киськи гланды, случилось кое-что другое.

Таня и Туча, оглянувшись и не найдя ничего другого подходящего, присели на мраморную скамью на центральной аллее, и Туча принялся рассказывать, энергично жестикулируя. По его словам, все началось с налета на Румынский клуб, который Японец совершил в январе 1917 года.

Этот налет был невероятно успешным. Со своими людьми Японец вошел в Румынский клуб посреди белого дня и обчистил его полностью. В этот день в клубе шло какое-то важное заседание, и находились там не только жандармы, но и шишки из военного гарнизона. Но когда люди Японца с добычей покинули клуб, раздался взрыв.

Шишки из жандармов и военных превратились в кровавое месиво, а в теракте тут же обвинили Японца и его людей. Озверевшие фараоны принялись искать Японца по всему городу. А тот и понятия не имел о взрыве и не понимал, почему фараоны что ни попадя хватают его людей, даже мелких сошек. Каково же было его удивление, когда он узнал, что взрыв в клубе устроили анархисты (та самая группа, которая позже, в феврале, взорвала Людоеда и начальника Отдельного жандармского корпуса). А бомбу действительно подложил один из его людей, который был связан с анархистами.

Японец хотел лично наказать негодяя, но не успел: предатель сам упал в руки фараонов во время одной из облав, а на людей Японца была устроена засада, в которую попалась большая часть его банды, в том числе извечные адъютанты Гарик и Майорчик. Люди Японца очутились в Тюремном замке, и стало известно, что их собираются расстрелять в тюремном дворе — как говорится, без суда и следствия.

Тем временем самая серьезная анархистская группировка, взявшая на себя ответственность за большую часть терактов, происходящих в городе, вышла на связь с Японцем и предложила работать вместе. Для начала — вызволить из тюрьмы его людей. Японец согласился. В назначенный час он привел всех членов банды к зданию тюрьмы и поставил ультиматум: либо из тюрьмы выпускают его людей, либо он возьмет тюрьму штурмом.

— И он действительно готов за это сделать. Так и заказал: мол, халамидники тюремные пусть за цугундер ему шнурки завязывают. Зафордабычился — картина маслом! Под тюрьмой много оружия, и це не шмутки, за то не шара, — говорил Туча с мрачным выражением лица. — Анархисты эти, шоб они мне здоровы были и зубами не чихали, за таких швицеров навезли, шо как кур в ощип! Штурмовой отряд — за вырванные годы не тот фасон! На всё способны, свиноты непоглаженные. Шухер еще тот…

— Кто их возглавляет? — В памяти Тани тут же всплыло изуродованное взрывом тело Геки, и она почувствовала прилив такой бешеной ненависти, что ей даже стало трудно дышать. — Откуда они взялись на нашу голову?

— Таки-да, за на нашу голову, — тяжело вздохнул Туча. — Никогда столько смертей не было в Одессе. Это страшные люди. Не люди — настоящие дьяволы. Я успел их немного узнать. Слов они не понимают. Говорить с ними вообще никак, убивцы. Они убивают всех подряд и даже говорят, что чем больше крови, тем лучше. А возглавляет… ты не поверишь! Баба!

— Женщина? — удивилась Таня. — Все эти жуткие взрывы устраивает женщина?

— Мадам, не смотрите на меня синим глазом, бо мои нервы протухнут! Да какая там женщина! — махнул рукой Туча. — Баба — и то мягко сказано! Это дьявол, самый настоящий дьявол в юбке! Даже свои называют ее Красной дьяволицей, шо уж зубами скворчать за чужих! Народ базар водит, шо не один год провела на царской каторге. А крови на ее руках больше, чем воды в Черном море. И вот эта дьяволица приехала теперь к нам в Одессу устраивать революционный террор! Ты не поверишь, но боятся ее даже отпетые углаши, которые завсегда были в авторитете. И действительно, есть в ней больное… — тут Туча запнулся. — Как тебе сказать… На бабу она вообще не похожа. Многие за цей шухер говорят, шо она переодетый мужик.

— Ну уж прямо! — усмехнулась Таня.

— А то! Картина маслом! В кожаном пальто, короткостриженая — ну точно — мужик мужиком! И всегда в руке револьвер. Жуть, а не баба! Боятся ее потому, что однажды на сходке, когда сходка была с людьми Японца, она одному вору пулю в лоб залепила за то, что вздумал шутковать до нее. Ничего не сказала, ни единым словом, глазом по-волчачьи сверкнула, як за фордабычилась, молча так подошла — и выстрелила прямо ему голову. Усё. И вот это жуткое существо сейчас тоже там, подле тюрьмы. — Похоже, после такой длительной речи Туча устал.

— Ты не сказал ее имя. Знаешь его? — Тане действительно было любопытно.

— Свои кличут Красной дьяволицей или Атаманшей Марусей. А зовут ее на самом деле Мария Никифорова. Так она Японцу представилась. Сказала, шо пришкандобила за Одессу, шоб устроить красный террор и организовать всех анархистов в городе. Во за как! Взяла разбег с Привоза! Такая организует, усе будем как за куры в ощип!.. На беременную голову!

— Корень тоже там? — Рассказ Тучи нравился Тане все меньше и меньше.

— А то нет? — снова оживился посланец. — И на яки бебехи ему за цей гембель! И все его люди — два адиёта в четыре ряда. Куда он денется? За дурною головою и ноги через рот пропадают! Но Корень уже успел захипишиться с этой дьяволицей! Она хотела, шоб Корень за своими людьми наперед полез, а он до нее и говорит (тут он понизил голос): за вырванные годы здеся не тот фасон. А Японец заступился за Корня. Сказал: здесь или парадок, или как? Мол, не скворчите зубами, мадам, бо юшка простынет. Здесь Одесса, здесь надо ртом до людей говорить. Она хотела из стволов палить. А чего палить, если до Японца человек 50, а к тюрьме из военного гарнизона солдат подтягивают? Положат всех — а там такого не стояло, шоб таки лежать. Японец мозговитый. Он за людей химины куры делать не будет, не тот хипиш. Они сейчас хипишат — мама дорогая, не горюй! — И тут совершенно внезапно Туча замолчал, видимо, запас слов его иссяк. Но, помолчав, он продолжил: — А Корень боится, шо его крайним сделают, забосячат, як за песью морду.

— Надо идти. — Таня решительно поднялась со скамьи. — Отдышался? Пойдем быстро! Надо помогать Корню!

За воротами кладбища, почти на самой дороге, возле тюрьмы, на фонарном столбе, раскачивался повешенный. Труп мужчины с веревкой на шее на фоне белого снежного неба смотрелся страшно. Веревка раскачивалась со скрипом. Труп был свежий, но вокруг него уже начало кружиться воронье. В этом зрелище было что-то настолько жуткое, что Таня остановилась. Этот повешенный был словно символом того кошмара, который здесь творился.

— Что это? — Таня с ужасом смотрела на труп. — Кто это… сделал?

— Палач городской тюрьмы, — сказал Туча, нахмурившись. — Знаешь, сколько он до людей соли под шкуру насыпал? Его Корень велел повесить, а Японец не хипишил. Он как раз на работу в тюрьму шел и напоролся прямо в людей до тюрьмы. Корень как глазанул за его, сразу велел своим людям схватить и подвесить. Люди сделали с радостью — аж пятки сверкали!

Палач городской тюрьмы… Тот самый палач — воспитатель в сиротском приюте… Таня смотрела на багровое, вздувшееся лицо, в котором больше не было человеческих черт. Он действительно заслужил свою страшную смерть, этот мучитель, пришедший прямиком из ада. И руками своих жертв отправившийся обратно — прямиком в ад.

— Ты не смотри за него… — Туча не понимал интереса Тани. Он ничего не знал ни о детстве Корня, ни вообще о детстве.

— Жаль, что его не повесили раньше! — Таня со злостью плюнула на снег. — Будь он проклят!

Возле самых ворот тюрьмы горели костры, и черный дым поднимался клубами в небо. Отделившись от этих костров, ворота тюрьмы осаждали нападавшие. Но их было катастрофически мало, несмотря на то, что они создавали видимость большой массы людей — постоянно перемещаясь, не стоя на месте. На смотровых вышках тюрьмы стояли тюремные охранники и солдаты. Они были похожи на манекенов: застывшие лица, мертвая хватка рук, вцепившихся в оружие… Однако огонь они не открывали.

Таня сразу поняла, почему Японец не идет на штурм. Дело было не только в многочисленности гарнизона тюрьмы, а в том, что охранники с оружием были расставлены идеально. С вышки просматривалось практически все пространство вокруг тюрьмы, сразу со всех сторон, и стоило охранникам открыть огонь, как с первых же выстрелов они положили бы большую часть людей Японца.

Тем более что и сам Японец представлял собой отличную мишень — он стоял в первых рядах, в своем элегантном котелке, бросающемся в глаза, небрежно размахивая тростью, словно заправский лондонский денди, собравшийся на увеселительную прогулку. Таня в который раз поразилась его странному, немного бесшабашному и удалому мужеству, с которым он словно намеренно бросал вызов смерти.

Японец находился под самым прицелом охранников тюрьмы, выделяясь из всех своих людей. И большая часть оружия тюремной охраны была нацелена на него. И он прекрасно знал об этом. Но почему он так стоял?

Тане поневоле бросилась в глаза напряженность поз тюремных охранников поставленных на смотровых вышках. Они стояли, опустив ружья, было понятно, что схватить их и применить — это доля секунды. И это чувствовалась по напряженным, застывшим лицам исправных служак, подчинившимся команде начальства.

Но почему они стояли так, почему не открывали огонь? Какая команда заставила их опустить оружие?

Чувствовалось, что обе стороны играют в какую-то свою игру. Таня подумала, что все остальные не имеют ни малейшего понятия о секретных правилах этой игры, в то время как Японец отлично их знает. Потому и застыл он в первых рядах, перед самыми воротами тюрьмы, да еще и явно без оружия.

Только злое, напряженное лицо Японца, которое он уже не имел сил изменить, выдавало ту бурю чувств, которые испытывал он в этот тревожный момент, вступив в непредсказуемый поединок — один на один со смертью.

Их, людей Японца, а также членов других банд, собравшихся под тюрьмой, было человек пятьдесят, не больше. И малочисленность этого странного отряда сразу же бросалась в глаза. К тому же бандиты были абсолютно не организованы: они совершенно не подчинялись командам (да для них и не было никаких команд), расхаживали сами по себе, залихватски обращаясь с оружием — то опуская его, то вскидывая вверх словно для прицела. И большая часть этих пятидесяти явно не понимали, для чего их собрали.

Таня подумала, что еще одна причина, по которой Японец не решается на штурм, это явная расхлябанность его армии. Одно дело налет — там все бандиты действовали четко, слаженно, понимая свою выгоду. Но совсем другое дело операция, подобная этой. В военных условиях бандиты терялись, так как не привыкли действовать слаженно и подчиняться командам. И, по мнению Тани, это была еще одной веской причиной, почему Японец с таким воинством все-таки не решался на штурм.

Туча опасливо держался за ее спиной и не собирался выходить вперед. По его поведению Таня поняла, что он вообще не умеет обращаться с оружием и ужасно его боится (впрочем, усмехнулась она про себя, как и большая часть людей Корня). Таня только подивилась Корню, этому неудачливому, бездарному лидеру, по какой-то глупости притащившего своих безоружных людей сюда, на смерть.

Между тем Корень держался возле Японца. Рядом с Японцем Таня также разглядела Акулу (молодого, но наглого короля с Пересыпи) и Туза — авторитета со Слободки, который совсем недавно нашел общий язык с Японцем. Еще с ними был неизвестный Тане мужчина — среднего роста, коренастый, коротко стриженный, словно после тифа, со злым, угрюмым лицом. Незнакомец явно был недоволен происходящим. В черной кожанке и высоких кирзовых сапогах, он был единственным из мужчин, кто не выпускал из рук оружия. В его левой руке Таня разглядела тяжелый армейский наган.

— Тянут кота за шкирку, — вдруг прокомментировал молчавший до сих пор Туча. — Они ж заслали до тюрьмы посыльного. Японец сказал. Мол, открыть двери тюрьмы и людей всех до воздуху выкишнуть, бо як пальба начнется, то и кишки за пятку намотать не подможет! Начальство ихнее смекнуло, шо Японец блефует. А Японец знает, шо они за то знают, свиноты ушлые. Вот и тянут резину, шнурки гладят.

— А чего туда Корень полез? — повернулась к нему Таня.

— Да строит из себя фраера! — Туча ударил себя по толстым ляжкам. — Лопни, но держи фасон. Хочет быть не хуже за всех. Но права ему качать здеся не тут…

— Кто этот мужчина рядом с Японцем, с армейским наганом? — прервала его Таня, прищурив глаза.

— Да ты шо? — Казалось, от возмущения Туча выпрыгнет из собственного тела. — Здесь его не стояло! Я ж говорил за то — попростужаешь до шухера глаза! Не мужчина. Баба это! Как дать пить баба, та самая, с дохлым глазом. Мария Никифорова. Она базарит Японца за стрельбу палить до тюрьмы.

Баба?… Таня действительно была потрясена. В этой угрюмой фигуре не было ничего женского, ни одной мягкой, женственной черты, ни теплоты взгляда, ни изящества линий в фигуре. А мужская одежда только придавала сходство с мужчиной — ни за что не отличить! Если бы не слова Тучи, Таня никогда не увидела бы в ней женщину. Внутренне она содрогнулась — что за жуткая судьба, слепившая такое страшное существо, потерявшее само себя?

Громкий шум заставил всех наступавших обернуться в сторону дороги. К тюрьме подъезжал черный громоздкий автомобиль, который страшно ревел и тут же приковал внимание всех бандитов — даже Японца и Красной дьяволицы (от которой Таня все не могла оторвать глаз). Автомобиль остановился посреди дороги. Водитель заглушил мотор. Из машины вышел пожилой мужчина в штатском и подошел к Японцу.

— Кто это? — Таня обернулась к Туче, не рассчитывая на ответ, но на удивление, Туча знал.

— Фраер Завьялов, глава народной милиции. Если уж до сюда приехал, значит, будет тот еще гембель! Японец за всегда до лучшей игры. Уболтал тюрьму открыть.

И действительно: после недолгих переговоров Завьялов вместе с Японцем подошли к воротам тюрьмы. Заинтригованная Таня тоже двинулась, но едва не упала лицом в землю, споткнувшись о валявшийся на дороге камень — они были повсюду. Она больно ударила ногу и стала на месте, с интересом наблюдая за происходящим.

Японец остановился, а Завьялов подошел ближе, постучал в ворота, и, когда они открылись, вошел. К Японцу подскочила Никифорова и принялась что-то быстро говорить, энергично жестикулируя. Но Японец молча отстранил ее рукой.

Ворота тюрьмы распахнулись, выпустив большую группу людей. В толпе бандитов раздались громкие приветственные крики. Таня разглядела знакомое лицо Гарика. Он осунулся, у него был кровоподтек под глазом, но шел он энергично и бодро. Руководство тюрьмы решило не доводить дело до стрельбы и согласилось выпустить заключенных.

Сбоку, чуть поодаль от бывших узников, бодро дышавших счастливым воздухом свободы, шел охранник, которому было велено их сопровождать и одновременно присмотреть за выполнением соглашения. Это был седой пожилой человек с военной выплавкой офицера, всю жизнь прослуживший делу правопорядка и за долгие заслуги оставленный на службе. Он не представлял никакой угрозы — тем более что ружье его было за спиной и он просто сопровождал выпущенных из тюрьмы — потому, что так положено по уставу.

Дальше все произошло так быстро, что Таня ничего не смогла бы объяснить. Она увидела, как Никифорова вдруг переложила наган в правую руку и вытянула ее вперед, прицеливаясь… в пожилого охранника. Японец ничего не видел — обрадованный встречей со своими людьми, он был очень доволен собой и по сторонам не смотрел.

Но Таня смотрела. Инстинктом, шестым чувством она вдруг поняла, что Никифорова вот сейчас, на глазах у всех, выстрелит в пожилого охранника, выстрелит потому, что ей просто нужна смерть. Глупость, бессмысленность этой смерти кольнула Таню в самое сердце… И, не соображая, не понимая, что делает, она нагнулась, схватила с земли камень и изо всех сил запустила в руку Никифоровой, целясь в револьвер.

Выстрел был оглушающим. Вскрикнув от боли, Никифорова выпустила револьвер, пуля ушла в землю. На смотровых вышках переполошились — охранники стали целиться в толпу. Пожилой служака быстро скрылся за воротами тюрьмы. Последних заключенных просто наружу вытолкали, и ворота закрылись.

Одним прыжком Никифорова оказалась возле Тани. Резко, больно схватив ее за волосы, она запрокинула назад ее голову и прямо ко лбу приставила поднятый с земли наган.

— Да я тебе башку прострелю, тварь! Надо же, защищать фараона! — Никифорова взвела курок. Тяжелое, холодное дуло револьвера больно врезалось в кожу.

Это было странно, но Таня не испытывала в тот момент ничего — ни паники, ни страха, ни ненависти. Было только абсолютное равнодушие и некая отстраненность, словно все это происходило не с ней. Словно она наблюдала со стороны черно-белую сцену в иллюзионе, а пленка порвана, и конец затерся, и ей абсолютно неинтересно и все равно, что будет в конце…

Откуда-то со стороны до нее донесся протестующий крик Корня, еще какие-то громкие голоса. Все тонуло в пустоте. Все, кроме Японца, который вдруг оказался рядом с Никифоровой и буквально выбил из ее руки пистолет.

— Мадам, сделайте мине парадок, бо горло простужаете! Мы так не договаривались — мочить моих людей, — добродушно сказал Японец. — Мадам, вы темпераментны, но это сверх нормы. Унизьте ваши синие глаза!

— Она помешала мне убить фараона! — Глаза Никифоровой метали такие молнии, что они были похожи на раскаленные угли.

— Ты за то сделала? — Брови Японца удивленно поползли вверх, когда он повернулся к Тане. — А зачем?

— Хватит смертей, — вытолкнув, словно выплюнув два этих слова, Таня даже не поняла, почему так хрипло звучит ее голос. Возможно, потому, что не хотела ничего объяснять.

— Она — враг. — Никифорова чеканила слова. — Она не должна быть здесь.

— Ну-ну, мадам, простужаться за цей гембель — як у Ёперный театр за свиным рылом! Какой враг? Це не шмутки, це шара. Просто дамочка глазки за мокрым местом — у нее сердце на двор! Шо заделаешь — женские мелодрамы, — деланно засмеялся Японец и вдруг резко оборвал смех. — А ведь она права. Хочете грошей — не зажимайте себе ноги! Не надо никого мочить. Могли пострадать мои люди. А если за них хоть кто-то… Такого я не прощаю.

Все знали, что Японец слов на ветер не бросает, и вокруг повисла тишина.

— Уходи, — Японец повернулся к Тане. — Мы потом с тобой поговорим. Сейчас уходи. Корень, проводи ее до дому, шоб она по дороге еще не вляпалась.

Корень радостно подбежал к Тане — и она прочитала в его глазах серьезную тревогу. Смешной! Он не понимал, что ей все равно — умрет или нет.

Развернувшись, Таня пошла прочь, чувствуя спиной яростные глаза дьяволицы. Было понятно, что в этот момент она нажила смертельного врага.

Но Тане было все равно. Она шла быстро, не чувствуя холода. На фонарных столбах бились свежие афиши, рекламирующие американский цирк «Барнум».