10 дней в уездном городе Че. история, которая вполне могла бы произойти

Ирина Костина

Выпускник юридического факультета из Санкт-Петербурга направлен помощником в полицейское управление уездного города Челябинска. Уряднику Новоселецкому не по душе нелепые фантазии и максимализм юного сыщика. Но именно его особенность попадать в череду нелепых приключений и помогут полиции разоблачить таинственную серию грабежей, прокатившуюся волной по городу.

© Ирина Костина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

автор: Ирина Костина

День первый

Над городом стоял туман. Господин Новоселецкий лениво вылез из открытого экипажа, на заснеженную привокзальную площадь. Подошёл к одинокому фонарю, вынул из внутреннего кармана часы и вгляделся в циферблат: половина девятого.

Запахнул плотнее пальто и шагнул к зданию. У крыльца поскользнулся, нелепо взмахнул руками и чуть не упал, выкрикнув крепкое словцо.

Разозлившись, ввалился, держась за поясницу, внутрь вокзала и уверенно толкнул дверь коменданта.

— Чего у тебя крыльцо не чищено? — заявил с порога.

Фёдоров чуть не поперхнулся чаем. Подскочил из-за стола:

— Митрофан Иванович! Доброго здоровья.

— Будешь тут здоров; спину вот потянул, — проворчал тот, супя брови.

— Сию минуту. Всё исправим, — засуетился комендант, выглядывая за дверь, — Митька!…

Отдав распоряжения, вернулся с оправдательным выражением лица:

— Весна нынче больно пакостная. Всё, что за день водой берётся, ночью льдом оборачивается. Не успеваем уследить.

— Ладно зубы-то мне заговаривать. Скажи-ка лучше, московский скорый у тебя в девять прибывает?

— Без шести минут, — уточнил комендант.

— Не опоздает?

— Шутить изволите, Митрофан Иванович? — захихикал тот, — Когда это у нас скорые поезда опаздывали? А Вы встречать кого изволите?

— Изволю.

Фёдоров облегчённо выдохнул, повеселел:

— А я думаю, чего бы это к нам с самого утра господин полицейский исправник пожаловал?

— Испужался? — коварно прищурил глаз Новоселецкий. — Знаю, рыло-то в пушку.

— Да, ну что Вы, Митрофан Иванович! — оскорбился тот, — Ей-богу обижаете.

— Будет, юлить-то. Раз время есть, давай-ка, Семён Григорьевич, чайком меня напои.

— Вот это завсегда с удовольствием!

Новоселецкий снял шапку, пригладил пышные усы. Кряхтя, уселся на стул, придвигая к себе стакан с дымящимся чаем. Потянул носом:

— Душистый у тебя чай. Хороший.

— Индийский, — гордо уточнил Фёдоров, — Мёд берите; алтайский. А может, наливочки?

— На службе не употребляю. И тебе не советую.

Семён Григорьевич, потянувшись было под стол, быстро ретировался и перевёл разговор в другое русло:

— Ну, тогда халву кушайте. Сладкая! Митрофан Иванович, а кого из Москвы встречаете? Родственника?

— Помощника. Направлен на службу ко мне в управление по рекомендации самого господина Столыпина. По осени мы с Александром Францевичем прошение в Петербург писали. Город растёт, как на дрожжах. Шестьдесят тысяч жителей! А у меня на всё про всё — один помощник, четыре надзирателя, четыре урядника, да пятьдесят городовых! Где ж это видано-то, чтоб на такую ораву, да всего четыре полицейские части? Тюрьма переполнена ссыльными. Людей толковых в полиции нет. А преступность гремит на весь уезд, и сладу никакого. Число лиц, умерших насильственным образом, превышает даже губернский город Оренбург.

— Да-да. Ох, не говорите, Митрофан Иванович, — закивал комендант, — Страшное дело.

— Уж ты бы помолчал, — осадил его Новоселецкий, — Твоя Пригородная Слобода — мне, как кость в горле! Проходной двор! Преступного сброду в ней, как г… на за баней! Окопались тут; кнута на вас нет!

Фёдоров оробел:

— Ваше высокородие. Я-то при чём?

— А-то я Вашего брата не знаю! Гляди-ка, чай у него индийский, мёд с алтайских гор. Халва, небось, с самого Пекину! Заворовался, Семён Григорьевич!

— Господь с Вами, Митрофан Иванович, голубчик, — побледнел комендант.

Их речь прервал паровозный гудок.

— Московский? — встрепенулся Новоселецкий.

— Он самый. Прибывает.

Митрофан Иванович схватил шапку и, уходя, пригрозил коменданту пальцем:

— Гляди, доберусь я до тебя.

Вокзал. Вид с площади

Железнодорожная платформа кишела пассажирами. Мужики, бабы с детишками, с чемоданами, корзинами и узлами, бурлящим потоком двигались сквозь туман к привокзальной площади, чтобы через четверть часа раствориться в городском пейзаже.

Новоселецкий грустно поглядел на это шествие. Каждый день к ним в Челябинск прибывает огромное число народу. Вся эта толпа, явно, сейчас обоснуется в Переселенческом пункте. И кто знает, с какими помыслами приехал каждый из них? Надолго ли задержится? Что от него ждать?

Митрофан Иванович поправил шапку и двинулся к вагону первого класса. Ещё издали он заприметил молодого человека с саквояжем. Пассажир стоял, вглядываясь в лица прохожих; вероятно, ожидал встречающего. Новоселецкий по мере приближения скептически отмечал про себя: «Уж больно молод; совсем мальчишка. К тому же, франт. Гляди-ка, пальтишко у него из дорогого сукна. Перчатки белые. Шляпа из модного салона. Какой из него полицейский? Может, не он?»

Исправник поравнялся с пассажиром. Тот доверительно взглянул на него:

— Господин Новоселецкий?

«Ах, чёрт, выходит, он» — разочарованно пронеслось у того в голове:

— Так точно. Митрофан Иванович.

Гость учтиво приподнял шляпу:

— Аладьин Василий Кириллович. Направлен приказом министра внутренних дел на должность помощника уездного исправника в Ваше полицейское управление.

Новоселецкий кисло улыбнулся. Кого присылают? Прости, господи. Небось, сразу со студенческой скамьи. Одеколоном от него разит, как от барышни. А на ногах ботиночки лаковые. Это по нашей-то погоде!

Юноша заметил направление взгляда исправника и зябко поёжился:

— Признаться, не ожидал, что уральская весна так сурова. В Москве нынче уж ручьи бегут.

— Да, — буркнул Новоселецкий, — Вот на будущей неделе масленицу отгуляем, и у нас ручьи побегут. Да так, что мосты на реке посрывают.

Вокзал. Вид с платформы.

Они прошли с платформы через крыльцо, уже спешным порядком очищенное ото льда, и сели в экипаж. Туман опустился к земле, и по обе стороны от дороги стали видны редкие берёзы и тополя.

— Простите, Василий Кириллович, сколько Вам лет? — не удержался Новоселецкий.

— Двадцать пять, — ответил тот и смущённо улыбнулся, — Понимаю Ваш вопрос. Я выгляжу моложе своих лет. Мне и маменька об этом всегда говорит. Я вот и усы отрастил, нарочно, для виду, так сказать. Чтобы старше казаться.

Митрофан Иванович жалостливо взглянул на его усы, тоненькие, аккуратные, затейливо закрученные на концах; баловство одно, а не усы.

— Учились?

— Непременно. Юридический факультет в столице, — не без гордости сообщил Аладьин, — А курс сыскного дела нам читал сам господин Филиппов! Рассказывал про расследование самых громких преступлений. Но выдающейся личностью в сыскном деле я считаю Ивана Дмитриевича Путилина. Его «Записки начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции» я читал пять раз. Помните, дело о «душителях»? А как он выслеживал «парголовских чертей»? А дело «о безумной мести», когда суд присяжных плакал? Ух, вот это жизнь! — и неожиданно добавил, — Знаете, Митрофан Иванович, я ведь к Вам в уезд сам напросился.

Новоселецкий приподнял в изумлении бровь.

— Да, — с жаром подтвердил юноша, — Ведь у Вас в городе такая статистика убийств! Я читал.

Исправник скис:

— Это верно. Статистика у нас удручающая.

— Ну, что Вы! Напротив, как должна быть интересна здесь работа сыщика! Ух, мне так и не терпится скорее взяться за какое-нибудь расследование в Вашем городе! — с запалом воскликнул Аладьин и огляделся по сторонам, — Кстати, а где же город? Сколько едем, а всё лес…

— Сейчас будет, — пообещал Митрофан Иванович. А про себя подумал: «Эх, больно наивен да горяч! Сбежит через месяц. Опять останусь куковать вдвоём с Ванькой Лепихиным.»

— Церковь! Вон, справа, за лесом! — разглядел Василий.

— Это кладбище, — пояснил исправник, — Подъезжаем. Я Вас, Василий Кириллович, в «Дядиных комнатах» размещу. В центре, и до места службы недалеко.

— Мне, право, неловко, — растерялся помощник, — Не хотелось бы стеснять Ваших родственников. Я не прихотлив, и с удовольствием разместился бы в меблированных комнатах.

— Каких родственников? — не понял Новоселецкий.

— Как «каких»? Дядю…

Митрофан Иванович вдруг напыжил усы, крякнул и расхохотался:

— Дядин — это фамилия! — пояснил он сквозь смех, — Купец наш местный. Доходный дом недавно отстроил. Мы его «Дядины комнаты» зовём. Кстати, одни из лучших в городе.

Аладьин понял свою ошибку и рассмеялся в тон начальнику. Под дружный хохот они въехали на Южную площадь.

Ул. Скобелевская. Дом купца Дядина.

Возница остановился перед парадным крыльцом двухэтажного каменного дома.

— Ну, вот, Ваше жилище, — указал Новоселецкий, — Управляющий предупреждён о Вашем приезде. Ступайте. Располагайтесь. А мой дом тут неподалёку, через квартал. Когда желаете приступить к службе?

— Да хоть сегодня! — откликнулся помощник, — Вот только ванну приму и переоденусь с дороги. Буду готов через пару часов.

— Завидное рвение, — покачал головой Митрофан Иванович, — Так и быть. Заеду за Вами через пару часов.

С румянцем на щеке, гладко выбритый, в свежей хрустящей рубашке и нарядной жилетке, в шёлковом узорчатом галстуке на булавке с жемчужной головкой, предстал Василий Кириллович перед начальником, спустя два часа, когда тот зашёл к нему в комнату.

«Вырядился на службу, точно петух», — фыркнул про себя Новоселецкий и поставил на пол высокие сапоги с галошами:

— Вот. Держите. Это Вам подарок для возможности передвижения по нашим улицам.

— Спасибо! — обрадовался тот. И, живо скинув лаковые ботинки, переобулся. Оглядел себя, — Чудно как-то. А галоши зачем?

— Галоши у нас — первое дело, — пояснил исправник, — Челябинская грязь особенная. Она на дорогах пребывает восемь месяцев в году. Оттого и галоши не простые; Вы такие нигде не купите. А, заходя в помещение, будете их снимать.

— Уяснил, — кивнул Аладьин.

Уездное полицейское управление располагалось в одноэтажном деревянном доме на улице Уфимской позади Народного дома. Новоселецкий радушно распахнул перед помощником скрипучую дверь:

— Добро пожаловать на службу!

Василий пригнул голову, чтоб не задеть балку низкого дверного проёма, и осторожно переступил порог. Миновав тёмный квадратный коридор, через следующую дверь, они проникли в комнату, имеющую весьма захламлённый вид.

В ней было два окна с серыми занавесками. В углу — кирпичная белёная печь. Рядом подпирал потолок огромный двустворчатый шкаф. Вдоль стен хаотично стояли стулья и деревянные тумбы, нагруженные кипами бумажных папок вперемешку с газетами. В остальное пространство были втиснуты три дубовых стола. За одним из которых сидел взъерошенный молодой человек лет двадцати семи в синем форменном кафтане. Он тут же подскочил и приветствовал исправника.

— Рекомендую, — сообщил Новоселецкий, — Ваш коллега, мой помощник Лепихин Иван Павлович.

— Аладьин Василий Кириллович, — представился новичок и пожал Ивану руку, перепачканную чернилами.

— Вот Ваш стол, — повелительным жестом указал начальник, — Можете приступать к своим обязанностям.

— А-а…, — в растерянности попытался произнести что-то Василий, но Новоселецкий его опередил:

— Первое задание: наведите порядок в бумагах. Заодно и ознакомитесь с делами. У меня нынче заседание у ротмистра Никитина. Буду поздно. Господин Аладьин, остаётесь за старшего.

И исправник удалился.

Молодые люди уставились друг на друга. Наконец, Лепихин нарушил молчание:

— А Вы из самого Петербурга?

— Да. Учился в столице, — пробормотал тот, скучно оглядывая помещение, — А родом из Тулы; там имение родительское.

Он продвинулся к окну, заглянул за пыльную занавеску:

— А кто у вас тут убирает?

— Так никто, — весело откликнулся Лепихин, — Когда я веником пройдусь. А Вы, господин Аладьин, водку пьёте?

— Что? — не понял Василий, — В каком смысле? Нет. Не употребляю.

— Это хорошо. А то до Вас тут работал Гаврила Деевич; уж он-то закладывал за воротник, будь здоров! По три дня в запой уходил. Шишига терпел-терпел, да и вытурил его взашей.

— Кто это «Шишига»?

Лепихин засмеялся:

— Да это я Митрофана Ивановича за глаза так зову.

— А-а.

— Только Вы ему не говорите; осерчает. Он — мужик строгий. Но справедливый. Его в городе боятся, то есть уважают, — Иван поманил Василия ближе, — По секрету, я заметил за ним одну особенность: он становится добрым и разговорчивым, когда ест.

— И, судя по комплекции, поесть он любит, — лукаво подметил Аладьин, — Иван Павлович, а где нынче ваши остальные агенты? Выполняют поручения?

— Какие агенты? — Иван удивлённо заморгал, — Нас двое. Теперь с Вами — трое.

— Как это? — пришла очередь удивиться Аладьину, — А как же вы преступников выслеживаете?

— Выслеживаем? — усмехнулся Лепихин, — Как в книжке про сыщика Путилина?

— Читали? — обрадовался Василий.

— Читал. Всё-то у него гладко да ладно; и агенты ряженые, и улики сами в руки плывут, и убийцы в раз находятся. А на деле-то оно не способно выходит. Вон они, не раскрытые преступления. Глядите, полная комната.

Аладьин удручённо оглядел беспорядок и решительно хлопнул в ладоши:

— Что ж, тогда начнём с уборки! Скажите-ка, господин Лепихин, а чей это дом?

— Капаруллина купца.

— Он здесь проживает?

— Нет. Сдаёт.

— А кто-то ещё здесь обитает?

— С внутреннего крыльца прачка живёт с дочерью Акулькой; превредная, скажу Вам, девица.

— Ясно, — кивнул Василий, приглядываясь к лежащим в беспорядке папкам, — А почему бы не убрать их аккуратно в шкаф?

— Извольте.

Аладьин подошёл к шкафу и решительно распахнул створки; оттуда на него лавиной обрушился ворох бумаг, пребольно ударив по затылку, и заполонил пространство комнаты. Лепихин расхохотался:

— Полагали, Вы — самый умный, да?

Аладьин не обиделся. Усмехнулся, потирая ушибленную макушку:

— Вот что, Иван Павлович…

— Можно просто Иван, — любезно разрешил тот.

— Хорошо, Иван, — Василий обнял коллегу за плечо, — А можешь ты мне найти живо хорошего плотника? И, чтобы с материалом.

— Запросто!

Когда, спустя час, Иван вернулся в управление с плотником, он от неожиданности раскрыл рот. Все папки с делами стояли ровными стопками на столах, перевязанные бечёвкой. А на подоконнике крутилась девица, намывая оконные стёкла.

— Вот, — радостно сообщил Василий, завязывая узел на очередной стопке, — Акулина Антиповна любезно согласилась помыть нам окна. Уж не знаю, как её и благодарить!

Акулька кокетливо хихикнула. Закрыла помытое до солнечных зайчиков окно, спрыгнула с подоконника и, улыбаясь Аладьину во весь рот, сладко заворковала:

— Василий Кириллович, я занавесочки-то уже замочила. К вечеру принесу отутюженными.

— Ну, Акулина Антиповна! — восторженно воскликнул тот, — Ну, что бы я без Вас делал? Кудесница!

— Да, ладно Вам, барин! Скажете тоже.

И Акулька, подхватив тазик, вприпрыжку умчалась, оглушая сенцы задорным хохотом.

Обескураженный Лепихин проводил её взглядом и, наконец, пробормотал:

— Что Вы с ней сделали? Сколь я её знаю, слова доброго от неё не слышал…

— Странно, — пожал плечами Аладьин, — А по мне так весьма милая девица.

И тут же переключился на мужика:

— Иван, это и есть плотник?

— Да.

— Тот самый? Как я просил, лучший в городе?

Лепихин растерялся с ответом. А плотник на эти слова выпрямил спину и задрал кверху бороду.

— Как Вас величать, уважаемый? — спросил его Василий.

— Кузьмой.

— А по батюшке?

— Да, полно, барин. Мы к тому не привыкшие, — смутился он.

Аладьин шустро подхватил плотника под руку и заговорил:

— Понимаешь, Кузьма. Дело очень ответственное и секретное. Нельзя поручить абы кому. Только мастеру.

— Ага, — кивнул плотник, распираемый гордостью.

— Вот здесь, во всю стену должен встать стеллаж.

— Чего? — не понял мужик.

— Полки, — пояснил Аладьин, — Вот по этому чертежу.

И он протянул плотнику бумагу, где карандашом был сделан его собственный набросок. Кузьма внимательно поглядел на рисунок, затем на стену и заявил:

— Это можно!

— А доски у тебя есть?

— Имеются.

— Отлично. Но, учти уважаемый Кузьма, что по этому чертежу делаются стеллажи во всех полицейских управлениях Европы.

— Сделаем, барин, не хуже, чем в Европе, — разошёлся плотник, засучивая рукава.

Аладьин обернулся к Лепихину и незаметно подмигнул:

— Один известный итальянский мастер собрал этот диковинный стеллаж всего за два дня!

— Тю! — пренебрежительно бросил Кузьма, — Тоже мне, «мастер»! Да я Вам, господа хорошие, его до заходу солнца соберу!

— Неужели, превзойдёшь итальянца? — лукаво поддел его Аладьин.

— Да что они, фрязины, понимают в плотницком деле!

Иван тихо усмехнулся в кулак. Василий оставил Кузьму и переключился на Лепихина:

— Ну, а пока наш мастер будет занят работой, мы с Вами, Иван Павлович, приведём в порядок документы. Знакомо Вам такое понятие — каталог?

Лепихин в недоумении сморщил лоб.

— Ничего. Сейчас узнаете, — пообещал Аладьин.

В самый разгар дня, когда Иван с Василием были заняты составлением каталога, в комнату ввалилась тётка в шерстяном цветастом платке. И прямо с порога заголосила:

— Да что ж это делается? Ведь ограбили, подчистую, черти окаянные. Ничего ж во дворе оставить нельзя!

Лепихин, не долго думая, «перевёл стрелки»:

— Гражданка, у нас теперь новый помощник исправника — Василий Кириллович. Он нынче за старшего. Обращайтесь к нему.

— К Вам что ли? — переметнулась потерпевшая к Аладьину.

— Да.

— Ой, а хорошенький какой! — воскликнула она, прищурив глаза и расплылась в улыбке, — Не уж-то нынче у нас такие полицейские?

— Назовите себя, — попросил её Василий.

— Так Ращупкина я! — сообщила тётка, — Служу в доме купца Кузнецова. Постирать там и прочее по хозяйству.

— И что у Вас украли? — деловито осведомился тот, приготовившись писать.

— Так верёвку со двора увели!

— Какую верёвку? — растерялся Василий.

— Так с под белья, что во дворе висела.

Лепихин фыркнул:

— Ращупкина, ты бы ещё из-за потерянной катушки ниток сюда пришла!

— А чего? — возмутилась та, — Верёвка-то новая была; только на прошлой неделе куплена. Аж восемь аршин! Хозяин у меня из жалованья, сказал, взыщет. А я чем виновата? Кто ж знал, что ночью уведут?!

— А украли ночью? — уточнил Аладьин.

— Как пить-дать, ночью! Я ж с вечера бельё замочила. А по утру прополоскала, выхожу во двор, а её — нет! Что ж выходит? Кто хошь, во двор ночью шастай! Бери, чего хошь! И никакой на их управы?!

— Ладно, — вздохнул Василий, — Напишите заявление и опишите подробно, как всё было.

И придвинул Ращупкиной лист бумаги и чернильницу. Та скисла:

— Ваше благородие, так мы грамоте-то не обучены. Вы бы сами написали, а я крестик поставлю.

Аладьин вздохнул и сам составил заявление. Затем деловито одёрнул жилетку:

— Иван Павлович, я — на место преступления.

— А можно и мне с Вами? — подхватился Иван; ему стало любопытно поглядеть, как новый помощник будет расследовать пропажу верёвки.

— Хорошо, — разрешил Василий. И обратился к плотнику, — Кузьма. Остаёшься за старшего. До нашего возвращения никого не впускать и никого не выпускать!

— Как скажете, барин, — радостно откликнулся тот.

Угол улицы Исетская с улицей Большой

Поймали экипаж, доехали до угла улиц Исетской и Большой. Ращупкина повела их к дому хозяина.

— Вон! Вон там она висела, между столбов! — указала она пальцем на пространство, примыкающее ко двору.

— Гражданка Ращупкина, покажите мне Вашу обувь. Подошву, — попросил Аладьин.

— Пожалуйста…, — та робко приподняла ногу.

— Стойте здесь, не двигайтесь! — скомандовал Василий Кириллович.

Сам крадущимися кошачьими движениями перебрался через грязь на обочине и проник на площадку. Покрутился возле каждого столба, в одном месте что-то подобрал. Затем обошёл весь двор, наклоняясь лицом до самой земли. Приблизился к низенькому щербатому заборчику, оглядел все плашки. В одном месте перелез с трудом, перекинув ногу. Пошёл на дорогу. Кружился там, перепрыгивал через лужи, приседал. Затем выпрямился и поманил к себе Лепихина с Ращупкиной.

— Что ж, мне всё ясно. Воров было двое. Мужчины. Вот здесь у забора чётко видны их большие следы. Один, я думаю, он был помоложе, перелез через заборчик в этом месте; видите серый клочок сукна — он зацепился кафтаном за зубец. Отчего я делаю вывод, что роста он невысокого, примерно с меня. Торопился, поэтому верёвку срезал ножом. Вот, я нашёл верёвочный узел возле одного из столбов. Обратите внимание, срез очень ровный, следовательно нож хорошо отточен. Затем оба вернулись на дорогу. Здесь, к сожалению, за утро проехало много телег и экипажей — следы теряются.

— Здорово, Василий Кириллович! — восхитился Иван.

— Но есть один интересный факт…

Аладьин повёл их через дорогу и указал на кучку земли возле обочины:

— На этой земле есть отпечаток того же следа. Видите, характерный скос на каблуке и зазубрина. Ни в ту, ни в другую сторону дороги дальше следов нет. Из чего я могу предположить, что грабители не ушли пешком, а уехали. Если они ехали на телеге, то вряд ли с намерением украсть Вашу верёвку, мадам Ращупкина. Скорее всего, она им понадобилась неожиданно, по дороге. Но для чего?

— Для чего? — хором переспросили Лепихин с Ращупкиной.

— Вопрос, — Аладьин потёр лоб.

— Василий Кириллович, а что, если они хотели связать жертву? — предположил Иван.

— Для этого верёвку готовят заранее, а не ищут по дороге, — заметил Аладьин, — Обойдёмся без жертв. Всё было гораздо проще. Ночь. Два мужика везут на телеге груз. Телегу трясёт, груз рассыпается. Нужно его связать. Но нечем. И тут они замечают висящую между столбов верёвку! Крадут её. Перевязывают ею поклажу и уезжают.

— Блестяще! — воскликнул Лепихин.

— А мне-то что теперь делать? — возмутилась Ращупкина.

— А Вам, уважаемая, впредь не оставлять верёвок без присмотру.

— Тоже мне, умник нашёлся! — насупилась она и обиженная пошла в дом.

— Ух, лихо Вы всё раскрыли, Василий Кириллович! — радовался Иван, — Можно возвращаться в управление.

Аладьин почесал подбородок:

— Если честно, меня смущает эта куча земли. Она не вписывается в общую грязь на дороге. Словно её просыпали здесь. И сделали это именно ночью, поскольку на ней отпечатался след вора. А, может, она просыпалась из их груза?

— Что ж Вы полагаете, что мужики землю везли? — удивился Иван и рассмеялся, — Да на чёрта бы она кому сдалась! Вон её кругом сколько!

— Может быть, она какая-нибудь особенная? — Аладьин присел и начал разгребать землю руками.

Кое-где в ней попадались мёрзлые комочки, глинистые прожилки и крошечные крупинки, похожие на чешуйки слюды. Аладьин вынул из кармана платок и завязал в него горсть земли. Выпрямился, отряхнул руки и сказал:

— Едемте в управление.

Плотник Кузьма встретил их широким жестом руки:

— Ну, господа полицейские, принимайте работу.

— Ух, ты! — восхитился Иван, разглядывая новый стеллаж во всю стену от полу до потолка.

— Молодец, Кузьма, — Аладьин уважительно пожал плотнику руку, — Не подвёл. Мастер!

— На том стоим, барин, — гордый собой задрал бороду плотник.

— Мы сюда теперь все папки разложим? Да? — догадался Лепихин, — А шкаф куда?

— А выбросим эту рухлядь, — предложил Аладьин, — К чему он теперь? Столько места занимает.

— Да что Вы, барин? — всполошился плотник, — Шкаф-то хороший. Старый, добротный. Лаком покрытый.

Василий наклонился к Ивану:

— А чей шкаф?

— А бес его знает, — развёл тот руками, — Сколько служу, он всё тут стоит.

— Слушай, Кузьма, а забирай его себе! — широким жестом разрешил Аладьин.

Плотник оробел:

— Как, забирай?

— Считай, что это оплата за твою работу.

— Что ты, барин, я столько не наработал. Шкаф-то, почитай рублей десять стоит!

— Забирай, Кузьма, — настойчиво повторил Василий, — Пока я не передумал.

— Заберу! — тут же согласился плотник и засуетился, — Вот спасибо-то! Славный барин. Век не забуду! Такой добрый шкаф… Я только за подмогой сбегаю; одному-то мне с им не совладать. А ты, барин, точно, не передумаешь?

— Сказал, забирай.

Вечером прибежала Акулина. Принесла выстиранные занавески.

— Надо же, — поразился Лепихин, — Оказывается, они белые!

— Руки у Вас золотые! — похвалил её Аладьин.

Она зарделась, прикрывая лицо кончиком платка. И вдруг достала из-за спины миску:

— Я тут пирожков Вам принесла, Василий Кириллович. А то Вы цельный день весь в работе. Голодный, небось.

— А с чем пирожки-то? — потянул носом Иван.

— С картошкой.

— Душа моя, Акулина Антиповна! Благодетельница!

И он галантно взял прачку за руку и поцеловал ей запястье.

— Ой, что Вы, Василий Кириллович…, — она прикусила губу и, растрогавшись, убежала.

Василий с Иваном обосновались за столом и принялись уплетать пирожки.

— М-м, вкуснятина какая! — произнёс Иван, — А молодец Вы, Василий Кириллович, ничего не скажешь! У нас в управлении такой чистоты отродясь не было. Окна помыты, занавески чистые. Полки новые. Документы все по буквам расставлены — любо дорого посмотреть. Пироги на столе горячие. И за всё это мы ни копейки не заплатили! Как это Вы так смогли?

— Учись, Иван, с людьми разговаривать, — поделился Аладьин, — Для сыщика — это первое дело.

Поздно вечером Новоселецкий возвращался домой в одном экипаже с городским головой господином Бейвелем.

— Что, Митрофан Иванович, как новый помощник?

— Поживём-увидим, Александр Францевич, — пожал плечами тот, — Уж больно молод, да начитан, оттого гонорист. Эх, столичное воспитание.

— Отсутствие опытности часто бывает основанием храбрости, — заметил Бейвель.

— Это верно, — кивнул Новоселецкий, — Храбрости ему не занимать. А ещё, знаете ли, в одежде уж больно хорохорится. Вырядился нынче в белую рубашечку с запонками, жилетку узорчатую, галстучек шёлковый, замысловато завязанный. Усики напомадил, волосы прилизал.

— Не придирчив ли ты, Митрофан Иванович? — покачал головой тот, — Аккуратность в одежде и хороший вкус ещё никто в пороки не определял.

— Так я, Александр Францевич, его заставил в этом наряде уборку в управлении произвести! — сообщил исправник и зашёлся громким булькающим смехом.

Бейвель усмехнулся в усы:

— Суров ты, братец, в воспитании молодого поколения!

— Ничего! Работать в полиции — не цветочки срезать! Это грязная работа, пущай привыкает!

Проезжая через Южную площадь, Бейвель толкнул Новоселецкого в бок:

— Глянь-ка, Митрофан Иванович, а в управлении у тебя свет горит. Помощники-то до ночи работать взялись? Видать, задал ты им задачу.

— И вправду. Чегой-то они? — растерялся исправник, — Эй, стой! — скомандовал извозчику, — Вот что, Александр Францевич, езжайте домой. А я пойду, проведаю этих горе-работников!

Новоселецкий застал помощников поедающими пирожки.

— Вот, значит, как! Я думал, они в поте лица работают. А они — брюхо набивают! — зычным голосом заявил исправник с порога и вдруг опешил, — Что это? Новые занавески?

— Нет, Митрофан Иванович. Это старые, только постиранные, — ответил Лепихин.

— Однако…, — удивился он, — Светло как стало, просторно. А эт-то что-о?

Новоселецкий тихо опустился на стул, во все глаза уставившись на огромный стеллаж, заполненный папками, на переплёте которых пестрели буковки.

— Это называется каталог, — гордо сообщил Иван, широко улыбаясь на реакцию начальника, — Глядите, Митрофан Иванович, как удобно — все дела расставлены по годам и по буквам алфавита. Ничего искать не надо. Это Василий Кириллович придумал.

— Молодца-а! — уважительно протянул Новоселецкий, — Не ожидал! Вот за это спасибо; порадовал.

Аладьин скромно улыбнулся в ответ. Исправник потянулся к миске:

— Пироги с чем?

— С картошкой.

— М-м, вкусные. Откуда?

— Акулька испекла.

— С чего это вдруг? — у Новоселецкого подпрыгнули брови.

— Для Василия Кирилловича, — елейным голосом доложил Лепихин, подражая Акульке.

Исправник покосился на нового помощника:

— А ты ловок, брат, как я погляжу! — рассмеялся и дружески хлопнул Аладьина по плечу.

Уплетая пирожки, Новоселецкий разговорился:

— А доводилось ли вам слышать про грабителя по кличке «Оборотень»?

— Нет, — Лепихин с Аладьиным насторожились.

— Эх, темнота. А ещё в полиции служите, — упрекнул их начальник, — Слушайте, оболтусы. Откуда он взялся и кто таков — неизвестно. Всякий раз он меняет внешность и имя. Оттого никто не знает, как его зовут и как он выглядит. Одно известно — что мужчина средних лет, высок и худощав. Страдают от него купцы и дворяне, потому как ворует он исключительно ювелирные украшения, золото и деньги. Ничего другого не берёт. И действует больно изощрённо; никогда не повторяется. Подолгу в одном городе не живёт. Выпотрошит три-четыре дома и — на дно. Уходит незаметно и в неизвестном направлении. Может не появляться полгода, а то и год. И опять всплывает где-нибудь неожиданно. Пять лет назад впервые появился он в городе Томске. Наделал там шума и исчез. Через год возник в Тобольске. Украл бриллианты самой губернаторши. И — как воду канул. После был след его проделок в Перми. А недавно наш герой побывал в Екатеринбурге.

— Ух, ты! Совсем близко, — прошептал Лепихин.

— Сегодня ротмистр Никитин нас целый день на совещании продержал, — продолжал Новоселецкий, — Из Оренбургской жандармерии посыльный прибыл; они подозревают, что Оборотень свой путь держит на юг. И может направиться либо в Оренбург, либо… к нам.

— Хоть бы к нам! — радостно воскликнул Аладьин.

У исправника нервно дёрнулась щека:

— Ты что, Аладьин, переутомился?

— Так ведь это настоящее дело, о котором я мечтал! Поймать не какого-то пьяницу-ворюгу, а самого «Оборотня»!

— А я поддерживаю Василия Кирилловича, — вдруг поднялся Лепихин, — Верно. Вот бы мы прогремели на всю страну, если бы схватили этого «Оборотня»!

— Обалдели совсем! — рассердился Новоселецкий и стукнул широкой ладонью по столу, — Отставить болтать всякую ерунду!

И неожиданно заметил на столе исписанные листы бумаги:

— А это что?

— Заявление гражданки Ращупкиной о краже в доме купца Кузнецова. И протокол осмотра места преступления.

— Ни дня без происшествий! Что опять украли? — проворчал Новоселецкий, углубляясь в чтение. И вдруг растопырил гневно усы, — Восемь аршин бельевой верёвки?! Да вы что, белены объелись?! Ещё верёвки мы не искали!

— В сыскном деле мелочей не бывает, а вдруг это душители? — вкрадчиво произнёс Аладьин и незаметно подмигнул Лепихину.

— Какие «душители»? — опешил исправник.

— Ну, помните, в «Записках» у Путилина убийца-душитель поднял с полу верёвочку и говорит: «Бечёвка — вещь пользительная; из бечёвочки можно петельку сделать».

— А из восьми аршин, я так полагаю — дюжину петелек! — с сарказмом выплюнул Новоселецкий, — Чтоб сразу, кучами душить! Да?!

Аладьин улыбнулся:

— С «душителями» я, конечно, пошутил. Но, всё-таки, присмотрел бы за домом купца Кузнецова. Там у обочины подозрительная куча земли.

— Что?! — взвинтился исправник, — Куча земли?! Вы, господин Аладьин, погуляйте по городу. У нас таких «подозрительных куч» на каждом углу, — и вдруг осёкся, испуганно закрутил головой, зашарил глазами по стенам, — А где… где? Куда подевался мой фамильный шкаф?!!!