Чужие письма. Истории о любви, подслушанные на скамейке

Ирина Антипина

В рассказах Ирины Антипиной о наших современниках, о жизни и смерти, службе и служении нет замысловатых ассоциаций и подтекстов, вычурных метафор и лихо закрученных сюжетов. В них живые люди со своими бедами и радостями, потерями и приобретениями. Они будто только что, распахнув душу соседке по лавочке, выговорились, освободились от гнетущих воспоминаний или поделились светлыми, яркими моментами бытия. А потом вспорхнули и продолжили свой путь: одни в счастливую жизнь, другие в никуда…

Искусство кройки и шитья

Вот только и слышишь отовсюду: «Жди, надейся, все образуется, все еще будет. Придет и на твою улицу праздник… Будешь и ты счастлива». Ага, думаю, придет… Дождешься… Я этого счастья смолоду жду…

Замуж я рано вышла. Школу только закончила. Сразу же забеременела, родила. У меня два парня, погодки. Жили с мужем, как все: работали, праздники отмечали. По выходным в гости ходили, в кино. Редко, правда. Все-таки двое детей. Кормить, поить надо, воспитывать. Когда мальчишки стали взрослеть: девочками интересоваться, курить да выпивать пробовали, — муж сбежал. Не мог справиться с повзрослевшими детьми. Растерялся. Одна я за своих парней воевала. Сколько слез пролила, сколько раз сыновей из милиции вытаскивала — не счесть. А уж в школе просто дневала и ночевала. То к завучу меня вызовут, то к директору. Пришлось ребят в ПТУ отдать. Тогда там и стипендию платили, и обедами бесплатными кормили. Все мне подмога. Да и за детьми мастера присматривали. Не так, как в школе…

Чтобы выжить, открыла курсы кройки и шитья… Но поначалу желающих было мало. Никто не хотел учиться шить. Ведь время такое настало, что в магазинах и на рынке даже слона можно было купить, не то что платье готовое или юбчонку какую-нибудь. Только бы деньги были. А потом, после кризиса ко мне вдруг народ повалил. Женщины разного возраста и социального статуса: разведенки, одинокие матери, безработные.

И среди них один мужчина — Славик. Очень уж он хотел научиться шить рубахи и брюки. Не мог ничего подобрать для себя ни в магазине, ни на рынке. Фигура у него была нестандартная. Ноги короткие, сильные. Сам коренаст и широк в кости. Роста небольшого. Джинсы ему всегда приходилось не просто подгибать, а отрезать по длине, а в поясе, наоборот, расставлять. Вот он и пришел в наш полуподвал, где я за очень скромные деньги арендовала небольшую комнату для занятий. Странно и смешно было видеть этого взрослого мужика среди такого количества разношерстных, молодых еще баб.

Мои слушательницы все до одной на него запали. И не мудрено: на правой руке кольца у него не было. Сам он мужичок старательный, аккуратный, услужливый. Кому швейную машинку наладить, кому тяжелую сумку до остановки донести, а кому и по дому помочь — никому не отказывал. Мне даже ремонт на кухне сделать помог. Моих парней ведь не допросишься. С ремонта этого все и началось.

— Марусь, — говорил мне Славик, разглаживая воздушные пузыри под только что наклеенными обоями, — что ты одна мыкаешься? Ребята у тебя уже взрослые. Вон лбы какие вымахали, — кивал он на фотографию моих мальчишек, кнопками на стене пришпиленную. — Почему замуж не выходишь?

— Да за кого замуж-то… Всех уж разобрали давно… Вот разве что за тебя, — хохотнула я.

— Ну хоть и за меня… Я человек спокойный… Непьющий… Работящий.

— Да все вы непьющие, когда спите… А ты-то, ты почему один?

— А я и сам не знаю, один или не один. Ушел я от своих… Достали совсем… Замучили…

Я молча накрывала на стол. Поставила вазочку с карамельками, сушки. Тортик у меня припасен был. Вафельный. Заварила чай. Слушала…

Славик, оказывается, тоже рано женился. Как только вернулся из армии, так сразу и женился. Девушка, которая ему в армию писала, не дождалась солдатика, вот он в отместку и женился на разведенной соседке, на шесть лет старше себя. Взял ее с дочкой. Девчонка как раз в первый класс собиралась идти. Сейчас уже невеста. Ленивая, говорит. Такая же, как и ее мать. Был он для них и нянькой, и прислугой, и добытчиком. Жена не работала, дочь воспитывала. А он вкалывал. Нет, Славик не жаловался. Просто рассказывал, как есть. Но я поняла тогда, что тяжело ему, с нелюбимой-то. А человек он совестливый, вот и тянул лямку. Не бросал их. До поры до времени… Да, видно, выдохся…

Славик не спеша прихлебывал остывший чай, с шумом разламывал сушки, раскраснелся от воспоминаний. Вздыхал. Жалко мне его стало. В тот вечер он у меня и остался. Благо, ребята мои в трудовом лагере были, деньги на музыкальный центр зарабатывали.

Эти три летних месяца стали самыми счастливыми в моей жизни. Все свободное время мы со Славиком проводили вместе. Я хоть и жила до замужества всего в нескольких километрах от славного города Владимира, в поселке с ущербным названием Бараки, но ездила во Владимир нечасто. Некогда было. А с мужем что: дом — работа; работа — дом; только иногда с детьми куда-нибудь выбирались. Да еще на рынок. Вот и все знание города. Со Славиком же мы все окрестности облазили, Владимиро-Суздальский заповедник вдоль и поперек исколесили. Успенский и Дмитриевский соборы вблизи рассмотрели, церковью Покрова на Нерли любовались, в Боголюбском монастыре побывали. В выходные до самого вечера на Клязьме пропадали. Купались, загорали, шашлыки жарили. А однажды даже в «Брайт-клуб» забрели. Шоу со стриптизом смотрели. Забавно было.

Но больше всего мне одна выставка понравилась, в Троицкой старообрядческой церкви, что рядом с Золотыми воротами находится. Особенно стенды мастерской «белой глади», да «владимирского шва». С ума сойти можно, как в старину белошвейки вышивали, какую красоту творили. Сейчас вряд ли кто так сможет. Вот бы попробовать. Загорелась я тогда.

А когда мы с выставки выходили, у Золотых ворот наткнулись на веселую свадебную толпу. Там всегда молодожены фотографируются. Все нарядные, молодые, красивые. Невеста в воздушном, ну просто умопомрачительном кипенно-белом платье со шлейфом. Два маленьких мальчика и две крошечные девочки аккуратненько поддерживали шлейф, чтоб не запачкался. Прям как на картинке. На голове у невесты — веночек из мелких белых и кремовых розочек. Кажется, флердоранж называется. Перчатки длинные, до локтя. Туфли золоченые из-под платья выглядывают… Счастливая… Улыбается…

Позавидовала я тогда и шумной толпе, и молодости невесты, и ее свадебному наряду. Я, когда замуж выходила, сама сшила себе маленькое светло-голубое платьице, чтобы и после свадьбы его можно было носить, а не хранить как реликвию в шкафу. Позволить роскошное платье и шумную, многолюдную свадьбу родители мои не могли. Жили мы скромно. Одно слово… Бараки… Вы знаете, каково это живется, когда у тебя в паспорте, в графе «место рождения» написано: Бараки…

Вот и захотелось мне такой же пышной свадьбы и такого же платья со шлейфом. Затаилась я. Купила потихоньку от Славика материал и украдкой стала шить. Долго шила, наверно, месяца полтора. Лиф белой гладью вышила, бисером отделала. Совсем как в музее. А в тот день, когда свадебное платье было закончено и после последней примерки упаковано в чехол и спрятано в шкаф, позвонила его жена:

— Это вы — Маруся? Здравствуйте.

И такой грязью меня стала поливать, такие гадости наговорила… Вспоминать страшно. Материлась, проклинала, грозила. Я не знала, как себя вести, как реагировать на ругань, что делать. Только молчала в трубку и слушала противный, визгливый голос Славиковой жены. А у самой комок в горле застрял. Потом аккуратненько положила трубку на место и заплакала…

Вечером пришел Славик. Я уже совладала с собой. Ничего ему не сказала. Накормила ужином. Вместе посмотрели телевизор, мой любимый сериал про прокуроршу, которую Ковальчук играет. Спать стали укладываться.

Тут я ему и говорю: «Славик, а давай распишемся, свадьбу сыграем. Сколько можно в грехе жить? Я уже и платье свадебное сшила, красивое. Хочешь, покажу».

Славик будто окаменел. А потом откашлялся и говорит:

— Ну, что ты, какая свадьба… Я же и не развелся еще.

— Так разведись.

Славик замолчал, к стенке отвернулся и сопит.

— Вот что ты сопишь?.. Ты у меня уже почти три месяц живешь. Муж, не муж. Любовник, не любовник… Сожитель! А скоро мальчишки вернутся. Что я им скажу?

— Ну, не могу я развестись, — Славик вскочил с кровати и стал натягивать джинсы, — не могу…

Вот это кино, думаю… Развестись он не может… А голову мне морочить — может… Ночью про любовь говорить, разные слова ласковые шептать, руки целовать, грудь — может. И рубашечки, да трусы-шортики, которые я ему понашивала, носить тоже может. А развестись — нет, не может.

— Не могу, — обреченно повторил Славик, — она сказала, что убьет тебя…

Я даже не испугалась.

— Где ж она у тебя три месяца-то была, почему до сих пор не убила?

— У матери, в деревне гостила. С дочерью. Там молоко, яйца свежие, воздух…

— Ну, конечно, — вспылила я, — а мне свежий воздух не нужен. И молоко свежее, и яйца… Я и так проживу… И мужика мне не нужно… А она от забот отдохнула, вернулась, и муж к ней под бочок, обстиранный да ухоженный. Туалетной водой благоухает.

Славик молча собирался.

— Куда ты? К ней?

Славик в ответ только рукой махнул, потом сказал: «Пойду я», постоял на пороге, вздохнул и ушел…

И вот уже полгода от Славика ни слуху, ни духу. Не звонит, на занятия не приходит. И жена его в эфире больше не появляется. Значит, к ней и вернулся…

А платье мое, роскошное, свадебное, гладью вышитое, так и осталось висеть у меня в шкафу. Дожидаться неизвестно чего.