Шарнирные куклы. Мир под стеклом. Исторический детектив

Иоланта Ламарр

Туманный Утёс. Далёкая островная провинция, затерянная во мраке, тумане и лжи. Её окружают неприступные скалы и мрачный, непроходимый лес, из чащи которого, по слухам, ещё никто не возвращался живым. Алина Лайтер отправляется на остров, чтобы расследовать загадочные убийства. Но что в действительности за этим стоит? Шёпот, тайны, интриги, многозначительные взгляды, странные сны… Пожалуй, она сама не успеет заметить, как опасная работа превратится в расследование её же собственной жизни.

© Иоланта Ламарр, 2017

© Людмила Викторовна Слёнкина, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4483-7579-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается моей маме. Огромное спасибо за твои любовь и поддержку: они согревали меня во все времена.

‎Один прохожу я свой путь безутешный, ‎

В душе нарастает печаль; ‎

Бегу, убегаю, в тревоге поспешной,

И нет ни цветка на дороге, ведущей в угрюмую даль.

Повсюду мученья;

В суровой пустыне, где дико кругом,

‎Одно утешенье,

Мечта о тебе, моё счастье, мне светит нетленным лучом.

‎Мне снятся волшебные сны — о тебе. ‎Не так ли в пучине безвестной, ‎

Над морем возносится остров чудесный, Бушуют свирепые волны, кипят в неустанной борьбе. ‎

Но остров не внемлет, ‎

И будто не видит, что дико кругом, И ласково дремлет,

И солнце его из-за тучи целует дрожащим лучом.

(Э. По. Один прохожу я свой путь безутешный…)

Ребёнок, однажды обжегшись, тянется к огню.

(О. Уайльд. Портрет Дориана Грея)

Пролог

На севере-западе, примерно в трёх днях пути от Сентены¹, есть маленькая островная провинция, соединённая с материком огромным железным мостом, который почему-то напоминает здешним суеверным жителям страшного монстра из детских сказок. Немногие в Ластертаде² слышали об этом месте, и едва ли кто вообще бывал в столь отдалённом крае. В самом изолированном городке, больше походившем на сельскую местность, по сути, не было ничего необычного или же запоминающегося, разве что только несколько построек из белого камня, принадлежавших четырём семьям основателей. Они были похожи на старинные замки и располагались точно по периметру заселённой части провинции, точно грозные сторожевые башни в тюремном поселении.

В это время суток на улицах острова уже давно стояла глухая, безлунная ночь, но в одном из этих каменных домов, том самом, что стоял в гордом одиночестве на высоком холме и был построен не менее пяти столетий назад, всё еще горел тусклый мерцающий свет. На стенах, в обилии увешанных семейными портретами в тяжёлых рамках, выполненных уверенной рукой искусного художника, плясали причудливые тени, отбрасываемые пламенем свеч. Холодный осенний ветер, проникавший в помещение сквозь приоткрытое окно, заставлял людей (кроме самого хозяина, высоко ценившего свежий воздух), находившихся в богато обставленной комнате на втором этаже, зябко ёжиться и кутаться в пиджаки и пледы.

За столом из тёмного крепкого дерева, изредка макая гусиное перо в старинную чернильницу и царапая им что-то на листке плотной дорогой бумаги, сидел пожилой господин в строгом костюме. Его здоровье и тело были уже не теми, что когда-то: всё-таки возраст давал о себе знать. Глубокие морщины прорезали некогда высокий благородный лоб, сухие, мозолистые пальцы скрючились, а больная спина не позволяла сидеть на стуле так ровно, как того бы хотелось. Но всё же волевое лицо мужчины, чётко очерченные скулы и подвижные, умные глаза говорили о внутренней силе и неутолимой жажде жизни.

За спиной аристократа неподвижно и даже как-то торжественно стояли двое: ничем не примечательный мужчина средних лет в костюме дворецкого и молодая светловолосая женщина с точёными чертами лица — даже, скорее, девушка — в красивом белом платье, какие по традиции одевают молодые особы на свой первый бал. Оба неотрывно следили за правой рукой графа, которая неторопливо, но уверенно выводила слова, отчего-то кажущиеся роковыми. Вот, наконец, пожилой мужчина поставил в конце листа свою знаменитую размашистую подпись и протянул перо верному слуге. Последний, принявший на себя роль свидетеля, покорно сделал то, что ожидал от него господин. Граф благодарно кивнул дворецкому, после чего сложил завещание на манер письма и, предварительно растопив воск с помощью свечи и накапав нужное количество на бумагу, поставил фамильную печать. На последней гордо красовался родовой герб — легендарная птица феникс, восстающая из руин и пепла.

Девушка с признательностью положила тонкую белую руку на плечо своего тайного благодетеля и мягко улыбнулась. От этой улыбки лицо её осветилось каким-то особым внутренним светом, сделав вдруг свою обладательницу невозможно красивой. Дворецкий бросил на неё удивленный и отчасти настороженный взгляд, но через некоторое время полностью забыл об этом.

То, что могло кардинально изменить, а в некоторых случаях и поломать жизни многих, было аккуратно сложено и надёжно спрятано в переплёте объёмной книги, взятой из семейной библиотеки. Граф доверил документ, содержащий его последнюю волю, преданному слуге, которого знал также хорошо, как и себя, а, может быть, даже лучше. Тот с достоинством принял возложенную на него то ли великую честь, то ли страшный приговор и положил увесистый фолиант в свой неизменный кожаный портфель. Затем, коротко, но в меру почтительно поклонившись, дворецкий спешно покинул комнату, а через пару минут и сам хозяйский особняк. Очаровательная дебютантка и пожилой господин также вскоре распрощались, клятвенно пообещав друг другу хранить известные им одним тайны.

Итак, давно задуманное наконец-то свершилось, а все тузы удобно устроились в рукаве. Вот только кому принадлежал этот пиджак? Одному из тех троих, кто видел, что скрывала печать с изображением феникса, или же кому-то другому, совершенно постороннему или, возможно, напротив, очень близкому? Кто выигрывал от всего этого, а для кого слова на дорогой бумаге стали фатальными? Ответами на данные вопросы едва ли кто располагал в то время в этой далёкой и безвестной провинции.

Крытая карета, на дверце которой был вырезан уже знакомый нам фамильный герб, стремительно неслась по размытой дождями сельской дороге. Копыта породистых лошадей увязали в грязи, но молодой кучер не обращал на это обстоятельство никакого внимания и подгонял животных кнутом и изощрёнными проклятиями. Куда он так спешил или от чего бежал, для посторонних, случайно видевших размытое пятно кареты краем глаза, оставалось загадкой. В разряжённом воздухе стояла какая-то мрачная, гнетущая атмосфера, будто сама природа предчувствовала надвигающуюся беду и хотела предупредить о ней своих подопечных. Внутри экипажа, прижимая к груди портфель, словно родного ребёнка ранее бездетный родитель, сидел тот самый дворецкий, что по воле то ли своего графа, то ли зловредной судьбы, изредка любящей изощрённо пошутить, стал свидетелем документа, который мог уничтожить будущее многих влиятельных людей. Сложившаяся ситуация, несомненно, превратила его в подобие ходящей мишени, и потому мужчина, далеко не глупый и порядком умудрённый в интригах (кто сказал, что с ними не сталкиваются даже в глухих островных провинциях?), придумал один нехитрый план, согласно которому он смог бы обезопасить не только своего достопочтенного господина, но и его завещание. Почему-то второе казалось ему сейчас дороже и важнее собственной жизни. Возможно, в этой пьесе далеко не последнюю роль сыграла его хвалёная интуиция, а, может быть, этот слуга был просто до фанатизма преданным своему господину. Впрочем, какая разница?

Раздавшийся прямо над головой раскат грома заставил дворецкого судорожно дёрнуться и нехило приложиться и так разболевшейся от многочисленных переживаний головой о дверцу кареты, которую, к слову, мотало из стороны в сторону, как ветхую рыбацкую посудинку в шторм. Мужчина, болезненно поморщившись и потерев ноющий затылок, пересел поближе к выходу, чтобы крепче держаться за ручку на поворотах. Езда этого кучера, совсем недавно принятого к графу на работу, никогда не нравилась господину дворецкому, однако в данный момент он был готов вытерпеть ради «благого дела» даже подобную пытку. К тому же у него просто не было выбора: «лихач», как ехидно окрестил его про себя мужчина, был первым, кто попался в конюшне ему на глаза. Да и всё-таки, стоит признать, этот молодой слуга повёл себя вполне профессионально: не задал ни единого вопроса, подготовил экипаж, запряг лошадей, да и сейчас как гонит, не обращая ни малейшего внимания на надвигающуюся грозу.

Внезапно, точно по какому-то давно забытому волшебству, всё стихло: прекратились завывания ветра и раскаты грома, не слышалось больше ни топанья лошадей, ни их надрывного ржания, ни ударов кнута, ни даже выкриков резвого кучера. Карета замерла — как вкопанная. Впрочем, последнее дворецкий понял далеко не сразу: сначала он и вовсе наивно порадовался тому, что буря, кажущаяся несколько мгновений назад неминуемой, неожиданно отступила. Потом мужчина, сам не зная, почему его пальцы вдруг задрожали, медленно отодвинул занавеску и выглянул в окно. Яркая вспышка молнии осветила засеянное поздней пшеницей поле, неподалёку за которым виднелись тёмные и несколько устрашающие силуэты высоких деревьев. Лес этот местные жители уже не одно столетие называли проклятым и по возможности всегда старались обходить стороной. Те же немногие здесь, кто относился к народным предрассудкам со скептическим недоверием и рисковал срезать путь в этом месте, почти никогда оттуда не возвращались. Причина, по которой в Мёртвом лесу пропадали люди, была никому неизвестна, но предположений, разумеется, было немало. Одни убеждённо говорили, что в глухой чаще обитают кровожадные привидения или нечто в том же духе, потустороннее и опасное, другие — что в исчезновениях виноваты голодные хищные звери. Впрочем, смельчаков, желающих докопаться до истины, как ни странно, не находилось.

В оглушающей тишине, от которой непроизвольно начинало звенеть в ушах, послышались осторожные, выверенные шаги, затем кто-то поскрёбся чем-то острым (лезвием ножа? когтями?) об обшивку кареты. Только тогда мужчина с возрастающим ужасом понял, что экипаж давно остановился, а кучер с лошадьми, скорее всего, уже мертвы — а иначе, почему же они всё это время ничем не выдают своего присутствия? Не находя в себе силы вновь выглянуть в окно, он отдёрнул руку от занавески и зачем-то оглядел карету изнутри, будто бы в ней можно было найти спасение. В одном дворецкий был уверен так, как никогда раньше: кем бы они ни были, они пришли за тем, что было спрятано его хозяином меньше часа назад в книжном переплёте. Но кто же мог об этом узнать? Неужели их каким-то образом подслушали? Невозможно: они ведь так старались не произносить вслух ничего лишнего, пользовались лишь тонкими намёками, непонятными постороннему. Или же их предала эта странная девушка с личиком ангела, способная свести с ума любого мужчину одним взглядом своих небесных глаз маленькой невинной девочки? Но поступи она так, ей самой было бы хуже.

Стрелки на циферблате ручных часов дворецкого пробежали около шести минут. За это время он, несмотря на сковавший его тело ужас и липкое чувство паники, сделал всё от себя зависящее, чтобы надёжно скрыть то, что было ему доверено. Снаружи ничего не происходило, по крайней мере, так казалось мужчине. А он прислушивался к каждому малейшему шороху или скрипу. Вжавшись в сиденье, он держался ослабевшими пальцами одной руки за ручку дверцы, другой же — прижимал к себе портфель. Впрочем, графский слуга почему-то не боялся того, что неминуемо ожидало его по ту сторону кареты. Хотя нет, не так. Он, разумеется, испытывал страх перед силой, которая смогла остановить жизнь в радиусе мили: всё же он был лишь человеком, физически слабым и беспомощным, и даже (в чём особенно стыдно было ему признаться) щепотку суеверным. Но мужчина будто уже смирился с тем, что, возможно, не увидит сегодняшний рассвет. И даже, напоследок, сделал всё, чтобы последнее оказалось правдой. Не подумайте, что он был трусом — вовсе нет. Просто дворецкий с детства ненавидел любые проявления боли и, как вдруг ему вспомнилось, пару раз даже падал в обморок от одного вида крови.

Поэтому, когда что-то с силой рвануло дверцу и бросилось на верного графского слугу, в его широко распахнутых и уже мёртвых глазах застыли не только горечь и сожаление. Было там ещё и удовлетворение (самим собой?), отчасти светлое, отчасти мрачное.

Примечания

1

Столица Ластертада. — Прим. автора.

2

Вымышленная северная страна. — Прим. автора.