Худший в мире актёр

Ильф Садыков, 2023

Джеку с детства снится старый американец – тот призывает его раскрыть великую тайну на Голливудских холмах. Главный герой, повзрослев, отправляется туда. Добраться до Калифорнии, казалось бы, не проблема. Но в пути, чтобы спастись самому, он вынужден наступить на горло своей совести и совершает серьёзные грехи. Дорога в Калифорнию обернётся настоящим душевным адом. И ему во что бы то ни стало надо выбраться из этой заварушки, дабы открыть великую тайну Голливудских холмов.

Часть 1. Эпатажная смерть над облаками

1

Месяцем раннее.

Сахалин. Август 2019. Ужасная жара. В портах и на судах, как в аду, жарятся матросы; колёса давят асфальт, двигатели не успевают охладиться. Из-за высокой влажности воздух плавится, как в самом кривом зеркале. Население истекает солью. А солёная рыба сохнет, повешенная без суда. На карте погоды весь остров и край материка, что слева за проливом, бордовые, как какой-нибудь Уругвай.

Джек торопился в аэропорт, чтобы купить билет на самый лучший рейс и первым подняться на трап, как в старых добрых историях.

Расписания он не знал, но на всякий случай спешил. Ориентироваться по ситуации — его фишка. Да и откуда деревенщине знать о каких-то там расписаниях самолётов: пришёл — уселся — полетел. Он как дикарь — в глаза не видел интернет.

Буквы на табло сообщали, что через час с четвертью будет подходящий рейс. Повезло. Но на кассе Джека огорчили. Дешёвые билеты закончились. Кассир с кирпичным лицом быстро сообразила предложить Джеку билет в бизнес-класс — из-за срочности цена была теперь почти как в эконом-классе. Её краткость и конкретика уняли некоторое волнение Джека, и он задышал спокойнее. Номер выхода к самолёту будет примерно через полчаса. Со счастливым билетом в руках, до регистрации, Джек двинул к уборной.

Он ничего не знал о своём имени. Сам родом с Южных Курил. И это как если бы эскимоса звали именем папуаса. Джеку почти двадцать пять, и за всю жизнь никто так и не смог рассказать парню о его имени и прошлом. Никто и не знал ничего об этом, кроме догадок и легенды о смерти его родителей в день смертоносного наводнения на небольшом Курильском острове в 1994-м, в год его рождения. Вроде бы, так всё сходилось.

Каждый с детства о чём-то мечтает. О глупом или нет. Но мечты эти — великие до тех пор, пока на них не пала тень поддельной взрослости. Джек с детства думал только о Голливуде. И не потому, что хотел стать актёром; а для других целей. А для начала ему нужно раздобыть чёртову визу за полмира отсюда — в Москве. Ближайшее американское посольство недавно закрылось на ремонт. Сколько в мире лишней возни!

В Голливуде его ожидало нечто, что осчастливит всю планету. Да-да, от таких вещей только диарея наступает. Но сны не выбирают, и именно это ему и снилось. Это напутствие ему дал в снах старый американец. С самого детства ему снился этот американец, и говорил он о том, что на Голливудских холмах спрятано нечто, что избавит человечество от страданий. Не смеши мои нечистоты! — хотел сказать ему Джек, но поначалу забывал это сделать, а потом сам поверил в эту брехню. Впрочем, почему брехню? Да неужели нашу планету не может ждать великое будущее? Неужели человечество не достойно процветания! Разве это безумие? Называть прекрасные возможности безумием — вот что безумие. Быть рыбой в течении, которое определяется неким божественным руслом — вот что безумие. Примерно такие кренделя мудрости вычитал Джек из разных изданий и решил, почему бы и не поверить в эту галиматью. Во всякую чушь люди же верят. А эта чушь гораздо интереснее, чем всякая.

Утопичная романтика. Но именно романтика и мечты движут всем на свете. В отсутствии романтики смысла в тысячу раз меньше.

И Джек отправился спасать планету — он находил своё путешествие именно таким, ничуть не меньше. Для чего появляться на чёртов свет, если намереваешься сделать меньше?

Что конкретно имел ввиду старый американец из снов — так сразу не поймёшь. Лучше разобраться во всём самому и узнать, что там за тайна прячется от Джека и всего человечества. Тайна Голливудских холмов.

Кожа лица и кисти рук Джека пылали загаром в расфокусе внутри аэропорта — воздух там тоже плавился и плыл, как в аквариуме. Другие части тела Джека — в ещё более тёмной коже: телячий иностранный бушлат от дяди, высокие ботинки на шнурках из свиной кожи и заправленные в них джинсы. Одежда на нём старше его самого. Качество — неубиваемое. Можно снять куртку, но под ней пожелтевшая хлопковая майка, порванная на груди. Было бы неудобно. Кто знал, что поднимется такая жара. Два дня Джек добирался до аэропорта со своего пасмурного острова на двух теплоходах, и в первый день было ветрено, мокро, прохладно.

Надо бы освежиться. Не мылся два дня.

В туалете никого нет, и Джек у зеркала снял с себя верхнюю одежду и майку, и обтирался салфетками. Вошёл мужчина. Он встал у раковины рядом с Джеком, чтобы умыть руки. И, умываясь, он смотрел на Джека так, что того аж зазнобило. Парень накинул на себя своё барахло и вышел. Возможно, его внимание привлекло моё родимое пятно на груди; но как может привлечь не привлекательное.

12:05. Самолёты рассекали вверх-вниз за стеклом; они пронизывали гигантскую фигуру мечтателя Джека, пробивая его и в бровь, и в ногу. А ему хоть бы чёрт. Он торопился — объявлен номер выхода. Шёл, точно дикий конь с гривой жёстких, почти до плеч, кучерявых волос и стучал иноходцем по шахматной плитке на весь аэропорт, как редчайший дуралей. В левой руке билет, в правой — старый саквояж с замком, тоже чёрный, из грубой кожи. Внутри — бумаги разной важности и неважности. Два паспорта, куча денег (не по сумме, но по объёму, с подробным разменом) и большая толстая книга-тетрадь. И всякая мелочь.

Жажда. Язык наружу. Вода здесь дороже, чем в Африке. Глаза оживлённые — таращатся, точно сова. Можно подумать, что это сбежавший сумасшедший или вор, что ведёт себя странно, подозрительно оглядываясь на людей и предметы. Даже солнце попадало в поле его электромагнитного подозрения. Ещё бы: так жарит, температура плавления любого терпения и самообладания. Огромное окно на всю стену — снаружи оно кипяток, а внутри чуть тёплое. В профиль спешащего Джека, в его греческий нос, влетел «Боинг» и вылетел из торчащего среди волос большого уха, когда он встряхнул башкой.

Лишь бы от такой жары не проснулся вулкан, выглядывающий плавником над рябеющей гладью горизонта.

Джек шёл и шёл стремительно влево. Лучше бы шёл вправо — против вращения Земли — так быстрее на один процент. Но в мятежной психологии нет места простым истинам.

Какой-то бесконечный аэропорт, — ворчал про себя Джек, — его придумал чёрт. Глаза рубили перспективу линий внутри здания. Да где же объявленный 505-ый выход? Я должен первым подняться на борт. Перламутровая белизна и чёрные роговицы глаз в спешке сканировали материальный мир в поисках выхода на рейс.

— Oh, shit, — выругался в сторону Джека какой-то усатый иностранец в лёгком пальто.

Джек знал английский словарь очень хорошо, почти наизусть. Но подтексты непереводимы. Мало ли что имел ввиду этот человек.

Наконец-то Джек подошёл к красной ленте у выхода к самолёту и едва опередил другого пассажира, чтобы встать первым. Он сделал это.

За спиной уже через минуту вырос стебель очереди: люди разных рас, даже удивительно. Скоро откроется проход, и Джек войдёт первым в самолёт. Как он этого ждал.

Очередь росла. Джек предвкушал путешествие. От яркости глазных белков кожа лица обретала ещё более загорелый окрас. От жары и ожидания интереснейшего полёта налился румянец. Кондиционеры не особо справлялись. Среди всех, кто стоял в очереди, единственным загоревшим был Джек. Он с рождения такой смуглый — видно, хорошо устроился в утробе и в свете её климата обрёл природный загар, и этот загар до сих пор не сошёл с него. Из-за этого бледные дамы смотрели на Джека, как монашки на Пресвятую Деву.

За ним куча людей, как на концерт. Вдалеке, сзади — двое жёлтых, ближе — красный и четыре чёрных (появились-таки почерней Джека), потом — трое синих (выпивших) и сорок белых. Белые через одного были вооружены музыкальными инструментами в чёрных чехлах. Видимо, с какого-то выступления. Или преступники. И, наконец, сам Джек — не то финн, не то коричневый полу-грек, не то — чёрт знает, что он такое. Но в большей степени, выражаясь округлённо, он славянин. Типа того. Обычный, короче.

Осталась одна минута до посадки. У-лля-ля. Джек возглавлял ряд пассажиров. Чудище с виду, зверь, но нежный детина внутри. И от этого контраста он неотразим.

Началась посадка. Проверка документов.

Чёрная долговязая фигура Джека первой из всех вошла в телетрап. Но’ на долю секунды раньше Джека туда проник его полугреческий нос.

Жаль, что не было трапа с улицы, как в старых добрых историях.

2

Три стюардессы, один стюард. Галстучки-платочки сбоку на шее, воротнички, пилотки креном. Улыбочки. Джек влюбился сразу в троих. Но признаться в этом было бы странно, как он посчитал. Скорее всего, он был не прав. Что тут странного?

Здравствуйте, приятного полёта. Здравствуйте. Здравствуйте.

Джек уселся в мягкое бежевое кресло у иллюминатора. Что его ждёт впереди? — наверняка что-нибудь безумное и весёленькое. В маленьком окне, как в старом телевизоре, зарождались бессюжетные фильмы: в жаркой мгле тонули самолёты; оранжевые механики, точно беглецы, суетились в тени под крыльями на лётном поле, сбросив с плеч лямки комбинезонов; континенты редких облаков дробились и растворялись в синей кислоте. Джек был и воодушевлён, и напуган — начиналась совершенно новая жизнь. Вот уже скоро самолёт взлетит на востоке и дугою пролетит над всей страной до столицы. А там — рукой подать до Америки.

Вошли первые пассажиры.

— C, A, F… Вот, здесь, — скомандовал кому-то в сторону пожилой мужчина.

Это был тот, кто встретился Джеку в туалете.

Вокруг него чувствовалось тяжёлое грозовое облако. Как натёртый воздушный шарик. Даже волосы на коже в его присутствии вставали дыбом. Что за хрен мордастый? Хотелось сказать: эй, расслабься, чего ты, как электростанция, серьёзный? Лицо, сжатое кулачком к носу. Так он похож, по меньшей мере, на генерала Вселенной. Ему лет шестьдесят-семьдесят. Высокий, худой, лысенький. Как лестничная балясина с деревянным шариком наверху. Он остановился и посмотрел на Джека с каким-то сморщенным, похожим на брезгливость, осуждением.

В глазах этого старика блеснули хрусталики. Он весьма привлекателен и аутентичен. Похож на киногероя, сыгравшего всё; теперь он самодостаточен и убедителен без всякой показухи. Любая женщина влюбилась бы в такого. Ему бы ещё расслабить лицо. Этот старик, если можно его так назвать краски ради (он не выглядел старым), стоял солдатиком и взглядом сканировал Джека. Привлекательный и чарующий от природы настолько, что строить из себя кого-то ему было противопоказано — разве можно искажать такое естество и органику! Диковинный самородок. Стоит и смотрит на Джека с художественным осуждением и напряжённо посасывает мятную конфету в терапевтических целях — от её леденящей свежести даже резало глаза. Джек не понимал, в чём его вина. То есть, он понимал, что в чём-то виноват, как и любой другой идиот на свете; но при чём здесь этот старик? Он не помнил, чтобы видел его где-то раньше.

Что я ему сделал? Вот собака.

Заходят люди. И обходят этого старика, как горная речка огибает камень. А он всё стоит и смотрит на Джека. Нимб от кольцевидной лампочки светился на загорелой лысине. Старомодный двубортный костюм бежевого цвета с чёрными пуговицами — он ему идеально подходил. Чёрные офицерские лакированные ботинки пижонили и вульгарно сверкали вместе с его смоляными — как у Джека — глазами. Светлые длинные ресницы окрыляли взгляд. Джеку понравился этот незнакомец. Пусть даже он смотрел осуждающе, что Джек ненавидел больше всего на свете. Странное чувство: ты не помнишь, что натворил и было ли такое вообще, но боишься, как огня, что кто-то подозревает тебя во всех грехах человечества. А старик всё стоял и выжигал своим колющим взглядом душу парня, как муху лупой, и ещё причмокивал конфетой.

Что ему надо? Этому старому чёрту.

Если бы он был один! За ним стояли ещё двое, сорокалетние — женщина, похожая на булочку, и изящный, как щёголь, мужчина. Они будто специально так по-идиотски встали, плотиной, чтобы людям не было прохода. Мужчина был похож на итальянца или испанца. Женщина — немного упитанная; её рыжие волосы собраны вверх, в «бабетту». Она была очень похожа на француженку. Эта дама фыркнула ноздрями, желая поскорее присесть. Люди протискивались через них к эконом-классу. Старик всё стоял и смотрел на Джека с ещё большим презрением. Из-за конфеты во рту он по-верблюжьи двигал губами, словно вот-вот плюнет Джеку в лицо. Мужчина, похожий на итальянца, демонстрировал страстность дерзкими поворотами головы в бриолине, оставляя в воздухе шлейфы чёрной причёски с отблеском оперения ворона. Он делал вид, что не замечает внимания зашедших пассажиров и сел напротив Джека, с краю, приняв вид усталого путника. В этом бизнес-классе два кресла были расположены напротив другой пары — так, чтобы четверо сидели в одной компании. Между ними встроен пластиковый овальный столик, с виду деревянный. Дерево не золото, но и его подделывают. Весьма необычный бизнес-класс.

Белая приталенная рубашка «итальянца» расстёгнута так, чтобы на его груди как бы нечаянно торчали кудри и блестел качественный серебряный крестик с распятием. Этот крест и прокурорский взгляд старика обжигали Джека морозом. Какого дьявола им надо от меня? Никому не нравится, когда нервируют его совесть. Совесть — и без того измученный зверь.

Всё ещё заходили белые люди, те, что с чёрными чехлами. За бортом чуть ли не африканская жара. От яркости солнца ослепительно светились белопёрые самолёты.

Женщина из компании старика и «итальянца» заняла своё место. Было видно, как она пытается скрыть наслаждение от его ошалелого взгляда. Не то чтобы взгляд его был именно таким, но она так вообразила. Вероятно, она и мужчина, похожий на итальянца — пара. Пусть даже всё в их внешности отличается. Лишь глаза этого мужчины, цвета сигары, сочетались с осенней желтизной её радужек.

Старик ещё раз, контрольно, сверкнул чёрным взором на Джека. Потом разгрыз остаток леденца и, о чудо, заговорил:

— Молодой человек.

Джек сухо сглотнул и ничего не сказал. Что тут скажешь? Ни возразить, ни согласиться. Кислорода в изобилии, но от волнения дышалось с трудом. Старик медленно, властно и давяще сказал Джеку:

— Вы не ошиблись?

Джек растерялся. Напор холодный и неуклонный. Будто этот старик — следователь и сейчас примется убеждать его в совершении преступления века, в которое парень сам поверит. Что я такого натворил? Джек готов был признаться в самых тяжких грехах — настолько этот старик был убедителен и проницателен.

Тот терпеливо повторил:

— Вы ошиблись?

— Самое время ошибаться, — Джек сам не понял, что сказал.

Старик неискренно и недобро улыбнулся. Его серебряный зуб сверкнул в стиле поэзии двадцатого века. Затем он сказал с фальшивой вежливостью:

— Вы заняли чужое место.

Джек заёрзал. Он вынул из кармана джинсов помятый билет. Стюардесса ещё при входе, мило улыбаясь, указала ему именно сюда. И на билете обозначено это же место. Старик не сомневался в своей правоте. Он состроил такую мину, будто проглотил горькую пилюлю. Джек ещё раз проверил место на билете и, скрывая беспокойство, сказал:

— Вот, посмотрите, — Джек протянул руку с посадочным талоном. — Мой билет не врёт.

— Не врёт, — повторил за Джеком старик. — Разве он лотерейный, чтобы врать?

Пожилой мужчина сжато улыбнулся лучиками из морщинок в уголках глаз и вежливо вырвал билет из руки Джека. Пробежался по нему глазами.

— И правда. Билеты одинаковые. Что за ерунда?

Старик положил оба талона на стол и как-то нехотя придвинул их к Джеку по столу в манере крупье. Джек тоже сравнил их. В билете старика было его имя: Иосиф.

За его спиной в направлении хвоста мелькали пассажиры. Иосиф сел с краю, рядом с Джеком, и наблюдал, что чувствует парень в связи с таким впечатляющим совпадением. На глянцевом покрытии столешницы цвета тростникового сахара отражались перевёрнутые лица мужчины и женщины — тех, что напротив, — как зеркальные портреты валета и дамы. Для них старик со своим отражением — король, а Джек… скорее, Джокер. Так в бизнес-классе создалась отдельная компания из четырёх козырей.

Вошли чёрные и красный. Вошли синие, жёлтые. Пассажиры эконом-класса почти все уже собрались. Поток людей в сонной артерии самолёта становился более вялотекущим. Но из-за этого они чаще замечали интересную компанию из четырёх человек. В бизнес-классе больше никого не было.

Старик Иосиф что-то скрывал. Он положил правый локоть на стол и ёрзал пальцами от носа ко лбу. Его поведение изменилось, будто он узнал, что разговаривает с сыном своего начальника, и по незнанию принял его поначалу за оборванца.

Он сказал Джеку с какой-то неловкостью:

— Рад знакомству.

— Правда? — сказал Джек.

— Как сказать. Не то чтобы совсем правда. Но и не сказать, что неправда совсем.

Всё живое вокруг беззвучно ахнуло. Так он здорово выразился.

Джек иронично изобразил великосветскую вежливость:

— Абсолютно взаимно.

Иосиф выпрямился и присмотрелся к Джеку. Он зауважал парня сильнее, чем минуту назад.

В брюхе самолёта, в эконом-классе, не было ни одного свободного места. Все уселись. До вылета оставались считанные минуты. Ручная кладь у всех либо под ногами, либо в руках, либо в ящиках над головами.

Старик думал, о чём сказать. Он явно что-то скрывал. Внешне он не ёрзал. Но внутреннее колебание ощущалось. Он обходил основную мысль и начал сбоку:

— Понимаешь?

Да отстанет он или нет?

— Что именно? — Джек не хотел потерять своё крутое место.

— Мы купили четыре билета.

Вот дела. Парень не мог это отрицать. Да хоть сто.

— Но вас же всего трое.

— Хм, — ухмыльнулся Иосиф, — всего трое. Так и есть, да, нас трое. И мы планировали хороший настрой. Нам же не к лицу расстройство, правда?

Иосиф тщетно ждал реакцию на своё остроумие со стороны коллег.

— Неплохо звучит, да? — по-прежнему тишина.

Эти простые смертные никогда не понимали его юмора и через раз хихикали из лести. Но не в этот раз.

— Четыре билета. На троих. Понимаешь? — снова сказал он Джеку.

— Ага. Четыре?

— Да. На троих. Четыре билета. Ой. А, да. На троих. Я уже запутался. В общем, нас трое, а билета — четыре. Вот. Чтобы рядом никого не было. Понимаешь ты или нет?

— Четыре, — внушительно подтвердил Джек.

— Наконец-то понял, — старик вздохнул с облегчением.

— Да, — сказал Джек, — было непросто, но я понял.

Иосиф слегка сжался.

Мужчина, похожий на итальянца, решил вмешаться в разговор. Без его «иностранной» помощи эти двое не разберутся. Бандитским тоном он пальнул:

— Парень. Ты не понимаешь, — он локтями опёрся на стол и придвинул лицо, — четыре на троих. Понял?

Изо рта у него шёл неприятный запах. Джек очень озадачился: ситуация едва ли разрешима.

«Итальянец» щёлкнул пальцами по обеим сторонам перед лицом Джека, указывая на его невменяемость. Джек посмотрел на эти щелчки. К горлу поршнем поднималось негодование. Иосиф почувствовал левым плечом тепло — это прилив крови к лицу Джека — и по-отцовски заступился за него:

— Не приставай к парню.

Он попечительно, с сочувствием, спросил Джека:

— Ты же понял?

Эта обходительность старика бесила Джека только сильнее. Красное лицо выжимало пот. Вдох-выдох. Он снизил градус внутреннего гнева и сказал:

— Ага. Четыре на троих. Не три на четверых, а четыре. Это лучше.

«Итальянец» удовлетворился ответом и откинулся на спинку. Он высказался тембром мафиози:

— Он наконец понял.

Их взгляды с Джеком сцепились. «Итальянец» сдался и почти сразу торопливо отвёл взгляд.

Женщина посмотрела на Джека как на милую дочь. От такого взгляда на его спине будто вырастали драконьи шипы. Но она умилялась ещё сильнее. И здесь хоть плачь, хоть смейся.

В общем, был найден компромисс.

3

Стюардессы и стюард выступили с известным пантомимическим номером — уроком безопасности. Все смотрели. Защёлкали ремни. Самолёт медленно поехал в сторону взлётной полосы.

Временное молчание.

Четыре соседских глаза напротив Джека — мужчина и женщина — любовались им каждый по-своему. Было ощущение, что этот мужчина в бриолине — «итальянец» — специально плохо смыл подводку с глаз после спектакля, чтобы люди думали, будто это его естественный взгляд. Он сделал хорошо отрепетированное движение: слегка оголил белые зубы, чтобы показаться Джеку вежливым. Точнее, чтобы Джек показался себе невежливым в сравнении с ним. Эта белоснежность улыбки и слишком аккуратная эспаньолка выводили из себя и вызывали недоверие. Весьма серьёзное испытание — видеть такого типа: его выщипанные брови добряка и ужасную улыбку с неживой искренностью. Трудно стерпеть и не врезать ему просто так. За то, что он есть. Хорошо, что он у другого края, а не возле иллюминатора. Пусть разница небольшая, но она есть. Самолёт подплывал к взлётной полосе.

Иосиф разбавил молчание:

— Что ж, знакомься. Ты, наверное, узнал их. Это Мария, а это Дмитрий.

Джек закивал головой, показывая видом, что услышал старика. Старик Иосиф не понял, почему парень кивает так равнодушно.

— Узнал? — спросил Иосиф по-отцовски.

— Кажется, нет, — ответил Джек.

Иосиф внутренне ликовал: такой ответ осадил этих двух. Он наслаждался их досадой и еле сдерживал ликующую улыбку, маскируя своё чувство обходительностью.

— Это знаменитые артисты, — Иосиф оглядел актёров.

Дмитрий слегка подбросил выщипанную бровь.

«Итальянец» был оскорблён дерзостью Джека: можно ничего не знать о пирамидах и Олимпии и спокойно жить; но не знать Дмитрия — это признак тотального бескультурья. Каким надо быть идиотом, чтобы не знать меня! Но приходилось мириться — не скажешь ведь — какого чёрта ты меня не знаешь, тупица.

Иосиф наградил Джека любезной улыбкой и дружелюбно спросил:

— А почему тебя зовут Джек? Ты же не похож на иностранца.

Джек смутился. Ему было неловко от этого вопроса, хоть тут нечего было стесняться.

— Я не знаю. Не помню, когда мне дали имя.

— Никто не помнит, — сказал Иосиф.

Облака на потолке мира сходились и расходились, точно инфузории под микроскопом. Если в небе больше облаков — значит, на земле осталось меньше воды, — подумалось Джеку. Самолёт остановился и приготовился разгоняться по взлётной полосе. Громче зашумел двигатель. Махина двинулась и набрала скорость света. Шасси оторвались от земли и скрылись в её брюхе.

Обычно аплодисменты звучат только во время приземления; но сейчас, при взлёте, кто-то из пассажиров зааплодировал и остальные присоединились к нему. Здания внизу уменьшились, но всё ещё были отчётливо видны. Вскоре самолёт достигнет седины облаков.

Старик Иосиф призадумался. Джек почуял исходящий от этого старика аромат — такой же, как в погребе дяди, с которым он прожил всю жизнь. По причине его смерти Джек и отправился, наконец, за визой. Ехать раньше, оставив его одного, — этого он себе не мог позволить.

От Иосифа тянуло свежим морозным волшебством и сладостью — душком магазина специй. Сверкающая лысина напоминала румяную верхушку круглого рыбного пирога: воткнуть бы в него ножик, выпустить горячий пар и обжечь им нос, а потом отрезать ломтик. Эта картина вернула Джеку чувство полноты жизни и уюта; вспомнились не только свежие пироги из детства, но и лысина дяди. Он его похоронил на днях. Именно поэтому Джеку захотелось обнять этого старика, прижаться к нему по-собачьи и уснуть. Мягкое кресло впитало Джека. Он сильно устал, но преодолевал сонливость, чтобы насладиться первым в жизни полётом и не пропустить ничего интересного. Уютное сидение победило Джека и стало ему колыбелью. Он уже начинал погружаться в глубокий сон, где видел своего дядю живым — тот рыбачил с лодки.

4

Пилот что-то невнятное сказал в микрофон, и Джек проснулся. Он навсегда оторвался от восточного края мира, где прожил четверть века, и провожал с высоты эти земли; он никогда больше сюда не вернётся, и этот осколок земли теперь как-то будет жить без него. Джек оглядел соседей по бизнес-классу. Мария, с мотком медных проводов на голове, и ухоженный Дмитрий, завсегдатай салонов красоты, восхищались собою, глядясь во всё, что способно отражать. Старик Иосиф находился справа, и в тихом звучании двигателя был слышен шелест шестерёнок его бурного мышления: что-то он скрывал. На столе между ними истекала в поту холодная бутыль с бело-рисовой мутью и японскими иероглифами на чёрной этикетке. Иосиф взял в руки этот японский снаряд и под углом в сорок пять градусов изящно проворачивал бутылку, удерживая другой рукой пробку. Элегантно, без хлопка, он выпустил пшик. Душок порохового дыма рассеялся из стеклянного жерла. Пробковую гильзу Иосиф положил в карман пиджака — возможно, на память. Он полюбовался цветом напитка несколько секунд и разлил его по наклону стеночек трёх бокалов. На запотевшей бутылке остался призрачный сухой след от его руки. Он вытер ладонь об ладонь и сказал Марии и Дмитрию:

— За взлёт. Пусть гравитация не помешает вдохновению.

Все выпили, кроме Иосифа. Он только смочил губы. Старик неодобрительно смотрел на эти вытянутые фужеры. Невозможно пить — в них упирался нос. Других не было. Мария жадно смотрела на бутылку — там оставалась половина. Она облизала губы, поглядела на Иосифа и налила себе ещё, не спрашивая согласия на это. Причмокивая, залпом выпила бокал. На её зубах отпечатались красные следы помады. Она хотела выпить сразу же ещё, но было как-то неловко. Глаза её расслабились, и она подобрела. Теперь её медная «бабетта» была к лицу, и она уже чуть больше походила на француженку. От её недельной причёски шёл запах цитрусового лака для волос — там скопилась уже пара баллончиков. Чуть задень монолит её «бабетты», и эта половинка круассана на голове осыплется в рыжий песок. Мария неприлично облизала каплю шампанского на пальцах и подтёрла салфеткой чёрные расклёшенные брюки на упитанном бедре с внутренней стороны. Она глубоко вздохнула пышной грудью — ей было тесно в мире обтягивающего декольте — и приняла облик одухотворённого и вдумчивого человека. Но кофточка в области живота уже еле держалась, чтобы не разойтись по швам.

Иосиф, порхая длинными белыми ресницами, сказал:

— Какой необычайный рейс. Какой необычный бизнес-класс. Как необыкновенно во время взлёта звучали громкие аплодисменты. Примите эти овации. Они — дар свыше. Это благодарность зрителя перед открытием занавеса. Мы можем не услышать их во время поклона.

— Какой тост. От него прямо мурашки, — сказала Мария слегка эротично.

Она с той же жадностью поглядывала на обмелевшую бутылку с алкоголем.

— Это не мурашки, — ответил Дмитрий, — это совесть.

Самолёт плыл в пустоте сквозь туман, отделявший высоту мира от низменных глубин.

Дмитрий самодовольно полуулыбнулся. Казалось, он хворал звёздной болезнью, чего не скажешь о Марии — она уже переболела ею. Мария хихикнула, но опомнилась; к ней вернулся светлый взгляд многострадальной души целого женского народа. Как она ни притворялась, её усталая тревога в глазах была более правдива, чем поддельная одухотворённость. Её плачущая душа заморозила слёзы в холоде страданий. Искусственность такого поведения легко разоблачить, если просто наблюдать очевидное. Мужественными пальцами с запущенным маникюром Мария держала бокал, философски всматриваясь в напиток, чтобы было чем заняться и скрыть неловкость от наступившего общего молчания.

Джек смотрел в иллюминатор, как бы отсутствуя в этой компании, чтобы не быть лишним, но с удовольствием слушал их светские беседы. Мария разрушила накопившуюся тишину:

— По вкусу обычное шампанское.

— У тебя нет вкуса, — сказал Дмитрий. — Это игристое вино.

— Это саке, — ответил старик и сказал по-японски твёрдым голосом, — «Йокосо сукхавати».

Его голос прозвучал так, словно божество снизошло к простому смертному. Как это переводилось — никого не волновало.

Неприметный, но приятный на лицо стюард ходил взад-вперёд.

Самолёт — особое место. Здесь человек прощает себе праздность. Люди испытывают от такого безделья огромное удовольствие — они вынырнули из облаков проблем, взлетев на высоту. Дмитрий тоже быстро выпил второй бокал шампанского, и напиток на него подействовал так, словно была выпита вся бутылка. Он провёл двумя пальцами по усам, хоть по ним и не текло.

— Так. Я хочу говорить, — сказал Дмитрий. — Эта вещь быстро даёт в голову. Ха. Говорить я буду много и нагло, уж извините. Мария, кто мы?

— А?

— Что «а»? Кто мы, Мария? «А». Я спрашиваю, кто мы? Да что ты вечно молчишь, как дура, мать твою. Итак, кто мы? Ладно, я сам скажу. Мы скот, песчинки величиной с Полярную звезду. А Иосиф Борисович — Солнце, затмевающее всё остальное. Но Полярная звезда в тысячи раз ярче Солнца. Поэтому Иосиф Борисович — хрен собачий, а не звезда.

Мария, как виноватая собака, уже мысленно была под столом от стыда за Дмитрия. Джек тайно подглядывал за артистами в отражении стола. Марию словно вдавило в спинку кресла на американской горке. Она девчачьими глазками посмотрела на Иосифа и, в попытке замаслить возможный гнев старика, сказала в его стиле:

— Ребята, не надо. Все обиды произошли на земле. Но мы сейчас на небесах.

Иосиф слушал Дмитрия и, чтобы не заржать, как конь, всматривался в свой нетронутый бокал, будто пытался подвигать его по столу силой мысли. В его глазах, окружённых белыми отблесками ресниц, была какая-то примесь упоения от того, что он слышит про себя. Дмитрий продолжил:

— Я буду говорить и делать то, что мне хочется. И плевать мне на ваше святое и нежное мнение. Короче, предлагаю быть искренними.

Глаза Иосифа заблестели от любопытства. Он внимательно слушал Дмитрия, как ребёнка, произнёсшего первое слово. Белые, едва видные брови Иосифа сгустились на лбу. Глаза — как чёрные дыры, втягивали происходящее. Детские розовые губы слегка растянулись и превратились в ироничную ровную линию.

— Я люблю тебя, Мария, — сказал Дмитрий. — Нежно и сильно. Дай я тебя поцелую. А Иосиф Борисович пусть идёт к чёрту. Ненавижу его. Слышишь, ты? Я тебя ненавижу, пошёл ты к чёрту.

— Дмитрий… — шепнула испуганная Мария.

Она покраснела.

— Тебе стыдно за меня? Я и сам не понимаю, что происходит со мной. Я выпил всего пару бокалов. Но в твоём стыде за меня есть нечто прекрасное. Это же испанский стыд. А я люблю всё испанское.

Дмитрий озарился тёмно-табачным взглядом, и его ухоженная эспаньолка стала ещё черней из-за слегка побелевшей кожи. От страстности его высказываний бриолин больше не мог сладить с волосами. Они немного растрепались, и из-за этого оголилась не выкрашенная седина у корней волос.

Иосиф спросил:

— Ты сказал, чтобы я шёл к чёрту?

— Наконец-то дошло. Да, я сказал, чтобы ты шёл к чёрту, — ответил Дмитрий.

Иосиф медленно переваривал эти слова в голове. Он вдумчиво посасывал мятную конфету и сказал:

— Я уже был у чёрта.

— И что же? — сказал Дмитрий. — А? Ну, давай, сумничай! Ты был у чёрта. И что же?

— Да ничего особенного, — ответил Иосиф, — он мне тоже сказал, чтобы я шёл к чёрту.

Джек делал вид, что не обращает на попутчиков внимания, но слушал их внимательнее, чем новогоднее радио. Иосиф, на радость Марии, медленно разливал остатки саке по стеночкам бокалов и приготовился говорить тост:

— Один мудрый человек сказал: «Расцвести — значит пасть». Так вспомним же времена, когда вы умели держаться на грани расцветания, но не цвели, чтоб не сгореть и не угаснуть.

— Всё сказал, старичок? — спросил Дмитрий.

— Абсолютно, солнышко, — ответил Иосиф.

Послышались звуки старого вальса: за шторкой, разделяющей бизнес и эконом классы, среди пассажиров были музыканты из какого-то оркестра, они летели с гастролей. Один из них чуть выпил, достал губную гармошку и тихо наигрывал лёгкую пастушью мелодию. Под эту музыку самолёт светился, разгоняя стада нежных небесных барашков устрашающей тенью своих парящих крыльев.

Иосиф сказал:

— Восприятие мира и сам мир — не одно и то же. Согласны? Отождествление того и другого — самая большая глупость.

— Кто это сказал? — спросила Мария.

— Тот, кто был у чёрта, — ответил Иосиф.

Мария поняла, что Иосиф не будет допивать свой бокал. Она взяла его в руки, как последний глоток в своей жизни, и влила в себя.

5

Дмитрий начал ёрзать. За несколько секунд его лицо покраснело, потом снова стало бледным. Он будто сходил с ума — вспотел, сжал зубы и застонал. Он схватился за живот своими нежными ручонками с мужским маникюром.

— Ты чего? — спросила Мария.

— Больно, — сказал Дмитрий. — Туалет. Чёрт… Господи.

Он медленным шагом побрёл в уборную, словно боялся расплескать кувшин на голове. Но свободным был только туалет в хвосте самолёта. Дмитрий раздвинул шторки, разделяющие пассажирские классы, точно открыл занавес. Представление началось. Пассажиры рассматривали Дмитрия, и почти все узнали в нём знаменитого артиста театра и кино. При входе люди торопились на места, будто их займёт кто-то другой, и большинство не заметили знаменитостей. Дмитрий сделал не более пяти шагов и вдруг остановился. В самолёте почувствовалось ужасное зловоние. Дмитрий растерялся, но ему иного не оставалось — и он обратил ситуацию в сомнительный юмор. Он сказал пассажирам:

— Как приятно. Как приятно, что вы меня узнали! Всем здравствуйте.

Жидкий стул стекал по его ногам и, просачиваясь сквозь брюки из европейской ткани, добрался до ботинок. Пассажиры наблюдали конфуз известнейшего артиста. Дмитрий подумал о том, как же ему добраться до туалета, но из его штанин снова полилось, как из канализационных труб. От безысходности он расслабился и оставил попытки выглядеть красивым и правильным. Теперь это было тщетным. Он продолжил разговор с пассажирами:

— Что смотрите? Автограф нужен? Давайте мне листок бумаги, я вам оставлю подпись кое-чем. Каллиграфично!

Иосиф встал с кресла, подошёл к Дмитрию, что-то прошептал ему на ухо и вернулся на место. Теперь, после слов старика, на лице Дмитрия изобразился ужас от новой, более серьёзной проблемы.

— Что ты ему сказал? — спросила Мария, когда Иосиф вернулся на место.

Как это ни странно, но Марию одолел интерес. Возможно, из-за скрытой радости за чужой конфуз. Она расцвела. Дмитрий сказал:

— Он отравил меня.

Голоса этой троицы были хорошо поставлены, они были слышны на весь салон; даже шум двигателей их не заглушал.

Иосиф резко встал, бросил на Дмитрия сверкающий взгляд и, никого не стесняясь, сказал сквозь разделительную шторку:

— Щенок. Да как ты смеешь!

— Он сказал, что подсыпал в мой бокал смертельный яд, — громко повторил Дмитрий.

Пассажирам было трудно поверить в реальность происходящего: во-первых, это знаменитости, во-вторых, они ведут себя хуже коров на ферме. Но это даже интереснее. Сплетни и чужие конфузы вызывают у людей любопытства больше, чем скучные новости о чьих-либо успехах.

— Ты, сосунок сорокалетний. Как ты смеешь! Господа, — обратился Иосиф к пассажирам, — я сказал Дмитрию, что он выглядит, как вишенка в фекалиях. Всё. Больше я ему ничего не говорил. Это комплимент. Если бы я сказал, что он как фекалия в вишенках, тогда это было бы другое дело.

Где-то на земле, внизу, есть статуя писающего мальчика; но теперь этот мальчик перестал быть великим — его переплюнул сорокалетний мужчина в самолёте. Мария тоже съёжилась от колющей боли. В её глазах потемнело: теперь они были не цвета жёлтой листвы, но уже карими. Она встала и мелкими шагами направилась в сторону уборной. Мария доковыляла до Дмитрия в своих чёрных брюках, обтягивающих рельефные ноги, точно плёнка на колбасках. Прямо под ней на красном ковре разлилось пятно цвета её глаз. Пассажиры узнали знаменитую актрису и еле сдерживали смех и ликующее удивление. Мария, сгорая от стыда, сумела промямлить:

— Я… обделалась.

— Мы. Мы обделались, — сказал Дмитрий.

— Ты отравил нас? Иосиф, мы будем жить? — Мария словно умоляла о пощаде, как бездомная кошка.

Старик подошёл к актёрам и обратился к пассажирам:

— Господа, они устраивают шоу, понимаете? Пиар-ход. Идиоты. Разве это так делают?

— Мы в дерьме, — сказал Дмитрий. — Я же говорил, что ты старый вонючий ублюдок.

Пассажиры были счастливы: зрелище захватывало дух. Стюардессы не знали, что делать и решили растеряться. С Дмитрием и Марией снова случился физический катарсис: остатки вытекали из брюк на ботинки Дмитрия, а под знаменитой актрисой пятно на ковре растеклось ещё шире. Самые бессовестные, то есть все, аккуратно снимали актёров на телефоны. Дмитрий решил, что стесняться в этой жизни ему больше нечего. И в уборную идти уже нет никакого смысла — он просто расслабился.

Кто-то из пассажиров помог с одеждой. Через полчаса Мария и Дмитрий вышли чистенькими из туалета: Мария была в домашних мужских трико с висячими коленями; Дмитрий обернулся большим полотенцем. Его мохнатые ноги в перфорированных ботинках скромно вышли к людям.

Дмитрий сказал:

— Господа, мы присядем на место. Благодарим вас за внимание.

Они прошлись по ковровой дорожке, отводя взгляды от пятен, зашли за шторку и заняли свои места. Джек затаил дыхание. Пассажиры деликатно сплетничали, и кто-то уже отправил эксклюзивные фото и видео своим друзьям. На борту можно было подключить платный интернет. Теперь эта услуга пользовалась особым спросом. Через несколько часов Дмитрий и Мария снова станут самыми знаменитыми и обсуждаемыми актёрами страны. Никто не предложил им лекарств от несварения. Лишь стюардесса проявила профессионализм, сообразив дать актёрам активированный уголь. Но, подойдя к Дмитрию с этим предложением, она не смогла сдержать истерический смех и вернулась на место. Дмитрий откланялся и зашторил занавеску. В бизнес-классе они были единственными пассажирами. Он спросил Иосифа:

— Надеюсь, это неправда? Ты не отравил нас?

Иосиф промолчал.

— Это правда или ты пошутил? Отвечай, — спросила Мария.

— Да, — ответил Иосиф.

— Что «да»? Сука. Правда? Или пошутил? — сказал Дмитрий.

— Не пошутил, — ответил Иосиф. — Через четыре часа вы сдохнете.

Снова послышалась музыка. Прервав паузу, гармонист снова выдувал губами мелодию, и к нему присоединялись другие выпившие музыканты: когда люди наблюдают чужой конфуз, это часто спасает от скуки. Самолёт пролетал над восточной Азией. Дмитрий не мог трезво оценить ситуацию; Мария была уверена, что Иосиф не травил их. Она восприняла это как злую шутку. Джек сидел у своего иллюминатора, и смыться было некуда. Бизнес-класс оказался экстремальным. Он никогда не слышал о своих знаменитых попутчиках — телевизор сломался в детстве, и дядя принципиально больше никогда не покупал новый.

6

Четвёрка сидела на местах. Теперь на лысине Иосифа нимбом светилось отражение кольцеобразной потолочной лампы. Благодаря этому было немного больше света. Все четверо будто собрались за уютным домашним столом в ожидании рождественской индейки. Дмитрий сказал:

— Что ж. Если нам и вправду осталось всего четыре часа, то можно быть самим собой. Иными словами, можно быть полным дерьмом.

Мария успокоилась и, немного искусственно, с умилением вздохнула. Потом не сдержалась и залилась хохотом, и это длилось несколько минут. Музыка прекратилась. Дмитрий встал, снова раздвинул «занавес», и начался второй акт. Он сказал на весь самолёт:

— Хотите анекдот?

Все зааплодировали ему.

— Я так и знал! Нужно обделаться, чтобы начался новый виток твоей славы.

Дмитрий прогуливался между рядами по запятнанной ковровой дорожке и рассказывал публике историю. Пассажиры снимали его на телефоны. Мария смеялась.

Дмитрий достал из сумки рубашку и подарил её пассажиру в обмен на полотенце, которым он был укрыт.

— Жил на свете самый знаменитый и богатый актёр. Однажды, в день его столетия, журналисты задали ему вопрос: «Что вы хотели бы сделать в последний час своей жизни?» Знаете, что он ответил? Знаете, что он ответил? — повторил он в другую сторону. — Он сказал журналисту, что в свой последний час ему хотелось бы нагадить на всё вокруг и чтобы всё это сняли на кинокамеру.

— Ха! — Иосифу понравилось.

— Ещё он сказал, — страстно продолжил Дмитрий, — что хочет это сделать прямо сейчас, во время своего юбилейного торжества, где собралось множество приглашённых журналистов и знаменитостей. Что вы думаете? Словно молния грянула и разразился гром. Вжух! Из него полилось дерьмо на всё и на всех. На знаменитостей, журналистов, лобстеры, стены, люстры… на чёртову рояль. Он словно тушил дорогостоящий пожар из пламени дешёвого пафоса. И знаете что? Этот старик был так счастлив. Ведь он был честен. Он был настолько честен впервые за сто лет. Музыканты, сыграйте ещё!

Пассажиры восхищённо слушали оратора. Он отчётливо доносил каждое слово своего рассказа до слушателей. Дмитрий был обаятельным и органичным как никогда за всю творческую карьеру. Он наслаждался своим выступлением и, наконец, обрёл собственный неподражаемый стиль. Дмитрий продолжил:

— Итак, этот старик был счастлив от честности. Он лежал в своём дерьме и улыбался от великой радости свободы, как дитя. И через минуту умер. А его улыбка не сходила с лица даже во время похорон. Его забрасывали землёй, а его труп улыбался. Это был самый счастливый труп.

— Ха! — посмеялся Иосиф.

— Однажды мародёры раскопали его старую могилу, и даже тогда его череп весело улыбался.

Пауза. Полная тишина. Иосиф сказал:

— Улыбался. Лежал мёртвый в своём дерьме и улыбался от счастья.

Дмитрий заканчивал свою проповедь:

— И это был самый яркий момент в его жизни. Человек живёт и думает лишь о ерунде. Он шире всего того, о чём может подумать. Он более велик, чем только могут представить самые великие умы! Всё, что занимает человеческие мысли — это ерунда. Знаете, о чём думает сейчас Иосиф? Пассажиры! Вы знаете, о чём думает грешный Иосиф Борисович Шахов? О дерьме он думает. Человек свободен, когда не думает. Понимаете? Вот я сейчас уже ни о чём не думаю и больше ничего не опасаюсь. Я знаю. Я не думаю, но знаю, что я великий артист. Не думайте ни о чём, господа! И желательно — с самого момента вашего зачатия.

Ожидаемый праздный полёт оказался для Джека аномальным, как на истребителе. Ему нравилось всё, что здесь происходит. Мария просто улыбалась от совершеннейшего непонимания, как ей себя вести.

— Знаете что, господа! — продолжал Дмитрий свой бенефис. — Я сейчас сделаю такое, что у вас глаза появятся на ягодицах. Что бы такого сделать? Ага! Я сейчас открою дверь и спрыгну с самолёта. Я, нахрен, спрыгну с самолёта и покину эту жизнь в небе. И навеки останусь великим. Мария, зачем ждать, когда мы сдохнем не по своей воле от ядовитого шампанского? Давай сделаем это сами. Вот это жизнь!

Дмитрий потянул Марию за руку, и сказал:

— Сделаем это вместе, дорогая! Я всегда мечтал быть великим артистом, но что-то мне мешало. Мария, ты меня любишь? Мы можем прославиться на весь свет. Пойдём. Иначе я спрыгну один. Не хочешь? Тогда тем более — зачем мне жить на свете? Я побежал. Стюардесса, боже мой, уйди к чёрту! Дура.

Дмитрий подошёл к эвакуационному выходу, и в салоне начались истерические крики женщин и женственных мужчин. Остальные просто сидели, скрывая эмоции.

— Стоять! — задержал его Иосиф. — Спрыгнув в небо, ты всё равно упадёшь вниз и найдёшь смерть на земле. Слишком прозаично.

Дмитрий задумался.

— Это мысль. Да, для такого, как я — лучше дождаться действия яда и оставить бренное тело на высоте полёта. Вот это мысль!

Он подбежал к стюарду, сообщавшему в микрофон информацию. Дмитрий отобрал трубку и официально объявил на весь самолёт:

— Дорогая Мария, я был облит чёртовым соком. Похоже, скоро нам придётся сдохнуть. Я не сомневаюсь, что это произойдёт. Сейчас я, наверное, скажу ерунду: все эти годы я боялся сделать тебе предложение потому как был уверен, что Иосиф убьёт меня. Двадцать пять лет я боялся его, и у меня не было подходящего момента спросить тебя об этом. Согласна ли ты выйти за меня?

Мария впервые не побоялась выглядеть глупо и смешно.

— Да! — заорала она, изображая раскрепощение и непосредственность.

Мария была счастлива, как девчонка, ибо была уверена, что Иосиф не добавлял в напиток яд. Она засияла и была на седьмом небе от счастья. И — просто в небе. Ей самой было неловко от странных перепадов настроения от стыдливой скованности до лихорадочного веселья.

Самолёт пролетал над рекой Амур, что в переводе с французского означает любовь. Пассажирам неожиданно выпала честь быть приглашёнными на свадьбу знаменитых артистов. Теперь к играющим музыкантам присоединился весь оркестр из тридцати человек.

— Мне ещё никогда так оригинально не делали предложение! — улыбалась Мария.

Иосиф был не рад этим словам. Двадцать лет назад он тоже сделал Марии оригинальное предложение: то было на сцене театра, в присутствии тысячи зрителей. Тогда она согласилась выйти за Иосифа, но их отношения были недолгими.

— Прости меня, Йосечка! — протянула Мария.

— Прощаю, — ответил старик. — И прощаюсь. Но я не Йосечка. Я Йосенька, если быть точным.

Дмитрий и Мария закружились в свадебном танце, как двадцатилетние молодожёны. Они танцевали и пели красиво как никогда в жизни. Даже если Иосиф действительно отравил их, то он воскресил их души: из унылых, вечно депрессивных и искусственных людей Мария и Дмитрий превратились в счастливую пару. Пассажиры, как и прежде, снимали всё на видео.

Внизу от края до края расстилались белые облака, точно перина супружеского ложа. Лучшей и более торжественной свадьбы не вообразить. Иосиф подошёл к актёрам и тихо сказал:

— С праздником, ребята. Должен признаться: я не добавлял яд. Это было слабительное. Много слабительного. И сыворотка правды. Вы извините, если что.

За несколько секунд Дмитрий испытал весь спектр эмоций, какие были у людей со времён Адама. Мария улыбалась. Из счастливого жениха Дмитрий превратился в демона, словно сошёл с ума.

— Сукин сын. Лучше бы это было правдой! — полотенце съезжало с его голого тела. — Я хочу, чтобы тебя ели дьяволы. Нет, лучше пускай ты сам будешь дьяволом, поедающим себя. Какого дурака ты из меня сделал. Ты вонючий старый ублюдок!

Мария испугалась:

— Разве ты не знал, что это была шутка? Я думала, ты подыграл. Наверное, мы отравились в аэропорту.

— Дура, — сказал Дмитрий, — это всё из-за тебя, сука. Если бы не ты, тогда всего этого бы не произошло. Проклятый старик. Я уже не знаю, как мне жить. Всю мою жизнь ты контролируешь меня. Я дышу воздухом, который ты выдыхаешь.

Эти трое были в середине салона. Дмитрий подбежал к своему креслу и поднял со стола пустую бутылку. Он ударил ею об стол, и осколки разлетелись рядом с лицом Джека. Дмитрий, совсем голый, вернулся к Иосифу. В самолёте начались крики. Дмитрий держал горловину разбитой бутылки как нож, угрожая старику.

— Лучше я убью тебя и спасусь от мук. Спасу от этих мук и других людей. А потом и себя убью, чтобы освободиться и не мотать из-за тебя срок.

Джек подошёл сзади и обхватил шею Дмитрия левой рукой, а правой схватил его руку со шпагой из разбитой бутылки. Дмитрий выронил из рук осколок, и тот укатился под ноги пассажиров. Волосы его растрепались, упав на глаза. Седина стала ещё заметнее, и он уже выглядел старше лет на пятнадцать, чем вначале. Джек продолжал крепко держать его сзади. Было неловко прижиматься к голому мужчине. Дмитрий сказал старику:

— Я даже спокойно не могу уединиться со своей женщиной, как будто ты где-то рядом. Какая же ты скотина. Я всегда думал, что однажды ты убьёшь меня и это искупит мои грехи перед тобой. Но то, что ты сделал сейчас, — намного хуже.

— Правильно, — сказал ему Иосиф почти прямо в ухо. — Минуту назад ты был свободным, счастливым и всесильным. Ты был сверхчеловеком. Но сейчас ты превратился в зверя. Я только что убил в тебе сверхчеловека. А это намного серьёзнее, чем просто убить.

Пассажиры волновались и возмущались. Дирижёр остановил музыкантов. Пассажиры не верили, что такой фарс возможен в реальности. Всё перестало выглядеть продуманной пиар-акцией. Вера во что-нибудь святое в сердцах очевидцев угасла.

Шёл пятый час полёта. Белокрылый самолёт буравил ослепительную синеву, оставляя тень на белом пуховом ковре облаков. «Боинг» набрал почти максимальную высоту. Дмитрий почернел от гнева и вырвался из рук Джека. Он бросил Марию на грязный красный ковёр и схватился руками за её горло. Глаза его наполнились кровью. Но тело Дмитрия сразу же охватила судорога, и его затрясло. Он застыл и рухнул безжизненной статуей.

Мария, хрипло дыша, робко спросила:

— Это всё-таки был яд? — Она приподняла голову с пола.

Иосиф поднял Марию на руки, как спящую принцессу, и шепнул ей:

— Я тебя собственными руками создал из кучи гнилого картофеля. Все роли, что я тебе давал, могли стать блестящей визитной карточкой божества. Вместо этого ты стала фуфловой актрисой. Но сегодня я добился от тебя, чего желал. Теперь ты видишь, как ты гениальна. Ты не играла, ты жила. Это был не спектакль. Это был шедевр. Вот чего я добивался от тебя столько лет. Но почему актёры выполняют задачу идеально только под страхом смерти?

— Но я хотела думать, что ты пошутил.

Иосиф что-то ещё шепнул ей на ухо, и после этого Мария больше ничего не могла сказать. Она смотрела на Джека. Парень стоял в одной лишь грязной старой майке, с бледным лицом над окаменевшим Дмитрием. Последний взгляд Марии был направлен именно на Джека, и в этот момент глаза её застыли навсегда. Но не застыло ощущение укола от впившегося в Джека взгляда, словно она оставила в нём чёрный яд змеиного укуса. Он не понимал, что так перемалывало его изнутри, когда она смотрела на него. Иосиф положил её рядом с Дмитрием. Самолёт занял самый верхний эшелон над облаками. Солнце обильно вливалось в иллюминаторы, заполняя воздушное судно. Из-за этого «Боинг» вскоре начнёт постепенно погружаться вглубь небесного океана.