Не своя жизнь

Татьяна Осипцова, 2017

Эмигрант поневоле, Дэн Сэндлер живет в Калифорнии, но так и не стал американцем. Много лет он пытался забыть о трагических событиях, вынудивших его покинуть родной Питер, и считал, что назад дороги нет. Встреча с симпатичной русской студенткой дарит ему надежду на новую любовь, новую жизнь. Однако судьба распорядилась иначе…

Казалось, девушка в подвенечном платье стоит над бездной, но он знал — позади еще несколько метров пологого спуска и проржавевшие перила на краю крыши.

— Ира, постой, — почти шепотом попросил он, боясь испугать.

— Не подходи! — предупредила она, отступая на шаг.

— Иришка, послушай, я не виноват! Я пытался… Но не успел. Иришка, ну прошу тебя…

Бессвязно вымаливая прощение, он осторожно приближался, а железо под ногами предательски гремело.

— Не подходи, убийца! Ненавижу!

Он не остановился, она беспомощно оглянулась назад и вдруг… Всего пять шагов, и юбки распахнулись лебедиными крыльями. Денис рванулся вперед, вмиг достиг края и перегнулся через перила. Он еще успел увидеть, как кувыркается белое облако, и услышал свой отчаянный крик:

— И-и-ра-а-а!

Пало-Альто, Калифорния, США, 2014

Дэна пружиной приподняло с подушки. Дрожащей рукой он утер холодный пот со лба, прижал ладони к онемевшему, будто чужому лицу, выдохнул и спустил ноги с кровати.

— Опять? — пробормотала Роуз, поворачиваясь к нему и с трудом разлепляя глаза.

— Да, — на ходу бросил он, направляясь в туалет.

Спустя пару минут он стоял под прохладными упругими струями, постепенно приходя в себя. Выключив кран, яростно вытерся полотенцем, изгоняя остатки ночного морока. Зеркало отражало усталое, будто не спал всю ночь, лицо. После кошмара у него всегда такое. На смуглом лбу заметны морщины — возраст. Две складки по сторонам рта тоже не молодят. Русые с проседью волосы здорово отросли. Подумав о том, что надо подстричься, он вышел в спальню.

Часы на тумбе возле телевизора показывали 5.15. Еще целый час. Вернуться в постель? Теплая со сна Роуз прижмется… Он прислушался к себе и понял, что не хочет. А она точно захочет, посчитает своим долгом пригреть, успокоить, мало того — поговорить. Нет, лучше пересидеть на кухне.

Осторожно, опасаясь разбудить подругу скрипом ступеней, он спустился вниз. Включил телевизор, засыпал кофе в контейнер и в ожидании пока наполнится чашка поискал российскую программу. Передачи на русском языке он позволял себе смотреть только в одиночестве.

То, что показывали из России, почти всегда вызывало недоумение. Руководители страны заседали в помпезных дворцовых интерьерах, ток-шоу проходили в модерновых студиях, Москва и его родной Питер задыхались в автомобильных пробках, и машины — не «жигули»! И тут же сюжет о жителях небольшого дома на окраине северной столицы, про который забыли: отключили воду и несколько лет не отапливают. Люди на экране говорили по-русски, но совсем не походили на соотечественников, какими он их помнил. Те никогда бы не стали орать в телестудии, как на базаре, выкладывать перед всей страной подробности своей интимной жизни, хамить милиционерам и представителям власти. Ну, разве что уголовники. Но эти-то не уголовники!

Осторожно прихлебывая горячий кофе, он уселся лицом к экрану, где над трупом в морге застыла красавица-прокурорша. Кажется, он прежде видел кусочки этого сериала. На родине продолжают убивать, и убивают так часто, что никого это уже не удивляет.

Дэн взялся за пульт, раздраженно щелкнул кнопкой.

Новости. Опять Украина.

Среди палаток прямо на городской площади какой-то круглолицый парень в камуфляже рьяно рассказывал перед микрофоном о том, что прибыл на Майдан набрать в батальон «Донбасс» добровольцев: «Правый сектор на самом деле ни разу не принимал участия в боевых действиях, зато уже два месяца грабит местное население. Они занимаются мародерством, разбоями и вымогательством, а бороться умеют только с мирными жителями или с перепуганной милицией. Настоящий враг им не по зубам».

Клоуна в камуфляже сменила длинноволосая симпатичная корреспондентка, вещающая на фоне панорамы разоренной главной площади Киева.

«Еще командир батальона Семен Семенченко сказал, что представители"Правого сектора"на востоке страны действуют в сговоре с местными криминальными авторитетами, от которых получают финансирование, — затараторила девушка. — Напомним, что 12 мая Донецкая и Луганская"народные республики"объявили о своей независимости на основании проведенных в регионах референдумов. Нынешнее руководство Украины не признало результаты референдумов и пригрозило их организаторам уголовной ответственностью».

Киевская картинка исчезла, дикторша из студии продолжила о силовой операции Киева на востоке Украины, которая ведется уже второй месяц. В подкрепление ее словам пошли кадры разрушенных прямыми попаданиями снарядов домов на окраине Донецка.

Жилые дома обстреливают из орудий… Своих же людей… С ума сошли! За аэропорт воюют… Разрушат его, как летать будут?

Краматорск… Что-то знакомое, кажется на поезде проезжал этот город по пути на юг… Крымчанам повезло, вовремя вывернулись, успели, а то было бы там сейчас, как в Одессе. Гады! Хуже фашистов! Живых людей жечь!

Про Украину кончилось. Пошли российские новости.

Местный чиновник пойман во время получения огромной взятки…

Дэн мысленно перевел рубли в доллары — не слабо… И это в глубинке!

Сотрудник ГИБДД в состоянии алкогольного опьянения совершил наезд на автобусную остановку, шесть человек пострадали, погиб девятилетний мальчик. Водитель-преступник покинул место происшествия…

Вот сволочь!

Жители небольшого города жалуются, что закрылось единственное крупное предприятие, работы нет, до областного центра далеко. Чиновник по труду и занятости рассказывает репортеру о новой государственной программе по переселению в регионы, где работа есть. Людям будут предоставлены субсидии для покупки жилья и льготные ипотечные кредиты…

Только он подумал, что решение выглядит логично, как вновь на экране возникли местные жители, наперебой требующие восстановить производство. У них дома, хозяйство, огородные участки, они не хотят переезжать на новое место. Будто насмешкой на экране возникла панорама городка: с пяток трехэтажных домов из белого силикатного кирпича, изъеденные временем деревянные бараки, жалкие частные хибары, а за ними корпуса издохшего завода, над которым чумным столбом высится мертвая труба.

Идиоты! Дебилы!

Подобные сюжеты Дэна раздражали, впрочем, после кошмара его всегда все раздражало. Хлебнув остывший кофе, он вновь щелкнул пультом. Знакомая пронзительная мелодия заставила замереть. «Бандитский Петербург». На экране родной город, такой, каким он его запомнил: серый, неприкаянный, безрадостный, вызывающий чувство тревоги и опасности. Начало девяностых. Беспредел. Криминальная столица…

Лет около десяти назад он купил диск с этим фильмом и просмотрел все семь серий подряд, порой до боли кусая губы. Пару раз в кадре мелькнул его отчий дом, и несколько раз огромный, с целый квартал, дом Бенуа, фасадом глядящий на Кировский проспект. Там жила Иришка.

Картинка сменилась. «Черный адвокат» Челищев пришел в квартиру жены «белого адвоката», Кати. Чем-то, нежным овалом лица или доверчивостью распахнутых глаз, она напоминала Иришку, хотя, конечно, была старше. Он понял, что дело близится к финалу, а там — сплошное крошево.

Наверху, в спальне, послышались шаги, и Дэн поспешно переключился на CNN. Положил хлеб в тостер. Достал из холодильника джем для Роуз и ветчину с сыром для себя. Вновь заправил кофеварку и включил ее.

Когда Роуз спустилась — в серых брючках и лиловой футболке, с туго затянутыми в хвост волосами, — он доедал свой бутерброд и допивал кофе. Чмокнув его в щеку, подруга устроилась на высоком стуле слева, взяла кружку и уставилась в телевизор.

Комментаторша с лошадиной физиономией возмущенно тараторила о тысячах российских военных, вторгшихся в Крым. На экране мелькали заголовки газет и интернет-изданий, солдатики в полной экипировке, портреты Путина с жестким выражением на лице…

— Путин сошел с ума! Это настоящая агрессия! — выдала Роуз.

— Агрессия — это вторжение, а русские были в Крыму всегда, — Дэн старался говорить спокойно. — Российская военно-морская база осталась там со времен Советского Союза.

— Ну и зря украинцы позволили им остаться!

— Севастопольскую базу флота задаром отдать? Россия и так во всех республиках всего наоставляла…

— А теперь аннексировала Крым!

— Заметь, без единого выстрела. Народ проголосовал за присоединение к России, — напомнил он, уже заводясь. — Крым всегда был российским, а то, что оказался в составе Украины — так при советской власти это не имело никакого значения!

— А папа говорит…

— Меня не интересует, что говорит твой папа, — отрезал Дэн.

Роуз поджала губы и замолчала. На экране пошли кадры о теракте в Израиле, потом о наступлении исламистов в Сирии.

— Кошмар, — не выдержала молчания Роуз. — Кстати, о кошмарах. Дорогой, тебе не кажется, что все-таки следует обратиться к психоаналитику?

Он не ответил.

— Ты зря отмахиваешься от проблемы!

— Я контролирую ситуацию.

— Эти страшные сны… Я уверена, от них можно избавиться, если понять причину. Психоаналитик поможет тебе ее найти.

Ему не надо было искать причину. Примерно один и тот же кошмар преследовал его в течение двух десятилетий. В последнее время стал сниться реже — раза два-три в год, но Дэн был уверен, что он не оставит его до конца дней. Разве можно забыть такое? А рассказывать все кому-то, даже Роуз, он больше не желал.

— Ну, мы едем вечером?

— Да, я уже заказал столик в рыбном ресторане на 39-м пирсе, — он был рад, что она сменила тему.

— Я сегодня до четырех, — сообщила Роуз. — Заскочу в парикмахерскую, потом сюда, надеть что-нибудь нарядненькое. В Сан-Франциско в обычной одежде чувствуешь себя белой вороной. Во сколько ты меня заберешь?

Дэн служил в компании, занимающейся программным обеспечением проектов, финансируемых из бюджета штата Калифорния. Она располагалась в Маунтин-Вью, всего в семи милях от Пало-Альто: пятнадцать минут по 82-й трассе, по 101-й еще быстрее.

— Я буду дома в полшестого, — ответил он. — Тоже успею принять душ и переодеться. Столик заказан на семь тридцать.

— А после проедемся по Джеферсон-стрит, я ее так люблю!

— Только на трамвае или пешком. Там не припарковаться.

— Ну ладно, пешком. Тебе не пора одеваться? Почти семь. Я уже ухожу. Директор собирает учителей младших классов. Очередной нудеж.

Дежурным поцелуем она пометила его щеку, скользнула рукой по голове и направилась к двери. Нашла в стенном шкафу фиолетовые балетки, обулась и махнула на прощанье:

— Пока, дорогой.

— До вечера, — кивнул он.

Дэн уже бывал в «Свис Луис», а Роуз, устроившись на диванчике напротив него, с интересом осматривалась.

— Здесь мило. Белые стены, косые балки на потолке, и эти огромные фотографии… Наверно, итальянский стиль?

— Не знаю. Правда, официанты и повара тут все больше итальянцы, и кормят вкусно. Что ты будешь?

— Краба. Я хочу огромного краба! И еще коктейль из креветок, мидии…

— К ним надо взять их фирменный соус.

— Еще хочу вина.

— Я тоже выпью. Пока будем гулять после ужина, алкоголь выветрится.

Сделав заказ, Дэн вышел покурить. Весь день он ощущал себя не в своей тарелке, и присутствие Роуз тоже раздражало. Впрочем, это раздражение родилось не сегодня.

Некоторое время их отношения складывались наилучшим образом. Безоглядной любви не было. Он знал, что уже не способен на такое, но с Роуз ему жилось хорошо. Она была симпатичной, образованной, целеустремленной. Не той целеустремленностью недавних иммигранток, которые мечтают остаться в Америке навсегда. Прежде возле Дэна оказывались именно такие девушки — простые, без образования, стремящиеся поскорее выйти замуж за гражданина США. Среди них не было ни одной из бывшего СССР — русскоязычных он избегал. Роуз по праву считала себя настоящей американкой, поскольку пересекла границу Штатов в мамином животике и появилась на свет уже здесь, в Калифорнии.

Они познакомились в метро. Стоя возле двери, Дэн посматривал на уткнувшуюся в книгу светловолосую девушку. Обратил внимание, как бережно она переворачивает страницы, и мысленно отметил, что уважение к книге похвальное качество. Незадолго до очередной остановки девушка встала с места. Женщина рядом с ней посторонилась, пропуская, но тут поезд затормозил, и любительница чтения не удержалась, споткнулась о чью-то сумку в проходе и брякнулась навзничь, выронив из рук книгу. Дэн единственный кинулся поднимать незнакомку, остальные пассажиры просто повернули головы, оценивая происходящее.

— Не прикасайтесь ко мне, — морщась от боли, пробормотала девица сквозь зубы, но он все равно усадил ее на скамейку. Затем поднял книгу и положил на джинсовые колени.

— Держите, с книгой все в порядке. А с вами?

— Вы что, сумасшедший? — возмутилась она. — Никогда не слышали, что нельзя самостоятельно оказывать помощь упавшему человеку? А если у меня перелом?

Конечно, ему было прекрасно известно, как полагается действовать в подобных случаях. Спросить: «Вы в порядке?» и позвонить «911». В данном случае, поскольку они в метро, сообщить машинисту, чтобы остановил поезд, и вместе с пострадавшей и всеми пассажирами дождаться прибытия специалистов. Но инстинкт — подать руку, помочь подняться — подчас срабатывал прежде головы.

— Нет у вас никакого перелома, — уверенно заявил он. — Я видел, как вы летели: успели сгруппироваться и упали очень удачно. В худшем случае вам грозит синяк на ягодице.

— Вы медик? — исподлобья взглянула она, потирая ушибленное место.

— Нет.

— Тогда какого черта…

— Считайте, что я Чип или Дэйл, всегда спешу на помощь.

Девушка усмехнулась.

— Ну что, отпустило? — поинтересовался он.

— Вы правы, будет синяк. И все равно, это неправильно. В подобных случаях следует остановить поезд и ждать парамедиков.

— А дождавшись, с гордостью поведать им, что приземлились на пятую точку и нуждаетесь в серьезном лечении.

— Вы так шутите?

— А что, не смешно?

— Немного смешно. Потому что травма на самом деле пустяковая.

— Да нет никакой травмы! Травма — это перелом, разрыв или растяжение мышц. Вы в детстве никогда синяков и шишек не набивали?

— Набивала, конечно.

— И что, сразу к врачу?

— Нет, — рассмеялась девушка. — Обычно я забывала о них через десять минут. Кстати, болит уже меньше.

Они вместе вышли на следующей станции, и Дэн вызвался проводить ее. Выяснилось, что Роуз окончила педагогический колледж и работает учителем начальных классов в школе Гувера, буквально в пятнадцати минутах ходьбы от его дома на Уэверли стрит в Пало-Альто. У Дэна давно не было девушки, а Роуз призналась, что пару месяцев назад рассталась с бойфрендом.

Они начали встречаться, и вскоре Роуз переехала к нему. Она стремилась к определенности в отношениях и сразу оговорила, что будет принимать участие в оплате его ипотеки. Дэн вначале отказывался, но она настояла. Сказала, что привыкла считать себя самостоятельной, и все равно это дешевле квартиры, которую прежде снимала.

Почти все свободное время они проводили вместе. Роуз знала, что Дэн родился в Советском Союзе и прожил там до двадцати двух лет, но перед другими он предпочитал не афишировать сей факт. Обычно отделывался информацией о том, что приехал в Штаты из Германии. Это было правдой, и дальше он рассказывал, как пять лет работал в SAP и еще два года в ACW.

Роуз не понимала, почему он упоминает только годы работы в Вальдорфе.

— Ты стыдишься своей родины? Это глупо. Ты ведь не виноват, что родился в этой ужасной стране.

— Она не ужасная, — возражал Дэн. — Просто я не хочу о ней вспоминать.

Говоря так, он знал, что всегда будет помнить. Роуз не допытывалась о причине — да он бы все равно ничего ей не сказал.

Вначале Дэн думал, что эта связь надолго, если не навсегда. Два самостоятельных человека, близкие по уровню образования, с похожими вкусами. Кроме некоторой доли занудства, возможно, свойственной всем преподавателям, он находил у Роуз единственный недостаток: в отличие от своей матери, подруга терпеть не могла готовить.

Они прожили вместе около полутора лет, когда произошел случай, заставивший его усомниться в верности Роуз. Было время коротких весенних каникул, в этот день Роуз не работала. У Дэна с утра болела голова, он выпил таблетку аспирина, но в офисе сидел с таким несчастным видом, что его непосредственный начальник, индус Арджун Мехта, еще до обеденного перерыва отправил страдальца лечиться и отдыхать. На автопилоте Дэн прокатил семь миль и в половине первого оказался у дверей собственного дома, мечтая принять таблетку и завалиться в постель. Череп буквально взрывался изнутри, однако это не помешало ему заметить чужие мужские шлепанцы у порога. И еще показалось, кто-то говорил в кухне и только что умолк. Приложив ко лбу руку, будто это могло уменьшить боль, он прошел в ту сторону. Вначале увидел бывшего бойфренда Роуз, Алекса — карамельного красавчика с длинными волосами, обычно забранными в хвост. Сейчас волосы были распущены, и выглядел Алекс слегка растерянным. Дэн окинул взглядом его костюм: джинсы, футболка, босые ноги — вроде все прилично. А вот о Роуз этого нельзя было сказать. Она принимала гостя в коротком красном халатике, у которого и кушака-то не имелось. Вариант пеньюара. Комбинация под ним того же цвета и той же длины. Дэну нравился этот комплект, подруга выглядела в нем очень сексуально.

— Что случилось, Дэн? Почему у тебя такой вид? — первой нарушила немую сцену Роуз.

Он поморщился — не то от боли, не то от отвращения. Ничего не сказал, но она поторопилась объяснить:

— Алекс зашел совсем недавно. Завтра между нашими классами намечено состязание, и он пришел предупредить…

— А что, телефон уже отменили? — поинтересовался Дэн, переводя взгляд с Роуз на ее бывшего.

Ему было известно, что они расстались из-за измены Алекса. Может, Роуз воображает, что он способен терпеть подобное?

Ни сил, ни желания устраивать сцену у него сейчас не имелось. Больше всего хотелось оказаться в спальне с задернутыми шторами и с головой накрыться одеялом.

— Кажется, я заболел. Голова раскалывается, — сообщил он и направился к лестнице.

— Я уже ухожу, — поднялся с табурета Алекс.

Сверху Дэн услышал, как за ним закрылась дверь. Вскоре в комнате появилась Роуз.

— Это не то, что ты думаешь.

— Классная фраза! Первое место в списке самых часто употребляемых реплик в голливудских фильмах, — стягивая брюки, пробормотал он.

— Но это так, поверь! Между нами ничего не было. Алекс пришел около часа назад, мы просто заболтались.

— И ты целый час дефилировала перед ним полуголая… А если бы я в трусах принимал свою бывшую девушку, ты бы мне поверила?

— Ты не общаешься с бывшими девушками. И я не виновата, что мы с Алексом работаем в одной школе. Неужели ты думаешь, что я стала бы заниматься с ним сексом? Между нами давно все кончено, мы всего лишь коллеги. Просто я сегодня заспалась, а тут он. Что в этом такого?

— Ничего! — буркнул Дэн, собираясь опуститься на кровать, но вдруг передумал и прошел мимо Роуз в комнату для гостей.

— Дэн! — умоляюще воскликнула она ему в спину.

— Я болен. Оставь меня в покое.

Он на самом деле заболел, к вечеру поднялась температура. Роуз заботливо ухаживала за ним несколько дней, пригласила врача, подавала лекарства, заваривала травяной чай. Вызвала свою мать на подмогу, и та готовила для больного питательные легкие блюда. О неприятной сцене они больше никогда не упоминали, новых причин для подозрений не возникало, но червоточина в сердце Дэна никуда не делась. Он стал обращать внимание на каждую мелочь, которой раньше не придавал значения, анализировал степень ее искренности, копался в себе. Постепенно стало казаться, что трещина в их с Роуз отношениях разрастается все шире и шире. Знакомые считали их замечательной парой, но он чувствовал — этой связи скоро наступит конец.

Покуривая, Дэн глядел на взбегающие вверх огни Сан-Франциско и доминанту конуса Трансамерики над ними. Затем отвернулся от города и сосредоточился на мерцающих в полутьме водах залива, на плавучих платформах, где днем нежатся котики. Когда-то он слышал, что существуют две вещи, на которые можно смотреть бесконечно: огонь и вода. Его, во всяком случае, это всегда успокаивало. Вот и сейчас он постарался отогнать неприятные мысли. Может, зря он себя накручивает? В конце концов, ни одна из его подруг не выдержала столь длительного испытания временем.

Бросив сигарету в урну, Дэн вернулся в ресторан. На столике появились вода и салаты. Вскоре принесли остальное.

Расправившись с крабом и принимаясь за мидий, Роуз сообщила:

— Родители приглашают нас на воскресенье. Надеюсь, ты не против, дорогой?

— Ты знаешь, что против, нечего и спрашивать, — хмуро ответил он.

— Нет, это невозможно!

Роуз забыла о мидиях, вытерла рот салфеткой и раздраженно отбросила ее.

— Почему ты не любишь моего отца?

— Он тоже не испытывает ко мне симпатии, но при этом каждый раз намекает, что нам с тобой пора пожениться.

— Возможно, его антипатия связана как раз с тем, что ты медлишь? — в ее голосе Дэну послышалась легкая язвительность.

— Не думаю. Тут все гораздо глубже. Он ненавидит меня за то, что я русский.

— Но ты наполовину еврей!

— Я этого не чувствую. А вот твой отец еврей на сто процентов, к тому же польский. Хотя бы за то, что наши солдаты освободили Польшу от фашизма, он должен уважать русских! А он их ненавидит. И меня в том числе.

— Ты преувеличиваешь. И что тебе стоит не заводить с ним разговоров об Украине?

— А я и не завожу никогда, это он меня провоцирует. И единственный способ не вступать в ненужные дискуссии — не общаться с ним.

— Ты не прав, Дэн. Папа был очень рад, когда узнал, что у моего бойфренда мать еврейка.

— Я — русский!

Ленинград, СССР, 1982

Денису Колесникову было десять, когда он узнал, что его мать еврейка. Раньше, еще не умея делить людей по национальности, он просто считал это слово ругательным. То, что фамилия маминого дяди Сандлер, не вызывало у мальчика никаких ассоциаций. Дядя Гриша был человеком уважаемым, руководил хором. У мамы в роду все были музыкантами: покойный отец играл в военном оркестре, сестра Соня всю жизнь служила концертмейстером при дяде. Сама мама давала уроки по классу фортепиано в музыкальной школе. Естественно, Дениску тоже туда записали, однако при наличии слуха особого желания играть на пианино он не испытывал. То ли дело папина гитара!

Отец навсегда остался в его памяти человеком-праздником. Когда он возвращался из «поля», где проводил по шесть-семь месяцев в году, в доме начиналась круговерть. Мама мгновенно молодела, улыбалась без причины. Отец приезжал лохматый-бородатый, пропахший чем-то диким, первобытным. Запахом тайги, утверждал он, а мама со смехом возражала: «Пещерой неандертальца. Срочно мыться и стричься!»

В первые дни отец часто хватал Дениску на руки и подбрасывал к потолку с восклицанием: «Ну и сынище у меня вырос!» Когда отпускал, мама льнула к его плечу, говорила, что сын хорошо питается, поэтому и растет хорошо, а он в своей экспедиции отощал. «Так срочно подай мне чего-нибудь питательного!» — шутливо требовал отец, и они отправлялись на кухню.

При отце мама готовила особенно вкусно. Почти ежедневно пекла пироги: для Дениски с яблоками, папе с капустой, картошкой или зеленым луком. Никаких бульонов на скорую руку — настоящий борщ, густющий, с янтарными линзами жира на поверхности. Дениске очень нравилось с ними играть: ложкой он тыкал в большую линзу, и она распадалась на две или три маленьких. «Не балуйся, ешь, остынет!» — строго напоминала мама, а папа лишь подмигивал и продолжал хлебать с аппетитом. Когда он опустошал тарелку, из кастрюли извлекалась большая кость с остатками мяса, отец обгладывал ее крепкими желтоватыми зубами, затем высасывал мозг из полого костяного нутра, и мычал от удовольствия — вкуснота! Еще он обожал кислые щи. Проглотив первые несколько ложек, крякал, откидывался на стуле и заявлял с шутливой удрученностью: «Это есть нельзя. То есть это совершенно невозможно есть — на сухую…» Мама понимающе усмехалась, доставала из холодильника бутылку водки, ставила перед отцом граненую стопочку и предупреждала: «Не больше двух, Андрюша, а то сопьешься». Больше двух он и не пил, если в доме не было гостей.

А гости приходили часто. Будто не имея сил расстаться, будто срослись-сроднились за полгода, по выходным в доме собирались друзья-геологи. Приходил до глаз заросший чернющей бородой громогласный Лева Гутман с женой — белокурой Люсей; Игорь Седякин со своей пухленькой Светой; смешливый холостяк Дмитрий Бондаренко, которого друзья называли Дмитро, а Дениске все слышалось «метро». Бондаренко знал кучу анекдотов и обожал их рассказывать. «Держи себя в руках, Дмитро, здесь ребенок», — напоминал папа перед каждым новым анекдотом, поэтому некоторые звучали странно, будто слова пропущены, но взрослым так казалось еще смешнее, они хохотали, складываясь пополам, и Дениска хохотал громче всех. Он изо всех сил старался запомнить хоть пару анекдотов, чтобы на следующий день рассказать в школе. Только отчего-то в его исполнении получалось не так смешно, хотя мальчишки послушно хихикали вслед за ним.

Гости приносили с собой водку или разбавленный спирт. «Специально для дам-с» Седякин доставал из-за пазухи бутылку сухого вина.

«Неличка, сообрази закусить», — просил папа, и мама с видимым удовольствием летела на кухню, а Света Седякина отправлялась ей помогать.

Из холодильника извлекались заготовленные впрок прошедшим летом закрутки: маринованные огурцы и помидоры, «болгарский салат», где в почти первозданной пахучей свежести плавали в соке кружки помидоров, перца, лука. «Дунайский» из зеленых помидоров Дениска не любил, зато у гостей под водочку он шел на ура. Таким же успехом пользовалась очищенная и порезанная на мелкие кусочки селедка под маслом, утрамбованная вперемешку с колечками лука в пол-литровой банке. А еще мать часто готовила студень — дешево и сердито, утверждала она. Пока хозяйка раскладывала все это по салатницам, гостья ставила вариться вкрутую яйца и обжаривала на постном масле черный хлеб. Из недр холодильника извлекались дефицитные шпроты (как вариант — килька) и делались бутерброды: вдоль хрусткого ломтика укладывалась рыбка, ей на хвостик кружок яйца, а поверх него еще капелька майонеза. Дениска обожал тети Светины бутерброды и позже научился сам такие сооружать.

За столом чаще всего обсуждали прошедший полевой сезон. Мужчины спорили, перебивая друг друга, звучали упреки в адрес руководства, которое, как всегда: или плохо подготовит экспедицию, или вообще дает нереальные планы, а с них потом спрашивает. Дениска слушал с раскрытым ртом и жутко гордился, что отец и его товарищи делают такое важное и нужное для родины дело. Мамой он тоже гордился. Она сидела рядом с папой: веселая, счастливая. Каштановые волосы крупными кольцами рассыпались по плечам, на белом лице сочные улыбающиеся губы без следа помады. Издали кажется, что большие, чуть навыкате карие глаза подведены, но это такие черные и густые ресницы. Мама не пользовалась ни тушью, ни тенями, ни карандашом, и все равно по сравнению со старательно накрашенными Любой и Светой смотрелась настоящей красавицей.

Как Дениска любил маму! Как любил папу! Как папа любил маму и его…

Когда бутылки и тарелки пустели, гости требовали: «Доставай гитару, Андрей». Первой всегда звучала одна и та же песня. Мама садилась за пианино, играла короткое вступление. Пахмутова, слова Добронравова, давно знал Дениска. После вступления присоединялся папа со своими ритмичными аккордами и дружный хор из семи взрослых голосов:

Ты уехала в знойные степи,

Я ушел на разведку в тайгу.

Над тобою лишь солнце палящее светит,

Надо мною лишь кедры в снегу…

Припев Денис горланил вместе со всеми:

А путь и далек, и долог

И нельзя повернуть на-а-зад…

Держись, геолог!

Крепись, геолог!

Ты ветру и солнцу брат!

Последний куплет заканчивался словами: «Только крепче любовь и сильней», и тут мама с папой обязательно переглядывались.

Дениска считал эту песню очень хорошей, правильной, и вскоре выучил все слова. Но были и другие песни, не хуже, тоже про любовь: «Ты у меня одна» и «Звездочка моя, солнышко лесное». Или еще, непонятно, о чем, но такая щемящая «Виноградная косточка». И более ясные, конкретные песни: «А я еду, а я еду за туманом» и «Если друг оказался вдруг». После «Геолога» мама больше не аккомпанировала, устраивалась рядом с папой и пела вместе со всеми. Дениска тоже пел, там, где знал слова. А если не знал, то подвывал с закрытым ртом. И ему представлялись пляшущие в беспросветной ночи языки костра, вокруг него — мужественные, настоящие люди, палатки чуть в стороне. Может степь, а может, лес или горы… И кроме песни под гитару — никаких звуков, и за десятки, сотни километров больше ни одного человека! Вот это романтика, вот это настоящая жизнь!

Дениске очень хотелось научиться играть на гитаре. Однако гриф был широковат для его детской кисти, и пальцы пока слабы. Вытягивая левую руку, он едва мог прижать одну, от силы две струны — аккорды не получались. Оставалось подбирать мелодию на самой тонкой струне. «Ничего, — подбадривал отец, — пока пианино осваивай. Чуть-чуть подрастешь, и я тебя обязательно научу основным аккордам. А там само пойдет — слух-то у тебя получше моего!»

Он не успел научить сына. На следующее лето экспедиция работала в районе Байкало-Амурской магистрали. Для исследования образцов породы на месте прокладки будущего тоннеля предстояло произвести взрыв. Человек, ответственный за взрывные работы, не заметил отсутствия одного из геологов, и дал отмашку…

Хоронили Андрея Ивановича Колесникова в закрытом гробу.

На следующий день девятилетний Денис заявил, что станет геологом, как отец. Мама только взглянула горестно и молча вышла из комнаты. После известия о гибели мужа Нелли Леонидовна сразу постарела, потускнела. Выплаканные глаза поблекли, никогда больше они не светились счастьем, как при жизни папы.

Тетя Соня — между ней и младшей сестрой было десять лет разницы — присела рядом с насупившимся племянником и притянула его к себе.

— Лучше тебе окончить музыкальную школу, а потом, может, консерваторию… Фортепиано — всегда кусок хлеба.

— Как мама, бездарей учить! — не желал слушать Денис.

— Благодаря тому, что твоя мама дает частные уроки, вы имеете деньги жить, — терпеливо объясняла тетя Соня. — А деньги — это твоя одежда, твоя еда, твои игрушки. Дениска, маме и так тяжело. Ты не должен ее расстраивать.

Чтобы не расстраивать маму, он продолжил обучение. С его природными данными это было нетрудно. Стоило только запомнить мелодию: дальше он шпарил по слуху. Дома тратил на занятия инструментом не более часа в день, чтобы развивать технику, ну и немного подбирал. Про себя Денис точно знал, что музыкантом не станет, но маме об этом решил не говорить. Он регулярно ходил в музыкалку, немного жалея, что среди ровесников там не нашлось ни одного мальчишки. Зато одноклассники из 84-й школы смеялись, когда видели его с черной нотной папкой. Дразнили «Шульбертом», говорили, мол, не мужское это дело, клавиши терзать.

Однажды Дениска шел на занятия, но во дворе его остановили Мишка Федоров с Лешкой Самохиным и предложили забить на музыку. Они договорились о футбольном матче с классом «б», а вратаря не хватает.

— Завязывай ты с этим бабским пианино. Айда с нами! — уговаривал Лешка.

— Никакое оно не бабское. Все великие музыканты мужчины, — возразил Дениска и стал перечислять: — Петров, Ван Клиберн, Рихтер, Гилельс…

— Так они ж евреи!

— Кто?

— Рихтер твой, и все музыканты. Моей мамке на работе билеты в филармонию всучили, так она говорит, на сцене одни евреи были. И в зале тоже.

Денис не понял, обижаться или нет, и тут Мишка выдал:

— Да ему-то чего, у него мать еврейка!

— Что ты сказал? — не выпуская папки, Дениска вцепился в Мишкин рукав.

— Что слышал. Моя мамка сказала, что твоя мать еврейка. Вот как ее девичья фамилия?

— Как у дяди Гриши — Сандлер.

— Ну, чуешь? Сандлер, Рихтер… Все евреи.

— Да я тебя!

Дениска шмякнул Мишку по башке твердой папкой один раз, второй, третий. Тесемка оборвалась, он отбросил папку и кинулся колотить обидчика — по голове, по плечам, в живот — куда попало. Мишка был опытным бойцом, и Лешка не ввязывался, только подначивал со стороны:

— Мишка, чего ты, как мямля, вмажь музыканту!

Драка была прервана грозным окриком:

— Эй вы, петухи!

Проходивший через двор пожилой мужик остановился прямо над ними, схватил обоих драчунов за шкирки и оторвал друг от друга. Затем развернул их, поддал пенделя одному и второму:

— Брысь отсюда, пока в детскую комнату милиции не сдал!

Подобрав нотную папку, Дениска поплелся к своей парадной.

Вернувшись вечером домой, Нелли Леонидовна застала сына в глубокой задумчивости. Сидя за столом, он разрисовывал карандашом последнюю страницу тетради по математике. Теперь на ней красовались тщательно выведенные, с тенью, буквы: ДЕНИС КОЛЕСНИКОВ, а вокруг звездочки, флажки, кубики. Мать сразу поняла, что сын чем-то расстроен, в таком настроении он всегда сосредоточенно рисовал.

— Что случилось? Почему ты не был на занятиях? — спросила она, заглянув в тетрадь.

Денис не отвечал и даже не обернулся. Тут она заметила, что один погон синей школьной курточки свесился на рукав, пуговица оборвана.

— А это что? Ты подрался?

Он, наконец, поднял голову.

— Подрался, — вздохнула мать, увидев синяк под правым глазом.

— Мам, ты еврейка?

— Что?

С изменившимся лицом Нелли Леонидовна опустилась на стул возле стены, с которого иногда следила, как сын делает уроки.

— Мама, ты еврейка? — повторил мальчик.

— Да, я еврейка, — медленно проговорила она. — А в чем дело? Ты из-за этого подрался?

— Угу. Это ведь ругательное слово.

— Нет, сынок, — нахмурилась Нелли Леонидовна, — это не ругательное слово, это всего лишь обозначение национальности. Ты ведь знаешь, что Советский Союз — многонациональное государство?

— Знаю, пятнадцать республик: Латвия, Эстония, Грузия, Казахстан, — начал перечислять Денис, — но еврейской республики нет.

— Есть Еврейская автономная область. Далеко, на Дальнем Востоке. Просто вы еще это в школе не проходили. Евреи живут не только там, а по всей территории нашей страны. У евреев есть и отдельное государство — Израиль, но оно очень небольшое. А вообще евреи живут по всему миру.

И она принялась рассказывать сыну историю вечно гонимого народа, хотя сама знала далеко не все. Про черту оседлости в дореволюционной России, еврейские погромы, фашистские концентрационные лагеря, Бабий Яр…

Сын слушал внимательно, с широко раскрытыми глазами.

— Мама, но за что?

— За кровь. Просто потому, что евреи. А ведь еврейский народ дал миру много великих имен. Даже Карл Маркс был евреем, только об этом не принято говорить… и ты не говори никому. Так же как не принято говорить, что многие наши революционеры были евреями.

— И Ленин?!

— Нет, Ленин — нет. Но многие выдающиеся физики, философы, музыканты, композиторы и художники были евреями. Евреи — одаренный народ. Но об этом не принято говорить.

— Почему?

— Ты потом поймешь. Когда вырастешь. Постепенно все узнаешь и поймешь. А сейчас просто запомни: еврей — не ругательное слово. Это национальность. У меня в паспорте в графе национальность написано: «еврейка».

— А у меня?

— У тебя нет паспорта. Ты получишь его в шестнадцать лет, и тогда выберешь национальность — по матери или по отцу.

— Папа был русским?

— Да.

— Тогда я тоже буду русским.

— Правильно, сынок. Проще быть русским, — невесело кивнула Нелли Леонидовна, и тихонько добавила: — хотя по крови ты останешься евреем.