Дети Шини

Ида Мартин, 2017

Шестнадцатилетняя Тоня живет, отгородившись от чувств и волнений, но видеозапись девятиклассницы Кристины, обвинившей Тоню и еще шестерых таких же одиночек в своей смерти, безжалостно переворачивает ее привычный, упорядоченный и закрытый мир. Ролик стремительно приобретает популярность в сети. А интернет-сообщество решительно настроено наказать «убийц» Кристины. Что же остается делать, когда «никто никого не любит», тебе шестнадцать, а весь мир против тебя?

Глава 4

Утром я позвонила Герасимову и сказала, что он должен пойти со мной, так как знает этого типа в лицо. Взамен пришлось пообещать весь февраль писать за него сочинения. Он хотел еще и март выторговать, но я себе цену знаю.

Вертер жил в пятиэтажке с другой стороны от метро. Обшарпанный и вонючий подъезд с расписанными похабщиной стенами и черными кругами от горелых спичек на потолке.

Он открыл сразу, после первого звонка, будто стоял за дверью и ждал. Пустил нас и, не дожидаясь, пока разденемся, пригласил пройти.

Наверное, я слишком привыкла к комфортной и современной обстановке у себя дома, потому что комната Амелина производила впечатление дурного болезненного сна.

Линялые обои, деревянные облупившиеся рамы, скрипучий паркет с огромными щелями между планками. Ни стола, ни шкафа — только широченный комод, на котором, кое-как подпирая друг друга, высились стопки книг.

Над коротким икеевским диваном — картинки, распечатанные на принтере: простенькие цветные пейзажи рядом с черно-белыми ужасами, кажется Брейгеля, и скрин из «Кроликов» Линча.

Вдоль другой стены стояли три деревянных стула с круглыми сиденьями, точно ряд в деревенском кинотеатре.

Сам Амелин выглядел не менее странно. Довольно высокий, хотя и ниже Герасимова, бледный, с белыми крашеными прядками в нестриженой копне и без того светлых волос. В растянутом черном свитере, замотанный по самый подбородок шерстяным шарфом, он вполне мог сойти за персонажа Тима Бертона. Большие темные и настороженные глаза недоверчиво следили за тем, как мы озираемся и переглядываемся. Но потом он вдруг отмер и с застенчивой теплотой улыбнулся.

— Меня зовут Костя, — протянул нам по очереди руку, даже мне. — Не бойтесь, я не заразный. Простыл. У меня слабое горло.

Но, когда взял мою руку, так долго ее держал и так откровенно меня разглядывал, что это заметил даже Герасимов:

— Ты хотел что-то рассказать.

Амелин медленно перевел взгляд на Герасимова:

— И тебя помню. У Маргариты Васильевны в группе вместе были.

— Что насчет Кристины? — настойчиво спросил Герасимов.

Амелин кивнул на стулья. Я села с краю, Герасимов посередине, а он сам, молча взяв второй крайний стул, обошел и поставил его возле меня. Словно пристраиваясь рядом.

После того бесстыдного оценивающего взгляда подобная перестановка забеспокоила. Я развернула свой стул спинкой вперед и села на него верхом. Кругом полно озабоченных придурков, и я была рада, что додумалась взять с собой Герасимова.

Но, когда Амелин положил на тот пустой стул ноутбук, получилось глупо, потому что оказалось, что я сижу к нему спиной.

— Отсвечивает, — пояснил он.

Так что «придурком» в этой ситуации оказалась я.

— Ты знал, что Кристина собирается сделать? — Пока он, сидя на корточках, возился с компьютером, я тихонько вернула свой стул в прежнее положение.

— Мы все друг о друге про это знаем.

— Кто «мы»? — не понял Герасимов.

Амелин поднял голову и какое-то время смотрел на него, словно подбирая слова:

— Вот ты любишь дискотеки, дни рождения и прочие праздники?

— Терпеть не могу, — признался Герасимов.

— Ну а теперь представь, что тебя силой притащили туда, нацепили колпак, дали в руки дудку и велели всех веселить. Что ты будешь делать?

— Пошлю всех и уйду домой, — фыркнул Герасимов.

— Правильно, — кивнул Амелин. — Потому что праздник жизни — это не для всех.

— Ни хрена не понял, — Герасимов вопросительно посмотрел на меня.

— Суицидники, — пояснила я.

Он скорчил пренебрежительную гримасу.

— Рад, что у тебя все хорошо, — Амелин заулыбался смущенно-умудренной улыбкой. — Мы познакомились с Кристиной на форуме и только потом узнали, что живем в одном районе.

— Можешь объяснить, что именно ее не устраивало? Раньше она была нормальная, — сказала я.

— Раньше все было по-другому, — улыбаться Амелин не перестал, и от этого каждое его слово звучало как издевка: — Когда маленькому ребенку больно, он истошно кричит, но его учат терпеть боль и не жаловаться. Так что, повзрослев, он кричит молча, беззвучно, внутри себя, чтобы никто не услышал.

— Но всегда же есть основная причина. — Было стойкое ощущение, что он морочит нам голову.

— А если тебя спросить, почему ты любишь того, кого любишь, ты смогла бы назвать всего одну причину?

Мало того что от каждой его фразы несло чистейшей показухой, я вообще терпеть не могу подобные разговоры. Особенно если они касаются меня. Понятное дело, что я люблю родителей, потому что они родители. Для этого не нужна никакая причина. И с какой стати я буду обсуждать это с придурком, которого вижу первый раз в жизни?

— Я никого не люблю.

— Всего одну причину?

В какой-то момент мне показалось, что он насмехается:

— Отвали.

— Видишь, не бывает «одной» причины.

Вся эта чушь постепенно начинала меня бесить, Герасимов тоже не скрывал неприязни:

— Кончай мозги полоскать. Плевать на твои тупые философии. Я только хочу знать, какого хрена мы попали в этот ролик.

— Ну, это не ко мне, — Амелин поднялся. Джинсы у него были потертые, застиранные, совсем белесые на коленках: об их первоначальном цвете можно было судить только по ярким черным полоскам от подворотов в самом низу штанин. — Вы просили рассказать про Кристину. Я думал, вас интересует она.

— Мне интересен только я сам, — в серых глазах Герасимова застыла упрямая непоколебимость. — По мне, если бы вы всей толпой сиганули с высотки или утопились, нормальным людям дышать стало бы значительно легче.

Амелин изобразил удивление. Именно изобразил, потому что в голосе слышалась ирония:

— Ты же, Влад, добрый. Помню, в детском саду как-то принес коробку карандашей, двадцать четыре цвета, и все подходили к тебе, прося дать карандашик, потому что детсадовские были все сточенные и погрызенные, а у тебя новенькие и блестящие. И ты давал. Каждому! Так что потом у самого только коробка осталась. Все дети стали рисовать, а ты сидел один, смотрел на них и ни капли не обижался. Не знаю почему, но мне очень запомнился тот момент. Я тогда еще подумал, что вот это и значит быть добрым.

Герасимова прямо физически передернуло:

— А теперь я недобрый. Потому что задрало всю жизнь без карандашей оставаться.

Наконец Амелин развернул к нам ноут, и мы увидели открытую страничку. Хозяин профиля — Линор Идзанами.

Я ее знала. Не лично, конечно, но этот персонаж был у меня в друзьях. Случайный сетевой друг, какие бывают у всех. Схожие мысли и взгляды, общее мироощущение. Единственный человек, с кем я была довольно откровенной именно потому, что мы не знакомы в реале.

В первые секунды на лице Герасимова совершенно отчетливо отобразилось узнавание, а потом он снова сделал «морду кирпичом»:

— И что?

Тут вдруг Амелин, пристально глядя на нас своими темными глубокими глазами, медленно и негромко проговорил стих. Не читал, не декламировал, а именно говорил, точно это были его собственные слова:

Лжецы! Вы были перед ней — двуликий хор теней.

И над больной ваш дух ночной шепнул: «Умри скорей!»

Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той,

Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой,

О той, что дважды умерла невинно-молодой…^[1]

А когда закончил, вся пугающая, зловещая серьезность мигом исчезла, будто сорванная страшная маска, под которой обнаруживается ребенок. И прежде, чем мы успели прийти в себя, поспешно произнес:

— Линор — это Кристина.

— Как? — Я чуть со стула не упала.

— Вот, блин, — выругался Герасимов.

— Жизнь полна сюрпризов, — необычайно радуясь произведенному впечатлению, сказал Амелин. — И, как правило, не очень приятных.

Тут меня осенило:

— Значит, Линор есть в друзьях и у Петрова, и у Сёминой, и у Маркова?

— Именно, — подтвердил Амелин.

Мы с Герасимовым какое-то время задумчиво пялились в экран. Каждый вспоминал историю своей переписки. Амелин же, облокотившись на комод с книгами, выжидающе смотрел на нас.

— А ты про себя-то хоть знаешь? Какого хрена она тебя приплела? — первым подал голос Герасимов.

Амелин лишь равнодушно пожал плечами:

— Я знаю только то, что ничего не знаю.

— Мне срочно надо домой — читать переписку с Линор за последние два года, — сказала я. — А ты, Герасимов, иди читай свою. Нужно всем сказать.

И сразу после этих моих слов раздалась громкая пронзительная трель дверного звонка. Мы вздрогнули от неожиданности, а Амелин подскочил, выбежал из комнаты и крепко закрыл за собой дверь. Из коридора послышался высокий женский голос:

— Чего у тебя там?

— У меня гости, — сказал Амелин. — Иди к себе.

— Но я хочу посмотреть. Тебе жалко?

Через полминуты он вернулся:

— Вам пора.

Уговаривать нас не пришлось. Не говоря ни слова, мы тихо выбрались в коридор, молча оделись, а когда были на пороге, дверь ближайшей комнаты приоткрылась, и в образовавшейся щели показался любопытный женский глаз. Мы быстро попрощались, на всякий случай обменялись телефонами и свалили.

— Такой козел! — сказал Герасимов, как только мы вышли из подъезда, с недоуменным осуждением качая головой. — В саду вроде нормальный был, стеснительный даже.

Я вспомнила оценивающий взгляд и вызывающую «пургу», которую Амелин нес:

— Спасибо, что пошел со мной.

Примечания

1

«Линор», Эдгар Аллан По (пер. К. Бальмонта).