Дети Шини

Ида Мартин, 2017

Шестнадцатилетняя Тоня живет, отгородившись от чувств и волнений, но видеозапись девятиклассницы Кристины, обвинившей Тоню и еще шестерых таких же одиночек в своей смерти, безжалостно переворачивает ее привычный, упорядоченный и закрытый мир. Ролик стремительно приобретает популярность в сети. А интернет-сообщество решительно настроено наказать «убийц» Кристины. Что же остается делать, когда «никто никого не любит», тебе шестнадцать, а весь мир против тебя?

Глава 3

Ребят я позвала к себе шестого, когда мама с папой поехали к Решетниковым на дачу. Они не могли спокойно сидеть дома — все время летели куда-то сломя голову. А я, по их мнению, была занудой и плесенью.

Самым первым, чуть раньше назначенного срока, пришел Петров.

Он был темненький, с россыпью симпатичных шоколадных родинок на обеих щеках, кареглазый, курносый и очень улыбчивый. Каштановые волосы намеренно взъерошены, будто он только что прокатился на американских горках. В этой прическе и во всем его облике — модных узких синих джинсах, яркой бирюзовой толстовке на молнии, белой футболке с надписью «It’s not my problem» и маленькой блестящей сережке в левом ухе — читалось явное стремление хорошо и броско выглядеть. От него пахло кондиционером для белья и легким спортивным парфюмом.

С первой минуты Петров повел себя шумно и по-приятельски, как бы показывая, какой он простой и контактный. Но получалось слегка наигранно, с перебором, как бывает, когда кто-то очень старается скрыть свое смущение.

Прямиком зайдя в мою комнату, он стал снимать на камеру все подряд:

— Одиннадцать сорок пять, явочная квартира Осеевой. Мы собираемся тут, чтобы разгадать страшную тайну Черной Кристины и дать ответы на вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Прошел туда-сюда по комнате, зачем-то снял мой стол, кровать, даже вид из окна, затем перевел объектив прямо на меня:

— Так, Осеева, что ты скажешь в свое оправдание?

— Мне не в чем оправдываться.

— А какой твой любимый цвет?

— Никакой.

— Тогда почему у тебя в комнате нет ничего такого цвета?

— Очень смешно.

— Я всегда подмечаю такие вещи. Для кино, между прочим, это знаешь как важно? Хороший фильм делают не только актеры и сюжет. Чтобы вызвать у зрителя эмоции, нужна правильная картинка. Гармоничная и соответствующая содержанию, а не как твои волосы.

— А что мои волосы?

— Они красные. Это цвет энергии, тепла и любви, а сама ты молчаливая и сдержанная. Получается эмоциональное противоречие. Зритель сразу скажет: «Не верю!»

— Красный — это сила и гнев, — строго сказала я, давая понять, что ко мне не следует лезть с этим.

И он тут же миролюбиво согласился.

Марков с Сёминой явились ровно к двенадцати, и Петров моментально переключился на Настю, спрашивая о любимом цвете и снова разглагольствуя про «правильную картинку». Та сильно застеснялась и ответила, что не любит кино, а в аниме всегда очень яркие краски — не такие, как в реальной жизни.

Тогда к их разговору подключился Марков и заявил, что слова Петрова — чушь, потому что раньше снимали черно-белые фильмы, и там все было понятно, что хорошо, а что плохо. Теперь же — сплошная неразбериха.

В Маркове не было ничего примечательного. Обычная ботаническая внешность. Короткие черные кудрявые волосы, такие же черные цепкие глазки в узких прямоугольных очках. Щуплые, сутулые плечи, длинные тонкие локти и пальцы.

Но все же он был не совсем обычным ботаном. Во-первых, из-за вечной презрительной ухмылочки, словно каждый раз, открывая рот, ты произносишь величайшую глупость на свете, и он, Марков, избран всей мировой общественностью, чтобы сообщить тебе об этом. Во-вторых, если вдруг что-то шло не по-его, острый мальчишеский подбородок упрямо задирался кверху, демонстрируя готовность к любому вызову.

Марков всегда носил вельветовые брюки, однотипные рубашки в мелкую клеточку и однотонные шерстяные жилетки. Как только он появился на свет, родители сразу же начали лепить из него банковского служащего или аналитика. Его папаша был каким-то среднестатистическим бизнесменом и, по слухам, мечтал отправить Маркова учиться в Англию, но за эти десять лет так никуда и не отправил.

Теперь же Марков прицепился к Петрову, ничуть не смущаясь, что тот старше и они почти не знакомы. Уселся на офисный крутящийся стул и принялся разглагольствовать о том, что эмоции в кино — это чушь, потому что в любом виде искусства гораздо важнее идея. Только ни то ни другое Петрову все равно не доступно, ведь для того, чтобы снимать что-то непопсовое, нужно иметь вкус и мозг.

Не знаю, как скоро ему удалось бы вывести из себя отшучивающегося Петрова, но прибежал Якушин, и эту тему просто закрыли.

Раньше, с длинными волосами, Якушин напоминал щенка, очень славного, веселого и доброго. А теперь, возмужав и коротко выбрив виски, он заметно посерьезнел. Однако щенячьи замашки время от времени проскальзывали, и это выглядело очень мило.

— Давайте договоримся, что будем говорить друг другу правду. Иначе ничего не получится, — я заранее решила, что с этого нужно начать.

Наша встреча представлялась мне финальной сценой-развязкой классического детектива, когда собираются все подозреваемые и я задаю им вопросы. Слово за слово, история за историей, и вдруг неожиданно обнаруживается странная нестыковка в их рассказах. Так что остается лишь вывести преступника на чистую воду. Мне искренне хотелось, чтобы им оказался Марков. Ну или Герасимов. А еще лучше — тот самый незнакомый парень. Проблема заключалась лишь в том, что сейчас мы все были обвиняемыми, причем одновременно.

— Да! — воодушевленно подхватил Петров. — Давайте дадим клятву.

Якушин, рассматривавший книги на полке, ухмыльнулся:

— И распишемся кровью.

— Если в поступке Кристины есть хоть какая-то логика, только рассказывая правду, мы сможем ее установить, — неожиданно поддержал меня Марков.

— Разве в самоубийстве может быть логика? — удивился Петров.

— Если Ворожцова заморочилась записыванием ролика, значит, хотела этим что-то сказать, а не просто так помереть, — сказал Марков.

— При чем тут логика? — подала голос Настя. — Когда человек делает такое, ему ужасно плохо. Только представьте, что он чувствует.

— И вот с этого момента, Сёмина, — Марков многозначительно помахал перед ней пальцем, — как раз и начинается логика. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое.

— Твоя логика, Марков, в том, что ты просто отказываешься признать, что можешь быть дурным человеком.

— А ты докажи мне это. Докажи, что Кристина распрекрасная, а я дурной. Почему, если она сама решила умереть, то это сразу делает ее ангелом?

— Я не хочу с тобой спорить, — пролепетала Настя, готовясь сдаться. — И доказывать тоже. Мне просто очень грустно, что все вот так получилось.

— Точно никто с Кристиной не был в ссоре? — сухо поинтересовался Якушин, вытаскивая учебник по биологии. — Скажу сразу за себя, потому что, видимо, знаю ее лучше всех. Мы с ней не ругались никогда. С ней довольно сложно было поссориться. Ангел — это, конечно, преувеличение, но она очень добрая, умная и немного фантазерка.

— Добрая, — невесело хмыкнул Марков, — очень сомнительно. А вот насчет фантазерки поподробнее, пожалуйста.

— Думаешь, Кристина просто шла по школе, увидела тебя и ни с того ни с сего решила, что с этого момента ты должен стать одним из самых жестоких и равнодушных людей в ее жизни? — Этот вопрос я и сама задавала себе сотню раз.

— Не нужно выдумывать лишнее. Связи там какие-то, — глядя в учебник, произнес Якушин. — Может, мы и не сделали ничего ужасного, но наверняка как-то ее обидели.

— Но я с ней даже ни разу не разговаривал, — беспокойно вскинулся Петров.

— Может, ты ее в школе как-то не так снял, а потом в Сеть выложил? — предположила я. — С тебя станется. А она девчонка. Вдруг стыдное что.

— Фиг знает. Нужно проверить, что у меня там.

И все резко замолчали. Якушин уткнулся в учебник, Петров снова схватился за камеру, Марков задумчиво чесал в затылке, а мы с Настей просто переглядывались. Повисла неловкая пауза.

Тогда Семина предложила еще раз пересмотреть ролик, и мы дружно согласились, потому что никаких других идей не было. «Никто никому не нужен. А выживает лишь тот, кто придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви».

На последних минутах пришел Герасимов, помятый и недовольный, с таким выражением, будто делает нам всем одолжение.

За минувшее лето он сильно вырос. И хотя его лицо ничуть не изменилось, было такое же гладкое, резко очерченное, правильное, густые светлые брови он стал хмурить еще сильнее, а в упрямом взгляде серо-голубых, будто слегка прикрытых глаз появилась еще бо́льшая тяжесть. Этакий скандинавский эпический персонаж.

Он зашел в комнату, сел на табуретку, придвинулся к столу, где стоял ноутбук, и залип, загородив собой весь экран, а когда мы стали возмущаться, неожиданно остановил ролик:

— Слушайте, а почему вы того чувака с последней фотки не позвали?

— Потому, что его никто не знает, кэп, — ответил Марков.

— Он со мной в детском саду был, — сказал Герасимов таким тоном, словно это очевидный факт.

— Его страничку в ВК я не нашла. — Настя была главным специалистом по социальным сетям.

— Даже если мы его найдем, это ничего не даст. Появится еще один недоумевающий чел, — разумно заметил Якушин.

Герасимов прокрутил вниз страницу Ютуба с роликом, и тут вдруг Сёмина как вскрикнет:

— Смотрите, смотрите сколько просмотров! Да и комментариев куча появилась.

И мы, аккуратно отпихивая друг друга от экрана, стали молча читать:

«Троечники и двоечники ненавидят тех, кто хорошо учится. Я тоже хорошо учился, меня тоже дразнили одноклассники. До сих пор их каждый день проклинаю».

«Обязательно нужно судить этих подонков! Здесь же все имена и фамилии!»

«Об издевательствах знала вся школа, и никто ничего не сделал».

«Каждый день уходит из жизни 7–10 детей. Это прискорбно, но факт!»

«А я знаю чувака на второй фотке!»

Последний комментарий заставил всех посмотреть на Петрова, который никак не мог протиснуться к компьютеру, поэтому бегал вокруг и снимал наши затылки на камеру.

— Что? — не понял он.

— Кажется, шутки кончились, — задумчиво резюмировал Марков.

Никто больше не вспоминал о Кристине и не выяснял причины происшедшего. Завязалось бестолковое обсуждение, отвечать на комментарии или лучше игнорировать их.

Настя с Петровым были за то, чтобы вступить в сетевую переписку и попытаться объяснить людям, что ничего плохого Кристине мы не делали.

Однако против Маркова, Герасимова и Якушина у них не было ни единого шанса. Марков заявил, что не намерен «метать бисер». Герасимов сказал, что чем меньше это трогаешь, тем меньше оно воняет. Якушин вообще посоветовал не сидеть в Сети, и тогда никаких проблем не будет.

В итоге все разошлись разозленные и взбудораженные, так что я пожалела, что всех собрала.

А ночью, уже после двенадцати, мне в ВК написал некий Вертер. Довольно жуткая аватарка — темный, обмотанный окровавленными бинтами силуэт. Этакий тлетворный эпатаж.

«Привет, Тоня».

Обычно всяким левым людям я не отвечаю и сразу блокирую, потому что не фиг. Если есть что сказать, пусть сразу пишут, без этого двусмысленного «Привет».

Но этого заблокировать не успела.

Вертер:

Рад, что нашел тебя.

Осеева:

Ты кто?

Вертер:

Человек-загадка:)

Осеева:

Слушай, загадка, еще один такой ответ и пойдешь в бан.

Вертер:

Я — Костя.

Осеева:

Ты, наверное, ошибся, Костя.

Вертер:

Я нашел тебя в ВК по школе, в которой училась Кристина. Тебя, Сёмину, Маркова и Герасимова.

И тут меня словно током ударило:

Тот самый чел с последней фотки?

Вертер:

Лол

Осеева:

Если что, я сама ничего не знаю.

Вертер:

А я знаю. Кристина просто хотела покоя, но у нее, увы, ничего не получилось. Впрочем, ей сейчас тоже, наверное, хорошо. Ничего не видит, не слышит, не чувствует.

Осеева:

Что ты несешь?

Вертер:

Я ей завидую:)

Осеева:

Ты больной?

Вертер:

Как и все. Только я осознаю эту болезнь. Чувствую, как она развивается, растет и медленно убивает.

Осеева:

Что еще за болезнь?

Вертер:

Глупенькая, это жизнь.

Осеева:

Ты из этих суицидальных дебилов? Это ты ее накрутил?

Вертер:

У нас просто были общие интересы.

Осеева:

Тогда ты должен рассказать все, что знаешь.

Вертер:

Я ничего не должен.

Осеева:

Слушай, не зли меня! Говори по-хорошему.

Вертер:

Приходи ко мне.

Осеева:

Ты совсем неадекват? Я тебя знать не знаю.

Вертер:

А я тебя видел. Ты красивая. И у тебя зеленые глаза.

Осеева:

Иди на фиг, я тебя сейчас заблокирую.

Вертер:

Я писал в вашей школе олимпиаду по литературе. В прошлом году. Ты заявилась в класс, где мы сидели, и долго шарилась по шкафам, даже на парту залезла. Я тогда сидел в самом конце и все боялся, что ты свалишься, потому что парта сильно шаталась. А потом пришла какая-то училка и сказала тебе, что нашла учебник, который ты искала, в библиотеке. Ты меня случайно не помнишь?

Осеева:

Ничего я не помню, и вообще, откуда ты знаешь, что это была я?

Вертер:

А у тебя в профиле разве не твоя фотка?

Осеева:

Ладно, туплю. В общем, давай без этой ерунды. Просто расскажи про Кристину.

Вертер:

Говорю же, приходи. Я сейчас дома сижу. Болею. Так что на улицу никак.

Осеева:

Напиши, и дело с концом.

Вертер:

Любую переписку можно прочесть. Откуда ты знаешь, что сейчас тебя никто не читает?

Осеева:

Давай я тебе позвоню?

Вертер:

А телефоны всегда прослушиваются.

Осеева:

Тебе точно есть что рассказать?

Вертер:

Приходи — узнаешь.

Осеева:

Я подумаю.

Вертер:

Замечательно. Буду ждать твоего решения. Спокойной ночи!

После этой странной переписки я еще часа полтора не могла заснуть. У человека явно не все дома. Но он совершенно точно что-то знал — что-то, о чем мы все понятия не имели.