Спартаковские исповеди. Блеск 50-х и 90-х, эстетика 80-х, крах нулевых, чудо-2017

Игорь Рабинер, 2023

Футбольный «Спартак» переживал разные времена. Долгосрочные взлеты 50-х и 90-х, когда красно-белые были доминирующим клубом СССР и России. Достаточно стабильные 60-е с двумя чемпионствами. Катастрофу 70-х, когда самый популярный клуб страны опустился до вылета в первую лигу. Триумфальное возвращение, золото 79-го и красивую игру в 80-х – это была декада эстетики. Падение 2000-х после увольнения Олега Романцева. Золотое чудо 2017-го при Массимо Каррере после 16 лет без чемпионства. Обо всех этих событиях во втором томе «Спартаковских исповедей» расскажут сами их герои. У каждого десятилетия, начиная с 50-х годов прошлого века и до сегодняшних дней, – свой спикер, а то и два-три. Игорь Рабинер в разные годы подробно говорил с каждым из этих людей – от Анатолия Исаева до Валерия Рейнгольда, от Анатолия Крутикова до Георгия Ярцева, от Юрия Гаврилова до Дмитрия Аленичева, от Станислава Черчесова до Валерия Карпина, от Романа Павлюченко до Дениса Глушакова. И из их уст вы услышите, как взлетал, падал и снова взлетал «Спартак», отметивший в 2022 году столетие. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Геннадий Логофет. «Рокфеллер бы в гробу перевернулся!»

Уже больше десяти лет, приходя на Донское кладбище близ станции метро «Шаболовская», чтобы вспомнить своего дядю, знаменитого поэта-песенника и спартаковского болельщика Игоря Шаферана, я прохожу мимо еще одной важной для меня могилы. И тоже кладу к ней цветы.

Здесь с декабря 2011 года лежит Геннадий Логофет — великий спартаковец и добрейшей души человек. Над могилой раскинула лапы голубая ель. На ней почти всегда висит красно-белый шарф. Памятник же, мимо которого сложно пройти, не обратив на него внимания, украшен спартаковским ромбиком.

А ближе к концу предыдущего, 2010 года я был в настоящем доме-музее. Вернее, квартире. За окном надрывно выла пожарная сирена, да и вообще кипела какая-то мелкая городская суета — а здесь все было на своих местах, упорядочено, расставлено с таким изяществом и вкусом, что глаз радовался. Медали, кубки, другие призы и награды… Жена постаралась — тогда как при первой супруге все его футбольные регалии пылились в ящиках.

А интеллигентнейший и добрейший Геннадий Олегович, которого один из моих коллег любовно прозвал Котом Леопольдом, кажется, готов был о каждом трофее с десяток историй рассказать. Медали золотые, кстати, тогда совсем небольшими по размеру были. Вроде бы маленький такой металлический кругляш, но сколько же нечеловеческого труда и преодоления в него вложено! И скольких людей такая медалька делала счастливыми! Держишь ее на ладони, и история вмиг проникает тебе в самое сердце.

Полтора десятка лет в «Спартаке», вся карьера в одном клубе, две золотые медали в 1962-м и 1969-м, третье место в истории клуба по числу проведенных матчей после Игоря Нетто и Федора Черенкова… Плюс природная общительность и характер, из-за которого к Логофету просто невозможно было плохо относиться. Когда едешь разговаривать с таким человеком, настроение уже изначально хорошее — никакого напряжения, необходимости тщательно подбирать слова, дабы ненароком не обидеть, нет. Он еще юного Юру Семина, когда тот приехал из Орла в «Спартак», под опеку взял — будущий творец «Локомотива» (кто мог тогда такое предположить?) благодарен ему за это до сих пор. И сколько есть людей, благодарных Логофету так же, как Семин!

Большим тренером Геннадию Олеговичу, в отличие от Юрия Палыча, стать было не суждено — хотя выпускался Логофет из самого первого набора в ВШТ. Но в послеигровой жизни все равно чувствовал себя комфортно — даром, что ли, в отличие от почти всех советских футболистов, штудировал английский и итальянский языки? Его неординарность проявилась и в этом. Прожив бóльшую часть жизни в Советском Союзе, Логофет, уверен, никогда не был «совком». Он как рыба в воде чувствовал себя в Европе. И если бы играть ему довелось лет на тридцать позже, не сомневаюсь, легко адаптировался бы к Западу.

Но судьба распорядилась так, что жил он ни на каком не на Западе, а в квартире у метро «Нахимовский проспект». И теперь, в отличие от первого издания этой книги, когда Логофет еще был жив и даже презентовал «Спартаковские исповеди» вместе со мной в Центральном доме художника на Крымском Валу, могу рассказать историю, сопутствовавшую нашей встрече.

Геннадий Олегович встретил меня у подъезда и предложил сначала зайти в супермаркет.

— Супруги во время нашего разговора дома не будет, а так пива хочется! Она из-за моих болезней настрого запрещает…

Логофет — не подросток, чтобы читать ему нотации, что можно, а что нельзя, — поэтому наш разговор проходил под его любимый пенный напиток. И тут… пришла жена. В первые минуты Геннадий Олегович услышал от нее много неприятного. Автору этой книги тоже досталось. Слава богу, взяли в магазине мы умеренно, по бутылке-две, и смягчить хорошую женщину добрым разговором удалось быстро.

Но когда год с небольшим спустя Геннадия Олеговича не стало, я не мог не вспомнить ту историю и не задуматься — а может, все-таки надо было тогда остановить его пивной порыв, не потакать ему?..

Нахимовский проспект — нетипичное, надо сказать, для спартаковца место: красно-белыми краями всегда считался север, а не юг столицы. С этого наблюдения я и начал разговор.

* * *

Раньше я жил в трех минутах от «Павелецкой». Собирал антиквариат. На сберкнижку деньги не клал никогда, не умел копить. Как появлялась какая-то серьезная сумма — сразу что-то антикварное покупал. И почти все первой жене оставил. Забрал только свои награды футбольные.

К 1980-му у меня уже появилась новая семья. И как раз все эти перемены в личной жизни к покупке кооперативной квартиры подтолкнули. Надо же жить где-то, а не ютиться по углам! Почему здесь, на «Нахимовском проспекте»? Да первое, что попалось — вот почему. За огромные по тем временам деньги купил — 12 600 рублей. Первый взнос, как сейчас помню — шесть шестьсот, остальное в рассрочку.

А ведь мог получить ее тогда бесплатно. Я был тогда в штабе олимпийской сборной СССР, и Николай Петрович Старостин выхлопотал для нее фантастические условия. За каждую победу на московской Олимпиаде премиальные — четыреста с лишним рублей, причем привозили их в Новогорск на следующий же день после игры.

Медали мы тогда завоевали, вот только — бронзовые. И все равно, если бы я попросил Старостина, то за третье место получил бы квартиру, причем в хорошем доме. Но после того, что при таких условиях мы не выиграли, мне стыдно было просить.

Посоветовался с женой.

— Делай как хочешь, — сказала она.

И не пошел я к Николаю Петровичу. Вот такой тогда был. Сейчас бы так не поступил.

Намного раньше, после сезона-1966, меня «Шахтер» из «Спартака» в том числе и квартирой сманивал. «Спартак» мне надоесть не мог — это любимейшее дело всей жизни, сбывшаяся мечта. Но был эпизод, когда мне захотелось уйти. От тренера Гуляева.

Я в предыдущем сезоне в список тридцати трех лучших игроков СССР попал, а он, приняв команду, с первой же тренировки меня с дублем заставил работать, ничего не объяснив, вообще не поговорив. Я отказался. И тогда Николай Алексеевич вдруг ответил:

— А, ну ладно. Давай с основой тренируйся.

Но его отношение ко мне стало ясно. В Донецке тогда тренировал известный специалист Олег Ошенков. И как только он проведал о моих отношениях с Гуляевым — три раза подсылал ко мне «на растерзание» своих людей. Говорил, что для доплаты устроит меня в шахту на ставку Героя Социалистического Труда. То есть если в самой команде зарплата была 250 рублей, то на шахте я бы каждый месяц еще смог получать 850–900 рублей — чуть ли не вчетверо больше.

Ответил, что из «Спартака» не уйду ни за что, хотя с этим тренером работать не хочу.

Потом опять приехали из Донецка. Теперь пообещали устроить уже на две шахты — плюс дать квартиру в Москве, причем на улице Горького, от Министерства угольной промышленности.

Я держался как кремень.

Впоследствии секретарша председателя московского городского совета «Спартака» — а мы там зарплату получали — рассказала, что как-то Гуляева вызвали и задали вопрос:

— Как же так — шесть человек написали заявление об уходе: Амбарцумян, Рейнгольд, чуть ли не Маслаченко?

Я тогда тоже был «на старте», готовился написать. А Гуляев и ответил:

— Ну и что? Наберу новых, а эти пусть уходят. Мы в 1966-м заняли четвертое место, и эти люди мне мешали. Гарантирую, что без них будем в тройке.

Там подумали и сказали:

— Лучше потерять одного тренера, чем шесть игроков основного состава.

И убрали Гуляева. А Старостина тогда в команде не было — его уволили в конце 1965-го, после «дела Севидова».

Как только выяснилось, что Гуляева нет, все ребята сразу созвонились, забрали заявления и сказали, что остаются в команде. Но, честно говоря, если бы он остался, я бы ушел. Потому что Гуляев меня, извините, достал. А у меня уже тогда был принцип: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти».

* * *

Вместо Гуляева тогда поставили Сальникова. Но в роли старшего тренера он проработал недолго — с января по май. Потому что тренерской жилки у Сергея Сергеевича не было. Игроком был блестящим, моим кумиром. Но чтобы стать тренером, мало быть классным футболистом.

И тогда в команду вернули Никиту Симоняна, которого уволили вместе со Старостиным. Заодно и Николай Петрович вернулся — ребята поставили такое условие. Володя Маслаченко, молодец просто, воспользовался большими связями своего тестя, который и продавил возвращение Николая Петровича. А на его месте начальника команды был Андрей Сосульников — человек, не имевший к футболу никакого отношения, зато партийный работник.

Мы с Рейнгольдом, помню, приходили в кабинет, где тогда сидел Старостин, и умоляли его вернуться. Он согласился. Мы спросили:

— Куда сейчас идти-то — в ВЦСПС? Вы наше мнение знаете, вся команда вас очень просит, а мы пришли по ее поручению.

Но там все зависело не от него, а от партийных товарищей. И когда шесть человек основного состава написали заявления об уходе, скандал дошел до Московского горкома КПСС и даже до ЦК…

Старостину про предложение «Шахтера» я не говорил. Бессребреником себя не назову, но «Спартак» на материальные блага променять просто не мог. Сейчас, наверное, ни один футболист такими категориями не мыслит.

Потом, когда приезжали со «Спартаком» в Донецк и встречались с администратором горняков Гарбером, приятным человеком, он всегда говорил:

— Ну что же ты не перешел? Меня тогда Олег Александрович Ошенков чуть с работы не выгнал за то, что я тебя не привез. Тебе же такие условия предлагали — доплаты на двух шахтах, как Герою Соцтруда и заму начальника смены, квартиру в Москве!

А квартирка у меня тогда была малогабаритная двухкомнатная, которую Старостин после свадьбы дал в 1965-м. Но я не мог…

Мы с женой иногда сидим, смотрим футбол, спрашиваю ее:

— Как ты думаешь, сколько я бы сейчас получал? Наверное, миллионов пять евро…

А еще ведь и за рубеж можно было поехать, о чем тогда и речи не было. Хотя, помню, в 1960 году, когда юношеская сборная поехала за границу, подошел мужик и на русском языке сказал:

— «Ювентус» интересуется Рейнгольдом. Миллион за него дают, к кому обратиться?

Ему ответили:

— Ты чего, дурак, что ли? Это же Советский Союз, а тем более кто его, восемнадцатилетнего, отпустит?

Скорость у Рейнгольда действительно была потрясающая. На мой взгляд, он самый быстрый футболист в мире из тех, кого я вообще когда-либо видел. А вот мне тайных предложений из-за границы никто не делал. Защитники тогда особо не ценились…

Еще раньше меня в ЦСКА звали. В 1960-м был интересный случай. Я еще играл за дубль, и был у нас вратарь Алабужев. После какого-то матча вхожу в раздевалку, а он мне говорит:

— Ты что, с ума сошел, что ли? Сам себе погоны пришиваешь такой игрой — тебя обязательно заметут в ЦСКА…

Так и вышло. В 1962 году Соловьев, тренер, подзывает и говорит:

— Слушай, Ген, я сейчас принимаю ЦСКА и вижу тебя на месте правого защитника в своей команде. Давай переходи!

И сразу пообещал мне квартиру в центре Москвы, которую тогда давали только женатым, а у меня жены еще не было.

Я Соловьеву на это ответил:

— Вы что думаете — за ЦСКА буду биться так же, как за «Спартак»? Я же, играя за ЦСКА, никогда не буду так отдаваться — всей душой, всем сердцем. Потому что это противники. Пройдут два года службы, и я тут же вас покину.

Соловьев был мудрый человек. Поблагодарил за откровенность и вычеркнул меня из «генеральского призыва». Мне потом объяснили, что где-то на высоких этажах в Минобороны составлялся список особо нужных армии представителей разных профессий, из которых «забрить» могли любого, в том числе спортсмена. И меня в таком списке угораздило оказаться. Но Соловьев мою фамилию оттуда вычеркнул. Правда, в 1965-м, после окончания института, где была военная кафедра, все же пришла повестка. Я — к Старостину.

— Не ходи, — посоветовал Николай Петрович.

Таких повесток со временем набралось три штуки. И тут Николай Петрович говорит:

— А вот теперь иди в военкомат.

— Так страшно же! Забреют!

— Иди, иди, все уже нормально…

И действительно. Пришел, расписался, получил военный билет, в котором было написано: «Рядовой необученный, годен к строевой службе в военное время». И все. Оказывается, Старостин сходил в ЦК и все уладил, оттуда спустили указание меня не трогать.

Тут сразу вспоминается, как молодому Эдику Стрельцову тоже присылали повестки, но он никуда не ходил. Прошел месяц, его спросили, как у него дела с армией, и Стрельцов ответил:

— Армия — армией, а ЦК — цекой.

Просто директор автозавода был кандидатом в члены ЦК КПСС…

* * *

В «Спартак» я влюблен с детства. Как водится, отец привел на стадион — и пошло-поехало. В 1952-м, кажется, наша семья переехала на Бережковскую набережную, а там весь дом за «Спартак» болел — и я, естественно, тоже. А окончательно влюбился в команду, когда в 1956-м десять спартаковцев с Яшиным в воротах Олимпиаду в Мельбурне выиграли. Состав хоть сейчас могу назвать!

В том же 1956-м открылись «Лужники», от дома недалеко. Я уже занимался в школе ФШМ у Бескова, нам давали «билет участника первенства СССР по футболу» с правом прохода на любой матч. Более того, нас заставляли ходить на все игры, и потом мы их обсуждали. И я ни одного матча «Спартака» не пропускал. Вообще, причины огромной популярности команды видят в разном, но, по-моему, дело было в качестве ее игры. И в том, что народ ходил на имена. А в «Спартаке» в то время было десять олимпийских чемпионов. Наконец, родословная клуба — из народа все-таки…

Конец ознакомительного фрагмента.