Леонид Слуцкий. Тренер из соседнего двора

Игорь Рабинер, 2016

Книга о главном тренере ЦСКА и сборной России по футболу Леониде Слуцком, вышедшая из-под пера ведущего спортивного журналиста и писателя России Игоря Рабинера, доказывает: этого вроде бы такого публичного человека мы вообще не знаем. Одна лишь история его работы в волгоградской «Олимпии» – от набора ребят, двое из которых стали бронзовыми призерами Euro-2008, до предательства лучшего друга и сожженной машины тренера – захватывающий детектив. Полтора десятка собеседников Рабинера – от самого Слуцкого и его мамы до президента ЦСКА Евгения Гинера – восстанавливают всю драматичную картину превращения 22-летнего волгоградского аспиранта, захотевшего учить детей играть в футбол, в сильнейшего тренера страны, в первого в истории босса сборной, не игравшего на профессиональном уровне. А уникальные фото из домашнего архива делают картину еще более полной. Это не просто биография, а документальный роман.

Глава I

«Золото» для мамы

19 мая 2013 года. Только что судья Сергей Карасёв, «русский Коллина», финальным свистком в матче ЦСКА — «Кубань» превратил в факт первый чемпионский титул армейцев с 2006 года.

Совсем другой, чем те, что были в середине 2000-х.

Тогда-то, до прихода Газпрома в «Зенит», ЦСКА президента Евгения Гинера был самым богатым, влиятельным и мощным клубом России, а после выигрыша Кубка УЕФА в 2005 году — первого международного трофея в истории российского футбола — многие стали сдаваться красно-синим еще до игры. Команда главного тренера Валерия Газзаева брала свое с позиции силы. Недоброжелателей у нее было море, но брутальным победителям было на это наплевать. Трофеи стали для них рутиной, чем-то само собой разумеющимся, орешками, созданными для того, чтобы их щелкать.

Но с тех пор многое изменилось. И, как многим думалось, уже навсегда. В глубине души так казалось даже самим армейским игрокам. А уж когда в «Зенит», выигравший два чемпионата подряд, пришли еще и Халк с Витселем, в то время как у армейцев по осени в атаке некому было играть, кроме переделанного крайнего форварда Мусы…

И все же следующей весной чемпионом станет ЦСКА. Чемпионом вопреки. И будет закрывать от телекамер слезы в глазах вратарскими перчатками Игорь Акинфеев — по всеобщему мнению, человек без нервов, дважды в период между 2006-м и 2013-м рвавший крестообразные связки колена. Он очень рано начал играть и выигрывать, и истинную цену этих побед понял много позже. Но когда все-таки случится новое «золото», от былой надменности не останется и следа.

И пустит «скупую мужскую» стальной молчун Сергей Игнашевич. В одном из редких своих интервью он расскажет журналистам «Спорт-Экспресса» Юрию Голышаку и Александру Кружкову: «После матча с «Кубанью» мы прыгали в центре поля. У меня от счастья текли слезы. Мамаев заметил, толкнул в бок Щенникова: «Жора, глянь. Брат, ты что, плачешь?» — «Да». На поле со мной такого не бывало никогда! Отыграв семь лет без «золота», понимаю, насколько ценны эти мгновения».

А 42-летний главный тренер Леонид Слуцкий, одним махом сняв с себя поспешно и несправедливо навешенный на него ярлык «непобедителя», придет на пресс-конференцию и произнесет то, чего до него не говорил ни один главный тренер — чемпион страны.

«Хочу сказать огромное спасибо своей маме. Мамань, я тебя люблю. И эта победа — для тебя».

Овация сотрясла пресс-центр. И она была настоящей. Каждый журналист, каким бы прожженным и циничным он ни был, в ту секунду вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которому хочется прижаться к маме и разделить с ней свою самую большую радость…

• • • • •

Мы с Людмилой Николаевной Слуцкой чаевничаем на кухне просторной квартиры в элитном комплексе «Алые паруса», где уже шестой год живет вся семья главного тренера ЦСКА и сборной России. От нее, человека открытого и душевного, исходит море тепла, интеллекта и обаяния. И она рассказывает:

«Вначале я не поняла. Знаете, как я смотрю футбол? Выключаю звук телевизора и хожу по квартире туда-сюда, бросая взгляды на экран. И только когда вижу, что либо мы уверенно выигрываем, либо проигрываем так, что уже не отыграться, сажусь и включаю громкость.

Вот и тут включила, когда все уже закончилось, — ведь счет до конца был 0:0. И на полуфразе услышала про себя! Пожалела даже, что нельзя перемотать пленку назад. А может, я вообще ослышалась? Но едва поняла, что нет, — как слезы полили!

Ведь живешь своей жизнью и не думаешь обо всем этом. Я-то всем говорю, что люблю их, — и Лёне, и внуку Димке. Тому — вообще каждый день. А когда сын звонит, всегда прощаюсь так: «Ну все, сынок, целую. Я тебя люблю». Но так, чтобы он мне говорил: «Мама, я тебя люблю, ты у меня самая-самая!» — такого нет. Просто знаю, что у него есть я. И вижу по отношению, как он меня воспринимает. Он правильный по жизни человек. И ребенок был такой же. Правда, мне казалось, что все так живут.

Но когда ЭТО услышала — совсем по-другому на своего сына посмотрела. В такой момент посвятить свой главный трофей мне… Я была к этому не готова. Даже и не подозревала, что такое может быть. Не всегда слова значат много. Но тут — значили. Конечно, мне было очень приятно. Я сильно плакала».

А потом начались звонки. Людмиле Николаевне наперебой звонили знакомые и из Москвы, и из Волгограда — там у Слуцких по-прежнему квартира, там похоронены бабушка и отец Леонида. И кричали: «Ну, ты слышала, что он тебе посвятил это чемпионство?!»

А она счастливо отвечала: «Конечно, слышала».

Рассказывая мне об этом, она добавляет то, что касается каждого из нас: «Говорите больше своим родителям, что вы их любите. Что помните, что скучаете, что вам их не хватает. Это приятно. Это нужно».

И голос у нее в эти секунды чуть-чуть дрожит.

А у вас бы не задрожал?

• • • • •

Амбициями Леонид пошел в маму — многолетнего руководителя лучшего детского сада Волгограда. Более 30 лет назад она построила в своем садике бассейн, сауну и соляную пещеру — нигде больше в городе такого и близко не было. Никто, собственно, ее к этому не принуждал — но у нее была потребность в том, чтобы на всех конкурсах первые места оставались за ней, чтобы все новшества апробировались у нее.

Ее мама Маруся, бабушка Лёни, тоже активнейшим образом его воспитывавшая (она оставалась с внуком, когда мама шла на работу), когда-то была учительницей начальных классов. То есть педагогика — причем начиная именно с детей — была предначертана Слуцкому судьбой.

Вот и телекомментатор Дмитрий Фёдоров, близкий друг тренера, считает так же: «Думаю, очень многое решается на генетическом уровне. У Леонида Викторовича мама — педагог. И хотя они очень разные, думаю, что от Людмилы Николаевны ему передалось умение управлять людьми, разговаривать с ними, даже заставлять их разными методами что-то делать. Полагаю, что у него просто невероятный дар общения».

Известный футбольный менеджер Герман Ткаченко вспоминает: «Когда мы со Слуцким познакомились в его бытность главным тренером «Москвы», я сразу был поражен. Тогда нельзя было сказать, что это великий тренер, но, пообщавшись, я тут же понял: это яркий, глубокий, многообещающий молодой человек. А сегодня, уже с опытом работы и багажом побед, это персона и специалист уровня Валерия Лобановского. Может быть, даже сильнее — более современный и открытый. Таких тренеров в России нет, с огромным отрывом. Таким его сделал интеллект. А за него он должен сказать спасибо маме. Она — мощнейшая. При этом она — настоящий босс».

Отзывы знакомых о маме Слуцкого сплошь восторженные. Причем со стороны абсолютно разных по сути и по характеру людей.

Вот что говорит Николай Чувальский, президент «Олимпии» (Волгоград), первого клуба в тренерской карьере Слуцкого:

«Она великая женщина. У нас были разные моменты с Леонидом Викторовичем, но при этом она всегда оставалась педагогом, человеком с большой буквы. Выдержанной, умной, каким она и воспитала Слуцкого. У него не уличное воспитание, а мамино».

Президент Детской футбольной лиги Виктор Горлов замечает: «Высокоинтеллектуальный, умный, интеллигентный человек. При этом знает себе цену. Настоящий педагог, в лучшем смысле слова. Леонида она воспитала. При этом, насколько знаю, Людмила Николаевна в Лёнины дела никогда не лезла, в отличие от многих других мам, себя не выпячивала. Не ездила вслед за ним, не сидела на трибунах, не показывала: мол, я — мама Слуцкого!»

Не удивлен. Такт — неотъемлемая часть интеллигентности.

Писатель, журналист, многолетний пресс-атташе сборной России по футболу Илья Казаков: «Людмила Николаевна, как в «Иронии судьбы», — «мировая мама». Обаятельная, светлая, искренняя, очень открытая. Она гордится сыном — не только его достижениями, но и тем, как он относится к людям и заботится о близких. Мама правильно воспитала Леонида. Она дала ему возможность стать вот таким, удивительно позитивным и легким человеком. Всегда ведь хочется общаться с тем, кто не жалуется и не злословит. Слуцкий не относится ни к категории неудачников, воспринимающих себя кем-то сильно обиженным, ни к числу изначально мрачных людей. И с мамой у них абсолютная гармония, это видно. Их общение не сводится к вопросам: «Ты сыт? У тебя все хорошо?»

Людмила Николаевна родом из Краснодара. Окончила филфак Кубанского университета, но преподавать русский и литературу в школе ей было не суждено. А может, и хорошо, что всю свою гуманитарную эрудицию она потратила на сына: когда слышишь совершенно нетипичные для обычного футбольного тренера интервью Слуцкого, отмечаешь его культуру речи, образы, ссылки на цитаты из книг, фильмов и спектаклей, — понимаешь, откуда все взялось. Хотя бы на генетическом уровне.

Люда Андреева — такова ее девичья фамилия — переехала в Волгоград, работала воспитателем в обычном детском саду, но в этой роли ей в какой-то момент стало тесно. И однажды она пришла в гороно к знакомой даме-методисту и заявила: «Хочу быть заведующей. Если у вас где-то освободится место, имейте меня в виду». У методиста, даром что та уважала молодую воспитательницу, от таких слов глаза из орбит вылезли. А вы спрашиваете — откуда амбиции.

А потом при заводе «Ахтуба», официально выпускавшем фены и прочую бытовую технику, а на самом деле, по слухам, — оборудование к подводным лодкам, решили открыть ведомственный детский сад. Тут-то о Людмиле и вспомнили. Когда она туда пришла, готов был только фундамент — то есть оказалась она вовсе не на тепленьком местечке, а сама же все и строила.

Прошло время. Никакие новации Людмилу Николаевну не расслабляли, она все время придумывала и пробивала у руководства что-то новое. Например, открыла у себя в детском саду начальную школу. Бывшие дошколята проводили там четыре первых класса — и лишь в пятый переходили в обычную среднюю школу. А сама она из заведующей детским садом превратилась в директора школы-детского сада. Не случайно спустя годы Людмиле Николаевне присвоили звание заслуженного работника народного образования России.

«Завязать» она решит, лишь когда ее внуку Диме исполнится год, а у его папы Лёни, уже главного тренера не дубля, а основного состава ФК «Москва», появится возможность жить в столице в нормальных условиях. Тогда-то мама тренера и его жена Ирина с годовалым ребенком уедут из Волгограда. Людмила Николаевна поймет, что жизнь без внука ей не в радость, и без колебаний решит пожертвовать работой и посвятить себя семье.

Дмитрий Фёдоров рассказывает:

«Людмила Николаевна — неравнодушный человек. Для нее важно, чтобы вокруг был порядок, чтобы все было хорошо не только у родных и близких, но и у совершенно посторонних, которые случайно повстречались на жизненном пути. В Австрии, когда мы большой компанией катались в новогодние праздники на лыжах, произошла такая история. Людмила Николаевна сама не катается, но обязательно едет со всеми на склон — за компанию. Обедаем там же — в кафе на горе, а потом еще несколько спусков — и домой.

И вот мы возвращаемся назад, уставшие и довольные. Едем по канатной дороге в кабинке, а рядом с нами девушка дрожит от холода. Местная — из Австрии, а может, из соседней Германии. Как помочь девчонке, которая оделась легкомысленно? Да никак ей не поможешь. Сама виновата. Но Людмила Николаевна увидела, что у этой сноубордистки даже перчаток нет, и сразу же ей свои предложила. Теплые, шерстяные. Той неудобно брать. Все-таки перчатки — это вещь индивидуального пользования. Девушка отказывается по-немецки. А Людмила Николаевна ей по-русски: «Да ты не стесняйся». И по-матерински сама ей надела перчатки на руки.

Мы ехали вниз минут восемь-десять. Девушка согрелась. При выходе из кабинки сняла и отдала. Поблагодарила. Вроде бы, мелочь. Но Людмила Николаевна так со всеми. Она и к Диме — единокровному брату Леонида, — и ко всем его родным относится с невероятной любовью, заботливо. Неравнодушие — это общая черта у Леонида Викторовича и его мамы. Он тоже всегда расспрашивает, как дела у наших общих знакомых. Переживает, если у них неприятности».

• • • • •

Мама Слуцкого верит в гены — и считает, что от отца Леониду передалась любовь к спорту. Одессит, Виктор Борисович в молодости был боксером, а затем перебрался в Волгоград и стал преподавателем физкультуры — сначала в училище, затем в институте. По воспоминаниям Людмилы Николаевны, он был яростным болельщиком одесского «Черноморца».

«Мастер спорта. Тренировал, позже в «цеховики» подался», — рассказывал Слуцкий в интервью «Спорт-Экспрессу». Объясню для молодых читателей: «цеховик» — это подпольный советский предприниматель.

С Людмилой они познакомились на Аллее героев, где по выходным собиралась вся молодежь Волгограда. А больше и негде было. Дискотеками в 1960-е годы еще и не пахло, так что девчонки там, у лестницы к Волге, просто собирались, садились на скамейки, ели мороженое, поглядывали на парней, в шутку загадывали: «Вот этот — мой!» А однажды к Люде и ее подружке подошли два парня. И пошло-поехало…

Был Виктор на 15 лет старше Людмилы, и за его спиной был первый, одесский, брак — и от него единокровные брат и сестра Леонида. Но познакомиться двум братьям Слуцким суждено было лишь много-много лет спустя…

«О, это удивительная история, — рассказал Слуцкий моим коллегам по «Спорт-Экспрессу» Юрию Голышаку и Александру Кружкову. — Никого из родственников по линии отца я не знал. А в 2010 году в социальной сети появилось сообщение от Дмитрия Слуцкого. Он написал: «Я — ваш брат». И подробности собственной биографии. Я — к маме. Она рассказала, что у отца был первый брак. В Одессе остались сын на 11 лет старше меня и дочь. Мама изучила фотографии — Дмитрий похож на отца. Поняли — это он. Дмитрий оставил номер телефона, мы созвонились».

ЦСКА отыграл матч Лиги Европы в Праге, и оттуда Слуцкий направился в Мюнхен на встречу с братом и его семьей. Как признается, был насторожен, но беспокоился зря. «Это невероятно милые люди», — отозвался о них тренер. Рассказал, что из Одессы Дмитрий с семьей эмигрировал лет 20 назад. Открыл компанию, которая занимается социальной помощью пенсионерам из стран бывшего СССР. Отношения сложились моментально.

Теперь Леонид и Дмитрий Слуцкие регулярно общаются и летают друг к другу то в Мюнхен, то в Москву. В российской столице — обязательная культурная программа: от Третьяковки до цирка на Цветном бульваре, от парка Горького до спектаклей в московских театрах. А фильм о Владимире Высоцком «Спасибо, что живой» смотрели как раз в Мюнхене, в русском кинотеатре. Позже Слуцкий познакомится с Никитой Высоцким и будет жадно расспрашивать о жизни и о его культовом отце…

Даже в Волгоград на встречу игроков «Олимпии» Дмитрий Слуцкий приезжал вместе с братом. И выходит мистическая история: тренер назвал сына Димой, еще не зная, что у того есть дядя с тем же именем.

• • • • •

Виктор и Людмила Слуцкие назвали сына Лёней не в честь кого-то конкретного. «Просто перебирали имена, — рассказывает его мама. — Хотели, чтобы было легкое, без твердых звуков, — и при этом необычное. А Леонид для той поры — имя очень редкое. Вообще никого среди моих знакомых с таким именем нет. Из-за этого кто-то периодически начинал называть его Лёшей — но я была категорически против и всех поправляла».

Что ж, и тут сработало. Стремление родителей к необычности обернулось тем, что их сын последовательно сломал все стереотипы о российском футбольном тренере.

Людмила Николаевна говорит, что Леонид во многом похож по характеру на Виктора — добротой и щедростью. Отец мог преспокойно снять новенький красивый свитер и отдать его родственнику, если тому он сильно понравился. А ведь в те годы в советской провинции любой свитер достать было большой проблемой. И единокровный брат Дмитрий рассказал Леониду, что отец был очень добрым — душа нараспашку. «Любил шикануть. Если в долг просили — не отказывал».

Галина, вторая по старшинству сестра Людмилы, вспоминала, как однажды приехала из Краснодара в гости к Слуцким в Волгоград, и они отправились на толкучку — или, как там выражались, толкушку. В какой-то момент Галина воскликнула: «Ой, какое платье красивое!» Но стоила эта красота по тем временам дорого — рублей 25, — и, выяснив это, сестры пошли дальше и думать об этом платье забыли.

Виктор вдруг отстал. А потом вернулся. С платьем в подарок сестре жены.

Виктор Слуцкий с легкостью мог заплатить за всю компанию в ресторане, чему Людмила не всегда была рада. Но он хорошо зарабатывал и мог себе это позволить. Помнит мама Слуцкого и своего тестя: «Интересный был дядька! Интеллигент рафинированный. Это явно наследственное — тут не привьешь, не научишь. Был секретарем горкома партии в Одессе, но в какой-то момент, как он рассказывал, пришла разнарядка убрать всех евреев с руководящих постов. Причем пришла она к нему самому — то есть начать ему следовало с самого себя. Что он и сделал, поскольку привык жить по правилам. В конце жизни преподавал в институте историю».

Передалось по наследству Леониду Викторовичу и то, что Виктор Борисович ничего не умел делать руками. «Вообще ничего! — смеется Людмила Николаевна. — Если даже скажешь: «Лёня, налей чай!», — он не знает, где у нас стоят чашки. Хотя вроде бы — на виду.

У него и отец был такой. Я ему говорила: «Ой, Виктор, лампочка перегорела. Высоко, не достану» — «На тебе три рубля, иди вызови электрика. Это его работа». Ха, да разве я отдам три рубля?! Делаю вид, что иду звать электрика, — а сама ставлю одну табуретку на другую, стремянок тогда не было. И вкручиваю. Поэтому умею все — и гвоздь прибить, и покрасить, и побелить, полы настелить».

Дмитрий Фёдоров, правда, вносит важное уточнение:

«Мне кажется, бытовая неприспособленность Леонида Викторовича несколько преувеличена. Он сам говорит о ней с изрядной самоиронией. Но недавно произошел эпизод, который заставил меня усомниться в том, что у него руки только для того, чтобы свисток на тренировке подносить ко рту да нажимать на кнопку секундомера.

Я заехал в Кампоамор, где ЦСКА традиционно проводит первые два сбора в Испании. Арендовал крошечный «Фиат» в аэропорту. Сама по себе машина несолидная, да еще и немыслимого бирюзового цвета. Подруге говорю: «Ну все, сейчас цвет и размер автомобиля станут поводом для насмешек на всю жизнь. Особенно если братья Березуцкие увидят». Но Вася и Лёша уже покинули отель. Это был последний день сбора.

Леонид посмеялся, конечно, когда увидел наш агрегат, но умеренно. Присели за стол, вкусно поели. А после обеда решили поехать за мандаринами. Они рядом с отелем росли. У нас так одуванчики растут на каждом шагу. А в Испании мандарины. И никому они не нужны. Рви и ешь — на здоровье! Съезжаем мы с дороги — деревья совсем рядом.

И я хлоп — налетел на камень. Машину вожу с 1993 года — ни одной аварии и ни разу колесо не пробивал. А тут мы подъехали к мандаринам, а колесо на ободе. Я жутко расстроился из-за того, что так неаккуратно заехал. И немного подрастерялся. В детстве я видел, как отец менял колесо. Даже помогал ему. Но это было 35 лет назад.

Леонид нисколько не переживал из-за случившегося и сразу сказал, что все это ерунда. Мы быстро поставили колесо-времянку. Основную часть работы взял на себя Леонид Викторович, а я только домкратом заведовал. Слуцкий смеялся и говорил, что надо рассматривать это как веселое приключение. Теперь я точно знаю, что колесо у машины он способен поменять.

А электрическую лампочку… Великий кутюрье Ив Сен-Лоран тоже говорил, что не способен выкрутить лампочку. И если она перегорит, то он будет сидеть в темноте, пока кто-нибудь не спасет его. Но я думаю, что творческие люди могут сидеть в темноте и придумывать что-нибудь интересное. У них голова все равно занята важными вещами. Поэтому им и не нужно лезть по стремянке за лампочкой».

Отец Людмилы Николаевны, ветеран Великой Отечественной, был плотником, краснодеревщиком, делал шифоньеры, этажерки ручной работы, ни в одном изображении не повторялся. И писал картины, как вспоминает мама Слуцкого, — они потом висели в их волгоградской квартире.

Квартира та, кооперативная, была по тем временам чудо как хороша. Трехкомнатная, 60 квадратных метров. В новом доме, построенном уже при Брежневе. Семья Слуцких получила ее в 1972 году, когда Лёне был год. Тогда же к ним из Краснодара переехала мама Людмилы, которую все в семье называли Марусей. Она к тому времени уже была на пенсии, поскольку Люда была младшей из трех дочерей. Причем с большой разницей с двумя старшими — десять и восемь лет.

«Квартира казалась мне огромной, — вспоминает Людмила Николаевна. — Думала — все, это наша жизнь, здесь Лёня женится, потом будем все вместе жить… Правда, платить за нее надо было очень много — 120 рублей в месяц. По нынешнему выражаясь, это была ипотека на 25 лет. Но Виктор зарабатывал неплохо, и жили мы хорошо. И машина была, «Волга» с оленем на капоте, и гараж…»

Плавная и благополучная жизнь молодой семьи резко оборвалась 7 марта 1978 года, когда Лёне было шесть лет.

• • • • •

Отец проболел недолго. Впервые он обратился к врачу с жалобами на сильные боли в груди в сентябре 1977-го. На самом деле болело легкое, а ему принялись лечить сердце. «Никто не додумался даже сделать флюорографию», — вздыхает Людмила Николаевна.

Боли продолжались, и однажды Слуцкие решили поехать в Москву, к серьезному профессору. Заплатили большие деньги. Вот там-то Виктору Борисовичу сделали все необходимые анализы.

Но было уже поздно. Рак легких в последней стадии. Пока лечили сердце, метастазы шли полным ходом. Профессор, поставивший диагноз, сказал: «Если бы мы знали, от чего эта болезнь появляется, то знали бы, как ее лечить». Эта фраза врезалась в память маме Слуцкого на всю жизнь.

А теперь она рассказывает о своем внуке Диме: «Он сказал, что будет ученым. И откроет таблетки, которые помогут от СПИДа и рака».

«Хорошая мечта», — одобряет сам Леонид Викторович, когда я ему об этом сообщаю. Для него главное, чтобы сын стал хорошим человеком, а уж профессию он себе выберет сам. Десятилетний Дмитрий Леонидович, когда я прошу его подтвердить слова бабушки, авторитетно кивает:

«Да. Сначала, в детстве, где-то до семи лет, я хотел стать космонавтом. Потом — военным, потом — где-то полгода бизнесменом. А когда я начал ходить в Cambridge International School и учить нормальные науки, увлекся биологией и физикой. Мне очень нравится наука!»

Может, и вправду когда-нибудь изобретет — с тем, как этот мальчишка развивается и как уже говорит в своем нежном возрасте, ничуть этому не удивлюсь.

Лёня отца почти не запомнил — так рано он умер. Не помнил, конечно, и того, что тот болел за одесский «Черноморец». Он и в Одессе-то в детстве ни разу не был — семья Слуцких впервые съездила на родину Виктора лишь в 2011-м. Открыли для себя фантастический Оперный театр — причем с «Бориса Годунова» после первого акта взрослым не позволил уйти Дима, которому очень понравилось. Но…

«Я ехал в Одессу, думая, что увижу сериал «Ликвидация», — говорит Слуцкий. — И хотел именно этого. Но то ли я был не в тех местах, поскольку жил в частной гостинице с семьей на берегу моря, то ли за эти десятилетия что-то изменилось… Мы ходили в оперу, гуляли по Дерибасовской, заглядывали, конечно, на Привоз. Но того книжно-киношного колорита я, увы, не ощутил».

Признаюсь честно: одесские корни Слуцкого — то, что делает его для меня еще ближе, поскольку у самого родители — одесситы. И если продолжать тему генов, то ни на секунду не сомневаюсь: юмор тренера и его талант к импровизации, известный всем футболистам, кто с ним работал (да и не только им, учитывая, что Слуцкий нарасхват и в КВН, и в «Вечернем Урганте», и в «Хороших шутках»), родом — из Одессы. Столицы шуток бывшего СССР.

Причем юмор для Слуцкого в работе скорее не цель, а средство. Однажды он мне рассказывал:

«Через шутку можно сказать игроку серьезную вещь и заставить задуматься — но облечь все в такую форму, чтобы у него не было шансов обидеться. Так, допустим, было с Пашей Мамаевым. На сборах смотрели матч «Милан» — «Интер» и поставили по сто долларов: он на «Милан», я на «Интер». «Интер» начал выигрывать, а я — тут же его «травить». Всё жестче и жестче: мол, это он «загнал» «Милан», потому что своим поведением не заслужил выиграть сто долларов, и если бы он поставил на «Интер», уже эта команда была бы обречена.

Так я потихонечку и дошел до того, чем я недоволен. Иногда, особенно когда Паша не попадал в состав ЦСКА, ему свойственно было здороваться едва уловимым кивком, не пожимать руку. Начни я всерьез обсуждать эту тему — реакция могла бы оказаться гораздо более болезненной. А тут довел свое недовольство через шутку — и после этого его кивки и рукопожатия стали гораздо более акцентированными».

Или шутка на тренировке в адрес только что вернувшегося из «Мордовии» защитника Виктора Васина: «Вася, проснись! Что, по Перендии соскучился?» Серб Милан Перендия был партнером Васина по центру обороны «Мордовии» и этаким воплощением — может, в силу забавной для русского уха фамилии — совсем другого уровня, чем ЦСКА. Это был своеобразный wake-up call — звонок будильника — в форме подколки. На футболистов такое действует лучше любого серьезного разговора.

Шуткой, по убеждению Слуцкого, можно скрасить даже самые мрачные ситуации. Вроде той, что сложилась в 2009 году с финансированием «Крыльев Советов». Тренер обсуждал с игроками: мол, сейчас выйдет Иржи Ярошик на набережную Волги, и фото с ним будет стоить столько-то, а еще и с Яном Коллером — вдвое больше. Предлагалось сдать в аренду свои комнаты на базе, обеды в столовой упаковывать и продавать, заниматься частным извозом на «Мерседесах» и «Лексусах»… Это был смех сквозь слезы, но он помогал.

• • • • •

А тремя десятками лет ранее, в 1978-м, шестилетнему Лёне и его родным было совсем не до шуток.

«На похоронах отца я был, и даже помню их достаточно хорошо, — говорит Слуцкий. — Помню, что все рыдали, что меня отправили ночевать к соседке на второй этаж, к маминой подруге. С похорон я запомнил запах. Когда встречаю его в повседневной жизни, и не обязательно это запах, связанный со смертью, — сразу его улавливаю, и он для меня очень тяжелый. Странно устроен человеческий мозг…

Но сильной душевной травмой смерть отца для меня не стала, потому что я еще особо ничего не понимал. Папа часто бывал в командировках, поэтому не могу сказать, что я с ним очень много общался. Травма была потом, и она заключалась в том, что у всех есть отцы, а у тебя нет. Не хватало отца вообще, а не именно его. Потом уже, повзрослев, я спрашивал у матери, каким он был. Тогда же не помню, чтобы страшно это переживал».

Маме было куда сложнее.

«7 марта Виктор умер, 19 марта мне исполнилось 30 лет, 4 мая Лёне — семь, — вспоминает Людмила Николаевна. — Представляете, как мы остались, потерянные, с кооперативной квартирой, за которую нужно было платить? Как жить, что делать, как выживать? Было очень трудно. Но выжили. И неплохо выжили.

Лёня был маленький, он не мог и не должен был знать, что у меня зарплата — 90 рублей, а за квартиру платить надо было 120. Причем еще столько лет… А деньги, которые были отложены, мы потратили на лечение Виктора, когда в Москву ездили.

Сразу, с того же дня, началась другая жизнь. Мы продали машину, гараж. Со мной мама жила, пенсию получала — на нее и жили. А моя зарплата, как и пенсия по потере кормильца, которую платили Лёне, шли на оплату квартиры.

Когда классе в шестом-седьмом у Лёни стали расти потребности, я пошла подрабатывать. Мыть полы ночью в учреждении. Старалась сделать так, чтобы этого никто не увидел и никто не узнал, — все-таки днем работала заведующей детского сада, а тут — уборщицей.

Работала там года два, получала 70 рублей в месяц. Это было большое подспорье. Лёня потом говорил: «Вот все говорят: «Трудно жили», но я не помню, чтобы нам когда-то на что-то не хватало». В это время он не знал, что я подрабатываю, я ему уже потом сказала.

А то, что замуж больше не вышла… Нет, сразу ничего не решала. Просто так пошло. Вначале работала, надо было кормить сына, было не до того. И потом, это же были другие времена. Жила с мамой, домой человека не привести. Как и уйти из дома на ночь. Это ж надо было маме рассказать — а как? Мы родителей не то что боялись, но стеснялись. И я себе такого позволить не могла, было неудобно.

По поводу личной жизни я не переживала. Это сегодня что-то там говорят про одиночество, депрессию. А тогда и слова-то такого не знали. В худшем случае у тебя могло быть плохое настроение. И то какие-то часы. Некогда было неделю горевать. Утром надо было идти на работу и все забыть.

И казалось, что все у меня нормально. Я дружила с соседкой сверху, Лёня — с ее сыном Сашкой. Так их муж и отец каждый день пьяный домой приходил. Такого мужа я не хотела. А другого в жизни больше не встретилось».

После этого рассказа, по-моему, не нужно объяснять, почему Слуцкий ТАК относится к своей маме. Сам он вспоминает:

«Может, я и знал, что мама подрабатывает и моет полы, но всего этого не чувствовал. Дети вообще очень эгоистичны и только в более взрослом возрасте начинают понимать, какой ценой дается родителям тот или иной шаг. Поэтому сложностей не ощущал. К тому же это все-таки был Советский Союз. Все ходили в одинаковой одежде, в школьной форме, на улицах никто не выделялся.

Продажу машины я не почувствовал. Ездил-то на ней до шести лет — какая тут привычка? В школу все равно ходили пешком. На футбольные тренировки вместе со всеми, кто в нашем дворе жил, ездили четыре остановки на троллейбусе. Теперь-то понимаю, что маме было безумно тяжело — хотя бы выплачивать деньги за кооперативную квартиру столько лет с ее зарплатой и бабушкиной пенсией. Она большая молодец, что сделала так, чтобы я этого не понял».

• • • • •

Вот Слуцкий и убежден, что у него было счастливое детство.

«А что нужно для счастливого детства? — рассуждает он. — У нас был шикарный двор. В дом все въехали почти одновременно с детьми одинакового возраста. Очень дружный подъезд. Мы все собирались зимой между вторым и третьим этажами и играли в разные игры — если лето, весна или осень, то на улице. Волга в трехстах метрах. Все лето купался, загорал — когда не ездил в деревню. Футбол…

В общем, шикарное детство! А оно, мне кажется, у всех детей тогда было счастливое. Ты ведь не задумывался, что есть богатые и бедные. Что есть страны, где лучше живут. Когда ты открывал последнюю страницу учебника географии и видел, что СССР — на первом месте по всем ключевым показателям, будь то добыча нефти, выплавка стали и все прочее, твоя убежденность, что ты живешь в лучшей стране в мире, была абсолютной».

Очень хорошо понимаю Леонида Викторовича, поскольку сам до поры в том не сомневался — так нас воспитывали в школе. Помню, как девятилетним оказался с отцом на Красной площади — и, увидев Кремлевскую стену и Мавзолей, к ужасу отца, отдал салют, как юный пионер, и во весь голос запел гимн Советского Союза. Народ катался, валялся со смеху — а я отказывался остановиться, пока гимн не закончился.

Мы росли в одно время — и правду начали узнавать позже. Меня в последний момент за излишнее вольнодумство в школьной стенгазете отцепили от поездки по обмену в США, а юный Слуцкий два года подряд ездил с командой Волгоградского центра олимпийской подготовки в Бельгию. И свои впечатления формулирует фразой, из которой ясно все: «Поехать в Бельгию из Волгограда — это тогда все равно что на Луну полететь». Ждали год, заранее оформляли документы, переживали, попадут ли в окончательный список или нет…

Вторая из поездок имела все шансы сорваться, и для мальчишек это была бы трагедия. Тренер Петр Орлов перепутал время вылета, группа опоздала на регистрацию, и билеты уже начали продавать другим людям. В итоге получилось, что полететь смогли только 13 ребят из 18. Пятерых запасных, в том числе и вратаря Слуцкого, оставили на пересадке.

18-летний Лёня уже немножко говорил по-английски и пошел договариваться в авиакомпанию. Договорился. На посадке дружная пятерка из Волгограда стояла первой — чтобы повторного шанса уж точно не упустить.

Первый раз команду с юным голкипером Слуцким повез в Бельгию волгоградский тренер Владимир Бубнов. Тогда он не ведал, что их пути-дорожки дюжину лет спустя пересекутся в Элисте и в становлении молодого тренера он сыграет большую роль. Мы сидим с 75-летним Бубновым в кафе около Дома футбола на Таганке, разговариваем — и вдруг он достает черно-белый снимок: «Ну-ка посмотрите — узнаете Лёню?»

Это не составило никакого труда — по-моему, Владимир Николаевич даже чуток расстроился, что его маленькая шарада была разгадана так быстро. Но Леонида, пусть совсем молодого и худенького, не распознать было невозможно.

«Это 1989 год, — рассказывает Бубнов, добрейшей души человек, по характеру прямая противоположность своему известному однофамильцу — футбольному эксперту. — Снимок сделан уже после, на стадионе «Динамо» в Волгограде, когда команду — победительницу турнира в Бельгии вызвали на поле в перерыве матча «Ротора», чтобы показать публике. Вот Валера Бурлаченко, ее капитан, а позже игрок «Ротора», который обыгрывал «Манчестер Юнайтед». Вот Игорь Меньшиков, который потом прилично поиграл и в «Роторе», и в «Сатурне». Вот Сережка Никитин, близкий друг Слуцкого, которого Лёня сейчас перетянул к себе в школу ЦСКА…

Помню, была какая-то задержка с визами, плюс август, каникулы — всех лучших собрать не удалось. И нас в Бельгию поехало всего 15 человек — два голкипера и 13 полевых игроков. Он был вторым вратарем.

Это была команда МЦОП — межведомственного центра олимпийской подготовки. Его создали в 1986-м, и Лёня в числе перспективных ребят туда попал. Думаю, из него мог вратарь получиться. И характер спортивный, и воспитание. При чем тут оно? А при том, что Людмила Николаевна, золотой человек, учила его во всем предугадывать ситуацию. Мне в этом помогали шахматы, которые Лёня не любил, а ему — вот эта передавшаяся ему от мамы способность предвидения. И ловкий был, мяч к перчаткам прилипал.

Первым вратарем был парень из Волжского, Градов. У Лёни не было ко мне никаких претензий, что он в запасе. Культурный парень, он, конечно, хотел играть, но решения тренера принимал беспрекословно. Но в итоге он один матч все-таки провел, и хорошо — мы выиграли. Если бы Слуцкий мог играть в поле, то шансов выйти у него было бы больше — у нас в первом же матче один защитник сломался, и мы на весь турнир остались с одним запасным в поле. Но охоты такой он ни разу не высказал.

В полуфинале играли с англичанами, и после ничьей били пенальти. При 7:7 Градов все-таки отбил удар, а потом вскочил: «Я пробью!» И забил победный. В финале разгромили победителя предыдущего такого турнира — юношескую сборную Алжира, 3:0. Градова признали лучшим игроком — и Лёня за него радовался, словно играл сам. Он всегда был командным человеком.

Судьба Градова — никакая. Свободного поведения был парень, лентяй до ужаса. Я пытался его в Рыбинск пригласить, когда возглавил команду второй лиги оттуда. Но времени уже много прошло, он был запущенный».

Интересно, где он сейчас, тот Градов. И с какими чувствами смотрит по телевизору на Слуцкого, который когда-то сидел «под ним» на юношеском турнире в Бельгии. Рассказывает ли детям о своей минуте славы. Завидует ли…

• • • • •

«Лёня в детстве с Димкой в чем-то похожи, — говорит Людмила Николаевна. — Очень добрые. Очень внимательные. Но Димка — более смелый. Взять хотя бы этот его экстремальный самокат, с которого он не слезает. И со всеми находит общий язык. А Лёня страшно переживал, если ему взрослый человек на улице просто делал какое-то замечание. Для Лёни это был крах. У него не припомню драк, а Димка подраться может — но по делу, только если нужно кого-нибудь защитить. Может, сегодня другое время, поэтому и внук чуть другой, чем сын…»

Крестный Димы, футболист Роман Адамов, который прошел со Слуцким почти через всю его карьеру от «Олимпии» до «Москвы» и «Крыльев Советов», формулирует не по-футбольному — сам вначале не поверил, когда услышал: «Дима — гораздо более общительный. Нет, Викторович тоже общительный, но Дима — более социально адаптированный. Он хватается за все, занимался уже и футболом, и хоккеем, и теннисом, и карате, и другими единоборствами. И везде с ребятами общается».

Если уж Слуцкий со своей фантастической контактностью, знанием людской психологии и умением подобрать ключик хоть к черту, хоть к дьяволу, — ГОРАЗДО менее общительный, чем его сын, степень коммуникабельности Димы невозможно даже вообразить.

Лёня, по словам мамы, был примерным ребенком. Лишь спустя годы стала узнавать, что он с друзьями бегал на стройку за их домом и сигал вниз с крыш (низких, естественно), плавал на ближнем, опасном из-за течений, берегу Волги, сбегал с уроков в кино. Но тогда Людмила Николаевна об этом не знала, а учителя не жаловались. При том что она ходила на каждое родительское собрание и делала все, что просили, — мыла окна, красила полы.

Учителя же понимали: жаловаться на лучшего ученика — все равно что резать курицу, которая несет золотые яйца. В данном случае — золотую медаль.

«Меня часто спрашивают: как ты его воспитывала? — говорит Людмила Николаевна. — Да не воспитывала я его! Не воспитывала! И вообще, будучи педагогом, не знаю, что такое воспитание. Можно научить здороваться, вести себя культурно. А все остальное… Не будешь же говорить: ты меня, сынок, люби, я твоя мама.

Мы его никогда не наказывали. Никогда не били. Никогда не ругали. Он же у нас отличником был. Иногда с работы прихожу — и вижу, как бабушка Лёне говорит: «Ты почему сегодня «четверку» в дневнике принес?» И делает важный вид. А он делал вид, что ее боится. Ему все давалось очень легко. Он ничего не зубрил, почти все уроки дома не учил. Всё запоминал прямо в школе».

Слушаю маму Слуцкого — и вспоминаю прекрасную фразу кого-то из классиков: «Не нужно воспитывать детей. Они все равно будут такими же, как вы. Воспитывайте себя».

Именно так Людмила Николаевна воспитывала будущего главного тренера сборной России.

Когда Лёне было полтора-два годика, в Волгоград из Краснодара приехала в гости Галина, средняя из трех сестер Андреевых. А старшая сестра Тамара в ту пору жила в ГДР со служившим там мужем. С вещами в Волгограде тогда было трудно, и она привезла в подарок из Восточной Германии необыкновенно красивые рубашечку и шортики для Лёни. Мама его нарядила, они пошли по улице — и вдруг Галина сказала: «Ой, какой красивый мальчишка, Люд! А представляешь — вдруг он у нас когда-то будет знаменитым?!»

Маме это предсказание средней сестры врезалось в память. Галина до сих пор работает, поэтому в Москву наведывается нечасто. А вот старшая, Тамара, уже на пенсии. Когда она оказывается в столице, Слуцкий берет билеты во все возможные театры, и два-три раза за визит ходит вместе с мамой и тетей на спектакли. Та ему все время говорит: «Лёнечка, вот смотрю на тебя — как ты не стесняешься с 76-летней бабкой в театр идти?» Главный тренер ЦСКА пожимает плечами: «Тетя Тамара, это ты — бабка?!»

А однажды прогноз о большом будущем Слуцкого сделает сама Людмила Николаевна. Произойдет это, правда, много лет спустя — когда 2 декабря 2010 года Россия получит чемпионат мира по футболу-2018. В этот момент в квартире Слуцких был давний знакомый, риелтор Игорь — он как раз занимался покупкой их нынешнего жилья в «Алых парусах».

И вдруг мама Слуцкого, услышав новость о ЧМ-2018 в России, сама для себя неожиданно сказала: «Игорь, вот увидите — мой сын будет главным тренером сборной России на нашем чемпионате мира». Сказала — и забыла. А когда четыре с половиной года спустя по телевизору объявили теперь уже о назначении Слуцкого главным тренером национальной команды, риелтор тут же позвонил ей: «Люда, а вы помните свою фразу?..»

Она не знала, почему ее произнесла. Сама говорит: не стоит искать за этим анализа или какой-то глубокой мысли. Просто такова она, материнская любовь и интуиция.

А тогда, в Волгограде, юный Леонид ни о какой Москве и не задумывался. И даже позже, выигрывая матч за матчем в детском футболе с «Олимпией» — тоже. И вся жизнь, вся карьера у него идет именно так — шаг за шагом. На моих глазах, когда мы вместе с ним и комментатором «НТВ-плюс» Денисом Казанским брали интервью (!) у Жозе Моуринью в феврале 2009 года, Слуцкий спросил португальского мэтра: «Вы как тренер согласны с тем, что самый важный матч — следующий?» И услышал моментальное: «Абсолютно!»

В жизни Слуцкого был миллион таких микроматчей с судьбой. Не во всех он побеждал. Но после поражений, даже тяжелых, вставал, отряхивался — и шел дальше.

• • • • •

Шесть лет назад, собирая материал для книги о футбольных тренерах «Секреты футбольных маэстро», я спросил Слуцкого, считает ли он себя амбициозным человеком. К тому времени, замечу, у него не было еще ни одного трофея.

«Да, я очень амбициозный, — ответил тренер. — Еще в школе, в начальных классах, любая «четверка» могла привести меня к рыданиям. Хотелось быть самым лучшим. И когда я поступил в Волгоградский институт физкультуры, то был за всю историю нашего вуза вторым человеком, который пришел на отделение футбола с золотой медалью. И не то чтобы я к ней специально стремился — просто хотел, чтобы у меня все было на «отлично». Уверен, что таким же будет и мой сын».

Дима, к слову, стал — по крайней мере на сегодня — не отличником, а хорошистом. Но в международной школе с преподавателями из Англии, США, Австралии, в которой к тому же он занимается и по англоязычной (обязательной), и по русскоязычной (добровольной) программе, это тоже недурно.

В футбол, как мы выяснили, Слуцкий влюбился не благодаря отцу. Тогда как?

«Первая любовь к футболу — это двор. А потом был первый турнир, который смотрел более или менее осознанно — Олимпийские игры 1980 года в Москве. (Слуцкому тогда было девять лет. — Прим. И. Р.) Я тогда был в деревне — в детстве все время летом ездил туда с бабушкой к своей тетке, средней маминой сестре. Она жила в совхозе «Красносельский» Краснодарского края. И вот мы с другом, старше года на четыре, смотрели всю Олимпиаду. До сих пор помню всех тогдашних олимпийских чемпионов — включая Яака Уудмяэ в тройном прыжке, который победил Виктора Санеева…»

Тут у меня в стоявшую на столе чашку чая упала челюсть, причем не искусственная. А Слуцкий, как ни в чем не бывало, продолжал:

«Помню, естественно, и футбольный турнир. Был очень разочарован, когда наши проиграли сборной ГДР в полуфинале. Но спорт после этого смотрел уже неотрывно. У нас в Волгограде в детстве все болели в футболе или за киевское «Динамо», или за «Спартак», а в хоккее — за ЦСКА, потому что он у всех выигрывал. Но я с девяти лет регулярно ходил с пацанами из нашего двора на «Ротор». Он не играл в высшей лиге, но мы знали и любили всех звезд волгоградского футбола — Гузенко, Дивака, Ванина, Файзулина. А поскольку у меня с детства была любимая команда внутри своего города, не было поклонения перед другими».

Не было у него и каких-то персональных кумиров. Вся комната была облеплена постерами, но это была не Москва, а Волгоград, и потому добывались они по простому принципу — что досталось, то и вешаю. Тренер точно помнит, что у него на стенке висел плакат со сборной СССР — победительницей Олимпиады в Сеуле 1988 года. Интересно, как бы он отреагировал, скажи ему кто, что 19 лет спустя его команда сыграет против ее главного тренера Анатолия Бышовца в финале Кубка России?..

Еще в комнате были постеры Рууда Гуллита и Андре Агасси. И когда, уже будучи известным тренером, Слуцкий взахлеб станет читать автобиографию американского теннисиста — и, как всегда, извлекать из нее много полезных психологических деталей, — та картинка с детской стены будет всплывать у него перед глазами.

Что же до воспоминаний об Олимпиаде-80 и Яаке Уудмяэ, то после них меня абсолютно не удивляют рассказы многих игроков Слуцкого о том, что он смотрит и знает все виды спорта без исключения, и в этом смысле его кругозор гораздо шире, чем у большинства футболистов. Кстати, на чем Слуцкий, помимо прочего, мог так легко сойтись в сборной с Артемом Дзюбой — это и на широте знания спорта; тот тоже фанат всего, что только можно себе представить.

• • • • •

Спрашиваю Слуцкого о самом сильном детском воспоминании. Оно оказывается не связанным с футболом:

«Я тонул. Реально тонул. Мне было семь лет, это было в деревне. Уже ушел под воду, и меня спасли буквально в последний момент. Пошел купаться с двоюродным братом, который старше меня на семь лет. Плыли на каких-то баллонах из-под машин, а я провалился. На счастье, один из пацанов уже был на суше и стал орать: «Тонет, спасайте!» И меня за шкирман вытащили. Но до сих пор прекрасно помню, как разверзалась вода. Я был уже практически ТАМ».

В его тренерской карьере будет немало таких моментов. Но всякий раз он сможет выплыть. Может, потому, что после того случая он не испугался воды? И, в частности, в 1996-м поспорил со своими юными футболистиками из «Олимпии», что прыгнет в холодную осеннюю воду Невы, если мальчишки выиграют финал Детской футбольной лиги? И, когда выиграли, выполнил обещание?..

Слыша это напоминание, Слуцкий смеется. И сообщает:

«В «Олимпии» были и похлеще моменты. Раз мы были на турнире в Германии, и там я поступил примерно как Анатолий Тарасов в «Легенде № 17». В Мюнхене пошли в олимпийский бассейн, залезли ради любопытства на десятиметровую вышку. Ребята сказали: «Давайте вы первый прыгнете, и тогда — мы все». Страшно было. Но прыгнул. А потом — вся команда».

В этой маленькой истории — то преодоление, что сопровождало всю жизнь Слуцкого.

Даже в мелочах. Он, например, почти не пьет. Для нашего тренерского цеха это явление немыслимое. Зная о его не то чтобы абсолютном неприятии, но явном аскетизме в употреблении спиртного, интересуюсь у Слуцкого, не пытался ли кто-то из старших ребят завлечь его в алкогольно-курительные дела.

«В детстве все пробовали. Но у меня был очень высокий уровень самодисциплины. Мама никогда не делала со мной уроки, ничего не контролировала. Просто я был максималистом по своей сути. На одни пятерки я учился не потому, что так хотел знания получить, — а чтобы меня не ругали, а хвалили. Я был заточен на то, чтобы не делать что-то плохое. У меня было какое-то правильное понимание того, что такое хорошо и что такое плохо, что можно и что нельзя.

Особенно это проявилось, когда стал заниматься футболом. Представляете себе футбольные коллективы? Там бандит на бандите, оторвы все, ужас что творилось. Но я и с ними достаточно хорошо ладил — не могу сказать, что были какие-то конфликты. И в то же время не шел ни у кого на поводу. Думаю, это генная история. С другой стороны, не могу понять, как это, отчего, от кого. Мама сама часто удивляется. Когда есть какая-то хорошая компания, она сидит, выпивает. Говорит, что и отец любил на праздники выпить. Добавляет: «В кого ты такой?» А мне это никогда не было интересно».

Мама подтверждает: «Отец в меру выпивал, я тоже выпиваю. А он сказал «нет» — и все. Сейчас были на лыжах, с ребятами может граммулечку виски со стаканом колы налить и весь вечер его пить. А может и два дня — пока кто-то не выльет».

Правда, друзья — Роман Адамов, Дмитрий Фёдоров — немного иного мнения: выпить Слуцкий может, но пьяным его действительно никто никогда не видел. По словам Адамова, на одной из ежегодных встреч «олимпийцев» парни решили порезвиться и, когда Леонид Викторович отворачивался, незаметно ему подливали. Если верить футболисту, тренер не «поплыл» — но на следующий день проснулся лишь в шесть вечера. Слуцкий, услышав это воспоминание, лишь усмехается: мол, детский сад — он и в 30 с лишним детский сад.

Фёдоров добавляет: «Он может выпить и больше, чем одну-две рюмки крепкого напитка или бокал-другой вина. Но вот вам такая история. Когда сборная прошла на «Евро», естественно, команда всю ночь гуляла, кое-что даже выложили в Cети. Леонид Викторович приехал домой под утро. И, не ложась спать, сразу составил план следующей тренировки ЦСКА, которую поехал и провел. У него есть железное правило: план занятия вне зависимости от обстоятельств он пишет заранее. И у него не было в жизни ни одной тренировки, которую он пропустил или на которую опоздал хоть на минуту. В этом смысле футбол для него — не работа, а какой-то фетиш. Он обожествляет футбол».

В разговоре об алкоголе мама еще заметила, что от пьяных людей Слуцкого физически воротит. Можно представить, каково ему было утвердить себя в обильно пьющей российской тренерской среде!

Кстати, первое тренерское качество — чего он тогда, разумеется, не предполагал — проявилось в нем в восьмом классе.

«Помню, ездили мы класса после восьмого в спортивный лагерь, — рассказывает Слуцкий. — В ту пору на одного тренера приходились старший и младший возрасты. Тот человек, который работал с нами, взял туда и малышей из четвертого класса. И мы как бы начали их курировать — заступаться, воспитывать, общаться. Это был первый легкий педагогический опыт.

Очень хорошо помню, что для меня это были очень приятные ощущения — ты о ком-то заботишься, тебя слушают… Поскольку у меня не было младших братьев и сестер, это было классное чувство — ответственности за кого-либо. Это были футболисты 1975 года рождения, среди них, кстати, был Александр Беркетов. И когда я их встречаю, у меня до сих пор к ним такое же отношение. Хоть им уже по 40 лет».

• • • • •

Мама от футбольных устремлений сына в восторге не была. И это еще мягко сказано. Сначала отдала его в музыкальную школу — и не для того, чтобы вырастить из него пианиста, а просто чтобы стал культурным человеком, который мог бы произвести приятное впечатление на окружающих. Классическая интеллигентная семья!

Лёня честно походил в «музыкалку» два года, а потом в первый раз проявил характер. Подошел к маме и четко выговорил: «Мам, ты можешь меня убить, но я больше туда не пойду». И пошел на улицу, играть летом в футбол, зимой в хоккей. Без коньков — откуда было взять на них деньги? Впрочем, так же и все его сверстники гоняли. Хотя в случае со Слуцким слово «гоняли» было не очень уместно. Он быстро определился со своей игровой специализацией — вратарской.

«Вряд ли он мог бы вырасти в хорошего футболиста, — считает Людмила Николаевна. — У него немножко другой склад ума. Тренерское, аналитическое ему ближе. Он должен думать, а не только бегать. Может, потому во вратари и подался. Кстати, и игрушки у него были «тренерские» — он любил из индейцев, солдатиков команды строить. И его «армии» у других детишек эти войнушки почти всегда выигрывали».

Классе в шестом вдруг замаячила «четверка» в четверти по физкультуре — непорядок! Мама пришла к учителю: «Что нужно сделать, чтобы «пятерка» была? Он у нас отличник, такого не может быть». Учитель сухо заявил, что Слуцкий не умеет подтягиваться.

Тогда мама сделала ему дома турник. Лёне хватило настырности заниматься каждый день, и через короткое время он уже мог подтягиваться 30 раз. С «пятеркой» проблем не было. Но когда он вырастет и начнет заниматься спортивной наукой, то скажет маме: «Насколько тот учитель был не прав! И мы с тобой не правы, что пошли у него на поводу. По всем законам анатомии — не каждый ребенок может подтянуться 30 раз и выполнить норматив. Я был высокий, и масса моего роста и тела этому нормативу не соответствовала, он мог нарушить правильные процессы в организме».

Но ведь выполнил же, пусть и «на зубах», добился своего! Как, собственно, и всегда в жизни.

Сама бы мама ему футбольную школу в жизни искать не стала — да он сам нашел. По словам мамы, всякий раз, приезжая в Волгоград, Леонид встречается со своим тамошним первым тренером Андреем. Игру сына на детско-юношеском уровне она еще кое-как принимала, но когда Леонид решил поступать в институт физкультуры…

«Это был конец света. Сердце болело, приступ был, — вспоминает Людмила Николаевна. — Я лежала. И этого Дергача Василия Васильевича, который его туда зазвал, последними словами ругала — столько ему всего наговорила! Это уже потом мы подружились, и лишь спустя много лет я задумалась — видимо, не зря он пошел туда, в этот футбол?»

Видимо, не зря. Историю о том, что не так с институтом физкультуры и отчего был такой ужас от сыновнего туда поступления, мама Слуцкого расписала мне во всей красе:

«Вариантов было два — юрфак и журфак. Журналистика, кстати, ему очень нравилась, а говорить он всегда умел. И рассуждал: «Если я когда-нибудь и буду журналистом, то только спортивным». Так что мог он и вашим коллегой стать.

А на юридический он даже собеседования прошел. У нас в Волгограде есть следственная школа. Чтобы туда попасть, нужно было пройти собеседования в прокуратуре, еще где-то. И он прошел — причем, как потом выяснилось, уже зная, что туда не пойдет! А я-то счастливая ходила, везде его хвалили: «Да мы его и без экзаменов взять можем». Он благодаря золотой медали и так только с одним экзаменом мог поступить.

А потом Лёня тихо отнес документы в институт физкультуры на отделение футбола и просто поставил меня перед фактом. Рассказал, что люди в приемной комиссии были сильно удивлены и друг другу показывали его аттестат с одними пятерками.

Почему я так расстроилась? Когда-то, чтобы отвезти домой и установить какой-то новый шкаф или стенку, нужно было зайти с заднего двора в мебельный магазин и поговорить с грузчиками. За умеренную плату они все делали. Когда отец Лёни был еще жив и в 1972 году мы получили новую квартиру, надо было ее обставлять. Я пошла к грузчикам — и разговорилась с ними.

Оказалось, что все они окончили институт физкультуры. Мне и Лёня про них рассказывал: «А, я его знаю. Он бывший боксер». Сын вообще, по-моему, всех спортсменов в мире с детства знал по именам. До сих пор и легкую атлетику смотрит, и волейбол, и что угодно.

И как же эти грузчики отложились у меня в голове! И когда спустя 17 лет мой сын, умный, красивый и все такое, пошел в институт физкультуры, у меня эти грузчики сразу в памяти всплыли.

Нет, на Лёню я не кричала. Но у меня сразу созрел план. Я слышала про Василия Васильевича Дергача, что он на кафедре футбола все решает. И пошла к нему, поставив себе задачу: вначале уговоры, затем злость, потом гнев. В итоге наговорила ему много нехороших слов. Мне надо было выпустить пар, найти виноватого и все ему рассказать. А кому? Лёня меня уже не слушал. Дергач оказался человеком очень тактичным и выдержанным. И выстоял под моим натиском».

Да, уже в юности, даже сталкиваясь с несогласием матери, которую он очень любил и любит, Слуцкий тихо и корректно, но твердо следовал принятым решениям и делал именно то, что считал нужным.

Дергач, в прошлом игрок сталинградского «Трактора», а впоследствии тренер, преподаватель и, наконец, завкафедрой отделения футбола нынешней Волгоградской государственной академии физической культуры, в интервью волгоградскому информационному агентству «Спорт-34» недавно рассказывал:

«Леонид, теперь уже Викторович, был в моем последнем выпуске. И я уверен, он был первым на кафедре футбола человеком, который учился на одни пятерки! Но начиналось все не так просто. Когда Лёня к нам поступил, приходит на кафедру женщина. Изящно одетая, статная. Спрашивает меня и приглашает на «конфиденциальный разговор». Думаю: «Ничего себе — такие слова знает».

И говорит, что она мама Леонида Слуцкого и очень просит меня, чтобы я отговорил ее сына поступать «на футбол». Мол, у нас есть отличный вариант ехать в Минск и поступать на журналистику — там уже ждут. Я ответил, что футбол — детская мечта Лёни (с чем она согласилась). А разрушать, убивать эту мечту я просто не имею права. Сказал: решайте сами в семье, а я в этом процессе участия принимать не буду».

Они и решили. Причем, по словам Леонида, драматизма было вовсе не так много, как об этом повествует мама: «Она не давила. Может, сейчас она это и рассказывает, но я давления не чувствовал. Я просто сказал: «Нет, я бы хотел сюда». Да, с ее стороны были слова: мол, на юриспруденцию или журналистику было бы лучше, институт физкультуры — это неперспективно. Но чтобы меня прямо гнули — такого не припомню».

• • • • •

Студентом-первокурсником юный вратарь попал в команду Второй лиги чемпионата СССР «Звезда» (Городище). За недолгое время игры за нее в печально знаменитой своими подкупами и судейскими скандалами девятой зоне успел насмотреться на реалии советского футбола низшего уровня. Скажем, в выездном матче с азербайджанским «Кяпазом» арбитр назначил в ворота гостей пять (!) пенальти. Голкипер отразил первый из них.

Его тогдашнего одноклубника Андрея Соловьёва много лет спустя цитировал еженедельник «Советский спорт — Футбол»: «У нас основной вратарь получил травму, и первый круг отыграл Лёня. Поехали, помню, на выезд в Азербайджан: Кировабад — Казах. За две игры нам били семь пенальти! Один Лёня отбил… Понюхал пороха в 18 лет. На выездах жил с капитаном Владимиром Сапельниковым — 1954 года рождения, играющим тренером. Это показатель. Значит, его уважали. Белой вороной в команде не был — хотя режим действительно соблюдал неукоснительно: в 22.00 свет в его комнате был выключен».

Все это маленькое футбольное счастье, пусть даже подпорченное судьями, продолжалось недолго. Когда Леонид учился на втором курсе, случилось событие, которое перевернуло всю его жизнь. Соседка в слезах показала Лёне на тополь, куда залезла ее кошка. Попросила помочь ее снять. Слуцкий чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но он же мужчина — и значит, пути назад нет. Сперва надломилась одна ветка, потом другая — и парень полетел на асфальт с высоты третьего этажа. И получил многооскольчатый перелом надколенника, перелом носа, сотрясение мозга…

Слуцкий рассуждает:

«Когда меня спрашивают: «В следующий раз ты бы не полез на дерево?» — у меня нет ответа. Потому что если бы ко мне, 18-летнему, опять обратилась милая 15-летняя девушка, заплаканная, и попросила бы помочь… Я же, когда лез, знал, что упаду. Потому что никогда в жизни не лазил по деревьям, не был сорвиголовой — но в такой ситуации отказать не мог. Хотя и до падения кошек не сильно любил…»

А вот рассказ мамы:

«На всю жизнь запомнила тот день. Это было 13 октября 1989 года, воскресенье. Меня дома не было. Лёня собирался идти на тренировку. И тут соседка позвонила в дверь со своей просьбой. До того она прошла многих мальчиков, в том числе заглянула к Саше, нашему соседу сверху. Тот, парень категоричный, спокойно ответил: «Я? На дерево? Вы что, не пойду». И закрыл дверь.

А Лёня никогда в жизни не мог никому отказать. Он не умел лазить по деревьям, ничего о них не знал. Это потом уже выяснил, что осенью у тополей тонкие веточки и на них забираться нельзя. А он полез. Кошечку-то снял. Но потом под ним обломилась ветка, и он полетел. Со всем своим ростом упал на переносицу и заодно повредил колено.

Я была у сестры, мне позвонила мама девочки, чья кошка на дерево залезла. Я тут же на такси в больницу. Его уже отвезли на операцию, которая длилась долго. Спасибо дежурному доктору, который собрал ему колено как положено, не тяп-ляп. Когда Лёню везли на каталке, вместо лица у него было сплошное месиво. Помню это до мельчайших подробностей».

Тогда Слуцкий получил первый в жизни и очень жестокий урок — безотказность бывает наказуема. Но лишь спустя много лет он научился говорить «нет». Больше он не станет слушать детского тренера, который остановит его где-нибудь в Высшей школе тренеров и вместо того, чтобы спрашивать и впитывать, будет полчаса жаловаться, как его команду «убивали» судьи на турнире в Геленджике. А ведь раньше — слушал.

Его безотказность до поры была невероятной. Уже будучи главным тренером «Москвы» и заскочив на пару дней в Волгоград, Леонид столкнулся с товарищем, который попросил ему помочь с переездом. «Есть люди, которые не нанимают грузчиков, а обращаются к друзьям, — рассказывал Слуцкий. — Так уж устроены. Втроем мы тащили пианино его жены Гали сначала с девятого этажа вниз, затем в другом доме — на четвертый этаж. В лифт не помещалось. Вымотались жутко. А я в эти минуты думал: «Галя, ну почему же тебя мама не отдала на скрипку?!» Довелось ему и разгружать машину навоза на даче у тети, и он до сих пор вспоминает о том как о самой тяжелой физической работе в его жизни: «Я чуть не обезумел. В том числе от запаха».

Но навоз навозом, а в долгие, мучительные месяцы после падения с дерева Лёне пришлось стократ тяжелее.

Слуцкий рассказывает об этом спокойно, повествовательно, без надрыва. Но так, что мороз по коже идет. Мои собеседники из творческой среды, друзья-товарищи тренера Дмитрий Фёдоров и Илья Казаков, не сомневаются, что именно та история фантастически закалила Слуцкого, влила в него то беспредельное терпение, которое требуется в тренерской работе.

«Год я пролежал в 20-местной палате типичной советской больницы, — говорит Леонид Викторович. — Рядом были те, кому пришлось гораздо хуже, — люди с ампутированными конечностями, с переломами таза. На их фоне я чувствовал себя счастливчиком. Плюс ко мне не зарастала народная тропа. Ходили одноклассники, одногруппники — словом, было совсем не скучно и никакой депрессией не пахло. Хотя первые три месяца я просто лежал на спине, даже не имея возможности никуда повернуться.

Ходить начал месяцев через шесть-семь. Когда стал разрабатывать ногу — боль была адская, слезы лились рекой. Но когда каждый день нога гнется хоть на капельку больше — чувствуешь себя самым счастливым человеком на свете. А когда понимаешь, что способен ходить без костылей, вывозить других лежачих больных до туалета, потом назад… А когда из больницы с палочкой ездишь в институт сдавать сессию…»

Мама добавляет, а кое-где корректирует сына:

«Насчет 20-местной палаты — это Лёне так показалось. На самом деле там было восемь человек — впрочем, тоже немало. Самое страшное, что, когда сняли гипс, нога у него была абсолютно ровная. Колено не сгибалось. Вообще. Его надо было разрабатывать.

После снятия гипса я забрала Лёню домой. Каждый день он ложился на диван, я грела парафин, накладывала на колено. И по миллиметру гнула ему ногу. Боль — дикая, хотя переносил он ее мужественно, не кричал.

Но ногу мы согнули. Полностью. Хотя чего это стоило! Первое время после гипса мы ездили на физиотерапию. В такси садимся — а хороших машин тогда еще не было. Места для ноги нет — иногда приоткрывали окно, и нога торчала оттуда…

И все-таки во всем, что в больнице происходило, было кое-что хорошее. Вы не представляете, сколько у него перебывало людей. Я же там со всеми врачами перезнакомилась — благо больница была прямо напротив моего детского сада.

Одному его соседу по палате ноги отрезало полностью. У второго в голове что-то перемкнуло. Ему делали какие-то тяжелые уколы, но он мог сорваться и с бешеными глазами куда-то побежать. Один раз так по Лёне пробежался. Третий был на Шарикова похож — просто копия! К тому же и бездомный — то есть и биография напоминала».

В общем, для Леонида, мальчика из культурной семьи, это была серьезная школа жизни.

Логичен вопрос — как при статусе заведующей детским садом Людмиле Николаевне не удалось добиться для сына чего-то более комфортного, чем двадцатиместная или даже восьмиместная палата. Как выяснилось, ничего другого в Волгограде тогда элементарно не было: советский быт во всей красе. Конечно, если не считать партийную номенклатуру. А к ней заведующая детским садом не относилась.

Ей и так многое удалось «пробить». Она принесла сыну маленький телевизор, который он поставил на тумбочку и смотрел по нему футбольные матчи. Сидела с ним каждый вечер часов до десяти — половины одиннадцатого. Посещения других больных были или вовсе запрещены, или резко ограничены — но мама Слуцкого сумела решить вопрос так, чтобы та самая народная тропа к ее сыну превратилась в широченный бульвар. Врачи хватались за голову, потому что ходоки к Лёне шли по десять человек в день, иногда одновременно.

«А девочка, из-за которой вы пострадали, в больницу к вам приходила?» — спросил я Слуцкого.

«Конечно. Старшая сестра этой девочки — моя одноклассница, мы 10 лет проучились вместе, и она была старостой класса. И, естественно, они обе меня навещали. Более того, у ее родителей, в отличие от моей мамы, была машина, и они регулярно подвозили маму в больницу. Потом, пока я жил в Волгограде, мы общались, и я был на ее свадьбе. Но с тех пор как уехал, о ее судьбе не знаю».

Беспрерывные посещения продолжались и после выписки. То, что Людмила Николаевна, человек хлебосольный, при этом на всех готовила, стало предметом шуток в семье: мол, в институте разузнали, что мама Слуцкого всех кормит, и повалил народ из общежития! Подозреваю, что это была шутка, в которой имелась только доля шутки.

Но в любом случае то, что друзья и даже просто знакомые не бросили Слуцкого в беде, позволило ему во всей этой ситуации не сойти с ума. И не плюнуть на лечение. Мама, правда, утверждает, что год — это было не «чистое время» в больнице, а все вместе до восстановления, включая реабилитацию дома. Впрочем, не суть — это всё детали.

Если же возвращаться к «тренерскому» терпению, которое появилось у Слуцкого после госпиталя, то с версией имени Фёдорова — Казакова, озвученной мною в нашей беседе при подготовке книги, тренер согласился. И даже добавил драматизма:

«Спустя несколько лет я вспоминал тот период и фантазировал. И в тот момент мне позвонил президент «Олимпии» Николай Николаевич Чувальский. Он часто звонил мне по вечерам. И тогда был на громкой связи, чего я не знал. В его кабинете сидел не только он, но и все его замы.

Чувальский спрашивает: «Что делаешь?» И я автоматически сказал то, что действительно делал: «Думаю». И слышу — такой ржач общий стоит! Они говорят: «Вот бездельник, делать ему не хрена! Думает он, видите ли!» Так вот, думал я о том, что если перенестись назад и попытаться повторить тот год в больнице, то лучше было умереть, чем еще раз через все это пройти.

Когда уже прошел — кажется, что не так страшно. Но когда представляешь, что все заново — нет, нет, нет! Сейчас понимаю, что это было очень важно для моего человеческого становления. Но тогда это было безумно тяжело».

Психофизиолог Виктор Неверов, работающий со Слуцким с 2006 года, в нашей беседе выдал свою версию относительно того, как подействовало на молодого парня происшествие, случившееся с ним в 18 лет:

«Есть такие понятия — «синдром льва» и «синдром кролика». Один человек внешне крутой, но когда его по-настоящему прижимают, вся боевитость куда-то уходит. У Слуцкого же чем все хуже, тем больше активизируются волевые качества. Когда все разваливается, он не опускает руки, а начинает работать вдвойне.

Вспоминаю историю, когда он свалился с дерева и из-за тяжелых травм не стал игроком. Да даже к лучшему, что свалился! Так был бы одним из посредственных вратарей. А тут стал доказывать в первую очередь самому себе, что что-то может. Это и был признак того, о чем мы говорили выше. Другой, пролежав год в больнице и закончив то, чем занимался до этого всю жизнь, опустил бы руки. А у него, наоборот, пошел подъем».

Выйдя из больницы, Слуцкий еще надеялся вернуться в футбол. Более того, с грехом пополам играл и в первенстве коллективов физкультуры, и в чемпионате области. Но потом все ребята, которые учились в Центре олимпийской подготовки вместе с Лёней, перешли в дубль «Ротора». И лишь одного Слуцкого туда не взяли. Тогда он и понял, что мечта стать серьезным футболистом так и останется мечтой.

Еще бы. Невероятно то, что он в этот самый футбол после больницы вообще играл — на любом уровне. Почему? А вы послушайте Леонида Викторовича.

«Футбол мне снился каждую ночь. А тогда, как я потом выяснил, ни о каком профессиональном футболе даже речи не могло идти. Там вопрос был о том, чтобы не присвоили группу инвалидности. В нашей палате был мужчина с точно такой же травмой. Он был старше меня — и остался инвалидом на всю жизнь. Я его периодически встречал, мы жили в одном микрорайоне. Он все время ходил с палочкой, так и не смог ногу даже чуть-чуть разработать. Она не сгибалась».

Людмила Николаевна добавляет: «Он тяжело переживал, что в футбол играть не будет. Потому что очень этого хотел. А понимание того, что великим спортсменом он в любом случае не стал бы, думаю, пришло к нему позже. Тогда рана еще была свежа. Но какое могло быть возвращение в футбол, если у него каких-то косточек в колене не хватало — настолько оно при ударе было раздроблено? Попытка вернуться если и была, то скорее для себя, чтобы во всем убедиться. А вдруг чудо? Хотя чудо — это то, что разработали колено. Иначе хромал бы всю оставшуюся жизнь».

Дмитрий Фёдоров говорит: «Когда не знающие Слуцкого люди называют его мягкотелым, они не понимают одной очень важной вещи. Когда человек лежит год в многоместной палате ужасной советской больницы и большинство говорят ему, что он останется инвалидом, — это закалка на всю жизнь. Именно тогда у него появились воля, желание бороться и не сдаваться до последнего, которое теперь воплощается в том, что ЦСКА нередко вытаскивает самые безнадежные матчи.

Но главное, что при всей появившейся со временем жесткости он в душе остался ребенком. Успех Слуцкого я объясняю тем, что он продолжает любить футбол так же, как мы любили его в детстве. Может, как раз потому, что травма лишила его профессиональной карьеры. Когда мы были маленькими, футбол для нас всех был чем-то невероятным, какой-то магией. И у меня полное ощущение, что он по-прежнему относится к этой игре с тем же восторгом».

• • • • •

…Они по-прежнему — не просто мать и сын, но и лучшие друзья. Можете вы назвать не то что знаменитого футбольного тренера, а любого из ваших 45-летних знакомых, состоявшихся семейных мужчин, кто раз в год ездил бы в отпуск с мамой? Не вдвоем, конечно, всей семьей, — но все же?

Слуцкий — ездит. В конце 2014-го они всей семьей были на восточном побережье США — в Нью-Йорке и Вашингтоне. В конце 2015-го — в Европе на горнолыжном курорте, который давно уже стал непременной частью зимнего отпуска Леонида Викторовича. Новый год вместе — для них это святое, в какой бы части света они в это время ни находились.

«Мы иногда с ним можем очень долго сидеть вот здесь, на диване, вдвоем, когда все спят, — говорит Людмила Николаевна. — До четырех утра, до пяти. И о многом, многом говорить. О том, что он никому не скажет. А я его слушаю — и иногда даже, как он говорит, даю правильные… Ну, может быть, не советы. Я даже Димке, хоть ему и 10 лет, советы не могу давать. А тем более Лёне.

Скорее всего, делаю правильные выводы из того, что он говорит. А потом, иногда даже знаю, что он хочет услышать. Исходя из обстановки и его настроения, могу даже немножко подыграть, чтобы ему стало легче. Три-четыре последние игры в 2015 году были очень тяжелые у нас в доме… Сразу после поражений никогда не звоню, не лезу в душу, — а вот если результат нормальный, минут через 20 после окончания игры, когда знаю, что он уже включил телефон, набираю…»

Огромную роль Людмилы Николаевны в жизни сына подчеркивают все, кто с ними близко знаком. Дмитрий Фёдоров рассказывает:

«Леонид с мамой и похожи, и нет. Похожи тем, что у них доброе сердце, добрая душа. Но мама, как мне кажется, — более экспрессивная, моментами более категоричная и жесткая во взаимоотношениях с людьми. Людмила Николаевна по натуре командир, Леонид Викторович — режиссер. Режиссер тоже может быть командиром, но в большей степени он должен находить общий язык с теми, кто находится у него в подчинении. А Людмила Николаевна и на отдыхе заставляет всех строем ходить».

Фёдоров при этих словах смеется. Но командирский дух мамы Слуцкого я уяснил и из некоторых ее реплик по ходу нашей беседы.

«Когда проигрываем, он приходит, ложится на диван и молчит. Мы где-то тут. Но его не трогаем. Я знаю, когда у него какое настроение и как с ним надо разговаривать. Иногда даже пожестче. А то, бывало, ляжет на диван и начинает: «Ой, все, мы проиграли. Мне теперь кажется, что моя команда никогда не выиграет. Это крах. Ну что я сделал неправильно?»

Слушала день, два, три, пять. А потом сказала: «Ну-ка хватит лежать на диване и жалеть себя. Сделал ошибки — значит, анализируй и не ной!» Знаете — подействовало. По себе знаю, что взгляд со стороны лучше, чем когда ты только сам в себе копаешься. Когда мне что-то скажут, я тоже многое начинаю понимать, в чем была не права. И важно, что Лёня готов слушать и слышать. По крайней мере меня — о других судить не могу.

С возрастом стала говорить и то, чего ему порой не хотелось бы услышать. Был такой момент, когда он немножко… Нет, не звездную болезнь поймал, а немножко перепутал работу с домом. Это больше касалось его отношения к Димке. Года два назад он пару раз излишне резко с ним поговорил — когда можно было сказать совершенно по-другому, без раздражения. На работе он может себя сдерживать, когда считает, что это нужно? Значит, и дома должен. Больше такого не повторялось».

Сам Слуцкий подтверждает:

«На самом деле мама очень жесткая по натуре. Когда я к ней приходил раньше в детский сад — мобильных телефонов же тогда не было, — я узнавал, где она, по крику. Она кому-то давала наставления, я слышал, на каком это этаже, в какой части сада, и уверенно шел туда. У нее был свой кабинет, но она могла за целый день туда вообще не зайти».

Дома они обсуждают спектакли, на которые часто ходят вместе, литературу — например, «Парфюмера» Зюскинда и «Похороните меня за плинтусом» Санаева. «Долго не могли прийти к единому мнению, спорили», — рассказывает Людмила Николаевна. Право, не знаю других футбольных тренеров с такой степенью ответственности и занятости, кто находил бы время на дискуссии об искусстве. Что ж, верен парадокс: чем более занят человек, тем больше у него свободного времени. Не для ерунды, конечно, а для чего-то такого, что стоит часов обсуждения.

На футбол при этом маме давным-давно ходить… запрещено. Однажды в Волгограде она из любопытства решила сходить на матч «Олимпии» с сыном во главе. Слуцкий отнесся к этому спокойно: команда выигрывала все напропалую, и вероятность того, что именно в этот день она проиграет, была где-то один к двадцати. Но так и вышло! С тех пор мама переживает за сына только на расстоянии. В том числе и в главных матчах ЦСКА и сборной.

«Так и было, — подтверждает Людмила Николаевна. — После того проигрыша детей в «Олимпии» Лёня решил, что я нефартовая и мне нельзя ходить на футбол. Но я и не сильно хочу, потому что не выдержу всего этого. Дома-то ухожу от телевизора, счет только гляну — и опять бродить по квартире. С утра в день игры поднимается давление, все знают, что трогать меня нельзя — ответить могу не так, как надо. Но, если честно, так хотела осенью пойти, когда сборная играла! Тем более что много наших друзей на те матчи ходили, да и Димка тоже первый раз на папин футбол выбрался. Хотелось выйти в свет и показаться. Но не тут-то было…»

Еще одна иллюстрация, насколько Слуцкий разный в жизни и в работе, не находите? Ведь с момента того поражения «Олимпии» прошло уже больше 20 лет. И очень интересно, что Леонид Викторович должен выиграть, чтобы его мама заработала индульгенцию и снова смогла прийти на футбол.

Но вот вам он совсем в другом обличье. Получив в «Олимпии» свою первую зарплату, Слуцкий, как с умилением рассказывает мне мама, принес домой… ананас.

«А мы с бабушкой и не знали, что это такое, как его есть, чистить, — вспоминает Людмила Николаевна. — Для Волгограда тогда это было диво дивное. И для меня тот ананас был дороже бриллиантов, которые Лёня подарил мне, попав в «Уралан»…»

С детишек в «Олимпии» и того ананаса 22-летний Слуцкий и начал свой невероятный тренерский путь. С самых низов — в ЦСКА, где он после первого чемпионства — того самого, что посвятит маме, — закажет и подарит всем причастным к той победе людям, а заодно и своим друзьям, 30 пар дорогущих именных часов. А потом — и в сборную России.

По сути, между тем ананасом и этими часами — никакой разницы. Просто другими стали возможности, а воспитание, ум, чувство благодарности остались прежними. Он не изменил себе — оттого и победил тьму.

Но сколько ради этого ему еще оставалось пройти…