Обезьяна счастья. Взрослые сказки

Игорь Маранин

Старики сказывали, давно это было. Деды их дедов не застали, но от родителей слышали да сыновьям пересказали. Правил тогда на Руси царь Горох. Вставал спозаранку, ещё до первых петухов, и такой неугомонный был, что никому в стране спать не давал. И так приучил народ, что стоило царю на день с похмелья приболеть, как в стране полный бардак начинался.

Сказка о неразделенной дружбе

Старики сказывали, давно это было. Деды их дедов не застали, но от родителей слышали да сыновьям пересказали. Правил тогда на Руси царь Горох. Вставал спозаранку, ещё до первых петухов, и такой неугомонный был, что никому в стране спать не давал. Выскочит из дворца чуть не на босу ногу и давай проверять, чем подданные занимаются. Кого за долгий сон пожурит, кого — за двор неприбранный, кого — за скотину некормленую. И так приучил народ, что стоило царю на день с похмелья приболеть, как в стране полный бардак начинался.

Была у царя Гороха жена Молчана, две дочери — Несмеяна и Хохотана и сын Иван—Дурак. Да ещё друг по переписке был, король английский по имени Артур. Жена у Гороха по дипломатической части работала, когда отказаться от заморских предложений нельзя, а согласиться тем более. Дочери по очереди образованием в стране занимались. А царский сын для умного дела рождён был, но пока умного дела всё не приключалось и не приключалось, так что в ожидании Иван—Дурак ваньку валял да баклуши бил.

В лето позабыл какого года, аккурат на Ивана Купалу, гонец привёз царю письмо от заморского друга Артура. Половины разобрать нельзя было потому, что гонца на улицах народ по древнему обычаю из вёдер обливал, а вторую половину потому, что не по-русски писана. А единственный в царстве толмач накануне белены объелся, сыграл в ящик, дал дуба и копыта отбросил. Царь на всякий случай над могилой письмо прочитал, на чудо надеясь, но толмач от царского акцента в гробу несколько раз перевернулся, а по существу ничего не сказал. Решил тогда царь всей семьёй ехать к Артуру в гости: вдруг чего случилось? Подданных, конечно, жалко — безцаревщиной на время останутся, а что делать? Сам погибай, а товарища выручай.

Запрягли три кареты, присели на дорожку, помолчали да и двинулись в путь. В первой карете царь с женой едет. Во второй — их дочери с сундуками нарядов. А в третьей — Иван—Дурак—царевич, один—одинёшенек. Горох и в пути никому покою не дал. Сыну обрывок письма вручил и велел английский язык по нему учить. Иван—Дурак письмо вертел—вертел, никак понять не мог, где верх, а где низ. Так вверх ногами и принялся зубрить. Дочерям царь повелел шарфы в дороге вязать для подарков рыцарям Артура. Оказалось тут же, что дочери—растяпы пряжу забыли. Царь осерчал так, что поначалу отречься от них хотел и из карет прямо в глухом лесу высадить, да отцовское чувство взыграло. Сжалился. Приказал принцессам ихние вязаные наряды из сундуков достать, распустить на нити и в шарфы перевязать. В деревнях, что по пути попадались, царь на ходу советы из окна давал. Как пахать да что сеять да когда урожай собирать. Уже чужеземные деревни пошли, а он всё не унимался. Только дивился, отчего шапки перед ним ломать перестали.

— Не хотите по—хорошему, — гневаясь, кричал царь, — так я дружину пришлю, воевода вам покажет, как правильно брюкву сажать!

Чужеземные крестьяне по—русски не понимали, но сердцем чуяли: беда пришла. И словно в подтверждение тех чувств из следующей кареты вперемешку плач и хохот доносился: Несмеяна над погубленными нарядами горькими слезами заливалась, а Хохотана смеялась истерически. А из третьей кареты, к ужасу крестьян, кто-то на всю улицу бубнил слова, которых нет на Земле и никогда не будет ни в одном человеческом языке.

Прошла неделя, а, может, две и вот добрался царь Горох со своею свитою до моря—океана. Лошади воду понюхали, зафыркали громко, и дальше, как их кнутами не били, везти отказались. Пришлось вылезать из карет и думу думать. Заодно обнаружилось, что не все в семье это делать умеют. Собственно, никто не умеет, разве что Молчана, но она, если и надумает чего, нипочем с другими не поделится. Такой уж человек скрытный. Даже родителям до сих пор не сказала, что замужем. Живут в своей деревне, ничего не знают. И мужу не сказала, что у него не трое детей, а шестеро. Он-то в делах вечно, не заметил, когда половина народилась.

— Кто так думает?! — орал царь Горох, бегая вокруг детей и жены по песчаному берегу. — Глаза, глаза прикройте! Внутрь себя смотрите, чего там видите? Есть мысли, нет?

Мыслей ни у кого не было. Кроме одной: надо поехать в порт и сесть на попутный корабль. Но царю её сказать боялись, надеялись, сам додумается.

Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Но, наконец, переплыла царская семья с лошадьми, каретами и двумя сундуками шарфиков пролив Ла—Манш и оказалась на острове, где король Артур жил с женой, рыцарями и круглым столом. Ехать, правда, непривычно было — страна маленькая, особо не разгонишься. И туманы. Такие туманы, что кончик собственного языка не видно, если его изо рта высунуть. Царь Горох приуныл поначалу, но затем решительно шторы задёрнул, лучину зажёг и к жене поворотился.

— Ты вот неправильно молчишь, — заявил он. — Без загадочной улыбки на устах. Без румянцу на ланитах и томленья в чреслах.

Молчана от испугу аж спиной в угол вжалась. Припомнила сразу, что царь это её шесть раз уже говорил. И чем эти шесть раз закончились припомнила. А царь тем временем совсем распоясался.

— Эх, золото моё, — мечтательно сказал он. — Посмотри красота-то какая — ни зги не видно!

И, не останавливая кареты, целоваться полез.

При дворе короля Артура сначала никак понять не могли, кого это черт принёс и откуда. Часа два стояла делегация у ворот Камелота — препиралась со стражей. Хорошо волшебник Мерлин вышел, послушал, как Иван—Дурак говорит на английском языке, выученном вверх ногами, приказал царевича головой вниз поставить и внимательно выслушал. Ухмыльнулся, достал из кармана волшебную палочку да как треснёт ей Ивана по голове. У того искры из глаз посыпались, зато в голове всё на место встало.

— Пустите, — говорит Иван—царевич на чистейшем английском языке, — нас к королю, он для меня с сёстрами как отец родной. Нам с детства его письма каждый день читали. А он в тех письмах о нашем здоровье справлялся, успехам радовался да уму—разуму учил. Батюшка с ним не разлей вода друзья! Он ему одних своих портретов с полсотни выслал.

Очень Мерлин этим словам удивился. Вытащил тогда Иван—царевич обрывок последнего письма и протянул волшебнику. А сам вдруг видит, что написано в том письме сплошь «старый козёл», «больной ублюдок» да «чтоб ты сдох». Не сразу до Ивана дошло, что переводчик от страха, что царь Горох разгневается, совсем по—иному письма переводил. А вслед за тем понял царевич: не простит ему батюшка потерю единственного друга. На Руси-то у царя друзей не было.

Как бы царевич выкрутился — неизвестно. Но тут судьба вмешалась. Из ближайшего леса выскочила большая рыжая лошадь и поскакала галопом прямо к воротам Камелота. Если когда-нибудь чья-нибудь лошадь и была близка к тому, чтобы разрыдаться, то именно в этот момент.

— Убили! — громко ржала она на своём лошадином языке. — Зажарили огнём драконьим! О, Ланселот, любовь моя, как я без тебя жить буду? Кто накормит меня жёлтым, как солнце, сеном?! Кто напоит меня ключевой водой? Кто прикажет почистить стойло моё и расчешет гриву мою?!

Иван—царевич даже уши зажал ладонями, и только потом сообразил, что понимает теперь не только английский человечий язык, но и английский звериный. Лошадь резко затормозила у ворот, подняв облако влажной от ушедшего тумана пыли, и, кося глазом на своих русских сородичей, запряжённых в кареты, принялась пересказывать Мерлину о битве славного рыцаря Ланселота и короля Артура со злобным драконом. Оказалось, они набрели на драконье гнездо и, не подумав, пожелали зажарить себе на завтрак пару яиц. Но тут появился дракон, и Ланселот, защищая отступающего в пещеру короля, был насмерть опалён из вонючей драконьей глотки.

— Месть! — требовательно ржала лошадь. — Хватит сидеть за круглым столом! Око за око, яйцо за яйцо!

Тут уж, знамо дело, не до заморских гостей стало. Иван отцу всё в подробностях пересказал, только про то, что в письмах написано говорить не стал. Царь Горох сильно опечалился из—за друга, а как только увидел рыцарей и вовсе в чёрную печаль впал. Рыцари были пьяны настолько, что ковыляли, опираясь на мечи, аки на посохи, и не понимали, куда бредут.

— Кто в таком виде на войну ходит?! — причитал царь Горох, прыгая вокруг рыцарей. — Ты переведи им, переведи! Не слышат? От же сволочи. Королю смерть грозит, а они перепились с самого утра. Слышь, Несмеяна, расплетай шарфы! Ни черта они в подарок от нас не получат. Расплетайте с сестрой шарфы и вяжите себе обратно наряды. Ты переведи им, Иван, что шарфов не получат. Не понимают? Ну и черт с ними. Эх, двум смертям не бывать, одной не миновать — сам пойду друга выручать! Подсади—ка меня, Иванушка, на кобылу и меч подай — мы с тобой на подмогу королю идём.

Тут бы и сказать царевичу всю правду о короле Артуре и о письмах, да постеснялся он. Подсадил царя Гороха на лошадь ланселотовскую, сам на другую вскочил, и помчались они так быстро, как только могли. Правда, и тут царь Горох не удержался:

— Разве это аллюр? — обхватив лошадиную шею, кричал он животному в ухо. — Кто же так ноги ставит, кто так ноги ставит?! Резче передние выбрасывай, резче! И хвостом рули. Хвостом, тебе говорят!

Лошадь по—русски не понимала и оттого думала, что заморский царь ей ласковые слова шепчет. Довезла до горного ущелья, где дракон Артура в пещеру загнал и остановилась. Слез царь Горох, кряхтя, на землю, махнул Ивану рукой и пошёл вперёд по тропе. Долго ли, коротко ли шли, выходят они на большое открытое место. Справа — горы, слева — озеро, а посередине ходит по тропе чудо—юдо, страшилище огромное с глазами красными да лапой из клыков доспехи выковыривает, что не прожевались с Ланселотом вместе. Затем остановилось, принюхалось и вдруг говорит человеческим языком:

— Чую я — русским духом пахнет!

А как тут не запахнуть, если Иван с Горохом с дороги в бане ещё не были и две с лишним недели портянки не снимали? И понял тут Иван, что вот оно и пришло время для того самого умного дела, которого он всю жизнь ждал.

— Эй, ты! — закричал он чудовищу на чудовищном языке. — Давай в загадки играть! Я проиграю — ты меня съешь, а ты проиграешь — я тебя съем.

Чудовище голову нагнуло пониже, чтобы наглеца рассмотреть: умная морда у него или совсем дурак. А Иван—царевич размахнулся и со всей силы шею мечом-то и перерубил. И вид у него при этом был такой умный, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Короля Артура отыскали в пещере почти бездыханного.

— Артур, друг мой, очнись! — причитал, тряся его за плечи, царь Горох. — Нет больше юдолища поганого, одолели мы супостата. Друг, я тебе расскажу, как брюкву выращивать. Мы с тобой всю Англию брюквой засадим, ей—богу, не вру. Очнись только…

Долго тряс царь Горох друга за плечи, но только всё без толку. Наконец, царь опустился на колени и беззвучно зарыдал. И тут король неожиданно подал признаки жизни. Застонал, дыхнул перегаром, открыл глаза и увидел царя Гороха.

— Чтоб ты сдох, — отчётливо произнёс по—русски Артур.

И также по—русски добавил:

— Старый козёл…

Видать после драки с драконом его тоже на знание языков перемкнуло.

Царь Горох молчал всю обратную дорогу. Его не трогали разговоры ни о строительстве теремов, ни о новом странном овоще под названием «огурец» из—за дальнего края моря. Он даже не отреагировал, когда Молчана положила ему голову на плечо и произнесла вслух:

— А у нас, Горошек, скоро ребёнок будет. Не считая тех, о ком ты ещё не знаешь.

Совсем не удивился царь, хотя голос жены слышал в первый раз в жизни. Только уже на границе с Русью вдруг проговорил вслух:

— Приедем, прикажу вырыть толмача из могилы и на кривой осине в глухом лесу повесить.

Но подъезжая к столице, неожиданно передумал:

— А всё—таки хорошо было, — задумчиво произнёс Горох, — Прикажу толмача вырыть из могилы, вручить медаль царскую и снова зарыть.

Оно и правильно. Иногда лучше обмануться, чем всю жизнь прожить, так и не узнав настоящего чувства. Пусть и неразделённого. А что горько потом, так-то судьба на качелях раскачивает. Сладко—горько, сладко—горько…