Конец сказки

Александр Рудазов, 2019

Вслед за осенью и зимой на Русь пришла весна. Зачернели на полях проталины, вернулись с полудня перелетные птицы, проклюнулись почки на деревьях. Воротились домой и княжич Иван с Яромиром Серым Волком. Да не одни воротились, а с великой добычей – каменным яйцом, что смерть самого царя Кащея сберегает. Надежно очень сберегает, правда. Никак не разбить яйцо, не расколоть. Что есть оно, что нет вовсе. Быть может, в Кащеевом Царстве ответ скрывается – туда теперь путь друзей лежит, на восход, в черные леса и болота. Только и Кащей Бессмертный сиднем не сидит. Собравши войско несметное, силу громадную, идет он великой войной на закат, идет предать пожарам села и нивы. Погибель идет с восхода, горе для русского народа, для всего человечества. Близится смерть всего живого, и заканчивается добрая сказка. Хек. Хек. Хек.

Александр Сергеевич Пушкин

Глава 1

По Костяному Дворцу гуляли сквозняки. Все окна стояли распахнуты, словно зима уже закончилась.

Да и то сказать — теплая она выдалась в этом году, на диво теплая. Карачун уж расстарался, поутишил вьюги с буранами. На землях русов сейчас еще сугробы лежат, а в Кащеевом Царстве травка зеленеет, почки набухают, птицы перелетные с полудня воротились.

По первым проталинам двинулись к древнему дворцу-граду и путники. Верные Кащея данники, да чужинцы из дальних краев. Ломали они шапки пред царем нежити, поклоны били земные, подарочками кланялись. Всяк искал предстать перед железным троном и услышать из сих хладных уст одно только слово: «Живи».

Слухи о грядущей войне-то ширились. Все больше полчищ скапливалось вокруг Костяного Дворца, все новые приходили чудища и дивьи люди. Татаровьины, псоглавцы, людоящеры, навьи, горные карлы, черные мурии, караконджалы, да и те, кого вовсе поименовать трудно.

И каждому хотелось, чтоб его эта гроза миновала. Чтоб не явилась в его земли несметная рать. Чтоб помиловал его царь Кащей, сжалился.

Если не считать русов и булгар, челобитчиков прислали почитай все окрестные народы. С полуночи пришли ненцы, с заката — чудины, с полудня — удмурты, с восхода — вогулы и обские люди.

А из самых дальних краев явился почтенный Ибрагим ибн Мустафа аль-Багдади. Сей доблестный, хотя и немолодой уже муж был сарацинским купцом. На своем веку он совершил несколько путешествий, побывав в индийской земле, малайском царстве и жарких удивительных островах.

Теперь же он совершил совсем другое путешествие. Не по морю, но по суше, не на полудень, но на полуночь. Со своими верными слугами прошел землями Аббасидов и Айюбидов, пересек горы Кавказские, преодолел бескрайнее Дикое Поле, побывал в богатой Булгарии и достиг наконец Кащеева Царства.

Зачарованной страны, о которой в родном его Багдаде и слышали-то немногие.

Поскольку путь предстоял долог и труден, славный купец не стал брать товаров тяжелых и склонных к порче. Привез он в Кащеево Царство дорогие шелка, чашки тончайшего фарфора, бесценные перец, корицу и гвоздику, да сундучок камня лазурита.

Счастлив был в пути купец. Миновали его и звериные клыки, и разбойничьи сабли, и жестокие морозы. Продрался он сквозь дремучие полуночные леса, достиг заветного царства и распродал все с хорошим прибытком. Зазвенели в его ларце динары и дукаты, солиды и номисмы. Немало богат стал Ибрагим.

Жалел он только, что не сторговал ни единой местной монетки. Татаровьины, псоглавцы и людоящеры платили за его диковины щедро, да все златом-серебром из других стран. Собственной монеты, вышло уж так, в Кащеевом Царстве не чеканят.

Раньше вроде бы пытались чеканить, да только не из драгоценных металлов или хоть из меди, а почему-то из железа. И было это давным-давно — все с тех пор изржавели, наверное.

Ну да ладно. Все равно местную монетку Ибрагим искал не ради прибыли, а просто как диковинку. Хотелось вернуться домой, показать ее, похвалиться — вот где побывал, дескать.

Но не вышло, так и не вышло.

Все равно золото в его ларце надолго не задержалось. Тут же пустил его купец снова в дело, взял уже здешних товаров — да таких, что в полуденных землях и не видывали.

Сверкающие камни из недр Каменного Пояса. Изделия из зубов громадных земляных оленей. Булатные клинки работы горных карл.

А за самым главным купец отправился к самому царю, в Костяной Дворец. Долго обивал пороги, долго искал встречи, долго улещивал Кащеевых визирей — но вот, добрался наконец, предстал перед железным троном.

И выложил у его подножия содержимое самого заветного вьюка, с самыми редкими вещицами. Чудесами со всех концов света.

Были там шелка столь тонкие, что накинь — и не заметишь. Была сабля узорчатой дамасской стали, способная оный шелк на взмахе рассечь. Была затвердевшая жижа ремесленная из плодов заморских.

И невольница. Черноглазая Айгуль. Прекраснейшая из дев Басры. До Ибрагима доходили слухи, что царь Кащей до женской красы небывало охоч, а сераль его превзойдет даже султанский.

Уж верно прелести Айгуль придутся ему по нраву.

Так думал Ибрагим, пока не увидал царя Кащея воочию. На троне восседал иссохший старец в черном саване. Такой дряхлый на вид, что удивительно, как он еще движется-то сам, отчего не в постели лежит. Пергаментную сизую кожу покрывали струпья, седая борода достигала пояса, щеки и нос провалились так, что лицо казалось черепом.

Лысую макушку Кащея увенчивала корона. Тонкий венец о двенадцати зубцах. Да не золотой, не серебряный — железный.

Не такие обычно носят повелители держав.

Да и одет Кащей был скромно, не пышно. Встреть Ибрагим его в Багдаде — никак не признал бы одного из богатейших владык. Принял бы за бродячего дервиша.

Очень старого и очень больного.

Но сейчас он был готов лизать этому иссохшему старцу чувяки. Выложив перед ним свои сокровища, купец с надеждой ждал. Затаил дыхание, ловя каждый взгляд Кащея, каждое движение.

А тот медлил. Равнодушно оглядывал поднесенные дары, сверлил их холодными очами.

Красавица Айгуль при виде своего нареченного тоже притихла, сжалась в комочек. А по дороге-то была весела, птичкой щебетала. Расспрашивала, каков Кащей собой, пригож ли, доблестен ли. Любопытствовала, отчего его Бессмертным прозвали.

Теперь видно, отчего. По облику-то ему лет сто. Никто здесь, верно, и не помнит, когда этими землями правил кто иной.

— Что скажешь, о повелитель? — робея, спросил Ибрагим. — По нраву ли тебе мои дары? Умягчили ли они твое сердце?

Кащей продолжал таращиться змеиными глазами.

А вот его визири перешептывались, разглядывали заморские диковины. Тугарин, ага людей-ящериц, с интересом смотрел на саблю. Одноглазый Соловей-паша облизывался на сладкую жижу. Старичок Джуда сладострастно улыбался Айгуль.

А Яга-ханум, оборванная старуха в лохмотьях, сразу же схватилась за шелка. Цапнула роскошную пурпурную шаль, накинула себе на плечи и пошла павой, гордо цыкая зубом.

— Носи на здоровье, бабушка, — чуть запоздало произнес Ибрагим.

— А и поношу, и поношу, — добродушно произнесла Яга-ханум, поводя кривым носом. — Ай, удружил, касатик, удружил. А нет ли у тебя там еще чего хорошенького, милок? Шта там у тебя за пазухой? Чую, медком пахнет!

— Кажется тебе это, бабушка! — схватился за грудь купец. — Нет там у меня ничего!

— А теперь чую, [цензура] пахнет! — окрысилась старуха. — Перед Кащеем-батюшкой врешь и не краснеешь, собакин сын!

— Оставь его, Яга, — разомкнул губы Кащей. — Ты заинтересовал меня, купец. Ко мне не так уж часто являются из тридевятых царств вроде твоего. Причем не с мечом, не с желанием убить, а с щедрыми дарами. Я принимаю твои подношения. Что ты хочешь за них? Наградить ли тебя звонкой монетой или даровать шубу с царского плеча?

— Не нужно мне ни злата, ни каменьев драгоценных! — смело произнес Ибрагим. — А вот дай ты мне лучше, царь Кащей, что-нибудь из диковин своих волшебных! Слышал я, вещей чудесных у тебя немало! Подари мне одну любую — век осанну тебе петь стану!

Кащей медленно кивнул. Хлопнув в ладоши, он произнес:

— Без осанны твоей я как-нибудь проживу. Но проделав столь долгий путь, ты заслужил награду. За твои сокровища я отдарюсь одним волшебным предметом. Выбирай, который желаешь получить.

По воле бессмертного царя в залу доставили пять вещиц. Невзрачных, простых на вид, но неизмеримо более дорогих, чем все сокровища, что привез Ибрагим. Купец понял это сразу, смекнул с первого взгляда — и его глаза зажглись жадностью.

Первой Кащей показал ему круглую шелковую шапочку с костяной пуговичкой. Была та ладно скроена, невесома, но главное, что в ней было ценно — чудесное свойство. По велению Кащея невольница Айгуль надела ее на прелестную головку и… исчезла.

Не до конца исчезла, конечно, не по-настоящему. Стала незримой, прозрачной как воздух. Изумленный Ибрагим даже протянул руки, пощупал — и наткнулся на мягкое, приятное.

— Диковина какая, диковина!.. — заахал он, бережно беря шапку-невидимку.

Да уж, за такое и сундука золота не пожалел бы купец. Только вот… маловата шапочка-то оказалась. На женскую головку явно шилась. И так Ибрагим мостил ее, и эдак — не налезала должным образом. Не срабатывало волшебство.

— Эхма… — вздохнул купец. — Нет, повелитель, не по мне эта шапка. Пусть ее другие носят.

— Как знаешь, — пожал плечами Кащей. — Возьми ее тогда ты, Яга.

Яга от шапчонки не отказалась. Примерила ее, покрасовалась перед зеркалом.

— Хорошо ли мне так, Кащеюшко? — донесся из пустоты кокетливый голос.

— Гораздо хорошо, — осклабился Калин. — Много лучше прежнего. Так и ходи, не снимай.

— Не тебя, огуряла, спросили, а коли б и спросили — так ответа б не ждали! — разозлилась старуха, снова становясь видимой.

Драгоценные шелка тоже достались Яге Ягишне. Старуха, которой перевалило уже за триста лет, закуталась в них и павлинисто закудахтала. Так уж ей понравилось.

А купцу Ибрагиму предложили другую умную вещь — гусли. Были они неказисты, потерты, рассохлись от времени — но свойством обладали чудесным. Взял их в руки Соловей-Разбойник, положил пальцы на струны — и пошел играть трепака!

И пока Соловей играл — всем так-то весело стало, так-то задорно. Ноги сами в пляс пускались, вензеля выводили. Каменные половицы аж затряслись — то принялись топать братья-велеты, три удалых великана.

Ибрагим и сам пошел играть плечами, запрыгал вокруг красавицы Айгуль. Яга-ханум взялась отплясывать с ханом Калином, карлик-колдун Джуда закрутил в воздухе собственную бороду, и даже Тугарин-ага слегка застучал об пол пяткой.

Не двинулся с места только царь Кащей. У этого ни единая морщинка на лице не дрогнула. Терпеливо дождавшись, пока Соловей закончит, он холодно спросил:

— Берешь самогуды, купец?

— Добрая вещь, дорогая, — отвел взгляд Ибрагим. — Да только мне-то она без надобности, я-то, горемыка, с медвежьим ухом хожу. Рад бы сыграть — да не дал Аллах талану. Так что я уж, с твоего, повелитель, дозволу, еще и другие вещи посмотрю.

— Дело твое, — кивнул Кащей. — Возьми тогда гусли ты, Соловей.

Старый разбойник поклонился и сунул умную вещь в заплечную суму. А Ибрагиму предложили третий подарочек — палицу о трех обручах. Медном, бронзовом и железном.

— Сие — палица-буявица, — произнес Кащей. — Своими руками отковал. Сама по воздуху летает, сама врага колотит.

— Дельная штука! — разгорелись глаза Ибрагима. — Не жаль отдавать такую, повелитель?

— Мой Аспид-Змей лучше, — пожал плечами царь нежити. Под его саваном что-то заскользило, забугрилось и высунулось из рукава черной головкой. Ибрагима аж передернуло от ужаса.

Он нерешительно коснулся палицы. Та была теплой и чуть заметно трепетала. Тоже как будто живая.

Ибрагиму хотелось испробовать ее в деле, но он не знал, на ком. Да и… робел слегка. Исходив всю ойкумену, купец не единожды сталкивался и со злыми людьми, и с опасными зверьми, но беды всякий раз избегал не саблей, но умом.

Хитер был Ибрагим, изворотлив. Когда надо — нанимал башибузуков, чтоб вместо него лбы разбивали. А то и без них обходился, на удачу положившись.

Так что палицу он хоть и отметил для себя, но решил вначале посмотреть оставшиеся две диковины. А вдруг те еще лучше окажутся?

Так он Кащею и сказал.

Бессмертный царь кивнул и велел присмотреть за палицей Тугарину. Огромный людоящер смерил купца презрительным взглядом и сунул волшебную вещь за пояс.

А перед Ибрагимом развернули пестрый хорасанский ковер. С тяжелыми кистями, выцветший, ужасно запылившийся. Купец сразу понял, что за диво сейчас перед ним, и глаза его разгорелись пуще прежнего.

— Ковер-самолет, — благоговейно произнес он, поглаживая ворс.

— Он самый, — кивнул Кащей. — Старинное изделие. В былые времена он принадлежал шахиншаху Шапуру, а от него перешел к царевичу Бахраму. Тысячу лет назад его создали маги Зороастра. В те времена они еще сохраняли какие-то крохи древнего Искусства.

— И ты вот так запросто отдаешь его мне? — вопросил Ибрагим.

— Это всего лишь летающий кусок ткани. Я предпочитаю моих змиев. Берешь ковер?

Ибрагим снова погладил ворс. Его сердце трепетало от восторга. Чудесная вещь дышала историей и волшебством. Купцу послышалась поступь армий Сасанидов и рокот священного огня Заратуштры.

— Посмотрю еще, коли позволишь, вначале и пятую вещь, — молвил Ибрагим. — Если не окажется она еще лучше — возьму ковер.

— Ну посмотри, — дозволил Кащей. — Ковер приберите пока, но не далеко. Пусть наш гость еще пораздумывает. Только не слишком долго.

И вот перед Ибрагимом поставили последнюю Кащееву диковинку. Пару сапог. Сафьяновые, дорогие, но тоже не новые, стоптанные. Купец наклонился и, не веря себе, спросил:

— Это что же, повелитель… неужто… те самые… скороходы?!

— Да, — подтвердил Кащей. — Семиверстные сапоги. Одна нога здесь — другая там.

Ибрагим ахнул. Хорош ковер-самолет, волшебен, кто спорит, но летать и птицы умеют. И мыши летучие. И даже презренные мухи, что были созданы Аллахом в минуту недовольства людьми. Самолет унесет хозяина в небеса, верно, но не слишком-то и быстро.

А эти сапоги… Семь верст одним шагом… Русская верста — это двадцать шесть с половиной танабов. Сто восемьдесят пять танабов одним шагом! Несколько шагов — и ты уж в другом городе! Сотня шагов — и добежал туда, куда караван и за седмицу не дойдет!

Ибрагим аж затрясся от вожделения. Хотелось ему ковер-самолет, да и палицу-буявицу хотелось, но сапоги-скороходы захотелось всего сильней. К тому же те, в отличие от шапки-невидимки, еще и по ноге как раз оказались. Словно на Ибрагима и шили.

— Беру! — воскликнул он. — Беру сапоги, повелитель!

Надел купец сапоги-скороходы, топнул ногой легонечко, сделал шажок робкий, неуверенный… да и разом на семь верст!

Одной ногой.

А другая в Костяном Дворце осталась.

И половина купца при ней.

Пару мгновений она еще стояла, точно гигантский окровавленный оплетай. Потом медленно повалилась на пол. Айгуль зашлась в дикого ужаса вопле, баба-яга мелко захихикала. Кащеевы чудища утробно захмыкали, загомонили, с насмешкою глядя на останки купца.

— Пошли своих, пусть разыщут второй сапог, — велел Кащей Репреву, вожаку псоглавцев. — Он должен быть ровно в семи верстах где-то в том направлении. При нем будет половина трупа — не ошибутся.

— Дурак, как есть дурак, — осклабился Калин, стаскивая обувку с ноги Ибрагима. — Знать же надо, как вещью пользоваться. Или спросить вначале тех, кто знает. Правой-то ногой шаг делай, а левую-то тоже сразу уже заноси, от земли отрывай. А не вот так, неповоротнем. Сапоги-скороходы — они ж неумех-то не терпят.

— Он тебя уже не слышит, — напомнил Кащей, вперив взгляд в застывшую от страха Айгуль. — Хек. Хек. Хек.

— Да и пес бы с ним, собакой сарацинской, — примерил сапог-скороход Калин. — А мне по ноге, смотри-ка.

— Тогда забирай их себе, — разрешил Кащей. — Я-то ими пользоваться не могу, но пылиться в амбарах умным вещам незачем. Пускай пользу приносят.

— Вот за это наш тебе поклон, царь-батюшка, — взялся за шапку Калин.

Снимать не стал — вспомнил вовремя о сраме на бритом темени.

Только ковер-самолет Кащей не стал никому дарить. Баба-яга летает в ступе, колдун Джуда — на собственной бороде, а остальным это незачем, им конно привычней.

Не отдавать же такую диковину кому-то из простой татарвы.

— Слуг купца скормить Горынычу, — распорядился Кащей. — Его злато — в мою казну. Остатки товаров разбирайте, кому что глянется. А эту девку… хм…

Царь нежити раздумчиво глянул на Айгуль. Хороша невольница, спору нет. Красы неописуемой девица. В прошлом годе Кащей не погнушался бы сделать ее наложницей, пусть она и незнатного происхождения.

Но гарем свой он своими же руками опустошил. Создавать его теперь надо сызнова, с самого начала. А к женскому-то полу Кащей хладен, равнодушен — как и ко всему остальному. Пятьдесят наложниц держал не ради сладострастия, а только как заложниц. Дочери, сестры и племянницы земных владык существовали в серале Костяного Дворца, чтобы их отцы, братья и дядья лишний раз подумали, прежде чем затевать что против Кащея.

Но теперь нужды в них больше нет. И хотя Кащей все еще сожалел, что избавился от гарема прежде времени, одурманенный чарами Симтарин-травы, нового он заводить не собирался. Когда Кащей выйдет из своего царства великим походом, никакие заложницы не заставят шахов и королей склонить выю. Одни станут биться до последнего, другие падут к его ногам — но жены Кащея в этом роли уже не сыграют.

— А отдай-ка эту девку мне, батоно Кащей! — подлетел ближе Джуда. — Хороша персиянка, по нраву мне! Себе ее возьму. буду перси ее ласкать, в бутоны-губы целовать! Ай, хорошо будет!

— Забирай, — разрешил Кащей. — И пошли со мной, помощь твоя нужна в одном деле.

— А я? — подала голос Яга Ягишна.

— И ты, старуха, тоже ступай с нами. Пригодится и твоя помощь.