Второй после Солнца

Игорь Белладоннин, 2001

События этой многофигурной и многоплановой композиции, исполненной иронии – доброй и не очень, – разворачиваются на просторах мировой истории от эпохи Троянской войны до начала XXI века. В центре сюжета – сверходарённый г-н Глюков, проходящий путь от самодовольного любимца мирового бомонда до мизантропа, но сильное врождённое плутовское начало позволяет ему практически любую – даже самую печальную – жизненную ситуацию оборачивать в декорацию для демонстрации искромётного фиглярства. Наедине же с собой герой подвергает анализу патологические черты своей личности, копается в себе – местами больном и испорченном, – и извлекает крещендо на суд божий сюжеты от абсурдистской исповеди безобразника до реквиема по останкам души современного обывателя. Роман выведет вас из равновесия, пробудит сильные эмоции: от отвращения к автору, героям, роману и жизни в целом до восхищения (ими же). Содержит нецензурную брань.

4. Сентябрьские иды

Аркаша гордился своими стройными ножками, которые свешивались из гамака, который был натянут меж дубов, которые росли на берегу, который омывал Альбис⁴¹, к которому приближалось войско, которое возглавлял Тиберий Клавдий Нерон⁴².

Шёл 746-й год от основания Рима⁴³, год встречи на Альбисе.

— Тпру-у, стой, служивые! — весело крикнул Аркаша из своего гамака.

— Аркаша, ты уже здесь? Ты что, крылат? — от удивления немногословный Тиберий разразился целой тирадой.

«Нелёгкое это дело — быть вундеркиндом земли римской, — подумал Аркаша. — Тут нужно быть не столько крылатым, сколько очень и очень зубастым».

— Наоборот! — крикнул Аркаша. — Вовсе бескрыл, аки гад ползучий.

Подумав одно и крикнув другое, Аркаша соскочил на землю и пополз к Тиберию, по-черепашьи втянув голову в воротник и потешно загребая конечностями, как гад ползучий. Переползая через недопотухшее кострище, он не смог отказать себе в удовольствии посыпать голову ещё дымящимся пеплом.

По-звериному остро почуяв исполинский масштаб ползущего к ней Аркаши, белая кобыла Тиберия взбрыкнула и попятилась, ломая походный строй римского войска.

— Клавдий, куда ты? Нерон, подожди говнюка, не заставляй меня ползти на брюхе до Рима! — воззвал Аркаша, в отчаянии всплеснув пепельно-серыми ручонками.

— Аркадий, брат, поднимись, не вынуждай меня ползти рядом с тобой! — крикнул Тиберий, предпенсионного вида крупный папик с толстыми хомячьими щеками и остреньким подбородком.

— О, дозволь, дозволь, дозволь облобызать твою сиятельную ногу! — завывал Аркаша, которому всё-таки удалось подползти почти под копыта гарцующей лошади.

— Да обе мои ноги не стоят одной твоей стройной ножки! — возразил Тиберий, осведомлённый, конечно же, о маленькой Аркашиной слабости.

Огромный сгусток интеллекта и маскулинности (а именно таким сгустком представлялся Аркаша кобыле) одновременно пугал и манил её. Кобыла снова попятилась, но вернулась, не в силах противостоять Аркашиному обаянию, и осторожно поставила копыто на склонённую Аркашину выю.

— Слезай, Тиберий, — крикнул Аркаша. — Видишь, она признала меня. Слезай быстрее, пока тебя не сбросили наземь, как Друза⁴⁴. Имей в виду: я не пойду в Рим пешком перед твоим гробом — ты не Друз.

— Хорошо, брат, я слезу, — с видимой охотой согласился Тиберий. — Хочешь покататься — катайся, лошадь твоя.

— Я хочу не только покататься, но и покомандовать, — признался Аркаша. — Тебе не жалко дать мне покомандовать минут пять?

— Ты вправе командовать любым войском, — смиренно отвечал Тиберий. — Ты — везде гений, за что ни возьмёшься, мы же — лишь таланты, и то — местами.

Но Аркаша уже не слушал его. Оседлав охмурённую кобылу, которая даже присела на всякий случай, почувствовав сверху столь могучего самца, он радостно крикнул:

— Римляне, смирно! Равняйсь! Смирно! Правое плечо вперёд, ать-два! Левое плечо вперёд, ать-два!

Аркаше нравились слаженные действия четырёх с лишним тысяч молодцов первого из подошедших легионов⁴⁵, хотя пару раз его глаз и отметил семерых замешкавшихся велитов⁴⁶: троих Аркашин глаз заметил в первый раз и четверых — во второй. Между тем первые ряды легиона, снеся Аркашин гамак и чуть было не снеся дубы, вошли в Альбис.

«Однако, по ширине эта хвалёная Эльба едва ли превосходит Москву-реку под Лужниками», — с сожалением подумал Аркаша, не переставая подавать чёткие команды:

— Ать-два, ать-два! Левой!

Шеренга за шеренгой всплывали и под чёткие Аркашины «Ать-два» вплавь пересекали Альбис. Немалая река Альбис, но всякий римлянин с Аркашиной помощью доплывал до её середины.

— Стой, ать-два, — скомандовал Аркаша, когда весь почти легион оказался в воде.

Разочарованно глядя, как барахтаются воины, — они не могли совладать с течением, чтоб по-уставному выполнить команду «Стой», — Аркаша поморщился, но продолжил руководить переправой.

— Равняйсь, смирно! Левой, левой, ать-два!

— Видишь, что значит полководческий гений, — сказал он Тиберию, когда первые шеренги, равняясь на правый фланг, выбирались на противоположный берег. — Ты бы начал строить мост, и ты бы строил его неделю минимум, а ведь достаточно было просто скомандовать: «Легион, ать-два».

— Да, я бы так не сумел, — сумел признаться Тиберий.

— Римляне! — крикнул Аркаша, когда второй легион только подходил к реке, а первый, дрожа и отфыркиваясь, маршировал на месте. — Рады ли вы меня видеть?

— Ра-ды-ра-дыра-дыра-ды! — разнеслось по обоим берегам германской реки.

— А я вот не рад вас видеть, — признался Аркаша, поочерёдно отворачиваясь от обоих легионов.

— Почему же, о, великий Аркаша? — крикнул старейший центурион⁴⁷ из первого легиона. — Чем мы прогневали тебя?

— Опять война, опять резня — это негуманно! — грустно крикнул Аркаша.

— А молиться Вотану⁴⁸ — это гуманно? — возразил центурион. — Когда есть Юпитер, есть Марс, есть, наконец, Квирин⁴⁹!

— Это — ещё более негуманно, — согласился Аркаша. — Так негуманностию негуманность поправ — вперёд, на германцев!

Аркаша летал перед войском. Казалось, у него в самом деле выросли крылья.

— Ура! — гаркнули оба легиона.

— Рано уракать! Не все сумели достойно выполнить манёвр «переправа»! — крикнул Аркаша. — Были такие, что мешкали, не держали равнение в строю, гребли не в руку. Они будут наказаны. Все, кто такими безобразиями опозорил звание римского воина — шаг вперёд!

Весь первый легион вышел вперёд.

— Как наказать вас? — крикнул Аркаша.

— Смертью, вестимо! — ответил старейший центурион — при молчаливом одобрении остальных провинившихся.

— Да будет так! — провозгласил Аркаша.

— Смертью от руки Аркаши! — добавил центурион.

— Пожалели б мою руку, — пробурчал Аркаша. — Ладно, соорудите нам с Тиберием плот! — приказал он воинам второго легиона.

Плот был сделан в кратчайшие сроки. Похвалив умельцев, на маленьком плоту Аркаша с Тиберием вдвоём пересекли реку.

— Ну что, готовы? — спросил Аркаша, обнажая меч.

— Всегда готовы! — хором отвечал первый легион.

— А накажем-ка мы не всех — через одного. Вот как бы вас лучше рассчитать на первый-второй? — вслух подумал Аркаша.

— А кто будет наказан: вторые или первые? — поинтересовался Тиберий.

— А не скажу, — лукаво усмехаясь, ответил Аркаша. — Кто хочет быть первым — вперёд! — тут же скомандовал он.

Весь легион шагнул вперёд.

— Ну что ж, — сказал Аркаша, — первых не наказывают, наказывают последних. Проехали.

Он с удовлетворением отметил выдержку бойцов легиона: ни тени радости или неудовольствия не пробежало по римским лицам при этих его словах.

— Вы знаете, — продолжал Аркаша, — что в лесах живут херуски, амвроны и прочие семноны⁵⁰. Они поклоняются своему Вотану и отвергают дружескую руку Рима, протянутую им для защиты и покровительства. Вы понимаете, конечно, я и сам могу напасть на них вот хоть сейчас и разгромить в одиночку, и захватить все их земли. Но что я буду делать один с такой богатой добычей?

В это время в лоб ему ударил жёлудь, запущенный, очевидно, чьей-то недружеской рукой.

— Интересно было бы узнать, кто это сделал, — проворчал Аркаша, потирая лоб. — А тебе это было бы интересно? — обернулся он к Тиберию.

— Ещё как интересно, — отвечал Тиберий, потирая свой лоб из чувства солидарности с Аркашей.

— Тогда пошли кого-нибудь, пусть отыщут горе-стрелка, — предложил Аркаша.

Минут через пять к Аркаше подтащили рыжего германца лет двенадцати, обеими руками сжимавшего рогатку.

— Ты кто? Вильгельм Телль⁵¹? — спросил Аркаша, не без труда конфисковав орудие преступления.

— Нет, я — Арминий⁵², королевич херусков, — отвечал мальчик. — А ты кто?

— Я трепещу, — хмыкнул Аркаша, поёживаясь, — сам королевич херусков! Но конфетку-то ты, малшык, хотчещь?

— Почему бы и нет, — доверчиво отвечал Арминий.

— Я пошутил, — признался Аркаша, — у меня нет конфетки — только гнусные шутки из времён моего пионерского детства.

— И не надо конфетки, не больно-то и хотелось, — с достоинством сказал мальчик. — Ни конфеток ваших не надо, ни пирожков.

— Ладно, будут тебе и пирожок, и конфетка, и дудка, и свисток, — пообещал Аркаша, — если познакомишь нас с папкой да с мамкой. Далеко они живут?

— От твоего лба — десять полётов жёлудя, — доверчиво поведал мальчик, который с раннего детства мечтал о собственной дудке и собственном свистке, а ещё больше — о собственной полосатой палочке, чего Аркаша, увы, не учёл.

— Вот и хорошо. Считай, что дудка в кармане. Они, наверное, тебя обыскались? — на всякий случай спросил Аркаша.

— Да нет, не до того им, мамка помирать собралась — Вотан зовёт, — спокойно сообщил мальчик.

Напряжённая работа мысли нарисовалась на вдохновенном Аркашином челе.

— Центурион! — приказал Аркаша. — Да не ты, вот ты, помоложе который! Возьмёшь мальца, команду попредставительнее и поедешь к папке за выкупом. Не каждый день и не каждого Вотан к себе призывает, поэтому сегодня мы будем гуманистами и ещё раз протянем херускам руку дружбы — но пусть попробуют положить в неё что-нибудь не то! И амвроны с семнонами тоже пускай пока поживут.

Центурион вернулся, когда Аркаша уже начал поклёвывать носом.

— Не давали выкупа, — доложил вояка, — говорили: сами выкуп давайте, пока мальчишка вас желудями по уши не засыпал.

Аркаша недовольно хрюкнул, приоткрыв один глаз.

— Но моя манипула⁵³ посекла все окрестные жёлуди — так мальчишка был обезврежен.

— И вы смогли получить за него выкуп, — догадался Аркаша.

— Так точно! — отрапортовал центурион.

Аркаша довольно крякнул, приоткрыв и второй глаз.

— Но мальчишка увязался за нами, — добавил центурион. — Он всё кричал, что без желудей ему делать там нечего, а ты, о великий, вроде бы как обещал ему дудку.

— Выкуп — это хорошо, это значит — наша рука встретила там руку друга. И мальчишка — это хорошо, пока он у нас — рука друга будет плодоносить. Но ты нарушил приказ, центурион, — не без сожаления констатировал Аркаша, покачивая головой. — Давай-ка рассчитывайся на первый-второй.

— Первый! — крикнул центурион.

— Тебе повезло, — обрадовался за него Аркаша, — в кольчуге родился.

После этого он закрыл оба глаза и погрузился в сон, охраняемый доброй сотней мечей.

Тихо стало в лагере. Только не спал Тиберий. Но и он заснул, наконец. В кошмарном сне ему привиделись Аркаша, лошадь, жёлуди и юный херуск. Аркаша отнимал у Тиберия лошадь, лошадь отнимала у Тиберия Аркашу. А одним из желудей был он сам, Тиберий, он висел недозрелым и никчёмным плодом на ветке, и всё ближе к нему подбирался рыжий стрелок, легко, как пирожки, поглощающий на своём пути жёлудь за жёлудем.

По возвращении в Рим Аркаша был срочно вызван для доклада к императору Августу.

— Ты, наверное, совсем одичал там, в Германии? — участливо спросил Август, пряча улыбку в тонких губах.

— Есть немного, — с радостью согласился Аркаша. — Ведь я и до этого был диковат. Но если б ты знал, о принцепс⁵⁴, какого дикаря я привёз с берегов Альбиса! Рыжий маленький варвар, единственное, что умеет — пребольно стреляться из рогатки желудями. Но — из королевского рода херусков. Показать тебе его?

— Не стоит. А то отберу — ты меня знаешь. Лучше давай-ка, употреби-ка ты свой гений на ниве воспитания — ты как-то не очень был ранее заметен на этой ниве. Только будь проще, без напряга: наша идеология, наш строй сами воспитают в любом дикаре — каким бы диким он ни был изначально — римский дух, ибо совершеннее Рима в мире ничего не было, нет и не будет, — произнёс Август, и его холодные глаза на мгновение потеплели.

— Я всё-таки буду воспитывать его личным примером, — возразил Аркаша. — Я считаю, нет в Риме примера достойнее, за исключением моего принцепса, разумеется.

— Упаси Юпитер от твоего примера, — сыронизировал Август, поджимая тонкие губы. — Нам хватит и одного вундеркинда⁵⁵, империя двоих не потянет. Ну а как там наш воспитанник — суровый Тиберий? Поминает нас хотя бы иногда добрым словом?

— Тоскует по своему папе Августу. Бывало, вскочит во сне с криком: «Папа Август, где ты?!» — с почтительной ухмылкой сыронизировал в ответ Аркаша. — И вдруг осознает, что нет папы Августа, а-а́ папа Август! — и зальётся слезами нелюбимого, забытого ребёнка.

— Ты, однако, всё байки травишь, — недовольно процедил Август. — Тебя, очевидно, следует понимать с точностью до наоборот?

— Я думаю, он страдает, — сказал Аркаша почти серьёзно. — Ты отнял у него жену⁵⁶, лошадь отняла брата, я чуть было не отнял войско.

— Спасибо, что приравнял меня к лошади, это — метко, это — в цель, это — нам, старикам, в награду за всё хорошее. А от Тиберия, ты прав, нам следует ждать сюрпризов, — заключил Август, впервые за всё время взглянув Аркаше прямо в глаза, и серые Аркашины глаза выдержали пронзительный взгляд серых глаз Августа.

Как и предполагали Август с Аркашей, вернувшись в Рим, Тиберий неприятно поразил их: он пожелал удалиться от дел на курортный Родос⁵⁷. Ни мольбы матери⁵⁸, ни просьбы Августа, ни Аркашины насмешки не могли поколебать его угрюмого упрямства.

Через пять с небольшим лет, путешествуя по греческим островам, Аркаша не без задней мысли завернул галеру на Родос. Разыскать Тиберия, превратившегося за это время из триумфатора и спасителя нации в опального изгнанника, оказалось непросто.

— Мы с таким не знакомы, — отвечали одни островитяне, искривившимися лицами давая понять, что уязвлены в своих лучших чувствах.

— Как, неужели этот трус и предатель ещё жив? — как бы в недоумении спрашивали Аркашу другие островитяне.

— Только не на нашем острове! — заявляли ему третьи островитяне. — На нашем острове таких не водится.

На третьих Аркашино терпение лопнуло, и он разгромил пару аборигенских лавчонок, после чего был с почётом препровождён в центр острова, к последнему Тибериеву пристанищу. Увидев Аркашу с эскортом, Тиберий попытался забаррикадироваться в своей убогой лачужке, но Аркаша без труда плечом высадил его хлипкую дверь.

— К чему этот нелепый маскарад? — спросил Аркаша, вглядываясь в испуганное лицо одетого в крестьянского платье, постаревшего и подурневшего от невзгод Тиберия.

— Ты пришёл убить меня? — спросил Тиберий. — Я готов. Я давно ждал этого. Я был уверен, что пришлют тебя. И я рад, что это ты.

— Нет, ты не готов пока к смерти от моей руки, — возразил Аркаша, с сомнением оглядывая его сутулую фигуру. — От моей руки римлянин должен умирать с высоко поднятой головой.

— Смотри на меня! — сказал Тиберий, выйдя из лачуги и распрямившись. — Я сумею умереть, как подобает бывшему трибуну⁵⁹.

— В интересное время мы живём: всё-таки, первый год новой эры, — резко сменил тему Аркаша, выходя на лужайку вслед за Тиберием. — Как ты думаешь, прошлый год был минус первым или нулевым?

— Ты о чём? — выдавил из себя Тиберий; напряжение сводило ему скулы.

— Да так, — усмехнулся Аркаша. — О своём, о девичьем. Я не собираюсь тебя убивать. Я просто заехал в гости к старому другу и старому брату. Можешь расслабиться и угостить меня вином — если ты не завязал, конечно — или хотя бы сыром.

— Как Рим? Чего он ждёт от меня? — спрашивал Тиберий, когда они сидели за столом в тени олив, а разогнанные Аркашей любопытные греки улепётывали назад, к побережью.

— Вы, римляне, свободная нация. Вы вольны жить на благо республики, и вы вольны избрать смерть во благо республики, — философски произнёс Аркаша, потягивая красное прямо из горшка.

— Ты всё-таки предлагаешь мне умереть? Хочешь, чтоб я убил себя сам? Я, собственно, и сам не рад такой жизни, — печально отвечал ему Тиберий, отодвигая свой горшок.

— Я подозреваю, ни одна собака о тебе не пожалеет, о, мой бедный брат, — не удержался Аркаша от сочувственной реплики.

— Презренна моя доля — каждый смерд норовит взглянуть на меня косо, за спиной моей шепчутся, в спину тычут пальцами, а скоро в меня полетят гнилые огурцы. Зачем нужна такая жизнь? — продолжил Тиберий, вновь прикладываясь к горшку.

— Ну ты даёшь! В этом — самый кайф! — возразил Аркаша, швырнув свой опустевший горшок вслед убежавшим родосцам. — Вот я бы пошёл на них войной. Порубал бы полдеревни, а полдеревни загнал бы в горы. Впрочем, тебе решать. Можешь попробовать себя не в войне, а в сочинительстве.

— А с чего бы начать? — заинтересовался Тиберий. — Я вообще-то давно думал об этом.

— А я научу тебя. Галера — при мне, сходим на Лесбос⁶⁰, тамошние леса располагают. Сразу возьмёшь что-нибудь, да напишешь — какую-нибудь оду на чью-нибудь смерть. На мою, например. Заранее.

— О, не на Лесбос! — с горечью воскликнул Тиберий. — Только Лесбоса мне ещё не хватало!

— Как знаешь, — пожал плечами Аркаша. — Ну, бывай. Спасибо за угощение. Вернёшься в Рим — заходи.

Через год Август сменил гнев на равнодушие и позволил Тиберию вернуться. Тиберий возвратился и жил теперь на окраине Рима⁶¹ как тишайший и смиреннейший из обывателей. Аркаша частенько наведывался к нему: вундеркинда всегда ожидали у старого друга горшок вина и головка козьего сыра. Сам Тиберий из скромности к Аркаше не ходил и в городе предпочитал особо не светиться.

Но Августу, по воле рока растерявшему почти всех прямых наследников⁶², пришлось вновь вспомнить о пасынке и извлечь его из запасников на свет божий.

— Здравствуй, сын, давно тебя не было видно, — сказал Август, морща тонкие ноздри. — А откуда такой нафталиновый запах?

— Залежался я, принцепс, скорбя о постигших тебя, меня и Рим несчастьях, — отвечал Тиберий с достоинством. — Но пролежней нет. Готов к любому заданию. В Германию — так в Германию, в Паннонию⁶³ — так в Паннонию.

— В Германию — ишь чего захотел, — протянул Август, улыбаясь одними губами. — Ты будешь снова избран трибуном на пятилетний срок — пятилетнего срока пока хватит? — и отправишься в Иллирик⁶⁴. В Иллирике мятеж, перебиты наши гарнизоны. Ну, да ты, наверное, в курсе — шпионы-то, небось, докладывают? Не сумеешь усмирить иллирийцев — они пойдут на Рим. Действуй, и да пребудет с тобой Юпитер.

Тиберий, за время опалы скопивший неимоверное количество энергии, набрал тридцать легионов и умчался в Иллирик воевать.

А Аркаша проводил на родину достигшего совершеннолетия и преуспевшего в военных науках Арминия, который ехал занимать вакантную должность начальника тамошних вспомогательных войск.

— Ты многому научился здесь, — возгласил Аркаша в напутственной речи. — Я бы сказал даже, ты научился здесь всему. Так постарайся же употребить эти знания и умения на пользу вспомогательных войск, которыми будешь командовать — и вспомогательные войска тебе этого не забудут.

— Спасибо, — сказал Арминий в ответной речи. — Ты был мне здесь вместо отца, матери, сестры, брата и друга одновременно. Но пора мне и делом заняться. Обещаю, ты будешь мною гордиться. Непременно приезжай в Германию проведать меня. Приедешь?

— Пригласишь — приеду, забудешь пригласить — тем более приеду, — пообещал Аркаша с лёгкой печалью. — Вот тебе твоя рогатка, когда-то я конфисковал её — но теперь возвращаю в руки друга. Хотя зачем тебе моя рогатка — у тебя есть теперь и меч, и кинжал, и дротик.

Радуясь успехам Тиберия, проявлявшего чудеса жестокости и героизма при подавлении восстаний в Иллирике и Паннонии, Август не забывал и о взрывоопасной Германии, и когда настала, по его мнению, пора заняться ею вплотную, вызвал Аркашу из путешествия по африканским провинциям.

— Подойди ко мне, Аркидай, — сказал Август (он заменял теперь лирическое греческое «Аркадий» на гордое римское «Аркидай»). — Дай подпитаться дряхлеющему тирану твоей вечно молодой энергетикой.

— Соси, мой принцепс, — разрешил Аркаша, попытавшись поймать отрешённый взгляд императора, — меня не убудет.

— Давай-ка, Аркидай, собирайся на север — ты любишь холод, тебе не надо привыкать к нему, — Август больше не улыбался даже губами. — Командирую тебя в Германию. Цель — определить, возможно ли там восстание, если возможно — то где, когда, под чьим руководством.

— Отлично, — обрадовался Аркаша. — Я как раз получил приглашение на чисто германскую свадьбу: мой воспитанник Арминий женится на дочери одного из тамошних князей, Сегеста⁶⁵.

Херуски ждали Аркашу с нетерпением. Ему была уготована почётная роль: принесение свадебной жертвы богу Вотану.

Избранник Вотана в ожидании Аркаши стоял на дубовой колоде с петлёй на шее.

— Знаешь ли ты, кто я? И если знаешь, то почему не приветствуешь меня, как подобает меня приветствовать? — спросил Аркаша, едва завидев его.

Избранник знал и попытался преклонить колени — но мешала петля.

— Ты пытаешься подольститься ко мне? — притворно огорчился Аркаша. — Думаешь, я за это выну тебя из петли? Да я бы, может, и вынул, но вот зачем? Что нового ты можешь сказать человечеству? То-то же. Давайте, вешайте его, может, хоть Вотану будет от него польза.

Не досмотрев мероприятия до конца, Аркаша отправился к праздничному столу, накрытому на поляне среди роскошных дубов; пир был в разгаре.

— С чем прийти к вам: с мечом или с огнём? — спрашивал обычно Аркаша в подобных случаях.

На этот раз он немного отступил от традиции.

— Народус римский прислал меня к вам, — возгласил Аркаша, поднимая тут же вручённый ему бокал с мозельским первачом. — А он знает, каковы вы: кто к вам с мечом придёт — тот от вас с мечом и уйдёт. Но я пришёл к вам без меча, зато с мячом. Держи подарок, молодые! — и он запустил мячом в Арминия и сидевших по обе стороны от него двух рыжеволосых красоток.

— А кто к нам с мячом придёт — тот без мяча не уйдёт! — крикнул в ответ Арминий, запуская мячом в Аркашу.

— Твой ответ мне показался удачным, почти столь же удачным, как моя предыдущая реплика, — объявил Аркаша, похлопывая Арминия по широким плечам. — Но скажи, кто из них всё-таки твоя невеста? Я бы женился на обеих.

— Считай, что обе: они — сёстры, — по-хитрому ответил Арминий. — Но если ты тоже хочешь на них жениться — давай женим и тебя. Мне не жалко, ты же знаешь, как я люблю тебя, люблю даже за твоё варварство. Ведь ты, по сути, ещё больший варвар, чем мы, германцы.

— Я-то хоть выгляжу цивильно, хотя в душе, ты прав, варвар, а это что за хрыч там такой непрезентабельный — с усами — во главе стола справа сидит? — шёпотом спросил Аркаша.

— Эта морда — мой тестюшка, Сегест, — шепнул Арминий в ответ, — редкая по гнусности личность. Он будет рассказывать про меня гадости — не верь ему. Он тут на днях разоблачил мой заговор против Рима — можешь себе такое представить? Слава богу, Квинктилий не поверил в подобную чушь. Ну его ты знаешь, должно быть, сам: вот он, слева от Сегеста — Квинктилий Вар⁶⁶.

— Секстилия⁶⁷ я знаю, — произнёс Аркаша с придыханьем — как говорят об очень важных персонах. — Кто не знает Секстилия? Вот Секстилий — не варвар, Секстилий — достойный, знатный римлянин, твой, кстати, начальник.

— Затрахал твой Секстилий, тоже мне, блин, начальник — деньги из нас вытрясать, — возмущённо шепнул Арминий. — А ты сделай так, чтоб мы сами захотели вам налоги платить.

— Неужели не делает? Никогда б не подумал, — возмутился Аркаша, сокрушённо покачал головой и пошёл на своё почётное место — между Сегестом и Варом.

Вокруг них суетились херуски с амфорами и горшками, то подливая первача, то подсыпая закуски.

— Ты чего такой угрюмый? — сразу спросил Аркаша Сегеста. — Тебе не нравится моё соседство? Я могу отсесть.

— Упаси Вотан! — Сегест даже поперхнулся куском кабанятины, и Аркаше пришлось молотнуть его кулаком по спине.

После этого Сегест ещё сильнее выпучил глаза и больше не проронил ни слова. Зато на редкость словоохотливым собеседником оказался престарелый римский полководец, он рассказывал Аркаше о скупости, упрямстве и несговорчивости местных князей. «Сколько их ни корми, — говорил Вар, — всё в свой дубовый лес смотрят». «Холодная страна, — говорил ещё Вар, — сентябрьские иды⁶⁸ не наступили, а уж пора вести войско на зимние квартиры, в Алисон⁶⁹». Аркаша слушал его вполуха.

«Кого же из двух сестёр мне хочется больше?» — таким вопросом мучился Аркаша. В итоге он понял, что Туснельду, сидевшую по правую руку от Арминия, ему хочется больше потому, что она — невеста и на данный момент недоступна, а Гризельду, сидевшую по левую руку, ему хочется больше потому, что она, наоборот, вполне даже доступна.

— Ну что ж, — тяжело вздохнул Аркаша, — придётся хотеть обеих.

Пока Аркаша разрывался от своих желаний на две половинки, правую и левую, хлебосольные херуски всё подливали ему мозельской бражки и подкладывали куски жареной кабанятины.

— Хорош! — сказал наконец Аркаша, вставая из-за стола. — Аркаша дозу знает!

— Аркаша, выпей ещё с нами! — кричали херуски. — Скушай с нами кабанчика!

— Не хочу кабанчика, хочу жениться, — упрямился Аркаша.

— На мне, на мне, — завизжали почти все бывшие за столом херусочки.

Они образовали вокруг вундеркинда хоровод, медленный ритм вращения которого позволял каждой из них демонстрировать Аркаше свои достоинства во всей их полноте. Печальным огненным взглядом обозрев хоровод, Аркаша убедился, что нет в нём ни Туснельды, ни Гризельды. Тогда со словами: «Хорошо, хорошо, хоть на всех сразу», он прорвал окружение в самом слабом звене и быстро-быстро залез на первый попавшийся дуб.

— Аркаша, спускайся к нам! — кричали, окружив Аркашин дуб, херусочки.

Аркаша сидел на ветке и кидался в них желудями.

— Поешьте желудей, — приговаривал Аркаша, — и ваше мясо станет сочным и ароматным — Вотан такое любит.

Что-то лёгкое, белое и прозрачное скользнуло по стволу и тёплой уютной ласточкой ткнулось в Аркашин бок.

— Вы крылаты? — усмехнулся Аркаша.

— Скорее когтиста, — усмехнулась в ответ Гризельда.

— Я думал, я окрыляю.

— Я с детства была когтиста. Рождённый когтистым не нуждается в крыльях.

— Да, — подтвердил Аркаша, после тщательной проверки, — у вас действительно нету крыльев. Мы будем любить друг друга или просто поженимся? Как, по-вашему, будет правильней поступить?

— Если прям сейчас — то я хочу любить, если же завтра — то можно и пожениться. Но какой любви ты от меня хочешь, Аркаша? Смогу ли я обеспечить тебя, Аркаша, достойной тебя любовью?

— А я-то воображал, что вся империя знает мои условия! А ведь они на редкость просты и удобны для заучивания и распевания хором: любовь ко мне не может не быть всепоглощающей — раз — и всеобъемлющей — два-с.

— Я согласна, милый, на твои условия! — воскликнула Гризельда. — Я уже люблю тебя более всепоглощающе, чем Вотана, и более всеобъемлюще, чем его же!

— Попробовала бы ты не согласиться, — пробурчал Аркаша. — Но мы будем спускаться на землю? Как у вас принято?

— Зачем? С тобой и на дереве рай.

— Тогда постараемся не упасть. Вся надежда только на твои когти.

— Люби меня, и ты никогда больше не упадёшь, а если и упадёшь, то не разобьёшься, а если вдруг решишь умереть, то умрёшь стоя, как мы, херуски!

— Или повиснув, как вы, херуски, что, впрочем, тоже неплохо, — пошутил Аркаша. — Но я готов любить тебя и за так, потому что мне нужно кого-то любить кроме себя. И мне хочется любить тебя по-настоящему: больше жизни — твоей жизни, конечно, и больше смерти — конечно, смерти врага Отечества.

И он полюбил её по-настоящему, по-русски. И она полюбила его по-настоящему, по-херусски. И они любили друг друга настолько по-настоящему, что так и не нашли времени на женитьбу.

Как и Аркаша, Арминий в эту ночь проявил себя молодцом. Но едва забрезжил рассвет, он оставил мирно посапывающее розовое тело Туснельды и, то на четвереньках, то ползком добрался до лужайки, где его уже ожидали заговорщики со следами тяжёлого похмелья на лицах и окружающем пейзаже.

— Вы больше похожи на общество анонимных алкоголиков, чем на могильщиков Рима, — приветствовал их Арминий.

— Поглядел бы ты на себя, — нелюбезно ответил один из заговорщиков.

— И то верно, — согласился Арминий. — Итак, Вар со всеми тремя легионами и со всеми вспомогательными войсками завтра выступает в поход и через неделю окажется в Тевтобургском лесу⁷⁰, где мы и будем его ждать, заранее устроив засаду.

— Ох, тяжело нам будет добраться туда раньше них, — простонал один из заговорщиков.

— Им будет не легче, — парировал Арминий, — мы устроим завалы на всём их пути.

— А если Вар вышлет разведчиков? — спросил один из заговорщиков.

— Не вышлет, — успокоил его Арминий. — Он стар и ленив, он — больше не воин, а сборщик налогов, и кроме того, полностью мне доверяет: ведь даже наветы моего тестюшки не смогли поколебать его веру в меня. А с тестюшкой я ещё посчитаюсь.

— Что будем делать с Аркашей? Не пора ли и с ним посчитаться? — спросил один из заговорщиков.

— Аркашу не трогать! Аркаша — он и не их, и не наш, он — над нами! Он настолько лучше и чище… — Арминий оборвал фразу на полуслове, едва не захлебнувшись от избытка чувств.

— Отдай ему свою жену, если он такой замечательный, — предложил один из заговорщиков с нехорошим смешком.

— Надо будет — отдам, и не только жену, — прокашлявшись, пообещал Арминий.

Через неделю ополчение херусков, бруктеров, марсов и хаттов⁷¹, замаскированное под пни, стволы и кочки, расположилось в Тевтобургском лесу вдоль дороги на крепость Алисон.

С криком «Мочи макаронников!» Арминий первым спрыгнул с одного из завалов, преграждавших римлянам путь, и ринулся в бой.

С криками «Мочи макаронников!» германцы вместе с проливным дождём сыпались сверху и сбоку, спереди и сзади, вырастали из-под земли.

Когда на третий день молотилова почти всё уже было кончено, два воина подвели к Арминию Квинктилия Вара.

— Отпустите его, — приказал Арминий, глядя поверх головы своего бывшего руководителя. — Мы со стариканами не воюем. И мы не воюем с мытарями — мы воюем с солдатами.

Квинктилий Вар молча вынес это последнее прижизненное оскорбление.

Смерив Арминия взглядом от живота до шеи, он развернулся через левое плечо и строевым шагом прошёл по трупам. Победители, дружно обиравшие павших римлян, его не трогали. На опушке он подобрал ещё не оприходованный ими меч одного из своих воинов и сделал единственное, что ему оставалось.

Аркаша одним из первых подоспел на место побоища.

— Поднимите мне веки! — потребовал Аркаша, чуя недоброе, но поскольку никто не решился исполнить его приказ, векам пришлось подниматься самим, преодолевая неимоверную тяжесть прозрения.

Масштаб катастрофы стал ему ясен с первого взгляда. Поэтому найдя случайно труп Вара, Аркаша потребовал от него вернуть погибшие легионы.

— Квинктилий Вар, Квинктилий Вар, верни нам с Августом легионы! — теребил труп Аркаша.

Ничего Квинктилий Вар не отвечал, только страшно зенками вращал.

— Слышь, Квинктилий Вар, давай-ка, напрягись, возвращать всё равно придётся, счётчик включён, — предупредил Аркаша, приподнимая Вара за грудки. — Проследи, чтоб вернул, отвечаешь головой, — бросил он одному из сопровождавших его римлян, а сам направился далее в гущу порубленных тел, ещё надеясь отыскать там Арминия или хотя бы части его.

Весть о катастрофе приблизила кончину Августа. Не бритый, не стриженный, он, по наущению Аркаши, три месяца бился головой о стенку с криками: «Квинктилий Вар, верни легионы!⁷²», но не помогло даже и это, казалось бы, проверенное средство.

Тогда на усмирение германцев был снова брошен старый верный Тиберий, усиленный Германиком⁷³.

— С таким именем, — нашёл в себе силы на шутку семидесятитрёхлетний император, — да с таким дядей, попробуй только не вернуть мне легионы!

Германик не попробовал не выполнить указание императора. Он нашёл место побоища и лично принял участие в захоронении легионерских костей — но это случилось уже после ухода Августа в лучший мир.

— Ну что, брат Сентябрий, — приветствовал Аркаша Тиберия, отозванного из Германии для престолонаследования, — пора, брат, принимать принципат, становиться, понимаешь, принцепсом. Только не говори, что тебе этого не хочется.

— Ах, Аркаша, — возразил Тиберий, — ты — вундеркинд, свободный поэт, всегда парящий над схваткой, ты не знаешь, какое это чудовище — власть.

— Так сразись с этим чудищем и победи его, и верни нам республику⁷⁴, — предложил Аркаша, с любопытством глядя на названого брата.

— Чтобы вернуть нам республику, надо сначала стать императором, а императором я быть не хочу, как ты, Аркаша, уже, наверное, понял. Я солдат и счастлив только в бою, добывая для Родины очередную провинцию или подчиняя очередное непокорное племя.

— Тогда зачем ты припёрся в Рим — оставался б в Германии, — усмехнулся Аркаша. — Ведь ты давно уже всё для себя решил, ты даже окружил себе личной гвардией — тогда распусти что ли гвардию.

— Не могу, Аркаша, рад бы, да не имею права, — отвечал Тиберий, сокрушённо пожав плечами. — Ну представь себе: распускаю я гвардию, и тут же любой, да вот хоть ты, сможет лишить меня жизни. Да чёрт со мной: Тиберием больше, Тиберием меньше, но смута, которая наступит после этого, — она Рим погубит. Опять восстанут иллирийцы с паннонцами, а друг твой Арминий — так он вообще знает дорогу сюда не хуже своих болотных тропок.

— Ладно, уговорил. За Родину, за Сентябрюса⁷⁵! — крикнул Аркаша, не обращая больше внимания на Тибериевы слова: как и простые плебеи, к старости даже Тиберий стал словоохотлив. — Вот так, брат Сентябрюс, я тебе присягаю. Веди нас в светлое будущее!

— В тебе-то я, Аркаша, ни минуты не сомневался, — отвечал Тиберий, тихо покачивая широколобой прыщавой головой. — Ну что ж, считай, почти убедил. Только ради тебя я и могу согласиться на это рабство. Но дай мне слово, Аркаша, если вдруг ты почувствуешь, что я начал злоупотреблять своей властью — ты скажешь мне это прямо в лицо, прям в рожу, как сейчас, и я немедленно сниму с себя все регалии и снова уеду на какой-нибудь Родос, а то и на Лесбос, где климат для стариков более благоприятен, чем здешний: ведь нет там клоак, подобных нашим.

— Зачем так далеко? — возразил Аркаша. — На твоём месте в следующий раз я бы уехал на Капри⁷⁶.

— Спасибо за совет, — обрадовался Тиберий, — я обязательно им воспользуюсь — вот увидишь. Ты знаешь, втроём с тобой и Германиком мы непобедимы, нам не страшен ни один враг — ни внешний, ни внутренний. Не так ужасно вляпаться во власть, когда рядом такие друзья. Хотя Германик и не совсем рядом, я чувствую его поддержку — искреннюю, как и твою.

Обстановка в Германии благодаря Германику, оставленному там за старшего, менялась очень быстро и большей частью не в пользу германцев. С несколькими отборными легионами Германик шнырял по германским тылам, разоряя всё попадающееся под руку и подавляя в зародыше очаги возможного сопротивления.

И Туснельда, приехавшая погостить к отцу и показать ему внука, в один непрекрасный момент оказалась на территории, подконтрольной врагу.

Собрав небольшую дружину, Арминий отправился к тестюшке за женой и сыном, но старый недруг, недобитый только вследствие заступничества дочерей, организовал ему ожесточённый отпор.

Осаждённый в своём доме-крепости маленьким, но агрессивным войском Арминия, Сегест умело держал оборону, а кроме того, наловчился использовать камни, которыми забрасывали его нападавшие.

— Любимому зятьку! — кричал он, выбрав камень поувесистее и запуская им в сторону родственника.

— Нелюбимому тестюшке! — кричал тот в ответ, запуская в Сегестову сторону ещё более крупный булыжник. — Оса́жденный Сегест, извольте выпустить мою жену на счёт «три».

— На счёт «три» я выпущу твои вонючие кишки! — острил в ответ Сегест.

Вскоре, привлечённые звуками боя, в окрестном лесу замелькали римские разведчики. Почувствовав, что фортуна не в духе, Арминий, уже дважды битый римлянами, снял осаду и успел растаять в лесах. Он едва не нарвался на легион во главе с самим Германиком.

Сегест встретил римлян в дверях с поднятыми руками и зловещим блеском в глазах.

— Я, князь Сегест Первый и, видать, Последний, — рапортовал он Германику, — близкий родственник небезызвестного Арминия, решил явиться с повинной. Желаю передать себя в руки римского правосудия.

— Я слышу речь не херуска, но римлянина, — отвечал благородный Германик.

— Берите мою старую голову — и поделом ей будет — это я предупреждал Квинктилия Вара о вероломстве Арминия, но не сумел настоять, не хватило настойчивости, целеустремлённости и других качеств, присущих подлинным римлянам, — каялся Сегест.

— Такую повинную голову римский меч не сечёт, — успокоил его слегка озадаченный таким излиянием чувств Германик.

— Но правосудие должно свершиться! Арминий — враг Рима и, значит, — враг народа, — продолжил самообличения Сегест. — Он изменил Риму — и, значит, изменил Родине. За неимением самого изменника Родины я предлагаю передать правосудию членов его семьи — его жену, сына и тестя, которые скрываются в этом доме.

— Папенька, не выдавайте их! — взмолилась Гризельда, всё дожидавшаяся своего Аркашу в отцовском доме.

— Да им просто покажут столицу мира, а то весь век просидят в нашей дыре, — попытался успокоить её Сегест.

Но, чувствуя, что аргументы его не производят на неё впечатления, он закричал:

— Ты думаешь, мне не больно? Но ему, Арминишке, будет ещё больнее, так как он слабый, этот предатель, бьющий исподтишка, он слабее меня, и ради этого я готов терпеть свою боль — и ты претерпи!

— Дело не в вашей боли! — возмутилась Гризельда. — Сколько вам пообещали за сестру римляне? Скажите — Арминий даст больше.

— Дура! — рявкнул Сегест. — Смотри! Смотри, как мне больно, но ему будет ещё больнее! — и он ударился головой о стену, как бился недавно Август. — Смотри и ты, Туснельда, — добавил он, увидев тихо вошедшую старшую дочь.

И он бился о стену головой, оставляя граффити в виде клочьев седых волос и кровавых потёков, как от огромного раздавленного комара-кровососа.

— Дешёвка, — Германик сплюнул и вышел вон. — Отправьте в Рим женщину с ребёнком, старика оставьте — не доедет, — бросил он на ходу ординарцам.

— Неужели, Туснельда, ты думаешь, что я не люблю тебя? — упавшим голосом спросил Сегест, растерянно глядя вслед Германику. — Я хотел быть с вами, я хотел защищать вас…

— Мне всё равно, — холодно сказала Туснельда, глядя в окно. — Все меня любят, но сегодня меня и моего сына погонят в Рим как добычу.

— Эй вы! — крикнул Сегест сопровождавшим Германика римлянам. — С вами поедет королева. Кто вызовет её неудовольствие — будет иметь дело со мной, Сегестом!

— Папаша, будь спок, — хмыкнули римляне, — всё будет ОК. Только пусть много барахла не берёт — мы её обеспечим казённым. И ты, рыжая, собирайся, — сказали они Гризельде.

— Хватит с вас и одной! — крикнул Сегест, занося над Гризельдой кинжал. — Вторую фиг получите!

— Ладно, ладно, остынь, — отступили римляне. — Не хочет в Рим — пусть остаётся в своей глухомани.

Тиберия, уже подсевшего на иглу императорской власти, но всё ещё продолжавшего игру в поддавки со своими сторонниками и в кошки-мышки со своими противниками (он всё тянул с согласием возглавить империю), не могли не беспокоить победы Германика: юный племянник, любимый и в войсках, и в плебсе, и в сенате, тревожил его теперь больше, чем вся бунтующая Германия со всеми её Арминиями.

И он отозвал Германика в Рим, подальше от преданных племяннику легионов. Дабы смягчить отставку, Германику был устроен триумф с размахом, ещё не виданным в Риме — судя по воодушевлению его участников. За колесницами с триумфатором и его семьёй, за телегами, набитыми трофеями, под восторженные вопли толпы шли колонны пленных германцев и впереди всех — Туснельда.

Рядом с Туснельдой семенил младенец — её сын Тумелик. Младенец улыбался: ему нравился праздник.

«Аркаше Россиянику от Цезаря Германика» было написано на ленте, которая спускалась с левого плеча Туснельды на правое её бедро.

— Я угодил тебе с подарком, Аркаша? — спросил сияющий Германик, когда триумф завершился.

— Спасибо за меткость, ты попал в точку, — ответил Аркаша, он был тронут, но немного смущён. — Я могу забрать их?

— Можешь забрать, можешь оставить, тогда мои люди продадут их и вырученное доставят тебе.

— Я лучше заберу их, — поспешно сказал Аркаша.

— А я бы тоже так поступил, — понимающе усмехнулся Германик.

— Ты похожа на сестру, — сообщил Аркаша, отведя Туснельду с сыном к себе. — С чего бы это, как думаешь?

Туснельда молча улыбалась.

— Ты такая же аппетитная, только грустная — но от этого ещё более аппетитная.

Туснельда молча улыбалась.

— У тебя аппетитная попка, хоть в этом балахоне её не просто прочувствовать.

Туснельда молча улыбалась.

— У тебя аппетитные ножки, должно быть, они устали с дорожки.

Туснельда молча улыбалась.

— У тебя аппетитные щёчки, правда, слегка запылённые.

Туснельда молча улыбалась.

— Ну, блин, скажи же хоть что-нибудь, — не выдержал Аркаша.

— Хоть что-нибудь, — повторила Туснельда.

— Сбрендила что ли? — догадался Аркаша.

— Сбрендила, — подтвердила Туснельда.

— Придётся тебя лечить. Как тебя лечить, добротой или злобой?

— Добротой или злобой, — откликнулась Туснельда.

— Хорошо, я тебя вылечу — я вылечу тебя любовью.

И он полюбил её. И она полюбила его — так ему показалось. И они любили друг друга до самой смерти (как ему представлялось), но так и не поженились — она была замужем.

Получив Туснельду, Аркаша заторопился жить и заспешил чувствовать. Правой рукой он теперь приветствовал благородных сенаторов, шествующих к месту службы, левой ласкал их жён, приятной беседой занимая первых, выслушивая пылкие признания вторых и одновременно сочиняя очередной шедевр (так были написаны «Сентябрьские иды»).

Аркаша входил в сенат предпоследним. Последним являлся император.

— Сам пришёл! — толкали друг друга в бок сенаторы.

С подчёркнутой скромностью, опустив голову («Пройти, не поднимая глаз», — шептал про себя Тиберий), он проходил на своё место. Сенаторы вставали и долго и шумно приветствовали его аплодисментами, Тиберий же при этом лишь сумрачно улыбался.

Движением руки он открывал сессию. По этому знаку срывавшиеся с места, как спринтеры, избранники народа наперебой старались ему понравиться, пытаясь уловить на лету движение сановных бровей и соревнуясь в наиболее точном угадывании хода мыслей великого руководителя. Цена ошибки была велика, как и руководитель, и с каждым годом становилась всё дороже — как и руководитель.

Аркашу всё это страшно раздражало. Будучи не в духе — а вид Тиберия теперь почти всегда приводил его не в дух — Аркаша начинал похамливать императору и откровенно хамить сенаторам. Сенаторы стоически сносили Аркашины оскорбления и радостно смеялись над собой вместе со всеми после очередной Аркашиной выходки. Тиберий тоже реагировал на Аркашу доброжелательно, но в дискуссии с ним не вступал, считая это теперь ниже своего достоинства и лишь покачиванием головы давая понять, что сожалеет о столь дурном Аркашином воспитании, но ничего с ним поделать пока не может или не хочет.

Но вскоре Тиберию стало не до Аркаши: по Риму поползли слухи, что Германик, отправленный императором в Азию, тяжело болен. Причиной его болезни называли яд, подсыпанный сирийским наместником Пизоном⁷⁷ согласно тайной инструкции Тиберия. Ничто так сильно не волновало теперь римлян, как здоровье любимого полководца.

Когда известие о смерти Германика приобрело прямоугольные и жёсткие очертания гробовой доски, скорбь, подобно туману, накрыла Рим, провинции и соседние государства.

Прах покойного, морем привезённый вдовой в Италию, сопровождали до Рима когорты преторианцев⁷⁸, консулы, сенаторы и просто граждане Рима. Из окон домов, мимо которых тянулась траурная процессия, хозяева выбрасывали дорогую утварь, домашних богов и младенцев, имевших несчастье родиться в столь скорбные дни.

Среди венков и траурных даров, сопровождавших процессию, особенно выделялся Аркашин дар. Поговаривали, что сначала он хотел заказать для этой цели у местных полуподпольных художников новой волны чучело Тиберия, набитое тряпьём, навозом и мусором, но передумал и собственноручно, поглядывая на Туснельду, за пару недель вытесал статую обнажённой прекрасной варварки с обритой в знак скорби головой. С её правого плеча на левое бедро была перекинута белая лента с надписью: «Цезарю Германику от Аркаши Россияника».

Посреди всеобщей скорби лишь Тиберий был вынужден не поддаться ей целиком и лишь Тиберий нашёл в себе силы озаботиться духовным здоровьем нации.

— Правители смертны — государство вечно, — заявил он римлянам. — Давайте, пора, возвращайтесь к жизни и развлечениям.

По распоряжению Тиберия для возвращения его самого и его народа к жизни после тяжёлой утраты в году шестьдесят втором от его рождения⁷⁹ был устроен ряд театрализованных представлений с гладиаторскими боями.

На один из боёв явился и Аркаша со своей варваркой и плакатиком «Риму — Рим!». Аркашина ложа располагалась прямо напротив ложи императора, и Аркаше хорошо было видно, как Тиберий движением пальца подарил поверженному ретиарию⁸⁰ лёгкую смерть и бесстрастный гладиатор-германец пропорол мечом обречённое горло.

— Ещё зрелищ! Ещё зрелищ! — скандировали почитатели зрелищ.

— Зрелищ хотите? — рявкнул Аркаша, разъярённый царственным жестом Тиберия не менее, чем кровожадностью толпы. — Я вам устрою зрелище!

Под его могучей поступью задрожали даже каменные ступени цирка. На арене он подобрал уже ненужные ретиарию трезубец и сеть.

— Я сыграю с тобой в поддавки! — крикнул он германцу. — Смотри! — и он вонзил себе трезубец в левое бедро.

— Вы любите кровь? Вот кровь! — рычал Аркаша, гоняясь за гладиатором по кругу, и кровь тремя ручейками стекала по его ноге.

— А вот вам ещё кровь! — крикнул он рокочущим, как водопад, голосом, пригвождая трезубцем к парапету холёную сенаторскую ладонь. — Я вам покажу пальцы веером! — кричал Аркаша — свирепый, как раненый гунн.

Первый ряд владельцев пальцев в печатках в ужасе повскакал с мест и ринулся наверх. Тогда Аркаша достал трезубцем предплечье во втором ряду. С воплями и визгом второй ряд опрокинул третий.

Почти удовлетворённый, Аркаша переключился на германца, поймал его, вконец обессиленного, сетью и опрокинул на песок.

— Недолго же ты трепыхался, — заметил Аркаша, и на лице его наконец-то зазмеилась улыбка.

Пальцы сограждан и самый главный палец — палец Тиберия — тянулись вниз.

— Хрен вам! — прорычал Аркаша и запустил трезубцем в трибуны.

Пальцы потянулись вверх.

— Хрен вам! — снова прорычал Аркаша, ударом ноги переламывая противнику шейные позвонки.

Под восторженный рёв толпы германским мечом он отсёк германское ухо и прошествовал с ним к императорской ложе.

— Солнце наше незакатное, — елейным голосом начал Аркаша, — прими от убогого дар. Большому Брату — Большое Ухо, чтобы лучше слышать, кто о чём шушукается.

— Аркаша, — с достоинством отвечал Тиберий, — вы заходите слишком далеко в выражении ваших верноподданнических чувств. Тем не менее, мы благодарны вам за доставленное наслаждение и за трофей, равного которому мы не припомним.

— Я могу добыть ещё и другие, не хуже, — Аркаша сделал вид, что хочет броситься за оставшимися трофеями. — Я могу ещё добыть Большой Глаз, чтобы лучше видеть, кто что замышляет, и Большой Нос, чтоб вынюхивать, кто где что прячет.

— Спасибо, Аркаша, на сегодня трофеев хватит, — твёрдо объявил император.

Глубоко опечаленный таким решением, Аркаша только развёл руками. Так с разведёнными руками он и вернулся к покойному гладиатору.

— Что бы ещё с тебя поиметь? — спросил Аркаша, наклоняясь к телу, и тут взор его привлёк вывалившийся изо рта язык. — То, что надо, — произнёс Аркаша, отсекая язык.

Язык он пронёс по рядам с не меньшей торжественностью, чем ухо. Грациозно изогнувшись, Аркаша возложил его к ногам Туснельды, но та не проявила к трофею особого интереса.

— Бери, бери, — подбадривал её Аркаша. — Не бойся. Это — подарок. Я ничего не потребую взамен.

Но Туснельда всё равно не хотела подарка.

— Как хочешь, — пожал плечами Аркаша и метнул язык на арену, где за право обладания им сразу же образовалось минипобоище.

Когда Аркаша без языка, но с Туснельдой, возвращался домой, дорогу им преградили братья Брот, Брют, Брит, Брет и Борт.

Братья присутствовали в цирке и ещё недавно дружно горланили «Атас! Ату его! Ату сенаторов!» Сами братья на сенаторов пока не тянули, но двое старших уже числились кандидатами в таковые.

— Здорово, братки, здорово, красавцы! — приветствовал Аркаша братьев, у которых низкие лбы располагались практически на одной прямой с их же носами. — Зрелище кончилось. Можете расходиться.

— Здорово, братан! — хором отвечали братья.

— Мы видели статую. Мы на неё запали. Мы хотим в натуре, — сказал Брют.

— В натуре, продай нам свою германку, — поддержал брата Брот.

— Сей момент, — пообещал Аркаша. — А сколько вы за неё дадите?

— Сколько захочешь, — сказал Брот. — Пятьсот сестерциев хватит?

— Она столько не стоит, — возразил Аркаша. — Ей красная цена — два, ну три сестерция.

— Держи три сестерция, — сказал Брют, — и давай бабу.

— Деньги вы, конечно, предлагаете хорошие, — признал Аркаша, расплываясь в хорошей, доброй улыбке, — но я не правомочен её продавать.

— А кто же может её продать? — спросил Брют.

— Арминий, — сказал Аркаша и улыбнулся ещё добрее. — Арминий — её хозяин. К нему и обращайтесь. Я уверен, вам он не откажет. Тем более, за три сестерция. Пошли, Туснельда.

— Твой отец в Риме, — объявил Аркаша дома спустя пару месяцев. — Он хотел бы увидеть тебя и внука.

— Хочет видеть — пусть видит, — равнодушно произнесла Туснельда.

Когда отец вошёл, она стояла к двери боком.

— Ты права, — вымолвил Сегест после трёхминутного молчания. — Чего на меня глядеть: старый больной хрыч, у меня только и осталось, что лысина да усы — и те седые, мерзкое зрелище, ничего не скажешь. То ли дело Аркаша — статен, могуч, курчав.

Аркаша сосредоточенно ковырялся в ухе зубочисткой.

— Я рад за тебя, — продолжил Сегест. — Я рад, что ты выбрала Аркашу и забыла своего бывшего мужа. Он окончательно зарвался, но нашлись люди, сумевшие его остановить. Он слишком многого захотел — и ладно бы только твою сестру. Сейчас его судьбу решают наши князья — да, без меня, я отказался от этого удовольствия. Может, его казнили уже, может, казнят на днях, а может, дождутся меня или ещё кого.

Сегест добился своего. Широко прищуренные глаза Туснельды метнулись с Аркаши на отца.

— Ну вот, хоть чем-то я тебя всё же порадовал — маленьким приветиком с Родины, — заметил Сегест, невесело ухмыляясь. — Однако, не буду вам больше досаждать своим стариковским присутствием.

И он ушёл, так и не повидав внука.

— Поеду-ка я, понаблюдаю за казнью, если ещё успею. Лучше пусть его казнят со мной, чем без меня, — не без печали в голосе заявил Аркаша. — Я надеюсь, ты меня дождёшься?

— Только для того, чтобы узнать, чем ты помог Арминию, — отозвалась Туснельда.

— Я помогу ему встретить давно заслуженный конец с достоинством, которому когда-то, смею надеяться, научил, — холодно произнёс Аркаша.

Князья встретили Аркашу настороженно.

— О, Глюков, Глюков, Глюков, ты — не наш, ты — не наш, не с нашего ты, милый, фатерлянда, — пропели ему князья.

— Не всем так повезло в жизни — родиться в фатерлянде, — улыбнулся Аркаша. — Мне вот в жизни определённо не повезло.

— Ах, кто бы это говорил, Аркаша, — возразили князья. — Любого из твоих талантов хватит, чтобы прокормить целое племя.

— Довольно трёпа. Я не куплюсь на ваш дешёвый подхалимаж, — сурово заявил Аркаша. — Если Арминий жив ещё — ведите меня к нему, если отправлен к Вотану — покажите мне его скальп.

— Прав был Арминий, — признали князья, вздохнувши, — варвар — ты и есть варвар. Пошли, однако.

Арминий был помещён в яму глубиной метров шесть. Один из углов ямы служил ему столовой, второй — отхожим местом, третий — молельней. В четвёртом угле, предназначенном для отдыха и приёма гостей, Арминий смиренно сидел и ждал Аркашиного прихода. Князья, сопроводив Аркашу до ямы, тактично удалились.

— Эк, парень, куда тебя занесло, кто бы мог о таком помыслить ещё год или два назад! — присвистнул Аркаша, севши на край ямы и свесив к Арминию стройные ножки.

— Это есть благодарность соплеменников за мои подвиги, — ответил Арминий из своего угла. — Ты знаешь, в чём они меня обвиняют?

— И знать не хочу, — отрезал Аркаша. — Я знаю, в чём обвиняю тебя я.

— Я заявил им, что не признаю решения их суда. Я заявил им, что из всех живущих лишь ты один вправе судить меня. — сказал Арминий, поднявшись и потянувшись.

— Вот здесь ты прав, хоть я, как ты знаешь, не являюсь судебным органом и могу судить тебя лишь в исторической перспективе, — согласился Аркаша, постукивая ножкой об ножку.

— Я вверяю себя твоему решению, — сообщил Арминий, перейдя в молельный угол.

— Я могу отбить тебя у германцев, — вслух размышлял Аркаша, дрыгая одной из ножек, — но после этого передать в руки римского правосудия — ты нарушил присягу, и пепел Квинктилия ещё стучит в моём сердце. Другого выхода я не вижу. Может быть, ты таковой видишь — тогда назови его.

— Спасибо, Аркаша, я не стою таких усилий с твоей стороны, — отвечал Арминий, переходя к отхожему месту.

— Ты знаешь же, я служу как всему человеческому народу, — горделиво заявил Аркаша, — так и отдельным его составляющим, пусть даже и не очень достойным и не заслуживающим особого снисхождения. Не будем показывать на них пальцами.

— Будем считать, что ты меня осудил. Я хочу, чтоб ты присутствовал на нашей казни, — отозвался Арминий из отхожего места. — Князья обещали, что это будет не просто казнь, но принесение жертв Вотану. На жертвоприношение во славу Родины я не могу, как ты понимаешь, не согласиться.

— В таком случае подкрепись. Не бойся — они не отравлены, — усмехнулся Аркаша и швырнул Арминию холщовый мешочек с желудями, перевязанный розовым бантиком. — А кого это удостоят чести быть казнённым вместе с тобой?

— Гризельду, ты должен её помнить, — отвечал Арминий, переходя с Аркашиным мешочком в угол приёма пищи. — Как я доверил себя твоему решению, так и она доверилась мне: я должен был решить, умереть ли нам вместе здесь или — с твоего согласия и с твоей помощью — прорываться в более благосклонные к нам земли.

— Забавно, — проговорил Аркаша, дрыгая второй ножкой, — ты мог бы сообщить об этом и пораньше.

— Это был мой сюрприз тебе, домашняя заготовка, — усмехнулся Арминий.

— Я рискую сильно огорчить её сестру. Ты ведь знаешь, что жена твоя и сын живут в моём доме: я приютил их, а мог бы и в рабство продать! — в свою очередь, усмехнулся Аркаша.

Арминий замолк. Гордость долго не позволяла ему задать главный вопрос.

— Я помню твой дом, — вымолвил он наконец. — Скажи, Туснельда живёт в той же комнате, где жил я?

— Увы, — снова усмехнулся Аркаша, — она живёт в той же комнате, где живу я. Это — моя комнатно-домашняя заготовка. Бывает, когда я сплю с ней, я вспоминаю Гризельду: они очень похожи, да ты и сам это понял, наверное. Вспоминает ли она тебя в такие моменты — вот этого, извини, я не знаю.

— Как Тумелик? — спросил Арминий, садясь в самый центр своей ямы. — Он-то меня вспоминает?

— Не могу этого утверждать, — отвечал Аркаша, который успел привязаться к мальчишке не меньше, чем к его матери. — Однако, чем-то он на тебя похож.

— Хочешь жёлудя? — сменил тему Арминий.

— Кидай, — с радостью согласился Аркаша. — Только не в лоб. Я открою рот — и попробуй мне промахнуться.

И Арминий не промахнулся. Разжёвывая жёлудь, Аркаша даже одобрительно пару раз причмокнул; Арминий расценил это как похвалу.

Следующим утром, наблюдая за приготовлениями к казни, Аркаша всё ещё дожёвывал тот самый жёлудь.

— Ну что, Аркаша, — спросил Арминий, просовывая голову в петлю, — может, с нами? Может, втроём, как бывало?

— Туснельда не поймёт меня, — покачал головой Аркаша, — так что, прости и прощай. Привет Августу.

— Привет Тиберию. За Родину, за Глюкова! — крикнул Арминий и прыгнул, и повис, и затрепыхался, и умер.

— Никак, Гризельда? — Аркаша решил изобразить удивление, дождавшись последней конвульсии своего былого воспитанника. — Это так-то ты меня любишь до смерти?

— Прости, Аркаша, но о любви не будем: здесь слишком много лишних ушей, — отвечала Гризельда, добровольно просовывая голову в петлю. — А ты не хочешь попробовать остановить меня?

— Не хочу, — покачал головой Аркаша. — Ты поступаешь правильно. Умри крылатой.

— Спасибо тебе за поддержку, прощай, — прочувствованно произнесла Гризельда, изготовляясь к прыжку.

— А я не прощаюсь, — говорил ей Аркаша, пока Гризельда прыгала, повисала, трепыхалась и умирала. — Я чувствую, мы скоро свидимся.

Въехав в Рим 13 сентября первого года четвёртого консульства Тиберия, Аркаша спешился. Ему хотелось пройти по Вечному городу босиком. Почти каждый камень здесь был полит его потом, почти каждый второй — кровью, и почти каждый третий — спермой.

У статуи Тиберия (у самой главной из целой россыпи статуй Тиберия — на которую вундеркинд последнее время предпочитал справлять небольшую нужду) Аркашу поджидали пятеро братьев.

— А, святое семейство? Не надо торжественных подношений, я и так всегда рад встрече с вами в тёмное время суток да в самом тёмном уголке империи, — приветствовал братьев Аркаша.

— Ты зря не продал мне свою варварку, — так Брот ответил на дружественное приветствие. — Я ведь всё равно поимел её, я оттрахал твою любовницу по самую печёнку, и все мои братья оттрахали твою сожительницу, и все мои клиенты⁸¹ оттрахали твою содержанку, и все мои рабы оттрахали германскую королеву, прежде чем она окочурилась. А теперь мы будем убивать тебя — долго и больно. А потом оттрахаем и тебя.

— И ты, Брот, туда же, — с огорчением проговорил Аркаша. — Но стоит ли ждать, пока я окочурюсь? Давайте займёмся любовью прямо сейчас, вы только поглядите на мою задницу! — и Аркаша бесстрашно повернулся к братьям своим скульптурным задом и задрал тунику.

Братья онемели от восхищения то ли Аркашиной задницей, то ли Аркашиной прямотой.

— Ну же, Брот, давай, чего же ты? — говорил Аркаша, пятясь в направлении Брота. — Ну как хочешь, я дважды не предлагаюсь.

С этими словами Аркаша выхватил кинжал и вспорол Броту брюхо.

— Вот так, одним кандидатом в сенаторы меньше. Ну, кто там ещё посмеет мне отказать? — спросил Аркаша, отскочив на запасную позицию к статуе и поигрывая недобро горящими глазками.

Взревев, братья оставили испускающего дух предводителя и кинулись на Аркашу. Аркаша упёрся спиною в постамент статуи («Не подведи, брат!» — шепнул Аркаша Тиберию Мраморному) и взмахнул кинжалом.

— Не ссы, подходи, — командовал Аркаша действиями братьев. — Давай по новой, — говорил он, когда очередной хитрый манёвр братьев расстраивался. — Заходи сзади. Раз, два, навались. Попробуй с разбега! — кричал он, хихикая, кривляясь и симулируя боль от ран. — Ну, налетай!

Тем временем кинжал Аркаши, не менее острый, чем его язык, оставлял кровоточащие разрезы на телах Брюта, Брита, Брета и Борта.

— Не ссать, перегруппироваться, — дирижировал ими Аркаша. — Двое заходят справа, двое — слева… — очередной сарказм застрял у него зубах.

Из-за Мраморного Тиберия незаметно вышел Тиберий, безоружный, бледный и обезоруживающий своей бледностью. «Римский народ устал от тебя», — столько раз Тиберий мысленно проговаривал эту фразу. «Откуда ты знаешь?» — спросил бы Аркаша. «Римский народ делегировал мне право всё знать, — отвечал бы Тиберий, — и я это право использую во благо своего народа».

— И ты, брат, — произнёс Аркаша, не то чтобы удивившись.

— И я, брат, — произнёс Тиберий, не то чтобы сконфузившись.

— Возьми, брат, — Аркаша протянул ему свой кинжал. — Это — последний подарок.

— Благодарю, брат, — отвечал Тиберий. — Хочу просить тебя ещё об одном одолжении: позволь мне ударить тебя.

— Да бей, не стесняйся. Только постарайся попасть вот сюда, — Аркаша ткнул окровавленным пальцем в бугорок левее своей грудины.

— Я сюда, в принципе-то, и хотел ударить, — признался Тиберий, рассматривая лежащий в его ладони кинжал.

Но кинжал не падал из его раскрытой ладони.

— Соберись, брат, — напутствовал его Аркаша. — И сначала тебе будет больно, но потом — приятно.

— Когда же будет приятно? — спрашивал Тиберий у Брюта, Брита, Брета и Борта, кромсая Аркашино тело.

Приятно не наступало

Примечания

41

Альбис — так называли Эльбу древние римляне.

42

Тиберий Клавдий Нерон (42 г. до н.э. — 37 г. н.э.) — римский полководец, император (с 14 г.), пасынок Августа.

43

746-й год от основания Рима — т.е. 7-й год до н.э.

44

Друз — Друз Нерон Клавдий (Друз Старший) (38–9 г. до н.э.), младший (молочный) брат Тиберия, выдающийся полководец, во главе с которым римские войска впервые вышли на Эльбу. Погиб на обратном пути при падении с лошади; посмертно получил почётное имя Германик.

45

Легион — основное армейское подразделение в Древнем Риме, насчитывал до 4,2 тыс. пехотинцев и 300 всадников.

46

Велиты — легковооружённые солдаты.

47

Центурион — командующий центурией (до 100 воинов).

48

Вотан (Водан, Один) — в древнегерманской мифологии — верховный бог, бог войны.

49

Квирин — древнеримский бог.

50

Херуски, амвроны, семноны — древнегерманские племена.

51

Вильгельм Телль — легендарный швейцарский стрелок из лука, борец за независимость Швейцарии от Священной Римской Империи (XIII–XIV вв.).

52

Арминий (16? г. до н.э. — 21? г. н.э.) — представитель королевского рода херусков, с детства воспитывался в Риме.

53

Манипула — состояла из двух центурий, возглавлялась центурионом.

54

Принцепс — титул императора.

55

Нам хватит и одного вундеркинда — Август был, очевидно, осведомлён о вневременном характере Аркашиного титула (Вундеркинд Земли Русской), но иногда, поддразнивая, называл его и Вундеркиндом Земли Римской.

56

Ты отнял у него жену — надумав женить Тиберия на своей дочери Юлии Старшей, Август заставил его развестись с любимой женой Випсанией Агриппиной.

57

На курортный Родос — Тиберий провёл на Родосе 8 лет.

58

Ни мольбы матери — мать Тиберия Ливия Друзилла была женой Августа.

59

Трибун — Тиберий был и войсковым трибуном (высшим офицером, руководившим действиями легиона — так начинал он свою военную карьеру), и трибуном с императорскими полномочиями, которыми наделяли его Август и Сенат на пятилетний срок.

60

Лесбос — в те времена остров Лесбос считался местом, где живут поэты (Сапфо, Алкей) и философы (Аристотель, Эпикур).

61

Тиберий жил на окраине Рима — Тиберий жил на Эсквилинском холме, в садах Мецената.

62

Августу, растерявшему почти всех прямых наследников — в 3 и 4 гг. н.э. скончались два из трёх внуков Августа: Гай и Луций.

63

Паннония (Нижний Иллирик) — часть Иллирика, римская провинция на территории современных Венгрии (западная часть), Словении и Хорватии (северная часть).

64

Иллирик (Иллирия, Верхний Иллирик — Далмация) — римская провинция на территории современных Хорватии, Боснии и Герцеговины, Сербии, Черногории, Албании, Северной Македонии; Иллирийское восстание подавлено Тиберием в 6–9 гг.

65

Сегест — знатный херуск, отец Туснельды, жены Арминия; убеждённый сторонник Рима.

66

Квинктилий Вар — в то время — главнокомандующий римскими войсками в Германии и не слишком удачливый реформатор тамошней системы налогообложения.

67

Квинктилий, Секстилий — на латыни quinque означает 5, sex — 6.

68

Иды — середина месяца в древнеримском календаре. Сентябрьские иды приходятся на 13-е сентября.

69

Алисон (Ализон) — римское укрепление в Вестфалии на р. Липпе.

70

Тевтобургский лес — гряда низкогорий в Германии в районе среднего течения Везера.

71

Бруктеры, марсы, хатты — древнегерманские племена.

72

«Вар, верни легионы!» — зафиксированные современниками слова Августа: это было самое тяжёлое поражение римлян за всю эпоху его правления.

73

Германик — племянник и приёмный сын Тиберия, полководец, после смерти Августа отверг провозглашение себя императором, усмирил германцев.

74

Верни нам республику — Римская республика была фактически упразднена Юлием Цезарем, первым императором стал Октавиан Август; последующие императоры были, за редким исключением, один тираничнее другого.

75

За Сентябрюса — на Тиберии прервалась традиция называть месяцы в честь римских императоров (июль, август).

76

Я бы уехал на Капри — в 27-м году н.э. Тиберий воспользовался Аркашиным советом и переехал на Капри.

77

Пизон — считается, что Германик был отравлен в Сирии тамошним наместником императора Гнеем Кальпурнием Пизоном и его женой Плациндой.

78

Когорта преторианцев — воинское подразделение (около 500 человек) императорской гвардии.

79

В году шестьдесят втором от его рождения — в 20-м году н.э.

80

Ретиарий — гладиатор, вооружённый трезубцем и сетью.

81

Клиенты — лица, находившиеся под покровительством патрона, несли повинности в его пользу.