Гиперпанк Безза… Книга первая

Игорь Анатольевич Сотников, 2021

Встреча в кафе приводит к неожиданным последствиям для обеих сторон встречи. Один из собеседников умирает на месте, второй участник встречи оказывается в ином мире. И с этим придётся разобраться.

Глава 5

Репер и удивительная деформация Лик-беза.

— Что я и говорила. — Восторженно так делает своё заявление Аэлита, что у Репера не может не закрасться сомнение в том, что Аэлита постоянно что-то от него в себе скрывает. Вот не может чистый, основанный только на интеллекте разум, быть таким необъективным к реальности, как бы это помягче, и чтобы никто не понял сказать. И что спрашивается, он должен на всё это думать и ещё главное отвечать Аэлите? Только её не понимать.

— Что ты говорила? — переспрашивает Аэлиту Репер, так-то видя, отчего она отталкивалась в этом в своём замечании — от вида Лик-беза, продолжающего находиться и сидеть на своём прежнем месте, за столиком, но при этом не как прежде, разделяя своё а ля шик внимание с внешними контурами реальности и с тем что он есть и есть, пить, вдыхать арома перед ним в эксклюзиве баристы, а по нему было натурально видно, что его мучило напряжение в шее, которое он пытался снять с помощью руки, пожимающей шею.

А Аэлита посчитала лишним придать значение мало скрываемому сарказму в словах Репера, а просто выдала свой ответ. — Что ему понадобится пять минут, чтобы ощутить боль в шее, затекшей от напряжения и противодействию со своей стороны её потребности повернуться.

— Не сказала, а накаркала. — Вот такой всё-таки сам себе на уме человек Репер в ответ. И он не дожидается ответа со стороны Аэлиты, возможно и точно возмущённой такой его отзывчивостью в её сторону, а прямиком направляется к своему столику. Где он по подходу к нему, останавливается и получилось так многозначно, обращается с вопросом к Лик-безу. — Ну так что, на чём мы остановились?

Что вызывает любопытную реакцию в глазах Лик-беза, с которой он не без своего заметливого интереса смотрит на эту сопоставимость сказанного Репером с его действительностью, где им так и подрывается сказать, что к тому, отчего ушли — от меня или от стола, с кем больше считаетесь и приемлите за большую основательности самореализации себя. Но этот ответ слишком логичен и самый напрашивающийся в первую очередь. А Лик-без не из тех, кто обустраивает свою жизнь лёгкостью её познаний через прямоту с ней обращения и проявления себя, а ему подавай изыск подтекста и не формат её обличения в иносказательность.

— Отчего бы мы не уходили и не приходили затем и в итоге, каждый раз и всегда мы останавливаемся на своём. На том, что нас в первую очередь волнует. Вот и ответьте сами для себя, что вас сейчас интересует, и вы ответите на прежний свой вопрос: На чём мы остановились? — выдаёт ответ Лик-без, так и не выпуская свою шею из руки. Что о многом говорит, а в частности о его большой несовместимости со всякой неизвестностью, которую он так и стремиться развенчать, но на этом пути всегда что-то стоит и его встречает.

— Не могу не согласиться. — Усмехается Репер, присаживаясь на своё место за столом. Здесь он устраивается с удобством, фиксирует паузу, глядя на Лик-беза, застывшего в одном внимательном положении к нему и обращается со своим вопросом. — Так не пора ли узнать, зачем я вас искал?

— Принести солонку? — иронично говорит Лик-без, тут же добавляя. — Это вам решать.

— И опять не могу не согласиться. — Усмехается Репер. Затем резко становится серьёзным, и чуть приблизившись к столу, низким тембром голоса говорит. — Я хочу заключить договор с новой реальностью. И мне, как понимаете, нужны знания прописных и непрописанных истин. — Здесь возникает зависшая на думах пауза, точку в которой ставит Лик-без.

— Говорите значит, как я понимаю. Ну а это так, как только я понимаю. А понимаю я так. Тебе всё-таки нужен ликбез. — Теперь уже усмехается Лик-без. А Репер не будет третий раз повторяться, к чему его вынуждает этот, по некоторым позициям ожидаемый ответ Лик-беза, за зря что ли так именуемого, званого и позванного, а он молча подождёт того, что будет дальше.

А Лик-без, явно чересчур и с завышенной переоценкой собственной значимости пересмотрев на себя взгляды в сторону за пределами того, что он есть и за себя отвечает и как оценивается, чему поспособствовали связанные с ним надежды Репера, как это всегда и случается, споткнулся тут же на своей невменяемости, а попросту зазнайстве.

— И что тебе непонятно ещё в этом мире? — с таким пренебрежением к этой, лежащей перед своими ногами реальности, с её подчинённой своему мировоззрению действительностью, и налётом собственного всемогущества спросил Репера Лик-без, что Репер покоробился на свой счёт, сочтя быть может спешкой своё решение обратиться со своим делом к Лик-безу. Но и сейчас он не стал спешить делать выводы, решив, что если раз уже принял решение в спешке, то другая спешка точно не тот клин, которым приводят к знаменателю эту скоростную характеристику бытия. К тому же он натолкнулся буквально сейчас на весьма перспективную для оправдания такого поведения Лик-беза мысль.

— А не есть ли это его ответ на вопрос о конфликте бога, с которым он подошёл к нашей встрече? — задался про себя этим вопросом Репер. — Постановка богом перед собой вопроса-рассуждения о своём всемогуществе: «Мне всё по силам, и даже то, что входит в когнитивный диссонанс с моим верованием. Я создам нечто такое, что мне не по силам преодолеть, — создам такой камень, который сам не смогу поднять, — и всё равно преодолею это препятствие к своему Абсолюту всемогущества», имеет для себя вот такой ответ, как в себе показал Лик-без — тщеславие. А что это значит? Бог или Абсолют, никогда не ставит перед собой таких задач в этом поле измерения реальности, в разрезе этой системы ограничений правилами рассудка, здравым смыслом или тем, что за него считается. И если разорвать эту связь, переформатировать законы логики, сдерживающих волю, и зайти за пределы здравого смысла, именно того, каким он до вчера считался, — а для этого и нужно перепонять всю эту действительность в новую реальность, где тщеславие, как не странно, самый действенный инструмент, — то всё может быть. — А все эти мысли Репера приводят его к тому, к чему приводят — к вот такому вопросу:

— Так кто всё-таки Протагон? А кто Экстрагон?

На что Лик-без смотрит со снисходительной усмешкой, — проверить выходит, меня решил.

На чём Лик-без и останавливается в своём понимании Репера. И он, выпустив свою шею из объятий своей руки, вглядевшись в Репера с толком, с долей нахальства в себе и пренебрежения к тому, что есть и он испытывает собой, и своей соприкасаемостью с этой реализуемостью в действительность, предваряет себя и своё всё дальнейшее дисклеймером. — Я не дипломат и мне ничто не запрещает называть вещи своими именами. — На этом оксюмороне противоречивости своего заявления качества, где он смеет утверждать о существовании и даже присутствии в нашей системе существования и реализации своего права на самоопределение оппонентов качеств свободы — ренегатов, он опять делает паузу.

А по этому, самовольному утверждению Лик-беза, что, конечно, его право и то, что он этим правом пользуется во всей мере, даже до степени обессмысливания этого права, говорит о всей глубине его заблуждения в данном ему свободами случае, выходит, что ещё имеет место не полная свобода самовыражений в нашей жизни, а в частности, в рабочей жизни дипломатов. И как можно из им сказанного понять, то он тут ссылается на специфику их работы. Что ж, удивительное по своей наивности утверждение, всё же имеющее право на своё место в жизни и высказываниях неблагодарных и заговаривающихся людей.

— Значит, хочешь знать, кто такой есть Протагон. — Задаётся вроде как риторическим вопросом Лик-без, глядя куда-то сквозь Репера. Что несколько нервно и тревожно воспринимается Репером. Кому такие взгляды на себя подобно воздействию на себя рентгеновского аппарата насквозь. Где от него никогда не ждёшь взгляда объективности, — раз я человек хороший и порядочный, то и видеть ты во мне должен всё то, что отвечает этим моим характеристикам, — а он, как оказывается, не для такого подхода к человеку создан и предназначен, и если он на чём и акцентирует своё, а затем и всех остальных внимание, то на самом в тебе тёмном и болезнетворном. Мол, посмотрите и теперь сами убедитесь в том, о чём многие всегда говорили, а никто в это отчего-то не верил. Репер, только с внешней стороны и с виду весь такой здоровый и успешный, а как заглянешь под покрывало его тайн, в его изнанку, то там одна только труха лёгких и очаги застоялых болезней.

А такое в свой адрес никто не хочет слышать, вот и осторожничают всегда люди, когда на них вот таким рентгеновским взглядом смотрят, который и сам, если он хочет знать и знает между прочим, крайне не здоров и болезнетворен, и оттого, наверное и точно, он так нездорово на всех людей, чистя их под одну гребёнку, смотрит.

— Знать, сказано слишком сильно, а иметь представление о том, к чему он здесь упоминался, было бы не лишним. — Даёт ответ Репер, сбивая со своей мысли Лик-беза, кто очухивается от своего созерцания и, глядя на Репера, пытается сообразить, на чём они сейчас остановились.

— Тогда узнаешь… когда если знаешь, как хлебать лаптем щи по самые зауши. — Путанно и многозначно говорит ли, а не думает ли вслух через эту паузную подчёркнутость неоднозначности бытия выражения Лик-без, кому бывало и не так, как так, как сейчас и неимоверно не так за здраво быть и не быть, и с лихвой заборно краш, что всё равно за баш не дашь, а забашно, то вроде позитивно и реал, вот он всё это в несознанку загнав, выходит из затора самострела.

— Ну что, обухом сюжет в голове не выбивает? — Задаётся между делом вопросом Лик-без, смотря на Репера рассеянным взглядом, уже всё за него сочтя и решив, исходя из того, что он не стал задерживать себя на ответе Репера, вплюснутого им в новый формат реальности и как он хочет, так там себя и пусть чувствует, выбирается ли, то ему быть и жить с этим неформатом под себя, а разуметь иначе реальности под него, не формат её фактуры, а как быть, а так, как придётся и может и там не быть, и по своей особости там прибывать.

— Так что, стримить? — для продвижения своего реала в раз подписоте, задаётся вопросом Лик-без, и как был, так опять есть в своп своего актива на там посмотрим.

— Протагон не как есть гонимый, а он гонево своего времени, аперитив, предпосыл и причина времени, и его знаменный иллюстратор. Протагон сознательно гоним своей бессознательной реализаций осуществления смыслов своих начал. И он не гоним своим замыслом, но гоним своей гонкой к успеху, где гнать для него не просто его реализуемость в результат, а это его идентификатор цельности. И Протагон оттого не гонит как все гонят, а он гонимый сам по себе, отдельно по своей и от своей сути. — Выдав на одном выдохе весь этот поток сознания, своего, не своего, личного, отдельно стоящего, сидящего, вон там проходящего, бытующего в чьей-то среде, в каше или голове, Лик-без замер в одном положении, желая, либо продохнуть в себя ещё один воздушный поток сознания или же увидеть на лице Репера подтверждение того, что он всё это спёр с высот областей неизведанного за так, за зря и не зря так же и одновременно, раз Репера вон как перекосило в своей актуальности.

А так как Репера, и в самом деле, и сейчас буквально перед собой, в лице и перед лицом Лик-беза перекосило в лицевом ограничении, а так бы если не эта его ограниченность в себе, то этот перекос в личности Репера задался бы и дальше. Но он не задался, как быть по причине ограниченности такой человека, как бы он того не хотел и был бы смог, если бы смог, но всё-таки недосуг ему смочь, и Репер, и мы имеем то, что имеем, и не плачем, потому что ещё не потеряли в себе всё это и то, что не потеряли. А вот когда потеряем, то тогда уж не перестанем всё равно теряться от такой жизненной не кстати, только через дебет подводящей итоги.

А Лик-без на всё это в лице Репера смотрит со странной отрешённостью, делая затем такие же удивительные выводы. — Значит, всё-таки ты на мне остановился. — И на этом моменте Репер собрался было поправить Лик-беза, но не успел — Лик-без вдруг резко одёргивается в побледневшем в момент лице, которое прямо на глазах создалось такое ощущение, что его как будто сзади тычком подтолкнули вперёд, к некой необъективной реальности или хотя бы быть ближе к тому, к чему он был до этого момента далёк и не близок, а можно не исключать и такой вариант, что его подтолкнули к Реперу, и такой его взгляд в не себя и в не себе, отнимает язык и всякие поползновения Репера к своему движению. И он только делает, как не сводит своего взгляда с Лик-беза, кто единственный из них остался верен себе, беспристрастной личности, и он как продолжал в себе демонстрировать полнейшее игнорирование всех вокруг и главное того, кого бы не стоило не замечать — своего собеседника, так и продолжил никого не видеть перед собой, глядя сквозь Репера.

Правда, не слишком долго он так соответствовал своему внутреннему миру, отражающего его отторжение к внешнему миру реалити, а он вдруг спохватывается на мысли словесно: «Да что там такое!», а рукой спохватывается за свою шею, которая, скорей всего, в себе стрельнула и потребовала от Лик-беза экстренного вмешательства. Вот Лик-без и принялся оказывать себе первую помощь с помощью этого шейного растирания.

Что позволяет Реперу переключиться на себя и попытаться разобрать и понять, что пытался ему донести Лик-без всем этим причудливым рассказом своего повреждённого радиоактивными изотопами лексической пертурбации разума, на которую делают ставку и настаивают современные тренды наречий представителей культур местоимений, как базисного принципа в деле пересмотра базовых основ прежнего мира. К которому теперь относится всё то, что не принимается новой реальностью с поколением всё сейчас и сегодня хочу иметь и всё тута.

— Тебе что-нибудь понятно из этого? — задался вслух и понятно к кому (кому непонятно, то к Аэлите) этим вопросом Репер. Что не вызывает никакой реакции со стороны Лик-беза, слишком сильно быть может занятого поправкой своей шеи, а может по причине того, что разговаривать с самим собой вслух, это реалии сегодняшнего дня. Где человек всё что имеет несёт с собой и в себе. А иметь друзей недоступная для большинства населения роскошь, вот и приходится быть в дружеский отношениях с самим собой. С кем теперь и ведут в основном общение достигшие полноценной своей самореализации самодостаточные теперь точно во всём люди креативы.

Ну а Аэлите, кто всегда в курсе последних тенденций и течений в моде, и моделирования себя и своей устроенности в жизни ставленников этого времени, Ломов, а также основной массы совершенно нет до них никакого дела, среднестатиков, есть чем модифицировать и конвертировать выданный Лик-безом текст для их развития, правда непонятно в какую сторону, в удобоваримую не всеми, или читаемую самым распространённым рассудком контент-текстуру.

Правда, вот тут сложности возникли практически на ровном месте. Где сам текст изобиловал тавтологией повторяемости, с использованием переформатирования и сменяемости смысловой изнанки и акцентирования на одном слове, что и не даёт сразу Аэлите прийти к точно верному варианту пояснения сказанного Лик-безом. И одно пока выяснено и остаётся ясным — Лик-без не просто так подал этот материал, а он что-то неиспользуемое вслух хотел донести до понимания Репера.

— Может быть, что надо на всё им сказанное смотреть не буквально, а в своей перспективе. Где не то, что он сказал главное, а суть им сказанного заключается в отсылке его необходимости для Репера. Типа без меня, не ликбезнючающегося с реалиями сегодня и будет завтра, то и с ним разберёмся, тебе, Репер, никак не обойтись, если тебе прожить до полной осуществимости себя желательно хочется. — А вот так уже рассудил Репер. — И б**! Он так и думал. — А вот кто так думал, то тут не поясняется. Да хотя бы потому, что Лик-без, всё это время пребывающий в оболочке своей автономии, вдруг взялся невнятно и растерянно это как-то выглядело сказать слово.

— Я что-то устал. — Как-то вдруг и с неожиданной точки зрения на себя, на Репера и вообще вокруг посмотрел Лик-без своим не моргающим взглядом и этими словами, выдавленными из себя с таким болезненным трудом, аж почувствовалась та унылость и безнадёга, которая его полностью охватила. И Репер и не знает, как на это реагировать. Вот он и сидит, не сводя своего взгляда с Лик-беза. А тот вроде прямо на него смотрит, а видно, что его в упор не видит, и вновь берёт до чего же странное слово-продолжение. — Не думал я, что так быстро устану. Так вот она какая солонка. — Здесь Лик-без замолкает, дёрганным движением возвращает руку из-за шеи и втыкает её слёту себе во внутренний карман куртки. Откуда с такой же дёрнутой поспешностью вынимается ручка, зажатая со всех сторон пальцами его руки. А так как такое её положение в руке больше способствует не писанию, а нападению на того, кто поближе, то Реперу больших нервов стоило смотреть не дёргаясь на эту маячившую перед его глазом опасность в виде ручки, которая в любой момент может воткнуться ему в глаз.

Но Лик-без, как сейчас же выясняется, не для того, так неоднозначно понимаемо Репером доставал ручку из кармана, а он всё-таки хотел её использовать по её прямому назначению. Вот только он так сильно устал, — у Лик-беза начали от усталости даже глаза закатываться и лицо растекаться в невменяемость, — что действовал ею так непредсказуемо и непонятно.

И вот он опять вдруг резко опускает ручку на лежащее на столе перед ним меню и начинает в него с корёжащим звуком вписывать свои пожелания, длиной в одну кратность и слово. На котором его рука спотыкается и падает на стол вместе с ручкой. На что Лик-без смотрит с полным отрешением на своём лице. После чего он переводит свой взгляд на Репера, на мгновение задерживает на нём свой взгляд, как будто хочет дать Реперу возможность себя запомнить, и сказав: «Я отдохну», в один миг подкашивается весь в себе и резко головой втыкается в стол, тем самым вгоняя Репера в состояние не знаю, что обо всём этом думать.

— А ты что на этот счёт думаешь? — нервно вопрошает Аэлиту Репер спустя мгновение.

А Аэлите хоть бы хны и чего ещё покрепче, и она нисколько не растерянна при виде такого поведения Лик-беза. Где она берётся за своё, за своё занудство и причитания. Где всё её отчего-то волнует, а должен при этом волноваться Репер, кому она уже все уши прожужжала своими наставлениями. Видите ли, не в восторге она от того, как он бездумно и главное бесцельно, часто плашмя на диване, а бывает неизредко, то и в баре, проводит всё своё свободное время, которое, была бы на то её воля, возможности и послушность со стороны Репера, то было бы полностью подчинено ей и какой-нибудь самоцели. Точно, быть целеустремлённым потребителем своего времени.

— Захотел он отдохнуть, раз сильно устал, то кто в праве ему это запретить. — Начинает зудеть в ухо Реперу Аэлита, отвлекая его оттого, что сейчас собой демонстрирует Лик-без и, не давая ему ни на чём не сосредоточиться. — А вот если бы ты, Репер, взял с него такой пример непосредственности своего поведения, делать так, как меня к этому призывает моя самость и никаких гвоздей, а не как некоторые отсталые умы расценивают обесценкой свой разум, жлобство, то тебя давно бы не беспокоил твой внутренний аязвит, трахонометрия мозжечка левого полушария и ты давно бы встроился в систему сейчашнего жизнеобеспечения, сообщество избранных, ставленников биполярного расстройства, как единственного разнообразного пути к успеху и своему совершенству по достижению своего совершенно(!)летия.

А Репера на все эти, по делу и по смыслу вроде всё как правильно, причитания и нравоучения Аэлиты один ответ. — Ну и зануда же ты. — А Аэлита, когда к ней вот так не по делу обращаются именно тогда, когда она настаивает на серьёзном разговоре и хочет достучаться до собственного понимания Репера, — я тебе только одного хорошего желаю, — да ещё и в таком неоднозначном ключе, позволяя себе то, что мало кому такое, как она знает, позволяется, в себе теряется и не сразу может сообразить, что и в каком ключе на это ответить.

— Обидеться и не тем самым повести себя неконструктивно, или же рассмотреть этот отзыв о себе Репера с других, позитивных позиций? — задаётся вопросом Аэлита и тут же находит ответ. — Любое позитивное мышление это шаг вперёд. А мы ведь не хотим отступать назад. Значит, выбора нет. Будем смотреть на моё якобы занудство с привлекательной точки зрения. И моё занудство — это есть моя добросовестность, пунктуальность, следование чётким правилам, и ревностность исполнение всего того, что мне доверили. — А вот на последней фразе Аэлите сглотнулось, и она споткнулась. И она, чтобы избежать встречи с тем, что ей вдруг и с какой это стати, сейчас пришла на ум такая невообразимая и немыслимая глупость, переводит всё своё внимание на обращение к ней Репера, и без всякого осмысления увиденного в Лик-безе, иронично замечает за ним то, что не успел за ним заметить Репер.

— Вот и открылось, что он там у себя в шее искал, и всё спрашивал, что там ещё? — заявляет Аэлита, одёргивая почему-то от себя (от самого себя) Репера, уставившегося на то, что он только сейчас увидел и что торчало из шеи Лик-беза. И Репер вновь демонстрирует себя с самой нерасторопной на умозаключения стороны, где он для себя сам решить и понять не может, что сейчас тут с Лик-безом происходит, и поэтому ищет поддержки у Аэлиты, как ею и ожидалось чуть-чуть снисходительно к нему. Чтобы он делал без неё и её подсказок. Ну а чтобы Репер усвоил неучтённые ранее ею данные ему уроки, то Аэлита подходит к своему ответу как-то уж слишком, сухо и академично.

— У заднего основания черепа, в области ложбинки шеи, гармонируя с обстоятельствами нахождения Лик-беза в заданном криминальными обстоятельствами положении, присутствует инородного качества предмет, поверхностно связанный с видами ударно-дробильного типа оружия — ножа или шила. Какая наличествует связь между обнаружением этого предмета на шее Лик-беза и его новым положением по отношению к пространству его окружающему и к его вдруг возникшей усталости, то есть версия, что прямая. А вот что стало причиной, приведшей к такому окончательному результату, и кто стал орудием в руках судьбы, то этот вопрос к окружающим. Хотя есть и вероятность того, что мои выводы поспешны.

— Ты уверена, что есть? — нервно спрашивает Аэлиту Репер, и так с трудом себя всё это время сдерживающий.

— Нет. — Обескураживает в конец Репера своим нахальством Аэлита. И Репер решает сам разобраться с тем, что сейчас на его глазах с Олдбоем происходит (Реперу не хотелось выделять в единицу частности Лик-беза через его имя, вот он и рассеял его обобщением — Олдбоем). И он наклоняется к нему, хотя сперва он всё-таки посмотрел по сторонам и главное вперёд, за спину Олдбоя, чтобы оценить со стороны ситуацию, и узнать, имело ли тут место явное вмешательство и заин6ересованность в происходящее за их столом со стороны. И если со стороны боковых сторон ничего из того, что могло встревожить Репера им не было замечено, то беззаботность поведения людей за соседним столиком, прямо за спиной Олдбоя, выглядело как-то уж подозрительно, учитывая то, что Олдбой с помощью брошенной солонки себе за спину дал им понять, что с его стороны можно ожидать всякого, и им нужно, как минимум, быть внимательными к происходящему за вот их столом. Тогда как всего это не наблюдается Репером, и там себя все ведут так, как будто и должно быть.

Но на выяснение того, отчего они так беспечны у Репера нет времени, и он возвращается своим вниманием к Олдбою и к тому предмету, который всего точно склонил его к столу, а вначале к сильнейшей усталости. И как он видит по всему тому, что из себя сейчас представляет Олдбой, то Аэлита, как бы ему не хотелось признавать за ней правоту, а умеет делать правильные выводы и акценты. И из шеи Олдбоя действительно торчит предмет очень похожий на тот, который ему описала Аэлита. А вот сейчас Репер и наклоняется к Олдбою поближе, чтобы…Принюхаться? И… Сделать явно не проверенный точно вывод, а исходя только из поверхностных предположений, ну и своего слуха, и обоняния.

— Кажется он умер. — Шепчет Репер осторожно, чтобы никто кроме Аэлиты его не услышал. Что как раз излишне, когда вокруг стоит такая не тишина, а жизнь во всю бьёт питательным ключом.

А Аэлита в свойственной себе противоречивой манере, с недоверием подходит к этому заявлению Репера. Где она вначале позволяет себе странную неуместность, обратившись косвенно с вопросом к Олдбою. — С чего это он так решил? — Затем себя быстро поправляет, почувствовав одёргивание с помощью нервного тика века Репера, озадаченного таким её вопросом мало сказать. — Нет, ты решил? — задаётся вопросом Аэлита.

А Репер, итак находясь в растерянности и его по нарастающей начинает охватывать нервное волнение и паническое настроение, с желанием здесь больше ни минуты не оставаться, при этом как он чувствует по своим ногам, то они задеревенели от навалившегося на них груза ответственности (на них теперь весь расчёт Репера и надежда) и пошевелиться не могут, пропускает мимо первую оговорку Аэлиты и как может и у него выходит, даёт объяснение этому своему, так решил.

— Он никак не двигается. И не дышит. — Говорит Репер и тут же с нотками отчаяния вопрошает. — И что делать?

А у Аэлиты уже есть свой ответ на всю эту сложившуюся по чьему-то желанию и воле ситуацию с Олдбоем. — Нужно уходить и притом немедленно. — В приказном порядке, резким тоном голоса говорит Аэлита. И хотя она одёрнула Репера от себя растекающегося в неволие и размазню, она не смогла сразу его поставить на ноги и погнать прочь отсюда. А Репер ещё пытается упираться, ища зацепки для того, чтобы всё так как есть не оставлять здесь. И он так и спрашивает Аэлиту. — И его так оставить?

— Подпункт 17а пункта 217 кодекса мониторинга ситуаций гласит: «Индивидуаличность в праве на всё, что ему вздумается быть, и никто не вправе этому мешать». Если он решил умереть, это его право так быть. И мы не в праве ограничивать его право на собственное самовыражение. — Ставит точку в вопросе с Олдбоем Аэлита, подталкивая Репера на выход. Но Репер, как сидел, так и упирается в своё упрямство и непонимание того, как может квалифицироваться в дальнейшем его вмешательство в чужое жизненное пространство.

А Аэлита бы ему объяснила, — терпел, терпел (ты же не суд эксперт, чтобы делать выводы о его состоянии на данный момент), да не вытерпел в итоге Олдбой такой своей дискриминации с твоей стороны, с вмешательством в его личное пространство, и был таков, — но сейчас на всё это нет нисколько времени, и она поспешает Репера тем, чем может.

— Везде стоят камеры, и если в последствии возникнут к тебе вопросы, то они укажут на твою непричастность к случившемуся с Олдбоем. А так ты можешь быть обвинённым во вмешательство в чужую частную жизнь и тем самым поставить на себе и на своём будущем крест. Сам знаешь, что обвинение в нелояльности, самое катастрофичное для индивида. — И, пожалуй, Аэлита нашла нужные слова, чтобы заставить Репера начать двигаться.

— Да, это так. — Соглашается Репер, начав подниматься из-за стола. Но тут он вдруг наталкивается на лежащее под головой Олдбоя меню и это заставляет его замереть на полпути к выходу на ноги. Здесь Репер тратит одно лишь мгновение на принятие решения, и как только оно принято, то он резким движением выдёргивает из-под головы Олдбоя меню, на котором тот перед своим падением выводил…и вывел одно слово.

— Стряпчий. — Прочитав это вписанное в меню слово закорюченным шрифтом, с тайной завершённостью и посланием, Репер задался вопросом. — И кто это?

А у Аэлиты на всё про всё ответ один. — Потом будешь задаваться вопросами, сейчас на это нет времени. И Репер с ней согласен. И он, скомкав меню уже на ходу, убирает его в карман своего пиджака и, не оглядываясь по сторонам, мало что и кого видя перед собой, а имея перед глазами лишь одну цель — поскорей покинуть это заведение, чуть ли не впопыхах, быстрым ходом движется в сторону входных дверей. И как это всегда бывает в вот таких случаях, когда тебе крайне нужно поспеть выйти, а все остальные, ты более чем уверен, могут и подождать, то все те, кто может подождать тебя точно, из принципа, а чем я хуже, не считают нужным подождать, когда ты пройдёшь быстро, а встают на твоём пути специально, чтобы тебя не пропустить. И как итог, Реперу приходится своей настойчивой упёртостью и напором на чужие плечи и спины доказывать всем тута, что ему более нужно и необходимо выйти отсюда первым.

А те люди, кто встал на его пути, всё равно считают себя в большем праве быть первым в сторону выхода, хотя бы потому, что они давно здесь стояли и были значит ближе к выходу. И они об этом молчать не собираются, а с эмоциональным и нервным накалом, с использованием патологически нездоровых неуместностей в сторону Репера, ничего не имеющего общего с тем, что они на его счёт тут надумали высказывать на повышенных тонах, начинают задевать его. А Репер, хоть и спешит, тем не менее, он не может мимо пройти всякой несправедливости, особенно если она высказана на его счёт. И он со своей стороны живо кулаком в бочину кому придётся доказывает, как тот на его счёт был не прав.

И за всем этим Репер и не замечает сразу, как он оказывается на мостовой на выходе из забегаловки, в чью сторону он неблагодарно смотрит и специфическими жестами рук показывает тем, кто там стоял в дверях, как он их видит через призму языка глухонемых. Мол, на вас в падлу и языка живого тратить, так что вот это держи.

А его противник в дверях пошёл ещё дальше в своём противостоянии с Репером. И те два олдбоя, с кем так резко столкнула Репера судьба в дверях, взяли и громко захлопнули прямо перед его глазами двери забегаловки, как бы показывая ему, что им глубоко до одного места и плевать на него. Мы тебя знать не знаем и не хотим знать, вот так пренебрегая тобой.

И теперь Репер стоит оглушённый этим звуком своего выдавливания из одной части этого мира, с помещением в нём своего порциума. И хотя он и сам стремился оттуда выйти, ему почувствовалось как-то неудовлетворительно и ненастно в себе, Репер почему-то ощутил себя ограниченным этими дверьми, закрытыми перед ним. — Наверное, я очень чувствительно настроен ко всякому проявлению ограничений и несвободы. — Подумал Репер, глядя на закрытые двери забегаловки, затем он обращает внимание на себя и на своё нахождение…Как оказывается, на самом краю мостовой, в буквальной близости от проезжей части.

— Ещё не хватало под машину попасть. — С усмешкой спохватывается Репер, разворачиваясь лицом к проезжей части и… — Гонщик, твою уж мать. — Вылетает из Репера вместе с содержимым рта, после того как с ним по касательной сталкивается мотоциклист. А дальше…А дальше каждый из них поехал в разные стороны, и единственное, что их объединяло — они поехали не на своих двоих.