Грация и Абсолют

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 1999

В середине 1970-х, когда советская империя пребывала на пике могущества, о чём кое-кто вздыхает с тоской, прелестная блондинка, которую друзья зовут, словно она парень, Аликом, знакомится с двумя мужчинами: молодым и пожилым. Жалеть ей или нет, что, первой сделав шаг, она позволила вовлечь себя в эксцессы смертельного накала, в историю, которая, благодаря утончённости, не достойна ли истой красотки раффинэ? Она стала участницей трагедии крайне жёсткого и вместе с тем романтичного индивидуализма, вызывающего зависть и остервенелую ненависть. Содержит нецензурную брань.

4

На переднем сиденье «волги» она увидела немолодого широкоплечего мужчину в пёстрой рубашке с короткими рукавами. Зеркало отражало его тёмные очки, продолговатое лицо, выступающий ребром как бы сжатый с боков нос. Блондин, садясь за руль, сказал ему с той обходительностью, когда не ожидают возражений:

— Забросим девушку в город? Она ногу повредила.

— Забросим? — переспросил пожилой словно бы в брюзгливом полусне, что выражало подтрунивающую игривость.

Губы Алика слегка тронула улыбка.

— Забросим, закинем, запулим… — проговорил мужчина так, будто начинал читать стихотворение.

Молодой словно обиделся:

— Извиняюсь, мы её не будем забрасывать. Мы отвезём её в город, как положено, — и включил зажигание.

Она положила обнажённые руки на спинку переднего сиденья и смущённо потёрлась носиком о своё запястье:

— Мне неловко… помешала вам искать ягоды…

Человек в тёмных очках сказал серьёзно и веско, будто осаживая с трибуны:

— Не много ли извинений с обеих сторон? — Всё это время он не двинул шеей, и, поглядывая на его лицо в зеркале, Алик подумала, что очки что-то чересчур темны.

Блондин, аккуратно ведя машину по тряской грунтовке, на миг обернулся. Кожа у него была чистая, смугловатая, а во взгляде удлинённых глаз отсутствовала неопределённость.

«Ты вспоминаешь, считаешь, сравниваешь, задаёшься вопросами, — понимала Алик, — и благосклонно глядишь на луговую дорогу. Но зря не опасаешься заблудиться».

Пожилой, ни на сантиметр не повернув голову, спросил:

— Вывих в каком месте?

— Где щиколотка.

— Опухоль? — спросил он, не шелохнувшись, и ей стало ясно, что уже не легкомыслие говорит его устами. Говорила пасмурная тяжесть, и Алика всколыхнуло: «Ведь он же слепой!»

— Опухоли нет… извините… — её тут же покоробило: он понял, за что она извиняется. Как бы устраивая поудобнее больную ногу, пересела, чтобы не видеть в зеркале непроницаемые очки.

Молодой за рулём адресовал ей:

— Пропал ваш денёк на природе! Жалко?

— Жалко. Мне так жалко… — сказала она кротко.

«Волга» выкатила из леса, водитель притормозил перед перегруженным шоссе и, обернувшись, не сразу отвёл глаза от девушки.

Пожилой произнёс густым баритоном:

— Как малину-то не любить… — и добавил назидательно: — Рясная малина — богатые хлеба!

Рясная, пояснил, значит обильная. Уходят, забываются выразительные слова.

Не двинувшись, он спросил:

— А пироги с гречневой кашей и мёдом вы любите?

— Не пробовала… — уронила Алик тоном вины.

Блондин мягко ввёл «волгу» в поток несущегося к городу транспорта. Спутник проговорил, будто изумляясь тому, о чём сообщал:

— В моих родных местах в эти дни, бывало, да… пекли пироги с гречневой кашей и мёдом и созывали соседей.

Алику показалось, что водитель втихомолку улыбнулся. Человек же в тёмных очках заговорил, будто ссорясь:

— Чтобы вам ещё больше стало жалко, чтобы вы очень жалели об этом дне — вы должны с нами пообедать! — и адресовал парню: — А, Виктор?

«Викто-ор!» — мысленно повторила она, перенося ударение на второй слог.

Следя за дорогой, блондин сказал девушке:

— Насчёт вашей ноги… Лонгин Антонович может из дома позвонить врачу. У него лучшие в друзьях.

«Лонгин» похоже на ангину, мелькнуло в уме девушки.

— Записано в святцах, часто встречалось у староверов, — сказал человек в очках, привыкший, что его имя кажется странным, — в юности, а я на три года моложе советской власти, мне бывало неприятно.

«Ему пятьдесят четыре», — мимоходом отметила Алик, встретила в зеркале взгляд водителя. Оба прислушивались к иному, к своему напеву.

Виктор двинул баранку, глядя в задний борт мчавшегося впереди «газика» и намереваясь его обогнать.

— А вас как зовут?

— Алик, — вырвалось у неё.

— Ага, — заинтересовался Лонгин Антонович, — и если кто-то собрался с вами в кино, он говорит: иду в кино с Аликом?

— Да.

Виктор, не спеша обгонять «газик», поднял глаза к зеркалу и обменялся с нею улыбкой. Пожилой между тем говорил:

— Александра? Алла? Альбина?

Ему ответили, и он так, будто это вытекало из ответа, уведомил:

— Едем к нам на воскресный обед.

«Волга» катила по улицам города.

— Ну… я не могу… — пролепетала Алик с выраженной нерешительностью.

Машина встала в тенистом переулке, над нею нависала заматерело-глухая состарившаяся листва деревьев, за которыми в некотором отдалении были видны внушительное закрытое парадное и барельеф над ним: кажется, античная богиня. Не сказать, чтобы казённо-индустриальный, неуютный город насчитывал десятки таких зданий.