Поручик Ржевский и дама с солонкой

Иван Гамаюнов, 2023

Герой этой истории – поручик Ржевский, персонаж из анекдотов, обаятельный хам, которому молва приписывает роман с Наташей Ростовой и ещё 1001 женщиной.В декабре 1825 года поручик Александр Ржевский оказывается в Твери, где вступает в «опасную связь» с роковой красоткой и едва не становится участником восстания декабристов, а также соучастником уголовного преступления. Чтобы выпутаться из этого переплёта, нужна ясная голова, но вот беда – у Ржевского в самые неподходящие моменты пропадает способность думать и рассуждать, особенно при виде женских прелестей… Если бы не богиня Фортуна, поручик легко мог бы стать пешкой в чужой игре и угодить на сибирскую каторгу.

Глава вторая,

в которой на балу происходят странные события, в итоге помогшие герою достичь желанной цели

Мазурка кончилась. Распорядитель бала и его помощники попросили освободить середину зала, потому что из двери, которая до этого была заперта, лакеи начали вносить столы, уже накрытые скатертями, и добавочные стулья, ведь тех, что стояли вдоль стен, не хватило бы.

Вскоре на столах появились тарелки, бокалы, столовые приборы, а также вазы с живыми цветами — это в декабре-то! Зал наполнился возгласами одобрения и восхищения, а меж тем лакеи уже вносили блюда с холодной закуской и бутылки с различным содержимым — на любой вкус.

Князь Всеволожский попросил всех рассаживаться, просьба была тут же громогласно повторена помощниками распорядителя, а князь занял подобающее ему место во главе самого длинного стола.

По счастью, Тасенька оказалась не единственной роднёй губернатора — сидеть рядом со своим дядюшкой ей не полагалось. А это означало, что Ржевскому, обязанному сопровождать свою даму, раз танцевал с ней мазурку, можно было выбрать место подальше, не под надзором.

И всё же сесть следовало за главным столом, но тут поручик заметил, что за тот же стол усаживается губернский чиновник Тутышкин с супругой. Тутышкин садился по левую руку от жены, а справа пока никто не сел! Там как раз осталось два места — для кавалера и дамы.

Ржевский, немилосердно толкнув нескольких гостей, заслонявших путь, потащил Тасеньку к столу. Лишь оказавшись рядом с Софьей Тутышкиной, позволил себе секунду передохнуть, а затем выдернул замешкавшуюся Тасеньку из толпы и, всем видом изображая галантность, отодвинул для своей дамы стул:

— Садитесь, Таисия Ивановна.

Два места рядом с четой Тутышкиных наверняка были оставлены для кого-то другого. И вообще отодвигать стулья положено лакеям. Однако Ржевский решил взять судьбу в свои руки, а если окажется, что занял чужие места, ни за что не пересаживаться!

Вот к столу подошёл лакей, который вёл за собой пожилую пару. Значит, для этой пары предназначались стулья рядом с Тутышкиными, но Ржевский скорчил такую зверскую рожу и так выразительно посмотрел на лакея, что тот в страхе отступил на шаг, сказав паре:

— Простите-с, нам не сюда.

Тем временем Софья Тутышкина успела заметить Ржевского, а поручик сделал вид, что её не замечает. Хотел понаблюдать, огорчится ли она из-за невнимания.

Тасенька, уже усевшаяся за стол и устроившая на коленях салфетку, повернулась в сторону Софьи — значит, тоже заметила, — но ничего ей не сказала и вместо этого обратилась к поручику, судя по всему привыкнув, что он первым не заговаривает:

— Поручик, вы ведь были в Париже?

— Конечно, был-с, — ответил тот.

— Тогда, думаю, вы оцените: сегодня все блюда — по парижским рецептам.

Ржевский молча разглядывал стол, где уже стояли кушанья. К примеру, холодная курица под толстым слоем прозрачного желе, украшенная веточками ароматных трав и больше похожая на пирог странной формы, нежели на птицу. А вон тарталетки в виде корзинок с ручками, наполненные салатом из картошки, моркови, гороха, маринованного огурца и ещё чего-то. Или вот тарталетки-лодочки с креветочным мясом в соусе; наверху каждой воткнута зубочистка с бумажкой, будто парус.

На соседнем блюде видны корытца из картошки, тоже с креветками. Корытца расставлены вокруг дерева, у которого ствол из ананасовых колец, а ветки — из петрушки. И сверху — долька лимона воткнута. Видать, это солнце заходит.

Тасенька, взяв в руки лист отпечатанного меню, забормотала что-то — наверное, по-французски. А затем сказала уже по-русски, указывая пальчиком:

— «Фаршированная курица под соусом Бель Вю», «Корзиночки с салатом», «Кораблики с креветками», «Картофельные лодочки с креветками».

— Что-то вы странное читаете, Таисия Ивановна, — сказал Ржевский. — Где же тут лодочки, если это корытца?

— Здесь так написано, — ответила Тасенька, но не совсем твёрдо. Уверенный тон Ржевского её смутил.

— Да мало ли, что за вздор пишут! — сказал поручик. — Я после двух лет в деревне могу отличить лодку от корыта.

— Не смущайтесь, Таисия Ивановна, — вдруг донёсся откуда-то слева мужской голос. — Он никогда не верит в то, что написано. Я недавно пытался сказать господину поручику, как именно у Карамзина написано про братьев Рюрика, а господин поручик рассердился да как начал кричать. И меня напугал, и супругу мою!

Ну, конечно же, это говорил муж Софьи! Ржевский оглянулся на него, но промолчал.

— Поручик, а вы сами французский язык знаете? — продолжал ехидничать Тутышкин. — Можете посмотреть, правильно ли Таисия Ивановна перевела меню?

Ржевский, подавив в себе желание подойти к Тутышкину и приложить физиономией об стол, произнёс с нарочитым спокойствием:

— Нет-с. Я французского языка не знаю. И полагаю это знание излишним.

— А как же вы в Париже с местными жителями объяснялись? — робко спросила Тасенька.

— А они меня и по-русски понимали, — всё так же с нарочитым спокойствием отвечал Ржевский.

— Как это? — не отставал ехидный Тутышкин.

— Да просто! — ответил поручик. — Вот, к примеру, захожу я в парижский ресторан. Хозяин сразу ко мне. Ох, говорит, гусар рус, гусар рус, сильвупле. За стол, в общем, приглашает. Ну, я сажусь; он меню открывает, пальцем туда тычет, лопочет что-то. С вином кое-как разобрались, а вот с закуской… Ни черта не понимаю, а понимаю только то, что он мне чего-то предлагает. Ну, я плюнул и говорю: «Валяй, неси, но только пулей, а то жрать охота». Так он всё понял! Не прошло и минуты, как мне несут вот такую же курицу, — Ржевский небрежно кивнул в сторону курицы в желе. — И зачем тогда язык учить? Я и в других парижских ресторанах по-русски изъяснялся, а если там одни дураки, то я им — «валяй», «пулей» и сразу все понимали.

Тасенька вдруг совсем смутилась. В ней явно шла внутренняя борьба чего-то с чем-то, и одно из них в итоге победило, потому что Тасенька дрогнувшим голосом произнесла:

— Поручик, «воляй» — это по-французски «птица» как вид пищи, то есть не рыба и не мясо. А «пуле» — это по-французски «курица».

Теперь настала пора Ржевскому смутиться, но он почти сразу нашёлся:

— Получается, французский я всё-таки знаю? Ну, ладно. Знаю, так знаю. Давайте-ка лучше выпьем и закусим.

* * *

Опытный участник баталий всегда видит поле боя целиком, поэтому поручик заметил, что пока он беседовал с Тасенькой и Тутышкиным, Софья успела положить в тарелки себе и мужу различные деликатесы. Значит, рассказ о парижских ресторанах совсем не занимал её. Или она обиделась на показное невнимание Ржевского, поэтому сама притворилась безразличной и весьма занятой заботами о благоверном.

Как раз в то время, когда Ржевский предложил приняться за еду, Софья солила «Кораблики с креветками» в мужниной тарелке — трясла над ними серебряной солонкой. Посолила изрядно, а затем хотела поставить солонку на стол, но поручик был уже наготове.

Во время банкета и дамам, и кавалерам полагалось снять перчатки, и это открывало большие возможности для наступления! Ещё тогда, когда прелестные пальчики оставались сомкнутыми вокруг солонки, Ржевский протянул руку и будто нечаянно коснулся их:

— Ах, простите, Софья Петровна, тоже хотел воспользоваться.

Красавица-брюнетка посмотрела с подозрением:

— А что вы собрались солить, Александр Аполлонович?

Только теперь Ржевский сообразил, что допустил промашку — его тарелка была пока пуста.

— Да, мне тоже любопытно, Александр Аполлонович, — сразу встрепенулся Тутышкин, который уже успел отпилить корму от одного из корабликов и наколоть на вилку, но так и не донёс до рта. — Можно подумать, вы пытаетесь ухаживать за моей женой!

Воцарилось тягостное молчание. Наступление вдруг обернулось контратакой противника. Следовало что-то предпринять. Поручик напряжённо соображал, но не прошло и полминуты, как он лучезарно улыбнулся:

— О! Да это у меня давняя привычка. Уж сколько лет прошло, а всё никак не могу отучиться.

— Привычка ухаживать за чужими жёнами? — Тутышкин аж побагровел и, казалось, был готов вызвать Ржевского на дуэль.

— Нет, вы не поняли, — ответил Ржевский. — Привычка касается употребления соли. В походах часто бывает, что есть приходится не за столом с тарелкой и приборами, а держать кусок пищи прямо в руках. Например, печёный в золе картофель. В декабре двенадцатого года я, знаете ли, часто такое едал. И в подобных случаях весьма неудобно сыпать соль на пищу, потому что значительная часть сыпется мимо. Гораздо удобнее опускать пищу в соль — самый краешек.

Лицо Тутышкина, ещё некоторое время остававшееся багровым, постепенно вернуло себе первоначальный цвет, а Софья успела тихо вздохнуть.

— Вот я и хотел по старой привычке, — продолжал Ржевский, — насыпать на тарелку горочку соли, а после опустить в неё… ну, к примеру, вот этот помидор! — В следующее мгновение он схватил вилку и наколол на неё одну из долек помидора, украшавших курицу в желе.

— Очаровательный рассказ! — воскликнула Софья, так что муж в очередной раз встрепенулся, но теперь смотрел с подозрением на неё, а не на поручика.

— Так вы позволите? — спросил Ржевский, снова будто случайно касаясь пальцев дамы, которые так и не выпустили солонку.

Софья, кажется, ничего не слышала и не почувствовала, однако воззрилась на поручика с таким восхищением, что Тутышкин снова начал багроветь, а сам поручик — теряться в догадках: «Неужели, одно прикосновение так подействовало?»

— Очаровательный рассказ, — повторила Софья, — поэтому я возьму эту солонку с собой в память о нашей сегодняшней встрече, Александр Аполлонович. — Она открыла ридикюль и спрятала туда трофей прежде, чем кто-либо успел что-то возразить.

Ржевский по-прежнему не мог поверить своему счастью, понимая, что поступок дамы весьма смел. И не только потому, что всё это совершалось на глазах у мужа. Ведь, в самом деле, нужна известная смелость, чтобы забирать на память столовое серебро — солонка-то серебряная. Такое и воровством могут счесть.

По счастью, другие гости, увлечённые едой и разговорами, не обращали на происходящее никакого внимания. Рассказать губернатору о серебряном предмете, взятом «на память», могла разве что Тасенька.

Ржевский посмотрел в её сторону и, кажется, впервые за весь вечер заметил, что у этого существа есть глаза, потому что глаза эти стали круглыми, как у рыбы, а губы шевелились так, словно эта рыба задыхается.

— Что с вами, Тасенька? — вырвалось у поручика, а в следующее мгновение та громко закашлялась, согнувшись пополам.

Ржевский вскочил, не зная, как помочь. Плеснул воды в бокал из стоявшего на столе графина, подал ей:

— Промочите горло, полегчает.

Однако Тасенька, продолжая натужно кашлять, не могла сделать ни глотка.

— Может, по спине постучать?

Девица едва заметно кивнула.

Ржевский с силой хлопнул её по спине ладонью, отчего Тасенька согнулась ещё сильнее.

— Да что же вы делаете, Александр Аполлонович! — воскликнула Софья, тоже вскочив. — Доктора сюда надо. Врача!

— Врача! — заорал Ржевский на весь зал.

— Даме плохо! — подхватил Тутышкин, вскочивший вслед за женой. — Врача!

Однако Тасенька уже перестала кашлять, взяла со стола бокал с водой, недавно предложенный поручиком, и сделала несколько глотков.

— Не надо врача, — наконец проговорила она, хоть и хрипловато. — Всё хорошо. Когда Александр Аполлонович меня по спине хлопнул, мне сразу стало лучше.

— А что же с вами было? — спросил Тутышкин.

— Может, это чахотка? — спросил Ржевский на всякий случай.

— Нет у меня никакой чахотки, — уже обычным голосом ответила Тасенька. — Я корзиночкой с салатом подавилась. Откусила у неё ручку, хотела разжевать и случайно проглотила.

Тем временем к ним подошёл пожилой лысоватый господин в тёмно-сером фраке. Поправив на носу пенсне, он деловито произнёс:

— Я доктор. Кому плохо? Вам, барышня? — он посмотрел на Тасеньку. Кажется, она единственная из всех присутствующих продолжала сидеть, а остальные гости за столом вскочили, чтобы лучше видеть происходящее.

— Нет, мне уже хорошо, — твёрдо произнесла Тасенька, сделав ещё один глоток из бокала и чуть кашлянув, чтобы прочистить горло.

Господин в пенсне взял со стола ложечку, и велел:

— Барышня, откройте рот пошире и скажите «а».

— Зачем? — Тасенька нахмурилась.

Доктор присел рядом — на стул, где недавно сидел Ржевский.

— Посмотрю, не простужены ли вы. А то зима на дворе, а вы одеты совсем по-летнему. В моей практике такое часто случается, что приходится лечить барышень, которые простудились на балу. Все эти открытые плечи и тонкие шелка — это, конечно, хорошо для некоторых дел, но для здоровья не полезно, когда на дворе декабрь, а в зале — сквозняки.

— Я не простужена, — уверенно произнесла Тасенька.

— Вот и посмотрим. Скажите «а».

Тасенька подчинилась, а врач придавил ей язык ложечкой и принялся смотреть:

— Правее повернитесь. На свет.

Эту процедуру прервал губернатор, который, протиснувшись через толпу, участливо спросил:

— Тасенька, дитя моё, что случилось?

Та попыталась ответить, но ей мешала ложка во рту, давившая на язык.

— Господин доктор, прервитесь на минуту, дайте мне поговорить с племянницей, — недовольно произнёс губернатор, а Тасенька, освободившись от ложки, затараторила:

— Дядюшка, всё хорошо. Я подавилась тарталеткой, а Александр Аполлонович, — она выразительно посмотрела на поручика, — мне очень помог. По спине хлопнул, и мне сразу стало лучше.

Все повернулись в сторону Ржевского, и даже Тасенька, продолжая говорить, больше смотрела на него, чем на дядю:

— А после того, как я по совету Александра Аполлоновича выпила воды, то всё совсем прошло. Спасибо вам, — она кивнула поручику, — вы мой спаситель.

Губернатор в то же мгновение подступил к Ржевскому, схватил за плечи и чуть встряхнул:

— Дорогой мой друг, благодарю от всей души! Признаюсь, моя супруга сомневалась, что Тасеньку можно вам доверить даже на балу, но я всегда знал, что моя племянница с вами — в надёжных руках.

«Со мной? — насторожился Ржевский. — В надёжных руках?» Кажется, он был бы менее смущён, если бы все гости, которые сейчас смотрели на него, застали его в спальне губернаторши со спущенными штанами. Губернаторша, как её ни крути, уже замужем, так что жениться не пришлось бы, а вот Тасенька…

Воображаемый свадебный венец над головой всё больше приобретал тяжесть настоящего.

«Фортунушка, милая, имей сострадание, — мысленно взмолился Ржевский. — Что же ты творишь?» И Фортуна услышала, потому что доктор нарочито громко произнёс:

— Я бы хотел обследовать барышню более тщательно. Есть подозрение на простуду.

Тасенька упиралась:

— Дядюшка, — сказала она, — это ни к чему.

— А если завтра вам, барышня, станет хуже? — настаивал доктор.

Князь Всеволожский наконец-то отпустил Ржевского и встревожено спросил:

— А такое возможно?

— Всякое возможно, — ответил врач, — поэтому я бы попросил отвести барышню в комнаты, где можно было бы без помех послушать дыхание и померить пульс.

— Пойдём, Тасенька, — сказала появившаяся из толпы губернаторша, взяла мужнину племянницу за руку и потянула за собой, а мужу бросила через плечо: — Николя, ни о чём не беспокойся. Развлекай гостей.

— В самом деле, господа, — засуетился Всеволожский. — Что мы так переполошились! Прошу садиться. Банкет продолжается.

Врач ушёл вслед за пациенткой, загремели стулья, гости стали усаживаться… А Ржевский лишь тогда, когда снова оказался за столом бок о бок с Софьей, понял, как хорошо Фортуна всё устроила. Назойливой девицы Тасеньки больше не было рядом, а прекрасная дама, за которой так хотелось ухаживать, — вот она. И муж — не помеха, потому что перестал обращать на поручика внимание.

— Перемена блюд? Уже? — недовольно бормотал Тутышкин. — Софья, вообрази: я эти кораблики даже не попробовал, а их уже унесли!

* * *

Поручик Ржевский увлечённо ухаживал за Софьей: подкладывал угощение и делал намёки.

— Позвольте снова за вами поухаживать.

— В каком смысле «поухаживать»? — заинтересованно спросила дама.

— Положу вам кусок вот этого пирога.

— Ах, вот вы о чём, — кокетливо улыбнулась она. — Да, поухаживайте.

В общем, осада шла успешно, крепость подавала знаки, что готова сдаться, а Тутышкин, который должен был мешать осаде, на своих позициях бездействовал.

Однако военное счастье переменчиво, как и всякое другое. К позициям Ржевского приблизились войска, не имеющие опознавательных знаков. На стул, оставшийся пустым после ухода Тасеньки, уселся подозрительный тип — усатый брюнет в тёмно-синем фраке.

«Штатский, но выправка как будто военная, — подумал Ржевский. — И усы почти гусарские. Неужели соперник?»

Подозрения только укрепились, когда этот фрачник, чуть наклонившись вперёд, чтобы его было лучше видно соседям по столу, произнёс, обращаясь к Тутышкину:

— А вот и снова я, Фёдор Иванович. Позволите посидеть немного с вами и вашей супругой?

Тот, занятый жеванием, молча кивнул в ответ.

— Софья Петровна, как вы здесь? Не скучаете? — с возмутительной небрежностью осведомился фрачник.

— Нет, Сергей Сергеевич, — ответила Софья и улыбнулась так же благосклонно, как недавно улыбалась Ржевскому. — Но я рада, что вы, как истинный рыцарь, явились сюда, чтобы спасти меня от скуки, пусть даже мнимой.

Имя Сергей могло быть ключом к разгадке личности возможного противника. «Не тот ли это Сергей Бенский, с которым она скоро должна танцевать котильон?» — спросил себя поручик и начал выискивать взглядом, что бы такое «нечаянно» смахнуть на колени наглецу, чтобы к началу котильона не сумел отчиститься. Однако перед атакой следовало всё-таки удостовериться, что противник — тот самый.

— Простите, с кем имею честь соседствовать? — спросил Ржевский.

— Я старый друг семьи Тутышкиных, — ответил наглец и больше ничего, так и не назвался. Как будто издевался!

Дело мог бы поправить Тутышкин, представив «друга семьи» Ржевскому, но не стал, по-прежнему занятый жеванием. А Софья, кажется, раздумывала, должна ли совершать жесты вежливости вместо мужа.

Меж тем «друг семьи» принялся осаждать крепость Софью, будто не замечая второго осаждающего:

— Как хорошо, Софья Петровна, что мне удалось пересесть. Увидел пустой стул и решил: вот случай, чтобы провести время в милой сердцу компании.

«Он это нарочно!» — поручик, всё больше ощущая соперничество со стороны незнакомца, начал закипать. Но опытный участник подобного рода баталий не станет показывать врагу, что задет. И именно поэтому невозможно было прямо переспросить у «друга семьи Тутышкиных»: «Не расслышал вашу фамилию». Ведь наверняка же опять увернётся от ответа!

Также оставалось непонятным, штатский он или военный. Как к нему лучше подступиться? Штатских Ржевский забалтывал разговорами о давних вечерах у великой княгини Екатерины Павловны. Военных — воспоминаниями о Бородине. Но пока поручик раздумывал, незнакомец всё больше наглел:

— Софья Петровна, позвольте ещё раз отметить: вы сегодня очаровательны. Ах, как я завидую Фёдору Ивановичу!

Это следовало прекратить. Но которую стратегию выбрать? Спрашивать про Екатерину Павловну или Бородино? Бородино или Екатерину Павловну?

— А ваш наряд, Софья Петровна, удивительно подходит к… — продолжал «друг семьи», но не договорил, потому что Ржевский ринулся в атаку:

— Простите, Сергей Сергеевич, не доводилось ли нам видеться на вечере у великой княгини Екатерины Павловны при Бородине?

— Где? — тот не понял, хотя Ржевский и сам не сразу понял, что сказал. А когда понял, поспешил исправиться:

— Я спросил, доводилось ли нам видеться на вечере у великой княгини Екатерины Павловны или, — поручик особо выделил слово «или», пропущенное в прошлый раз, — при Бородине. Вижу в вас как будто знакомые черты.

— Нет, — ответил собеседник, — мы раньше не виделись.

— Отчего же вы так уверены? — спросил Ржевский. — Неужели ни на одном из вечеров Екатерины Павловны вас не было? И при Бородине не сражались? — последний вопрос прозвучал с лёгким пренебрежением.

Собеседник вскинулся:

— При Бородине я сражался, но вас не помню.

— А я как будто припоминаю фамилию Бенский, — сощурился Ржевский. — Уж не вы ли это?

Софья наконец решила исправить неудобное положение, раз муж молчит. Она непринуждённо представила «друга семьи» так, будто ничего не происходит и «друг» — поручику вовсе не соперник:

— Александр Аполлонович, это Сергей Сергеевич Бенский, ротмистр в отставке. Сергей Сергеевич, познакомьтесь: это Александр Аполлонович Ржевский, поручик в отставке.

«Ага, — подумал Ржевский. — Тот самый». И снова принялся искать, что бы такое скинуть сопернику на колени.

— Так вы — Ржевский! — воскликнул друг семьи Тутышкиных.

На лице его отразилось уважение и восхищение, но Ржевскому отчего-то показалось, что чувства эти фальшивы.

— Александр Аполлонович, — продолжал Бенский, — не имел чести быть знакомым, но много наслышан о вас.

— В самом деле?

— Да. И о ваших подвигах.

— Я рад, — снисходительно улыбнулся Ржевский.

— И тех подвигах, что были после войны, — добавил Бенский, вдруг улыбнувшись чуть насмешливо.

— Это которых?

— Главным образом тех, что были совершены в нашей губернии.

— Тогда вы что-то путаете, любезный. — Ржевский нахмурился, всё больше подозревая в собеседнике фальшь. — В последние два года я тихо жил в деревне и не совершил ничего героического.

— Не скромничайте, поручик. — В улыбке Бенского вновь проскользнула насмешка. — Не зря же вас прозвали Рыжим Дьяволом.

Ржевский понял, что его хотят скомпрометировать перед дамой, рассказав ей о событиях во Ржеве. А если дама уже осведомлена через молву, то даже напоминание о слухах могло стать неприятным.

Полностью отрицать все слухи, пожалуй, не следовало — неправдоподобно. А вот если частично признать вину, но не давать собеседнику сгущать краски…

— Кто это прозвал? — нарочито удивился поручик.

— Ржевские купцы-старообрядцы.

— Ах, вот вы о чём! — Ржевский расплылся в улыбке. — Так это пустяки и недоразумение. Просто я оказал услугу одной купчихе.

— Купчихе Балакиревой.

— Не помню её фамилию, — небрежно произнёс Ржевский и повернулся к Софье. — Происшествие — сущий пустяк. Иду я как-то по улице Ржева, городским воздухом дышу. Весна, грязь. Вдруг слышу крик. Стоит посреди улицы баба.

— Красивая? — спросил Бенский.

— Да. — Ржевский прикусил язык. — То есть нет. То есть не помню. Что издалека разглядишь? Сарафан, душегрейку, платок? Я сразу разглядел только то, что она на одной ноге стоит. А другой ногой в воздухе помахивает, будто балерина. То вбок ногу отведёт, то назад. Давненько я такого балета не видел.

Кажется, Софье не понравилось это сравнение, и поручик поспешил продолжить:

— В общем, шла по грязи и увязла. Дёрнулась, а сапожок с ноги соскочил, да так в грязи стоять и остался. Баба крутится, босой ногой машет, руками машет. Просто театр! Уже и зрители начали собираться. Я, конечно, поспешил на сцену. Одной рукой взялся за ножку, другой рукой выдернул из грязи сапожок, ну и помог обуться. А баба мне говорит: «Барин, ты ангел! Хоть и рыжий».

— Неужели купчиха Балакирева шла по улице одна? — осведомился Бенский. — Не было с ней работницы, дочери или ещё кого, кто бы помог?

— Да была там какая-то, — всё так же небрежно ответил Ржевский. — Но у неё в одной руке — корзинка, в другой — тоже корзинка. С базара, видно, шли. Девица эта кричит: «Ой, я помогу!» Баба ей: «Куда ты, дура! Покупки в грязь не ставь». А тут я. В общем, помог. И пошёл своей дорогой. Так что не дьяволом меня прозвали, а ангелом.

Софья, кажется, осталась довольной услышанным. Возможно, она раньше слышала другое, но рассказ Ржевского явно понравился ей больше, чем слухи. Она мило заулыбалась, но тут опять вмешался Бенский:

— А мне говорили, будто купчиха Балакирева вас после этого на чай пригласила.

— Да как же она могла? У старообрядцев всё строго.

— Да вот так и могла, — Бенский понимающе улыбнулся. — Поддалась дьявольским чарам. Пригласила на чай. А мужа как раз дома не было…

— Вздор болтают! — уверенно ответил Ржевский.

— А ещё мне говорили, что после этого сам купец Балакирев имел с вами разговор в трактире. И весь трактир слышал. Купец кричал, что жена его теперь кается и в день по триста поклонов перед иконами кладёт. Неужели, не было повода?

— Вздор! — всё так же уверенно произнёс поручик. — Разве ж я в ответе за то, что этот купец по дурости придумал! «Ты, — говорит, — моей жене ещё на улице мигал с блудным хотением». А я никому не мигал. И чай я с ней не пил. И перин её пуховых даже не видел.

— Тогда откуда знаете, что перины именно пуховые? — хитро сощурился Бенский, а Софья посмотрела на поручика укоризненно, да и Тутышкин — тоже.

— Так про них этот дурак купец упоминал, — Ржевский старался казаться всё таким же уверенным. — Говорил, что на них рыжий волос остался.

Бенский сощурился ещё сильнее:

— Купец Балакирев сказал: «От тебя, Рыжего Дьявола, остался».

— Кажется, так и сказал, — неохотно согласился Ржевский, — но всё вздор и недоразумение. Если бы я так волосами разбрасывался, то давно бы лысым ходил. Если молву во Ржеве послушать, так я на каждой купеческой перине по волосу оставил.

— А ещё говорят — вам ржевские купцы предлагали двести рублей серебром в обмен на ваше честное слово дворянина, что вы никогда больше во Ржеве не появитесь.

— Вздор! — в который раз сказал поручик, но Софья, кажется, уже не верила.

Хитрецу Бенскому всё же удалось сгустить краски, и Ржевский, раз уж терять было нечего, решил признать правду, хоть и частично:

— Предлагали две тысячи. Но я отказался. Мои чувства к женскому полу не покупаются и не продаются.

* * *

Ржевский старался не подавать вида, что приуныл. Двусторонняя осада крепости Софьи становилось всё более нелепой. Порой невозможно было понять, к кому более благосклонна осаждаемая.

Оба осаждающих сидели по правую руку от неё, поэтому, когда Софья поворачивалась вправо и улыбалась, оставалось лишь гадать, кому предназначена улыбка. Наверное, улыбалась она всё же Бенскому, если рассказ о «недоразумениях» во Ржеве произвёл на неё неприятное впечатление.

Поручику уже почти захотелось, чтобы вернулась Тасенька. По крайней мере она своим появлением заставила бы наглеца Бенского освободить ей стул и убраться к чёрту.

Но появление Тасеньки помогло бы Ржевскому ненадолго. Банкет уже подходил к концу, осталась последняя перемена блюд. А после этот интриган Бенский станет танцевать с Софьей котильон.

Ржевский уже готов был пойти на крайние меры — просто облить соперника красным вином, даже не притворяясь, что это вышло случайно. Бенский, конечно же, тут же вызвал бы за такое на дуэль, а поручику пришлось бы принять вызов, но зато Софья не досталась бы никому из них.

«Если не победа, то можно и так», — думал Ржевский, когда сзади подошёл лакей и почему-то взялся рукой за спинку стула, на котором сидел поручик.

— Что такое? — спросил Ржевский, глядя на лакея снизу вверх, но ответа не получил.

Лакей смотрел куда-то вперёд и чуть покачивался. Левой рукой он держал поднос, на котором на большой овальной тарелке находился кремовый торт в виде корзинки с цветами, украшенный листиками мяты. Оттого, что лакея шатало всё сильнее, торт начал ездить по подносу туда-сюда.

— Ты никак пьян, братец! — воскликнул Ржевский.

Лакей наконец посмотрел на него, что-то промямлил, но поручик не вслушивался. Ведь лицо у лакея было почти такого же зелёного цвета, как листики мяты на торте!

— Простите, барин, — зелёный малый начал оседать на пол.

Ржевский, чуть повернувшись на стуле, схватил лакея под мышки и тут же почувствовал, как на правое плечо опускается поднос. Послышался лёгкий скрежет. Это торт в тарелке поехал по наклонённому подносу, словно с горки на санках. Шмяк! Звяк!

— Ах ты, пьяная свинья! — вдруг заорал Бенский. Оказалось, что торт съехал с подноса как раз ему на колени и почти весь остался там, а тарелка теперь валялась осколками на паркете. — Плетей ему! — орал Бенский, потому что его панталоны и низ жилета оказались безнадёжно заляпаны. Салфетка, лежавшая на коленях, никак не могла спасти одежду от такого обилия цветного крема.

А лакею, которого Ржевский продолжал держать подмышки, сделалось совсем худо. Бедный малый дёрнулся, вырываясь из рук поручика, бросил поднос и побежал прочь, зажимая рот руками. Как видно, лакея должно было вот-вот вырвать, но он скрылся в дверях прежде, чем большинство гостей успело понять, что случилось.

— Вот чёрт! — возмущался Бенский, руками перекладывая смятый торт себе в тарелку и пытаясь хоть как-то вытереться, но теперь и рукава фрака оказались вымазанными.

Рядом уже суетился главный распорядитель бала:

— От имени хозяина дома прошу извинить за эту нелепую случайность. Холоп будет наказан по всей строгости. Уважаемый господин Бенский, позвольте проводить вас в уборную.

— Извините, но вынужден откланяться, — произнёс недавний соперник Ржевского, обращаясь прежде всего к чете Тутышкиных.

Ржевский хотел сказать ему вслед: «Не беспокойтесь, я сделаю всё, чтобы Софья Петровна не скучала», но издеваться над поверженным врагом, пожалуй, не следовало. В конце концов, это не Ржевский его победил, а лапушка Фортуна помогла. Поручик, пытаясь поддержать падающего лакея, совсем не думал о том, к чему это приведёт.

— Кажется, мы остались без торта, — вздохнула Софья, когда Бенский удалился, а слуги убрали с пола разбитую тарелку и остатки крема.

— Да, неприятная история, — кивнул Ржевский и тоже вздохнул для вида, но мысленно ликовал. — А ещё, Софья Петровна, вы остались без партнёра на предстоящем котильоне. Разрешите исправить это и пригласить вас.

— Приглашайте. — Дама улыбнулась.

* * *

Котильон ценен тем, что позволяет кавалеру без помех говорить с дамой почти наедине. Если в котильоне участвует множество пар, то места в зале не хватает, и пока одни пары танцуют очередную фигуру, заданную главным распорядителем бала, оставшиеся сидят возле стены и беседуют.

Поручик Ржевский в очередной раз присев вместе с Софьей на банкетку, всё больше подозревал, что он чего-то не понимает. Дама перекладывала из руки в руку букет фиалок, подаренный ей Ржевским перед началом котильона, смотрела выжидающе, но когда слышала очередной комплимент или пикантный намёк, то на лице её одновременно отражалось удовольствие и разочарование. То есть по её мнению кавалер говорил не совсем то. А что он должен был сказать? Или надо было не говорить, а действовать?

Ржевский непринуждённо протянул руку за спину дамы, затем нащупал ягодицу, хорошо ощутимую даже через складки шёлковой юбки, и одновременно прошептал в дамское ушко:

— Софи, что же ты со мной делаешь! Оглядываюсь на свою прежнюю жизнь и думаю: «Как же я мог жить без тебя все эти годы?»

Дама ахнула и прошептала:

— Сашенька! Значит, ты не забыл? А я всё думала, узнаёшь ли ты меня. И не говори, что за тринадцать лет я не изменилась.

Что? Такого Ржевский не ждал. Он готов был поклясться, что имя Софьи Тутышкиной впервые услышал именно сегодня, на балу. Однако поведение дамы не давало повода предположить, что она лишь в шутку говорит о давнем знакомстве, желая разыграть собеседника.

— Конечно, Софи, я сразу тебя узнал. Я помню всё, — тихо ответил поручик, но если бы дама спросила, что же он помнит, оказалось бы нелегко выкрутиться.

По счастью, дама не спросила. Вместо этого принялась укорять:

— Я думала, ты приедешь ко мне после войны, но ты не приехал. И тогда я от обиды вышла замуж за этого дурака. Почему ты не приехал?

— Служба, — просто ответил Ржевский.

— Ты мог бы написать мне письмо.

— Софи, я не мастер марать бумагу.

— Знаю, — вздохнула она. — А два года назад, когда ты вышел в отставку, почему не пытался разыскать меня?

— Полагал, что слишком поздно, — ответил Ржевский, а сам силился вспомнить, кто же эта особа.

И вдруг его осенило. Ну конечно! Софи! Та самая барышня-брюнетка с книжкой. Всё уверяла, что читать романы — гораздо занятнее, чем крутить романы, но затем изменила мнение. Случилось это незадолго до войны с Наполеоном. Июньские дни. Тенистый сад. Та самая брюнетка! Несомненно.

— Здесь, на балу дамы говорят, что у знаменитого поручика Ржевского разбито сердце, — вкрадчиво произнесла Софья. — Неужели в этом есть хоть капля правды?

— Конечно, есть. И больше, чем капля, — ответил Ржевский.

— А как же слухи о приключениях во Ржеве и окрестностях?

— А как мне развеивать тоску? Лечусь от печали, как умею.

Софья счастливо рассмеялась:

— Знаю. Ты всегда таким был. Но я всё равно хотела сердиться на тебя. Особенно когда слушала ту историю о купчихе. Но когда ты сказал, что твои чувства всегда бескорыстны и не покупаются серебром, я тебя простила.

Разговор прервался, потому что Ржевскому и его даме настала очередь исполнять очередную фигуру котильона. Софья танцевала очень увлечённо, а когда почти в полном изнеможении плюхнулась на ту же самую банкетку, то выглядела так, будто только что отдалась поручику. Грудь высоко вздымалась, а глаза смотрели перед собой и не видели, как если бы дама недавно возносилась к облакам и ещё не осознала, что снова находится на грешной земле.

Ржевский, глядя на неё, даже подумал о табачной трубке: когда дама удовлетворена, можно и закурить. Однако курить было всё же рано. Да, крепость готовилась сдаться, вывесила белый флаг, но осаду следовало считать завершённой лишь после того, как будут обговорены условия сдачи.

— Софи, а я ведь тоже обижен на тебя, — сказал Ржевский с напускной строгостью.

— За что?

— Ведь все знали, что я буду на этом балу. Так?

— Да.

— И ты знала?

— Да.

— Тогда почему не оставила мне ни одного танца?

— Я оставила тебе первый галоп, — ответила Софья. — Чья вина, что ты приехал на бал с опозданием?

Поручик ущипнул её за ягодицу так, что дама ойкнула, и с такой же строгостью сказал:

— Ты должна была оставить мне мазурку, но не оставила. Мне и котильон достался случайно. Кажется, вы меня совсем не любите, мадам Тутышкина. И на исцеление моего разбитого сердца в ваших объятиях мне можно не надеяться.

— Саша, что ты такое говоришь! — прошептала встревоженная Софья.

— Мне нужны доказательства вашей любви, — сказал Ржевский. — И сейчас же.

— Какие доказательства?

— Вы всё прекрасно понимаете, мадам, — уверенно сказал поручик, ведь всей России было известно, что Ржевский всегда намекает на одно и то же.

— Саша, я не могу.

— Софи, ты меня любишь?

Разговор снова прервался. Ржевский вместе с Софьей исполнил ещё одну фигуру котильона, а когда Софья опять села на банкетку, то со стороны могло показаться, что прошло не несколько минут, а много дней, в течение которых красавица успела много раз отдаться любовнику и почти надоесть ему. Грудь её снова вздымалась, но теперь от смятения, а взгляд сделался беспокойным, ищущим.

— Так что же, мадам? Жду вашего ответа, — Ржевский оставался всё таким же строгим.

— Доказательства будут после котильона. Я скажу мужу, что мне надо в дамскую комнату, а ты иди в библиотеку. Жди меня там. Я постараюсь незаметно прийти туда вслед за тобой. Жди.

— Софи, я готов ждать тебя всю жизнь… но не более часа.

* * *

Губернаторский дворец не был настолько большим, чтобы заблудиться, но Ржевский, кажется, обошёл все открытые комнаты уже в третий раз, но никак не мог найти библиотеку.

Книгами поручик никогда не увлекался и потому не представлял, где же эту библиотеку искать, чёрт побери. Может, она заперта? Но Софья уверяла, что князь Всеволожский склонен держать свою «сокровищницу» открытой.

Ржевский в очередной раз заглянул в зал, обитый деревом, где ещё недавно шла игра в карты, а сейчас почти никого не осталось. Танцы кончились, да и время давно перевалило за полночь, поэтому гости стали разъезжаться — прощались с четой Всеволожских и отбывали восвояси, так что в игорном зале задержались лишь несколько самых увлечённых господ, которые не обращали ни на кого внимания.

Поручик прошёл от дверей до самого дальнего окна и обратно, снова чертыхнулся про себя и уже собирался выйти, когда столкнулся с девицей, от которой, казалось, давно отвязался. Тасенька!

Поверх бального платья на ней был пуховый платок, прикрывавший горло, и в случае с любой другой особой поручик мысленно посетовал бы, что платком закрывается декольте, но здесь было решительно всё равно.

— Александр Аполлонович! — воскликнула Тасенька. — А я вас искала.

— Зачем это, Таисия Ивановна?

— Боялась, что вы уедете, не простившись со мной.

— Таисия Ивановна, — Ржевский старался говорить мягко, — я, конечно, очень уважаю вашего дядюшку, который пытается устроить вашу судьбу, но я вам ничего не обещал.

— Вы назвали меня Тасенькой, — возразила девица.

— Когда?

— На банкете. Когда мне стало плохо.

Ржевский попытался вспомнить банкет. Может, и назвал…

— Нет, вы что-то напутали, Таисия Ивановна, — твёрдо произнёс поручик. — Я вас так не называл.

— Называли.

— Нет. Если что, можете спросить госпожу Тутышкину, которая сидела рядом и должна была всё слышать.

Тасенька на мгновение задумалась. Наверное, ей, как и всякой девице на выданье, было досадно, что возможный жених от неё ускользает. И она решила выместить досаду на Софье, к которой проявляла неприязнь и раньше — когда говорила, что у Софьи есть постоянный любовник, и что Ржевскому не на что надеяться.

— А вы не находите, Александр Аполлонович, — с расстановкой произнесла Тасенька, — что госпожа Тутышкина очень странная? Зачем она положила солонку в сумочку? Разве солонки принято брать на память? Я, когда это увидела, очень удивилась. Потому и подавилась: ахнула, а кусочек корзиночки поперёк горла встал.

«Ты сама мне уже поперёк горла», — подумал Ржевский. Разговаривать о пустых подозрениях в отношении Софьи ему не хотелось, и потому он решительно сменил тему:

— Не знаете, как пройти в библиотеку?

— В дядюшкину библиотеку? Зачем вам туда? Уже почти час ночи, гости разъезжаются.

Поручик, конечно, не мог назвать истинную причину, поэтому сказал:

— Я ещё в начале вечера хотел проверить, есть ли у вашего дядюшки книга э… — он попытался вспомнить редкого автора, — Лакло де Шодерло.

— Вы имели в виду Шодерло де Лакло? — осторожно спросила Тасенька, как будто извиняясь перед Ржевским, что вынуждена его поправить.

— А он точно не Лакло де Шодерло?

— Про Лакло де Шодерло я не знаю. — Тасенька пожала плечами. — Но если вы ищете Шодерло де Лакло, то у дядюшки, кажется, была такая книга… Правда, это сочинение на французском. Вы же не читаете по-французски.

Ржевский заговорил нарочито непринуждённо:

— Так это не мне, а приятелю моему. Я по его просьбе хотел позаимствовать книжку у вашего дядюшки.

— А почему вы к дядюшке не обратитесь?

Ржевский всё так же напускал на себя непринуждённость:

— Незачем его беспокоить, если книги у него нет. Я хотел сначала пойти в библиотеку, поискать нужное, а дальше, если найду, то обращаться.

— Что ж… — Тасенька плотнее закуталась в платок. — Я могу отвести вас в библиотеку и помочь найти книгу.

— Не утруждайтесь, Таисия Ивановна, — поручик произнёс это как можно любезнее. — Просто покажите, где библиотека.

— Мне совсем не сложно вам помочь, — настаивала девица. — К тому же я хорошо знаю, что за систему дядя в своей библиотеке выстроил, и в которых шкафах что искать.

Ржевский в мыслях опять чертыхнулся, а вслух проговорил:

— Вы очень любезны. — Изображать непринуждённость становилось всё сложнее.

Тасенька меж тем подошла к одной из запертых дверей, которые Ржевский проверил ещё в прошлое посещение игорного зала:

— Здесь не пройти, — сообщила она. — Значит, с другой стороны.

* * *

Тасенька провела поручика через бальный зал, где оставалась едва ли четверть гостей, а затем — ещё через несколько комнат, в которых никого не было, и уверенно приоткрыла некую двустворчатую дверь:

— Проходите, Александр Аполлонович, — громко сказала племянница губернатора. — Дядюшкина сокровищница — здесь.

Ржевский очень надеялся, что Софья ещё не пришла сюда, и что она не появится ещё четверть часа, ведь за это время он наверняка сумел бы что-нибудь придумать и выпроводить настырную Тасеньку, но, увы, Софья уже явилась.

К счастью, красавица была ещё и умницей, поэтому, как только услышала Тасеньку, поспешила спрятаться за спинку широкого кресла, стоявшего в дальнем углу.

Пока племянница губернатора осматривала шкафы со стеклянными дверцами, Софья, сидя на корточках, выглянула из своего укрытия и с недовольной миной уставилась на Ржевского. Будто спрашивала: «Вот для этого я здесь? За креслом сидеть?»

Поручик сделал ей знак, что сейчас всё устроится, но пока не знал, что предпринять.

— Почему-то не могу найти, — пожаловалась Тасенька, открыв один из шкафов и перебирая корешки, большинство которых было из тёмного холста и без всяких надписей.

Поручик молчал. Он изобретал предлог, чтобы отослать прилипчивую девицу, а самому задержаться и при этом быть уверенным, что та не станет караулить под дверью.

— А хотите, я вам книжку подберу? — вдруг спросила Тасенька. — Занятное чтение на русском.

— Я не охотник до чтения, — пробормотал Ржевский.

— Подождите отказываться, — девица с каждым мгновением всё больше воодушевлялась. Она подошла к другому шкафу, открыла его и почти сразу выудила оттуда тоненькую книжку в тёмной обложке. — Вот случайно нашла у дядюшки. Советы для любителей амурных приключений.

Ржевский молчал, продолжая придумывать способ избавления от Тасеньки, а та, не дожидаясь ответа, открыла книжку и прочла титул:

— «Любовные утехи». Издание второе. — Видя, что собеседник не впечатлён, она перевернула несколько страниц и продолжила читать: — Ничего нет труднее и важнее, как избрание любовницы. Надлежит, чтобы оное происходило не по одной склонности, но и по знанию. Спокойствие любовника сильно с тем сопряжено. Надлежит ему знать все качества своей красавицы прежде, чем посвятить себя на ея услуги.

Поручик слушал вполуха, но что-то в этих словах всё же зацепило. Подобные выражения Ржевский слышал разве что от стариков, заставших царствование Екатерины.

— Что? А ну-ка дайте, — сказал он, беря у Тасеньки книгу и глядя на титул. — Печатано в Москве 1780 года. Почти полвека назад! А написано и того раньше. Таисия Ивановна, вы полагаете, что наставления не устарели? Этой книгой, наверное, ещё дедушка ваш пользовался.

— Мой дедушка другой книгой пользуется, — ответила Тасенька. — Называется «Любовная школа». Но здесь я её не нашла.

Поведение девицы с каждой минутой становилось всё более опасным. Ржевский снова почувствовал над головой нависающую тяжесть свадебного венца.

— Знаете, Таисия Ивановна, — начал поручик, — если этот Лакло де Шодерло…

— Шодерло де Лакло.

— Да один чёрт!…В общем, если этот Лакло куда-то задевался, то мы его в следующий раз поищем, а сейчас мне лучше откланяться. Время позднее, час ночи. Вам, Таисия Ивановна, давно пора спать.

Поручик взял Тасеньку под локоть и потащил к выходу, свободной рукой делая знаки Софье, чтобы осталась в библиотеке ждать.

Дойдя вместе с племянницей губернатора до дверей в бальный зал, Ржевский отпустил её, вежливо поклонился и чуть ли не бегом ринулся туда, где стоял князь Всеволожский с супругой. Чета как раз проводила очередного гостя, когда поручик подошёл к ним, чтобы попрощаться по правилам:

— Ещё раз благодарю за приглашение, — с поклоном произнёс он. — Бал во всех отношениях удался. Я, конечно, скромный помещик и не могу при случае оказать вам такой же великолепный приём, но если будете проезжать мимо деревни Горелово, что подо Ржевом, то милости прошу в любое время.

— А вы ещё долго будете в Твери, Александр Аполлонович? — спросил губернатор. — У нас послезавтра небольшой обед для друзей. Милости просим к трём часам.

— Благодарю-с… — поручик опять почувствовал тяжесть нависающего свадебного венца и задумался, нет ли благовидного предлога для отказа, но губернатор повторил ещё раз:

— Милости просим, — да таким тоном, что сразу стало понятно — отказаться никак нельзя.

— Непременно буду. — Ржевский поклонился хозяину дома, приложился к руке хозяйки, но тут увидел, что к нему протянута ещё одна рука. Тасенька!

Судя по всему, девица не удовлетворилась недавним прощанием в дверях. Пока Ржевский говорил с её дядюшкой, она успела сделать круг по залу и пристроиться за спинами губернаторской четы — там же, где и была в начале бала.

Поручик приложился и к этой руке, а затем поспешил к лестнице, как будто за ним кто-то гнался. Торопливо приняв из рук лакея свою шубу, он выскочил на крыльцо и начал оглядывать двор, едва освещённый тусклыми масляными фонарями.

Наконец среди множества карет и саней, вереницей движущихся мимо парадного подъезда, Ржевскому удалось разглядеть свои санки, в которых он и прибыл сюда. Санки были его собственные, не извозчичьи, поэтому поручик кинул в них шубу так, чтобы казалось, будто в санях кто-то сидит, и велел вознице:

— Жди меня за воротами.

Ржевский ещё раз оглянулся, потому что от вездесущей Тасеньки можно было всего ожидать, и поспешил к боковому входу, находившемуся шагах в тридцати от главного.

Так поручик снова проник в здание и добрался до библиотеки.