Те, кого любят боги, умирают молодыми

Иван Александрович Гобзев (2011)

Если ты молод и не знаешь, чем заняться, то можно сделать много такого, что потом уже не исправишь. Но ты и не думаешь об этом, не собираешься ничего исправлять, потому что боги любят тех, кто умирает молодым. Спустившись в Аид, не оглядывайся — иначе всё потеряешь. Но если ты любишь, боги будут на твоей стороне. Содержит нецензурную брань.

Суета и призраки

Наше нынешнее существование меня больше не устраивало. После визита Маши я понял, что жизнь может быть интереснее… Поэтому однажды я предложил сменить привычный чай на пиво, но в том же количестве. Мы сели на велосипеды и поехали в магазин нашего посёлка, где нас хорошо знали и потому встречали с опаской.

Продавщица в магазине была самой обворожительной девушкой из всех, каких я когда-либо видел. Красивые, правильные черты лица, густые пряди золотых волос и горящий синий взгляд выдавали в ней незаконнорождённую принцессу. Но стоило ей открыть рот, как с шёлковых сочных губ срывался такой хриплый мат, что становилось ясно: принцессу вырастили гоблины. Она продала нам сорок банок холодного пива, которые мы приторочили к велосипедам и под жарой покатили домой.

Чтобы не впадать в однообразие, мы решили забраться на баню и там, под сенью яблоневых ветвей, попить от души пива. Баня, когда-то недостроенная моим отцом, стояла вблизи соседского забора, и с её крыши открывался вид на весь участок Игоря. Усевшись наверху, мы осмотрели владения: дом, сарай, туалет, деревья, стол, заросли хрена, глазастые цветы, огромная берёза, у которой в полнолуние можно было увидеть тень нашего покойного деда, и повсюду кресты. Наверно, мы с братом оба испытали ностальгию, и первые десять банок опустели почти в тишине.

Подбираясь к двадцатой банке, я заметил, что на соседнем участке у стола засели Игорь с Машей и тоже пьют пиво, словно не замечая нас. Мы были уже довольно пьяны, и каждый раз спускаться с бани на землю по нужде не хотелось. Поэтому когда пришёл черед Никиты, он просто встал на краю крыши в тени яблони, уверенный в своей невидимости. Вдруг его внимание привлекла большая зелёная птица, похожая на попугая, которая присела рядом на сосне. Я эту птицу не видел, а он заметил и от потрясения упал на забор, проломил его и оказался на куче угля в саду Игоря. Именно с этого всё и началось.

Маша сразу пригласила его к столу, как старого друга, и они оказали ему такие ласки, словно он был раненым героем, а мне просто кивнули — типа спускайся и ты, горемыка, посиди. Я не удивлялся этому, ведь мой брат был миловиден, как девушка, и вёл себя так, что всем хотелось за ним ухаживать, и он принимал за должное такое внимание.

Я притащил оставшиеся двадцать банок. День уже клонился к вечеру, ноги меня не слушались, и перед глазами летали черные бабочки. Мой брат прилично напился и широко смотрел на Машу, покачиваясь на исходивших от неё волнах женственности, Игорь авторитетно говорил о тайнах мироздания, а Маша смотрела на Никиту, вдыхая его пьяный аромат. Каждый из нас находился в прекрасном настроении, и мы радовались друг другу и вообще нашей компании. Кто жил когда-нибудь в таком посёлке, тот поймёт, как бывает пусто и одиноко и как мало надо для радости.

— Помню, — рассказывал Игорь, — когда Никите было три или четыре года, ваш дед принёс его ко мне на плечах и попросил сигарет. Говорит, моему внуку хочется курить.

— Ты, конечно, не дал ему сигарет? — рассмеялась Маша.

— Конечно, дал.

— Да, — сказал Никита, — я тогда накурился, как свинья.

Никита ещё долго сидел так, смотря непонятно куда, изредка повторяя одно слово: “Да…” Такая была у него привычка, как думали, доставшаяся ему в наследство от деда.

Наш дед был священником, но очень замкнутым и молчаливым человеком. Рассказывали, что он зарубил свою жену топором, когда та обнаружила его в постели с прихожанкой. И поныне, спустя столько лет после дедовой смерти, можно было иногда услышать в лунную ночь в шуме берёзы у стола: “Лена, Яна, Ксюша, Лена, Лена, Алина, Наташа…” Так дед замаливал свои грехи.

Когда всё были уже сильно пьяны, эмоции наконец переполнили меня и я взял и запел. Запел громко, так, чтобы весь посёлок понял глубину моего чувства. Может, я пел и плохо, не попадая в ноты, но от всей души и скоро заметил, что глаза Маши полны слез, а Никита глядит на меня с уважением, которого раньше я не встречал.

Вдруг Игорь помрачнел, странно скривил губы и достал бутылку водки. Едва он свернул крышку, как меня замутило от неприятного запаха, и я резко замолк, лишившись голоса.

— Жена постоянно говорит о тебе, — обратился Игорь к моему брату. — Каждый день хотела тебя в гости пригласить.

Я расстроился: Никита же не проронил ни слова, когда Маша приходила к нам, а я так старался! Она, наверно, поняла меня, а может, просто решила оправдаться и сказала:

— Я и Мирослава хотела пригласить, не только Никиту…

А Игорь всё наливал и наливал в стограммовые стаканчики, и его квадратные очки сверкали белизной, скрывая глаза. А под столом творились следующие дела, наполняя меня тревогой: Никита, брат мой, взял Машу за руку и теперь ласково поглаживал её, как кошку, а она замерла, будто не веря своему счастью. Поняв, что надо теперь отвлекать внимание мужа, я завёл с ним разговор об урожае яблок в этом году.

— Ты о чём? — удивился он. — Какие яблоки? У вас один хрен растёт, мой друг Пиши-читай.

Не знаю, что заставило его так назвать меня, но с тех пор почти никак иначе он ко мне не обращался. И это притом, что к тому времени я прочитал полторы книги и любое слово писал минуту и с ошибками.

В какой-то момент у Маши проснулась женская бдительность, и она предложила всем смотреть на звезды. Мы подняли головы, и нас замутило, а звезды слились в радужный поток, который обрушился на наши расслабленные души.

Потом Маша ушла спать, унеся с собой свет, Игорь с Никитой клевали носом, а я зевал.

— Пора! — вдруг громко сказал Игорь. — Пора! Бери велосипед, макинтош и дуй за водкой, Пиши-читай.

У меня не было сил спорить — почему всегда именно я “дуй за водкой”, — и я вышел под чёрный дождь, накинул чёрный макинтош матери и поехал сквозь ветер и черные улицы под сводами деревьев, не видя перед собой ничего, кроме поставленной Игорем задачи.

Вернувшись с водкой, я не застал на веранде ни Игоря, ни Никиты. Подождав несколько минут, я услышал скрипучие шаги наверху, на втором этаже. Не хотелось мне туда подниматься: много лет назад где-то там повесилась от несчастной любви предыдущая хозяйка дома, мать Игоря. Но я решился и медленно двинулся по узкой лесенке вверх, держась за стену, чтобы не упасть. Мне не было ясно, откуда доносятся шаги, и пришлось распахнуть первую попавшуюся дверь в коридоре. Темнота. Я чиркнул зажигалкой и обнаружил себя в совсем маленькой комнатке. Стена напротив была вся изодрана, словно кто-то впивался в неё когтями и царапал, пытаясь залезть наверх. Подняв голову, я увидел в потолке ржавый крюк с обрывком верёвки. Где-то скрипнуло, и лёгкая рука погладила меня сзади по волосам. Я не сумел закричать и просто упал на пол, от которого разило сыростью и землёй.

Очнулся я на веранде, увидел над собой лица Маши, Игоря и Никиты.

— Куда ты попёрся, дурачок, — со слезами шептала Маша, гладя мои волосы.

— Водку привёз? — спросил Игорь.

— А сигареты не забыл? — добавил Никита.

Парни были веселы, только Маша грустила и с упрёком смотрела на Никиту с Игорем.

Я не сомневался, что негодяи разыграли меня, и был предельно мрачен.

Последние часы ночи не остались в памяти, и я проснулся на своей кровати в вечных сумерках нашего старого дома, не зная, как закончилась вчерашняя пьянка.

Лёжа на острых пружинах, на затхлой, пожелтевшей от времени и пота подушке, изъеденной крысами, под одеялом, из которого торчала вата, я молил небеса, чтобы не открылась дверь и не вошёл Игорь в шинели и сапогах со словами: “Парни! Идём на пляж!”

Дверь открылась. Гостя встретил Никита, куривший на пороге. Я услышал тихий робкий голос:

— А Мирослав дома? — наверно, это была Маша.

Я едва не рассмеялся: разве можно было наше жилище назвать домом?

— О да, — ответил Никита, — пойдём, я его покажу, но тебе не понравится.

— А что с ним?

— Спит. Как всегда, пил целую ночь.

Они зашли в комнату, и я увидел перед собой блестящую от росы девушку Наташу из нашего посёлка, красавицу с черными, как смоль, бровями и косой до поясницы. Она наматывала пышную косу на кулачок и смотрела по сторонам в недоумении. У нас в доме было чему удивляться. Все окна мы однажды заклеили крест-накрест полосками бумаги из Книги Перемен (чтобы при взрывах авиабомб не вынесло стекла — старое военное средство). С потолка свисали листы из той же книги, где можно было прочитать: “Хула тебе будет!” или “Будет тебе полная чашка!”. От благовоний стоял непреходящий туман, как в буддийском храме или на японских акварелях. На полу валялся полутораметровый топор, которым мы нарезали еду, и книги, которые читал Никита, а также ещё много странных вещей. На столе стояла коробка с десятками розовых солнечных очков. Ужасная грязь была повсюду.

Я выглянул из-под одеяла и попытался улыбнуться, думая о том, как же я сейчас красив.

— Мирослав, — сказала Наташа, — я в шоке. Вы так живете?

— Нет, — сказал я.

— А я хотела пригласить тебя на пляж…

Я быстренько надел плавки и побежал с ней вприпрыжку на плотину — купаться, загорать и радоваться солнцу. Я не понимал, что привело Наташу ко мне. Матушка говорила: женская душа — загадка, и никогда не знаешь, что ей по вкусу, а что нет.

Наташа взяла бадминтон, и вот мы стояли у реки и били по волану, жеманничая друг с другом и смеясь без причины. У её ног вилась огромная лайка с глазами волка, пытаясь поймать волан и понравиться хозяйке. Я вёл себя примерно так же. Нарочито нелепо прыгал, падал, кривлялся, хихикал, в общем, старался втереться к ней в доверие. Казалось, весь пляж смотрел на меня с неприязнью, и я был рад, когда игра наконец завершилась и мы сели рядышком на покрывальце — попить воды и поболтать. Тут только я заметил, что при всей Наташиной небесной красоте у неё очень волосатые ноги и руки, как у шайтана. Она была совсем близко, так что я мог достать до её губ своим носом, а если чуть наклониться, то и губами. Это бы и случилось, если бы не крики с дороги:

— Светка! Вот ты где! — окликнули меня Игорь и Никита.

Конечно, у них была с собой полная сумка напитков. Наташа поднялась, оправила юбку и сказала, что ей пора домой.

— К чему такая спешка, — заулыбался ей Игорь. — Вижу, наш друг Пиши-читай не промах.

— Я не пью, — слабо возразила Наташа, но её никто не слушал.

Я решил тоже выступить и сказал:

— Ну почему вы всё время пьёте эту водку? Что это такое? Вы же — синяки!

Смех и подзатыльники были мне ответом. Только Никита, вдруг перестав смеяться, серьёзно так посмотрел на меня и сказал тихо:

— Надо. Поверь мне.

И я правда верил ему больше, чем отцу. Потому что отец, пока не ушёл от нас, хотел воспитать во мне вьетнамского воина и каждый день по утрам бил бамбуковой палкой, обучая искусству восточных единоборств. Наверно, с тех пор у меня промятая грудная клетка и квадратная голова.

Вскоре — не прошло и двух часов — какой-то незнакомец валялся на покрывале Наташи, свернувшись калачиком и по-детски бормоча, сама она играла с собакой у кромки реки, а я сидел на траве, и перед глазами всё плыло. Игорь с Никитой вели разговор, суть которого я не мог уловить, казалось даже, что они говорят на нечеловеческом языке. Когда стемнело, мы бродили по посёлку с пневматическим ружьём, стреляли в каждый фонарь на своём пути и до утра разбили все, надолго обеспечив черные ночи. Как мы ложились спать, я запомнил смутно.

Проснувшись утром, я понял, что прожигаю жизнь. От всего, что было вчера, и позавчера, и до того, веяло пустотой, и моя душа не испытывала удовлетворения. Мне так хотелось чистых и острых ощущений: любви, страданий, боли, радости, тепла — ну, чего-нибудь настоящего, только не пьяного безразличия или безысходности, как у покойника на дне могилы, когда ни один лучик света не обнадёживает, но тьма, и тьма, и тьма.

И вот я надел плавки и бегом направился к плотине, даже не покурив с утра. Тёплый воздух плавно обтекал моё тело во время бега, собаки лаяли и некоторое время бежали следом, намереваясь укусить за ляжку, прохожие синяки замирали в горбатых позах и провожали меня недобрым взглядом. Я был похож на Маугли. Так я и примчался на плотину, в плавках, потный и счастливый, и сразу понял, что это мой день: Наташа со своим псом уже прогуливалась там по берегу.

— Привет! — подскочив к ней, уверенно начал я. — Как дела?

— Ты такой энергичный, — с удивлением взглянула она на меня.

На всякий случай я поиграл мышцами на своей впалой груди и бросился дурачиться с её собакой. Несколько раз мы купались и много играли в бадминтон, я валялся в примятой траве и выделывался так, что всем вокруг тошно было. Наташа хохотала до слез и постоянно говорила, что я “дурак”, “придурок”, “идиот”, но очень по-доброму.

Под вечер я выдохся наравне с её псом. Мне казалось, что нужно совершить какой-нибудь яркий поступок, и я решил нырнуть рыбкой с плотины. Ни слова не говоря Наташе, я направился к железному каркасу, залез на самый верх и оттуда уже помахал ей. Она зажала рот одной рукой, а другой показала мне, чтобы я немедленно слезал. Но не тут-то было. Собравшись с духом, я как-то странно подпрыгнул и полетел головой вниз. Глубина под местом, где я стоял, оказалась небольшой, всего полметра, и я воткнулся головой в песок.

Меня достали какие-то парни, которые прыгали с другого края плотины. Положили на траву, похлопали по морде, увидели, что я остался жив и ничего не сломал, и пошли нырять дальше.