Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

Зиновий Львович Коган, 2019

Зиновий Львович Коган. Родился 6 декабря 1941 года в Барнаульской области Алтайского края в еврейской религиозной семье. Хронику жизни он пытается писать с тех пор, как себя помнит. Его рассказы заполнены людьми, которых он желал обессмертить. Жизнь – веселая штука, если ты не один.Содержит нецензурную брань.

Долгожданное свидание

17 апреля 1975 года в день Пэсах на улице Киева

трое еврейских парней изрезали друг друга

ножами из-за нейлоновой куртки.

Никто из них не знал праздник.

Не знали ни одного еврейского слова.

Поезд гремел Украиной, отбрасывая железобетонные шпалы, тянул-тянул за собой придорожные полосы пшеницы, созревшей и поваленной дождем. И сквозь размытое окно — даже если прилипнешь лбом — чудится: рыжий зверь лижет жарко в лицо — расставание.

Они ехали плацкартой. Вере пятьдесят семь — медузообразная, близорукая, она изредка смотрела в окно и тихо ахала — не расплакаться бы. «Зачем я родила его на старости лет?» — думала о младшем. Старший сын сидел рядом с ней, у окна. Под рукой его лежала Тора в твердом переплете. И он вез ее брату. Леве ее дал учитель иврита, учителю — синагогальный старик, старику — кантор, кантору — канадские туристы, канадцы размножили Тору офсетным способом, ту самую, что была издана в Вильно в 1912 году… И вот, через 60 лет, она возвращается к русским евреям. Спешит невеста к жениху…

— Лева, — сказала мама. — Я тебя забожу, чтоб ты не давал эту книгу Фиме. Мало ему цурес? Ты меня слышишь?

Слышал, но думал о своем. «Если Фимка ударил ножом за то, что я когда-то украл в пионерском лагере, то не я ли виноват первый… Я не жалел дарить украденное. Я не жалел сво-своего Фимку… подсунул ему… Не-ет, чушь… Я расспрошу. Расспрашивать без надежды помочь…»

Без умолку болтали только Софа с дочерью. Обе черненькие, гладкие. Для знакомых они ехали на курорт.

— На обратном пути, — сказала Софа, — сама, Вера, поедешь в плацкарте. Мы поедем с Наташей в купе.

— Пожадничала, баба.

— А ты молчи, — оборвала ее Софа. — Не суйся, когда говорят старшие.

— Лева, сколько стоит купейный билет? — Вера повернулась к сыну.

— Двадцать три.

— Так это, дорогая доченька, тебе, мне и Наташе 15 рублей переплаты.

— Не обеднела б. Зато ехали б как люди.

— Ты тоже не обеднела бы, — сказал Лева, — если бы сама себе купила билеты.

— А ты не суйся, — Софа порозовела. — Гавно.

— Вы уже опять ругаетесь.

— Сам жаднюга, приезжает к маме, чтоб бесплатно кормили. И еще семью за собой тащит.

— О, Боже мой, перестаньте. Кругом люди…

Он раскрыл книгу, снял очки, приблизив страницу к глазам. С верхней полки выглядывал Андрейка.

— Тебя Шлемик зовут? — спросил его как-то старик в синагоге.

— Андрей.

— А как это будет по-еврейски?

— А так и будет.

— Не может быть.

Но было именно так. В кармане у Андрея лежала пластинка-жвачка. Он вез ее дяде Фиме. Фимка что воробушек со связанными крыльями. И как он, бедняга, продолжал жить? И потому нужно привезти Фимке самое лучшее. И, конечно, жвачку. Зимой Андрея угостили двумя пластинками. Одну он тут же изжевал, а вот эту… эту он везет Фимке.

Земля и поезд поворачивались к солнцу спиной. И, словно в гневе, оно багровело.

— Я уже второй свой День рождения встречу в тюрьме, — сказала Наташа.

— Ой, действительно, — засмеялась Вера. — Ровно год, как мы были у Фимы. Бедный сыночек.

— Он в тысячу раз лучше, чем этот, — сказала Софа, — Фимка рубаха-парень. Та его ж все прямо за русского принимали.

— Фимочка очень добрый, — сказала Вера. — На каждый мой день рождения дарил подарки. Ты, Левочка, не обижайся, ты такой же мне сын, как и Фимочка, но он добрее тебя. Добрее.

— Та-а! — воскликнула Софа. — Это такой жаднюга! Он за копейку удавится. А уж чтоб прислал родным что…

— Я вам разве на Пасху не присылаю мацу?

И Вера сказала, краснея:

— Ой, я забыла, правда-правда.

Поезд пересекал Украину, и, убежав от заката, нырнул в августовскую ночь. Дрогобыч. На асфальте чернели лужи. Из электрички выпрыгивали рабочие и бежали к автобусу.

— А лагерь скоро будет? — тихо спросил Андрей.

— Боишься?

Кивнул.

— Ну, ничего, ради Фимочки…

— А мы будем жить в тюрьме?

— В гостинице. Только решетки на окнах.

— Кругом решетки?

— Не знаю…

Не знал Лева даже того, как выглядел брат. Тискал-жалел маленького, дарил книги повзрослевшему. А кто он — Фимка? «Кто он — Фимка?» — такого вопроса не возникало.

Конец ознакомительного фрагмента.