Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

Зиновий Львович Коган, 2019

Зиновий Львович Коган. Родился 6 декабря 1941 года в Барнаульской области Алтайского края в еврейской религиозной семье. Хронику жизни он пытается писать с тех пор, как себя помнит. Его рассказы заполнены людьми, которых он желал обессмертить. Жизнь – веселая штука, если ты не один.Содержит нецензурную брань.

Доверяясь судьбе

Ранняя зима с ума сводила. По гололеду сдирать морду о беду — вот и вся недолга.

Район Выхино, квартира Азбеля. В доме Азбеля ремонт: подъезд ободран, лестница в известке, двери в шпаклевке. В это последнее воскресенье ноября в квартире Азбеля собрались еврейские физики и лирики, чтобы обсудить гуманитарные вопросы. Это стало традицией.

Азбель в белой безрукавке, красная короткая борода: он похож на разгоряченного быка. Семинар физиков. Вечер Галича. Накануне отключили всему дому свет, а затем — телефоны. О, знали бы соседи, из-за кого в кране не было воды.

В дежурной машине у подъезда скучал Лазарь Хейфец. Он, кстати, получил посылку из Канады и сидел за рулем в новой кожаной куртке. На Галича шли густо, как за водкой или колбасой.

— Бегун пришел, — доложил Хейфец Звереву в 5-й отдел. — Щаранского привез Липавский.

В квартире Азбеля кадили свечи, люди боялись сбрасывать вещи в темноту и стояли одетыми. Галдеж. Если животные во тьме молчат, то женщины — болтливей не бывает.

— Они пришли слушать или за меня посмотреть? — Галич сидел под самодельной ханукией.

— Да просто на улице противно. А ты с разбегу начни. Ханукия таки пригодилась, — Азбель зажег все девять свечей.

— У вас нет света, — хриплый голос Бегуна, — а телефон работает? Нет? А теперь они отключат воду.

Все засмеялись.

Галич пел при свечах.

Тем временем Хейфец продолжал перечислять гостей по телефону: Сахаров, Амальрик, скульптор Неизвестный, Калеко.

— Инвалид?

— Фамилия.

— Ну и какая фамилия калеки? — недоумевал Зверев.

— Да не калека он. Ка-ле-ко! Ага, идут художники, ну те, из Ленинграда: Абезгауз, Раппопорт. Человек десять. Е-мое, картины несут. Ни хрена себе. Раздухарились не на шутку.

— Ведете киносъемку?

— Так точно.

Художники вошли в подъезд, в кромешной тьме, как скалолазы, поднимались по лестнице на одиннадцатый этаж.

— Расступитесь! У вас нет света!

Прикололи к дверям манифест: «Несколько художников-евреев вторично объединяются…»

Еще двенадцать свечей водрузил Азбель на ханукию. Художники по одному представляли свои полотна. Абезгауз — «Горда была Юдифь, но печальна». Это окраина села, женщина в летнем яркоцветье, в правой руке ее окровавленный серп, в левой руке — чубатая голова, прикрытый глаз, казацкие усы…

— Картина продается? — спросил Рубин.

— Здесь все продается.

Коллекционер Глейзер взял под локоть Александра Лернера.

— А вы, профессор, когда выставляетесь?

— У меня в Иерусалиме постоянная выставка.

— Дайте приглашение.

— Кто бы мне дал.

— Три года между небом и землей: ни работы, ни денег, и не видно конца. Зло берет, — Рубин и впрямь был в отчаянии после того, как за ним установили круглосуточную слежку. — Кто поведет людей на коллективное самоубийство?

— А что-о, уже хана? — удивился Эрнст Неизвестный.

— Мы уже гибли безропотно, поодиночке, — сказал Рубин.

— У тебя, Виталий, нет русского терпения, — улыбнулся скульптор. — Всегда остается какая-то надежда.

— А вы же диссидент! — обратился Калеко к Неизвестному.

— Нет, я не диссидент.

— Важно, что так считает Андропов.

— Он так преследует евреев, как будто сам еврей.

Лева наконец пробился к Галичу — взять интервью для «Тарбута».

— Алик, есть те, кому завидуете вы?

— Я завидую тем, кто верит в Бога, — ответил бард.

— Им легче жить?

— Им легче умирать, — сказал Галич.

— А что такое Бог? — вмешался в разговор Липавский.

— Причина сущего. Закон, — сказал Лева. — Закон, где расширяется вселенная — и в искре огня, и в капле воды, и в наших душах.

— Бог не фраер…