История как наука и политика. Эксперименты в историографии и Советский проект

Е. А. Аронова (2021)

В первые десятилетия XXI века история переживает очередной «научный поворот»: программы биоистории, глубинной истории и Большой истории призывают исследователей пересмотреть свои представления о методологии истории и ее доказательной базе, преодолев традиционный разрыв между «двумя культурами» — естественными и гуманитарными науками. В своей книге Елена Аронова показывает, что разнообразные «научные повороты» провозглашались в исторической науке неоднократно со времени появления профессиональной истории как самостоятельной дисциплины. В основе книги — судьбы шести интеллектуалов ХX века и их масштабных программ: философа истории Анри Берра, политика и интеллектуала Николая Бухарина, историка Люсьена Февра, биологов Николая Вавилова, Джулиана Хаксли и Джона Десмонда Бернала. Прослеживая переплетения их научных и жизненных путей, автор помещает «научные повороты» в исторический контекст и помогает понять, как идеи, методы и практики генетики, ботаники или информатики становились востребованными историками, а также то, какое влияние история оказывала на эти науки. Елена Аронова — профессор департамента истории университета Калифорнии, Санта Барбара.

Глава 1. Научная история и единство науки

Когда в 1903 году Джон Багнелл Бери (J. B. Bury), принимая престижную позицию regius professor истории Кембриджского университета, провозгласил в своей инаугурационной речи, что история — это «наука, не более и не менее», ответ его коллег не заставил себя ждать: что за бессмыслица!⁴² Даже журнал сатиры и юмора Панч посчитал нужным высказаться на этот счет, высмеяв в стихах представление истории как «науки» (см. Иллюстрацию 1)⁴³.

Начиная с последней четверти XIX века большинство профессиональных историков настаивали на принципиальном различии между гуманитарным историческим знанием и естественным научным знанием. История, согласно принятой аргументации, — наука интерпретативная, и качественные методы гуманитариев качественно отличаются от аналитических и количественных методов естественных наук. В той или иной форме разграничение между гуманитарной историей и естественными науками, по большей части, сохраняется до настоящего времени.

Тем не менее, последующие историки вновь и вновь поднимали вопрос о «научности» истории, отстаивая право «научной истории» на существование. В 1929 году, в тот же год, когда одни из наиболее язвительных критиков Бери триумфально занял его место как новый regius professor истории Кембриджского университета и таким образом символически поставил точку в споре историков в Англии, во Франции, два историка Страсбургского университета, Люсьен Февр и Марк Блок, объявили о создании нового журнала, Анналы экономической и социальной истории (Annales d’histoire économique et sociale), давшего имя историографической школе, идентифицирующей себя с программой «научной истории». При всех своих различиях связанные со школой Анналов историки считали себя именно научными историками в том смысле, который как раз и вызывал возражения и раздражение критиков Бери: отказываясь признать культуру и природу несовместимыми категориями, историки школы Анналов — от Февра до Фюре — стремились продуктивно соединить биологию, географию и изучение климата, с одной стороны, и изучение «форм политического и культурного самовыражения конкретных групп индивидов» — с другой, поскольку и то и другое представлялось им разными движущими силами истории человечества⁴⁴.

Сегодня многие историки и ученые вновь пытаются перекинуть мостики между естественными науками и исторической дисциплиной. Независимо от того, преуспеют они или нет, сегодняшние сторонники «большой истории», «глубинной истории», «био-истории» и других программ, призывающих раздвинуть границы и истории, и различных естественных наук, сильно отличаются от своих предшественников. Тем не менее, новая волна интереса к «научной истории» и призывы преодолеть воображаемый или и в самом деле существующий разрыв между естественными и гуманитарными науками побуждает поставить вопрос о продолжающейся привлекательности проекта научной истории и о причинах его неприятия. Эта глава предлагает одну из многих «генеалогий» научной истории, начиная с зарождения этой программы в движении за единство науки конца XIX — начала XX века.

Два движения за единство науки

Если сторонников научной истории что-то и объединяло, то это было их стремление объединить науки о прошлом. В этой программе объединение знания виделось как способ формирования единого мировоззрения, лекарство от сокрушительных войн и неутихающих межнациональных конфликтов. В своей инаугурационной речи 1903 года Бери призывал историков к объединению фрагментарных знаний о прошлом в единую историю мира, высказывая при этом свое убеждение, что такая история, когда и если она будет написана, послужит укреплению мира⁴⁵.

Объединение исторического знания было мечтой и современника Бери, французского философа и предприимчивого организатора Анри Берра. В 1900 году Берр основал журнал Revue de synthèse historique (Журнал исторического синтеза), целью которого, как это явствовало из названия, был синтез исторического знания. В 1907 году Берр пригласил к сотрудничеству в Revue историков Люсьена Февра и Марка Блока. Будущие взгляды Февра и Блока об истории и историческом методе сформировались во многом в результате их сотрудничества с Берром. В продолжение амбициозной программы Берра, ставящей своей целью синтез всего доступного знания о прошлом, Февр настаивал на «необходимости синтеза всего знания в рамках истории», призывая историков рассматривать свою дисциплину как основу для достижения «живого единства науки» (“l’Unité vivante de la Science”)⁴⁶. Реализацию этой программы Февр видел в «организованных и согласованных коллективных исследованиях», объединяющих историков и естественников на пути к созданию единой «науки о прошлом человечества» (“science du passé humain”)⁴⁷.

У историков науки движение за объединение знания обычно ассоциируется с другим историческим эпизодом, а именно с движением, инициированным философами и учеными, входившими в так называемый Венский кружок за объединение науки, в который входили, среди прочих, философы Мориц Шлик и Рудольф Карнап, экономист Отто Нейрат, физик Филипп Франк и математик Курт Гедель⁴⁸. В том же 1929 году, когда Февр и Блок основали Анналы, поставив своей целью «объединить исследователей разных дисциплин и специализаций»⁴⁹, члены Венского кружка издали свой манифест, объявив о намерении объединить «различные ветви науки»⁵⁰. Участники Венского кружка стремились создать единую формальную «логическую структуру мира» (по выражению Карнапа), которая служила бы основанием «научной картины мира»⁵¹. Международные конгрессы по объединению науки и публикации, такие как Международная энциклопедия единой науки (International Encyclopedia of Unified Science), сделали Венский кружок безусловным эталоном проекта объединения науки в XX веке⁵².

Одна дисциплина, однако, отсутствовала в программе Венского кружка. Этой отсутствующей дисциплиной была история. Принадлежащие к кружку философы имели для этого объяснение: Ганс Райхенбах, один из философских лидеров кружка, обосновывал разграничение «контекста обоснования» научного знания от «контекста открытия», или между эпистемологическими вопросами обоснования знания (как мы знаем то, что знаем?) и обстоятельствами его «открытия»⁵³. Философов Венского кружка, которые стремились к разработке новой, научной философии, интересовал «контекст обоснования». История же, в терминах Венского кружка, принадлежала к «контексту открытия»: как дисциплина, имеющая дело с установлением «истин» о прошлом, она могла выявить уникальные обстоятельства открытия научных «истин», но, поскольку исторические обстоятельства уникальны, они не имели эпистемологических последствий. Соответственно, участники Венского кружка рассматривали историю как источник фактического материала для конструирования теорий, но во всех остальных отношениях не относящуюся к их программе объединения науки.

Проводя различие между контекстом обоснования и контекстом открытия, Райхенбах воспроизвел известную аргументацию, в рамках которой естественные науки, как точные и объективные, противопоставлялись наукам гуманитарным, как интерпретативным и субъективным формам знания. Наиболее ярко это противопоставление между гуманитарными и естественными науками как взаимоисключающими формами знания было сформулировано в немецкой интеллектуальной традиции третьей четверти XIX века. Так, в своей влиятельной работе Введение в науки о духе берлинский философ Вильгельм Дильтей утверждал, что у естественных и гуманитарных наук разные предметы исследования. В противоположность природному и материальному миру, который изучают ученые-естественники, мир, который исследуют историки, — это мир смыслов, возникающих в результате взаимодействий между людьми. Предметом гуманитарных наук являются разум и дух (Geist), находящие выражение в историческом процессе. По мнению Дильтея, причинно-следственные отношения, выявляемые естественными науками, не могут сами по себе объяснить действия людей или передать историю человечества, сотканную из передаваемых из поколения в поколение смыслов⁵⁴. Таким образом, задача гуманитарных наук, или наук о духе (Geisteswissenschaften), состоит не в причинном объяснении (Erklären), а в понимании (Verstehen) и интерпретации (Deutung)⁵⁵. Согласно Дильтею, понимание возможно потому, что историки (в отличие от ученых-естественников) могут переживать (Erleben) то, что происходило с другими людьми, и таким образом понимать их действия. Иными словами, в отличие от естественных наук история герменевтична по своей сути⁵⁶.

Все лидеры Венского кружка — в частности, Рудольф Карнап, Мориц Шлик и Отто Нейрат — были хорошо знакомы с работами Дильтея, прибегая к ним в своей критике метафизики. В частности, Карнап обсуждал критическую герменевтику Дильтея в своих работах, подчеркивая, вслед за Дильтеем, что «интуитивное чувство жизни» не может быть частью единой системы науки, поскольку ему невозможно дать концептуальное определение⁵⁷.

Конечно, реальные практики работы гуманитариев и естественников, как в конце XIX века, так и сегодня, мало укладываются в прокрустово ложе бинарной оппозиции между пониманием и объяснением, или между универсальным и уникальным. Тем не менее, на протяжении всего ХX века представление о том, что гуманитарные и естественные науки являются разными и даже взаимоисключающими формами знания, вновь и вновь проговаривалось такими влиятельными философами, как Генрих Риккерт, Эрнст Кассирер и Ганс-Георг Гадамер⁵⁸. В философии науки разграничение между контекстом открытия и контекстом обоснования, сформулированное Райхенбахом, принималось философами науки на протяжении большей части XX века⁵⁹. В своей возможно наиболее популярной версии, бинарная оппозиция гуманитарных и естественных наук обрела новую жизнь в послевоенный период в популярной и по сей день книге Чарльза Сноу о «двух культурах»⁶⁰.

Совсем иное движение за единство науки существовало начиная с последнего десятилетия XIX века во Франции, где рассуждения об объединении знания были связаны с философской традицией, восходившей к Огюсту Конту и другим представителям французского позитивизма. Хотя участники Венского кружка и их последующие комментаторы использовали ярлыки неопозитивизм или логический позитивизм для своей программы, во франкоязычном пространстве термин позитивизм применялся совсем к другим вопросам и проблемам, нежели чем в немецко — и до некоторой степени англоязычном дискурсе⁶¹. Основное отличие было в том, что французские позитивисты рассматривали именно историю как центральную науку в той системе объединенного знания, о которой мечтал Конт и которую впоследствии по-разному понимали и претворяли в жизнь его читатели, последователи и даже оппоненты⁶². Именно контовское понимание истории как центральной дисциплины в системе единой науки легло в основу исторического синтеза Анри Берра и опосредованно вдохновило проект историков, объединившихся вокруг Анналов.

Родившийся в 1798 году в Монпелье, Огюст Конт (1798–1857) посвятил всю свою жизнь разработке и продвижению позитивной философии (philosophie positive), или «новой универсальной системы знания для современной эпохи»⁶³. Программа Конта была вдохновлена идеями Анри Сен-Симона, поборника универсальной системы научного знания, который был убежден, что новая «позитивная философия» должна привести к новой стадии исторического развития, на которой ученые и промышленники станут правящей элитой общества, сменив в этой роли священников и военачальников. Конт работал некоторое время ассистентом Сен-Симона после того, как его в 1816 году исключили из престижной парижской Политехнической школы за своемыслие. Расставшись с Сен-Симоном, Конт занялся развитием этих идей в последовательную философскую систему, над которой он продолжал работать всю свою жизнь, между тем безрезультатно пытаясь получить профессорскую позицию, которую он получить так и не смог. Труд своей жизни, шеститомный Курс позитивной философии (Cours de philosophie positive), излагающий его систему, Конт написал во время своей работы в Политехнической школе, где ему удалось получить должность ассистента преподавателя⁶⁴.

В основу своей системы позитивной философии Конт положил представление об обществе как об отражении философии природы, доминирующей в каждый отдельный исторический период. В своем Курсе позитивной философии Конт описывал эпистемологическое соединение знания о природе и обществе, прибегая к двум ключевым концептуальным элементам: закону трех стадий и шестичастной классификации наук. Первый, — пользуясь словами Конта, — гласил, что «каждая из наших главных идей, каждая из отраслей нашего знания проходит последовательно три различных теоретических состояния» или «три метода мышления» — теологическое, метафизическое и положительное (позитивное), — которые «по характеру своему… прямо противоположны друг другу»⁶⁵. Конт утверждал, что закон трех стадий подтверждался конкретным историческим развитием шести основных наук, а именно математики, астрономии, физики, химии, биологии и «социальной физики» (или социологии — неологизм, который Конт ввел для обозначения новой науки: «науки об обществе»).

Поскольку, согласно Конту, устройство общества отражает доминирующую философию, оно переходит в те же состояния в ходе тех же последовательных стадий. Так, на теологической стадии доминируют идеи и представления божественного закона, и потому оно находится во власти священников и военачальников. На метафизической стадии на первое место выходят «абстрактные и метафизические представления, обосновывающие первичный общественный договор», и «те права, которые считаются естественными и в равной мере присущими всем людям», обеспечиваются властью юристов и судебной системы. На последней же, «позитивной» стадии, которой только еще предстоит наступить, каждая отрасль науки достигнет позитивной фазы своего развития, на смену абсолютным понятиям придут относительные, люди придут к соглашению в понимании, а общество обретет стабильность, превратившись в республику знаний, управляемую «позитивными философами»⁶⁶.

На позитивной стадии, согласно Конту, знание будет единым, поскольку все науки будут подчиняться одним и тем же методологическим стандартам. Для Конта главная ценность науки заключалась в ее методе. Каждая наука в контовской шестичастной иерархии вносила что-то свое и уникальное в «позитивный метод»: математика привнесла анализ, астрономия — наблюдение и гипотезы, физика — эксперимент, биология — сравнительный метод, а социология — «синтетический» исторический метод (химия составляла исключение, поскольку, согласно Конту, химия не добавила ничего нового к экспериментальному методу физики). Каждая из наук в этом иерархическом ряду развивалась на основе предшествующей науки, проходя через стадии развития — от анализа к наблюдению, эксперименту, сравнению и, наконец, историческому методу. По мере развития метод науки усложнялся. Тем не менее, методы различных дисциплин являлись наиболее стабильным фактором в этом ряду развития и усложнения: в то время как научные доктрины и теории со временем менялись, методы сохранялись, и как раз методы, а не идеи или теории, способствали развитию научного знания. Исторический метод — последний в иерархии Конта — понимался им не только как метод социологии, но и как синтетический метод науки, пронизывающий и объединяющий все науки на позитивной стадии ее развития.

Еще при жизни идеи Конта, изложенные в его главном труде жизни, Курсе позитивной философии, стали пользоваться изрядной популярностью⁶⁷. Хотя Конту так и не удалось получить вожделенное профессорское звание, его лекции и сочинения снискали ему известность не только во Франции, но и за ее пределами. В число английских почитателей Конта входил философ Джон Стюарт Милль, поспособствовавший распространению его учения по другую сторону Ла-Манша. Во Франции учеником и одним из первых сторонников учения Конта стал влиятельный интеллектуал Эмиль Литтре (Littré)⁶⁸, который не только популяризировал учение Конта, но и учредил специальный фонд, призванный обеспечить материальную поддержку (названную «позитивной субсидией») стареющему учителю в последние годы его жизни.

К старости Конт стал, к разочарованию своих последователей-республиканцев, гораздо консервативнее в своих политических взглядах. После революций 1848–1849 годов он приветствовал реставрацию империи и хвалебно отзывался о Наполеоне III. Конт также стал очень критически высказываться о доктрине революции, предлагая в качестве альтернативы свою собственную доктрину позитивной философии, в рамках которой революции противопоставлялся закон «эволюции» — постепенного, или стадийного, общественного развития и прогресса⁶⁹. Он также начал проповедовать «религию человечества» (заимствовав термин у Сен-Симона и его последователей), представляя позитивную философию как универсальную секулярную систему убеждений, которая должна заменить католическую, или любую другую, религию. Последние годы жизни Конт посвятил разработке этих идей, написав свои наиболее спорные книги — Система позитивной политики, или Социологический трактат, учреждающий Религию Человечества и Позитивистский катехизис⁷⁰. Эти идеи пришлись по душе некоторым поклонникам Конта в Англии, где группа последователей Конта учредила «церковь человечества» при Лондонском обществе позитивистов⁷¹.

В Германии, где работы Конта стали известны в 1850‑х годах, отношение к позитивной философии было сложнее. Немецкие профессора обсуждали идеи Конта в контексте дискуссии об образовании и университетах, развернувшейся в Германии после революций 1848–1849 годов. В рамках этих дебатов идеи позитивной философии Конта оказались сплетены с сетованиями, типичными для немецких гуманитариев того времени, о том, что им представлялось посягательством естественных наук на «историко-философский характер образования» (Bildungsweise) в Германии. Таким образом, немецкие профессора истории старались использовать позитивную философию для отстаивания традиционных форм политического и академического авторитета, при этом указывая на позитивизм как на угрозу как научным исследованиям вообще, так и немецкой национальной общности в частности⁷². Когда, полвека спустя, участники Венского кружка, работавшие по большей части независимо от Конта и его французских преемников, начали активно претворять в жизнь свою программу под именем «неопозитивизм», они ссылались прежде всего на радикальный статус позитивизма в академическом дискурсе Германии, нежели чем на его интеллектуальное содержание⁷³.

Если интеллектуалы и политики в Германии употребляли слово Positivismus в качестве уничижительного ярлыка, то во Франции влияние Конта еще более возросло в первые годы существования Третьей республики, созданной после поражения Франции во Франко-Прусской войне 1870 года, положившим конец Второй империи Наполеона. В историографии Третья республика часто описывается как «позитивистская» по своей идеологии⁷⁴. И действительно, ведущие политики Третьей республики называли себя учениками Конта и сторонниками позитивной философии. Надеясь заменить авторитет католической церкви в общественной жизни на авторитет «позитивной науки», такие лидеры как Жюль Ферри и Эмиль Литтре переинтерпретировали учение Конта, приспособив его к своей антиклерикальной и образовательной политике⁷⁵. В частности, Литтре использовал свое политическое положение для продвижения контовского учения как философии культа науки. Входивший в политическую элиту республики — сначала как депутат парламента (1871–1875), а затем как сенатор (1875–1881), — Литтре утверждал, что позитивная философия Конта, связывавшая «незыблемость разума и общества с непоколебимостью науки», представляла собой «лекарство для смутного времени»⁷⁶.

Востребованный политиками и философами-республиканцами, контовский позитивизм стал официальной философией Третьей республики в первые годы ее существования, перевоплотившись в разнообразных программах в самых разных областях жизни — от литературы до рабочего движения⁷⁷. Привлекательность позитивной философии заключалась не только в ее социополитическом обещании прогресса, но и в пластичности ее содержания, которое позволяло наполнять ее самым разным содержанием. Профессиональная история, которая впервые стала востребованной во Франции с начала Третьей республики, стала одной из тех «лабораторий позитивизма», в которых контовская позитивная философия была политически переупакована и концептуально переработана⁷⁸.

История и позитивизм

До революции 1789 года истории как области знания не придавалось большого значения, в отличие от естественной истории, которая развивалась, как и в других странах, движимая имперскими интересами Франции, и получила мощный толчок к развитию в результате Французской революции⁷⁹. В свою очередь, исторические исследования во Франции получили мощный импульс в годы между так называемыми второй и третьей Французскими революциями (1830 года и 1848 года соответственно)⁸⁰. В это время история приобрела ценность в глазах республиканцев, которые видели в исторических исследованиях способ создания удобной для последующих республик истории первой революции, представив ее как событие, заложившее фундамент новой эры в истории Франции. В это время французское правительство учредило и финансировало ряд новых исторических институтов, в частности, Комитет исторических исследований (Comité des travaux historiques) и Комиссию по историческим памятникам (Comission des monuments historiques)⁸¹. За первые годы существования Третьей республики финансирование, выделяемое правительством на высшее образование, выросло в разы, и история, как дисциплина, находящаяся на переднем крае общественных наук, стала объектом государственных инвестиций и энтузиазма. Число профессиональных историков, находящихся на жаловании у государства, стало весьма значительным и продолжало расти.

Профессиональные историки во Франции, как и в других европейских странах, следовали нормам профессионализации истории, введенным Леопольдом фон Ранке. К концу XIX века разработанный Ранке метод преподавания — исторический семинар — и методы исторических ислледований, в основе которых лежали архивные исследования и критика источников, были распространены его студентами в Берлинском университете, где Ранке преподавал с 1824 по 1871 год, по Европе и Северной Америке⁸². Во Франции профессионализация исторической дисциплины совпала по времени с первыми годами существования Третьей республики, когда позитивная философия Конта активно обсуждалась и политиками, и учеными, утвердившись в качестве политической платформы, которую такие интеллектуалы, как Литтре, отделили от ее автора и подвергли переоценке. Историки — современники этого процесса соединили модернизированную ими доктрину позитивизма с новыми практиками изучения истории и историческим методом Ранке, к этому времени ставшими стандартом исторической профессии.

В исторической литературе выражение позитивистская история или позитивистская школа часто употребляется для обозначения группы парижских историков, называвших себя «методическая школа» (école méthodique), в которую, помимо прочих, входили Шарль-Виктор Ланглуа, Шарль Сеньобос, Денис Фюстель де Куланж и Габриэль Моно. Именно членами этой группы были написаны и опубликованы первые во Франции книги, посвященные историческому методу, начиная с влиятельного труда Сеньобоса и Ланглуа 1898 года, Введение в изучение истории (Introduction aux études historiques), которое ввело в обиход крылатую фразу: «История пишется по документам… Нет документов, нет и истории»⁸³. Как отмечал в 1888 году Фюстель де Куланж, «наилучший историк — это тот, кто держится близко к текстам, кто аккуратно их истолковывает, кто думает и пишет лишь в согласии с ними». В этом смысле он подчеркивал: «история — не искусство; это чистая наука»⁸⁴. Под наукой Фюстель де Куланж в данном случае понимал профессиональные нормы исторического мастерства, с их упором на методический анализ и критику исторических источников с целью доказательства надежности содержащихся в них свидетельств.

Принципы, которых придерживались члены «методической школы», имели своим источником скорее практики профессиональных историков, нежели философскую доктрину Конта, поэтому называть их «позитивистами», как часто приходится видеть в литературе, исторически неверно. Более того, в отличие от сегодняшних историков, которые часто используют выражения «научная история» (имея в виду школу Ранке) и «позитивистская история» как синонимы, в XIX веке эти понятия часто противопоставлялись как разные, и даже альтернативные, подходы к историческому исследованию⁸⁵. Именно позитивисты, то есть сторонники доктрины Конта, были самыми решительными критиками историков-методистов.

В первые годы существования Третьей республики, когда не только количество историков, но и их влияние в государственных делах возросло, историки, связанные с методической школой, сформировали интеллектуальный авангард парижского академического сообщества. Однако к концу XIX века методическая школа была уже в кризисе. Как указывает Изабель Норонья-ДиВанна в своем исследовании, посвященном этой школе, попытки историков-методистов профессионализировать историю и усовершенствовать ее метод привели к потере той широкой читательской аудитории, от которой зависело их положение как профессиональных историков, получающих зарплату и средства финансирования из государственного бюджета. Историки-методисты старались поправить положение, прибегая к контовской риторике и делая громкие заявления об обобщающей роли исторического метода, что сделало их, в свою очередь, мишенью для критики со стороны социологов, которые прибегали к доктрине Конта для легитимации новой дисциплины, которая была институализирована во Франции в 1890‑х годах. Так, в переработанное Введение в изучение истории (выпущенное под новым названием Исторический метод в общественных науках) Сеньобос и Ланглуа включили разделы, в которых заявляли о необходимости распространения исторического метода на все аспекты социальной реальности⁸⁶. Вторя Конту, они подчеркивали, что исторический метод является подлинным методом социологии. Неудивительно, что социологи выступили как самые яростные критики учебника и всей методической школы⁸⁷.

Журнал исторического синтеза (Revue de synthèse historique), основанный философом Анри Берром в 1900 году, служил одной из главных площадок для организованных атак на методическую школу. Критика методической школы истории стала визитной карточкой нового журнала. В помещенной в первом номере редакционной статье Берр заявил, что méthodiques, как вообще все историки, неверно понимают исторический метод. Несмотря на «ренессанс исторических исследований во Франции после 1870 года», — подчеркивал он, — исследование истории по большей части остается на стадии «исторического анализа». В противовес этому подходу французских историков, который он уничижительно назвал histoire historisante («историзирующая история»), Берр объявил, что целью нового журнала является создание новой программы истории, в которой «сила анализа будет сочетаться с духом синтеза» — отсюда и название журнала, «исторический синтез» (synthèse historique)⁸⁸. Берр противопоставил свою программу исторического синтеза «эрудизму» профессиональных историков, приводя в качестве примера труды Сеньобоса и Ланглуа. В отличие от синтеза историков-«эрудитов», то есть методистов, исторический синтез должен был стать истинно «научным». Как Берр подчеркивал в 1911 году в своей книге Синтез и история, «исторический синтез должен быть наукой, подлинной и всеобщей наукой. Именно это мы имеем в виду под словом синтез»⁸⁹.

В исторической литературе Берр обычно рисуется как принципиальный критик «позитивистской истории»⁹⁰. Его уничижительная фраза «историзирующая история» (histoire historisante) стала повсеместно употребляться в отношении позитивистской истории после того, как Люсьен Февр и другие представители школы Анналов построили свою идентичность на критике своих предшественников — поколения Сеньобоса и Ланглуа — как примера «чуждой нам истории» (l’histoire qui n’est pas la nôtre)⁹¹. Однако, критикуя Сеньобоса и других представителей господствующего направления в исторической науке, Берр в то же время сформулировал свою собственную программу как развитие доктрины позитивизма, решительным образом, однако, модифицировав и обновив ее содержание. Программа исторического синтеза и попытки Берра воплотить ее на практике, в свою очередь, заложили фундамент для школы Анналов.

Берр впервые представил свой исторический синтез, или «науку истории», в 1890 году, в статье, опубликованной в литературном журнале Le nouvelle revue. В этой первой экспозиции своей программы Берр представил исторический синтез в контовских терминах, рассуждая о «стадиях развития» и шестиступенчатой иерархии наук. Во вводных абзацах Берр писал: «Близится рождение новой науки — науки долгожданной, давно обещанной, появление которой постоянно откладывалось; из всех наук эта появляется последней, но по значению она первая, основанная на многих других и их превосходящая, ибо ее предмет заключается в сложнейшем из всех явлений: том, что составляет эволюцию человечества. <…> Если мы принимаем три стадии развития Огюста Конта, то на позитивной стадии, наконец, появится эта “новая наука”»⁹². Эта новая наука, продолжал Берр, сделает возможной новую, научную, «синтетическую стадию» развития человечества. На этой стадии истории предстоит стать не чем иным, как наукой «тотальной реальности» и единства человечества.

Берр начал разрабатывать свою программу исторического синтеза, обучаясь в докторантуре по философии Высшей нормальной школы в Париже. По окончании докторантуры в 1890 году Берр изложил свою программу в докторской диссертации, амбициозно озаглавленной Будущее философии: Эскиз синтеза знаний на основе истории. Берр настаивал, что неокантианская философия, с ее отстаиванием дедуктивного метода и неизменности априорных систем знания, зашла в тупик. В пику неокантианцам Берр утверждал, что законы природы не являются чем-то неизменным или раз и навсегда установленным, но меняются со временем. А поскольку история является дисциплиной, имеющей непосредственное отношение к проблеме времени и изменения во времени, то история и исторический метод, по мнению Берра, должны задавать общие рамки всякого знания⁹³.

В ходе своей полемики с философами Берр опирался на союзника — математика и философа Анри Пуанкаре. Сочинения Берра полны ссылок на Пуанкаре, в частности, на статью Пуанкаре 1911 года «Эволюция законов», в которой Пуанкаре рассуждал о возможности изменения законов природы во времени⁹⁴. Берр привлек сформулированную Пуанкаре концепцию геометрических конвенций как гибридных аналитико-синтетических выводов, базирующихся на опыте, для того чтобы обосновать то, что он назвал новой «логикой истории». Поскольку история не подчиняется ни законам, ни кантовским «априорным» моделям, — писал Берр, «нам необходимо стремиться к созданию [новой] логики истории, заменив понятие априори индуктивной логикой, порожденной опытом, и превратив эту новую логику в рутинную практику»⁹⁵.

Берр исходил из представления о знании как о коллективном процессе. Претворение своей программы исторического синтеза в жизнь Берр видел возможным только посредством сотрудничества специалистов из разных областей. Понятие синтеза как совместного усилия не только пробегало красной строкой через все труды Берра, но и нашло воплощение в тех институтах, которые он создал для того, чтобы претворить свою программу в жизнь.

В предисловии редактора, открывавшем первый номер Revue de synthèse historique, Берр писал, что в задачу журнала входит «призыв к более масштабному сотрудничеству между учеными[-естественниками] и историками»: «Исторический синтез должен побудить различные научные группы [работать] сообща… и постепенно становиться более полезными друг другу по мере того, как общая цель сотрудничества станет яснее». Такой подход, по мнению Берра, был первым шагом к созданию новой историчной науки (histoire-science)⁹⁶. С этой целью журнал публиковал статьи гуманитариев и естественников, работавших в различных дисциплинах. Совместные публикации были призваны установить связи между учеными и гуманитариями, стимулировать контакты или помогать «завершать» разнообразные «научные синтезы», которые только начинали намечаться.

На протяжении существования журнала на его страницах историки встречались с психологами, социологами и учеными-естественниками, что делало его необычным и интересным⁹⁷. Люсьен Февр, который начал печататься в журнале Берра еще будучи студентом-историком в Высшей нормальной школе, со временем стал ближайшим его сотрудником. Как Февр позже вспоминал, «В 1900 году мы — группа молодых историков из École normale — начали находить наши занятия скучными и были уже готовы оставить занятия историей вообще, когда наш интерес к истории вспыхнул с новой силой с появлением Журнала исторического синтеза»⁹⁸.

В 1920 году Берр запустил новый проект: многотомную энциклопедию Эволюция человечества (L’évolution de l’humanité). Целью этой работы было ни много ни мало как создание «новой универсальной истории»⁹⁹. В предисловии к первому тому Берр описывал свой замысел так: «Это начинание представляет собой обширный эксперимент, шаг за шагом разворачивающийся перед глазами публики на великое благо исторической науке, в ходе которого выдвигающиеся для проверки идеи будут подтверждены или исправлены». По замыслу Берра, каждый том энциклопедии состоял из отдельного авторского исследования, «несущего отпечаток личности своего создателя». Февр был одним из авторов, привлеченных Берром. Опубликованный им в 1922 году том энциклопедии под названием Земля и эволюция человека (La terre et l’évolution humaine) стала эталонной работой школы Анналов¹⁰⁰.

В развитие своей программы Берр учредил институт, посвященный историческому синтезу. Международный центр синтеза открыл свои двери в 1929 году в Париже¹⁰¹. Одно из ключевых подразделений нового института, Отдел исторического синтеза (Section de synthèse historique) был доверен Февру, возглавившему его вместе со своим патроном. Наряду с этим отделом были сформированы два других: Отдел естественных наук (Section de sciences de la nature), который возглавлял сначала философ Абель Рей, а затем физик Поль Ланжевен, и Отдел по истории науки (о котором пойдет речь позже). Уже пару лет спустя Центр синтеза Берра завоевал репутацию полноценного исследовательского института, существовавшего независимо от французской Академии: в нем числилось много видных ученых, а в правление входили такие научные знаменитости, как Альберт Эйнштейн, Эрнст Резерфорд, Эмиль Ру, а также директора ведущих французских научных институтов, включая Высшую нормальную школу и парижский Музей естественной истории¹⁰².

Междисциплинарная работа была определяющей характеристикой Центра синтеза. Жизнь этого необычного института была организована вокруг так называемых недель синтеза (les semaines de synthèse), особенно активно проводившихся с 1929 по 1939 год¹⁰³. Каждый год Берр вместе с консультативным советом определяли две темы, одну из области естественных наук, другую — из гуманитарных. Далее составлялся список приглашенных докладчиков, представляющих как гуманитарные, так и естественно-научные дисциплины. Во время недели синтеза докладчики и участники обсуждали обе темы параллельно, посещая заседания по обеим темам. В 1929 году парными темами недели синтеза были «биологическая эволюция и цивилизация», в 1930‑м — «теория относительности и происхождение общества», в 1931‑м — «квантовая теория и индивидуальность», и так далее. Недели синтеза были престижными событиями в парижской интеллектуальной жизни. Согласно Бернадетт Бенсод-Венсан, проанализировавшей опубликованные материалы недель синтеза за несколько десятилетий, эти мероприятия регулярно сводили вместе и стимулировали междисциплинарный диалог между астрономами, математиками, физиками и биологами — с одной стороны, и философами, историками, антропологами, лингвистами и социологами — с другой¹⁰⁴.

В отличие от проекта энциклопедии, имеющего своей целью объединение всех современных знаний по истории, будь то история человечества или естественная история, недели синтеза не ставили своей задачей публикации как таковые. Скорее, Берр и другие руководители Центра синтеза делали акцент на стимулировании контактов между гуманитариями и естественниками, которые возникали (или не возникали) в результате совместных заседаний и дискуссий. Главным результатом недель были сами семинары, а не публикации, хотя по окончании каждой недели синтеза материалы публиковались отдельными сборниками. Каждый сборник включал доклады приглашенных участников, представляющие обзоры современных научных представлений о предложенных темах и описания дискуссионной части, в которой участники задавали вопросы и предлагали комментарии¹⁰⁵. Опубликованные сборники, в отличие от самих семинаров, следовали установленным дисциплинарным конвенциям, представляя собой специализированные книги, в которых не осталось следов тех междисциплинарных диалогов, которые Берр устраивал в своем центре.

Центр синтеза, энциклопедическая серия Эволюция человечества, и журнал Revue оказались весьма успешными начинаниями Берра, предоставившими площадку для обсуждения и уточнения его программы исторического синтеза. Эти институты также служили интеллектуальным пространством для историков, впоследствии сплотившихся вокруг Февра и Анналов. Февр подчеркивал, что он, как и другие современные ему представители движения Анналов, разделял представление Берра об истории как дисциплине, которая «должна быть широко открыта для знаний и методов других дисциплин»¹⁰⁶ (подробнее об этом речь пойдет позже).

Во время первой недели синтеза, ознаменовавшей создание Центра летом 1929 года, были одновременно созданы еще две организации. Первая — Международный комитет по истории науки, сформированный во время международного исторического конгресса в Осло несколькими месяцами ранее, но собравшийся на свое первое организационное заседание в Центре синтеза как часть первой недели синтеза. Вторая организация была связана с первой, а именно регулярные международные конгрессы по истории науки. Решение о проведении международных конгрессов по истории науки было принято на организационном заседании Международного комитета по истории науки во время первой недели синтеза. В опубликованных материалах Международного комитета по истории науки его первое собрание уже было названо Первым международным конгрессом по истории науки¹⁰⁷.

То, что первые международные организации, посвященные истории науки, оказались связаны с программными институциями Берра — его Центром синтеза и неделями синтеза, — является иллюстрацией того, что история науки получила мощный импульс во Франции в рамках движения за объединение знания, отсылающей к контовской позитивной философии. Берр, в частности, придавал истории науки центральную роль в программе исторического синтеза, считая историю науки связующим звеном между науками о человеке и науками о природе, языком коммуникации между историками и учеными-естественниками.

История науки и исторический синтез

Берр приурочил инаугурацию своего журнала, Revue de synthèse historique, к Международной выставке 1900 года, которая прошла в этом году Париже. Пятая из всемирных выставок, первая из которых состоялась в Лондоне в 1851 году, выставка в Париже была большим событием, к которому были приурочены Олимпийские игры и организованы многочисленные экспозиции разных стран, демонстрировавших технические, научные и промышленные достижения, экономическое развитие и культуру своих наций. За семь месяцев выставку посетило более пятидесяти миллионов человек¹⁰⁸. Для французов выставка 1900 года была возможностью продемонстрировать все, чем гордилась Франция, — технические и научные достижения, промышленность, экономику, культуру и науку. Более сотни научных конгрессов состоялось в Париже во время Всемирной выставки. Международные конгрессы стали привычной частью академической жизни с конца XIX века¹⁰⁹. Ученые в разных областях естественных наук использовали представительные международные конгрессы и как публичную платформу для своих дисциплин, и как возможность прогнозировать их будущее. Историки воспользовались выставкой 1900 года в Париже для организации своего первого международного исторического конгресса¹¹⁰.

Берр, участник Первого международного исторического конгресса, организованного в рамках выставки 1900 года, не преминул использовать эту возможность и широко заявить о своей программе исторического синтеза¹¹¹. Берр зарегистрировался на конгрессе как «историк науки» и представил свой программный доклад на секции конгресса, посвященной именно истории науки¹¹². И в своем докладе на конгрессе, и в других своих выступлениях Берр подчеркивал, что история науки имеет ключевое значение для исторического синтеза.

То, что на конгрессе была выделена специальная секция по истории науки, само по себе свидетельствует о статусе этой сравнительно новой дисциплины во Франции, где, начиная с Конта, последователи его философской доктрины отводили важную роль именно истории науки. Описывая научное знание как продукт социального и исторического развития, Конт любил подчеркивать, что «подлинная философия любой науки совершенно неотделима от ее истории»¹¹³. Именно с Контом историки связывают возникновение во Франции особого жанра философии науки с сильно выраженной историко-научной ориентацией¹¹⁴. Конт также сыграл ведущую роль в институционализации истории науки как самостоятельной дисциплины во Франции. В 1832 году Конт предпринял попытку учредить в Коллеж де Франс отдельную кафедру по истории науки¹¹⁵. Хотя кафедра тогда не была учреждена, его ученики — математик Пьер Лафитт и проживавший в Париже русский аристократ Григорий Вырубов — сумели основать такую кафедру при режиме Третьей республики, когда учение Конта переживало ренессанс. В 1892 году кафедра «общей истории науки» была учреждена при Коллеж де Франс. Ее первым заведующим стал Лафитт, близкий ученик и последователь Конта¹¹⁶. К 1900 году история науки имела признанный статус во французской академии, а Париж являлся важным центром для исследователей, работавших в области, которая в других странах только лишь начинала приобретать статус независимой дисциплины.

На историческом конгрессе 1900 года в Париже истории науки было отведено почетное место: она была выбрана одной из пяти тем конгресса и стала предметом отдельного симпозиума¹¹⁷. Организаторы исторического конгресса не только отдавали должное тому факту, что история науки имела прочные позиции во французском академическом пространстве, но и использовали симпозиум по истории науки как площадку для обсуждения контовской философии историками. Всемирная выставка в Париже шла под девизом «определить философию и выразить синтез XIX века» — где под «философией» века понимался именно позитивизм, с его культом науки и представлением об иерархии научного знания. Открывая конгресс историков, его президент Гастон Буассье напомнил собравшимся девиз выставки и заявил, что этот век с полным правом следует считать «веком истории». По словам Буассье, к рубежу веков исторический метод восторжествовал в разных науках, от биологии до социологии, причем история как наука способствовала не только установлению связей между различными научными дисциплинами, но и укреплению взаимопонимания между народами¹¹⁸. Другой организатор конгресса, профессор истории юриспруденции и конституционного права Адемар Эсмен, продолжил на оптимистичной ноте развивать эту тему, завив, что на пороге нового века история превратилась в science mâitresse — одну из «ведущих наук» наряду с естественными науками¹¹⁹.

Идеи О. Конта о роли истории и уникальном вкладе исторического метода в позитивную науку были взяты за концептуальную основу организации конгресса. В качестве сквозной темы конгресса была заявлена «сравнительная история». Согласно контовской шестичастной классификации наук, сравнительный метод был введен биологией, однако на позитивной стадии развития всех наук именно история должна стать дисциплиной, в которой сравнительный метод будет главенствовать¹²⁰. В духе учения Конта, организаторы конгресса подчеркивали, что сравнительный метод является основным методом «научной истории»¹²¹. Берр представил свою программу исторического синтеза именно как воплощение сравнительного метода¹²².

На секции по истории науки обсуждению учения Конта было отведено заметное место. Два доклада были целиком посвящены учению Конта и его значению¹²³. В духе времени, однако, хотя оба докладчика выражали свое согласие с общими положениями Конта о развитии знания, они призывали переосмыслить и обновить доктрину, связанную с его именем. Один из докладчиков, Гастон Мило, профессор истории философии университета Монпелье, критиковал контовскую «религию человечества» и поздние работы Конта, в которых нашли отражение наиболее консервативные взгляды основателя позитивизма¹²⁴. Другой — Эжен Гли, профессор медицины Коллеж де Франс, критиковал Конта за отстаивание представлений о неизменности видов и отрицание «теорий трансформизма», в первую очередь теории трансформизма Ламарка. Гли призывал к коренному обновлению системы позитивизма в свете достижений биологии последних десятилетий в области эволюции¹²⁵. Вывод участников: не только история биологии, но история науки в целом являлась ключевым звеном для модернизации доктрины позитивизма.

Для Берра история науки была не только важным элементом программы исторического синтеза, но и областью, в которой он видел свое место как философа. Берр дважды (в 1903 и 1906 годах) выдвигал свою кандидатуру на пост заведующего кафедрой истории науки в Коллеж де Франс. Несмотря на поддержку Анри Бергсона, философа, имевшего колоссальный авторитет во Франции в эти годы, желанного поста Берр не получил¹²⁶. Когда Берр учредил Международный центр синтеза, он подчеркнул, что намерен отвести важное место в его институте истории науки. Объясняя свои планы относительно центра, он писал: «Для синтеза знаний, этой основной цели наших усилий, нет ничего важнее истории науки, поскольку именно история науки поможет установить прочную связь между науками естественными и науками гуманитарными»¹²⁷.

Когда Международный центр синтеза открыл свои двери в начале 1929 года, история науки была включена в Отдел естественных наук под директорством философа Абеля Рея. Причина того, что истории науки поначалу не был отведен свой собственный отдел, была проста: Берр не мог найти подходящую кандидатуру на пост директора такого отдела. Стечение обстоятельств помогло: летом 1929 года, вскоре после открытия Центра синтеза, итальянский историк науки Альдо Миели вынужден был покинуть Рим, спасаясь от преследований тайной полиции Муссолини. Миели был страстным пропагандистом истории науки. С 1919 года он издавал журнал, целиком посвященный истории науки, Archivo di storia della scienza (Архив истории науки; в 1927 году журнал получил новое название — Archeion). Миели также был неустанным организатором небольшого международного сообщества историков науки, встречавшихся на международных исторических конгрессах. В 1928 году по предложению Миели на Шестом Международном историческом конгрессе в Осло был учрежден Международный комитет по истории науки. Миели стал его секретарем, взяв на себя организационную работу¹²⁸. Когда Берр, узнав, что Миели в Париже, пригласил его возглавить Отдел истории науки, тот с готовностью принял приглашение.

Вместе с Миели и только что утвержденный Международный комитет по истории науки разместился в Центре синтеза Берра. Первое заседание Международного комитета по истории науки состоялось во время первой недели синтеза, прошедшей летом 1929 года. Как отмечено в опубликованных материалах недели синтеза, организаторы решили «сознательно совместить» заседания комитета по истории науки с заседаниями первой недели синтеза, в ходе которой, как мы видели, биологи, историки, антропологи и философы сообща обсуждали вопросы биологической эволюции и истории цивилизации на проводившихся параллельно заседаниях¹²⁹. Историки науки ходили на семинары биологов и историков, а некоторые участники недели синтеза (например, биолог Морис Кольри) приняли участие в заседаниях комитета по истории науки¹³⁰. К концу недели организационное заседание Международного комитета по истории науки было переименовано в Первый Международный конгресс по истории науки. Место проведения и повестка Первого Международного конгресса по истории науки наложили отпечаток на планирование следующего конгресса. Второй конгресс, проведенный в Лондоне в 1931 году, также будет организован в форме параллельных секций, посвященных проблемам, имеющим отношение к естественным и гуманитарным наукам¹³¹.

Подобно Конту и его ученикам, приверженцы истории науки имели на эту область знания весьма амбициозные планы. По словам бельгийского историка науки Жоржа Сартона, члена-корреспондента Международного центра синтеза Берра и последователя Конта, «история науки — это история объединения всего человечества, история его высшего назначения и его духовного перерождения»¹³². В 1913 году Сартон основал журнал Isis, который до сих пор остается лидирующим журналом по истории науки и поныне считается журналом по истории науки par excellence. Вначале Первой мировой войны Сартон вынужден был бежать из Бельгии в Англию и затем в США, где на первых порах работал в Фонде Карнеги, а затем получил место в Институте Карнеги в Вашингтоне, финансировавшем издание Isis в течение нескольких лет после окончания войны в Европе¹³³. Позже, став преподавателем Гарварда, Сартон разработал первые университетские курсы по истории науки в США. Сартон видел историю науки как выражение того, что он называл «новым гуманизмом», — мировоззрения, в рамках которого наука видится главным средством достижения всемирного единства и политической солидарности¹³⁴. Как Сартон провозгласил в своей книге История науки и новый гуманизм, «единство науки и единство человечества — это две стороны одной и той же истины»¹³⁵. Сартон, как и другие исследователи в это время, видел в истории науки не просто новую дисциплину. Для группы, сплотившейся вокруг Центра синтеза в Париже, история науки была средством достижения цели, где цель — ни много ни мало как прекращение войн и установление всеобщего мира.

Политика синтеза

Подобно многим другим участникам движения за единство науки в первые десятилетия XX века, Сартон сочетал свои интеллектуальные занятия с политическим активизмом. Сартон был интернационалистом. В том же 1913 году, когда Сартон основал журнал по истории науки, Isis, он опубликовал серию статей в журнале La vie internationale — программном журнале движения за «интернационализм» и пацифизм. Главным редактором La vie internationale, издававшегося в Брюсселе Союзом международных ассоциаций, был социалист Анри-Мари Лафонтен, соучредитель Союза и его генеральный секретарь, который пустил на издание журнала средства от своей Нобелевской премии мира, присужденной ему накануне Первой мировой войны. В своих написанных для Лафонтена статьях Сартон представлял себя как профессионала нового типа — organisateur internationaux — агитаторов за мир. В случае Сартона, он агитировал за мир, используя историю науки как метод «демонстрации интернационализма в действии»¹³⁶. Для тех, кто изучает международную политику, — указывал Сартон, — история науки является поучительным примером: наука учит объединяться, поскольку сама наука является продуктом глобальной коллективной работы, в которой ученые учатся быть гражданами мирового научного сообщества¹³⁷.

Термин интернационализм (internationalism) происходит от прилагательного интернациональный (international), введенного в XVIII веке в контексте «международного (international) права». В конце XIX века этот термин вошел в англоязычные словари для обозначения определенного набора ценностей и политических убеждений. Изначально использование этого термина было связано почти исключительно с деятельностью Международной рабочей ассоциации — социалистической организации, сформированной в 1864 году в Лондоне под руководством Карла Маркса¹³⁸. На рубеже веков словари определяли интернационализм шире, а именно как «сотрудничество между правительствами или гражданами разных государств во имя материального или духовного совершенствования в интересах всего общественного порядка»¹³⁹. В обоих контекстах «интернационализм» означал политическое движение, внутри которого международная кооперация была не самоцелью, а средством достижения постнационального, космополитического общества будущего.

Сартон и его круг примыкали к той форме этого движения, которую историк Гирт Сомсен назвал социалистическим интернационализмом¹⁴⁰. Сартон, как и многие другие представители его поколения, был пылким социалистом. В студенческие годы в университете Гента Сартон увлекался идеями Маркса, был активным участником студенческих социалистических организаций, однако в итоге отверг марксистскую доктрину революции в пользу фабианского социализма, делавшего акцент на мирном и постепенном переустройстве общества изнутри. В 1910 году Сартон руководил организацией Общества студентов-социалистов в Генте и в течение двух лет служил его председателем¹⁴¹. Свой журнал Isis Сартон рассматривал как рупор интернационализма и социализма. В 1920‑е годы, после того как он заново устроил свою жизнь в США, он отказался от открытого озвучивания политической повестки журнала. Как заметил его биограф, в это время «На страницах Isis социализму стало уделяться меньше внимания, чем пацифизму, который [Сартон] проповедовал в таких размытых формулировках, как призывы к общечеловеческому взаимопониманию»¹⁴². Тем не менее взгляды самого Сартона на социализм не изменились. Когда в 1926 году убежденный социалист и старый знакомый Сартона по студенческим годам в Генте Хендрик Де Ман прислал ему рукопись своей готовящейся к печати книги Психология социализма, Сартон с энтузиазмом ему ответил и написал доброжелательный отзыв на книгу¹⁴³.

Как политическое движение интернационализм сосуществовал и частично пересекался с интернационализацией науки. Обе тенденции значительно усилились, начиная с последнего десятилетия XIX века, чему способствовали новые технические средства связи, рост числа переводов и упрощение передвижения¹⁴⁴. Для многих ученых, как естественников, так и гуманитариев, интернационализация науки была средством достижения определенных целей. Так, международные связи помогали установлению репутаций, предоставляли доступ к ресурсам международных организаций, а также помогали легитимировать новые области или подходы в своих странах¹⁴⁵. Однако для многих интернационализм сам по себе был целью. К этой категории относились сторонники объединения наук под знаменем исторического синтеза.

Когда Берр основал свой Международный центр синтеза, он его представлял подлинно интернационалистским институтом, продвигающим как определенные интеллектуальные, так и политические цели. Центр синтеза был показательно международным по своему составу: Берр предусмотрел, чтобы в каждом отделе Центра числилось равное число французских и иностранных членов¹⁴⁶. С самого начала своего существования Центр синтеза имел тесные связан с другими интернационалистскими организациями, такими как Лига наций и ее подразделения — Международный комитет по интеллектуальному сотрудничеству, работавшему из штаб-квартиры Лиги наций в Женеве, и расквартированный в Париже Международный институт интеллектуального сотрудничества. За несколько месяцев до того, как Международный институт интеллектуального сотрудничества открыл свои двери в роскошном здании Пале-Рояль в центре Парижа, его организаторы обратились к Берру с предложением разместить Центр синтеза в том же здании, поскольку и цели, и даже членство обоих институтов пересекались¹⁴⁷. В конечном счете переговоры не увенчались успехом из‑за разногласий по поводу деталей, что не помешало этим двум организациям поддерживать тесную связь на протяжении 1920‑х и 1930‑х годов. Ученый секретарь Международного института интеллектуального сотрудничества Андре Толедано исполнял аналогичную функцию и в Центре синтеза, а директор института, член французского правительства Жюльен Люшер вошел в административный совет Центра синтеза¹⁴⁸.

Международный институт интеллектуального сотрудничества был политической организацией, исполнительным органом Лиги наций. Международный центр синтеза позиционировал себя как организация прежде всего интеллектуальная. Тем не менее, эти два института не только были тесно связаны институционально, но и осуществляли совместную программу по объединению знания. Международный институт интеллектуального сотрудничества продвигал идею объединения знания посредством ряда своих программ: от организации научных конференций на эту тему до продвижения библиографического стандарта — Универсальной десятичной классификации — как системы, способствующей объединению знаний¹⁴⁹. Сама Лига наций как таковая была основана на идеях объединения знания, делегируя интеллектуалам — членам Лиги — реализацию ее интернационалистских целей. Сам термин «интеллектуал» стал широко применяться именно в это время — под этим словом понимались те ученые, которые открыто совмещали академическую работу с политической деятельностью¹⁵⁰.

Подобно Лиге наций, Международный центр синтеза был организацией одновременно интеллектуальной и политической. На протяжении своего существования Центр финансировался французским правительством, а в состав его консультативного совета всегда входили государственные деятели и политики. Хотя Центр синтеза был детищем Берра, его первым директором был Поль Думер, политик радикально левых убеждений, который стал в 1931 году президентом Франции. Директором Центра синтеза Думер пробыл недолго: в 1932 году он был убит выстрелом в упор террориста-одиночки, провозгласившего себя основателем радикальной правоцентристской партии. В связи с этим Центр синтеза стали за глаза называть «приютом картели леваков (cartel des gauches)» за его откровенно левую повестку¹⁵¹.

Как и многие другие французские интеллектуалы его поколения, Берр придерживался левых политических взглядов¹⁵². Многие связанные с Центром интеллектуалы, включая Февра, симпатизировали социалистам и поддерживали связи с французскими коммунистами. Некоторые сотрудники Центра, как, например, физик Поль Ланжевен, один из лидеров радикально настроенных французских интеллектуалов, были убежденными марксистами. Ланжевен активно работал в Лиге наций в качестве члена ее Международного комитета по интеллектуальному сотрудничеству¹⁵³. Во время Второй мировой войны Ланжевен размежевался с социалистами и вступил в коммунистическую партию Франции¹⁵⁴. Для участников движения за объединение науки и «научную историю», вне зависимости от их конкретных политических убеждений, революционное движение в России и создание первого социалистического государства, СССР, представляли огромный интерес. В международном движении за научную историю Россия и, позже, СССР, занимали уникальное положение.

Примечания

42

J. B. Bury, An Inaugural Lecture Delivered in the Divinity School, Cambridge, on January 26, 1903 (Cambridge: Cambridge University Press, 1903). Для примера ответной реакции со стороны историка-современника Бери, см.: G. M. Trevelyan, “The Latest View of History,” Independent Review, 1 (1903): 395–414.

43

“Scientific History,” Punch, February 2, 1910, 89.

44

Lynn Hunt, “French History in the Last Twenty Years: The Rise and Fall of the Annales Paradigm,” Journal of Contemporary History 21, № 2 (1986): 2009–224, 212. См. также: Peter Burke, The French Historical Revolution: The Annales School, 1929–2014 (Cambridge: Polity, 2015).

45

Bury, Inaugural Lecture.

46

См.: Lucien Febre, “De 1892 à1933: Examen de conscience d’une histoire et d’un historien,” Revue de synthèse historique 7, № 2 (1934): 93–106; и Michael Harsgor, “Total History: The Annales School,” Journal of Contemporary History 13, № 1 (1978): 1–13.

47

Lucien Febre, Combats pour l’histoire (1953; цитируется по изданию Paris: A. Colin, 1992), 16, 20. См. обсуждение в работе Allan Megil, “Coherence and Incoherence in Historical Studies: From the ‘Annales’ School to the New Cultural History,” New Literary History 35, № 2 (2004): 207–231. Касательно дискуссии о коллективных исследовательских практиках в школе Анналов см. ниже, Глава 5.

48

См.: Friedrich Stadler, The Vienna Circle: Studies in the Origins, Development, and Influence of Logical Empiricism (Vienna: Springer, 2001).

49

Marc Bloch, Lucien Febre, “A nos lecteurs,” Annales d’histoire économique et sociale 1, № 1 (1929): 1–2, 2.

50

См.: Rudolf Carnap, Hans Hahn, Otto Neurath, “The Scientific Conception of the World: The Vienna Circle,” в книге Empiricism and Sociology, ed. Marie Neurath, Robert S. Cohen (Boston: Reidel, 1973), 299–319, 299, 304 (оригинальная публикация: Wissenschaftliche Weltauffassung: Der Wiener Kreis, ed. Verein Ernst Mach (Vienna: Wolf, 1929).

51

См.: Rudolf Carnap, The Logical Structure of the World, trans. R. George (Chicago: Open Court Classics, 2003), оригинальная публикация: Der logische Aufbau der Welt (Berlin, Weltkreis, 1928). О «научной картине мира» Венского кружка как социальной установке см.: Donata Romizi, “The Vienna Circle’s ‘Scientific World-Conception’: Philosophy of Science in the Political Arena,” HOPOS: The Journal of the International Society for the History of Philosophy of Science 2, № 2 (2012): 205–242.

52

См., например: Otto Neurath, Rudolf Carnap, Charles F. W. Morris, Foundations of the Unity of Science: Toward an International Encyclopedia of Unified Science, 2 vols. (Chicago: University of Chicago Press, 1955–1970). О распространении движения за целостность знания и его до сих пор не утратившем значения наследии см.: Friedrich Stadler, Juha Manninen, eds., The Vienna Circle and the Nordic Countries: Networks and Transformations of Logical Empiricism (Dordrecht: Springer, 2010); Vassiliki Betty Smocovitis, Unifying Biology: The Evolutionary Synthesis and Evolutionary Biology (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996); Peter Galison, “The Americanization of Unity,” Daedalus 127, № 1 (1998): 45–71; и George Reisch, How the Cold War Transformed Philosophy of science: To the Icy Slopes of Logic (Cambridge: Cambridge University Press, 2005). Современную трактовку этой же темы, в рамках которой программа единой науки Венского кружка помещается в более широкий контекст различных проектов объединения научных знаний, разрабатывавшихся в области естественных наук, см.: Harmke Kamminga, Geert Somsen, eds., Pursuing the Unity of Science: Ideology and Scientific Practice from the Great War to the Cold War (London: Routledge, 2016).

53

О Райхенбахе и философском различии между контекстом открытия и контекстом обоснования см.: Jutta Schickore, Friedrich Steinle, eds., Revisiting Discovery and Justification (Dordrecht: Springer, 2006).

54

Wilhelm Dilthey, Einleitung in die Geisteswissenschaften (Leipzig: Duncker & Humblot, 1883); английский перевод: Introduction to the Human Sciences: An Attempt to Lay a Foundation for the Study of Society and History, trans. by Ramon J. Betanzos (Detroit: Wayne State University Press, 1988).

55

В противоположность слову science, которое в английском языке означает лишь «естественные науки», слова Wissenschaft в немецком языке, les sciences во французском и наука в русском имеют более широкое значение «организованного знания» и могут быть применены как к естественным, так и к гуманитарным наукам. Однако в этих лингвистических традициях все же прослеживается различие между точными науками и интерпретативным гуманитарным знанием: Naturwissenschaft vs. Geisteswissenschaft в немецком, les sciences vs. les lettres во французском, естественные и гуманитарные науки в русском и т. д. Французский les lettres соответствует английскому the humanities, тогда как понятие les sciences humaines может означать как науки о человеке (например, психологию), так и гуманитарные дисциплины (например, историю).

56

Историк Бейзер таким образом реконструировал ход мыслей Дильтея на основе его заметок к лекциям: «Знать значит делать выводы из первопричин; объяснять — подводить под действие универсальных математических законов, а понимать — интерпретировать или переводить, делать смысл чего-либо внятным себе, излагая его в своих терминах». Frederick Beiser, The German Historicist Tradition (Oxford: Oxford University Press, 2012), 298, цит. по: Lydia Patton, “Metodology of the Sciences,” в The Oxford Handbook of German Philosophy in the Nineteenth Century, ed. Michael Forster, Krictin Gjesdal (Oxford: Oxford University Press, 2015), 594–606. Дальнейшее обсуждение этой темы см.: Uljana Feest, ed., Historical Perspectives on Erklären and Verstehen (Dordrecht: Springer, 2009).

57

См.: Eric S. Nelson, “Dilthey and Carnap: The Feeling of Life, the Scientific Worldview, and the Elimination of Metaphysics,” в The Worlds of Positivism: A Global Intellectual History, 1770–1930, ed. Johannes Feichtinger, Franz L. Fillafer, Jan Surman (Cham: Palgrave Macmillan, 2018), 321–346. Хотя члены Венского кружка считали свою программу не только интеллектуальным, но и политическим проектом, они настаивали на отделении научной и логической работы от вопросов культуры, политики и истории. О позднем этапе истории Венского кружка — периоде изгнания в Америку времен холодной войны, где философы были вынуждены преуменьшать роль культурных, политических и педагогических аспектов своего проекта, бывших определяющими на раннем этапе его реализации, см.: Reisch, How the Cold War Transformed Philosophy of science. Краткий историографический очерк о «левом тезисе Венского кружка» см.: Sarah S. Richardson, “The Left Vienna Circle, Pt. I: Carnap, Neurath, and the Left Vienna Circle Thesis,” Studies in History and Philosophy of Science, Part A 40, № 1 (2009): 14–24.

58

См. обсуждение в работе Rens Bod, Jaap Maat, Thijs Weststeijn, “Introduction: The Making of the Modern Humanities,” в Bod, Maat, Weststeijn, eds., The Modern Humanities, 13–26.

59

Об истории возрастающей критики этого разграничения в философии науки см.: Werner Callebaut, Taking the Naturalistic Turn; or, How Real Philosophy of Science Is Done (Chicago: University of Chicago Press, 1993).

60

C. P. Snow, The Two Cultures and the Scientific Revolution (New York: Cambridge University Press, 1959). См. обсуждение в работе Guy Ortolano, The Two Cultures Controversy: Science, Literature, and Cultural Politics in Postwar Britain (Cambridge: Cambridge University Press, 2009).

61

Об истории Венского кружка с точки зрения его участника см.: Victor Kraft, The Vienna Circle: The Origin of Neo-Positivism: A Chapter in the History of Recent Philosophy (New York: Greenwood, 1953).

62

Этот тезис вкратце обсуждается в книге Enrico Castelli Gattinara, Les inquiétudes de la raison: Épistémologie et histoire en France dans l’entre-deux-guerres (Paris: Vrin/Éditions de l’EHESS, 1998).

63

Цит. в Mary Pickering, Auguste Comte: An Intellectual Biography, 3 vols. (Cambridge: Cambridge University Press, 1993–2009), 3:2.

64

Auguste Comte, Cours de Philosophie positive, 4 vols. (Paris: Rouen, 1830–1842). Русский перевод: Конт О. Курс положительной философии. Т. 1 (СПб., 1900). Первый перевод этого сочинения на английский был сокращенным: Harriet Martineau: The Positive Philosophy of Auguste Comte (London: J. Chapman, 1853). О биографии О. Конта см.: Pickering, Auguste Comte.

65

Cours, I, L 1, 21. Конт О. Курс положительной философии. Т. 1 (СПб., 1900). С. 4. См. обсуждение в работе Warren Schmaus, “Comte’s General Philosophy of Science,” in Love, Order, and Progress: The Science, Philosophy, and Politics of Auguste Comte, ed. Michel Bourdeau, Mary Pickering, Warren Schmaus (Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2018), 27–55, 34.

66

Auguste Comte, Comte: Early Political Writings, ed. H. S. Jones (Cambridge: Cambridge University Press, 1998), 83. Обсуждение разнообразных аспектов работы Конта см.: Bourdeau, Pickering, Schmaus, eds., Love, Order, and Progress.

67

По крайней мере отчасти этот успех можно объяснить тем, что сочинения Конта принадлежали к зарождающемуся и чрезвычайно популярному жанру научно-популярной литературы. В то время, когда повсеместно шло обсуждение и споры о новом индустриальном мире, управляемом машинами, Конт в доступной форме говорил о значении и месте науки в современной жизни. О роли популярных книг о науке в этот период см.: James A. Secord, Visions of Science: Books and Readers at the Dawn of the Victorian Age (Chicago: University of Chicago Press, 2014). О контовском «синтезе» как литературном жанре см.: Zakariya, A Final Story, esp. 68–72.

68

Michael Singer, The Legacy of Positivism (New York: Palgrave Macmillan, 2005). О раннем этапе карьеры Литтре, когда тот переводил Гиппократа и занимался историей медицины, см.: Roger Rullière, “Les études médicales d’Émile Littré,” Revue de synthese historique 103 (1982): 255–262. О политической карьере Литтре в первые годы существования Третьей республики см.: Sudhir Hazareesingh, Intellectual Founders of the Republic: Five Studies in Nineteenth-Century French Political Thought (New York: Oxford University Press, 2001).

69

См.: Warren Schmaus, Mary Pickering, Michel Bourdeau, “The Significance of Auguste Comte,” в Bourdeau, Pickering, Schmaus, eds., Love, Order, and Progress.

70

Auguste Comte, Système de Politique positive; ou, Traité de sociologie instituant la religion de l’humanité, 4 vols. (Paris: Carilian Goeury, 1851–1854), английский перевод: System of Positive Polity, trans. by J. H. Bridges (vol. 1), F. Harrison (vol. 2), E. S. Beesly et al. (vol. 3), R. Congreve (vol. 4), H. D. Hutton (”Appendix: Early Essays”) (London: Longmans, Green, 1875–1877); Idem, Catéchisme positiviste; ou, Sommaire exposition de la religion universelle en treize entretiens systématiques entre une femme et un pretre de l’humanité (Paris, 1852), английский перевод: The Catechism of Positive Religion, trans. by Richard Congreve (London: Trubner, 1891).

71

См.: Andrew Wernick, “The Religion of Humanity and Positive Morality,” в Bourdeau, Pickering, Schmaus, eds., Love, Order, and Progress, 217–249.

72

Denise Phillips, “Trading Epistemological Insults: ‘Positive Knowledge’ and Natural Science in Germany, 1800–1850,” в Feichtinger, Fillafer, Surman, eds., The Worlds of Positivism, 137–154, 148. В своей статье о квантовой механике в период Веймарской республики историк науки Пол Форман настаивал, что именно повсеместное «отрицание позитивистских представлений о природе науки» создало благоприятный климат для формирования новых идей о акаузальности (внепричинности). Paul Forman, “Weimar Culture, causality, and Quantum Theory: Adaptation by German Physics and Matematicians to a Hostile Environment,” Historical Studies in the Physical Sciences 3 (1971): 1–115, 7.

73

Если Франц Брентано помог распространить идеи О. Конта в Австрии, то Эрнст Мах, чьи философские работы во многом вдохновили программу Венского кружка, сделал о нем лишь несколько поверхностных и, по большей части, пренебрежительных замечаний. См.: Franz L. Fillafer, Johannes Feichtinger, “Habsburg Positivism: The Politics of Positive Knowledge in Imperial and Post-Imperial Austria, 1804–1938,” в Feichtinger, Fillafer, Surman, eds., The Worlds of Positivism, 191–238. О том, каким образом философия Маха и идеи Венского кружка укоренены в культурной и интеллектуальной истории Вены времен Габсбургской империи, см.: Deborh R. Coen, Vienna in the Age of Uncertainty: Science, Liberalism, and Private Life (Chicago: University of Chicago Press, 2007).

74

См., например: W. M. Simon, European Positivism in the Nineteenth Century: An Essay in Intellectual History (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1963); есть и более современное исследование: Isabel Noronha-DiVanna, Writing History in the Third Republic (Newcastle: Cambridge Scholars, 2010).

75

См.: Jules Rouvier, L’enseignement a l’Université de Paris (Paris, 1893). О роли, которую наука и образование играли в политике первых лет существования Третьей республики, см.: Robert Fox, The Savant and the State: Science and Cultural Politics in Nineteenth Century France (Baltiore: John Hopkins University Press, 2012). О гендерном аспекте представлений об общественном устройстве в программах Третьей республики см.: Judith Surkis, Sexing the Citizen: Morality and Masculinity in France, 1870–1920 (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006).

76

Émile Littré, Principles de philosophie positive (Paris, 1868), 75. О Литтре как философе Третьей республики см.: Hazareesingh, Intellectual Founders of the Republic.

77

Mary Pickering, “The Legacy of Auguste Comte,” в Bourdeau, Pickering, Schmaus, eds., Love, Order, and Progress, 250–304, 262–264.

78

О разнообразных «лабораториях позитивизма» в разных странах см.: Feichtinger, Fillafer, Surman, eds., The Worlds of Positivism.

79

См.: E. C. Spary, Utopia’s garden: French natural history from Old Regime to Revolution (University of Chicago Press, Chicago & London: 2000).

80

Очерк французской историографии этого периода см.: Noronha-DiVanna, Writing History in the Third Republic.

81

См.: Ceri Crossley, “History as a Principle of Legitimation in France (1820–1848),” в Writing National Histories: Western Europe since 1800, ed. Stefan Berger, Mark Donovan, Kevin Passmore (London: Routledge, 1999), 49–56.

82

О распространении метода обучения истории фон Ранке в Америке см.: Antony Grafton, “In Clio’s American Atelier,” в Social Knowledge in the Making, ed. Charles Camic, Neil Gross, Michèle Lamont (Chicago: University of Chicago Press, 2011), 89–117.

83

Charles-Victor Langlois, Charles Seignobos, Introduction aux études historiques (Paris: Hachette, 1898), 1–2. Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории / пер. с фр. А. Серебряковой. Под ред. и со вступ. ст. Ю. И. Семенова. Гос. публ. ист. б-ка России. 2‑е изд. (М., 2004). С. 49.

84

Fustel de Coulange, La monarchie franque (Paris, Hachette, 1888), 32–33.

85

О méthodiques см.: Noronha-DiVanna, Writing History in the Third Republic.

86

Charles Seignobos, La méthode historique appliquée aux sciences sociales (Paris: Félix Alcan, 1901).

87

Noronha-DiVanna, Writing History in the Third Republic, 229.

88

Henri Berr, “Sur notre programme,” Revue de synthèse historique 1 (1900): 1–8.

89

Henri Berr, La synthèse en histoire: Essai critique et théorique (Paris: Alcan, 1911), 3, 23.

90

См., например: Fritz Ringer, Fields of Knowledge: French Academic Culture in Comparative Perspective, 1890–1920 (New York: Cambridge University Press, 1992), 276–277.

91

Lucien Febre, “Sur une forme d’histoire qui n’est pas la nôtre,” Annales 3, № 1 (1948): 21–24. Обсуждение того, как представители Анналов использовали критику так называемой «позитивистской истории» для формирования собственной идентичности, см. в работе François Dosse, New History in France: The Triumph of the Annales (Urbana: University of Illinois Press, 1994), Глава 1.

92

Henri Berr, “Essais sur la science de l’histoire: La méthode statistique et la question des grands hommes,” La nouvelle revue 64 (1890): 517–523, 517–518.

93

Теоретическая часть диссертации Берра была опубликована: Henri Berr, L’avenire de la philosophie: Esquisse d’une synthèse des connaissances fondée sur l’histoire (Paris: Hachette, 1899). О неослабевавшем внимании Берра к этим темам см.: Enrico Castelli Gattinara, “L’idée de la synthèse: Henri Berr et la crises du savoir dans la première moitié du XX^e siècle,” в Henri Berr et la culture de XX^e siècle: Histoire, science et philosophie: Actes du colloque international, 24–26 octobre 1994, Paris (Paris: Albin Michel, 1997), 21–38.

94

Henri Poincaré, “L’évolution des lois,” Scientia 9 (1911): 275–292. Вторя Пуанкаре, Берр писал в своей книге Традиционная история и исторический синтез, содержащей наиболее полное изложение его историко-философских взглядов: «Возможно, существуют универсальные и вечные законы, неизменная природа вещей; однако по большей части законы, без сомнения, рождаются, а родившись, не остаются неопровержимыми [inattaquable] и неизменными». Henri Berr, L’histoire traditionelle et la synthèse historique (Paris: F. Alcan, 1921), 43. Об интересе французских философов истории к Пуанкаре и его концепции «эволюции законов» (l’évolution des lois) см.: Isabel Gabel, “From Evolutionary Theory to Philosophy of History: Raymond Aron and the Crisis of French Neo-Transformism,” History of the Human Sciences 31, № 1 (February 2018): 3–18.

95

Henri Berr, “Au bout de dix ans,” Revue de synthèse historique 21 (1910): 5, цит. по: Castelli Gattinara, “L’idée de la synthèse,” 35.

96

Berr, “Sur notre programme,” 1–2.

97

George Sarton, “Henri Berr (1863–1954): La synthèse de l’histoire et l’histoire de la science,” Centaurus 4 (1956): 185–197.

98

Цит. по: Martin Siegel, “Henri Berr’s Revue de synthèse historique,” History and Theory 9 (1970): 322–334, 328. В 1910 году Февр вошел в редколлегию Revue de synthèse historique, став редактором раздела «Регионы Франции».

99

Henri Berr, предисловие к L’évolution de l’humanité: Synthèse collective: Introduction générale (Paris: Renaissance du livre, 1920), v-xxviii.

100

Lucien Febvre, La terre et l’évolution humaine: Introduction géographique à l’histoire (Paris: Renaissance du livre, 1922).

101

Cristina Chimisso, Writing the History of the Mind: Philosophy and Science in France, 1900–1960s (Aldershot: Ashgate, 2008), 89.

102

Список членов административного совета Центра см.: “Section de synthèse historique,” Bulletin du Centre international de synthèse 8 (1929): 2–3.

103

О неделях синтеза см.: Bernadette Bensaude-Vincent, “Présence scientifiques aux semaines de synthèse,” Revue de synthèse historique 117, №№ 1–2 (1996): 219–230; и Marina Neri, “Vers une histoire psychologique: Henri Berr et les semaines internationales de synthèse (1929–1947),” Revue de synthèse historique 117, №№ 1–2 (1996): 205–218.

104

Bensaude-Vincent, “Présence scientifiques aux semaines de synthèse.”

105

См., например, опубликованные материалы первой недели синтеза: Maurice Caullery, Émile Guyénot, P. Rivet, L’évolution en bioloqie: Première semaine internationale de synthèse (Paris: Renaissance du livre, 1929); и Lucien Febvre, Émile Tonnelat, Marcel Mauss, Adfredo Niceforo, Louis Weber, Civilisation: Le mot et l’idée: Premiere semaine international de synthèse (Paris: Renaissance du livre, 1930). Материалы естественно-научных и гуманитарных секций публиковались по отдельности, что отражало двойную тему недели — «Эволюция и цивилизация». Подробнее о секциях гуманитарных наук первой недели синтеза см. ниже, Глава 3.

106

Harry R. Ritter, T. C. R. Horn, “Interdisciplinary History: A Historiographical Review,” History Teacher 19, № 3 (1986): 427–448, 435.

107

Материалы собрания Международного Комитета истории науки и Первого международного Конгресса по истории науки см.: “Comptes rendus de la première session du Comité international d’histoire des sciences et du Premier congrès international d’histoire des sciences (Paris, 20–24 mai 1929),” Archeion II, suppl. (1929): i-cxi.

108

Brigitte Schroeder-Gudehus, Anne Rasmussen, Les fastes du progrès: Le guide des expositions universelles, 1851–1992 (Paris: Flammarion, 1992).

109

Robert Fox, Science without Frontiers: Cosmopolitanism and National Interests in the World of Learning, 1870–1940 (Corvallis: Oregon State University Press, 2016).

110

Об истории исторических конгрессов см.: Karl Dietrich Erdmann, Toward a Global Community of Historians: The International Historical Congresses and the International Committee of Historical Sciences, 1898–2000 (New York: Berghahn, 2005).

111

W. Rawley, “L’histoire aux Congrès de 1900,” Revue de synthèse historique 1, № 1 (1900): 196–208, 208.

112

См.: “Congrès international d’histoire comparé, Paris 1900: Liste générale des membres,” в Annales internationales d’histoire: Congrès de Paris, 1900, 7 vols. (Paris: Armand Colin, 1901–1902), vol. 1: v-xliv, xi.

113

Comte, Cours, II, L 49, 173n, цит. по Schmaus, “Comte’s General Philosophy of Science,” 27.

114

См.: Gattinara, Les inquiétudes de la raison en France dans l’entre-deux-guerres; и Chimisso, Writing the History of the Mind.

115

H. W. Paul, “Scholarship and Ideology: The Chair of the General History of Science at the Collège de France, 1892–1913,” Isis 67 (1976): 376–397.

116

Annie Petit, “L’héritage du positivisme dans la création de la Chaire d’histoire générale des science au Collège de France,” Revue d’histoire des sciences 48 (1995): 521–556.

117

См.: Annales internationales d’histoire, vol. 5.

118

Congrès international d’histoire comparée, tenu à Paris du 23 au 28 juillet 1900: Procès-verbaux sommaires (Paris: Imprimerie nationale, 1901), 15.

119

Annales internationales d’histoire, 1: 8.

120

О сравнительном методе в философской системе Конта см.: Laurent Clauzade, “Auguste Comte’s Positive Biology,” в Bourdeau, Pickering, Schmaus, eds., Love, Order, and Progress, 93–127.

121

См.: Congrès international d’histoire comparée, tenu à Paris du 23 au 28 juillet 1900.

122

Rawley, “L’histoire aux congrès de 1900,” 208.

123

Annales internationales d’histoire, 5: 5–26, 164–70.

124

Gaston Milhaud, “Sur un point de la philosophie scientifique d’Auguste Comte,” в Annales internationales d’histoire, 5: 15–26.

125

E. Gley, “Influence du positivism sur le développement des sciences biologiques en france,” в Annales internationales d’histoire, 5: 164–170, 168, 167.

126

В итоге был выбран другой претендент на это место — Габриэль Моно, один из представителей тех самых «методистов», которых Берр критиковал на страницах своего журнала.

127

Цит. по: Michel Blay, “Henri Berr et l’histoire des sciences,” в Henri Berr et la culture de XX^e siècle, 121–138, 133.

128

О Миели см.: Christina Chimisso, “Fleeing Dictatorship: Socialism, Sexuality and the History of Science in the Life of Aldo Mieli,” History Workshop Journal, № 72 (2011): 30–51.

129

Caullery, Guyénot, Rivet, L’évolution en biologie, i.

130

Коллери входил в Международный комитет по истории науки. См.: “Liste des membres du Comité internation d’histoire des sciences,” Archeion II (1929): 118–121, 120.

131

См. Главу 2.

132

George Sarton, Introduction to the History of Science, 3 vols. in 5 pts. (Baltimore: Williams & Wilkins, 1927–1948), 1:32. Сартон всю свою жизнь был приверженцем учения Конта и даже совершил паломничество в его domicile sacre в Париже. Целью создания журнала Isis было распространение идей позитивизма. В статье, опубликованной в первом номере журнала, Сартон подчеркнул, что Конт был «создателем истории науки» и что видел свою собственную работу контовской школы мысли (George Sarton, “L’histoire de la science,” Isis 1, № 1 (1913): 3–46). Как отмечали Арнольд Такрэй и Роберт К. Мертон, рассуждая о роли наследия Конта в институционализации истории науки в США, и работы Сартона и его организационная деятельность были вдохновлены смесью идей «позитивизма, прогресса и утопического социализма» (Arnold Thackray, Robert K. Merton, “On Discipline Building. The Paradoxes of George Sarton,” Isis 63, № 4 (1972): 473–495, 479). В последние десятилетия историки вновь обратились к теме влияния традиции позитивизма на траекторию работы и жизни Сартона (см., например: John F. M. Clark, “Intellectual History and the History of Science,” в A Companion to Intellectual History, ed. Richard Whatmore, Brian Young (Oxford: Wiley & Sons, 2016), 155–169, 159). О биографии Сартона см.: Lewis Pyenson, The Passion of George Sarton: A Modern Marriage and Its Discipline (Philadelphia: American Philosophical Society, 2007), 187, 276, 445–447.

133

О Сартоне см.: Pyenson, The Passion of George Sarton.

134

См., например: George Sarton, “The New Humanism,” Isis 6, № 1 (1924): 9–42.

135

George Sarton, The History of Science and the New Humanism (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1937), 3^rd ed. (New Brunswick, NJ: Transaction, 1988), 32.

136

George Sarton, “L’histoire de la science et l’organisation internationale,” La vie internationale 4 (1913): 27–40. Об этой статье см. также: Bert Theunissen, “Unifying Science and Human Culture: The Promotion of the History of Science by George Sarton and Frans Verdoorn,” в Kaminga, Somsen, eds., Pursuing the Unity of Science, 182–206.

137

Theunissen, “Unifying Science and Human Culture,” 188.

138

См.: John Culbert Faries, The Rise of Internationalism (New York: W. D. Gray, 1915), 12.

139

Словарь английского языка издания 1901 года давал такое определение: «Интернациональный характер или дух: принцип общности интересов или действий, преследуемых и предпринимаемых разными нациями» (A New English Dictionary on Historical Principles, edited by James A. H. Murray, Henry Bradley, William A. Craigie and C. T. Onions (Oxford: Clarendon Press, 1901)). Другие примеры использования этого термина в то время см.: Faries, The Rise of Internationalism.

140

Geert J. Somsen, “A History of Universalism: Conceptions of the Internationality of Science from the Enlightenment to the Cold War,” Minerva 46, № 3 (2008): 361–379, 368–370.

141

Pyenson, The Passion of George Sarton, 93.

142

Lewis Pyenson, Christophe Verbruggen, “Ego and the International: The Modern Circle of George Sarton,” Isis 100, 1 (2009): 60–78, 77.

143

Hendrick De Man, Zur Psychologie des Socialismus (Jena: E. Diederichs, 1927). О Сартоне и Де Мане см.: Christophe Verbruggen, Lewis Pyenson, “History and the History of science in the Work of Hendrick De Man,” Belgisch Tijdschrift voor Nieuwste Geschiedenis 41 (2011): 487–511.

144

См.: Fox, Science without Frontiers; и Martin H. Geyer, Johannes Paulmann, eds., Science without Frontiers, Society, and Politics from the 1840s to the First World War (New York: Oxford University Press, 2008).

145

См., например: Roger Chickering, Karl Lamprecht: A German Academic Life (1856–1915) (Atlantic Highlands, NJ: Humanities, 1993).

146

В самом большом отделе, посвященном историческому синтезу и руководимом совместно Берром и Февром, работали тридцать французских и тридцать зарубежных ученых. По замыслу, в каждом из остальных отделов также должно было числиться одинаковое число французских и зарубежных исследователей (Archeion 11 (1929): 438–39).

147

Laqua, “Transnational Intellectual Cooperation,” 245.

148

Guiliana Gemelli, “Communauté intellectuelle et stratégies institutionelles: Henri Berr et la fondation du Centre international de synthèse,” Revue de synthèse 108, 2 (1987), 225–259, 246. О Люшер см.: “Section de synthèse historique,” 2. Помимо Люшера, в административный совет Центра входили министр народного просвещения Франции Пьер Марро и, позже, сенатор Поль Думер, который стал в 1931 году президентом Франции.

149

См.: Laqua, “Transnational Intellectual Cooperation”.

150

О происхождении термина интеллектуалы в контексте дела Дрейфуса см.: Jeremy Jennings, Antony Kemp-Walsh, “The Century of the Intellectual: From the Dreyfus Affair to Salman Rushdie,” в Intellectuals in Politics: From the Dreyfus Affair to Salman Rushdie, ed. Jeremy Jennings, Antony Kemp-Walsh (London: Routledge, 1997), 1–24; и Stefan Collini, Absent Minds: Intellectuals in Britain (Oxford: Oxford University Press, 2006).

151

См.: Lucien Febvre, De la “Revue de synthése” aux “Annales”: Lettres à Henri Berr, 1911–1954, ed. J. Pluet, G. Candar (Paris: Fayard, 1997). Cartel des gaushes называлась коалиция социалистических, радикально-социалистических и республиканско-социалистических партий, сформировавших правительство Третьей республики, одержав победу на выборах в 1924 году. О cartel des gaushes см.: Tony Judt, Marxism and the French Left: Studies in Labour and Politics in France, 1830–1981 (New York: Oxford University Press, 1986).

152

О политических взглядах Берра см.: Chimisso, Writing the History of the Mind.

153

О работе Ланжевена в Лиге наций см.: Bensaude-Vincent, “Présence scientifiques aux semaines de synthése,” 223.

154

О политическом активизме Ланжевена см.: Isabelle Gouarné, L’introduction du Marxisme en France: Philosoviétisme et sciences humaines, 1920–1939 (Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2013; и Mary Jo Nye, “Science and Socialism: The Case of Jean Perrin in the Third Republic,” French Historical Studies 9, № 1 (1975): 141–169.