Три мужа для Кизи. Книга 4

Елена Юрьевна Свительская, 2022

Демон Сибасур и царь богов Индра сражаются за сердце храмовой танцовщицы Сандхьи.К Ише пожаловал первый сват, да в компании легендарного Ханумана, но у молодого жениха есть изъян заметный. Сможет ли гордая девушка это принять?..Мужья и Кизи перебираются жить в обычную деревню, притворяясь обычной местной семьёй, дабы избежать подозрений: после гибели сыновей Шандара начались допросы и зверства, раджа Акрур гневается и жаждет найти убийц царевичей-послов, чтоб жестокий Шандар не объявил их царству войну. Кизи выдают за жену Поллава, но Мохан, впервые влюбившийся, не собирается уступать девушку старшему брату.Кизи теперь видит во снах и страну Шандара. Что с ней связан и названный брат Сибасур. Сколько же зловещих тайн скрывается в жизни и царстве могущественного раджи Шандара?..

Добро и зло враждуют: мир в огне.

А что же небо? Небо — в стороне.

Проклятия и яростные гимны

Не долетают к синей вышине.

Омар Хайям

Камень 73-ий

Иша вышла к нему нарядною, смущаясь, что не достаточно хорош её наряд, чтобы явиться к жениху. Проклиная от сердца Кирана, из-за которого потеряла подарок от женихов сестры — синюю дупатту, расшитую серебряными и золотыми нитками, гроздьями чарующе сверкающих зеркал и драгоценными камнями — воистину царский подарок — сокровище, идущее ей к лицу.

«Если бы не этот мерзкий Киран, то я бы перед женихом моим предстала красивой!» — вздохнула девушка.

Из дома вышла, а нет никого. И сердце замерло напугано:

«Ужели, Манджу обманул?.. Ох, неужели, мог?!».

Но, напрягшись, голоса услыхала из-за ограды. Там люди собрались. И голос Манджу радостный услыхала. Смущённо край простой дупатты потеребив, отправилась робко туда.

Там уже люди собирались, обступив… старика с огромною обезьяной. И Манджу, этот глупый Манджу, радостно говорил с незнакомым стариком, худым как дерево тощее, высохшее, кожа тонкая обвивает змеящиеся вены и кости, волос на голове слишком мало…

«Он?!»

Ноги у девушки подкосились. Упала, вцепившись в забор.

На скрип ногтей по глине высохшей кто-то обернулся. Обернулся, сказал с улыбкою палача:

— О, а вот и невеста!

И Манджу, предатель, увидел её, бросился к ней.

«Он?.. Этот подыхающий, скрюченный… он — мой жених?! — подумала несчастная с омерзением. — Неужели… Манджу настолько меня ненавидит?»

— Пойдём, дочка! — к ней подойдя, отшельник протянул ей руку.

Она её не приняла. И руки не отдала, спрятав у груди. Сжалась вся.

«Зачем сестра отдала меня ему?! Зачем вверила ему мою судьбу?.. Яш хотя бы ей троих молодых нашёл мужиков! Шудр, варной ниже её, но хотя бы молодых!»

— Разве не красавица? — Манджу улыбался улыбкою торговца, пытающегося втюхать какую-то вазу нищему, вазу уродливую.

Она такою сейчас почувствовала себя. Уродливою. Никакой. За что отдают её за старика?!

— Она очаровательна! — в улыбке мужчины, давно готового уже отправиться за Ямараджем, сквозило омерзительное восхищение.

В этот миг она почувствовала себя красивой. Достаточно красивой, чтоб эта собака облезлая сама захотела подняться на неё! И задрожала, представив, как эти тощие ужасные руки будут снимать с неё красное свадебное сари.

— Прости, доченька, Аравинда со мной не пришёл, — нахмурился на мгновение ужасный старик, но в миг следующий улыбнулся. — Однако же он парою достойною будет для тебя! Он молодой и статный, да и ты сказочно хороша!

Иша не сразу поняла — и ещё дольше не могла поверить — что, кажется, он пришёл просить отдать её не за себя. И сердце, на бег срывающееся, медленно стало успокаиваться. Хватка пальцев в стену у калитки стала намного слабее.

— Аравинде лет около двадцати, — подойдя к ней, робко замершей, осторожно присел старик, но, впрочем, прилично присел, шага за три до неё.

И люди — женщины в основном любопытные — с интересом смотрели на них. Улыбки на мордах не пряча, смотрели насмешливо. Ведь неизвестно, откуда явился этот скверно и бедно одетый старик: богам известно, сколько лет его дхоти обтрепавшимся, хотя и чистым. И, если посланник столь бедный, то, стало быть, и семья его бедна?.. И тот Аравинда — неизвестно какой Аравинда — он, стало быть, тоже нищий!

Обезьяна мерзкая — жутко огромная — тоже подошла, уселась будто человек в стороне, за спиной старика.

«Али они из цирковой труппы?.. — сердце замерло напугано. — Тоже… шудры?»

Вздох вырвался из её груди.

«Сестру Яш отдал шудрам, так Манджу и меня?.. Но за что?! Я — вайшью! Я не хочу!»

— Мы — люди простые, врать не стану, — старик-посыльный начал между тем.

«Конечно, простые! Послали абы кого! Хоть бы одели прилично! Хотя бы виду ради! Так ещё и меня хотят опозорить среди знавших меня людей! И местные родственникам моим растреплют, что меня отдали нищим! Меня, вайшью! Ох, почему погиб отец? И… и за что боги послали мне такую ужасную сестру?! Если бы эта бесстыдная девка не сняла бы одежду перед каким-то бродягой, то мне бы не пришлось нести на себе её позор! Не пришлось бы нести тяжесть людского презренья! Всё из-за мерзкой Кизи! Из-за неё все мучения мои!»

Кулаки невольно сжались.

— Да, мы люди простые, — старик продолжил наблюдательный, — но у Аравинды моего сердце доброе. Мы при храме живём — и все уважают его.

«При храме?.. — Иша растерялась. — Так… они… брахманы? Но почему он тогда одет так просто?! Или… саньясин?»

Но от мысли, что старик скверно одетый, хотя и во всё чистое, не драное — из брахманов — у неё как-то отлегло.

«Неужели… брахман тот Аравинда? И я… я, простая вайшью, стану женой брахмана?! Сестра стала женою трёх шудр, о несчастная! Да, впрочем, она сама виновата, раздевшись тогда перед незнакомцем. Но я… о, как здорово стать женою брахмана! Даже если они берут пример с этого деда-саньясина, одеваются в простое, однако же на жену брахмана люди косо смотреть не посмеют! О, как я хочу, чтобы больше никто не посмел на меня с презреньем смотреть! Я ведь, в отличие от этой глупой Кизи, ничего плохого не делала!»

— А чем же занята семья ваша? — девка-соседка спросила заинтересованная.

«Сама хочет зацапать себе брахмана-жениха?! У, дрянь! — Иша едва удержалась, чтоб не сжать опять кулаки — это не слишком пристало для девушки, да и смотрелось, верно, ужасно. — Да нет… Манджу сказал, что жениха ищут для меня. Ей не отдадут! Моего жениха она не отберёт!»

И приосанилась, плечи расправила. На мерзавку посмотрела недовольно. Та только брови подняла насмешливо.

«Ещё и смеётся, собака облезлая!»

— Мы… — старик замялся, но всё же сказал, смущённо, когда обезьяна вдруг подтолкнула его ладонью в спину, вздумав внезапно поиграть или выклянчить еду: — Мы с сыном полы моем в храме.

«Сыном? Да разве сыну твоему может быть двадцать лет?! — Иша сердито вскочила, сжались опять кулаки. — Или… ты, собака похотливая, заделал его уже задолго после молодости? Но… почему сын твой не пришёл? Он… так жутко выглядит? Или ребёнок поздний, потому здоровьем хилый?! Или… — сердце замерло потерянно. — Или он — урод?!»

— Да, полы мы моем в храме! — Гандаги поднялся и сам. — И я не стыжусь того, что живу в храме и мою его камни, девочка! И Аравинда мой никогда на жизнь не роптал! Только… — замялся, а обезьяна лапу ему положила на спину, не снимая.

«Голодная, наверное. Вот, даже обезьяне дать плод и то возможности нет! И он смеет мечтать, чтобы я невесткою вошла в их семью?!»

— Только я подумал… — старик совсем уж смутился, а обезьяна глупая сердито похлопала его по спине, мешая выглядеть солидно. — Да, моему Аравинде около двадцати. Он здоров, — улыбнулся широко, — не как я, девочка. Он-то — мужчина ещё молодой, в расцвете сил. Да звать я пришёл тебя к нему первою женой. Да, уверен — он парень добрый и серьёзный — что кроме тебя жены больше никогда не возьмёт.

«Естественно! Кто захочет пойти второю женою к шудре?! Кто захочет дочь свою шудре второю женой отдать? Да и шансов хватит, чтоб и из наших детей кто-то подох с голоду, не то, что у жены второй!»

— Но вот я думаю, что семью на обмане строить не надобно. Не хочу семью новую я с вранья начинать! Потому я с самого начала решил сказать, чем мы живём. Да, кстати, едва не забыл сказать: живём мы в стране другой, но также в Бхарат, при храме Индры в царстве Шандара. То есть, далековато будет от твоих родных краёв.

«То есть, мне даже сестры там не повстречать! Даже не попросить помощи хоть у неё! Совсем буду одна?! Нет!»

И сердито девушка выдохнула:

— И даже жениха не привели, чтоб показать!

Но Гандаги взгляд не опустил и взгляда от её сердитых очей не отвёл — он десятки лет мыл при храме полы и, в общем-то, к презрению гордых людей ему было не привыкать — да и сердце прислужник сохранил острое, понял, что девушка напугана, да не считает его милого Аравинду хорошим женихом.

«Но как так?.. — подумал с горестью он. — Тот риши сказал, что лучше этой Иши — и даже имя её подсказали ему боги или тропы звёзд — для Аравинды в мире никого нет. Сказал мудрец, что сказали ему звёзды, что ярким светом станут Аравинда и невеста его для народа Шандара. Но… боги, как же это?.. Ведь совсем не хочет идти за моего мальчика эта девочка! И ладно, могу я её понять, она из вайшью, но… ведь риши сказал, что для сына моего лучше её никого нет! И как я приду к нему? Скажу: «Мальчик мой, прости, нашёл я девушку, что подходит в жёны тебе, но своею глупой речью всё испортил!». Ох, ужели же придётся так сказать?.. Что же мне сделать, о боги?!»

Глаза закрыл, ладони скрестил у груди.

«О дэви Лакшми! Я никогда не просил богатства для себя! То есть… давно ещё. Тогда, в молодости, я глупый, тоже о роскоши мечтал. Я тогда не знал, что без жены будет ещё больней! А та внезапно так умерла. Но, верно, ты и так знаешь судьбу мою, дэви Лакшми! Я не дерзну просить о себе! Да и слишком поздно! Надо думать уже о душе и только. Но не могу я уйти спокойно, дэви Лакшми, если не пойму, что с сыном моим любимым хорошо всё будет в будущем!»

***

Посреди молочного океана лежал огромный тысячеглавый змей Шеша. И на кольцах тела огромного его возлежал прекрасный Вишну, нюхал прекрасный лотос. Аромат огромной цветочной гирлянды с шеи обвивал статное синекожее тело. На длинных, густых, чёрных волосах сияла роскошная золотая корона. У ног его сидела богиня процветания — красивейшая из богинь и женщин — и с любовью, нежно разминала жена стопы своего господина. Но вдруг замерли нежные пальцы и ласковые ладони, натёртые душистым маслом. Вздрогнула богиня.

— Ответь своему преданному! — улыбнулся ей муж

— Простите, мой господин!

— Боги обязаны поддерживать своих преданных, — защитник мироздания только улыбнулся. — Тем более, человек, докричавшийся до тебя, должно быть, силён.

— Он милый, — жена улыбнулась.

— Милее меня? — дэв нахмурился.

— Что вы, мой господин! Я выбрала вас в день Пахтания океана — и выбрала самого лучшего!

— Ну, смотри! — но в миг следующий муж её рассмеялся. — Ступай, навести своего преданного.

— Он служит в храме Индры — и я имя его слышала среди имён достойных прислужников — но, кажется, в деле нынешнем, так растревожившем сердце его, Индра ему не помощник.

— Что ж, сходи. Не дело оставлять достойного человека без помощи.

Она, ладони сложив, поклонилась. Затем коснулась стоп его — он ладонь ей на голову положив, благословил жену. И та исчезла, отправившись в мир людей.

***

Гандаги потрясённо застыл, когда все вдруг замерли. И явилась ему дева, от красоты которой он едва не ослеп. Слов таких не было в человеческом языке, чтоб её описать красоту! Грудь высокая, талия тонкая, бёдра пышные — всё как у лучших женщин всех миров — но и эти слова были слишком скудными, слишком куцыми. Да её тёплые глаза, её улыбка… он, увидев её, забыл сразу обо всём.

— Так что же ты, Ма…

— Гандаги, дэви! — он, опомнившись, склонил голову. — В жизни новой меня зовут Гандаги, да и я привык. Да, впрочем, я не сетовать на мою судьбу вас позвал, о ясноликая! Моя-то судьба вполне спокойна. Тем более, боги даровали мне сына достойного и верного, мне с таким и жаловаться не на что! То есть… мне…

Потом вспомнил про всех. Оглянулся…

Но стояли на берегу моря только он и она. Куда-то пропали все. И девушка та гордая тоже с ними пропала.

— Я не могу велеть сердцу кого-то другого кого-то полюбить, — сдвинула изящные брови богиня процветания. — Но я о тебе наслышана. И любовь твоя к сыну приёмному тронула моё сердце.

— Он родной мне! — сердито выдохнул старик и, смутившись внезапно, замолк.

— Я знаю, что ты к мальчику чужому был добрым как родной отец, — улыбнулась богиня. — И то как ты — и без того всё потерявший и почти не имевший ничего — принял этого чужого мальчика, во время опасное, совсем не боясь смерти, как отдавал ему лучшее, что имел… это тронуло моё сердце, Манджу! То есть, Гандаги! И я вижу, что вы оба достойны моего благословения. Вы, на бедность и унижения не смотря, очень достойно себя вели.

— Если можно, о лотосоглазая, пусть и моё благословение перейдёт к Аравинде! — пылко взмолился Гандаги, снова соединяя ладони и опуская смиренно седую совсем голову. — Я-то уже своё пожил, а вот мальчику надобно ещё жить. И время неспокойное.

— Хорошо, — качнула головою прекрасная дэви, — коли ты настаиваешь и просишь так… — ладонь подняла в знаке благословения. — Пусть будет у сына твоего названного, Аравинды, всегда еда! Пусть всегда еда находится для семьи его! Пусть он находит приют, куда бы ни пошёл! Татастру! А что до роскоши…

— Роскошь в жизни не главное, о дэви! Был б он здоров и живой! Только… девушка та…

— А об этом молись уже Кама дэву, — засмеялась богиня процветания.

И, смеясь, исчезла.

Ветер моря ударил старику в лицо, свежий. Солёный…

***

И вздрогнул он, ощутив вдруг жаркое солнце над головой.

И запоздало людей заметил — толпу — взиравших на него растерянно и заинтересованно.

— Я не хочу стать женой того, кто моет полы! — сердито выдохнула девушка, стоявшая возле него, обиженно выкрикнула. — Я не хочу быть женою шудры! Я — вайшью! — смяла дупатту простую на груди. — Бывает, чтобы мужчины из высоких варн брали в жёны девушку из низшей! Но позор, если мужчина в жёны возьмёт девушку из варны выше себя! Испокон веков так считалось!!! Почему… — слёзы хлынули из красивых глаз, красивых и очень печальных. — Почему вы так хотите отдать меня за него?! — и руки тонкие сжались в кулаки.

Люди смущённо застыли: нахалка эта посмела лезть со мнением своим прежде отца своего!

— Как будто сегодня твоя Сваямвара! — фыркнула злая соседка.

— Это ты молчи! — Иша прикрикнула. — Это не к тебе пришли свататься! Но… — усмехнулась. — Коли хочешь — иди сама за мойщика полов!

— Значит… — голос дрогнул Гандаги. — Значит ты, луноликая, видишь в сыне моём только мойщика полов?

— Иша, извинись! — Манджу к ней подскочил, сжал её руку. — Как ты посмела орать на старика?! Уважать надобно старость!

— Я — не твоя дочь! — сорвалась Иша на крик. — Я — не твоя дочь — и не смей решать за меня! — слёзы стекли по щекам её. — Неужели… неужели, ты поклялся защищать меня моим родным… чтобы отдать за шудру? Мойщика полов?!

— Знаешь, девочка… — старик вздохнул — и притихли люди смущённые, да она притихла, сердитая — и тихо продолжил: — По правде говоря, из какого рода и из варны какой мой Аравинда — я и сам не знаю.

— А сказали — он ваш сын! — Иша прищурилась насмешливо. — Значит, соврали?! А только что говорили, что не хотите семью новую с вранья начинать!

Гандаги потрясённо замолк, пойманный на невольной лжи. То есть, не совсем лжи.

— Я лишь подобрал его, младенцем плачущим, но вправду всегда верил и говорил всем, что он мой сын! — старик выкрикнул, невольно сжав кулаки.

— Но вы обманули меня! — усмехнулась опять Иша, зло.

Он молчал, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки.

И люди молчали, стыдясь того, что увидели. Что за жестокая девушка! Никто брать её не хотел — из-за славы дурной её распутницы-сестры — и ни к чему девке гордой ещё привередничать, радоваться надо, что кто-то захотел взять в свой дом женой! А она посланника — самого отца жениха — дерзнула оскорбить! Мол, соврал он!

— Да разве ж это ложь?! — проворчал друг Манджу, что их приютил и отдал девушке свой дом, жить с его незамужними дочерьми — жена-то его ушла как сухагин — а теперь застыдился невольно, что их позвал, что друга решился принять. — Да, не по крови они отец и сын, но разве то важно? Живут одной семьёй!

— Да муж и жена разной крови, но после свадьбы, чрез горе и радости пройдя, становятся едиными! — и Манджу уже не выдержал: страшно стыдно стало ему перед стариком.

— Я не хочу становиться женою мойщика полов! — Иша отчаянно расплакалась. — Не хочу! — на колени упала перед Манджу — хотела схватить его ступни, но отшельник невольно отодвинулся. — О, не отдавайте меня ему! Вы же… вы же обещали заботиться обо мне моей сестре!!! — злобно прищурилась. — Что за саньясин вы, коли слова своего не держите?!

Кто-то уже глаза опустил, не в силах смотреть уже на неё.

— Если вы — саньясин, вам нельзя оскорблять и мучить живых существ! — рыдая, прокричала Иша. — О, не отдавайте меня за мойщика полов! Я женою шудры стать не хочу!

— Я не знаю, из варны какой мой сын!!! — перекричал Гандаги её.

И все смущённо застыли от крика его. И даже она. Но она — сердито.

— И кожа у Аравинды моего очень светлая! — сердито продолжил Гандаги. — Он не похож на шудр. Но, впрочем, раз эта дева не видит в нём никого иного кроме как мойщика полов — и видеть никого более в нём не хочет — то и я не хочу её принуждать жить с ним вдвоём!

Едва не сказал: «И видеть больше её не хочу!». Обезьяна смущённо поднялась на задние лапы, похлопала его по спине. Он, улыбнувшись грустно, похлопал её между ушей.

— Ты не при чём, Хануман! Просто… не люб он ей, — сердито всё-таки на гордячку взглянул. — Она никогда прежде не видела его и толком ничего не знает о нём, но он ей уже не люб! — сжал запястье своего ванара-спутника. — Пойдём, Хануман.

«Грязь с полов смывает, а обезьяну свою назвал Хануман!» — с усмешкой кривою подумала брошенная невеста. Но, впрочем, страшно рада была, что и отец жениха уже сам не хочет её видеть.

— Пожалуй, я сына любимого не предам! — Гандаги вдруг выпрямился — насколько мог — и расправил плечи. — Я сам буду считать, что полы храма — тоже святое место. Если и благословение какой-то девушке отдам, то только той, которая согласна будет с ним и со мной!

И, развернувшись, прихрамывая, прочь пошёл.

Хануман — настоящий совсем — обернулся, смерил деву наглую укоризненным взором, но всего, что сказать хотел, не сказал. А уж он — ученик самого Сурья дэва — мог бы много сказать! Если б хотел. Хотя бы встать в позу, вскинуть гордо голову, да по-человечески сказать — он умел — что если пнуть горшок, то выплеснется содержимое. И посмотреть бы, как лица вытянутся у людей, когда поймут, что он — не обыкновенная обезьяна!

«И вообще, я сын бога, царя ветров! — подумал обиженно Хануман, с ненавистью уже посмотрев на неё. — Да… вот и выплеснул содержимое кувшин! Но кем я буду, если стану орать на неё? А то ещё люди поймут, что неспроста Гандаги звал меня Хануман?.. И… что… все годы службы великому Раме пойдут попугаю под хвост от того, что потом постыдно разорался на глупую деву? Хотя, конечно, люди запомнят её: ту, что не признала самого Ханумана, слугу аватара великого Вишну! Но я славою её осчастливить не хочу совсем!»

И вздохнув по-человечески совсем — и люди растерянно смотрели на него, ну, окромя той гордячки, которая в обиде своей ничего не заметила — и Гандаги побежал догонять. И снова люди растерянно смотрели им вслед: как убегает огромный ванар на задних лапах, совсем как человек.

— Как будто то был сам великий Хануман! — ляпнул один малец, лет трёх.

— И от Иши нашей в ужасе убежал! — рассмеялась его сестра.

И люди рассмеялись, но староста кого-то хряпнул по голове — на Гандаги удаляющегося указал, мол, постыдились бы — и смех нервный сразу же усох.

Гандаги притворился, будто уже не слышит. Да, впрочем, усмешки слышать он уже привык. И — о, странная прихоть судьбы — уменье, кровью сердца добытое, то сегодня ему пригодилось. Ровно ушёл, расправив плечи. И несколько селян невольно вспомнили, что глупо кидать в небо пепел — упадёт кидающему на голову. А кто-то вспомнил совет не кидать грязью в луну.

Отойдя далеко в лес, Гандаги обессилено рухнул на землю — Хануман его почти у самой земли подхватил — и, тяжело вздохнув, расплакался.

— Лучше Аравинде о том не говорить! — Хануман посоветовал сочувственно. — Скажешь, просто опять язвили злые шутники. Ведь то отчасти правда. Посмеялась девчонка злая!

— Она просто глупая! — похлопал его по руке старик, опять вздохнул. — Я боюсь, как бы ни навлекла на себя и семью какой-то беды резким своим языком!

— А я и думать о ней больше не хочу! — проворчал Хануман, присаживаясь рядом.

Помолчали они сколько-то.

— Я ведь… я ведь счастья Аравинде хотел! — и Гандаги расплакался.

Сын бога обнял человека, погладил по плечу. Тот, в грудь мохнатую уткнувшись ему, долго рыдал.

Потом, наконец выплакавшись, за поддержку поблагодарил. Сам на колени опять пред ним хотел встать, но Хануман его не пустил.

Проворчал:

— Сил-то побереги! Нам ещё обратно лететь. И, должно быть, Аравинда добрый твой уже заметил отсутствие твоё, волнуется! Ты б хоть успел побыть ещё около него!

— И верно! — Гандаги сел уже отдельно, слёзы утёр. — А то подумает ещё, что я где-то умер, а он виновен, что не нашёл и не смог защитить!

— Да, береги его, — улыбнулся ему сын дэва Ваю.

— Ох… — Гандаги снова вздохнул. — Перекопал гору, а выкопал мышь! Ой, я… прости! Прости, почтенный Хануман.

— Да ничего, — горько улыбнулся тот, — ведь и правда — выкопал мышь! — и рассмеялся вдруг, нервно.

Потом испугался, замолк. Но старик и сам, улыбнувшись, рассмеялся.