Чем Черт не шутит

Елена Романова (2025)

Однажды твое сегодня оказывается в прошлом, и никто не знает дороги назад, потому что ее нет. Радан просыпается в странном мире, требующем от него невозможного, чтобы он забыл свою прежнюю жизнь и принял новую как награду. Но эта новая жизнь больше похожа на проклятие, чем на дар…

Прогул

Рае только одному удивлялся, почему не спросил, как зовут человека, вручившего ему столь тревожный дар? Он сжимал в кулаке заветную раковину, как будто напевавшую тихую мелодию, которую можно услышать лишь кожей, впитав ее через поры.

Никто не заметил его ночного отсутствия: и Танра, и Радмин одинаково возмущенно уставились на послушника, явившегося вовсе не оттуда, откуда ему надлежало явиться.

— Ты где был? — строго спросил Радмин, вдруг до него снизошедший.

— Гулял, — пробурчал Рае и спокойно уселся за стол, чувствуя себя в полном праве распоряжаться ничтожным своим: сном и пищей.

Наставник буравил его взглядом, в то время как послушник предпочел не смотреть на колдуна и не разговаривать с ним, а занять рот чем-то более важным — он потянулся к еще дымящейся золотой лепешке. Но Танра щелкнула его ладонью по пальцам.

— Сначала каша!

— Фу, гадость, — Рае обиженно отдернул руку.

— Ну тогда — голод.

Желудок жалобно пропищал и прилип к позвоночнику, испрашивая у того защиты и понимания. Рае отослал в пустое нутро телеграмму из кислой слюны и принялся тоскливо проворачивать ложку в разваренных желтых крупицах, но, отправив пшено в рот, очень приободрился: либо стряпня Танры сказочно хороша, либо Рае недооценил свой голод. Мама вот совсем не умела готовить. Каши у нее, из чего бы она не варила их, вечно слипались в склизкие комочки, по вкусу и консистенции напоминавшие теплых слизней, а деревянные пироги, испеченные не с точным соблюдением рецепта, но по велению души, стучали о столешницу не хуже тарелок. Он отложил ложку, почувствовав, что своим восторгом перед чужой стряпней предает маму: продает — за кусок, проедает — как крыса.

— Так не нравится каша? Ну ешь тогда хлеб, что с тобой сделаешь? — смирилась Танра.

Радан отодвинул тарелку и, поднявшись из-за стола, собрался было уйти к себе, немало удивив — второй раз за утро — своих надзирателей, но внезапно спросил:

— Я могу увидеть маму?

— Ты ее еще помнишь? — искренне огорчилась Танра, всплеснула руками и почти упала на стул.

Радмин нахмурился, глаза его сузились, словно колдун поменял сверло во внутреннем буре на более тонкое.

— Ответь мне! — потребовал Радан у наставника.

— Даже если ты помнишь ее, что весьма странно, она не помнит тебя, — сообщил колдун.

— Ты врешь! — вскипел Радан, испугавшись, что это правда.

— Успокойся, Рае. Я надеялся, что мы все решили.

— Радан, мое имя Радан! — твердо выговорил послушник и ударил ладонями по столешнице — стаканы и Танра синхронно вздрогнули.

Наставник смерил его странным взглядом, в котором понятно считывалась лишь раздражительная досада.

Танра потянулась к Рае — ее бледные руки, как змеи, поползли к нему по расшитой скатерти.

— Послушай… — попросила она, но Радан не желал ничего слушать и выскочил из-за стола на улицу. Проветриться. Туда, где ветра не было никогда.

У Рае путались мысли, воспоминания то приходили к нему, то бежали прочь, он поминутно оказывался то весь переполнен ими, то совершенно опустошен. Он шел и шел куда-то, глядя себе под ноги, разбивая пепельный налет, оставляя на седой земле темные следы.

На границе Пустоши послушник остановился. Солнце поднялось над горизонтом градусов на тридцать, освещая и подкрашивая нежной акварелью светлую воду, собранную в каменистый карьер, точно в огромную чашу. Ни единой травинки, ни единого деревца не было возле него, только редкие темные валуны у гладкого берега. Волны набегали одна на другую, перебирая тощие ребрышки, как пальцы — уголки страниц.

Рае уселся в золу — серебряная пыльца голубиными крыльями взвилась подле него и опала, вместе с ней затих и гнев.

Вода всегда успокаивала его. Он мог бесконечно долго сидеть вот так и порой засыпал, пока друзья прыгали в реку с обрыва или друг с друга, стоя по плечи в воде, — беспечный хохот и белые брызги летели во все стороны. Радан смотрел на своих товарищей с берега, мокрый, покрытый сонмом мельчайших мурашек, усталый, ленивый, кутаясь в одно на всех большое полотенце, рыжее и тяжелое, как будто выкроенное из света грустного солнца, сползавшего за горизонт.

Воспоминание это ушло так же внезапно, как и налетело, — светлой тенью от птицы, мелькнувшей в небе.

Голос прогнал его.

— Тебе сейчас попадет за прогул.

Рае поежился, желая прорасти в землю до самого Ада. Дин-дон.

— Привет, Туль, — сказал он, и зверь невесело улыбнулся.

Они оба долго молчали, вдали беззвучно дрожали волны, мерцая серебристыми хребтами.

— А ты можешь меня не найти? — Рае повернул голову к змею, посмотрел на него снизу вверх, отметив, что подбородок у того острый, как кусок льда.

— В Пустоши? Нет. — Змей опустил глаза и почесал кончик носа острым коготком.

— А где можешь?

— В каком-нибудь другом месте.

— У-у, — промычал Рае, отвернувшись, и положил подбородок на согнутые колени.

— Тебе нужно вернуться.

— Зачем? Чтобы меня наказали?

— Чтобы тебя учили. Вместе со всеми.

— И чему мне учиться здесь? Я, кажется, не стану ни летчиком, ни пожарным, ни космонавтом, — жаловался послушник, а зверь слабо улыбался в ответ.

— Я тоже. А какая-нибудь немая девочка не станет оперной дивой, и мальчик с плоскостопием — олимпийским чемпионом по прыжкам в длину. Ничего не поделаешь. Станешь кем-то другим.

— А если я мечтаю стать… — Рае задумался, — да хоть археологом?

— Спустишься в Ад — попроси совочек.

Послушник зло глянул на змея, который — что, издевается над ним? Но Туль был совершенно серьезен. Он смотрел сквозь стекло Колпака, думая о чем-то своем — далекий, как сияющий парус на кромке моря. Когти на его пальцах, подсвеченные розовым солнцем, жили отдельной жизнью, подрагивая в воздухе, как будто перебирали невидимые струны.

— А что тебе будет, если ты меня не найдешь? — спросил человек.

Змей усмехнулся.

— Мне? Ничего.

— А мне? — Рае нахмурился, подозревая, что ответ ему не понравится.

— Не знаю… — Туль положил ладони себе на шею и запрокинул голову назад. — Ты прогулял волшбу. Инар очень строг. Так что не жди ничего хорошего. Торн твоего отсутствия даже не заметил бы, только опоздание, но сейчас ты им нужен. Без тебя ничего не получится. Ты — часть круга.

— А если ты солжешь им, что не нашел меня?

— Ты здесь всего третий день. Скоро станет легче. Все забудется.

— Но я не хочу ничего забывать, это моя жизнь вообще-то! Ты бы вот хотел забыть свою жизнь? — Рае резко поднялся, лицо его пылало тем же праведным гневом, каким пылало раннее солнце.

— Здесь есть только одно место, где ты мог бы спрятаться. Ненадолго. Но сейчас для этого неподходящее время.

— А я хочу спрятаться сейчас и навсегда! Какое мне дело до того, что будет потом? Потом мне, может быть, станет уже ничего не нужно. И что вообще такое — подходящее время? — выкрикнул Рае, отряхиваясь: зола пропитала его, как вода.

— Ты и так будешь ночевать сегодня в Остроге. Если уйдешь — поселишься там на неопределенный срок.

— Какая разница! Где здесь жить?

— Разница есть, уж поверь, — Туль вздохнул и спрятал руки в карманы.

— Вот у нас про такое говорят: «Хрен редьки не слаще».

— Они не будут тебя кормить.

— Напугал.

— Ты когда-нибудь голодал? — Туль посмотрел на послушника, как на несмышленого вороненка, который клюет красную тряпку, путая ее с мясом.

— Подумаешь, — буркнул Рае, но отвел глаза.

— Ну и не отмахивайся тогда так беспечно.

Змей вытащил из кармана две тонкие папироски.

— Будешь? — предложил он.

Рае примирительно вытянул руку, принимая угощение, но затянулся глубже, чем следовало: голову повело, и он приложил ладонь ко лбу, удерживая головокружение внутри черепа.

— Я сосчитаю до трех, и мы прыгнем.

— Куда?

— Не отвлекайся. Задержи дыхание, понял? И старайся там не вдыхать.

— Где?

— Готов?

— Нет, конечно! К чему?

— Раз. Два. Три.

Ощущение было пугающим и странным. Все существо Рае вздрогнуло, кости и органы внутри него протряхнуло, как перья в подушке. На секунду ему показалось, что он расстанется с легкими, так они сжались. Страшно захотелось вдохнуть, но Рае помнил, что нельзя этого делать, и не только потому, что Туль запретил ему, но и потому что он сам боялся: белый туман за одно короткое мгновение, что они провели в Пустоте, облепил послушника целиком, так что зачесалась вся кожа. Он не успел ничего понять, как тут же вынырнул рядом с классом и шумно вдохнул. Воздух коридоров Костра показался ему самым сладким на свете. Рае провел рукой по лицу — щеки и ладони стали настолько гладкими, как будто с них сняли кожу.

— Людей она стирает быстрее всего, — сказал Туль, коснувшись плеча Рае.

— Кто? — вздрогнул послушник.

— Пустота.

— А…

Рае все еще задумчиво гладил непривычно нежными ладонями непривычно нежные локти, запустив руки под рукава. Ему вдруг стало очень холодно, он поежился, потом решился и постучал в класс — дверь открылась, подвластная колдовской силе. В темноте, освещенной церковным светом, все сидели, словно погруженные в искусственный сон, головы учеников клонились к полу, тихие, как увядшие розы. Инар мирно работал у себя за столом и перебирал исписанные листы плесневелых пергаментов.

Рае переступил порог класса, и колдун поднял на него темные страшные глаза, поглядев так строго, словно само по себе это должно стать наказанием. В животе противно похолодело.

— Явился, — обронил Инар, возвращаясь к листам. — Иди к остальным.

Рае аккуратно сел на свое место, боясь потревожить спящих, отметив, что Панир больше не выделялся из круга, как какой-нибудь бедный родственник, и ему нашлось место на скамье вместе со всеми. Спину пронзило острой, словно удар хлыста болью, — теплые струйки хлынули разом из нескольких вскрывшихся ран. От неожиданности Рае едва не свалился со скамьи, но тело тут же сковало обручами силы, которой он не имел власти сопротивляться, именно эта сила удерживала его, как кадка удерживает растущее дерево.

— Это твоя порция на сегодня. Еще раз заставишь ждать себя — так легко не отделаешься.

Инар поднялся со своего места, величественный и зловещий, как монах-чернокнижник, — ученики зашевелились, и Рае чуть отпустило. Он поддался чувству ложного облегчения и обессиленно сгорбился, но тут же распрямился: кожа натянулась, раскупорив раны, и боль по новой отпечаталась на спине. Холодный пот облепил тело послушника, смешавшись с тонкими кровавыми ручейками.

Панир подошел к нему и помог подняться:

— Хватайся за меня, — Рае схватился, но как только вытянулся — застыл, пережидая, когда спина перестанет гореть так, будто ему оторвали крылья.

Чуть привыкнув, он сделал пробный шаг в сторону выхода, потом еще один и еще, но сразу за дверью приник к стене, не желая более никогда двигаться. Панир отступил от него, Тжум молча смотрел, скривив губы, а Тримул жутко обнюхал.

— Ты умом повредился? — взъелся Тжум, Тримул ему не ответил, но глянул недобро.

Маленькие светлые радужки бледных глаз спрятались под черными щитами расширившихся зрачков, и по всему тощему тельцу послушника прокатилась противная липкая судорога. И Рае, и Панир, и Тжум разделили поровну кошмарное ощущение, будто Тримул непременно вцепился бы кому-нибудь из них в глотку — выглядел и дышал тот подозрительно, не как человек — если бы Инар не разогнал всех.

— А мы не должны рассказать кому-нибудь, что этот маньяк дозрел? — спросил Панир как будто у стен.

— Кому рассказать? — Тжум кивнул в пустой коридор. — Я бы предпочел в течение всей оставшейся жизни иметь счастье не беседовать с нашим ненаглядным преподавателем даже о погоде.

Рае, кряхтя, отлип от стены.

— Вы бы шли, что ли, а то опоздаете.

— Да, ты прав, под такой вожжей резонно ускориться, — согласился Панир и пристроился подсобить Рае, но тот не позволил помочь себе, и все трое побрели отдельно друг от друга в сторону туалета.

Здешняя уборная была сильно вытянута и напоминала трубу — кирпичные стены скруглялись под потолком. По правую руку располагались три кабинки с медными дверьми (на петлях и ручках то тут, то там красовались зеленые росчерки окиси), по левую — длинная раковина из обожженной глины, внутри которой темнело сливное отверстие, травящее неясной вонью. К стене над раковиной крепились, точно короны, три медных умывальника, чтобы высвободить из них воду, следовало поднять тонкий штырь, впечатав его внутрь, как гвоздь. Вместо зеркал тускнели три латунные пластины, исцарапанные разноязыкой похабщиной, а между ними чуть теплились три лампы. Панир выкрутил у одной фитиль, и света стало чуть больше.

— Снимай, — велел он Рае, указав на рубашку, тот попытался вывернуться из нее, но тут же отказался от этой идеи.

Панир осторожно приподнял кровавый занавес и жестоко диагностировал:

— Ну и жуть.

— Что там? — испуганно спросил Рае, но теперь ему ответил Тжум:

— Пять, шесть… тут у тебя девять полос. Очень ровных. Как по линейке. Что называется, садист — аккуратист.

Панир достал из кармана тонкий платок.

— Ты сюда сморкаешься? — скривился Тжум, созерцая комок ткани, зажатый в пухлой руке.

— Нет, конечно, что ты мелешь?

— То есть — сегодня — ты сюда не сморкался?

— Он — чистый! Я его вообще не трогал, случайно нашел в этих штанах, которые мне дали.

— Слушайте оба. Идите уже, а? Пожалуйста, — попросил Рае и облизал пересохшие губы.

— Погоди, — Панир смочил платок и провел им по верхней царапине очень нежно, но Рае так взвыл, что Панир замер с тряпкой в руке, а Тжум схватился за голову.

От спины Рае побежал дымок, а по щекам покатились слезы.

— Боже, что это за хрень такая? Вот же гад! — возмущались оба послушника.

Рае закрыл пылающую спину рубашкой, предложив остальным:

— Свалите люди, Бога ради!

Панир выбежал в коридор и заорал:

— Кто-нибудь! Кто-нибудь!

— Нам не просто кто-нибудь нужен, — пробурчал Тжум, пока Панир вопил за болтавшейся дверью, — а кто-нибудь нормальный! Есть здесь нормальные люди? Даже интересно. Чую, всех нас тут распишут под хохлому…

Рае ничего не ответил, и лишь входная дверь жалобно и жутко стонала, болтаясь на петлях.

Туда-сюда. Туда-сюда.

От дальней кабинки послышался тонкий протяжный звук, как будто кто-то провел смычком по ржавой струне, — дверь прижалась к стене и затихла, а за ней нарисовался белоглазый мальчик с длинными руками, торчащими из-под бахромы надорванных рукавов, волосы его вились, как спирали, а на указательном пальце левой ноги поблескивало золотое кольцо. Послушники уставились на него, как на экспонат. Рае даже забыл на секунду о боли.

— Вообще-то, невежливо так на людей таращиться, — заметил мальчик и отправил толстенную книгу, которую держал в руках, к себе подмышку, отчего плечо его криво приподнялось. — И не советую промывать колдовские раны водой, это верный способ получить еще и ожог. Приложи лучше подорожник или сок мяты.

— А растут они у тебя в причинном месте? — недружелюбно поинтересовался Тжум. — Потому что лично я, не видел здесь ни одной травинки нигде.

Провидец глядел на них своими пустыми глазами, и Рае подумал, что считать с этих глаз, как с белого листа, ничего нельзя.

«Слепой» протянул Рае руку и представился:

— Я Крола. Приятно познакомиться, друг, — Рае опешил от такого обращения, но, помедлив немного, протянул руку в знак солидарности.

Здоровались здесь не так, как дома, а каким-то замысловатым неловким жестом: ладонь в ладонь.

— Блуэ, из туалета вышел и рук не помыл, — снова сморщился Тжум.

— Я пока вас ждал — читал, а потом слушал, интересно было, что вы учудите, я ведь не все вижу, — улыбнулся Крола, затем порылся в кармане и протянул Рае темный пузырек. — Держи, станет легче.

В момент передачи снадобья из рук в руки вернулся раздосадованный Панир.

— Никого нет, прикиньте! Я тут ору, взываю о помощи, а никто даже не вышел… Как-то козлино тут все устроено, — негодование отвлекло его от нового лица, но высказавшись, Панир уделил внимание и провидцу. — Здоро́во, ты кто?

— Если здесь что-то угрожает тебе, — Крола подошел к умывальнику, набрал в сложенные ковшом руки воды и опустил в них лицо, а потом, глядя в тусклое зеркало, добавил, — это немногих волнует. Вот если ты сам угрожаешь — другое дело. Пустошь выставит тебе такой счет, что ты вряд ли сможешь его оплатить.

— Что ты хочешь сказать? — поинтересовался Панир, все еще раздраженный бесплодными поисками помощи.

— Он хочет сказать, — вмешался Тжум, — что начни ты вместо того, чтобы на весь коридор орать «помогите», крыть матом того же Инара, кто-нибудь непременно откликнулся бы, верно?

Крола кивнул, но добавил, потому что Панир подозрительно заинтересовался:

— Правда, крыть матом конкретно Инара настоятельно не рекомендую. Даже в мыслях, не то что вслух.

— Вот тебе и свобода слова.

— Давай помогу, — Крола забрал пузырек обратно, потому что Рае не знал, что с ним делать и просто держал в руке.

Провидец смочил содержимым рубашку и аккуратно промокнул порезы.

— Я Рае.

— Я знаю, часто тебя вижу.

Крола заткнул крышку на пузырьке и отдал послушнику.

— Что значит «вижу»? — выдохнул Рае с явным облегчением.

— То и значит. Вижу тебя, сквозь время и пространство. Что ты делал, делаешь или будешь делать.

— Отстой какой, — возмутился Тжум, — типа, как камера наблюдения? А если он в носу или в заднице ковыряется?

— А маму мою ты видел? — перебил Рае, не вслушиваясь в смысл слов.

— Видел.

— Когда?

— На прошлой неделе.

— И что с ней?

— Да ничего, живет, как жила, не помнит тебя совсем. В ее доме нет ни твоих вещей, ни фотографий, она ходит на работу, а по вечерам читает, покупает еду и ест прямо из пластиковых контейнеров.

— Да… она часто так делала, — сердце Рае съежилось от потери. — И она не плачет, не ищет меня?

— Нет.