Чем Черт не шутит

Елена Романова (2025)

Однажды твое сегодня оказывается в прошлом, и никто не знает дороги назад, потому что ее нет. Радан просыпается в странном мире, требующем от него невозможного, чтобы он забыл свою прежнюю жизнь и принял новую как награду. Но эта новая жизнь больше похожа на проклятие, чем на дар…

Версии

Утром Танра звала Рае несколько раз, но, так и не дозвавшись, поднялась наверх. Потрогала его, крепко спящего, за плечо и еще раз — настойчивее, а потом испугалась и, развернув к себе, начала трясти, умоляя проснуться. Пальцы ее коснулись шнурка и спустились вниз, перебирая в подушечках плотную веревку, пока не дошли до раковины.

— Это еще что такое?

Ведьма потянула амулет на себя, но тот не собирался уступать, въевшись в кожу — Танра смочила руки в воде, и только тогда раковина отстала от солнечного сплетения Рае. Послушник тут же открыл глаза — мутные, воспаленные — и, ничего не понимая, спросил хриплым со сна голосом:

— Что… Что ты делаешь?

— Где ты это взял? — потребовала ответа ведьма.

— Верни, она моя! — Рае резко сел, опираясь на одну руку, а другой потянулся к сокровищу, но Танра уже встала на ноги и крепко сжала амулет в кулаке.

— Отвечай, кто тебе это дал?

— Верни!

— Ни за что!

— Это мое! — завопил Рае в бешенстве и отчаянии и сам спрыгнул с кровати. — Мое, ты понимаешь? Верни мне мое!

— Хорошо, — смягчилась ведьма, с тревогой глядя на Рае. — Я верну, но пообещай, нет, поклянись, что ты не станешь использовать это чаще одного раза в девять дней.

Рае не собирался ничего обещать и продолжил твердить:

— Она моя. Моя! Верни мне ее!

— Послушай. — Танра коснулась его щеки, теплая ладонь заставила Рае замолчать. — Или ты поклянешься, или я скажу Радмину, и он избавится от нее раз и навсегда.

— Не буду, — пообещал Рае, протянув руку к раковине.

— Что не будешь? Клясться?

Винтовая лестница вывела Рае на крышу Костра, настолько плоскую, что положи в любом месте, даже на краю, шарик — он останется лежать, как был. Все остальные уже давно пришли и расселись: кто-то, согнув ноги, кто-то, вытянувшись; одни откинулись назад, подпирая тело руками, похожими на вывернутые ножки кузнечика, другие горбились, не желая держать спину ровно.

Рае почесал грудь — в месте, где была раковина, тягуче ныло, края ранки заживали, но просили еще. Он вяло зевнул, все еще хотелось спать — сумрачное утро давило на веки, пригнетая к земле и голову. Тяжелое, с перекрученными словно в корзине с бельем тучами небо потеряло солнце, как золотую пуговицу.

С самого рассвета дождь лил на перевернутое ведро Колпака и был похож на кота, что сидит на крыше клетки и гипнотизирует канарейку. Все змеи в его тени чувствовали себя голыми даже в капюшонах — им было особенно неуютно под открытым небом в такую погоду. Рае приветствовал Ситру кивком, тот улыбнулся в ответ, и что-то разжалось внутри, стало спокойнее и теплее. Рае сел рядом с Паниром, подозвавшим его громким шепотом и, пребольно ударив в лопатку, отчитал:

— Опять опоздал! Ты что, спятил?

Рае покачал головой, хоть имело смысл сказать: «Да».

Тжум, сидевший впереди, развернулся и шикнул на них:

— Заткнулись оба! Быстро и надолго!

Рае даже опешил.

— Что это с ним?

— Встал не с той ноги, не иначе.

Тжум пропустил замечание мимо ушей и вытянулся еще ровнее, гордый, как лев на солнце. Крола поднялся со своего места и направился к ним, вклинившись между Рае и Тжумом. Они не успели толком поздороваться, как на крышу поднялся колдун неопределенного возраста, в несвежей блеклой рясе со слабым узлом на поясе; спутавшиеся волосы нового учителя висели сосульками, как у маленького, а на веке темнела точка родинки, поначалу очень отвлекавшая на себя внимание.

— Гунжик, — представила Пустошь, и имя колдуна вошло в каждую голову.

Панир прыснул от смеха, развеселившись сочетанием букв — Тжум посмотрел на него с презрением.

— После получишь у меня, понял?

И тут до Рае дошло: Гунжик — наставник Тжума, отсюда его чрезмерное послушание и учебное рвение.

Колдун сел на единственный стул на крыше, больше похожий на театральную декорацию, так высока была его спинка, сложил руки на коленях — большие пальцы его вращались, словно механизм, сматывавший невидимую нитку. Он взглянул на свои пустые, как у Мадгара, часы и обвел глазами аудиторию, улыбнувшись всем сразу. Над головой у него вился коршун, пока не уселся на спинку стула — через мгновение птица развоплотилась в Черта.

— Дела были.

— Ничего.

Черт выглядел намного лучше, чем тогда, в Аду, сейчас он был даже как будто весел. Кожа его сияла, глаза горели, волосы были собраны в неплотную косу, на щеках подрагивал едва различимый, точно зимний рассвет, румянец. Гиркаст щелкнул пальцами и упал в подхватившее его кресло, протертое на подлокотниках и истрепанное внизу — длинные нитки торчали повсюду, как короткие корешки.

— Пожалуй, начнем, — начал колдун. — Знания людей о мире ничтожны. До сих пор они не представляют, что у них здесь, — Гунжик показал на свою голову, — или здесь, — рука с оттопыренным указательным пальцем уткнулась в грудь. — Они могут только гадать, как мы гадаем на воде или крови о том, как все устроено, а главное, для чего. Мы знаем чуть больше, но, спешу вас огорчить, ненамного.

— А зачем мы здесь сидим тогда, штаны протираем? — прошептал Панир, и тут же получил в лоб от Тжума.

— Ой!

— Я тебя сейчас придушу!

— Мы не сможем расшифровать Высший замысел, как бы того не желали, — продолжал Гунжик.

Черт вытянулся удобнее, съехав по спинке кресла и скрестив лодыжки — пятки его сверкали фарфоровой белизной.

— Он всегда будет ускользать от нас, всегда усложняться, менять свое обличие, как хамелеон, как Добро и Зло. Однако стоит отметить, что интерес вовсе не в истине, но в поиске ее. Оглянитесь вокруг, что вы видите?

Все принялись оглядываться. Даже Гиркаст посмотрел на купол Колпака, провожая глазами медленно сползавшие по нему капли.

Рае первым сказал:

— Клетку, — и получил в награду внимательный взгляд от Черта.

— Хорошо, какие еще есть версии?

— Дождь.

— Вышивку на подоле.

— Вас, учитель.

— А ты что скажешь? — Гунжик спросил у Тримула, который сидел неподвижно, вздувшиеся жилы у него на шее угрожали лопнуть от напряжения. Послушник смотрел в одну точку, находившуюся где-то невысоко.

— Я вижу, как бьется вена у него на лбу, — объявил Тримул сухим скрежещущим голосом.

Сикха, на которого тот смотрел, отсел от послушника от греха подальше.

— Мда, — прошептал Панир и громче добавил. — Я вижу, что моя рука оцарапана, но не могу вспомнить, когда это я поранился?

— А я вижу один вороний помет повсюду, — выкрикнул Тагдим.

Ситра ткнул его в плечо и рассмеялся.

— Хорошо. Нас много, и восприятие каждого из нас заставляет весь этот мир, созданный и волей, и случайностью, быть разным для каждого. Я, например, вижу, как Мадгар поливает табак. Нет универсального восприятия. Все мы сидим под Колпаком, но кто вспомнил о нем?

— Я! — выкрикнул Тагдим. — Только о нем и думаю. Вода, знаете, камень точит. — Он выпучил глаза, имея ввиду: не убраться ли нам под крышу?

Гунжик понимающе улыбнулся и продолжил:

— Тем не менее субъективность восприятия не исключает наличия единых законов существования. В противном случае, мы все принимали бы формы, которые нам наиболее симпатичны. У кого есть версии на предмет происхождения мира?

— Если есть Ад, и мы все в курсе, что он существует, остаются ли какие-то версии? — поинтересовался Тжум.

Черт прикурил сигарету от спички, покачивая ногой — цепочка на ней едва различимо позвякивала.

— Версии остаются всегда. Мир нельзя просто принять, как данность — бесчисленное множество фактов и факторов, из которых он состоит, все вместе и по отдельности требуют интерпретации.

— Как Библия? — спросила Рэда, ведьма с рыжими волосами.

— Да.

— Хотите сказать, ученые, как попы?

— В чем-то.

— А кто на самом деле заблуждается?

Гиркаст выдохнул дым через нос.

Гунжик пояснил:

— Говоря: «Бог сотворил мир», — мы не утверждаем и не оспариваем истинность данного утверждения, но можем сменить вопрос на: «Что сотворил Бог?» Все вокруг работает, как отлаженный механизм, даже там, где мы не можем этого видеть. И то, что меньше нашей способности воспринять, и то, что больше ее, находится в глубочайшей взаимосвязи, такой тесной, что исчезни одно — пропажа отразится на всем.

— Да конечно, и как, интересно, гибель одной бактерии повлияет на всего носителя? — поинтересовался Панир.

Рае взглянул на него, как на новость, озадаченный столь близким его присутствием, которое перестал ощущать.

— Вы и все вокруг вас до самого края Вселенной, состоите из искр. Они такие маленькие, что вам никогда не осмыслить их ничтожности. И при этом — они существуют. Более того, мы существуем благодаря им. Не будь этих искр — не было бы ничего. И, может быть, не было бы самого Бога. Не они ли — Он? Все вокруг. И мы с вами? Мы не можем познать этого, но можем это почувствовать. Почувствовал же первый человек, что рядом с ним Бог. Или Черт. Вот кого он первым почувствовал? — спросил Гунжик у Гиркаста. Тот лишь загадочно затянулся — скулы прорезали лицо, он отнял сигарету от губ, но вместо ответа выдохнул дым.

— И различал ли он их в самом начале?

— А теперь — различает? — спросил Рае и нахмурился, сердце бешено колотилось, выклевывая себя из груди.

— Если ты спрашиваешь, значит, не всегда.

Черт транслировал в каждую голову картины-видения: расширяющаяся с немыслимой скоростью Вселенная; Солнечная система, величественно и равнодушно существовавшая в космосе; взрывы комет и метеоритов на безжизненной Земле; первые ростки, пробившиеся к свету; крик перворожденного. Но вдруг внутри отстраненной во времени и в восприятии кинопленки появилась иная картина, творившаяся в этот самый момент: человек ползет на коленях по улице, у него нет голени, потому он ползет медленно и неловко, крепко стиснув в руке костыль (монеты оттягивают карманы), одни прохожие дико смотрят на него, другие — не обращают никакого внимания, человек же переставляет и переставляет колени, с трудом преодолевая короткое расстояние.

Рае подумал: «Бог есть, но он в небе. С планетами лучше, с людьми страшно. Планеты красивые, люди — нет».

— Гиркаст, ну что это? — вздохнул Гунжик.

Черт выдохнул дым и пожал плечом — калеку заслонило скопление звезд.

— Солнечная система, друзья мои, наш с вами благословенный дом. В каждой подобной системе — две звезды. Здесь — одна. Печально, не правда ли?

— Не печальнее, чем расти лишь с одной ногой, — не согласился Черт. — Или одному.

Рае отчаянно заморгал, пытаясь отогнать от век огненную звезду и увидеть Черта за солнцем.