Не злите ведьму. Часть 1

Елена Паленова, 2023

Когда в твою жизнь вмешиваются потусторонние силы и чужая воля, даже банальная командировка может стать началом приключений столь необычных, что перестанешь понимать, где заканчивается реальность, и начинается сказка. Колдуны, ведьмы, домовые, леший, оборотни-перевёртыши, запутанные загадки прошлого… А ведь всё началось с простой задачи убедить столетнюю старушку в том, что ей позарез нужен договор пожизненной ренты.(Иллюстрация для обложки создана с помощью нейросети Midjourney. Дизайн – COVEN ART)

Глава 8. Сказка на ночь

Молчание затянулось. Я смотрела то на сонную Клавдию Ильиничну, то на её хмурого сына, то на кота, а они все трое смотрели на меня. Неприятно так смотрели, будто в душу заглянуть пытались. Только у Батона взгляд был довольный и, кажется, ободряющий. Красная бусина лежала на столе, покрытом светлой клеёнкой, и время от времени переманивала внимание присутствующих с моей персоны на себя.

— Дар у тебя есть какой-то, — наконец-то заявила старушка.

— Ага, — немедленно согласилась я. — На ровном месте приключения на свою пятую точку находить и совать нос туда, куда не просят. Ну какой дар, Клавдия Ильинична?

— Ведьмовской.

«Да блин, что ж они такие трудные-то?» — раздражённо подумала я и выложила на стол ноутбук.

— Я к вам ехала скриншоты кое-какие показать. Там написано, что освоение земель здесь начнётся не позднее следующего года. Это значит, что уже по весне или раньше сюда нагонят технику и начнут деревья вырубать. Вас к тому времени здесь быть не должно. При такой широкой огласке хотя бы видимость законности должна быть, и это строительство наверняка согласовано на о-о-очень высоком уровне, иначе за изменение целевого назначения земли под населённым пунктом в администрации с кого-то быстро шапки полетят. Вот послушайте… «На территории урочища располагается заброшенное село, в котором зарегистрированы и постоянно проживают четыре пенсионера преклонного возраста. Это одинокие старики, о которых некому позаботится, и в данный момент администрацией Вырвинского района прорабатывается вопрос о переселении граждан в более комфортные городские условия, где есть и поликлиники, и аптеки, и социальные службы, способные обеспечить престарелым людям должный уход. Речь идёт не о пансионате, а об отдельных квартирах», — я сделала паузу и внимательно посмотрела на Клавдию Ильиничну. — Это январская статья, а сейчас уже июнь. Из выписок следует, что все заброшенные дома юридически уже ликвидированы как объекты недвижимости, а земля под ними переоформлена на одного и того же владельца. Осталось всего пять жилых домов: пятый, восьмой, одиннадцатый, ваш шестнадцатый и двадцать второй. По двадцать второму сделка ещё в декабре прошлого года состоялась, там теперь тот же владелец, что и у остальной земли. Восьмой продан в апреле. Остаётся всего три.

— В восьмом Шурка живёт, у ней хозяйство большое, — сообщила мне Клавдия Ильинична. — Она продала дом, да. Сейчас животину свою распродаёт. Только никто ей квартиру не давал, она к родне в Екатеринбург уехать собирается. К осени велено жилплощадь освободить. Знаем мы это всё, Марфуш. Семёныч в пятом прописан, но он не хозяин. Хозяева где-то в Сызрани живут. А в одиннадцатом нет никого, дача это. Наезжают раз в пару лет хозяева, шашлыки жарят, шумят. В этом году нет вот их. Позже, может, приедут. Тама Ольга была прописана, но она в Мухино давно перебралася. Болела сильно. В марте померла, а теперь вот наследникам полгода наследство своё ждать. Трое нас тута, Марфуш.

— Получается, что по пятому загвоздка в поиске хозяев, по одиннадцатому всё в наследство упирается, а вы свой дом просто продавать не хотите, — подытожила я.

— Получается так, — пожала плечами старушка и широко зевнула.

— Тогда непонятно, зачем на Семёныча вашего метка по ренте поставлена. Он же не владелец, — задумчиво вздохнула я. — Если только ради того, чтобы вывезти его отсюда. Но агентству-то нашему это невыгодно. В вашем доме, кстати, тоже выгоды никакой нет.

— Ни выгоды нет, ни завода никакого тута никто строить не будет, — подал голос Борис.

— Почему? — удивилась я.

— А потому что перед стройкой первым делом проект делается и земля обследуется. Сюда приезжал кто пробы грунта брать? Нет. А я тебе и без проб сказать могу, что на пересохших торфяных болотах ни один завод не простоит долго. Всё в землю провалится. Песок-то не везде, тута торф в основном. И родники. А родники — это грунтовая вода.

— Вот теперь вы меня окончательно запутали, — призналась я. — Зачем тогда все эти махинации с переселением, изменением назначения земель, огласка такая, дезинформация? Корпуса тяжёлые, кстати, строить совсем необязательно. Промышленный комплекс и из ангаров с мини-заводиками состоять может. Мосты вон на винтовых сваях здоровенные строят, и ничего. Пробурят до твёрдого грунта… Ну это ладно, не суть. Вы же понимаете, что если будете и дальше упорствовать, проблему с вашим переселением можно решить быстро и просто. Хвойный лес, сухой торф, ограниченное рекой пространство — тут один раз спичкой чиркни, и через пару дней вы переедете прямиком на мухинское кладбище. И на освоение земель после лесного пожара затрат меньше — вырубать ничего не надо, всё само сгорит. Я не утверждаю, что кто-то будет так делать, это просто предположение. Там, где большие деньги и грандиозные замыслы крутятся, несчастные случаи очень часто происходят.

— А выбор-то у меня есть? — усмехнулась Клавдия Ильинична. — Мне какая разница, где умирать? Здеся в огне, за мостом на свежем воздухе от сердечного приступа… Меня же на этом свете только лес этот и держит. Не пришло ещё моё время, понимаешь? В августе уж сто лет будет, как я живу, а помирать всё одно рано. И на том свете покоя не будет, ежели бабкину волю не исполню.

— Какую волю? — нахмурилась я.

— Хранитель этому лесу нужен, Марфуш. При жизни Марфа его силу оберегала, теперь я, а передать эту обязанность некому.

— А как же леший? — спросила я без тени насмешки.

— Он нелюдь, а мир этот людской. Равновесие нужно, чтобы сила природная сохранялась. Ежели не будет равновесия, то и силы не будет.

Теоретически здравомыслящим реалистам вроде меня лесная природная сила в совокупности со всей обитающей там нечистью нужны как собаке пятая нога. Лес — это свежий воздух. Лес — это грибы и ягоды. Лес — это источник древесины. Для меня лес — это просто лес, и относиться к нему как-то иначе было бы странно. Есть в этих дебрях какая-то сила, нет её — не моё это, не понимаю я этого. И спорить с теми, кто в подобное верит, тоже никогда не пыталась — это всё равно, что пытаться с разбегу головой открыть дверь, на которой висит табличка с надписью «На себя».

— Мать… — неожиданно просветлело заросшее седой щетиной лицо Бориса. — А помнишь, как вы с батей однажды меня из трясины вытягивали? Сколько мне тогда было? Лет десять, наверное. Мы на каникулах тогда с ним приехали сюда забор ваш чинить.

— Ну помню, и что? — вопросительно приподняла бровь старушка. — Марфа тогда тебе русским языком сказала в болото не лезть, а тебе, дураку, тропу её поискать приспичило. Тама бы и утоп, если бы она не всполошилась, что нет тебя долго.

— У меня здеся друг был Колька, — улыбнулся мне Борис. — Тогда дороги ещё по берегу не было, болотина только клюквенная от самой развилки и почти до деревни. Лесновцы все в обход этого болота по той дороге ходили, где теперь шлагбаум стоит. А Марфа тропу через болото знала. Никто не знал, а она не только знала, но и с сухими ногами по ней пройти умудрялась. Мы тогда с Колькой с рыбалки от моста возвращались и поспорили на его улов, что я через болото быстрее до дома доберусь. Делов-то — палкой перед собой в мох тыкать, чтобы не провалиться.

— Ага, и Колька, сорванец, смолчал тогда, что ты через болото попёрся, — поморщилась Клавдия Ильинична. — Ты к чему это вспомнил-то?

Борис улыбнулся и ей тоже, а потом оба снова на меня так неприятно уставились, что по моей спине мурашки поползли размером с горошину.

— Что? — нахмурилась я.

— Сказку я тебе сейчас расскажу, — многозначительно пообещала старушка. — Любишь сказки?

— Не очень, — честно призналась я. — И по-моему, для сказок сейчас не очень удачное время, не находите? У вас реальных проблем выше крыши. Вы мне лучше покажите, где до утра поспать можно, а утром я домой поеду. Всё равно пользы от меня здесь никакой, вы и так всё знаете.

— А я всё-таки расскажу, — упёрлась Клавдия Ильинична. — Она не длинная, успеешь выспаться потом.

Я тяжело вздохнула, смирилась со своей участью и закрыла ноутбук.

— Ну рассказывайте, раз вам заняться посреди ночи больше нечем.

— Давным-давно…

* * *

Давным-давно на месте нынешнего посёлка городского типа Мухино стояла барская усадьба, принадлежавшая, естественно, Мухиным. А там, где теперь находится деревенька Лесное, не было ничего, кроме единственного домика лесника. Лесника этого звали Остапом, жену его — Фёклой, а сына их единственного — Михаилом. И фамилия этой лесной семейки была, конечно же, Оленевы.

Барин Мухин рано овдовел, а потом решил второй раз жениться, чтобы наследниками обзавестись. Привёз откуда-то молодую жену-красавицу Полину и решил в честь свадьбы охоту большую устроить, гостей своих потешить. Охотничьи угодья располагались тогда там же, где и сейчас — на большом острове, который река с двух сторон рукавами обходит. Полинка на той охоте благополучно свалилась с лошади и сломала ногу. Нашёл её Мишаня — сын лесничего. На руках чуть ли не до самой усадьбы нёс, пока их люди не заметили и помогать не примчались.

Так началась тайная, запретная любовь молодой барыни и сына лесника. Встречались они нечасто, всё по кустам от посторонних глаз чувства свои прятали, а через два года барин прискакал на лошади к лесному домику и корзинку с собой привёз, в которой младенец лежал. Умерла Полинка в родах, а перед смертью покаялась мужу во всех своих грехах. Барин дочку новорожденную даже видеть после этого не захотел. Не его это ребёнок, и всё тут. Мишаню сгоряча кнутом до смерти запорол, а младенца Остапу и Фёкле отдал — мол, что хотите, то теперь с этим ребёнком и делайте.

С той поры в охотничьих угодьях стали странные дела твориться. Люди говорили, что леший завёлся. Кто-то плач женский слышал. Кого-то по лесу так запутывало, что потом с собаками только отыскать можно было. А девочка-то росла потихоньку в лесничьем домике. Оленевы все светленькие были, и Полинка тоже, а она тёмненькая — в отца-барина пошла. И глаза тоже у неё отцовские получились — голубые-голубые. Дарёнкой её старики назвали — подарок мол. И начала со временем Дарёнка эта всем подряд рассказывать, что её папа Михаил после смерти своей в лешего превратился, чтобы дочку оберегать. В лесу-то опасностей много, звери дикие, болото гиблое, а она маленькая, ей без защиты никак не обойтись. «Внучка у Оленевых блаженная», — так о ней говорили. Чокнутой считали и побаивались. Сколько народа в болотах этих гиблых сгинуло, а она через них прямиком шастала и не заблудилась ни разу.

Барин о Дарёне слышал только, а в лицо не видел её ни разу. Как охота начиналась, так старики внучку от посторонних глаз прятали — боялись, что признает Мухин в ней свою кровь и заберёт девочку. Он и попытался после того, как однажды её увидел, да только не ушёл далеко — его и двух крепостных волки загрызли, хотя волков в этих местах отродясь не водилось. Лисы были, кабаны, лоси, а волков не было. Мухинские крестьяне долго логово волчье искали тогда, но так и не нашли. А Дарёнка начала рассказывать, что папенька-леший никому её не отдаст. Мол, люди его любимую Полюшку погубили, а в лесу она с ним жила бы, как у Христа за пазухой. Лес её не обидел бы. Потом и правда молва пошла, что Полина Мухина могла бы долгую жизнь прожить, если бы в родовой горячке не призналась мужу в измене. Задушил её Мухин. Собственными руками. До этого молчали все, потому что барина боялись, а после его смерти бояться-то нечего стало.

Дарёнка любила лес, лес любил Дарёнку… В травах она разбиралась, взбесившуюся лошадь могла успокоить, душу людскую насквозь видела. Ей уж замуж выходить срок давно пришёл, а она всё в девках ходила и о замужестве слышать ничего не хотела. Где и от кого сына нагуляла, так и не сказала никому. А потом Остап слёг, и на его место нового лесничего назначили — молодого и крепкого. За него Дарёна замуж и пошла, чтобы в лесу остаться. Стала она Лапина, а сын её так Оленевым и остался.

* * *

— И? — вопросительно приподняла я бровь. — Мораль-то где? В любой сказке есть мораль. Исключение разве что «Курочка Ряба» составляет.

— Мораль в том, Марфушенька, что весть твоя на виду лежит, а мы её в упор не видим. Преемница ты, а не вестница. Тропой Марфы по болоту ходишь, на могилку её приходишь, бусы вот свои она тебе отдала, потому как быстолковые мы и намёков не понимаем. Только из тебя хранительница, как из Батона белый лебедь. Ты ж лес не любишь.

— Не люблю, — согласилась я.

— И жить здеся не станешь.

— Не стану. И в сказки не верю, и ведьмой лесной быть не хочу. В любом случае здесь скоро никто жить не будет, а лес этот с землёй сравняют, поэтому, я думаю, вопрос исчерпан.

— Угу, — поморщилась Клавдия Ильинична. — Исчерпан. Спать надо. Утро, как говорится, вечера мудренее.