Часы Цубриггена. Безликий

Елена Граменицкая

Они всегда среди нас, невидимые помощники и безжалостные убийцы. Человеческое лицо скрывает их суть, а слова истинные цели…Серафима – главный хранитель московской Боткинской больницы, она сталкивается с древним злом, которое выживает, питаясь человеческими страхами. Ей предстоит отыскать безликое тысячелетнее существо, меняющее тела, убивающее людей ради их жизненной энергии, а также разгадать загадку часов, которые останавливают и ускоряют время в зависимости от желания.

Особенные, точнее, волшебные часы

В юности Серафима любила дальние прогулки, втайне от матери и отца, скопив денег, она садилась в конный экипаж у Кремля и отправлялась на Воробьевы Горы — с одного из семи холмов полюбоваться на белокаменный город, на изгибистую реку, на резные стены и колокольню Новодевичьего монастыря. В солнечную погоду всегда поднималась на империал. «Не можно туды дамочкам», — незлобиво шикал ей в спину кондуктор, но Серафима не смущалась, сидела, подобрав юбки, и не обращала внимания на взгляды и улыбки молодых мужчин на крыше конки.

Эволюция транспорта происходила на ее глазах — извозчиков сначала потеснили линейки, линейки сменили двухэтажные конки. В конце концов, гужевые экипажи уступили электрическим. В городе стало чище, но шумно от сумасшедших клаксонов.

Время шло. Отработав в больнице, Серафима ехала домой уже на трамвае. На Беговой напротив Ипподрома садилась в нюрнбергский вагон, что шел далее по Тверской-Ямской до Смоленской площади с пересадкой, в хорошую погоду в салон не проходила, оставалась на открытой задней платформе — ехала и любовалась Москвой. Тогда она жила еще не на Сивцевом Вражке, а в большом коммунальном доме в Афанасьевском переулке. Но из шумной коммуналки через некоторое время пришлось съехать, не мозолить глаза соседкам, любимым занятием которых было перемывание костей всех и вся.

Любопытные бабы начали шептаться за ее спиной.

— Гляньте, бабы, Симка наша законсервировалась поди. Не стареет.

— Ага. Сколько ее помню, одна и та же. Тока одежа разная. Я вона уже бабка, а она все девка.

— И не говори, чудная она, говорят, из бывших, из аристохратов. Говорят, аристохраты кровь младенцев завсегдатай пили, оттого и не старели.

— Ах, контра недобитая… Вражина знать. Надо бы куда следует…

Не дожидаясь неприятностей Серафима нашла себе другую квартиру, в том самом двухэтажном, очень уютном домике с мезонином. Жилплощадь там была меньше, чем в Афанасьевском переулке, поэтому хозяева быстро согласились на обмен.

Бывший квартал потом долго обходила стороной.

И вот уже более полувека жила Серафима на пересечении Сивцева Вражка и Плотникова переулка, в бывшем доме господ Кремляковых. Любопытством и желанием посудачить ее новые соседи не страдали, догадки не строили, они были сами из «бывших», одни из наркомовской элиты, другие голубых аристократических кровей, все люди «с прошлым», правда, классово диаметральным.

Как раньше, так и сейчас, выходя из больницы, в хорошую погоду Фима прогуливалась пешком до Тверской заставы, спускалась в метро, доезжала до Арбатской площади. Когда хотела побаловать себя сладеньким, заглядывала за пирожными в «Прагу». Соблазнившись солененьким, просила завесить полфунта утиного паштета или селедочного форшмака, покупала свежий хлеб и отправлялась ужинать.

Сегодня Серафима устала на смене и отказалась от пешей прогулки, но «сладенькое» само заглянуло к ней в гости. После вечерних новостей по телевизору, прихватив баночку айвового варенья, вязанье и политинформацию, к ней постучалась Роза Альбертовна.

Обсуждение больничных новостей было их обязательным ритуалом, как разговор двух незнакомцев о погоде.

— Странная история, Фима, у твоей подопечной. Влюбилась в женатого человека, прочтя его роман. Романтический инфантилизм! Подобных истеричек было достаточно в прошлом веке, они собирались в литературных салонах и молились на томики Бальмонта и Блока. Потом, по причине отставки, девица повредилась умом и решилась на отравление и утопление в ванной. Она истерический параноик, не находишь? Как она сейчас себя чувствует?

Серафима помедлила с ответом, положила в рот кусочек засахаренной айвы, разжевала, отпила глоток чая.

Бедная Чайкина и глупая Серафима. Зачем было рассказывать историю несчастной влюбленной девушки Розе Альбертовне? Впредь надо думать и держать язык за зубами, ибо Розочка наскоро сделает выводы и обязательно начнет порицать.

— На поправку идет. Память к ней вернулась, рана на руке затянулась, душенька чистится. Выписывается скоро, чего лежать то? За девочкой-попрыгуньей ходит, пока матери нет. Утку подать, покормить, одеяло подоткнуть, разговорить ее пытается, но пока безуспешно.

— После подобного конфуза в наше время барышни в Мойке топились, — не успокаивалась Роза Альбертовна.

— Так она и сделала. Утопилась в ванной.

— Ладно, оставлю ее в покое, пусть поправляется, — смилостивилась Роза. — Я сегодня к тебе по важному делу зашла, ты загадки лучше меня разгадываешь. Расскажу тебе одну историю, она про нас с Венечкой и про наши, как бы правильно выразиться, особенные часы.

— Особенные часы? — переспросила Серафима, пытаясь выглядеть удивленной. Она давно знала, что семья Розы хранит тайну, Аристарх намекал и не раз, но выспрашивать подробности было неловко. Фима ждала и правильно делала, пришло время, соседка готова рассказать все сама.

— Точнее, волшебные, — Роза потянута за цепочку, из нагрудного кармана ее жилетки показались часы.

Она аккуратно положила их на столик перед Серафимой.

— Вот они, родимые.

«Швейцария, Сент-Имье, собраны часовых дел мастером Христианом Цубриггеном в 1851, подарены даме сердца, после ее скоропостижной кончины выкуплены банкиром из Лозанны, только банкир неожиданно разорился, оттого продал хронограф за смешные деньги своему русскому другу, Савелию Альбицкому. В 1880 году часы были тайно взяты сестрой Савелия, Аглаей. Часы действительно необычные, как и человек, который их собрал»… — пронеслись в голове Серафимы мысли.

Она не озвучила их, смотрела с деланным удивлением на Розу.

Роза погладила часы, нежно и в тоже время с некоторой опаской, так гладят ненаглядное сокровище, лишиться которого не хочется, но и хранить страшновато.

— История случилась этим летом, в конце августа. Помнишь, у меня была кукла — марионетка Кот в сапогах?

— Конечно, помню. Висел рядом с Пиноккио, а потом ты его продала. Так?

— Не совсем так. Кота я отдала в « добрые руки», хотя сейчас очень сомневаюсь в их доброте.