Вдовья трава

Елена Воздвиженская

Как правильно прожить жизнь, знает только тот, кто уже умер. Однако, всё же существуют простые и древние истины, придерживаясь которых, можно оставаться человеком в любой ситуации. Не убий, не укради, не возжелай чужого – каждый слышал эти слова. Можно называть их по-разному – заповеди, инструкции, руководство – смысл от этого не изменится. Эти правила – золотой закон совести. И соблюдая их, не важно верующий ты, атеист или же агностик, ты сможешь называться человеком и прожить жизнь достойно.

Мама, я знаю, ты будешь ругаться

Вокруг школы толпилось множество людей. Подъехавшие службы разгоняли зевак, и просили отойти на безопасное расстояние и не приближаться. Да как же, как не приближаться, когда там наши дети?! Многие из толпы кричали, рвались туда, в здание, особенно мужчины. Среди них я, словно сквозь туман, видела знакомые лица. Вот папа Вадима из пятого «Б», наш сосед, вот Костя, мой одноклассник, его дочка учится в седьмом классе, вот Александр Борисович, папа Лизы из нашего класса. На нём нет лица. Полиция не пускает его. Здание оцеплено. Там работает ОМОН.

Гудя и завывая примчались несколько бригад скорой помощи и красные, огромные машины пожарных. Всегда боялась звуков сирены, когда внезапно раздаётся этот, полный тревоги и опасности, резкий вой, сердце начинает биться чаще, и страх, липкий страх расползается мурашками по всему телу, от пальцев на ногах до кончиков волос — кому-то где-то плохо, больно, и именно туда летят сейчас спасатели. В такие минуты я всегда внутренне начинала молиться:

— Господи, Пресвятая Богородица, помогите всем страждущим, всем, кто сейчас ждёт помощи, пусть скорая успеет, пусть ко всем она успеет вовремя.

Никогда не понимала ублюдков, не уступающих дорогу машинам пожарных или медиков. Верю, что бумеранг есть. Однажды и к их близким могут не успеть из-за таких вот гадов, что сидят, высунув из окна небрежно руку, и, посмеиваясь, кивают водителю машины:

— Не танк, объедешь.

А сейчас… Сейчас нам всем нужна их помощь. Как никогда нужна. Я была на работе, когда мне позвонила пожилая соседка — баба Катя. Мы живём в одном подъезде, наш дом находится прямо возле школы, где учится мой четырнадцатилетний сын.

***

— Что-то дома случилось, — беспокойно начала я перебирать в голове варианты, когда на дисплее мобильного высветился номер бабы Кати, — Неужели утюг не выключила? Или дверь запереть забыла? После праздников голова совсем не работает, ещё не включилась в рабочий ритм.

— Да, баба Катя! — сняла я трубку.

— Ох, Риточка, как сказать-то, деточка….

Баба Катя замолчала, голос её дрожал. Сердце моё ухнуло вниз — ну, точно что-то случилось. В висках застучало — что, что?

— Баб Кать, не молчи, ради Бога, что там произошло? Затопили мы кого-то? Горим? Что?

— Я на балкон сейчас вышла, рассаду-то свою полить. Ой, не знаю, как сказать тебе…

— Да говори уже, баб Кать!!

— Слышу, в школе ухнуло что-то, бухнуло… Господи, гляжу люди бегут к школе, а оттуда, из окон-то, дети стали прыгать. Что-то происходит там, Риточка, приезжай скорее!

Я услышала, как баба Катя заплакала в голос, и почувствовала, что мои ноги становятся ватными, и я оседаю на пол.

— Ритка, ты чего? — испуганно подхватила меня коллега Наташа, — Девчонки, воды принесите!

Когда я выпила воды, то ясность мыслей вернулась ко мне, и в голове прояснилось. Нужно срочно ехать в школу!

— Девчонки, скажите Руслану Робертовичу, что я в школу, случилось что-то.

— Господи… Езжай, езжай, конечно. Что там такое?

Девчонки в кабинете встревоженно загудели, а я, уже не слушая их, перескакивая через две ступеньки, неслась вниз к парковке. Подвернула ногу, каблук сломался, да и пёс с ним. Я сняла туфли и бросила их в машину, повернула ключ зажигания, руки тряслись.

— Так, надо успокоиться, — сказала я себе, глянув в зеркало заднего вида, — Ты так чего доброго ещё в людей влетишь. Всё, тс-с-с, поехали.

Я глубоко вдохнула и выдохнула, а после нажала на педаль газа, стараясь сдерживаться и не давить по полной. Внутри нарастала паника.

***

К счастью, пробок на дорогах не было, но мне казалось, что я собрала все светофоры, или мне так виделось оттого, что не было сил терпеть из-за неизвестности происходящего и ползучего, противного чувства страха, взявшего ледяной рукой меня за горло. Было трудно дышать. Я ничего не соображала, лишь работала автоматика: так, пешеходка — стоп, так, светофор — ждём, так, поворот — включаем поворотник. Всё это время я безуспешно пыталась дозвониться до сына, который сейчас находился там, в этой самой школе.

— Возьми же трубку, Артурик, — молила я, понимая, что сейчас по сути время урока, и телефон сына стоит на беззвучном режиме, сама же его всегда ругала за то что на уроках сидит в телефоне. Вот только на прошлой неделе учительница снова жаловалась на это.

— Он просто на уроке, — успокаивала я сама себя, — Поэтому и не берёт трубку. Всё хорошо.

— Как же хорошо, если баба Катя вон что говорит? — шептало жутким шёпотом подсознание.

— Ну, может это чья-то глупая шутка? — отвечала я ему вслух, словно сумасшедшая, — Подростки придумали какую-нибудь шумовую пугалку. Зло, конечно, но в их возрасте нам тоже не казались страшными такие приколы. Это понимаешь лишь, когда взрослеешь, и сам становишься родителем. А им смешно и весело. Возраст такой… Лихой. Это точно кто-то из детей придумал злую шутку. Я уверена.

— Не-е-ет, — шептал мерзкий голосок внутри, — Ты просто успокаиваешь себя, это не шутка, и ты это прекрасно осознаёшь. Случилась беда.

— Пошёл ты к чёрту! — заорала я так, что водитель в соседней машине ошарашенно посмотрел на меня, и покрутил пальцем у виска.

— Скорее, скорее бы доехать, — бормотала я, — Ну вот, наконец, и последний поворот. Вот и она, наша шко…

Я похолодела, и, чтобы не врезаться, дала по тормозам. Картина, представшая перед моими глазами, была немыслима и похожа на фильм ужасов.

***

Вокруг школы толпилось множество людей. Многие плакали. Родители, просто прохожие, и неравнодушные люди, зеваки из соседних домов… Что там происходит? Я протиснулась сквозь толпу, теряя разум от страха и не чувствуя ног, онемевшими руками разводила людей, и пробиралась ближе и ближе. В толпе плакали.

— Стреляли, — услышала я обрывки чей-то фразы.

Внутри всё похолодело. Зубы свело в судороге. Живот скрутило спазмом. Тошнота подступила к горлу. Я вновь набрала номер сына, всё это время я не выпускала телефона из рук.

— Сыночек, миленький, возьми трубку, прошу тебя, — умоляла я, — Артурик, сынок, возьми трубку.

Но в телефоне слышались лишь длинные гудки.

Во двор въехали службы спасения. Меня затрясло. В толпе кто-то в голос зарыдал.

— Что случилось, вы знаете? — схватила я за рукав незнакомого мужчину.

— Нападение, — ответил он, повернувшись ко мне и наши взгляды встретились.

Я увидела безотчётный, дикий страх, который плескался в его глазах. Это был животный, первобытный ужас.

— Там моя дочь, — продолжил он сквозь стиснутые зубы, — А меня не пускают, никого не пускают, работает ОМОН. А мне нужно туда, к ней.

Я вцепилась в его рукав, чтобы не упасть.

— Вы что… Что вы такое говорите? Вы шутите, да?

Мой голос сорвался на крик.

Мужчина схватил меня за плечи, затряс с силой.

— Тихо-тихо, мы сейчас нужны детям, нельзя паниковать, слышите? — повторял он, — Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Детей спасут. Ублюдка уже задержали, так говорят.

— Но… — мой голос хрипел и срывался, — Вы сказали, что там…. Там стреляли.

— Он промахнулся, слышите? — мужчина смотрел в мои глаза обезумевшим взглядом, — Он мазила, он промахнулся. Ну, попал там по стенам, может пару окон выбил — и всё. Все живы! Я уверен, что все живы! И вы тоже так думайте.

Я не могла ни о чём думать, лишь смотрела на выбитые стёкла в окнах родной школы, и мне хотелось завыть по-волчьи, подняв лицо к небу, и рыть ногтями землю, вырывая с корнем траву и комья земли. Вновь, дрожащими негнущимися пальцами я набрала номер сына:

— Артур, сыночек, где же ты, ответь же мне, — шептала я, перед глазами плыли цветные круги и я не видела ничего и никого вокруг.

Сердце бешено стучало в висках. Внезапно поднялась суета, толпа подалась назад.

— Что там? — беззвучно произнесла я.

— Детей выносят, — хрипло выдавил мужчина и кинулся вперёд.

***

То, что открылось моим глазам было чудовищно и не укладывалось в голове — ребятишки в окровавленных белых рубашках и блузках. Их несли на руках люди в военной форме, бежали бегом, и укладывали прямо на газон, на расстеленные кем-то кофточки, пиджаки. Меня затрясло, я подбежала к ребятам, заглядывая в их лица — Артура нет, и знакомых ребят тоже. Но ведь эти детки тоже наши. Все — НАШИ! Я тоже сняла с себя кардиган и трясущимися руками расстелила на траве, на него тотчас же опустили какую-то девочку. Она плакала.

— Значит жива, — промелькнуло в голове, — Главное, что жива, моя хорошая.

Я опустилась на колени, припала губами к её головке:

— Милая, потерпи, сейчас всё будет хорошо.

Мимо нас пронеслись, сигналя и завывая, несколько ярко-жёлтых машин скорой помощи, резко затормозили на газоне.

— Дорогу! Дорогу! — кричали фельдшеры, пробираясь сквозь гущу народа.

Люди мгновенно расступались, образовывая коридор, спрашивали чем помочь.

— Поможете нести детей в машины, — бросили на бегу медики.

Они склонялись над детьми, молниеносно раскрывая свои чемоданчики и приступая к делу. Они бинтовали и обезболивали, останавливали кровотечения, и шинировали ноги-руки, накладывали воротники на шеи, укладывали на носилки, и люди тут же подхватывали их, и бегом неслись к каретам скорой помощи. Одна за другой машины покидали двор. Всё происходило словно в страшном сне.

В это же время по стенам, приставив раздвижные лестницы, карабкались спасатели. Я уже ничего не соображала от ужаса, время остановилось, повисло в жарком воздухе густым дрожащим студнем, заблокировало все мысли и чувства. Все, кроме одного — страха. Самой древней человеческой эмоции. Инстинкт самосохранения работал сейчас в наших умах и каждый из стоящих в толпе обезумевших родителей думал лишь об одном — как там мой ребёнок?

Из школы стали выводить детей. Я всматривалась в их лица, но сына среди них не было. Я вновь и вновь набирала номер Артура, но слышала в ответ лишь те же равнодушные, длинные гудки.

— Есть убитые, — прозвучало в толпе, и я почувствовала, как теряю остатки разума.

У меня не было больше сил терпеть, всё, я больше не мо-гу! Я схватилась за берёзу, росшую тут, и закричала так, как не кричала, наверное, никогда в жизни — ни когда упала на даче с лестницы и сломала ногу, ни когда рожала своего сына Артура, ни когда на меня однажды в подворотне напали двое и, угрожая ножом, отняли сумку, никогда, никогда я так прежде не кричала. Всё нутро моё вывернулось в этом крике, лёгкие вспыхнули огнём, я кричала и не могла остановиться.

— Девушка, девушка, — подскочил ко мне стоящий тут человек в форме, — Всё, всё, надо успокоиться.

Я вырывалась из его рук и орала, что мне нужно туда, нужно к сыну. Он крепко сжал мои плечи и махнул рукой фельдшеру. Тот, подбежав ко мне, сунул в рот какую-то таблетку, крикнув на бегу:

— Под язык положите!

И унёсся туда, где он был нужен.

Жар внезапно разлился по моему телу.

— Да что я себе позволяю, истеричка? Тут детям нужна помощь, а я, мерзкая бабища!

Я с размаху хлестнула сама себя по щеке и тут же в мозгах прояснилось. Таблетку я кажется проглотила, напрочь забыв слова фельдшера о том, что нужно рассасывать. Вновь и вновь, безостановочно, я набирала телефон сына и вдруг…

— Мам, — донёсся из трубки родной ломающийся голос моего долговязового подростка, — Алё, мам…

— Сынок!! — закричала я в трубку, — Сынок, ты где? С тобой всё в порядке?!

— Мам, — испуганно бормотал сын, — Прости, пожалуйста, ты узнала, да?

— Что узнала? — не понимала я.

— Что я сегодня не пошёл в школу, прогулял. Тебе Ирина Вячеславовна позвонила, да? Мам, прости, пожалуйста. Просто такая погода классная, и мы с Никиткой решили не пойти в школу. Мам, не ругайся, пожалуйста, это больше не повторится. Правда. Мам, ты чего, плачешь что ли? Мама, да не расстраивайся ты так. Я больше не буду. Мама!

Я упала на колени, и, сжимая побелевшими пальцами телефон, уткнулась лицом в землю, рыдания душили меня, я не могла дышать, я не могла вымолвить ни слова, я бесшумно рыдала, как безумная, и слёзы мешались с землёй и мазали моё лицо чёрными полосами. Кругом бежали люди и раздавались крики, а я всё стояла на коленях, словно в молитве, и слушала этот самый долгожданный, самый любимый, самый родной в мире голос — голос моего ребёнка, несущийся из трубки:

— Мам, мама, прости, что прогулял, мамочка, ты меня слышишь?…