Повелитель разбитых сердец

Елена Арсеньева

Математический закон утверждает: параллельные линии не пересекаются. А в обычной жизни он не действует. Иначе почему три судьбы, казалось бы никак между собой не связанные, – французской аристократки Шарлотты Лепелетье де Сен-Фаржо, милой барышни Татьяны Лазаревой, жившей в Петрограде, и скромной докторши из роддома в небольшом городке Валентины Макаровой – вдруг сходятся в одной точке? Сходятся, чтобы история, начавшаяся во времена Французской революции,…

8 января 1793 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо

О боже… О боже мой… Мне кажется, на меня обрушился какой-то камнепад событий! Такое, помнится, случилось два года назад, когда я поехала верхом и внезапно начался дождь. Удивительнее всего, что до этого больше месяца с небес не упало ни капли, земля вся иссохла. И в тот день утро началось безоблачное, а потом вдруг заволокло небо — и полило! Я направила коня (тогда у меня был Феб — рыжий, солнечный красавец Феб!) под скалу, на которой прилепилось несколько кустиков. Этот выступ отлично защищал от дождя, земля под ним была сухая. Но дождь не собирался утихать. Нам с Фебом, которого я с трудом удерживала на одном месте, было тесно под выступом, водяные струи хлестали со всех сторон. Мы совсем вжались в скалу — и вдруг на нас просыпалось несколько мелких камушков. Феб заволновался, попытался выскочить из-под скалы, но я, глупая, старалась его осадить, а между тем камушки все резвее ползли по стенам и уже побольше, поувесистее. Несколько ударили мне по шляпе и по холке Феба.

Как он перепугался! Как взвился на дыбы! Право, могу сказать, не хвастая, что считаюсь отличной наездницей, однако даже мне едва удалось удержаться в седле.

Феб словно с ума сошел. Не слыша моих окриков и словно не чуя, как натягиваются поводья, он понес меня прочь. «Неужели взбесился?!» — успела ужаснуться я. В это мгновение сзади раздался грохот. Обернувшись, я поняла, что если даже мой конь и взбесился, то сделал это очень даже своевременно. Потому что там, за моей спиной, уже не было козырька скалы, под которым мы только что прятались. По склону с вершины катились немалые камни, настоящие булыжники, валуны, и один из них, падая, только что раздробил вдребезги наш спасительный выступ. Если бы не Феб… Если бы он не забеспокоился и не помчал прочь…

Потом, когда я сообщила Роберу, старшему конюху, об этом случае, он даже покачнулся от ужаса и какое-то время не мог ни слова вымолвить. Но потом обрел дар речи и рассказал, что еще примерно два года назад, когда его проезжал молодой грум, Феб попал однажды под такой же внезапный камнепад и был даже ранен в холку. Наверное, ему запомнился тот случай. Я удивилась, почему раньше ничего не слышала об этом, но Робер сказал, что мы с отцом путешествовали в то время по Италии, а когда вернулись, ранка Феба уже зажила и была не видна под густой гривой.

Я мгновенно вспомнила ту нашу чудесную поездку. Это было в 1789 году. Рим, Венеция, Флоренция… Сказочная, вечно цветущая Флоренция… Мы вернулись во Францию в конце июля — и не узнали Парижа! Бастилии больше нет, на улицах орут опьяневшие от какой-то выдуманной свободы простолюдины, а мой брат, наследный граф Луи-Мишель Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо, отрекся от своего рода, от своего сословия и стал позором семьи.

Боже ты мой, ну что я пишу, зачем? Ведь в моих дневниках двухгодичной давности уже есть запись о том камнепаде, о странном поведении Феба… Если я достану старые тетрадки, то найду подробнейшее описание того пугающего события. О, понимаю. Я просто тяну время, чтобы, вспоминая прошлое, не писать о настоящем! Да… тогда меня вынес из-под падающих камней Феб. Но кто спасет меня теперь от того града ударов, который обрушивается не на мои голову и плечи, а на мою жизнь?

Вчера я узнала, что лишилась брата. Мы все не сомневались, что тело Луи-Мишеля привезут в родовое гнездо и здесь похоронят в семейном склепе — каков бы он ни был, он все же Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо! Однако его друзья-мятежники, революционеры, решили, что это слишком большая честь для старого замка, в котором некогда жила Великая Мадемуазель ^[15], где она принимала у себя маршала Тюренна, своего отца, и знаменитую мадам де Севинье, и принца Конде, и своего ненаглядного шевалье де Лозана, которому она в конце концов и подарила Сен-Фаржо и у которого его купил наш предок в 1714 году. А ведь Великая Мадемуазель была также и великой фрондеркой — то есть, выражаясь языком современным, революционеркой. Она поворачивала пушки и посылала войска против Мазарини, королевы Анны и маленького короля Людовика XIV… Отчего же ее замок не годится для погребения там праха другого революционера, обрекшего на смерть правнука Короля-Солнце? ^[16]

Я бы поехала в Париж. Я бы забыла все, кроме того, что Луи-Мишель — мой брат. Но… но его — с подобающими почестями, как жертву проклятых контрреволюционеров-аристо! — погребут его новые друзья. Его похоронят с воинскими почестями в Пантеоне! А его дочь Луизу-Сюзанну Лепелетье решено взять под опеку Конвента. И это при живой матери, при живых родственниках!

И я пока ничем не могу этому воспрепятствовать. В ближайшие дни я буду занята другими похоронами — мой отец не вынес случившегося. Он умер вслед за своим старшим и некогда самым любимым сыном. Не знаю, что именно стало непосредственной причиной этой смерти: то ли убийство самого Луи-Мишеля, то ли его соучастие в убийстве нашего короля.

От второго курьера, того, что привез известие о предстоящем погребении Луи-Мишеля в Пантеоне, стали известны новые подробности и голосования в Конвенте, и того, что произошло затем в ресторанчике Феврье в Пале-Рояле.

Конвент на время превратился в театральные подмостки. Голосование… Демократия… Насмешка! Это было голосование appel nominal ^[17]. Все присутствующие — беспощадные и жалостливые, сомневающиеся и уверенные — должны отвечать на вопрос: жить королю или умереть, публично, под прицелом сотен пар глаз? А между тем подруги Теруань де Мерикур, все эти торговки рыбой, распространявшие вокруг себя мерзкий запах тухлятины, и все эти непотребные женщины разгуливали там и сям, по трибунам и коридорам, с засученными рукавами и подоткнутыми подолами. Они были вооружены саблями, пиками и палками. Зная, что заседание может затянуться, они принесли с собой еду и вино. Пожирая колбасу и запивая ее стаканами вина, с жирными губами и осоловелыми глазами, они тянули свои ручищи с грязными ногтями к ненадежным депутатам и угрожающе шипели:

— Или его голова, или твоя!

Что и говорить, присутствие этих фурий, этих ламий ^[18] напугало колеблющихся депутатов. И все же, когда они восходили поочередно на трибуну, звучало не только роковое слово «смерть». Некоторые требовали пожизненного заключения. Многие говорили: «Изгнание, все, что угодно, только не смертная казнь!» Многие снова и снова просили узнать мнение народа, просили отсрочки…

Робеспьер, конечно, голосовал за смерть. Сиейес тоже. «La mort sans phrases!» ^[19] — выкрикивал он. И Филипп Эгалите ^[20] спокойно обрек на смерть своего кузена. Говорят, даже патриоты при роковом слове «La mort!», произнесенном им, покачали головами! Ну и, конечно, член Конвента Лепелетье тоже провозгласил: «Я голосую за смерть тирана!» В итоге короля приговорили к смертной казни с перевесом… в один голос.

Чей именно это был голос, интересно знать? Брата короля? Или моего брата?

Как только председатель суда Верньо неожиданно скорбным голосом произнес: «Заявляю от имени Конвента, что наказание, к которому присужден Луи Капет, — смерть!» — и подружки Теруань де Мерикур радостно завопили, а с галерей, где сидели любовницы д'Орлеана-Эгалите, донеслись шумные рукоплескания, Луи-Мишель вышел из зала, снял шапочку члена Конвента, обтер потный лоб и торопливо зашагал вдоль ограды Тюильри, спеша в Пале-Рояль. По улицам клубилась толпа, не зная, что сквозь нее пробирается человек, чье слово, быть может, определило участь короля Франции.

Как он шел? Гордо распрямив плечи? Или стыдливо сгорбившись? Но, так или иначе, вскоре, через десяток минут, он появился там, куда так стремился: в галерее Валуа любимого сада Филиппа Эгалите и ночных проституток — Пале-Рояля. Там, в подвальчике ресторана Феврье, было его привычное место для обедов. Ему вдруг очень захотелось есть!

Было пять часов вечера. Луи-Мишель пообедал и уже расплачивался, когда к нему подошел какой-то человек. Свидетели происшедшего описывали его потом как черноволосого коренастого мужчину с выбритым до синевы подбородком. Одет мужчина был в длиннополый камзол. Ресторатор Феврье и присутствующие вспомнили, что он тоже был некогда одним из завсегдатаев подвальчика: бывший королевский гвардеец по имени Пари. Странно, что его имя созвучно имени столицы Франции. Какое глубокое, какое роковое совпадение! Словно бы сам город, измученный и опозоренный, залитый кровью, отрядил этого человека с его страшной миссией в галерею Пале-Рояля!

— Вы Лепелетье де Фор? — спросил Пари.

— Да, — ответил Луи-Мишель, рассеянно отсчитывая чаевые слуге.

— Вы голосовали по делу короля?

— Я подал голос за его смерть, — ответствовал мой брат.

— Scelerat ^[21], так вот же тебе! — крикнул Пари и, выхватив саблю из-под камзола, вонзил ее глубоко в бок Луи-Мишеля.

Феврье попытался схватить Пари, однако тот вырвался и убежал. Задержать его не удалось. По его следам послана погоня, однако он скрывается.

Найдут ли? Молюсь, чтобы его не нашли…

Брат мой мучился от раны еще почти сутки и скончался на другой день, в час пополудни. Теперь он «павший герой восставшего народа» и что-то еще в этом роде. Но мой несчастный отец, который испустил последний вздох этой ночью, перед смертью заклинал меня сделать все, что в моих силах, дабы хоть как-то «скрыть позор нашей семьи». Это его слова. Он наказывал передать его последнюю волю моему младшему брату Максимилиану — теперь он наследник титула, имени и состояния, теперь он граф Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо. Максимилиан еще совсем мальчик, ему всего пятнадцать, он сейчас отправился навестить своего любимого старого конюха Робера, который больше не служит у нас, а уехал к дочери-вдове, в деревушку Мулен-он-Тоннеруа, далеко, за много лье от Сен-Фаржо. И он, конечно, еще не слышал ни о случившемся в Париже, ни о своем новом положении, ни о том, чего потребовал от нас в последние минуты жизни отец.

А понимал ли он, чего требует? И как отнесутся к этому жена и дочь моего погибшего старшего брата?

Примечания

15

Прозвище Анны-Марии-Луизы Орлеанской, герцогини Монпансье, кузины короля Людовика XIV.

16

Прозвище Людовика XIV.

17

Вызов по именам (лат.).

18

Чудовища античной мифологии — олицетворения мести и кровожадности.

19

Смерть без разговоров! (франц.)

20

Эгалите — по-французски «равенство». Прозвище герцога Орлеанского, безоговорочно принявшего революцию.

21

Злодей, негодяй (франц.).