Повелитель разбитых сердец

Елена Арсеньева

Математический закон утверждает: параллельные линии не пересекаются. А в обычной жизни он не действует. Иначе почему три судьбы, казалось бы никак между собой не связанные, – французской аристократки Шарлотты Лепелетье де Сен-Фаржо, милой барышни Татьяны Лазаревой, жившей в Петрограде, и скромной докторши из роддома в небольшом городке Валентины Макаровой – вдруг сходятся в одной точке? Сходятся, чтобы история, начавшаяся во времена Французской революции,…

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Повелитель разбитых сердец предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

7 июля 200… года, Франкфурт-на-Майне, аэропорт. Валентина Макарова

Честно говоря, я думала, что меня перехватят еще в аэропорту Нижнего…

Остаток той страшной ночи прошел бы, как я понимаю, в бесконечных допросах, если бы не Марина Москвитина, которая начала-таки рожать и остановить которую не смог бы даже министр внутренних дел, президент, а также президент Совета Европы. Кроме них, полное впечатление, в наш роддом той ночью прибыли все, кто мог! Комбинезоны и мундиры всех цветов заполнили коридор. Эти так называемые силовики беспрестанно пялились в окна родилки и перебудили всех — и детей, и мамочек. Уже утром, чуть только Марину с ее новорожденной дочкой разместили в палатах, комбинезоны и мундиры взялись допрашивать меня, Виталия Ивановича, акушерку, дежурных сестер, санитарок, и этот кошмар беспрерывно длился до восьми часов, когда началась пятиминутка с новой сменой. Я кое-как, дрожащим голосом, то и дело сбиваясь, стала докладывать о состоянии всех пяти младенцев, которых мы родили за истекшие сутки: один — глупышки Нинули — умер, как и предсказывала Ольга Степановна, через три часа; другой — вернее, другая, девочка, с которой я «фокусы показывала», — чувствовала себя очень хорошо; третий, послеоперационный, находился в реанимации, но состояние стабилизировалось, с Марининым все нормально, никакой патологии нет, ребенок цыганки родился мертвым. Обычно главный страшно злится, когда кто-то «солому жует» на докладе, но тут и смотрел снисходительно, и слушал вполуха. На нас на всех, дежурных, остальные взирали как на чудом вернувшихся с полпути на тот свет, и один из приемных покоев — тот самый! — был еще закрыт, потому что люди, которые теперь распоряжались в нашей больнице, только сейчас разрешили санитаркам смыть кровь со стен и пола, а полночи фотографировали, снимали эти кровоподтеки на видео, измеряли что-то. Хотя что там можно измерить? Был человек — и погиб…

Короче, идет себе пятиминутка, я стараюсь ни о чем не думать, кроме как о детях, которых мы нынче родили, и вдруг меня словно по голове — по моей измученной, вторую ночь подряд не спавшей голове! — ударяет: Матерь Божия, да ведь я ж с сегодняшнего дня в отпуске! И у меня сегодня в 13-00 самолет! А у меня еще вещи практически не собраны, а в аэропорту просили быть не позднее 12, ведь билет еще не выкуплен! Кроме того, аэропорт в Нижнем, а я, как известно, в Дзержинске. Вдобавок на его окраине. И мой дом, где разбросаны эти самые вещи, которые надо собрать, — на противоположном от роддома конце нашего пусть и не самого большого, но и не самого маленького города…

Голова от этого открытия у меня начинает болеть так, что на какое-то мгновение я почти теряю сознание.

Пятиминутка как раз кончается. Слава богу, сегодня она длилась хоть и не пять минут, но и не час. Главный говорит:

— Ребята, кто с дежурства! Я понимаю, что вы с ног валитесь, но вас просили еще задержаться.

«А вас, Штирлиц, я попрошу остаться…»

Мы не спрашиваем, кто именно просил. Мы и так понимаем, что песенка свободной жизни для нас спета очень надолго. Теперь нас будут швырять от одного следователя к другому, и каждый будет смотреть точно так же недоверчиво, как уже смотрели те, которые терзали нас ночью, и больше всех будут мучить нас с Москвитиным, потому что мы — хотя бы мельком, хотя бы краем глаза! — видели убийцу, пособника, как я теперь понимаю, цыганки-террористки.

Цыганки? Да какая там, к черту, цыганка! Как только она сказала «Але-лай!», я сразу поняла: не цыганка это! С чего бы ей говорить по-чеченски?

Не то чтобы я была знатоком чеченского языка… Честно признаюсь: я знаю только эти слова. Как-то раз в электричке рядом со мной оказалась грузная чеченка с целым выводком маленьких чеченят, и она почему-то пристала ко мне, как пиявка, и всю дорогу пыталась меня убедить в том, что русские относятся к ним бесчеловечно, что им пришлось уехать из родимого, но разрушенного дома в Хасавюрте и живут они теперь в Дзержинске, у дальних родственников, но это не жизнь: дом маленький, там своих двое детей, да этих четверо… Кошмар, словом.

В знак отчаяния чеченка то и дело восклицала: «Але-лай!», и эти слова отпечатались в моей памяти, словно выжженные каленым железом. Наверное, потому, что чем-то напомнили мне наше, исконное, нижегородское: «Эх-а-яй!», которое тоже означает все на свете: и изумление, и насмешку, и ужас.

И вот вдруг беременная цыганка в полубреду тоже восклицает: «Але-лай!» Я удивилась, да. Наверное, надо было сразу что-то предпринять… Но что я могла, когда она тут же начала рожать? Да и откуда мне знать, может, это такое традиционное восклицание у всех мусульман? Хотя вопрос, мусульмане ли цыгане… А, пропади оно все пропадом, это уже не играет никакой роли. Что случилось, то случилось, но благодарение богу, что не произошло ничего худшего. Они все-таки не подорвали нас, эти ненормальные, эти поганцы… Слава богу, что Москвитин оказался таким настырным и никуда не ушел. Кто его знает, вдруг это устройство все же сработало бы! Правда, беда все же произошла, погиб тот человек, Василий…

Что-то хлещет меня по лицу наотмашь. Я вяло отшатываюсь, не слишком, впрочем, удивленная. Столько со мной всякого случилось в сумятице двух прошлых ночей, что эту пощечину я воспринимаю как еще одно проявление общего безумия. И тут мир в моих затуманенных усталостью и потрясением глазах проясняется, и я вижу, что стою почему-то не в кабинете главного, где проходила летучка, а посреди каких-то кустов. То есть меня хлестнула ветка. Еще несколько мгновений мне требуется, чтобы осознать: это не какие-то кусты, а свои, можно сказать, родные, потому что находятся они на задворках нашей больнички, позади кочегарки, позади куч угля, и среди этих кустов пролегает обходная тропа к автотрассе.

Минуточку. Как я сюда попала?

Опускаю глаза и вижу, что на мне мой белый халат, который я так и не сняла после летучки. То есть я как бы вышла погулять, подышать воздухом? Но почему на моем плече болтается сумка — моя торбочка, в которой лежат косметичка, щетка для волос, записная книжка и деньги, выигранные в «Супер-слотсе» и полученные в бухгалтерии отпускные? Почему я стою в кустах чуть пригнувшись и выглядываю из них так осторожно, словно боюсь, как бы меня не заметили, не поймали и не привели обратно в больницу?

И я понимаю, что так оно и есть. Я на самом деле этого боюсь. Я боюсь, что мне не удастся сегодня улететь в Париж. И в ближайшем обозримом будущем тоже не удастся. А может быть, даже никогда не удастся.

Я видела убийцу. Факт есть факт. О господи, да ведь я не помню о нем ничего, кроме того, что он был в милицейской форме и что у него бритвенные лезвия вместо глаз!

Предположим, я останусь, плюнув на все усилия подруг по организации и обустройству моей личной жизни. Но где гарантия, что этот человек не вернется, чтобы прикончить меня?

Я его видела. Москвитин — тоже, но прапорщику Москвитину защитить себя проще, чем мне. У меня никого нет. Я никому не нужна. Я — легкая добыча.

Вот, значит, чего я испугалась, а не только того, что пропадет мой отпуск и деньги я потрачу, конечно, на всякую ерунду, поскольку классно умею это делать, и срок визы кончится, и женихи мои устанут меня ждать, а Лерка обидится, что я махнула рукой на все ее усилия, и больше не станет мне помогать…

Видимо, этот страх перед новой встречей с убийцей был так силен, что под его влиянием я действовала практически в полубеспамятстве, на сущем автопилоте да еще на инстинкте самосохранения. Я вышла с деловитым видом из больницы — меня никто не задержал, наверное, потому, что я была в халате. Ну мало ли куда может идти доктор? — И теперь стою в кустах, от которых рукой подать до проходных дворов, которыми я через две минуты доберусь до маршрутки. Полчаса ехать до дому. Полчаса на сборы. Полчаса добираться до вокзала. Час на электричке до Нижнего. Час до аэропорта. Я еще могу впритык, в последнюю минуту, успеть на самолет и улететь сегодня же в Париж!

В Париж, в Париж, в Париж…

Что будет потом, когда я вернусь? О господи, я не стану думать об этом сейчас. Я подумаю об этом завтра… В конце концов, я, может быть, вообще не вернусь!

Автопилот и инстинкт самосохранения продолжают руководить мною — до самого аэропорта, в двери которого я врываюсь с совершенно безумным видом без пяти минут двенадцать, волоча за собой чемодан и сумку, кое-как набитые, кое-как застегнутые. Вваливаюсь за стеклянную перегородку, где находится офис Люфтганзы, и под ласково-укоризненные причитания двух барышень в сине-желтых люфтганзовских косыночках получаю свой билет. Мне поспешно объясняют, как вести себя в аэропорту Франкфурта, сообщают, что у меня часовой перерыв между рейсами, так что там надо будет шустрить, не мотать по дьюти-фри, а быстренько искать gate А-54, откуда я полечу в Париж. Я вспоминаю, что gate по-английски — ворота, и таращусь на девиц в изумлении. Почему-то огромные деревянные ворота представляются мне… Деревянные ворота в самом большом аэропорту Европы?!

Но уже некогда, некогда предаваться сюрреалистическим бредням, некогда вспоминать, что слово gate обозначает еще и «вход-выход», — давно объявили посадку, а я еще не прошла регистрацию.

Мой неряшливо уложенный чемодан благополучно проезжает мимо таможенника, а вот сумка застревает в «телевизоре».

— Что там у вас, скажите, пожалуйста? — спрашивает меня наголо бритый парень. Он нормально говорит по-русски, то есть он, разумеется, русский, как и те девчонки в офисе Люфтганзы, однако в нем уже есть нечто неуловимо немецкое. Может быть, эта непривычная, не нижегородская вежливость — вежливость даже не слов, а манер?

Я пугаюсь потому, что не могу вспомнить, что положила в сумку. Не помню, хоть тресни! Кажется, несколько баночек красной икры, потом конфеты «Птичье молоко» Сормовской фабрики — для Лерки, которая умоляла привезти ей две, а лучше три коробки, потому что таких конфет нету в Париже… Вот только птичьего молока там у нее нету, у миллионерши, жены миллионера! А что еще в сумке? Что?!

— Слушайте, у вас там крокодил? — хихикает таможенник, весело глядя на свой экран. — Или мне чудится?

О господи, ну какая же я идиотка… Вот именно что крокодил! И не простой, а крокодил-ксилофон и одновременно каталка на колесиках, которую можно таскать за веревочку. И если нажать на кнопочку на брюхе у крокодила, то глаза у него загораются, начинают мигать, да еще и музыка играет. Дело в том, что у Николь Брюн, в замужестве Понизовской, которая ищет — и даже уже нашла! — мне французских женихов, в прошлом году родилась дочка. Зовут ее совершенно сказочным именем — Шанталь, и вот этой Шанталь предназначен в подарок крокодил дивной красоты. Думаю, с подарком осечки не будет. Точно такой же крокодил был у моей Лельки, и дочка так его любила, что сначала бесконечно терла десны (зубки резались, а десны при этом чешутся) палочкой, которой надобно стучать по ксилофону, а потом дошла очередь и до крокодила: она с ним даже спала, она его на прогулки таскала… И рыдала, когда пришла пора идти в садик, и она взяла с собой крокодила, и другие дети тоже им пленились и клянчили его у Лельки… Словом, это был, как выражается моя мама, «первый человек, с которым она разговаривала».

Хорошо, что есть вечные ценности. Такие, как этот крокодил, которого я купила в «Детском мире» на улице Горького в Нижнем. Если он был хорош для моей Лельки, то небось понравится и француженке Шанталь.

Удостоверившись, что в сумке действительно «живет» крокодил, таможенник пропускает меня дальше. Чемодан уезжает по транспортеру в багаж, мне ставят штамп на паспорт в будочке пограничного контроля, а потом в числе пяти других опоздавших пассажиров, не томя ни минуты лишней в накопителе, везут в пустом автобусе к самолету.

Стюардесса — уже немка, настоящая немка с кукольным жестким личиком! — делает своим тонкогубым ротиком улыбку и быстренько рассовывает нас на свободные места. Мое законное 25 С, как я понимаю, где-то в хвосте, но тащиться туда стюардессе нет никакой охоты, и я оказываюсь одна на своем ряду. Редкостная удача! Едва дождавшись, когда мы взлетим и погаснут табло «No smoking! Fasten belts!», я устраиваюсь на всех трех креслах и засыпаю мертвым сном. И, пропустив даже обед, сплю до тех пор, пока та же стюардесса не расталкивает меня, ибо табло снова требуют: «No smoking! Fasten belts!», а это значит, что самолет готов идти на посадку в аэропорту Франкфурта.

И тут начинаются проблемы.

Почему-то я решила, что вся веселая толпа пассажиров, состоящая из нижегородцев и пермяков (наш самолет летит, строго говоря, из Перми, Нижний — просто пункт краткой посадки), тоже двинет вместе со мной в Париж, а значит, во Франкфурте я просто-напросто пристроюсь в хвост более компетентным соотечественникам и вместе с ними доберусь до gate А-54 и вскоре, словно в сказке, попаду в волшебный город Париж… Однако, когда я миновала наконец «рукав» и оказалась сразу в здании аэропорта, мои попутчики куда-то исчезли, растворились в разноголосой, куда-то спешащей толпе, заполняющей аэропорт. Каждому нужны свои ворота! В Париж, такое ощущение, никто не летит… Какие-то мгновения я чувствую себя сущей Красной Шапочкой, заблудившейся в дремучем лесу.

А впрочем, не так уж он страшен, этот лес! Стены пестрят табличками со стрелочками и выразительными надписями: А 20–40, А 41–57, В 10–30 и все такое в этом же роде. Смекаю, что, хоть «ворот» в другие города и страны здесь огромное количество, надо просто смотреть на цифры и следовать по стрелочкам.

По идее, мне следовало бы со всех ног мчаться по направлению А 41–57, а уж там искать нужные мне цифры А-54. Но до конца регистрации еще полчаса. И мне совсем не хочется провести это время в каком-нибудь пошлом накопителе, в изоляции от веселого международного шума. Во-первых, я хочу есть: ведь я не завтракала дома — некогда было! — и не обедала в самолете. Мне ужасно жаль, что проспала импортный обед, хотя одна тетка громко возмущалась потом, когда мы уже шли по «рукаву», мол, еда была кошмарно скудная и невкусная, а вторая утешала ее: дескать, Люфтганзу все ругают, немцы ведь известные скупердяи. Но мне все равно жаль обеда. Тонкогубая немочка меня не разбудила, и теперь живот у меня здорово подвело. У меня вполне есть время потратить самую малость моих заботливо сбереженных баксов и евриков на какую-нибудь еду, тут ведь полно всяких завлекательных забегаловок. Но еще больше, чем есть, я хочу в туалет. И поэтому топаю по аэропорту, высматривая не столько стрелочки с надписью «А 41–57», сколько сакраментальную стилизованную фигурку. Но когда нахожу ее, то не верю глазам: около двери в вожделенное местечко змеится очередь человек в семь!

Мама дорогая! Даже в накопителе Нижегородского аэропорта, через который я пробегала рысью, около такой же дверцы не было ни единой души! А тут, в самом большом аэропорту Европы, в самом, можно сказать, ее сердце… Позорище! Чуть поодаль еще одна аналогичная дверь, но я вижу, как то одна, то другая нетерпеливая дама, подскочив к ней, разочарованно отбегает. Второй туалет закрыт. Черт, а вдруг всем этим теткам, которые стоят в очереди, нужно туда надолго?!

А тут меня осеняет. Gate А-54 — на другом этаже. Определенно там должен быть свой туалет! Может быть, в нем не такая напряженка?

Гордо отворачиваюсь от очереди и топаю по нужным мне стрелочкам. Заодно прохожу паспортный контроль, о котором я совершенно забыла, и, отойдя от стеклянных будок пограничников, оказываюсь около лифтовых кабинок. Вижу уже знакомые стрелочки, рядом цифру 3 и понимаю, что путь в Париж лежит через третий этаж этого необъятного аэропорта.

Лифт открывается, там уже стоят двое или трое пассажиров, вхожу я, за мной еще какие-то люди, каждый нажимает нужную ему кнопку, дверцы закрываются — и в эту минуту раздается довольно громкая мелодия. Как я понимаю, у кого-то из пассажиров звонит в кармане мобильник.

Странно — никто и ухом не ведет. А между тем мобильник просто-таки заливается! Интересно, какой дурак выбрал в качестве сигнала пошлую «Ламбаду», да еще в такой кретинской аранжировке? Про «Ламбаду», кстати, раньше был классный анекдот. Глухой дед долго смотрит по телевизору, как парень с девушкой танцуют «Ламбаду», и говорит в конце концов: «Ну нет, пока они не лягут, у них ничего не получится!»

С трудом сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть, и вдруг замечаю, что все мои соседи по лифту как-то странно косятся на меня. У них на лицах довольно кислые ухмылки, и тут я осознаю, что «Ламбада» звучит не в чьем-то гипотетическом кармане, а в моей сумке с подарками.

Нет, как это может быть? У меня ведь нет мобильника…

И тут меня пронзает догадка. Да какой, к черту, мобильник! Это не мобильник поет, а мой крокодил!

Тот самый, который лежит у меня в сумке. Видимо, ворох барахла сдвинулся, и что-то — либо банка с икрой, либо коробка с «Птичьим молоком» — случайно нажало кнопочку на его брюхе, вот и заиграла музыка. Ну точно! Лелькин крокодил в свое время тоже надрывался «Ламбадой». Есть вечные ценности, я это уже говорила.

Я открываю сумку — и чуть не роняю ее, потому что крокодил не только поет, но и мигает своими выпученными глазищами. То есть еще и лампочки зажглись. Матерь Божия!

Какой-то не в меру любопытный немец — а может, и кто другой, бог их тут всех разберет, иностранцев! — заглядывает в мою сумку, видит иллюминацию и начинает хихикать. Я ощупью выключаю поющего и сияющего крокодила, а потом вскидываю глаза, чтобы испепелить взглядом бестактного дойча. Видимо, у меня очень добрый и ласковый взор, потому что дяденька мигом отводит свой. Разумеется, на меня пялился не только он, но я вожу глазами, словно горгона Медуза, и все поспешно отворачиваются: две толстухи латиноамериканского типа, два аналогичных мужика, тощий долговязый альбинос — наверняка выпускник Кембриджа или Оксфорда, я англичан именно такими себе и представляла! — лощеная дама непонятной мне национальной принадлежности с девичьей фигурой и совершенно старушечьим, морщинистым лицом… Короче, все быстренько опускают глаза, и только один человек смотрит на меня как-то недоверчиво, словно бы в растерянности. Он высокого роста, худощав, довольно смугл, у него узкое лицо, тонкие поджатые губы и темные глаза. Я его где-то видела раньше. А, наверное, он летел в одном со мной самолете, вот что. Типа, соотечественник. Как бы земляк…

Я делаю попытку неловко улыбнуться, и в то же мгновение выражение растерянности тает в его глазах, они прищуриваются и делаются похожими на два бритвенных лезвия. Возникает ощущение, что меня вот-вот полоснут по горлу…

Я цепенею. Я уже видела эти глаза! Я уже видела этого человека! Прошлой ночью, в нашем роддоме…

Неважно, что видела я его мельком. Неважно, что была ночь и я едва держалась на ногах от усталости. Как сказано в каком-то детективном романе — забыть глаза, которые смотрели на тебя поверх пистолетного дула, нельзя!

А эти глаза-бритвы смотрели на меня именно что поверх пистолетного дула. Потом человек, сжимавший в руке тот пистолет, застрелил Василия и исчез. Скрылся. Убежал…

Нет, улетел. Вместе со мной — во Франкфурт.

Боже мой! Но как он узнал, что лечу Люфтганзой в Париж? Ведь я сама до последней минуты этого не предполагала…

В ту же секунду я соображаю, что ничего он не узнал. Он спасал свою шкуру так же, как и я. Он ринулся прочь из роддома, убегая от преследования, ринулся куда глаза глядят и куда самолеты летят. А может быть, у него пути отхода были распланированы заранее? Да какая разница! То, что мы оба оказались во Франкфурте, — безумное, жуткое, страшное, случайное, роковое, фатальное совпадение, на какие так горазда жизнь и которые кажутся совершенно надуманными и неестественными, когда читаешь о них в какой-нибудь книге.

«Ну и загнул (или — загнула, ненужное зачеркнуть)!» — пренебрежительно говорим мы в адрес автора, когда его герои мотаются по всему белому свету и только и знай натыкаются друг на друга на земле, в небесах и на море, а порою и под водой, и в открытом космосе, и даже в иных мирах.

А вот лично я действительно нос к носу столкнулась в другой стране с человеком, который не убил меня только чудом. И это факт. Так распорядилась Судьба — автор романа под названием «Жизнь». И теперь у несостоявшегося убийцы есть все шансы исправить ошибку, а у меня — заполнить пробелы в своем образовании. Например, кое-что узнать о мире ином…

Господи! Зачем я полетела Люфтганзой? Зачем я потащилась в «Супер-слотс» и выиграла деньги? Зачем я спасла ворону? Все из-за нее!

Меня кто-то толкает. Лифт остановился. Люди собираются выходить. Но ведь люди — мое спасение! Он не будет убивать меня на глазах у всех! Наверняка загонит меня в какой-нибудь пустой угол, и тогда…

Но я не дам загнать себя в пустой угол. Я ни на минуту не должна оставаться одна!

Я отпихиваю выпускника Кембриджа и не в меру любопытного дойча, наступаю на ногу латиноамериканской толстухе и первой выскакиваю из лифта. Господи, где там мои стрелочки, мои буковки и циферки? Лечу что было сил по коридору — точной копии того, откуда я только что прибыла, даже очередь в туалет совершенно такая же! И вдруг вижу надпись: «А-54».

Вот и стойка регистрации. «PARIS, 4940» — значится на табло. Это номер моего рейса. Место моего назначения. Вот он, вход (вернее — выход, спасительный выход!) в Париж!

Оглядываюсь — но бессмысленно искать в толпе моего преследователя. Он отнюдь не пыхтит за мной след в след, наставив на меня пистолет. Он затерялся среди людей, и на какой-то миг мне даже начинает казаться, что все мне привиделось: бритвенные лезвия его глаз, мгновенное изумление на узком сухом лице, которое враз сменилось жуткой радостью людоеда…

Это не сон. Нет, к сожалению, не сон. И то, что случилось прошлой ночью, — случилось наяву.

Где он? Где мой преследователь, убийца? А может быть, он потерял мой след? Отстал?

Подбегаю к стойке, сую очередной люфтганзовской даме билет, проскакиваю контроль безопасности. На сей раз крокодил не вызывает никакого интереса, и слава богу. Скорей бы в спасительный накопитель!

— Куда мне идти? — спрашиваю на своем весьма условном английском.

— Присядьте здесь, — отвечает служительница (ее произношение не в пример лучше моего), обводя широким жестом несколько кресел, которые окружают стойку. В креслах уже сидят десятка два людей с сумками. Не сразу соображаю, что они тоже летят моим рейсом и ждут, когда начнется посадка.

Боже ты мой! В этой несчастной Европе даже накопителя нет! И если убийца и потерял мой след на какие-то минуты, то он очень быстро его отыщет. Да и след ему никакой не нужен. Вот она я, собственной персоной, на виду! В панике озираюсь — и вижу чуть невдалеке от стойки дверку с той самой фигуркой, около которой нынче во Франкфурте такой нездоровый ажиотаж. И никакой очереди!

Вбегаю в туалет и запираюсь в кабинке. Сначала меня так колотит, что я едва не забываю воспользоваться ситуацией. А потом сижу в кабинке, затаясь и дрожа: а если он ворвется в туалет и убьет меня здесь, на унитазе?

Позорно, ужасно!

Но обошлось: минут через пять объявили посадку на мой рейс. Пулей вылетаю из туалета и — бегом в самолет. Чуть ли не первая плюхаюсь на свое место и пристально оглядываю пассажиров, которые тоже намерены лететь в Париж. Самолет небольшой, салон в нем один, поэтому никто не минует моего настороженного ока.

«Ну и что ж ты будешь делать, подруга, если все же увидишь его здесь?» — несколько раз спрашиваю я себя, вполне готовая впасть в истерику. И не нахожу ответа.

Время идет. Все сели, уже светятся заветные табло: «No smoking! Fasten belts!» Стюардессы знакомят с правилами поведения в аварийной ситуации, командир корабля мурлычет не только по-немецки и по-английски, но и по-французски, и это действует на меня успокаивающе. Все нормально, все спокойно! Его нет, его нет, его нет…

Значит, Судьба-автор решила, что два совпадения подряд за такой короткий промежуток времени — слишком большая натяжка. Таким образом, у меня еще есть время пожить. Если он потерял мой след и не знает, что я полетела в Париж, есть шанс пожить подольше. Все же есть!

Стюардессы почти без передышки снуют туда-сюда с напитками: кофе, чай, вино, виски, пиво, минеральная вода, — а потом разносят пакеты с крошечными рогаликами и сандвичами с мясом или сыром. Мне достаются рогалики, проглатываю их в одну секунду и жалею, что их так мало. Но не станешь же тут просить добавку!

Ну, если я заговорила о добавке, то, стало быть, пациент скорее жив…

Кажется, я ускользнула от убийцы второй раз. И если мне удастся зацепиться за какого-нибудь мсье в Париже… Точно, мне обязательно нужно остаться во Франции. Любой ценой! Пусть убийца ищет меня в аэропорту, пусть возвращается в Россию — меня там больше нет. И, надеюсь, не будет. Лельку мне родители привезут, если что.

Нет, едва ли этот гад вернется в Россию. Знает же, что его ищут, террориста проклятого!

А вдруг он хочет совершить очередной теракт во Франкфурте?

О господи, но меня-то там уже нету! Нету! Я лечу в Париж. И, может быть, по милости божьей никогда больше не увижу эти страшные глаза?

А если увижу, то хотя бы не очень скоро?..

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Повелитель разбитых сердец предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я