Повелитель разбитых сердец

Елена Арсеньева

Математический закон утверждает: параллельные линии не пересекаются. А в обычной жизни он не действует. Иначе почему три судьбы, казалось бы никак между собой не связанные, – французской аристократки Шарлотты Лепелетье де Сен-Фаржо, милой барышни Татьяны Лазаревой, жившей в Петрограде, и скромной докторши из роддома в небольшом городке Валентины Макаровой – вдруг сходятся в одной точке? Сходятся, чтобы история, начавшаяся во времена Французской революции,…

6 июля 200… года, Дзержинск.

Валентина Макарова

Мне очень стыдно, конечно, это признавать, однако те шесть тысяч рублей, с которыми я ушла из ночного, пустого «Супер-слотса», здорово улучшили мое настроение. Зато они просто-таки наповал сразили девицу-служительницу, которая все эти три часа ходила за мной, как пришитая!

Дело в том, что я не сидела на одном месте. Все стулья вокруг рулетки были пусты — вот я и перебиралась с одного на другой, каждый раз заставляя служительницу доставать из сейфа мой выигрыш. Штука вот в чем: компьютер-то обыграть невозможно. Ни в шахматы, ни в рулетку. Он просекает удачу, которая начинает вдруг липнуть к кому-то одному, — просекает и пресекает. Поэтому, сидя на одном месте, много не выиграешь. А если выиграешь и вовремя не уйдешь, то вовсе проиграешься. Надо все время дурачить рулетку, сбивать ее с толку, переходить от поля к полю. Компьютер же не соображает, что с ним играет один и тот же человек! Он думает, это разные лохи приходят… Вот я и старалась обмануть его — поиграю там, поиграю сям… И никогда не ставила сразу все, что выиграно.

Сама не знаю, почему это мне вдруг пришло в голову, откуда эта тактика взялась. Но я следовала ей — и привела бедную девушку из «Супер-слотса» в полный обалданс. Похоже, она решила, что я какая-нибудь знатная хакерша-знахарка, которая умеет заговаривать компьютерную рулетку. Нет, в самом деле, начать с сотни и за три часа выиграть в шестьдесят раз больше, — мой случай, наверное, будет занесен в анналы «Супер-слотса» как самый серьезный афронт этого лоходрома. Служительница же не знала, что за мной присматривал «птичий бог»!

Раскачиваясь в полупустом трамвае, и потом, нервно сжавшись на облезлом сиденье электрички, и еще позднее, стоя по стойке «смирно» в битком набитой маршрутке, которая везла меня от дзержинского вокзала на работу, до остановки «Магазин имени Свердлова», я думала только об этих деньгах. И позорное ночное приключение, после которого я бросилась с балкона, казалось таким далеким, что не заслуживало даже воспоминания.

Теперь я не думаю о прошлом — только о будущем!

Наверное, это показывает, что я не слишком-то высокодуховная натура, а материальная, меркантильная и расчетливая, да? Ну и ладно. Неприятность эту мы переживем!

Вся штука в том, что на днях я должна лететь в Париж. На деньги, которые я целый год копила. Подрабатывала где и как могла, устроилась еще на полставки в одну шарашкину контору, где беззастенчиво дурят толстых гражданок возможностью моментально и безвозвратно похудеть. И вот с помощью этих наивных теток, которые мечтают избавиться от «ушей» на бедрах и складок на талии, по-прежнему треская на ночь пельмени с плюшками и заедая их капсулками с какой-то эфемерной пылью, может, даже на улице, прямо с тротуара, наметенной, я малость разбогатела. И теперь вполне могу себе позволить такое путешествие. Билета у меня еще нет, потому что я толком не знаю, когда меня отпустят с работы. Если выпишут с больничного нашего третьего педиатра, Наташу Карбасову (в роддоме нас должно оставаться как минимум двое), тогда все, вопросов нет, — могу идти в отпуск хоть завтра и сразу брать билет. Виза-то уже три дня как действует!

Я еду не по турпутевке, а по частному приглашению. В прошлом году моя давнишняя подружка Лера Лебедева (мы с ней когда-то были в одном пионерлагере) вышла в Париже замуж за миллионера (ей-богу, вот провалиться мне на этом месте, если вру!), да еще и сама получила какое-то безумное наследство — почему-то от папы этого самого миллионера ^[12]. Я до сих пор толком не знаю, что там да как, в письмах ведь всего не опишешь, но Лерка, надеюсь, мне расскажет при встрече. Она французское гражданство получит только через год, такие там драконовские порядки, однако ее муж — он наполовину русский, между прочим, из каких-то белоэмигрантов или что-то в этом роде — любезно прислал мне приглашение.

Но я еду не просто так — поглазеть на Сакре-Кер, Нотр-Дам-де-Пари, Елисейские Поля и прочие легендарные местечки, а также облегчить свой и без того легкий кошелек в Галери Лафайет. Закон природы: стоит барышне счастливо выйти замуж, как она немедленно принимается устраивать семейное счастье своих подруг, словно у нее открывается аллергия на холостячек. Такова и Лера. Она обуреваема желанием пристроить меня за хорошего импортного человека! Вдобавок ко всему ее парижская подруга (она француженка, но замужем за русским, еще один интернациональный семейный прикол!) держит ни больше ни меньше как брачное агентство. Через эту самую Николь Брюн (в замужестве она Понизовская) Лера и познакомилась со своим Жераром. Теперь Николь по просьбе Леры подыскивает женихов мне. Посланы фотографии, то да се… Насколько мне известно, желание встретиться со мной определенно выразили трое. Наличие у меня дочери претендентов нисколько не смущает. Итак, трое кандидатов уже есть, но Николь не намерена останавливаться на достигнутом.

Кстати, показательно, что даже после той пакости, которая учинилась со мной нынче ночью, я ни разу не назвала своего бывшего возлюбленного ни подлецом, ни коварным изменщиком. Да, не назвала. Потому что и сама хороша. Сплю — ах нет, уже следует говорить «спала» — с ним, а сама втихомолку ищу жениха за пределами нашей великой и необъятной родины. То есть я и есть потенциальная коварная изменщица, ведь при малейшем удобном случае была намерена покинуть как милого друга, так и эти самые пределы. Конечно, я не была уверена, что вот так запросто смогу отлепиться от мужчины, которого, можно сказать, любила. Но вмешалась судьба: не просто отлепила — оторвала меня от него! А слезу утерла ворохом сторублевых бумажек, которые я еще на вокзале, ожидая электричку, превратила в круглосуточном обменном пункте в две зелененькие — по сто долларов каждая.

Надо ехать! Да, пора ехать… вернее, лететь. Вот выйдет Наталья со своего больничного, и я полечу — как только, так сразу.

Вопрос стоял ребром: добираться до Парижа через Москву, рейсами Аэрофлота или Эр Франс, или прямиком из Нижнего, Люфтганзой? Разница в цене — двести долларов. Существенно. Однако в Москву мне тащиться жуть как неохота было. Ну не люблю я столицу нашей родины, мне там даже полдня провести тошно! К тому же еще и ночь в поезде предстоит, а в поезде я спать не могу, меня почему-то укачивает, иногда до рвоты. До аэропорта с вокзала надо ехать на такси, чтобы успеть на утренний рейс. За поезд и такси тоже надо платить, верно? То есть разница в цене уже меньше… И до чего хотелось полететь Люфтганзой, как белый человек! Пересадка на парижский рейс во Франкфурте-на-Майне. Когда я еще побываю во Франкфурте? Говорят, там самый большой аэропорт в Европе. Может, у меня окажется между рейсами сколько-нибудь времени, чтобы доехать от аэропорта до города и хоть одним глазком глянуть на Германию? Виза-то шенгенская, путь почти по всей Европе открыт!

Еще вчера это были бесплодные мечтания. Но вот теперь у меня в кармане материализовались двести долларов. Мне их презентовал «птичий бог». За спасение одной из его подданных.

Думаю об этом всю дорогу и на пятиминутке, где нам сдает дела предыдущая смена, подробно описывая состояние каждой пациентки и младенца, так что пятиминутка затягивается на полчаса. И на обходе я то и дело отвлекаюсь мыслями от взвешивания новорожденных крохотулек, обработки их пупков, общего осмотра… К счастью, с нашей малышней все в порядке, никакой патологии ни при поверхностном осмотре, ни при более тщательном не замечаю. Пупки у всех подсыхают просто замечательно, с кожными покровами все о'кей, тремора ^[13] ни у кого нет, животов вздутых не обнаружено, то есть никто из мамочек ничего лишнего типа дыньки не съел, на аппетит своих птенчиков мамаши не жалуются, вроде бы даже не больно-то крикливый народишко на сей раз в детской подобрался: спали, говорят, хорошо, все как на подбор. Это отлично, потому что стоит проснуться и заорать одному, как он перебудит всех своих соседей. Моя Лелька такая была. Я ведь тоже здесь рожала, в родимом роддоме. На мою дочку все «ночные» жаловались. Мало того, что меня тошнило все девять месяцев, пока я ее носила, так она еще первые три месяца жизни никому спать не давала!

Что у меня сегодня впереди? Две выписки — подготовить документы, поговорить с мамочками и рассказать, как ухаживать за дитятком в первое время. Это непременно. Присутствие дома новорожденного младенца отшибает соображение даже у тех, у кого дети уже есть. А тем паче — у новичков. Это я по себе знаю. Плюс к тому сегодня мы ожидаем двое родов. С одной будущей мамочкой все нормально, схватки идут своим чередом, рожать мы с ней начнем не раньше чем под утро. Второй случай похуже, сердцебиение плода ухудшилось, придется оперировать женщину, сама она, похоже, не разродится… Ну и, может, подвезут кого по «Скорой» с преждевременными. Короче, день предстоял определенно спокойный и самый обыкновенный.

После обхода я позвонила Наташе:

— Привет, Карбасова! Ты на работу собираешься?

— Нет, а зачем?

— Да ты знаешь, мне в отпуск сходить охота.

— Ну, раз в отпуск… Придется выйти.

— Когда, Наташка? Когда осчастливишь?

— А тебе разве главный ничего не говорил? Я послезавтра выхожу. Я ему только что звонила.

— Нет, серьезно? Господи, какое счастье! Наташенька, я тебя люблю! Жду!

Она хохочет. Бегу к главному, он встречает меня улыбкой:

— Извини, дела замотали, забыл тебе сказать: путь свободен, можешь сваливать. Отпускные тебе в бухгалтерии выдадут. Хоть сейчас, хоть завтра. Рада?

— Ой, вы не представляете!

Та-ак… Выходит, что завтра-послезавтра я могу уезжать. Так что, сначала в Москву либо прямиком из Нижнего во Франкфурт и в Париж? Решаю положиться на судьбу и звоню в авиакассу. На Аэрофлот и Эр Франс на ближайшие два дня билетов до Парижа нет. А Люфтганза радостно сообщает, что именно на завтра у них билетики имеются! Вылет в час дня, через три с половиной часа я во Франкфурте, там перерыв полтора часа между рейсами, потом еще час полета — и я в Париже… Нет, это натуральная фантастика. Ай да «птичий бог»! Не иначе он мне ворожит!

Как? Уже завтра? Так быстро? Но у меня еще ничего толком не собрано, как же я успею… Может, все-таки повременить?

Ладно, на всякий случай я бронирую билет на Люфтганзу (есть время подумать и, если что, отказаться от билета, а пока пусть он будет, будет, билетик Нижний — Франкфурт — Париж!), потом бегу в бухгалтерию и получаю свои отпускные. И только начинаю подбирать слова, чтобы уговорить главного разрешить мне с его телефона — но за мой счет! — сделать один междугородний звонок (мама с папой и Лелька сейчас гостят у тети Любы в Новороссийске) и один международный (сообщить Лере, когда именно прилечу, а то она там вся изнервничалась, в своем Париже, меня ожидая и желая поскорей начинать сватовство), как начинается свистопляска.

По «Скорой» привозят девчонку. Серьезно, именно девчонку — лет шестнадцати, не больше. Преждевременные роды, семь месяцев срок. Все бы ничего, разное бывает, но таких дур, как эта молодая мамка, я давно не видела!

Положили мы ее на стол:

— Тужься!

— Нет, мне больно. Не буду тужиться.

— А как рожать собираешься?

— Да мне уже неохота рожать. Покурить пустите!

Виталий Иванович — гинеколог наш — остолбенел, а мы с Людочкой, акушеркой, вообще чуть не рухнули. Наконец он малость пришел в себя:

— Пока не родишь, не покуришь.

— Тогда пустите меня к мужу!

А сама колени сжимает, не слушается, бьется, рвется… Делать нечего.

— Ладно, погоди. Сейчас позовем твоего мужа, он к окошку подойдет, — говорит Виталий Иваныч.

«Родилка»-то у нас на первом этаже.

Подошел к окошку «муж». С виду такой же пацан, как и «жена», но мозгов на одну извилину все же побольше:

— Нинуль, ты чего буянишь? Ты там смотри, врачей слушайся!

— Я курить хочу, а они не дают!

— Нинуль, как только родишь, тебе покурить дадут, и пивка я принесу…

Мы только переглядываемся.

— Поколение «Пепси», — бормочет гинеколог. — Нет, это поколение «Клинского»! Верите ли, Валентиночка, я всю жизнь пиво любил, а теперь, на старости лет, завязал. Не могу больше видеть, как по утрам мальчишки с девочками в школу идут, и у каждого в руке бутылка, будто соска у дебила-переростка!

Насчет «старости лет» это сильно сказано: Виталию Иванычу, конечно, шестьдесят, но ему все наши пациентки глазки строят, просто не могут удержаться. Наверное, в молодые годы был такой же секс-символ, как Гоша. Ну, тот самый, которому везет в карты.

Но в карты теперь и мне везет, ага!

В это время «Нинуль» начинает дико орать: роды идут своим чередом, вот и головка показалась. Так она знаете что делает? Пытается руками затолкать ребенка обратно в себя! Насилу успеваем ее схватить!

Нет, это просто кино. Причем плохое кино.

Наконец наши мучения с Нинулей кончаются. Ее отвозят в L-клуб. Так мы между собой называем «сомнительное», или обсервационное, отделение ^[14]. Как правило, там тусуются бомжихи и прочий подобный, поистине сомнительный контингент. Ну а L — от латинского слова lues, зараза. Lues — то же, что сифилис. Понятно, почему мы держим эту публику в «сомнительных» отделениях? Береженого бог бережет!

А ребеночек, мальчик, у Нинули родился практически неживой: наверное, легкие слизью забиты. Пытаюсь интубировать — теперь у нас аппарат ИВЛ, искусственной вентиляции легких, есть, все как у людей! — но это безрезультатно.

— Дыши! Ты что, охренел? — волнуясь, бормочу я и спохватываюсь, что невольно перешла на лексику своей пациентки. Перейдешь тут…

— Не дышит? — спрашивает зав. детским отделением Ольга Степановна. Моя дочка ее тезка, и не зря: именно Ольга Степановна помогала мне разродиться, когда моя Лелька что-то вдруг призадумалась на полпути. — Ну, часа три, может, поживет…

У меня почти опускаются руки. У Ольги Степановны глаз — алмаз, она никогда не ошибается. И все-таки я не сдаюсь: делаю кислородную маску, беру дыхательный мешок, качаю, качаю… Что бы там ни пророчил «глаз-алмаз», я должна сделать все возможное и невозможное. Потом мы кладем младенца под капельницу, а меня сменяет сестра.

Потому что привезли новую роженицу. Тоже чудачка! У нее схватки еще ночью начались, а она в больницу не поехала, «Скорую» вызывать не стала: мужа ждала, который должен был вернуться из командировки, да задерживался. Ну и дождалась: чуть дома не родила. Повезло: как раз успели на стол, Виталий Иваныч ей только велел: «А ну-ка давай потужься!» — и вот он, ребеночек!

Его сразу передают мне. Родился он (вернее, она, потому что это девочка) легко, разрывов у мамочки не было, поэтому кроха никакая не окровавленная, как в кино показывают или в книгах описывают, а беленькая и скользкая — потому что покрыта такой смазкой, похожей на легкий белый жир.

Я мою малявку теплой водичкой с марганцовкой, обрезаю и зажимаю пуповину, убираю слизь из носа и рта. Малявка молчит. Дети, когда рождаются, не все сразу орут от страха перед новой жизнью. Некоторые — только после очищения верхних дыхательных путей, вот как эта девочка.

Мамочка волнуется, так и подпрыгивает на столе:

— Ну почему она не кричит, доктор? Почему?

И тут я демонстрирую наш любимый профессиональный фокус.

— Пока не кричи, — говорю, зная, что девулька еще не может издать ни звука. — Тихо, тихо… Ну а теперь, — и незаметно провожу ей по грудине, — теперь ори!

Ох, как она заливается криком! Значит, дышит нормально. Мамочка тоже заливается — слезами счастья. Я не объясняю, что весь фокус заключается в своевременной тактильной стимуляции. Маленькие секреты большой медицины!

Потом у нас операция. Голова ребенка не проходит, женщина не может разродиться. Приходится накладывать щипцы. Работа есть для всех, со стороны поглядеть — жуть что такое. Ребенка — мальчишку с необычайно густыми и черными волосами на головушке — едва вытащили и сразу под кислород, в аппарат ИВЛ. Но тут «глаз-алмаз» ничего дурного не пророчит. Да и мне самой кажется, что случай не безнадежный.

— Знаешь что? — говорит мне тихонько Ольга Степановна. — Когда его мамочка от наркоза проснется и немножко очухается, ты ее как-нибудь сюда притащи, хоть на каталке привези, пусть посидит рядышком и с ним поговорит. Ему живо полегчает, вот увидишь!

Я верю. Честное слово, я убеждена, что младенцы еще в мамкином животе все слышат и отличают голос матери от других голосов. Потому что когда они потом орут и вдруг слышат ее голос, то орать начинают потише. Ну ладно, это лирика на грани мистики и фантастики. Вроде моего «птичьего бога»!

Короче говоря, день идет себе и идет, как положено идти дню дежурства. Только плохо, что глаза у меня болят все сильнее. Такое впечатление, что песок в них насыпан. Ну да, я же всю прошлую ночь не спала. И в голове периодически зашкаливает: медвежья шкура под кроватью, эротическая сцена, которую я наблюдаю, стоя за балконной дверью, собачьи требовательные глаза, разинутый в паническом крике вороний клюв, сырая трава газона, красное — черное, чет — нечет, на рулеточном столе ворох сотенных бумажек, который послал мне «птичий бог»…

Но вот наконец-то проходит день и наступает вечер. Тихий вечер! Можно телевизор посмотреть, чайку попить, подремать, мечтая о такой же тихой ночи, когда удастся наверстать упущенное ночью прошлой… Благодать божья!

Вот только периодически достает нас один будущий папаша по фамилии Москвитин. Это его супружница должна рожать ночью. Я ему двести раз сказала: «Рано еще, не маячьте тут, не мешайте!» Но разве уговоришь такого твердолобого бычка, к тому же в милицейской форме! Он беспрестанно возвращался и ходил, ходил, топал по приемному покою, хотя ему тоже надо было быть на дежурстве. Иногда, впрочем, подъезжала патрульная машина и увозила Москвитина. Увы, ненадолго! Он вскоре приезжал — и снова ходил туда-сюда и все прислушивался к чему-то. То ли стоны жены пытался уловить, то ли, может быть, крик ребенка… С этими папашами беда одна.

В конце концов наши пациенты, большие и маленькие, уснули. Мы все тоже разбрелись по лежанкам. Я пристроилась во втором корпусе, недалеко от двери. Там у нас в коридоре, неподалеку от родилки, стоит мяконький, удобненький диванчик. У этого дивана что хорошо? Сколько ни лежишь — шею не ломит. А с других я вечно с остеохондрозом поднимаюсь. Долго не заспимся, конечно, скоро у Москвитиной начнется…

С этой мыслью я крепко уснула — чтобы вскоре проснуться и окунуться в самый жуткий и необъяснимый кошмар, какой только можно вообразить.

Примечания

12

Эта история описана в романе Е. Арсеньевой «Париж.ru».

13

Напряженной тряски конечностей, что указывает на определенную патологию.

14

Обсервация — наблюдение в течение определенного срока за изолированными в специальных помещениях людьми, у которых подозревается наличие инфекционного заболевания.