Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

Елена Александровна Асеева

Удивительная по красоте легенда о битве бога Перуна и Скипер-зверя в сплетении с мифологией славян и русскими сказками унесет читателя в увлекательное приключение, познакомит с замечательными духами, существами и созданиями, населяющими Явь, Навь, Синюю Сваргу. В это невероятное путешествие читатель последует вместе с сестрицей и братцем, Алёнкой и Ореем, своим ходом несущими новую эру, обычаи и знания славянам и самой Яви.

Глава седьмая. Истинное имя кома да сынки Святобора

— Ты чё ж тумкаешь я вспужался Доброхочего? — уже в который раз произнес Багрец, оборачиваясь и стараясь сквозь Орея, Копшу и Алёнку, шагающих вослед него, разглядеть своего собрата.

Обаче как и досель, Бешаве не удалось откликнуться, оно как ступающий, впереди девчушки, Копша, прижимающий к груди кринку, тягостно простонал:

— Бедноватый я! Горемычный да сирый! Ноженьки усе собе до дырья сшибу, поелику онучи запамятовал наволочить, и подковушки золотые, колготой сбереженные у стёженьке об землицу истончаться. Растеряется по толичкам золотце и ни шиша мене не вертается.

— Копша, а чё такое золото? То разве не мудреный яркий цвет, каковой шибче желтого горит, одначе слабее алого? — вопросила у духа Алёнка, зыркая не стокмо на его златые подошвы сапог, сколько оглядывая лесные дали.

— Золото?! — повторил дух сберегающий клады и противно так засмеялся (вроде хи… хи… хи) будто девонька чего-то глупое ляпнула.

Странники ужоль давно покинули перелесок, где познакомились с Гаюном и Доброхочим, да прихватив с собой Копшу и кувшинчик (каковой стал днесь его частью), направились послед клубочка, маханького такого, будто из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного, в лучах поднявшегося на небосвод и наново ставшего желто-красным солнышка дивно переливающегося. Давно вышли с лиственничника, миновали березняк и осинник, где под пологом стройных светолюбивых деревьев поднималась поросль елей да сосен, вмале жаждая вытеснить белоствольных и светло-зелёных тех красавиц, и вступили в дубовый лес.

Здесь земля вроде как потеряла положенную ею ровность и изогнулась неглубокими балками, внутри которых было сухо и привольно травам, поелику сами могучие дубы, чьи стволы не удалось бы обнять зараз (да и их спутники клены да липы) росли по окоему тех ложбин. В дубравах не редкостью и вельми густо вставали малинники, порой смотрящиеся плотными стенами, покрытые доколь зеленой ягодой. А выползающая из оврагов ожина, опять же качающая зекростью костянки, собственными побегами переплетала павшие стволы деревьев, низкий кустарник да огромные валуны (обряженные в серо-зеленый мхи). И мелькали то там, то сям по просекам и опушкам укрытые травами, земляничные кустики. Пение пеночек и зябликов, то сип… сип… сип, то тюю… тюю… тю, наполняло этот край такой мягкостью и теплотой, что детишки забывали о случившемся и казалось им тогда, и не было никады лютого Скипер-зверя и ступают они ни в иные, небывалые дали к бабе Яге, а к себе в деревеньку притулившуюся обок широкой с темно-зелеными водами реченьки.

— Ты чаво Копша над Алёнкой потешаешься, вже сей миг я тобе затычин наставлю, — возмущенно молвил Бешава, ощутив в хихиканье духа подтрунивание над девонюшкой, и враз взмахнул обеими ручками да потряс плотно сжатыми кулачками, точно пужая ими размашистые кроны дубов.

— И млеко упрятанное припомним, — дополнил не менее огорченно Багрец, вельми произошедшему по его недосмотру обману сопереживая.

— Дык, я не-а!.. Никак не потешаюсь, — торопливо отозвался Копша, и предусмотрительно сдержал шаг, став ближе к отроковице и подальше от резво оглянувшегося и весьма недовольного Орея, ступающего поперед него. — Яснее ясного дивлюсь чё Алёнушка не ведывает о золоте, — дюже умиленно добавил дух сберегающий клады, очевидно, желая растрогать девоньку и найти в ней защитника в столь дальнем пути.

— А, ты, сам то ведаешь чё эвонто самое золото значит? — вопросил Багрец, и, остановившись, резко повернулся, таким побытом, сдержав ход всех путников шагающих послед него. Посему и мальчонка замерев, повертался да не менее грозно глянул на духа сберегающего клады. Днесь не только Орей уткнул свои кулаки в бока, малость даже поджав позвякивающие бубенцы, но и оба колтка уперли кулачки в свой стан, тем они подперли вторые лица, сообразив на них сердитость.

Копша, как и все идущие застыл, и благоразумно притулился к Алёнке, прижав к груди кринку. Он даже поднял вверх правую руку, да ухватился за поясок девчужки перстами, точно желая, в единый миг взобраться на нее. А так как он едва доставал девоньки до стана таковая увертка от затычин, непременно, ему бы удалась, обаче спервоначалу он заговорил, но не очень уверенно:

— Ну, як чё значица золото. Яснее ясного энто обильность, кою носют на собе людишки, облекая в цепи, серьги, перстни и ужоль вельми сим кичатся.

— Кичатся, — гневливо протянул Багрец, и, качнув головой, созвучно стоном откликнулся перекатившимися бузиновыми ягодками легкому ветерку, тронувшему ближайшие ветви дуба, обок которого стоял. — Тем золотом и обилием не славяне гордятся, а чуждые народы, те кои в Яви ноньмо не живут, те, каковые древле туто-ва обитали. А Алёнушка и Орюшка, вышедшие из славянского роду, як и их предки об том излишестве поколь не ведают. Да пущай тык дольше и будет. И тады Явь лепотой сиять не перестанет и сами люди светом ее озарять не едино лето смогут. Ты, вроде дух, должен то знать-понимать.

— Должон, — чуть слышно протянул Копша, и, вскинув голову, посмотрел на девонюшку. Его и без того морщинистое личико и вовсе покоробилось, став похожим на гриб пырховка, каковой потемнев да осев к землице, открыв щелку, выпустил из себя пылевидные семена. И таким он стал жалким, тронув сердечко Алёнки, что, прям, бери и ложи его в люльку, качати. Посему девонька не удержалась, да сняв с головы духа сберегающего клады круглый колпак, ласково огладила его лысую лощеную с жалкой порослью златых куделек волос на лбу голову. Вызвав улыбку на лице братца и погасив всякое ворчание колтков. Вже потому они сменив гнев на милость, созвучно выдохнули (дюже громко, на вроде бр… р…р). И тотчас Багрец, да Орюшка развернулись и тронулись в путь в след дотоль легошенько подсигивающего на месте клубочка, изредка прижимающего к оземе тонкие островерхие травинки, а порой скачущего прям по кустикам, листочка, али малым камушкам. Копша еще немножечко предусмотрительно держался за поясок девчуги, а кады она водрузила на его голову колпак, повертавшись, направился следом за колтком и мальцом, вместе с тем продолжая держать малый промежуток меж ними и собой.

А поперед их ходу нежданно-негаданно, или все-таки ожидаемо (абы тут вся земля была неровной) появилась широкая балка через оную перекинулся вроде мостка огромный ствол дерева, кореньями своими корявыми дорогу преграждающий. Казалось то дерево всего только давеча рухнуло, сломленное чьей силой, понеже и на самих корнях, как и на корешках, и мелких мочках все еще висели комья почвы. А могутная крона, впившись в противоположный край оврага, смотрелась зеленой, да легошенько помахивающей листвой. Клубочек недолго думая вспрыгнул на корешок того дуба, мощного и почитай, что черного, крепко держащегося своим концом об землюшку, и, задорно так попрыгивая туды-сюды, покатился по нему к стволу, тем самым направляя спутников на иную сторону балки.

И Багрец, не мешкая, направился по следу клубочка, дюже резво для своих корявых ног, в единождый скок, запрыгнув на сам корень, считай на его середку. Орей, однако, помедлил, поелику не смог таким прыг-скоком достигнуть корня, лишь ступив на его поверхность одной ноженькой, туго вздохнувши, спросил:

— Так-таки, не разгадали мы величание медведя, як же попадем в иные места, небывалые дали? — скорей всего, не столько о той головоломке переживая, сколько пугаясь идти дальше. Оно и ясно почему мальчоня того страшился, ведь по другую сторону балки к которой вел ствол дуба высились темные дерева сосен. Высокие и плотно стоящие деревья с опущенными ветвями и темно-зеленой, прямо с синеватым отливом, хвоей смотрелись непроходимыми чащобами, где редкостью летает птица али хаживает зверь, лишь похрустывая ветвями на вершинах перекрикиваются черные вороны, своим кро… кро отпугивая неразумных пришлых. И глубокая та овражина расходясь в разные стороны, кажись, не имела конца и края, протягиваясь с одной стороны на другую, разграничивая один мир от другого.

Алёнка (услыхав волнение в словах братца) торопливо обошла остановившегося поперед нее Копшу, прижимающего к груди глиняный кувшин, и, замерев обок Орея, приобняла его за стан, да прижав к себе, и впрямь нонче, как старшая, успокоительно молвила:

— Тык ты же вельми горазд загадки разгадывать, братец. Ты помысли, а мы тобе усе вместе пособим.

— Пособите? — вопросил отрок, и, развернув голову, глянул прямо в голубые очи сестрицы, как и положено родне поддерживающей при любом обстоятельстве, в любой радости или беде.

— Пособим братец, — кивнув, отозвалась девонюшка и поцеловала мальчика в щечку, так нежно и мягко, как то завсегда делала бабушка Обрада, намереваясь успокоить и придать уверенности. — Помнишь, дедушка Гаюн говаривал, чё в величание зверя имеется название егойного жилища. А як жилище кома у нас величают? — дополнила поспрашанием свою реченьку сестрицу, дюже разумно о том толкуя.

— Берлога, — не задумываясь, отозвался Орюшка, пожалуй, он тем давно свою голову трудил.

— Ты же ведаешь братец, чё язык наш славянский, раздольный и певучий, — протянула Алёнка, все поглядывая в серые глаза мальчугашки, тем словно передавая знания каковые впитала в себя лучше, чем он. — И отдельная молвь, кою мы сказываем, изначально впитала в себя два, а то и три понятия. Чай, и с энтим истинным величанием ведмедя также було.

— Эдак, Алёнушка, — протянул малец, да вздев руку, принялся дланью тереть лоб и поверхность берестяного очелья, так предаваясь раздумью. — В названии берлоги может и есть два понятия, одно из коих величание ломыги?

Девонька враз улыбнулась, озарив тем светом все свое личико, выгнав на щечки румянца, да торопливо кивнула, давая братцу время ту странную головоломку раскрыть. И днесь замерли не только клубочек и Багрец на стволе древа, но и Копша, Бешава все поколь на землице-матушке стоящие обок ребятушек. Лишь продолжал жить могучий лес раскинувший округ того места, и в нем чередом своим пели птицы, рычали звери, гудели несекомые и широкий небосвод, голубизной поблескивающий, медлительно тянул по своему гладкому полотну яркое медовое солнышко.

А Орюшка меж тем головушкой задумчиво качал да кожицу, бело-розовую, на лбу поглаживал перстами тонкими да длинными. Он и ниточки белесых, изогнутых бровей кверху вскидывал и часто-часто ковыльными ресничками помахивал, так головушку напрягая думками, головоломку ту путанную стараясь разгадать.

— И чё, долзе мы дык исторочь стоять туто-ва будем? — нарушая отишье, наступившее на краю оврага, вопросил Копша и вроде каркнул, один-в-один, как ворон, кор… кор.

— Тык ведь Орюшка, пытается разгадать имя кома, — недовольно дыхнула в сторону стоящего позади духа Алёнка, и разком сняв со стана братца (дотоль его обнимающую) руку, развернулась, жаждая и взором своим строгим призвать огольца к тишине.

— А чё туто-ва кумекать и дык яснее ясного, — резво затараторил Копша, будто упреждая негодование взгляда девоньки. — Чё истинное величание ведмедя — бер. Сие вестимо из толкования егойного жилища. Поелику берлога, значица логово бера.

Дух сберегающий клады закончил реченьку и ершисто вздыбил свои худенькие, костистые плечики, словно поражаясь таковой глупости своих путников.

— Ты сам разгадал, аль до ентого ведал имя кома? — обидчиво вопросил Орей, разворачиваясь и пущая гневный взгляд на Копшу, и тем явно проявляя собственную разумность.

— Яснее ясного чё ведал, могли б о том раньче спрошать, и главу не понадобилось трудить, — отозвался дух, да скривив на бок костлявый тонкий нос, кажется, распрямил на лице некие морщинки, вроде помолодев, и, одновременно, самую толику загородился кувшином, приподняв его кверху.

— Вот ты, трясь какая-то! — резко выдохнул мальчонка, и торопливо дернувшись вперед, ступил днесь и второй ногой на корень дуба, да тяжко вышагивая по его поверхности подошвами порабошней, направился к стоящему Багрецу, определенно, собственным уходом избегая того, чтобы надавать затычин Копше.

Алёнка глянула на духа сберегающего клады осуждающе и опять же с упреком качнула головой, да поспешая за братцем, как и он дотоль, ступила на древовидный корень своим концом поколь держащимся за оземь. Девчушечка одначе не собиралась молчать, желая выговорить как Орею за грубость, так и Копше за ёрничанье (ноне благоразумно, впрочем, как и Бешава направившимся следом за ней). Она для того даже отворила рот, поширше, дабы ее, непременно, услышали, но тут внезапно послышалось раскатисто-звонкое щелканье, словно ктой-то совсем близехонько топором о деревце ударил. Тарарахнул и, на-тка, затих… А после принялся стучать оглушительно и постоянно, ровно намереваясь срубить деревце.

— Эвонто кто? Нешто человече? — все же выдохнула из себя Алёнушка, хотя и не то, что намеревалась, да преодолев сам корень, сдержала шаг на стволе дуба, таковом широком, будто зараз то четыре аль пять мостков вместе сложили.

— Каков, таков человече, — взбудоражено отозвался Копша и, прямо-таки, подтолкнул девчурочку в сраку (абы выше не доставал) горлышком кринки, понуждая идти. — Отнюдуже туто-ва человече взяться, то гай дремучий, стародавний. Сие, яснее ясного, сынок Святобора потешается, жаждет усяких премудрых девонюшек и мальчонь позывать да в топкой маре утопить.

— В эвонтих далях болот таки да нет, — протянул Бешава, обаче сам шагу прибавил, точнее единым прыжком достиг духа сберегающего клады и поравнялся с ним, более не желая ступать последним.

— Ну-кася, значица в сей яруге утопит. Небось, чуешь, аки по ней водица плещется? — дополнил Копша и горлышком кувшина сдвинул на бок колпак, оголив свою и без того лысую головенку, блеснув ее лощеной землистостью так, что оглянувшаяся Алёнка (продолжающая шагать) подумала, больна она (ну, та самая голова духа) схожа с репой, кою так любили кушать славяне в вареном, пареном и даже сыром виде.

А по дну лога и впрямь бежала реченька, не вельми широкая, она, впрочем, хоронилась в густоте вставшего порослью леса, в основном из дуба и клена, словно там нарочно взращенных. И деревья с чахлой кроной совсем чуточку помахивающие зеленой листвой и тонкими ветвями смыкали само дно, где лишь изредка просматривалась голубизна водицы текущей по каменному узбою. Высота оврага была больно пугающей и то ладно, что путники шли посерединке ствола почитай лишенного веток, они, если где еще и имелись так выступали недлинной щеглой, образуя сучковатые подпорки, оные приходилось обходить. А стук тем временем то усиливался, то также махом стихал, точно откликался на испуг детишек, не редкостью оборачивающихся и обозревающих оставшийся позади дубравник, светлый и такой звонкий, наполненный трелями птиц и созвучным им ревом зверей.

Таким неторопливым ходом путники преодолели почти половину ствола кады поперед них, будто придержав бег маханького клубочка (из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного) внезапно появился человек. Дюже высокого росту, с широкими плечами да могучим станом, чье лицо закрывали долгие пряди кудрявых, зеленых волос. Человек был обряжен в полотняные штаны, длинную белую рубаху до пят, украшенную вышитыми узорами по вороту, рукавам и подолу. Стан его крепко-накрепко охватывал узкий плетеный (из бело-красно-черных нитей) поясок, на который были подвешены несколько бубенчиков. Так, что глядя на него, казалось, то одеяние он снял с Орюшки. Человек неожиданно раскатисто да громко вскрикнул. И стремительно вскинул вверх обе руки, в которых блеснул в лучах солнышка, миновавшего половину небосвода, серебристым железком, топор. Теперь он резко обрушил удар на лежащий поперек яруги ствол дуба, врезавшись самим заточенным с двух сторон лезвием топора в поверхность коры, рассекая ее на части, и тем ощутимо всколыхнув как само дерево, так и ступающих по нему странников.

— А…а! — громко возопили ребятишки и колтки, испугавшись, что странный человек днесь разрубит дерево напополам и они упадут в такой глубокий обрыв. Понеже они немедленно остановились и сбились в единую кучу, оставив отдельно стоять только Копшу, каковой шибко потерев краем горлышка кринки собственный лоб и тем, всколыхнув на нем жалкую поросль златых куделек, гулко, для такой невелички, крикнул:

— И не зазорно тобе чудить! Чад малешеньких пужать, стращать? Чай, с виду ты приличный, а таковое диешь…

Человек уже сызнова занесший кверху топор, сразу остановил его движение и чуточку качнулся туды-сюды, вроде намереваясь обрушить новый удар не по стволу, а по замершему в шаге от него клубочку, изредка и самую малость подпрыгивающему на месте.

— А…а! — снова возопили детишки и колтки, так-таки, прижавшись, друг к другу, обхватив ручонками не только станы один другого, но и ноги, то получается, как кто доставал.

— Не верещите, сие Свида, сынок Святобора, чай приличный таковой с виду, — негромко молвил Копша в направление путников, да вскинул ввысь кринку и яростно ею потряс, призывая к вниманию сына бога. — Тобе ж яснее ясного язычу, а, ну-кась, сворачивай эвонту безобразицу, а то чё доброго завладею втай твоим топорюгой. И будяшь ты толды хаживать по гаю искивать его, то туто-ва, то тамоди. А я ужоль коли упрячу дык далеконько, и, будя он вертаться с под оземи в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень, доколь ктой его не найдёты. — Дух сберегающий клады медленно опустил вниз кувшин, прижав его к груди, и самую толику скосив свои красные очи в сторону Алёнки и Орея крепко обнявшихся, да колтков к их ногам прижавшихся, чуть слышно дополнил, — а найтить некому покамест. Понеже дух кый будять людям клады отворять ащё не народился, — и тишком засмеялся, малость подергивая златыми кудерьками волос примостившихся на лбу.

И в то же мгновение Свида созвучно Копше захихикал, вельми так проказливо. Да махом перестав покачиваться, срыву повернув голову, глянул на детишек, небось, намереваясь их напугать.

Одначе не тут-то было. Поелику вместо испуга вызвал удивление.

Абы кады легкий ветерок разбросал в стороны его кудреватые зеленые волосы на братца да сестрицу, Багреца, Бешаву и Копшу зыркнул мальчонка, не больно разнящийся по возрасту с ребятушками. Его нежная с легким зеленым отливом кожа лица совсем немного искрилась голубыми крапинками, а темно-синие, крупные очи излучали радость, как и кривились в улыбке мясистые, красные губы. И ежели бы не высокий рост сынка Святобора могло подуматься, то просто соседский мальчугашка потешается над путниками, стараясь застращать. Неторопливо опустив топор вниз, и оставив его лишь в левой руке, Свида медленно завел орудие за спину, и обидчиво выпятив мясистые губы вперед, глухим голосом молвил:

— Убирайтесь отсель, а то погублю во речушечке.

И тотчас позади странников шибко раскатисто и громко стукнуло о дерево железко топора, вызвав ощутимое дрожание само ствола и опирающихся на него ног, не только детей, но и духов. И все странники, не мешкая, обернулись да зараз онемели, ибо увидели стоящего на стволе дуба крупного оленя. Стройное тело, которого покрытое рыжим мехом с иссера-серебристыми отметинами, опиралось на тонкие, изящные конечности, а на удлиненной шее восседала вытянутая голова, увенчанная разветвленными златыми рогами. Глаза еленя, как еще величали славяне это красивое животное, ярко-желтого цвета самую толику поблескивали, словно наполнялись слезами. Олень поднял вверх правую ногу, блеснув в солнечном свете златой широкой подковой, разделенной на две половинки, и резко опустив ее на ствол, издал тот самый слышимый ранее удар топора. Днесь враз подхваченный с разных сторон и точно отразившийся оттого который нежданно раздался позади странников.

— Охохонюшки! Туросик, давнёшенько вожделел тобе узреть, — довольно отозвался Копша и, прямо-таки, затряс кувшинчиком, точно он стал его родименький обжигать. — Золотом да серебром и впрямь дык пыхтит, а як оно баженое лоснится. Во-во нонича мы сие обилие умыкнем да ухороним, — вельми радостно проронил дух сберегающий клады, и, сорвавшись с места, размахивая туды-сюды кувшином, торопливо побежал в сторону еленя.

Копше, впрочем, не удалось золото да серебро стащить. Ибо Туросик внезапно качнул головой да, будто разрезав надвое воздух разветвленными рогами, тем рывком пустил в сторону бегущего духа волнообразное колыхание златой полосы света. Воздушная волна, вельми быстро достигнув бегущего Копшу, ударив его в грудь (точнее в кринку), рывком сбила с ног, а поднятые ею с поверхности ствола кусочки почвы, пылинки, опавшей листвы и махих сучков обдали тем опадом лица колтков и ребятушек. Посему как первый, так и вторые торопливо сомкнули очи, и сразу забухали, стараясь кашлем выплюнуть все попавшее в рот.

— Охти-мнешеньки, — постанывая, протянул дух сберегающий клады и первым отворил глаза, глянув на растянутую над ним лазурь небес и неспешно катящееся по нему красно солнышко. Покоясь плашмя на спине Копша, перво-наперво, огладил прижатый к груди кувшин, каковой не тока спас от болезненного удара, но и теперь выступал как поверенный меж ним и детками в исполнении возложенного Доброхочим, посему и полагался быть сбереженным.

Орей проморгавшись вторым (опосля Копши) прежде взглянул то на место, где находился Туросик, лишь посем отметив, что более не слышно стука топора не впереди, ни позади, ни с боков. И довольно вздохнул, оно как тяперича не наблюдалось и самих сынков Святобора, ни в виде оленя со златыми рогами, ни Свида с лицом отрока.

— Убрались, — молвил мальчоня, расплетая руки и выпуская из объятий сестрицу, да легошенько оттолкнув от себя Бешаву, принялся смахивать с рубахи опад поднятый Туросиком.

— Не убрались, а улызнули, вспужавшись мене, — медленно подымаясь со ствола дуба и восседая, пояснил Копша, да вскинув руку, нащупав на голове красный колпак, надвинул его себе на лоб, скрыв под ним кудельки златых волос.

— Ни тебя они вспужались, а твоей ненасытности, — поправил духа Багрец, и теперь принялся смахивать листочки да капель почвы с Алёнкиного подола, к которому дотоль ляпился сам.

— Усё единъ чё вспужались, ненасытности али мудрености, значимо, чё не погубили у реченьке, — отозвался Копша, и, поднявшись на ноги, оглядел себя со всех сторон. Пройдясь беспокойным взглядом по материи синего кафтана, пересчитывая все пуговицы на нем, обозревая златой поясок, красные сапожки и особлива желтовато-блестящие подковы по всему окоему подошвы проложенные.

— Блага дарим тобя Копша за избавление от напасти, — добродушно сказала Алёнушка, смахивая пылевидную морось с лица, и нежно улыбнулась такому умному духу.

— Дык чё ж, засегда горазд пособить, — откликнулся дух сберегающий клады и, так-таки, приосанился да повернувшись, бросил горделивый взор на колтков, видать, будучи дюже собой довольным.